— Чистая случайность... Я легко мог забраться в соседний. Я особо никогда не выбираю. Здесь все тихо и, я думал, вполне безопасно... Вот и все.
— И никто тебя не посылал, да? В это я тоже должен поверить? — лицо Михаила озарилось озорной улыбкой.
— Разве похоже, что я на кого-то работаю? — ответил Болан вопросом на вопрос. — Думаете, стащить телевизор — большое дело? Ничего подобного! Тем более, я сдаю все барахло по дешевке, получаю по десять центов с доллара. Например, с телевизора, который стоит пятьсот баксов, я имею всего пятьдесят. А знаете, сколько весит этот ящик? Думаете, легко его уволочь отсюда? Попробуйте на досуге.
Улыбка исчезла с лица Михаила. Он резко поднялся и с угрожающим видом направился к Болану. Подойдя почти что вплотную, он уставился на Болана бешеным взглядом. Пистолет, сжатый с неимоверной силой, задрожал в его руке. Это был подходящий момент.
Кованый носок ботинка Болана смачно впечатался в пах Михаила. Произошло это настолько быстро, что когда Антон осознал, что что-то случилось, Болан уже стоял рядом, направив дуло пистолета прямо в его открытый от изумленья рот.
— Спокойно, Антон, спокойно! Брось пушку на пол и отпихни её ногой подальше, чтоб потом не было соблазна нагибаться за ней.
Михаил стонал, согнувшись пополам. Он стоял на коленях на полу рядом с диваном, где только что сидел незадачливый воришка. Болан подошел к нему сзади и смачным пинком по копчику уложил его на диван.
— Теперь, — обратился он к Михаилу, — я сам задам вопрос. — Он подошел к буфету. Левой рукой он взял "Беретту" и "Гром" и приладил их к своему поясу. В правой руке он сжимал пистолет Михаила, направленный в сторону Антона, который, кстати, и не думал шевелиться.
— Если вы решили, что я не просто грабитель, — сказал Болан, обращаясь к Антону, — у вас должна быть причина так думать.
— Не говори ему ничего, — послышался голос с дивана, — я тебя предупреждаю! — Михаил скрежетал от боли зубами, и его едва можно было понять.
Болан не обратил на него никакого внимания.
— Антон, нет ли у вас знакомых летчиков? Кое-кто сказал мне, что вы знаете одного. Он не мог бы подбросить меня в одно укромное местечко, да так, чтобы никто об этом не догадался?
— Я не понимаю, о чем вы говорите! — Антон надул губы и отвернулся.
Болан знал, что этот человек лжет. Для Михаила также не было секретом, что Болан обо всем догадывается. Трата времени становилась бессмысленной. Из этих двоих уже ничего не вытянешь — Болан был в этом уверен. Но и позволить им уйти он не мог. Если даже они и не причастны к истории с Андерсоном, то некоторые заинтересованные лица с их помощью узнают, что не они одни занимаются этим делом. Из этой ситуации один выход, и Болан прибег к чрезвычайному средству. "Беретта" выплюнула свой яд: Антон упал на пол. В его голове зияла огромная дыра. Кровь, брызнула фонтаном, обагрила пол и стены...
Следующим был Михаил. Две пули, выпущенные из той же "Беретты" разворотили ему всю левую часть черепа. Он вытянулся на диване и в одно мгновение застыл...
Болан, переходя из комнаты в комнату, переворачивал все, в попытке найти что-нибудь, что помогло бы делу. Но дом, на который он возлагал такие надежды, оказался бесполезен — это был обыкновенный пригородный домишко, только и всего.
Болан почувствовал усталость, в нем возрастало нервное напряжение. Он срывал картины со стен в надежде, что обнаружит скрытый сейф, он простукивал пол в поисках тайной комнаты. Но нигде ничего... Складывалось впечатление, что он не был здесь случайным гостем и что хозяева, лежавшие теперь с простреленными головами в гостиной, знали о готовящемся вторжении. Единственной ошибкой было то, что они недооценили Болана.
Не оставалось сомнений и в том, что все это — обходной маневр и нити тянутся прямиком в Москву. Кто-то напустил туману, и главные действующие лица скрылись. Но даже в тумане, ухватив конец нити, дернув её посильнее, можно было стащить с трона главную марионетку. И Болан сделал бы это лучше, чем кто-либо другой. А сейчас ему нужно было поскорее убраться, не оставив следов. Как следует обдумать происшедшее хватит времени и на досуге. Может быть, Элбрайт найдет что-нибудь интересное, А пока — еще несколько попыток отыскать что-нибудь, и пора уносить ноги.
Он вывернул ящики письменного стола, рассыпав их содержимое по полу кабинета, опрокинул стойку со стереоаппаратурой. Он хотел создать впечатление спонтанного нападения с целью ограбления, прерванного появлением хозяев дома, о которых грабитель не подумал.
Наконец, он окинул комнаты прощальным взглядом и направился в гараж, высадив ударом ноги запертую Антоном дверь. Ловушка КГБ не сработала. Тремя минутами позже он уже сидел за рулем взятого напрокат "доджа"...
7
— И никто тебя не посылал, да? В это я тоже должен поверить? — лицо Михаила озарилось озорной улыбкой.
— Разве похоже, что я на кого-то работаю? — ответил Болан вопросом на вопрос. — Думаете, стащить телевизор — большое дело? Ничего подобного! Тем более, я сдаю все барахло по дешевке, получаю по десять центов с доллара. Например, с телевизора, который стоит пятьсот баксов, я имею всего пятьдесят. А знаете, сколько весит этот ящик? Думаете, легко его уволочь отсюда? Попробуйте на досуге.
Улыбка исчезла с лица Михаила. Он резко поднялся и с угрожающим видом направился к Болану. Подойдя почти что вплотную, он уставился на Болана бешеным взглядом. Пистолет, сжатый с неимоверной силой, задрожал в его руке. Это был подходящий момент.
Кованый носок ботинка Болана смачно впечатался в пах Михаила. Произошло это настолько быстро, что когда Антон осознал, что что-то случилось, Болан уже стоял рядом, направив дуло пистолета прямо в его открытый от изумленья рот.
— Спокойно, Антон, спокойно! Брось пушку на пол и отпихни её ногой подальше, чтоб потом не было соблазна нагибаться за ней.
Михаил стонал, согнувшись пополам. Он стоял на коленях на полу рядом с диваном, где только что сидел незадачливый воришка. Болан подошел к нему сзади и смачным пинком по копчику уложил его на диван.
— Теперь, — обратился он к Михаилу, — я сам задам вопрос. — Он подошел к буфету. Левой рукой он взял "Беретту" и "Гром" и приладил их к своему поясу. В правой руке он сжимал пистолет Михаила, направленный в сторону Антона, который, кстати, и не думал шевелиться.
— Если вы решили, что я не просто грабитель, — сказал Болан, обращаясь к Антону, — у вас должна быть причина так думать.
— Не говори ему ничего, — послышался голос с дивана, — я тебя предупреждаю! — Михаил скрежетал от боли зубами, и его едва можно было понять.
Болан не обратил на него никакого внимания.
— Антон, нет ли у вас знакомых летчиков? Кое-кто сказал мне, что вы знаете одного. Он не мог бы подбросить меня в одно укромное местечко, да так, чтобы никто об этом не догадался?
— Я не понимаю, о чем вы говорите! — Антон надул губы и отвернулся.
Болан знал, что этот человек лжет. Для Михаила также не было секретом, что Болан обо всем догадывается. Трата времени становилась бессмысленной. Из этих двоих уже ничего не вытянешь — Болан был в этом уверен. Но и позволить им уйти он не мог. Если даже они и не причастны к истории с Андерсоном, то некоторые заинтересованные лица с их помощью узнают, что не они одни занимаются этим делом. Из этой ситуации один выход, и Болан прибег к чрезвычайному средству. "Беретта" выплюнула свой яд: Антон упал на пол. В его голове зияла огромная дыра. Кровь, брызнула фонтаном, обагрила пол и стены...
Следующим был Михаил. Две пули, выпущенные из той же "Беретты" разворотили ему всю левую часть черепа. Он вытянулся на диване и в одно мгновение застыл...
Болан, переходя из комнаты в комнату, переворачивал все, в попытке найти что-нибудь, что помогло бы делу. Но дом, на который он возлагал такие надежды, оказался бесполезен — это был обыкновенный пригородный домишко, только и всего.
Болан почувствовал усталость, в нем возрастало нервное напряжение. Он срывал картины со стен в надежде, что обнаружит скрытый сейф, он простукивал пол в поисках тайной комнаты. Но нигде ничего... Складывалось впечатление, что он не был здесь случайным гостем и что хозяева, лежавшие теперь с простреленными головами в гостиной, знали о готовящемся вторжении. Единственной ошибкой было то, что они недооценили Болана.
Не оставалось сомнений и в том, что все это — обходной маневр и нити тянутся прямиком в Москву. Кто-то напустил туману, и главные действующие лица скрылись. Но даже в тумане, ухватив конец нити, дернув её посильнее, можно было стащить с трона главную марионетку. И Болан сделал бы это лучше, чем кто-либо другой. А сейчас ему нужно было поскорее убраться, не оставив следов. Как следует обдумать происшедшее хватит времени и на досуге. Может быть, Элбрайт найдет что-нибудь интересное, А пока — еще несколько попыток отыскать что-нибудь, и пора уносить ноги.
Он вывернул ящики письменного стола, рассыпав их содержимое по полу кабинета, опрокинул стойку со стереоаппаратурой. Он хотел создать впечатление спонтанного нападения с целью ограбления, прерванного появлением хозяев дома, о которых грабитель не подумал.
Наконец, он окинул комнаты прощальным взглядом и направился в гараж, высадив ударом ноги запертую Антоном дверь. Ловушка КГБ не сработала. Тремя минутами позже он уже сидел за рулем взятого напрокат "доджа"...
7
Телефон, похоже, звонил довольно долго, прежде чем Элбрайт, с трудом вырвавшись из липких объятий сна, поднял трубку. Голос на том конце провода подействовал на него, как ведро холодной воды: остатки сна исчезли мгновенно.
— Что вы нашли в архивах?
— Ровно ничего. Три толстых поросенка занимались только тем, что мы уже знаем, — мелким промышленным шпионажем низкого пошиба. Только и всего. А как ваши успехи? Что-нибудь нашли?
— Не совсем.
— Что вы имеете в виду?
— Да ничего особенного. Я буду ждать вас на площади Дюпон, на скамейке. У вас есть час времени. Не опаздывайте и лучше возьмите такси.
И прежде, чем Элбрайт успел открыть рот, в трубке послышались гудки.
Времени было мало, но Элбрайт принял душ и оделся. От завтрака и бритья пришлось отказаться. Он долго не мог поймать такси. Когда же он все-таки остановил машину, времени уже почти не оставалось. Он молил бога, чтобы не попасть в уличную пробку. По дороге он пытался угадать, во что будет одет Бейкер. Не будет же он, черт возьми, разгуливать в общественном месте в своем черном одеянии, как ниндзя, сошедший с экрана дешевого кино.
Не доезжая трех кварталов до места назначения, Элбрайт расплатился с шофером и легким бегом направился к площади Дюпон. Вероятно, подумал он, у Бейкера была причина для такой поспешной встречи, если он не мог ничего сказать по телефону.
Лавируя между машинами, Элбрайт пересек улицу и двинулся в обход площади. Скамеек здесь было немного, и почти все они оказались заняты.
Чтобы не выглядеть, как ищейка, Элбрайт с видом праздного гуляки фланировал мимо скамеек. Он сделал вид, что ищет тенистое место.
Не пройдя и половины пути, он увидел Болана. Элбрайт узнал его прежде, чем разглядел его лицо. Подавив желание поторопиться, он продолжал неторопливо вышагивать по дорожке вдоль скамеек. Болан сидел один. Это было неудивительно. Даже одетый в обычную одежду, этот суровый здоровяк имел весьма устрашающий вид. Безукоризненно сшитый и тщательно отглаженный твидовый пиджак едва не расползался по швам на его широченных плечах. Элбрайт усмехнулся при мысли о несоответствии костюма этого человека роду его деятельности.
Он сел на свободный край скамейки. Болан взял пачку сигарет, достал одну штуку и принялся шарить по карманам в поисках зажигалки. Не добившись успеха, он, повернувшись к Элбрайту, вежливо попросил огня. Тот достал зажигалку. Они подвинулись друг к другу, и Болан прикурил сигарету.
— По вам можно сверять часы, — произнес Болан.
— Разумеется, вы же не оставили мне выбора, — ответил Элбрайт, припоминая телефонный разговор. Болан не обратил на это внимания и продолжал:
— Боюсь, что болгарский вариант ведет в тупик.
И хотя Элбрайт был точно такого же мнения на этот счет, его немного удивило спокойствие этого человека. Ему хотелось расспросить Болана о его похождениях, но он понял, что этого типа бесполезно спрашивать о подобных вещах, пока он сам не соблаговолит поделиться своими успехами с коллегой.
— Хочется верить, что наша встреча произошла не только ради констатации данного факта, — сказал Элбрайт.
— Разумеется, — ответил Болан.
— И что же?
— Один наш общий знакомый получил по почте нечто интересное.
— Да? Что именно? — Элбрайт почувствовал прилив энергии, то же, что он испытывал тогда на мосту, когда появились русские.
— Я еще сам толком не знаю, — выражение лица Болана красноречиво свидетельствовало о том, что расспросы действуют ему на нервы. — Мы узнаем это через полчаса. Пойдемте, у меня здесь машина...
После получаса плутаний по тесным городским улицам "додж" Болана вырвался на пригородную трассу. Был чудный полдень, залитый осенним солнцем. Пышная зелень уже начала приобретать желтые и оранжевые оттенки, и Элбрайт поразился странной несовместимости назначения и красоты окружающей природы и человека, сидевшего за рулем "доджа". Неужели природа может быть столь противоречива? Как соседствуют жизненная красота и такая смертоносная сила? И если предположить, что на свете есть Бог, то не удивляется ли он сам такому положению вещей?
— И все же, — Элбрайта распирало любопытство, — что за таинственную почту получил один наш общий знакомый?
— Фотографии, — ответил Болан, не отрывая глаз от дороги.
— Фотографии чего?
— Не чего, а кого... Больше я ничего не знаю. Это мы сейчас и попытаемся выяснить. Откиньтесь на спинку и наслаждайтесь поездкой. Мне кажется, что впереди нас могут ждать неприятности.
Элбрайт отвернулся и уставился в окно. Он задержал взгляд на отражении Болана. То, что человек, сидящий за рулем, был своего рода исключением из множества обычных людей, сомнений не вызывало, хотя Элбрайту никто даже не намекал, что агент, с которым ему предстояло работать, был тем самым знаменитым Палачом.
Элбрайт, конечно, немало слышал о нем и о его похождениях и знал, что половина ЦРУ пустилась бы в пляс, если бы Палача убили. И при первой же встрече в номере гостиницы с человеком по имени Майкл Бейкер он мгновенно догадался, кто перед ним. И хотя Элбрайт не подал виду и никому не сообщил о своей догадке, Болан прекрасно знал, что на этот раз его приняли за того, кем он был на самом деле. Поначалу Элбрайт слегка сомневался в своем предположении, но вскоре после исчезновения Андерсона поползли слухи, что оперативные работники Управления получили указание не вмешиваться в дела, которыми занимался Болан.
Элбрайт украдкой бросил взгляд на своего компаньона. Болан имел весьма внушительный вид: высокого роста, широкий в плечах, он, вероятно, поддерживал хорошую спортивную форму. От взгляда его стальных глаз хотелось спрятаться подальше. Так что же все-таки было удивительного в его характере? Элбрайт поразился тому, что самое главное достоинство Болана заключалось в широте его натуры. Судя по множеству рассказов о нем, Мак Болан был Большим Человеком не только благодаря своей внешности.
Через несколько минут Болан свернул на узкую проселочную дорогу, обсаженную кустарником и петлявшую между фермерскими угодьями. Элбрайт не имел ни малейшего представления, что это за место, и случись ему через день добираться сюда самому, он, вероятно, не припомнил бы и половины пути. Дорога была покрыта гравием и залита гудроном, удушливый запах заполнил вскоре каждую щель в салоне автомобиля.
Вскоре дорога перестала петлять и некоторое время шла прямо. Вдоль этого участка по обе стороны стояли два ровных ряда деревьев. Их ветки, усыпанные огненно-желтыми листьями, сплетались над дорогой, образуя тоннель, полыхавший холодным огнем. Через несколько минут Болан свернул налево, и огненная аллея осталась сзади. Теперь по обе стороны дороги тянулись обширные поля, перегороженные легкими изгородями из реек и проволоки.
Элбрайт, проживший почти всю жизнь в городе, был переполнен впечатлениями.
— Какое чудесное место! — воскликнул он. — Где мы?
Болан не ответил, но Элбрайт заметил, что и его сурового спутника не оставила безучастным окружавшая их природа. Оживший взгляд Болана блуждал где-то среди полей и дальних зелено-желто-оранжевых рощ. Он пытался вспомнить, чем для него было это место. Оно называлось Ферс Стоун. На Болана нахлынули воспоминания, но он выбросил их из головы, стараясь сосредоточиться на сегодняшних проблемах. Его возвращение сюда имело свои причины. Здесь жили люди, которые могли ему помочь. И, получив это задание, он решил, что ему обязательно придется вновь побывать в этих чудесных местах.
Хэл Броньола встретил их у входа и провел по длинному коридору, заканчивающемуся дверью, за которой оказалась большая комната, напичканная электронной аппаратурой. В центре комнаты, склонившись над компьютером, в инвалидном кресле на колесах восседал маленький коренастый человек. Это был Аарон Куртцман, по кличке "Медведь", — компьютерный гений, перенесший два года назад приступ болезни, который лишил его возможности передвигаться. Как только Болан и Элбрайт вошли в кабинет, Куртцман повернулся в кресле и радостно воскликнул:
— Здорово, громила! Рад тебя видеть. Прости, не могу встать, — в его глазах сверкнули озорные искорки.
— Как у тебя дела? — поинтересовался Болан с улыбкой. Он решил обойтись без соболезнующих фраз, так как был уверен, что Куртцман уже свыкся с перспективой пожизненного пребывания в инвалидном кресле и не обращает на это внимания. Без лишних слов Болан сразу перешел к делу.
— Что-нибудь выходит? — спросил он.
— Пока ничего определенного, — ответил Куртцман, — но мы на верном пути.
— Что здесь происходит? — поинтересовался Элбрайт.
— Почта, о которой я говорил... — ответил ему Болан. — Мы заняты подробным её изучением.
— Ну и что-нибудь выходит?
— Это фотографии Дэвида Андерсона.
— Что именно за фотографии и откуда?
— Разные... Но самые интересные — те, что были сделаны неизвестным в Берлине?
— Вот черт подери... Откуда ж они взялись?
— Кто-то любезно переслал их нам по почте на имя мистера Коллингсуорта, — ответил Болан. — Мы не знаем, кто это сделал и с какой целью... И, вероятно, не узнаем никогда. Кто-то убил фотографа.
— Ну что, пора взглянуть поближе, — сказал Броньола. — Медведь, давай, начинай.
Куртцман повернулся к столу и начал нажимать клавиши компьютера. Затем он нажал на какую-то красную кнопку, и установленный на столе большой экран вспыхнул разноцветными точками. Потом на нем появилось изображение Дэвида Андерсона.
— Это из последнего комплекта, — пояснил Куртцман. — Пока все выходит так, как и предполагалось. Фотографии свидетельствуют о некоторых изменениях, касающихся возраста, комплекции и тому подобного. Вот, взгляните...
Он отстучал что-то на клавиатуре, и изображение увеличилось. Некоторые части лица Андерсона были выделены из общего плана.
— Как вам это? — возбужденно произнес Куртцман. — Видите очертания нижней челюсти? А теперь взгляните на форму уха. Я сейчас для сравнения выведу на экран ухо Андерсона четырехлетней давности.
Куртцман опять что-то набрал на клавиатуре, и экран разделился пополам. Теперь на нем были изображены два человеческих уха.
— Посмотрите на форму ушей. Вы понимаете, что форму ушной раковины невозможно изменить? — произнес Куртцман и многозначительно посмотрел на Болана.
— Что ты хочешь этим сказать, Аарон? — спросил Броньола.
Куртцман выключил компьютер и повернул свое кресло. Он посмотрел на стоящих перед ним людей и спокойно, с расстановкой произнес:
— Человек, которого вы привезли из Берлина, — не Дэвид Андерсон.
— Ты уверен в том, что говоришь? — спросил Болан.
— Абсолютно уверен. Клянусь своей фермой.
Его сильно беспокоило то, что ситуация вышла из-под контроля и поправить ее казалось невозможным. Лэндис был суеверен — эта черта появилась у него еще в молодости, когда он был капитаном бейсбольной команды. И теперь чем дальше, тем чаще в каждом событии он видел предзнаменования грядущих катастроф.
Лэндис занимался разбором утренних служебных отчетов. Согласно правилам, каждый отчет был аккуратно отпечатан, сшит и снабжен кратким содержанием, прикрепленным к первому листу скрепкой установленного образца. "Если вокруг тебя бардак, — считал глава отделения, — то хотя бы свою непосредственную сферу влияния необходимо держать в порядке." И он рьяно следил за каждой мелочью. Не один нерадивый сотрудник, пренебрегший формальностями, был отправлен обратно в Лэнгли. Несмотря на свою суеверность, Лэндис был очень умен. Иначе он просто никогда не смог бы получить эту должность.
Его весьма раздражало наличие в отчетах всякого рода "воды": размышлений агентов, лирических отступлений и так далее.
Он был вынужден самолично проверять отчеты, чтобы убедиться, что никто не "срезал угол". Но тем не менее, дефицит оперативной информации казался ему чудовищным. По мнению Лэндиса, разведка была наукой, заключающейся в умении отсеивать очевидное от вероятного, вероятное от допустимого и, наконец, все это отличать от невероятного.
В то утро просматривание рапортов показалось Лэндису занятием просто невыносимым. Бумаги были полны какой-то невероятной чепухи. Один за другим отчеты сообщали о проделанной КГБ афере. Ссылок на конкретные источники информации, разумеется, не было, но преобладание этой тематики просто подавляло. Во все это ему, видавшему виды разведчику, верилось с трудом, но тем не менее надо было как-то реагировать на многочисленные сигналы, поступающие из лежащего перед ним вороха бумаг.
Он хорошо знал, что у КГБ просто талант в области дезинформации. Русские довольно часто прибегали к этому средству, которое оказывало неоценимые услуги советской разведке. Но Лэндису никогда не приходилось встречаться со столь бурным потоком дезинформации. Если все это действительно окажется ни чем иным как умело сфабрикованной фальшивкой, то — он знал это по опыту — рано или поздно опровергающие факты начнут всплывать, словно пробка, в реке информации, которая несла свои воды через его кабинет.
Однако пока не за что было уцепиться — отчеты пересказывали одну и ту же сказку про белого бычка, которая, вероятно, уже обошла все подворотни Берлина, обрастая невероятными и — хуже того — несуществующими подробностями. И все же слишком много людей вдруг заговорили об этом. Возможно, на этот раз невероятное могло оказаться хоть и не полной, но все-таки правдой. Лэндис нажал кнопку на маленьком настольном пульте, Ральф Коллингсуорт стукнул пару раз для приличия в дверь и вошел в кабинет своего шефа.
— Что случилось, Ричи? — спросил он, опускаясь в глубокое кресло, стоявшее у стола Лэндиса.
— Вы что-нибудь узнали относительно фотографий? — спросил тот.
— Пока что нет... — отвечал Коллингсуорт, разглядывая пальцы своих рук.
— А насчет самого фотографа?
— Тоже ничего, Гюнтер Вольман чист со всех сторон. Он, правда, имел связи с порнобизнесом, но это, как ты понимаешь, к делу не относится. Он, должно быть, часто встречался с теми, кто использовал его по нашему вопросу, но пока нам не удалось установить, кто эти люди. Мы не можем заподозрить его в разведдеятельности.
Лэндис откинулся в кресле и бессмысленно уставился в потолок. Это могло значить только то, что он не получил ответа на мучивший его вопрос.
— Но мы продолжаем искать, — попытался успокоить его Коллингсуорт. — Однако я не думаю, что нам удастся раскопать что-нибудь существенное. Мне кажется, здесь трудно рассчитывать даже на везение. Тут поможет только чудо...
— Я вообще не вижу смысла в происходящем, — воскликнул Лэндис. — Как этот парень узнал об операции? Вероятно, тот, кто знал о ней по долгу службы, проболтался и рассказал ему о готовящемся обмене. Этот кто-то мог быть либо из наших, либо из совдепа... Но вот с какой целью?..
— Это и мне непонятно, Ричи, — согласился с ним Коллингсуорт. — Но, с другой стороны, что здесь такого? Андерсон, по большому счету, не такая уж важная птица, а те болгары — и вовсе никто... Так что с того, что новость просочилась наружу? Это не такой уж великий секрет! И вообще, что интересного в этих фотографиях?
— Я просматривал каждую много раз, — сказал Лэндис, — и действительно, ничего интересного не обнаружил. Они не представляют ценности даже для "Нэшнл Инкуайер". Но вот зачем было убивать фотографа? Что ты думаешь на этот счет, Ральф? Если снимки не представляют ценности, то выходит, что его убили просто так, ради забавы?
— Сейчас мы этого утверждать не можем...
— Да и тот, кто не поленился впутаться в эту историю и прислать тебе снимки, должен был знать... По крайней мере, он имеет представление о том, кто ты такой и чем зарабатываешь на жизнь в этом проклятом городе. Нет, Ральф, мы что-то упустили в этих снимках, без чего эта загадка не разрешится. Но мы ведь даже не знаем, где его искать!
Коллингсуорт ответил кивком. Лэндис продолжал:
— Ладно, посмотрим, что на этот счет думают в Лэнгли. Может быть, они нам сообщат что-нибудь новенькое. Им стоило бы поторопиться.
— Они спихнут это дело обратно нам...
— Я знаю, Ральф. — Лэндис потянулся и взял верхний фотоснимок из пачки, лежащей перед ним. На снимке был изображен Дэвид Андерсон в профиль, бесстрастный Коллингсуорт и другие агенты, присутствовавшие при обмене пленников. Лэндис развернул фото на девяносто градусов и принялся, быть может, уже в тысячный раз, внимательно разглядывать снимок.
Не в силах отделаться от мысли, что между фотографиями и последними отчетами агентов существует какая-то связь, Лэндис начал ощущать некоторое беспокойство. А при мысли о необъяснимом исчезновении Андерсона он чуть было не пришел в ярость.
— Ты читал утренние рапорты? — спросил он Коллингсуорта.
Тот кивнул.
— Ну и?..
— Дезинформация чистой воды, как это уже было много раз. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что мне кажется, тут есть определенная связь. И в том и в другом случае много необъяснимого, слишком много, чтобы пренебрегать предположением, что все это — часть единого целого.
Коллингсуорт поднял брови.
— При всем уважении к тебе, Ричи, я должен констатировать факт, что ты просто спятил... В этих рапортах не может быть ничего серьезного: я не удивлюсь, если поступит еще дюжина с теми же россказнями. Все это выглядит несерьезно.
— И ты не видишь связи между фото, смертью Вольмана и исчезновением Андерсона?
Коллингсуорт поднялся и стал расхаживать по кабинету. Он остановился, чтобы прикурить свою трубку, затем зашагал снова.
— Я предполагаю, что некоторая связь есть. Но не имея ни малейшего доказательства, пусть даже самого спорного, я не могу это утверждать наверняка...
— Хорошо. Это мы узнаем потом, — сказал Лэндис.
Коллингсуорт кивнул.
— Дай мне знать, если что-то выяснится насчет фотографии, о'кей?
— Конечно, Ральф... В конце концов, в полчетвертого будет сеанс связи с Лэнгли, и нам, по крайней мере, скажут, насколько это дело важно.
Коллингсуорт вышел и направился в свой кабинет. Оставшись в одиночестве, Лэндис вновь откинулся на спинку кресла и, не отводя взгляда, долго глядел в потолок. Что-то бушевало у него внутри, не давая ему покоя. Одной из непостижимых для него вещей была роль Андерсона в этой истории. Он пришел к мысли, что Андерсон оказался ядром, изюминкой этой загадки, неким стационарным основанием подвижной конструкции. Возможно, он был причиной и разгадкой всей проблемы.
Лэндис попытался сравнить это дело с детской головоломкой, где надо сложить картинку из разных составных частей. Но здесь все выглядело совсем иначе. Множество отдельных частей этой мозаики имели лишь призрачную связь друг с другом, и не существовало гарантии, что, ухватившись за один факт, можно было легко составить всю картину.
Лэндис прервал свои размышления и вновь сосредоточился на фотографиях. Взяв в руки тот снимок, на котором Андерсон был запечатлен более отчетливо, он принялся внимательно его разглядывать. И тут он остановился на одной мысли.
Он вспомнил споры, происходившие по поводу снимков школьного книгохранилища в Далласе, сделанные после убийства Джона Кеннеди. Эти фотографии были важны тем, что на них в данный момент НЕ БЫЛО ВИДНО Ли Харви Освальда, стрелявшего, как предполагалось, из окна здания.
Он вспомнил это потому, что ему вдруг показалось: и в случае с Андерсоном происходит что-то подобное. Может быть, ключ к разгадке заключался в том, чего там НЕ БЫЛО ВИДНО.
Чего же не хватало на этих снимках? Он повернул зеленоголовую настольную лампу, направил свет на край стола и стал вглядываться в каждое зерно фотографического изображения.
Лэндис долгое время сидел, уткнувшись в фотографию, и дюйм за дюймом выискивал какие-то пустоты, следы изъятия чего-либо. Ему было бы легче разгадать эту загадку, если бы он знал, кто колдовал над этими снимками, а еще легче, если бы он выяснил, зачем эти снимки посланы в отделение ЦРУ. Он не знал ни того, ни другого. Оставалось лишь догадываться. У него в руках не было факта, в котором он был бы хоть наполовину уверен.
— Что вы нашли в архивах?
— Ровно ничего. Три толстых поросенка занимались только тем, что мы уже знаем, — мелким промышленным шпионажем низкого пошиба. Только и всего. А как ваши успехи? Что-нибудь нашли?
— Не совсем.
— Что вы имеете в виду?
— Да ничего особенного. Я буду ждать вас на площади Дюпон, на скамейке. У вас есть час времени. Не опаздывайте и лучше возьмите такси.
И прежде, чем Элбрайт успел открыть рот, в трубке послышались гудки.
Времени было мало, но Элбрайт принял душ и оделся. От завтрака и бритья пришлось отказаться. Он долго не мог поймать такси. Когда же он все-таки остановил машину, времени уже почти не оставалось. Он молил бога, чтобы не попасть в уличную пробку. По дороге он пытался угадать, во что будет одет Бейкер. Не будет же он, черт возьми, разгуливать в общественном месте в своем черном одеянии, как ниндзя, сошедший с экрана дешевого кино.
Не доезжая трех кварталов до места назначения, Элбрайт расплатился с шофером и легким бегом направился к площади Дюпон. Вероятно, подумал он, у Бейкера была причина для такой поспешной встречи, если он не мог ничего сказать по телефону.
Лавируя между машинами, Элбрайт пересек улицу и двинулся в обход площади. Скамеек здесь было немного, и почти все они оказались заняты.
Чтобы не выглядеть, как ищейка, Элбрайт с видом праздного гуляки фланировал мимо скамеек. Он сделал вид, что ищет тенистое место.
Не пройдя и половины пути, он увидел Болана. Элбрайт узнал его прежде, чем разглядел его лицо. Подавив желание поторопиться, он продолжал неторопливо вышагивать по дорожке вдоль скамеек. Болан сидел один. Это было неудивительно. Даже одетый в обычную одежду, этот суровый здоровяк имел весьма устрашающий вид. Безукоризненно сшитый и тщательно отглаженный твидовый пиджак едва не расползался по швам на его широченных плечах. Элбрайт усмехнулся при мысли о несоответствии костюма этого человека роду его деятельности.
Он сел на свободный край скамейки. Болан взял пачку сигарет, достал одну штуку и принялся шарить по карманам в поисках зажигалки. Не добившись успеха, он, повернувшись к Элбрайту, вежливо попросил огня. Тот достал зажигалку. Они подвинулись друг к другу, и Болан прикурил сигарету.
— По вам можно сверять часы, — произнес Болан.
— Разумеется, вы же не оставили мне выбора, — ответил Элбрайт, припоминая телефонный разговор. Болан не обратил на это внимания и продолжал:
— Боюсь, что болгарский вариант ведет в тупик.
И хотя Элбрайт был точно такого же мнения на этот счет, его немного удивило спокойствие этого человека. Ему хотелось расспросить Болана о его похождениях, но он понял, что этого типа бесполезно спрашивать о подобных вещах, пока он сам не соблаговолит поделиться своими успехами с коллегой.
— Хочется верить, что наша встреча произошла не только ради констатации данного факта, — сказал Элбрайт.
— Разумеется, — ответил Болан.
— И что же?
— Один наш общий знакомый получил по почте нечто интересное.
— Да? Что именно? — Элбрайт почувствовал прилив энергии, то же, что он испытывал тогда на мосту, когда появились русские.
— Я еще сам толком не знаю, — выражение лица Болана красноречиво свидетельствовало о том, что расспросы действуют ему на нервы. — Мы узнаем это через полчаса. Пойдемте, у меня здесь машина...
После получаса плутаний по тесным городским улицам "додж" Болана вырвался на пригородную трассу. Был чудный полдень, залитый осенним солнцем. Пышная зелень уже начала приобретать желтые и оранжевые оттенки, и Элбрайт поразился странной несовместимости назначения и красоты окружающей природы и человека, сидевшего за рулем "доджа". Неужели природа может быть столь противоречива? Как соседствуют жизненная красота и такая смертоносная сила? И если предположить, что на свете есть Бог, то не удивляется ли он сам такому положению вещей?
— И все же, — Элбрайта распирало любопытство, — что за таинственную почту получил один наш общий знакомый?
— Фотографии, — ответил Болан, не отрывая глаз от дороги.
— Фотографии чего?
— Не чего, а кого... Больше я ничего не знаю. Это мы сейчас и попытаемся выяснить. Откиньтесь на спинку и наслаждайтесь поездкой. Мне кажется, что впереди нас могут ждать неприятности.
Элбрайт отвернулся и уставился в окно. Он задержал взгляд на отражении Болана. То, что человек, сидящий за рулем, был своего рода исключением из множества обычных людей, сомнений не вызывало, хотя Элбрайту никто даже не намекал, что агент, с которым ему предстояло работать, был тем самым знаменитым Палачом.
Элбрайт, конечно, немало слышал о нем и о его похождениях и знал, что половина ЦРУ пустилась бы в пляс, если бы Палача убили. И при первой же встрече в номере гостиницы с человеком по имени Майкл Бейкер он мгновенно догадался, кто перед ним. И хотя Элбрайт не подал виду и никому не сообщил о своей догадке, Болан прекрасно знал, что на этот раз его приняли за того, кем он был на самом деле. Поначалу Элбрайт слегка сомневался в своем предположении, но вскоре после исчезновения Андерсона поползли слухи, что оперативные работники Управления получили указание не вмешиваться в дела, которыми занимался Болан.
Элбрайт украдкой бросил взгляд на своего компаньона. Болан имел весьма внушительный вид: высокого роста, широкий в плечах, он, вероятно, поддерживал хорошую спортивную форму. От взгляда его стальных глаз хотелось спрятаться подальше. Так что же все-таки было удивительного в его характере? Элбрайт поразился тому, что самое главное достоинство Болана заключалось в широте его натуры. Судя по множеству рассказов о нем, Мак Болан был Большим Человеком не только благодаря своей внешности.
Через несколько минут Болан свернул на узкую проселочную дорогу, обсаженную кустарником и петлявшую между фермерскими угодьями. Элбрайт не имел ни малейшего представления, что это за место, и случись ему через день добираться сюда самому, он, вероятно, не припомнил бы и половины пути. Дорога была покрыта гравием и залита гудроном, удушливый запах заполнил вскоре каждую щель в салоне автомобиля.
Вскоре дорога перестала петлять и некоторое время шла прямо. Вдоль этого участка по обе стороны стояли два ровных ряда деревьев. Их ветки, усыпанные огненно-желтыми листьями, сплетались над дорогой, образуя тоннель, полыхавший холодным огнем. Через несколько минут Болан свернул налево, и огненная аллея осталась сзади. Теперь по обе стороны дороги тянулись обширные поля, перегороженные легкими изгородями из реек и проволоки.
Элбрайт, проживший почти всю жизнь в городе, был переполнен впечатлениями.
— Какое чудесное место! — воскликнул он. — Где мы?
Болан не ответил, но Элбрайт заметил, что и его сурового спутника не оставила безучастным окружавшая их природа. Оживший взгляд Болана блуждал где-то среди полей и дальних зелено-желто-оранжевых рощ. Он пытался вспомнить, чем для него было это место. Оно называлось Ферс Стоун. На Болана нахлынули воспоминания, но он выбросил их из головы, стараясь сосредоточиться на сегодняшних проблемах. Его возвращение сюда имело свои причины. Здесь жили люди, которые могли ему помочь. И, получив это задание, он решил, что ему обязательно придется вновь побывать в этих чудесных местах.
Хэл Броньола встретил их у входа и провел по длинному коридору, заканчивающемуся дверью, за которой оказалась большая комната, напичканная электронной аппаратурой. В центре комнаты, склонившись над компьютером, в инвалидном кресле на колесах восседал маленький коренастый человек. Это был Аарон Куртцман, по кличке "Медведь", — компьютерный гений, перенесший два года назад приступ болезни, который лишил его возможности передвигаться. Как только Болан и Элбрайт вошли в кабинет, Куртцман повернулся в кресле и радостно воскликнул:
— Здорово, громила! Рад тебя видеть. Прости, не могу встать, — в его глазах сверкнули озорные искорки.
— Как у тебя дела? — поинтересовался Болан с улыбкой. Он решил обойтись без соболезнующих фраз, так как был уверен, что Куртцман уже свыкся с перспективой пожизненного пребывания в инвалидном кресле и не обращает на это внимания. Без лишних слов Болан сразу перешел к делу.
— Что-нибудь выходит? — спросил он.
— Пока ничего определенного, — ответил Куртцман, — но мы на верном пути.
— Что здесь происходит? — поинтересовался Элбрайт.
— Почта, о которой я говорил... — ответил ему Болан. — Мы заняты подробным её изучением.
— Ну и что-нибудь выходит?
— Это фотографии Дэвида Андерсона.
— Что именно за фотографии и откуда?
— Разные... Но самые интересные — те, что были сделаны неизвестным в Берлине?
— Вот черт подери... Откуда ж они взялись?
— Кто-то любезно переслал их нам по почте на имя мистера Коллингсуорта, — ответил Болан. — Мы не знаем, кто это сделал и с какой целью... И, вероятно, не узнаем никогда. Кто-то убил фотографа.
— Ну что, пора взглянуть поближе, — сказал Броньола. — Медведь, давай, начинай.
Куртцман повернулся к столу и начал нажимать клавиши компьютера. Затем он нажал на какую-то красную кнопку, и установленный на столе большой экран вспыхнул разноцветными точками. Потом на нем появилось изображение Дэвида Андерсона.
— Это из последнего комплекта, — пояснил Куртцман. — Пока все выходит так, как и предполагалось. Фотографии свидетельствуют о некоторых изменениях, касающихся возраста, комплекции и тому подобного. Вот, взгляните...
Он отстучал что-то на клавиатуре, и изображение увеличилось. Некоторые части лица Андерсона были выделены из общего плана.
— Как вам это? — возбужденно произнес Куртцман. — Видите очертания нижней челюсти? А теперь взгляните на форму уха. Я сейчас для сравнения выведу на экран ухо Андерсона четырехлетней давности.
Куртцман опять что-то набрал на клавиатуре, и экран разделился пополам. Теперь на нем были изображены два человеческих уха.
— Посмотрите на форму ушей. Вы понимаете, что форму ушной раковины невозможно изменить? — произнес Куртцман и многозначительно посмотрел на Болана.
— Что ты хочешь этим сказать, Аарон? — спросил Броньола.
Куртцман выключил компьютер и повернул свое кресло. Он посмотрел на стоящих перед ним людей и спокойно, с расстановкой произнес:
— Человек, которого вы привезли из Берлина, — не Дэвид Андерсон.
— Ты уверен в том, что говоришь? — спросил Болан.
— Абсолютно уверен. Клянусь своей фермой.
* * *
Ричард Лэндис не любил плохих новостей. Некоторые из сотрудников Берлинского отделения, однако, утверждали, что и хорошие новости не доставляли ему радости. Но меньше всего на свете Лэндис любил слухи. Берлин же был настоящим городом сплетен. Будучи главой регионального отделения ЦРУ в самом неспокойном городе Западной Европы, он желал знать правду о том, что происходит здесь каждую минуту. Но последнее время он все чаще выпускал из рук нить происходящего, и порой ему казалось, что он вообще ничего не понимает в окружающей его действительности.Его сильно беспокоило то, что ситуация вышла из-под контроля и поправить ее казалось невозможным. Лэндис был суеверен — эта черта появилась у него еще в молодости, когда он был капитаном бейсбольной команды. И теперь чем дальше, тем чаще в каждом событии он видел предзнаменования грядущих катастроф.
Лэндис занимался разбором утренних служебных отчетов. Согласно правилам, каждый отчет был аккуратно отпечатан, сшит и снабжен кратким содержанием, прикрепленным к первому листу скрепкой установленного образца. "Если вокруг тебя бардак, — считал глава отделения, — то хотя бы свою непосредственную сферу влияния необходимо держать в порядке." И он рьяно следил за каждой мелочью. Не один нерадивый сотрудник, пренебрегший формальностями, был отправлен обратно в Лэнгли. Несмотря на свою суеверность, Лэндис был очень умен. Иначе он просто никогда не смог бы получить эту должность.
Его весьма раздражало наличие в отчетах всякого рода "воды": размышлений агентов, лирических отступлений и так далее.
Он был вынужден самолично проверять отчеты, чтобы убедиться, что никто не "срезал угол". Но тем не менее, дефицит оперативной информации казался ему чудовищным. По мнению Лэндиса, разведка была наукой, заключающейся в умении отсеивать очевидное от вероятного, вероятное от допустимого и, наконец, все это отличать от невероятного.
В то утро просматривание рапортов показалось Лэндису занятием просто невыносимым. Бумаги были полны какой-то невероятной чепухи. Один за другим отчеты сообщали о проделанной КГБ афере. Ссылок на конкретные источники информации, разумеется, не было, но преобладание этой тематики просто подавляло. Во все это ему, видавшему виды разведчику, верилось с трудом, но тем не менее надо было как-то реагировать на многочисленные сигналы, поступающие из лежащего перед ним вороха бумаг.
Он хорошо знал, что у КГБ просто талант в области дезинформации. Русские довольно часто прибегали к этому средству, которое оказывало неоценимые услуги советской разведке. Но Лэндису никогда не приходилось встречаться со столь бурным потоком дезинформации. Если все это действительно окажется ни чем иным как умело сфабрикованной фальшивкой, то — он знал это по опыту — рано или поздно опровергающие факты начнут всплывать, словно пробка, в реке информации, которая несла свои воды через его кабинет.
Однако пока не за что было уцепиться — отчеты пересказывали одну и ту же сказку про белого бычка, которая, вероятно, уже обошла все подворотни Берлина, обрастая невероятными и — хуже того — несуществующими подробностями. И все же слишком много людей вдруг заговорили об этом. Возможно, на этот раз невероятное могло оказаться хоть и не полной, но все-таки правдой. Лэндис нажал кнопку на маленьком настольном пульте, Ральф Коллингсуорт стукнул пару раз для приличия в дверь и вошел в кабинет своего шефа.
— Что случилось, Ричи? — спросил он, опускаясь в глубокое кресло, стоявшее у стола Лэндиса.
— Вы что-нибудь узнали относительно фотографий? — спросил тот.
— Пока что нет... — отвечал Коллингсуорт, разглядывая пальцы своих рук.
— А насчет самого фотографа?
— Тоже ничего, Гюнтер Вольман чист со всех сторон. Он, правда, имел связи с порнобизнесом, но это, как ты понимаешь, к делу не относится. Он, должно быть, часто встречался с теми, кто использовал его по нашему вопросу, но пока нам не удалось установить, кто эти люди. Мы не можем заподозрить его в разведдеятельности.
Лэндис откинулся в кресле и бессмысленно уставился в потолок. Это могло значить только то, что он не получил ответа на мучивший его вопрос.
— Но мы продолжаем искать, — попытался успокоить его Коллингсуорт. — Однако я не думаю, что нам удастся раскопать что-нибудь существенное. Мне кажется, здесь трудно рассчитывать даже на везение. Тут поможет только чудо...
— Я вообще не вижу смысла в происходящем, — воскликнул Лэндис. — Как этот парень узнал об операции? Вероятно, тот, кто знал о ней по долгу службы, проболтался и рассказал ему о готовящемся обмене. Этот кто-то мог быть либо из наших, либо из совдепа... Но вот с какой целью?..
— Это и мне непонятно, Ричи, — согласился с ним Коллингсуорт. — Но, с другой стороны, что здесь такого? Андерсон, по большому счету, не такая уж важная птица, а те болгары — и вовсе никто... Так что с того, что новость просочилась наружу? Это не такой уж великий секрет! И вообще, что интересного в этих фотографиях?
— Я просматривал каждую много раз, — сказал Лэндис, — и действительно, ничего интересного не обнаружил. Они не представляют ценности даже для "Нэшнл Инкуайер". Но вот зачем было убивать фотографа? Что ты думаешь на этот счет, Ральф? Если снимки не представляют ценности, то выходит, что его убили просто так, ради забавы?
— Сейчас мы этого утверждать не можем...
— Да и тот, кто не поленился впутаться в эту историю и прислать тебе снимки, должен был знать... По крайней мере, он имеет представление о том, кто ты такой и чем зарабатываешь на жизнь в этом проклятом городе. Нет, Ральф, мы что-то упустили в этих снимках, без чего эта загадка не разрешится. Но мы ведь даже не знаем, где его искать!
Коллингсуорт ответил кивком. Лэндис продолжал:
— Ладно, посмотрим, что на этот счет думают в Лэнгли. Может быть, они нам сообщат что-нибудь новенькое. Им стоило бы поторопиться.
— Они спихнут это дело обратно нам...
— Я знаю, Ральф. — Лэндис потянулся и взял верхний фотоснимок из пачки, лежащей перед ним. На снимке был изображен Дэвид Андерсон в профиль, бесстрастный Коллингсуорт и другие агенты, присутствовавшие при обмене пленников. Лэндис развернул фото на девяносто градусов и принялся, быть может, уже в тысячный раз, внимательно разглядывать снимок.
Не в силах отделаться от мысли, что между фотографиями и последними отчетами агентов существует какая-то связь, Лэндис начал ощущать некоторое беспокойство. А при мысли о необъяснимом исчезновении Андерсона он чуть было не пришел в ярость.
— Ты читал утренние рапорты? — спросил он Коллингсуорта.
Тот кивнул.
— Ну и?..
— Дезинформация чистой воды, как это уже было много раз. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что мне кажется, тут есть определенная связь. И в том и в другом случае много необъяснимого, слишком много, чтобы пренебрегать предположением, что все это — часть единого целого.
Коллингсуорт поднял брови.
— При всем уважении к тебе, Ричи, я должен констатировать факт, что ты просто спятил... В этих рапортах не может быть ничего серьезного: я не удивлюсь, если поступит еще дюжина с теми же россказнями. Все это выглядит несерьезно.
— И ты не видишь связи между фото, смертью Вольмана и исчезновением Андерсона?
Коллингсуорт поднялся и стал расхаживать по кабинету. Он остановился, чтобы прикурить свою трубку, затем зашагал снова.
— Я предполагаю, что некоторая связь есть. Но не имея ни малейшего доказательства, пусть даже самого спорного, я не могу это утверждать наверняка...
— Хорошо. Это мы узнаем потом, — сказал Лэндис.
Коллингсуорт кивнул.
— Дай мне знать, если что-то выяснится насчет фотографии, о'кей?
— Конечно, Ральф... В конце концов, в полчетвертого будет сеанс связи с Лэнгли, и нам, по крайней мере, скажут, насколько это дело важно.
Коллингсуорт вышел и направился в свой кабинет. Оставшись в одиночестве, Лэндис вновь откинулся на спинку кресла и, не отводя взгляда, долго глядел в потолок. Что-то бушевало у него внутри, не давая ему покоя. Одной из непостижимых для него вещей была роль Андерсона в этой истории. Он пришел к мысли, что Андерсон оказался ядром, изюминкой этой загадки, неким стационарным основанием подвижной конструкции. Возможно, он был причиной и разгадкой всей проблемы.
Лэндис попытался сравнить это дело с детской головоломкой, где надо сложить картинку из разных составных частей. Но здесь все выглядело совсем иначе. Множество отдельных частей этой мозаики имели лишь призрачную связь друг с другом, и не существовало гарантии, что, ухватившись за один факт, можно было легко составить всю картину.
Лэндис прервал свои размышления и вновь сосредоточился на фотографиях. Взяв в руки тот снимок, на котором Андерсон был запечатлен более отчетливо, он принялся внимательно его разглядывать. И тут он остановился на одной мысли.
Он вспомнил споры, происходившие по поводу снимков школьного книгохранилища в Далласе, сделанные после убийства Джона Кеннеди. Эти фотографии были важны тем, что на них в данный момент НЕ БЫЛО ВИДНО Ли Харви Освальда, стрелявшего, как предполагалось, из окна здания.
Он вспомнил это потому, что ему вдруг показалось: и в случае с Андерсоном происходит что-то подобное. Может быть, ключ к разгадке заключался в том, чего там НЕ БЫЛО ВИДНО.
Чего же не хватало на этих снимках? Он повернул зеленоголовую настольную лампу, направил свет на край стола и стал вглядываться в каждое зерно фотографического изображения.
Лэндис долгое время сидел, уткнувшись в фотографию, и дюйм за дюймом выискивал какие-то пустоты, следы изъятия чего-либо. Ему было бы легче разгадать эту загадку, если бы он знал, кто колдовал над этими снимками, а еще легче, если бы он выяснил, зачем эти снимки посланы в отделение ЦРУ. Он не знал ни того, ни другого. Оставалось лишь догадываться. У него в руках не было факта, в котором он был бы хоть наполовину уверен.