Страница:
-- И они еще беспокоятся о расщепление атома!
-- Повторишь?
-- Как только выну из горла горелое мясо, не раньше...
-- Я читал в газете об Уолкере.
Он содрогнулся, но не от выпивки.
-- Что пишут?
-- Цитирую Макса... "нервное расстройство от переутомления"...
-- И все?
-- Сказано, что речь его была бессвязной.
-- Неправда, Бен. Я был там.
-- Уилл... Уилл Майсел. Привыкай к этому имени. Может оказаться существенным.
-- Извините. Я постараюсь. Я думал о вас по-другому.
Я сочинил еще один, более мягкий напиток.
-- Выпей-ка не торопясь. Это жидкость для промывания обожженных мест.
Он смотрел с ужасом и не мог вымолвить ни слова. Но его юное лицо уже не казалось полем сражения, каким оно представлялось утром. Теперь это было лицо пробуждающегося от долгого сна человека. Впереди его ждал тяжелый и несущий с собой смертельную опасность день, но спящий наконец просыпался.
-- Эйб, я, пожалуй, изложу вкратце, что мне известно, и о чем я догадываюсь. Если я в чем-нибудь ошибусь, ты меня прервешь, хорошо?
Он с благодарностью кивнул, и я начал:
-- Дэниел Уолкер является... являлся человеком, подверженным большим эмоциональным перепадам. Он не мог попросту порвать с Партией органического единства. Уж если у него появилась причина не любить ее, он должен был в своей нелюбви дойти до ненависти. А всего вероятней, вместе с партией он возненавидел и весь мир. Назовем его маниакально-депрессивным типом, просто так, в качестве ярлыка... Для Дэниела Уолкера в жизни нет полутонов -либо все черное, либо все белое. Вчера я дважды побывал в офисе партии. Уолкер сказал мне нечто такое, что было признано ошибочным уже к моему второму визиту. Келлер за это его отчитал. Дух Уолкера метнулся в другую сторону. За такую добросовестную службу -- удар по зубам...
-- Билл? Его отчитал Билл?
-- Да. Поговорил с ним по телефону. Потом, уже по пути к выходу довелось встретить Уолкера после этого разговора. Он был словно из-за угла мешком трахнутый. Дальше... Прошлым вечером обиженный судьбою Уолкер и пьяный в стельку доктор Ходдинг о чем-то совещались. Я сам видел их среди милых игрушечных солдатиков, у Макса. Затем Уолкер оказался в лаборатории Ходдинга и взял там...
Я замолк, потому что загорелое лицо Абрахама стало белее свежевыпавшего снега. Он чуть не выронил стакан из рук.
-- Я могу только догадываться,-- сказал я.-- Это новый вирус?
Ему удалось-таки поставить стакан на пол.
-- Новый, прошептал он.-- Может распространяться через воздух.-Он справился с голосом, но зачастил: -- Неограниченная жизнеспособность, и никаких защитных механизмов в человеческом... нет-нет!.. в организме любого млекопитающего... Все это бормотал доктор Ходдинг, когда... ну, когда мистер Николас дал ему снотворное... Это уже после вашего ухода... Но, бедняга, он не полностью отключился, начал бормотать и метаться по кровати... уже после того, как мистер Николас ушел наверх и оставил меня с ним. Любое млекопитающее -это не только мы, Бен... Уилл... это все. Средство распространения тоже... какая-то мерзость, похожая на пыльцу... зеленая...
-- Помедленнее, мальчик. Уолкер взял это?
-- Да.
-- Инфекционно опасное, разумеется.
-- Через органы дыхания. Ходдинг постоянно бормотал о своих обезьянах и хомяках, повторял: "Макаки-резус -- восемьдесят пять процентов". Я не знаю, означает ли это смертность. Думаю, да. Нейротоксин. Достигает нервной системы через органы дыхания. И спинной паралич...
-- А Уолкер?
-- Сегодня днем эта мерзость была у него. Я оставался с Ходдингом... несколько часов, думаю... грыз ногти, не зная, что делать. Билл вернулся рано, в три. Ходдинг тогда уже крепко заснул. Билл поднялся к Максу. Я увязался следом, ему, кажется, это не очень понравилось. Они были в саду на крыше. Сенатор Гэлт трепался о какой-то ерунде, Макс прикидывался, будто слушает. Там была Мириам. И этот сопляк Питер Фрай. И мистер Николас... -- Абрахам, дрожа, потянулся к выпивке, но не взял ее.-- Николас развалился в кресле, которое было способно выдержать его. Боже, что за прекрасный день! Тепло... Не думаю, что Гэлт и Фрай знали, что Уолкер там, в пентхаусе. Я заметил, что Мириам чем-то обеспокоена, улучил минутку и поинтересовался причиной. Она начала говорить что-то насчет выпившего Уолкера, но тут он сам появился и бросился к парапету. Никто не сумел остановить его, да никто и не пытался. Он стоял на парапете с этой... с этой чертовой пробиркой, в которой был зеленый порошок. Замахнулся ею на нас. Завопил: "Передается по воздуху! Передается по воздуху!" Это была не бессвязная речь. Он хохотал, как сумасшедший, но слова были понятны. Он бросил пробирку на Эспланаду... Она должна была разлететься вдребезги, вряд ли нашли бы даже пробку. А потом он сам последовал за нею. Но не прыгнул. Как будто собрался улететь, как будто думал, что умеет летать. Макс... У Макса началось что-то вроде припадка. Наверное, сердце. Побелел и согнулся. Думаю, о нем позаботилась Мириам. Мистер Николас сказал: "Уберите отсюда ребенка!" И Билл заставил меня спуститься. Полиции я уже не увидел. Остальные могли договориться и промолчать о том, что я там был. Не знаю, почему это их так беспокоило. Полиция, думаю, не узнала даже о том, что там был Билл. Он остался со мной, сидел два часа, до тех пор, пока кто-то не позвонил от Макса. Тогда он вернулся туда, а я... а я...
-- А ты отправился ко мне. Они знают, что ты здесь?
-- Сомневаюсь. Я просто вышел, никого не встретил.
Он все еще не мог справиться с выпивкой: зубы стучали о стакан.
-- Ты порвал с ними, Абрахам?
Он выкрикнул:
-- Боже! У меня были все возможности спросить себя, чем закончит политическая партия, которая платит человеку за то, чтобы он исследовал... обнаружил... Я понимал! Я должен был знать, но не обращал внимания. Просто кое-какие важные теоретические исследования, говорил Билл... да, именно что-то подобное сказал мне Билл, когда я поинтересовался...
-- Успокойся, мальчик! Вероятно, так считал и сам Ходдинг, по крайней мере, когда все началось. Он привык быть хорошим ученым. Где-то, возможно, эмоциональный ущерб, зато со сверхразвитой способностью быть ребенком во всем, не относящимся к области его научных интересов...
-- Но почему я... почему мне...
-- Почему бы тебе не поспать?
Затем он заговорил о том, что и мне он доставляет одни лишь неприятности. Не стану воспроизводить эту часть разговора. Там была масса вопросов, на которые у меня не было ответов. "Развалившийся в кресле" Николас, разумеется, должен был знать, что за штуку раздобыл в лаборатории Уолкер. Макс, возможно, и не знал, пока не стало слишком поздно. Безусловно, Макс и Николас совместными усилиями могли бы справиться с Уолкером и отобрать у него пробирку. Я не стал задавать ни одного из подобных вопросов. Я принес снотворное и заставил мальчика проглотить его.
Итак, это выпущено, Дрозма... возможно. Я цепляюсь за хрупкую соломинку возможности. А вдруг Уолкер похитил не ту пробирку?.. Нет, потому что Ходдинг обнаружил потерю страшным трезвым утром и понял, что это означает.
Возможно, работа оказалась не настолько "успешной", как считает Ходдинг. Почему он так уверен, что у человеческого организма нет защиты?.. Возможно, ветер разнесет эту гадость, и факторы, которые не предусмотришь при лабораторных исследованиях, сделают вирус не столь живучим. Возможно, пробирка, не разбившись, упала в реку. Да-да, Дрозма, возможно, на Марсе есть "каналы"... 5
11 марта, суббота, ночь, Нью-Йорк
Восход солнца этим утром был величествен и насыщен красками. Я сидел в своей комнате и смотрел в окно. Вот мрак над Ист-Ривер начал плавиться, появился намек на золото. Шпили и крыши Бруклина засияли, словно паутина на траве после дождя. Я наблюдал, как пересекает буксир, скользит куда-то по делам в волшебстве умирающей ночи. За ним по воде протянулся легкий хвост дыма: с востока дул небольшой бриз. Хвост, расползаясь, превращался в дорожку, бело-золотую на конце и полную таинственности.
Абрахам ворчал, вздыхая. Даже не поворачивая головы, я понял, когда он, держа в руках ботинки, прокрался в комнату. По-прежнему не поворачивая головы, я сказал:
-- Не уходи.
Он поставил ботинок на пол и прихромал ко мне в носках. Сквозь полумрак я разглядел, что лицо его спокойно -- без гнева, а возможно, и без страха. Пустопорожнее спокойствие, истощенное и усталое. Как безнадежность.
-- Боже, неужели вы еще не ложились?
-- Мне никогда не требовалось много сна. Ты не должен уходить, Абрахам.
-- Тем не менее я пойду.
-- Ну и куда?
-- Не знаю, не думал...
-- Только не возвращайся к Келлеру и Николасу.
-- Не вернусь... Просто не хочу причинять вам неприятности, какие причиняю всем, кто знает меня.
-- В твоей фразе нет ничего, кроме вывернутого наизнанку тщеславия. Что-то ведь заставило тебя прийти сюда. Так зачем же уходить?
-- Я должен был поговорить с кем-то, кто мог меня выслушать. Эгоистическая потребность. Поэтому я... поговорил. Но...
-- Ты никогда не причинял неприятностей Келлеру или Николасу. Это они навлекли их на тебя. Ты бы мог понять это, если бы был честен с самим собой.
-- Я не знаю...-- Он опустился на колени перед подоконником и, положив подбородок на руки, пристально посмотрел на реку.-Хорошо, правда? И вовсе не требуется быть порядочным человеком. Достаточно иметь глаза, чтобы видеть это. Достаточно иметь уши, чтобы слышать гудки кораблей... И вряд ли все сохранится, если... Ну кто скажет, что бурундук не способен наслаждаться восходом солнца? Но тогда, возможно, не останется даже...-- Он долго-долго молчал, потом спросил: -- Вы никогда не думали о грядущем с подобной точки зрения, Уилл? Что если все эти дома, вот там, стали бы пустыми? Просто груды стали и камня... Как долго бы они простояли, если бы никто не заботился о них? И не было бы даже ни одной крысы, способной грызть деревянные конструкции. Как вы думаете, птицы могли бы использовать крыши? Чайки... Где чайки делают гнезда?
-- На мертвых деревьях.
-- Тогда крыши могли бы использоваться другими птицами. Вероятно, для них следовало создать небольшие горы, утесы... Мир птиц, насекомых и рептилий. Иволги, поденки, маленькие змеи. И некому притеснять их, некому убивать. Повсюду деревья и трава. Сначала просто несерьезные крохотные побеги между камнями мостовой, а потом, очень скоро... Знаете, я где-то читал, что уровень океана поднимается гораздо быстрее, чем в прошлом веке. Может быть вода и позаботиться обо всем? Море быстро бы улучшило мир, я уверен в этом. Милый старый Гудзон стал бы внутренним морем. И Долина Могавков. Новая Англия превратилась бы в большой остров, а штат Нью-Йорк -- в горсть маленьких островов. И не было бы никого, кто бы мог потревожить змей.
-- Эйб, эпидемия чумы в четырнадцатом веке свалила, по-видимому только около половины Европы, хотя это были времена, когда на каждом человеке жили блохи, весьма облегчающие bacillus pestic их работу. Грипп в тысяча девятьсот восемнадцатом году убил больше, чем первая мировая война, однако статистически это вряд ли очень отразилось на человеческой расе.
Он ткнулся лбом в ладони:
-- Да они могли бы пойти на употребление водородных бомб, чтобы помочь вещам освободиться от людей. Этот вирус заменит бомбы, он и наступление океана.
--Эйб, я думаю, сейчас, перед концом света, самое время выпить кофе.
Он тяжело вздохнул и поднялся, с вялой улыбкой на губах, вероятно, собираясь с мыслями, а возможно, поддавшись моему требованию только потому, что его больше ничто уже особенно и не беспокоило.
-- Хорошо. Давайте, сварю. Я не сбегу.
-- Ты имеешь в виду, что уже никогда ни от чего не сбежишь?
Он оглянулся на меня от дверей, наклонился, взявшись за ботинки, и сказал:
-- Я бы не рискнул предсказать даже то -- я цитирую,-- что у младенца будет заячья губа.-- Он надел ботинки.-- Вы какой любите кофе? Крепкий и черный?
-- Достаточно крепкий, чтобы даже на биллиардном шаре выросли волосы.
Мы все еще возились на кухне -- а завтрак получился таким, что от него не отказался даже Абрахам,-- когда пришла Шэрон.
Я описываю это плохо, потому что у меня нет слов, которыми можно выразить, что случается, когда в дом входит важная персона. Меняется даже воздух. Все вокруг становится таким, каким никогда не было прежде. И если важной персоной оказывается Шэрон, воздух становится пряным и искрящимся, а все вокруг теплеет и переполняется тем, что мы называем надеждой. Думаю, это просто другое имя для желания не умирать... Откуда взять слова, чтобы рассказать истинную правду о том, как можно услышать звонок в дверь, как можно приказать Абрахаму без звука сидеть на кухне? Где найти фразы, чтобы описать как я подхожу у дверям, как вижу перед собой это сияние, одетое в кроличий мех и без шляпки?..
-- В любом случае я вхожу, можно? Кто еще может явиться в этакую ранищу?,, Почему я решила, что еще рано? Потому что у вас до сих пор на подбородке яйцо.-- Она пинком захлопнула за собой дверь.-- Нет, вот тут.-- Она вытерла мой подбородок крошечным носовым платком и окончательно сконфузила меня, поцеловав это место.-- Просто, чтобы сделать краше бедное яйцо.
Она швырнула куда-то свое пальто или что там на ней было. Она была одета в брюки цвета осенней листвы -- их больше не называют слаксами -- и хрустящую желтую блузку, и в купе с океанской синевой ее глаз эти цвета казались музыкой. Ныне брюки в моде повсюду, кроме вечерних туалетов. Для толстеньких девушек это, конечно, несчастье, но не для Шэрон...-- Закурите мне, Уилл...я имею в виду, дайте мне прикурить... я имею в виду, что не могла не явиться. Вы победили.
-- Что-то случилось, раз ты не можешь спать?
Пламя спички высветило устремленные на меня глаза и беспомощную улыбку.
-- Вы телепат или что-нибудь подобное? Не то чтобы я ужасно вспоминала... Но я начала вспоминать и вспоминать, остановиться не могла... пожалуйста, Уилл, без ущерба для моего права быть на девять лет старше, а? Но... сведите меня туда, где он живет.
-- А стоит ли?
-- Ну, так вас и так семь раз, я же не успокоюсь, пока не увижу его. Хотя бы разочек. И вы знали, что я не успокоюсь. Вы говорили он живет в "Зеленой Башне"?.. Мне вроде как не хотелось бы идти туда одной. Ладно, смотрите... -- Она расстегнула пуговицу на моей рубашке, набрала полные легкие дыма и, выпустив дым мне под рубашку, отступила, изучая получившуюся картину.-Похоже вот на это, вы... ваш характер. Зажигая людей глупыми идеями, вы должны нести ответственность за последствия.
Я легонько обнял ее за талию, провел на кухню. И почувствовал, как она вздрогнула -- меня словно током ударило,-- убрал руку.
Абрахам стоял по другую сторону загроможденного тарелками стола. Я увидел, как он развел маленькие смуглые руки, упираясь кончиками пальцев в стол, и услышал небрежно произнесенные слова: -- Я бы не смотрел, Уилл, но вы все еще дымитесь.
Я не обратил не его реплику ни малейшего внимания. Шэрон -тоже. Не знаю, как долго они молча стояли, уставившись друг на друга. Наверное, достаточно для того чтобы Вселенная чуть-чуть повернулась вокруг своей оси. Я помню, что поднял ложку и с величайшей осторожностью положил ее на место -- лишь бы не нарушить тишину. Ничего так и не было сказано, когда Шэрон обошла вокруг стола. Она подняла руки ко лбу Абрахама и медленно повела ими вниз, вдоль его глаз, щек, рта. Наконец руки ее улеглись на его плечи. Он по-прежнему молчал, но она вдруг заговорила с серьезностью и легким удивлением. Словно ответила на неуслышанный мною вопрос.
-- Ну,-- сказала она,-- неужели ты мог полюбить другую женщину, а не меня?
И тогда я произнес:
-- К твоему сведению, Абрахам, мир не рухнет.
Возможно, он и услышал это. Не знаю. Я вышел в комнату, накинул пальто. У дверей посмотрел вниз, пробормотал: "Нет-нет, Элмис, только не в домашних тапках". Туфли стояли около кресла, и я старательно затолкал в них мои старые четырехпалые ноги. Из кухни не доносилось ни звука. Я подошел к лифту, спустился вниз и выскочил на улицу.
Ветер был под стать утру -- холодный, но очень свежий и приятный. Когда я прошел уже около мили, я вдруг осознал, что за мной следят. Я поиграл в гляделки с парочкой витринных стекол, но лица шпика так и не рассмотрел. Невысокий человек в малозаметном серо-коричневом одеянии сам суетился возле витрин, всячески отворачиваясь от меня. Я несколько раз свернул на поперечные улицы и обрел полную уверенность, что именно я и являюсь его добычей. В этом не было сомнений -- он приклеился ко мне.
Я поднялся на Верхний Уровень Второй авеню, прошел по ней несколько кварталов и, чтобы получить возможность оглянуться, подошел к автобусной остановке. Его не было. Это показалось мне странным -- ведь подойди сейчас автобус, соглядатый бы меня потерял. Впрочем, вполне возможно, что его просто поменяли на какого-нибудь другого шпика. Я покинул автобусную остановку и зашагал прочь. Вскоре здесь же, на Верхнем Уровне, мне попалась аптека. Я зашел туда, занял место возле прилавка с газированной водой. Отсюда мне хорошо было видно все поле боя. Однако, пока я там прохлаждался, в аптеку больше никто не вошел. Никто даже в окно не заглянул, за исключением одной, безобидной на вид женщины, которая прочитала меню и двинулась дальше. Я повернулся к дому, но и тогда не обнаружил никаких преследователей.
В общей сложности я проболтался около полутора часов. Небо потемнело, кажется, надвигалась весенняя буря. Было уже за десять, когда я вошел в вестибюль своего дома. К лифту направлялся некто, хорошо мне знакомый: блестящие платиновые волосы, красивая линия бедер. Ничего хорошего. Я схватился за дверь лифта, когда она уже закрывала ее.
-- О, чертовски рада видеть вас, Уилл! Какая удача! Я как раз собиралась повидаться с вами.
-- Прекрасно.-- Я судорожно разыскивал в своих полупарализованных мозгах спасательную соломинку.-- У меня дома беспорядок... Могу я пригласить вас куда-нибудь? Позавтракать? Кофе, к примеру?..
-- О, что вы, нет! -- Она мило захлопала ресницами.-- Слишком много беспокойства и... к тому же, я завтракала.
Она нажала кнопку, и кабина лифта начала подниматься. Я мог бы поинтересоваться, откуда она знает, на каком этаже расположена моя квартира. Но не поинтересовался.
-- Я ни на что не стану обращать внимание, Уилл... Я знаю, как вы беспомощные мужчины, управляетесь с домом. Все валяетесь где попало...
-- Но...
-- Да все нормально, не берите в голову! -- Она взяла в плен мою руку и положила ее себе на талию.-- Просто надо кое о чем поговорить с вами, кое о чем, ужасно для меня важном...
Мириам Дэйн болтала без умолку, но ничего существенного так и не сказала. Когда мы очутились перед моей дверью, я сделал последнюю попытку сбить Мириам с курса:
-- У меня там приятель остановился. Он болен и... ну, долго спит. А квартира маленькая. В самом деле, лучше бы мы с вами...
-- Не беспокойтесь, Уилл. Я тоже не буду шуметь и только на минутку.
Передо мной была совсем не та женщина, с которой я познакомился у Макса. Каким-то образом она стала старше. На вечеринке у Макса я не заметил в ней стальной решимости. Теперь решимость была налицо, а в стали присутствовал лютый холод. Мириам бросилась болтать и улыбаться, потому что я перестал быть Санта Клаусам. Она посмотрела на меня так, словно собиралась с помощью гипноза заставить мой ключ выскочить из кармана. Ключ не послушался. Я уставился на нее в ответ, явно собираясь позабавиться игрой "Кто кого переглядит". Ее улыбка окончательно умерла. Крошечная туфелька с фальшивым бриллиантом на пряжке принялась постукивать по полу. А потом спокойно и четко, безо всякого притворства, Мириам сказала:
-- Мне необходимо увидеть Эйба Брауна.
Значит, они все-таки следили за ними ночью. Следили, но пока ничего не предприняли. Пока еще. По-видимому, были слишком заняты. По-видимому, полиция после смерти Дэниела Уолкера не оставила им свободного времени. Говорят, нью-йоркская полиция за последние тринадцать или четырнадцать лет стала невероятно честной.
-- Зачем, Мириам?
-- Зачем! -- Ее изящный плечи дернулись.-- После всего! Мы же помолвлены. И вы это знаете. Я могла бы спросить, какое вам дело до всего этого...
-- Он пришел ко мне. Так что это стало моим делом.
-- Вот как! Но он совершеннолетний. И его дело -- дело партии.
Это была уже открытая война. Я сказал:
-- Я все еще хочу знать -- зачем?
-- Вы не член партии. Какое вы имеете право знать?
-- Он тоже не член партии.-- Я говорил достаточно громко, чтобы мой голос проник сквозь тонкую дверь.
-- Не нужно кричать.-- Она продемонстрировала белки своих глаз.-- Это ничего не даст, мистер Майсел. Не будьте так упрямы.
-- Ладно. Входите. Но не откажите в любезности дать мне возможность заглянуть в вашу сумочку.
-- В мою... сумочку?
Вот тут я понял, что она чуть-чуть пользуется румянами: когда кровь отхлынула от ее щек, на них проявились маленькие нездоровые розочки. Ее правая рука рванулась к голубой сумке, но не успела даже открыть защелку: на ней уже лежала моя рука. Если бы Мириам закричала, я оказался бы в щекотливом положении. Но я был уверен, что она не станет кричать, и оказался прав. Она выпустила из руки сумку и отшатнулась, коснувшись пальцами своего великолепного рта.
Я еще раз оказался прав. Он лежал в сумочке. Двадцать второй калибр, похож на игрушку, но вполне серьезная штучка. Как бы там ни было, а я такие штучки ненавижу. Я проверил предохранитель, опустил оружие в карман, а сумочку вернул владелице.
-- Я ношу его для защиты,-- сказала она, и в голосе зазвучали терерь печальные нотки.-- Приходится бывать везде... иногда в сомнительных местах.-- В печали появилось чувство собственного достоинства.-- У меня есть разрешение на его ношение. Могу вам показать. Оно здесь... где-то.
Пока она рылась в сумочке, слезы не удержались в глазах и докатились до уголков ее рта. По-видимому, они появились непреднамеренно. Потому, что она шмыгнула носом, ее маленький язычок метнулся к уголку рта, а руки все еще суетились внутри сумочки.
-- Вы не должны быть такими чертовски придирчивым...
-- Оставьте в покое разрешение,-- сказал я.-- Я верну вам артиллерию, когда вы уйдете.-- Я пару раз стукнул кулаком по звонку и с шумом повернул в замке ключ.-- Войдете? -- И невежливо прошел впереди дамы.
Шэрон с ногами сидела в кресле у окна. Абрахам по крайней мере точно не слышал наших голосов за дверью. Он расположился на полу около нее, полный спокойствия и даже какой-то сонный, и, по-видимому, его ничто на свете не интересовало, кроме руки Шэрон, нежно перебирающей его волосы. Шэрон улыбнулась и пробормотала:
-- Знала, что это вы, потому и не вставала. Мы заговорили друг друга до полусмерти, и...
Тут из-за моей спины возникла Мириам и сказала:
-- Ох!
Я махнул рукой -- этакий туманный человеческий жест, которым я хотел объяснить, что ее появление -- не моя вина. Абрахам услышал восклицание Мириам и, открыв глаза, остолбенел. Когда же он все-таки поднялся, Шэрон взяла его за руку, и я заметил, что он ничего не имел против этого. Шэрон была полна решимости, но внешне невозмутима. Как невозмутим хороший артиллерист, готовящийся к решающей битве.
Мириам, вероятно, еще никогда не выглядела более привлекательной, чем сейчас. Она уже выиграла одну битву, битву с собственными слезами: они теперь стояли в глазах, но не скатывались по щекам. Голубые брюки с изысканной отделкой, белый меховой жакет, какая-то крохотная искорка на шляпке, великолепие белых волос -- перед нами стояла кроткая, очаровательная, глубоко обиженная девушка.
-- Полагаю, мисс Дэйн? -- сказала безучастно Шэрон.
Мириам пыталась отделаться от нее одним пренебрежительным взглядом.
-- Эйб, у меня нет никакого желания мешать чему бы то ни было, но тебя хочет видеть Билл Келлер. Я имею в виду -немедленно.
-- Извини.-- Абрахам говорил ровно, болезненно ощущая свои слова, но полностью спокойный в душе. (Я знал это.) -- Мне не хочется видеть его.
-- Как?!
-- Извини, Мириам. Именно так.
Я бессильно прислонился к стене, старик, который может заняться своими делами. Все закончится, как сказал Абрахам. Предстоящие минуты вряд ли будут приятными, но в помощи мальчик явно не нуждался.
-- Если увидишь Билла, можешь с таким же успехом передать это и ему. Я не вернусь туда, Мириам, и больше не стану встречаться ни с кем из них.
Не думаю, что Мириам была готова к чему-либо подобному. Она явилась, рассчитывая найти смущенного, легко поддающегося нажиму мальчика. Она уставилась на свои руки, покраснела, побледнела. Она изо всех сил стремилась скрыть предчувствие поражения и растущую панику, которая, я чувствовал, была мало связана с ее отношением е Абрахаму. После нескольких фальстартов она сказала ласково:
Эйб, на свете существует еще и такая вещь как верность.
Или ты не знаешь?
Абрахам кивнул:
-- Да, они будут думать обо мне как о мерзавце. И Билл, и мистер Николас, и остальные. Все в порядке. Я и сам думаю так, но свою верность я подарил тому, кому -- и я должен был бы знать это -она гораздо нужнее. Я не вернусь к ним, Мириам.
-- Существуют и другие верности, мисс Дэйн,-- сказала Шэрон.-Вашего лидера Джозефа Макса я бы тоже назвала неверным по отношению к своим парням.
Я не думал, что Мириам сможет долго делать вид, будто не замечает Шэрон. Но надо отдать ей должное -- она старалась. Она посмотрела на Абрахама, потом на кольцо на своей левой руке и прошептал:
-- И даже ко мне ты не вернешься?
-- Люди меняются,-- сказала Шэрон.
Но и после этой реплики Мириам не взглянула на нее. Зато заговорил Абрахам, и его слова казались ответом на реплику Шэрон.
-- Доктор Ходдинг был уже сломлен, когда партия купила его,-сказал Абрахам.-- Не так ли, Мириам? Больной, сбежавший от действительности в пьяный бред, потому что даже та работа, которую он выполнял в "Фонде Уэльса", пугала его, пугала несмотря ни на что. Скажи мне, Мириам: почему организация, которой полагалось быть открыто зарегистрированной политической партией, субсидировала работы по изобретению нового заболевания?
-- Повторишь?
-- Как только выну из горла горелое мясо, не раньше...
-- Я читал в газете об Уолкере.
Он содрогнулся, но не от выпивки.
-- Что пишут?
-- Цитирую Макса... "нервное расстройство от переутомления"...
-- И все?
-- Сказано, что речь его была бессвязной.
-- Неправда, Бен. Я был там.
-- Уилл... Уилл Майсел. Привыкай к этому имени. Может оказаться существенным.
-- Извините. Я постараюсь. Я думал о вас по-другому.
Я сочинил еще один, более мягкий напиток.
-- Выпей-ка не торопясь. Это жидкость для промывания обожженных мест.
Он смотрел с ужасом и не мог вымолвить ни слова. Но его юное лицо уже не казалось полем сражения, каким оно представлялось утром. Теперь это было лицо пробуждающегося от долгого сна человека. Впереди его ждал тяжелый и несущий с собой смертельную опасность день, но спящий наконец просыпался.
-- Эйб, я, пожалуй, изложу вкратце, что мне известно, и о чем я догадываюсь. Если я в чем-нибудь ошибусь, ты меня прервешь, хорошо?
Он с благодарностью кивнул, и я начал:
-- Дэниел Уолкер является... являлся человеком, подверженным большим эмоциональным перепадам. Он не мог попросту порвать с Партией органического единства. Уж если у него появилась причина не любить ее, он должен был в своей нелюбви дойти до ненависти. А всего вероятней, вместе с партией он возненавидел и весь мир. Назовем его маниакально-депрессивным типом, просто так, в качестве ярлыка... Для Дэниела Уолкера в жизни нет полутонов -либо все черное, либо все белое. Вчера я дважды побывал в офисе партии. Уолкер сказал мне нечто такое, что было признано ошибочным уже к моему второму визиту. Келлер за это его отчитал. Дух Уолкера метнулся в другую сторону. За такую добросовестную службу -- удар по зубам...
-- Билл? Его отчитал Билл?
-- Да. Поговорил с ним по телефону. Потом, уже по пути к выходу довелось встретить Уолкера после этого разговора. Он был словно из-за угла мешком трахнутый. Дальше... Прошлым вечером обиженный судьбою Уолкер и пьяный в стельку доктор Ходдинг о чем-то совещались. Я сам видел их среди милых игрушечных солдатиков, у Макса. Затем Уолкер оказался в лаборатории Ходдинга и взял там...
Я замолк, потому что загорелое лицо Абрахама стало белее свежевыпавшего снега. Он чуть не выронил стакан из рук.
-- Я могу только догадываться,-- сказал я.-- Это новый вирус?
Ему удалось-таки поставить стакан на пол.
-- Новый, прошептал он.-- Может распространяться через воздух.-Он справился с голосом, но зачастил: -- Неограниченная жизнеспособность, и никаких защитных механизмов в человеческом... нет-нет!.. в организме любого млекопитающего... Все это бормотал доктор Ходдинг, когда... ну, когда мистер Николас дал ему снотворное... Это уже после вашего ухода... Но, бедняга, он не полностью отключился, начал бормотать и метаться по кровати... уже после того, как мистер Николас ушел наверх и оставил меня с ним. Любое млекопитающее -это не только мы, Бен... Уилл... это все. Средство распространения тоже... какая-то мерзость, похожая на пыльцу... зеленая...
-- Помедленнее, мальчик. Уолкер взял это?
-- Да.
-- Инфекционно опасное, разумеется.
-- Через органы дыхания. Ходдинг постоянно бормотал о своих обезьянах и хомяках, повторял: "Макаки-резус -- восемьдесят пять процентов". Я не знаю, означает ли это смертность. Думаю, да. Нейротоксин. Достигает нервной системы через органы дыхания. И спинной паралич...
-- А Уолкер?
-- Сегодня днем эта мерзость была у него. Я оставался с Ходдингом... несколько часов, думаю... грыз ногти, не зная, что делать. Билл вернулся рано, в три. Ходдинг тогда уже крепко заснул. Билл поднялся к Максу. Я увязался следом, ему, кажется, это не очень понравилось. Они были в саду на крыше. Сенатор Гэлт трепался о какой-то ерунде, Макс прикидывался, будто слушает. Там была Мириам. И этот сопляк Питер Фрай. И мистер Николас... -- Абрахам, дрожа, потянулся к выпивке, но не взял ее.-- Николас развалился в кресле, которое было способно выдержать его. Боже, что за прекрасный день! Тепло... Не думаю, что Гэлт и Фрай знали, что Уолкер там, в пентхаусе. Я заметил, что Мириам чем-то обеспокоена, улучил минутку и поинтересовался причиной. Она начала говорить что-то насчет выпившего Уолкера, но тут он сам появился и бросился к парапету. Никто не сумел остановить его, да никто и не пытался. Он стоял на парапете с этой... с этой чертовой пробиркой, в которой был зеленый порошок. Замахнулся ею на нас. Завопил: "Передается по воздуху! Передается по воздуху!" Это была не бессвязная речь. Он хохотал, как сумасшедший, но слова были понятны. Он бросил пробирку на Эспланаду... Она должна была разлететься вдребезги, вряд ли нашли бы даже пробку. А потом он сам последовал за нею. Но не прыгнул. Как будто собрался улететь, как будто думал, что умеет летать. Макс... У Макса началось что-то вроде припадка. Наверное, сердце. Побелел и согнулся. Думаю, о нем позаботилась Мириам. Мистер Николас сказал: "Уберите отсюда ребенка!" И Билл заставил меня спуститься. Полиции я уже не увидел. Остальные могли договориться и промолчать о том, что я там был. Не знаю, почему это их так беспокоило. Полиция, думаю, не узнала даже о том, что там был Билл. Он остался со мной, сидел два часа, до тех пор, пока кто-то не позвонил от Макса. Тогда он вернулся туда, а я... а я...
-- А ты отправился ко мне. Они знают, что ты здесь?
-- Сомневаюсь. Я просто вышел, никого не встретил.
Он все еще не мог справиться с выпивкой: зубы стучали о стакан.
-- Ты порвал с ними, Абрахам?
Он выкрикнул:
-- Боже! У меня были все возможности спросить себя, чем закончит политическая партия, которая платит человеку за то, чтобы он исследовал... обнаружил... Я понимал! Я должен был знать, но не обращал внимания. Просто кое-какие важные теоретические исследования, говорил Билл... да, именно что-то подобное сказал мне Билл, когда я поинтересовался...
-- Успокойся, мальчик! Вероятно, так считал и сам Ходдинг, по крайней мере, когда все началось. Он привык быть хорошим ученым. Где-то, возможно, эмоциональный ущерб, зато со сверхразвитой способностью быть ребенком во всем, не относящимся к области его научных интересов...
-- Но почему я... почему мне...
-- Почему бы тебе не поспать?
Затем он заговорил о том, что и мне он доставляет одни лишь неприятности. Не стану воспроизводить эту часть разговора. Там была масса вопросов, на которые у меня не было ответов. "Развалившийся в кресле" Николас, разумеется, должен был знать, что за штуку раздобыл в лаборатории Уолкер. Макс, возможно, и не знал, пока не стало слишком поздно. Безусловно, Макс и Николас совместными усилиями могли бы справиться с Уолкером и отобрать у него пробирку. Я не стал задавать ни одного из подобных вопросов. Я принес снотворное и заставил мальчика проглотить его.
Итак, это выпущено, Дрозма... возможно. Я цепляюсь за хрупкую соломинку возможности. А вдруг Уолкер похитил не ту пробирку?.. Нет, потому что Ходдинг обнаружил потерю страшным трезвым утром и понял, что это означает.
Возможно, работа оказалась не настолько "успешной", как считает Ходдинг. Почему он так уверен, что у человеческого организма нет защиты?.. Возможно, ветер разнесет эту гадость, и факторы, которые не предусмотришь при лабораторных исследованиях, сделают вирус не столь живучим. Возможно, пробирка, не разбившись, упала в реку. Да-да, Дрозма, возможно, на Марсе есть "каналы"... 5
11 марта, суббота, ночь, Нью-Йорк
Восход солнца этим утром был величествен и насыщен красками. Я сидел в своей комнате и смотрел в окно. Вот мрак над Ист-Ривер начал плавиться, появился намек на золото. Шпили и крыши Бруклина засияли, словно паутина на траве после дождя. Я наблюдал, как пересекает буксир, скользит куда-то по делам в волшебстве умирающей ночи. За ним по воде протянулся легкий хвост дыма: с востока дул небольшой бриз. Хвост, расползаясь, превращался в дорожку, бело-золотую на конце и полную таинственности.
Абрахам ворчал, вздыхая. Даже не поворачивая головы, я понял, когда он, держа в руках ботинки, прокрался в комнату. По-прежнему не поворачивая головы, я сказал:
-- Не уходи.
Он поставил ботинок на пол и прихромал ко мне в носках. Сквозь полумрак я разглядел, что лицо его спокойно -- без гнева, а возможно, и без страха. Пустопорожнее спокойствие, истощенное и усталое. Как безнадежность.
-- Боже, неужели вы еще не ложились?
-- Мне никогда не требовалось много сна. Ты не должен уходить, Абрахам.
-- Тем не менее я пойду.
-- Ну и куда?
-- Не знаю, не думал...
-- Только не возвращайся к Келлеру и Николасу.
-- Не вернусь... Просто не хочу причинять вам неприятности, какие причиняю всем, кто знает меня.
-- В твоей фразе нет ничего, кроме вывернутого наизнанку тщеславия. Что-то ведь заставило тебя прийти сюда. Так зачем же уходить?
-- Я должен был поговорить с кем-то, кто мог меня выслушать. Эгоистическая потребность. Поэтому я... поговорил. Но...
-- Ты никогда не причинял неприятностей Келлеру или Николасу. Это они навлекли их на тебя. Ты бы мог понять это, если бы был честен с самим собой.
-- Я не знаю...-- Он опустился на колени перед подоконником и, положив подбородок на руки, пристально посмотрел на реку.-Хорошо, правда? И вовсе не требуется быть порядочным человеком. Достаточно иметь глаза, чтобы видеть это. Достаточно иметь уши, чтобы слышать гудки кораблей... И вряд ли все сохранится, если... Ну кто скажет, что бурундук не способен наслаждаться восходом солнца? Но тогда, возможно, не останется даже...-- Он долго-долго молчал, потом спросил: -- Вы никогда не думали о грядущем с подобной точки зрения, Уилл? Что если все эти дома, вот там, стали бы пустыми? Просто груды стали и камня... Как долго бы они простояли, если бы никто не заботился о них? И не было бы даже ни одной крысы, способной грызть деревянные конструкции. Как вы думаете, птицы могли бы использовать крыши? Чайки... Где чайки делают гнезда?
-- На мертвых деревьях.
-- Тогда крыши могли бы использоваться другими птицами. Вероятно, для них следовало создать небольшие горы, утесы... Мир птиц, насекомых и рептилий. Иволги, поденки, маленькие змеи. И некому притеснять их, некому убивать. Повсюду деревья и трава. Сначала просто несерьезные крохотные побеги между камнями мостовой, а потом, очень скоро... Знаете, я где-то читал, что уровень океана поднимается гораздо быстрее, чем в прошлом веке. Может быть вода и позаботиться обо всем? Море быстро бы улучшило мир, я уверен в этом. Милый старый Гудзон стал бы внутренним морем. И Долина Могавков. Новая Англия превратилась бы в большой остров, а штат Нью-Йорк -- в горсть маленьких островов. И не было бы никого, кто бы мог потревожить змей.
-- Эйб, эпидемия чумы в четырнадцатом веке свалила, по-видимому только около половины Европы, хотя это были времена, когда на каждом человеке жили блохи, весьма облегчающие bacillus pestic их работу. Грипп в тысяча девятьсот восемнадцатом году убил больше, чем первая мировая война, однако статистически это вряд ли очень отразилось на человеческой расе.
Он ткнулся лбом в ладони:
-- Да они могли бы пойти на употребление водородных бомб, чтобы помочь вещам освободиться от людей. Этот вирус заменит бомбы, он и наступление океана.
--Эйб, я думаю, сейчас, перед концом света, самое время выпить кофе.
Он тяжело вздохнул и поднялся, с вялой улыбкой на губах, вероятно, собираясь с мыслями, а возможно, поддавшись моему требованию только потому, что его больше ничто уже особенно и не беспокоило.
-- Хорошо. Давайте, сварю. Я не сбегу.
-- Ты имеешь в виду, что уже никогда ни от чего не сбежишь?
Он оглянулся на меня от дверей, наклонился, взявшись за ботинки, и сказал:
-- Я бы не рискнул предсказать даже то -- я цитирую,-- что у младенца будет заячья губа.-- Он надел ботинки.-- Вы какой любите кофе? Крепкий и черный?
-- Достаточно крепкий, чтобы даже на биллиардном шаре выросли волосы.
Мы все еще возились на кухне -- а завтрак получился таким, что от него не отказался даже Абрахам,-- когда пришла Шэрон.
Я описываю это плохо, потому что у меня нет слов, которыми можно выразить, что случается, когда в дом входит важная персона. Меняется даже воздух. Все вокруг становится таким, каким никогда не было прежде. И если важной персоной оказывается Шэрон, воздух становится пряным и искрящимся, а все вокруг теплеет и переполняется тем, что мы называем надеждой. Думаю, это просто другое имя для желания не умирать... Откуда взять слова, чтобы рассказать истинную правду о том, как можно услышать звонок в дверь, как можно приказать Абрахаму без звука сидеть на кухне? Где найти фразы, чтобы описать как я подхожу у дверям, как вижу перед собой это сияние, одетое в кроличий мех и без шляпки?..
-- В любом случае я вхожу, можно? Кто еще может явиться в этакую ранищу?,, Почему я решила, что еще рано? Потому что у вас до сих пор на подбородке яйцо.-- Она пинком захлопнула за собой дверь.-- Нет, вот тут.-- Она вытерла мой подбородок крошечным носовым платком и окончательно сконфузила меня, поцеловав это место.-- Просто, чтобы сделать краше бедное яйцо.
Она швырнула куда-то свое пальто или что там на ней было. Она была одета в брюки цвета осенней листвы -- их больше не называют слаксами -- и хрустящую желтую блузку, и в купе с океанской синевой ее глаз эти цвета казались музыкой. Ныне брюки в моде повсюду, кроме вечерних туалетов. Для толстеньких девушек это, конечно, несчастье, но не для Шэрон...-- Закурите мне, Уилл...я имею в виду, дайте мне прикурить... я имею в виду, что не могла не явиться. Вы победили.
-- Что-то случилось, раз ты не можешь спать?
Пламя спички высветило устремленные на меня глаза и беспомощную улыбку.
-- Вы телепат или что-нибудь подобное? Не то чтобы я ужасно вспоминала... Но я начала вспоминать и вспоминать, остановиться не могла... пожалуйста, Уилл, без ущерба для моего права быть на девять лет старше, а? Но... сведите меня туда, где он живет.
-- А стоит ли?
-- Ну, так вас и так семь раз, я же не успокоюсь, пока не увижу его. Хотя бы разочек. И вы знали, что я не успокоюсь. Вы говорили он живет в "Зеленой Башне"?.. Мне вроде как не хотелось бы идти туда одной. Ладно, смотрите... -- Она расстегнула пуговицу на моей рубашке, набрала полные легкие дыма и, выпустив дым мне под рубашку, отступила, изучая получившуюся картину.-Похоже вот на это, вы... ваш характер. Зажигая людей глупыми идеями, вы должны нести ответственность за последствия.
Я легонько обнял ее за талию, провел на кухню. И почувствовал, как она вздрогнула -- меня словно током ударило,-- убрал руку.
Абрахам стоял по другую сторону загроможденного тарелками стола. Я увидел, как он развел маленькие смуглые руки, упираясь кончиками пальцев в стол, и услышал небрежно произнесенные слова: -- Я бы не смотрел, Уилл, но вы все еще дымитесь.
Я не обратил не его реплику ни малейшего внимания. Шэрон -тоже. Не знаю, как долго они молча стояли, уставившись друг на друга. Наверное, достаточно для того чтобы Вселенная чуть-чуть повернулась вокруг своей оси. Я помню, что поднял ложку и с величайшей осторожностью положил ее на место -- лишь бы не нарушить тишину. Ничего так и не было сказано, когда Шэрон обошла вокруг стола. Она подняла руки ко лбу Абрахама и медленно повела ими вниз, вдоль его глаз, щек, рта. Наконец руки ее улеглись на его плечи. Он по-прежнему молчал, но она вдруг заговорила с серьезностью и легким удивлением. Словно ответила на неуслышанный мною вопрос.
-- Ну,-- сказала она,-- неужели ты мог полюбить другую женщину, а не меня?
И тогда я произнес:
-- К твоему сведению, Абрахам, мир не рухнет.
Возможно, он и услышал это. Не знаю. Я вышел в комнату, накинул пальто. У дверей посмотрел вниз, пробормотал: "Нет-нет, Элмис, только не в домашних тапках". Туфли стояли около кресла, и я старательно затолкал в них мои старые четырехпалые ноги. Из кухни не доносилось ни звука. Я подошел к лифту, спустился вниз и выскочил на улицу.
Ветер был под стать утру -- холодный, но очень свежий и приятный. Когда я прошел уже около мили, я вдруг осознал, что за мной следят. Я поиграл в гляделки с парочкой витринных стекол, но лица шпика так и не рассмотрел. Невысокий человек в малозаметном серо-коричневом одеянии сам суетился возле витрин, всячески отворачиваясь от меня. Я несколько раз свернул на поперечные улицы и обрел полную уверенность, что именно я и являюсь его добычей. В этом не было сомнений -- он приклеился ко мне.
Я поднялся на Верхний Уровень Второй авеню, прошел по ней несколько кварталов и, чтобы получить возможность оглянуться, подошел к автобусной остановке. Его не было. Это показалось мне странным -- ведь подойди сейчас автобус, соглядатый бы меня потерял. Впрочем, вполне возможно, что его просто поменяли на какого-нибудь другого шпика. Я покинул автобусную остановку и зашагал прочь. Вскоре здесь же, на Верхнем Уровне, мне попалась аптека. Я зашел туда, занял место возле прилавка с газированной водой. Отсюда мне хорошо было видно все поле боя. Однако, пока я там прохлаждался, в аптеку больше никто не вошел. Никто даже в окно не заглянул, за исключением одной, безобидной на вид женщины, которая прочитала меню и двинулась дальше. Я повернулся к дому, но и тогда не обнаружил никаких преследователей.
В общей сложности я проболтался около полутора часов. Небо потемнело, кажется, надвигалась весенняя буря. Было уже за десять, когда я вошел в вестибюль своего дома. К лифту направлялся некто, хорошо мне знакомый: блестящие платиновые волосы, красивая линия бедер. Ничего хорошего. Я схватился за дверь лифта, когда она уже закрывала ее.
-- О, чертовски рада видеть вас, Уилл! Какая удача! Я как раз собиралась повидаться с вами.
-- Прекрасно.-- Я судорожно разыскивал в своих полупарализованных мозгах спасательную соломинку.-- У меня дома беспорядок... Могу я пригласить вас куда-нибудь? Позавтракать? Кофе, к примеру?..
-- О, что вы, нет! -- Она мило захлопала ресницами.-- Слишком много беспокойства и... к тому же, я завтракала.
Она нажала кнопку, и кабина лифта начала подниматься. Я мог бы поинтересоваться, откуда она знает, на каком этаже расположена моя квартира. Но не поинтересовался.
-- Я ни на что не стану обращать внимание, Уилл... Я знаю, как вы беспомощные мужчины, управляетесь с домом. Все валяетесь где попало...
-- Но...
-- Да все нормально, не берите в голову! -- Она взяла в плен мою руку и положила ее себе на талию.-- Просто надо кое о чем поговорить с вами, кое о чем, ужасно для меня важном...
Мириам Дэйн болтала без умолку, но ничего существенного так и не сказала. Когда мы очутились перед моей дверью, я сделал последнюю попытку сбить Мириам с курса:
-- У меня там приятель остановился. Он болен и... ну, долго спит. А квартира маленькая. В самом деле, лучше бы мы с вами...
-- Не беспокойтесь, Уилл. Я тоже не буду шуметь и только на минутку.
Передо мной была совсем не та женщина, с которой я познакомился у Макса. Каким-то образом она стала старше. На вечеринке у Макса я не заметил в ней стальной решимости. Теперь решимость была налицо, а в стали присутствовал лютый холод. Мириам бросилась болтать и улыбаться, потому что я перестал быть Санта Клаусам. Она посмотрела на меня так, словно собиралась с помощью гипноза заставить мой ключ выскочить из кармана. Ключ не послушался. Я уставился на нее в ответ, явно собираясь позабавиться игрой "Кто кого переглядит". Ее улыбка окончательно умерла. Крошечная туфелька с фальшивым бриллиантом на пряжке принялась постукивать по полу. А потом спокойно и четко, безо всякого притворства, Мириам сказала:
-- Мне необходимо увидеть Эйба Брауна.
Значит, они все-таки следили за ними ночью. Следили, но пока ничего не предприняли. Пока еще. По-видимому, были слишком заняты. По-видимому, полиция после смерти Дэниела Уолкера не оставила им свободного времени. Говорят, нью-йоркская полиция за последние тринадцать или четырнадцать лет стала невероятно честной.
-- Зачем, Мириам?
-- Зачем! -- Ее изящный плечи дернулись.-- После всего! Мы же помолвлены. И вы это знаете. Я могла бы спросить, какое вам дело до всего этого...
-- Он пришел ко мне. Так что это стало моим делом.
-- Вот как! Но он совершеннолетний. И его дело -- дело партии.
Это была уже открытая война. Я сказал:
-- Я все еще хочу знать -- зачем?
-- Вы не член партии. Какое вы имеете право знать?
-- Он тоже не член партии.-- Я говорил достаточно громко, чтобы мой голос проник сквозь тонкую дверь.
-- Не нужно кричать.-- Она продемонстрировала белки своих глаз.-- Это ничего не даст, мистер Майсел. Не будьте так упрямы.
-- Ладно. Входите. Но не откажите в любезности дать мне возможность заглянуть в вашу сумочку.
-- В мою... сумочку?
Вот тут я понял, что она чуть-чуть пользуется румянами: когда кровь отхлынула от ее щек, на них проявились маленькие нездоровые розочки. Ее правая рука рванулась к голубой сумке, но не успела даже открыть защелку: на ней уже лежала моя рука. Если бы Мириам закричала, я оказался бы в щекотливом положении. Но я был уверен, что она не станет кричать, и оказался прав. Она выпустила из руки сумку и отшатнулась, коснувшись пальцами своего великолепного рта.
Я еще раз оказался прав. Он лежал в сумочке. Двадцать второй калибр, похож на игрушку, но вполне серьезная штучка. Как бы там ни было, а я такие штучки ненавижу. Я проверил предохранитель, опустил оружие в карман, а сумочку вернул владелице.
-- Я ношу его для защиты,-- сказала она, и в голосе зазвучали терерь печальные нотки.-- Приходится бывать везде... иногда в сомнительных местах.-- В печали появилось чувство собственного достоинства.-- У меня есть разрешение на его ношение. Могу вам показать. Оно здесь... где-то.
Пока она рылась в сумочке, слезы не удержались в глазах и докатились до уголков ее рта. По-видимому, они появились непреднамеренно. Потому, что она шмыгнула носом, ее маленький язычок метнулся к уголку рта, а руки все еще суетились внутри сумочки.
-- Вы не должны быть такими чертовски придирчивым...
-- Оставьте в покое разрешение,-- сказал я.-- Я верну вам артиллерию, когда вы уйдете.-- Я пару раз стукнул кулаком по звонку и с шумом повернул в замке ключ.-- Войдете? -- И невежливо прошел впереди дамы.
Шэрон с ногами сидела в кресле у окна. Абрахам по крайней мере точно не слышал наших голосов за дверью. Он расположился на полу около нее, полный спокойствия и даже какой-то сонный, и, по-видимому, его ничто на свете не интересовало, кроме руки Шэрон, нежно перебирающей его волосы. Шэрон улыбнулась и пробормотала:
-- Знала, что это вы, потому и не вставала. Мы заговорили друг друга до полусмерти, и...
Тут из-за моей спины возникла Мириам и сказала:
-- Ох!
Я махнул рукой -- этакий туманный человеческий жест, которым я хотел объяснить, что ее появление -- не моя вина. Абрахам услышал восклицание Мириам и, открыв глаза, остолбенел. Когда же он все-таки поднялся, Шэрон взяла его за руку, и я заметил, что он ничего не имел против этого. Шэрон была полна решимости, но внешне невозмутима. Как невозмутим хороший артиллерист, готовящийся к решающей битве.
Мириам, вероятно, еще никогда не выглядела более привлекательной, чем сейчас. Она уже выиграла одну битву, битву с собственными слезами: они теперь стояли в глазах, но не скатывались по щекам. Голубые брюки с изысканной отделкой, белый меховой жакет, какая-то крохотная искорка на шляпке, великолепие белых волос -- перед нами стояла кроткая, очаровательная, глубоко обиженная девушка.
-- Полагаю, мисс Дэйн? -- сказала безучастно Шэрон.
Мириам пыталась отделаться от нее одним пренебрежительным взглядом.
-- Эйб, у меня нет никакого желания мешать чему бы то ни было, но тебя хочет видеть Билл Келлер. Я имею в виду -немедленно.
-- Извини.-- Абрахам говорил ровно, болезненно ощущая свои слова, но полностью спокойный в душе. (Я знал это.) -- Мне не хочется видеть его.
-- Как?!
-- Извини, Мириам. Именно так.
Я бессильно прислонился к стене, старик, который может заняться своими делами. Все закончится, как сказал Абрахам. Предстоящие минуты вряд ли будут приятными, но в помощи мальчик явно не нуждался.
-- Если увидишь Билла, можешь с таким же успехом передать это и ему. Я не вернусь туда, Мириам, и больше не стану встречаться ни с кем из них.
Не думаю, что Мириам была готова к чему-либо подобному. Она явилась, рассчитывая найти смущенного, легко поддающегося нажиму мальчика. Она уставилась на свои руки, покраснела, побледнела. Она изо всех сил стремилась скрыть предчувствие поражения и растущую панику, которая, я чувствовал, была мало связана с ее отношением е Абрахаму. После нескольких фальстартов она сказала ласково:
Эйб, на свете существует еще и такая вещь как верность.
Или ты не знаешь?
Абрахам кивнул:
-- Да, они будут думать обо мне как о мерзавце. И Билл, и мистер Николас, и остальные. Все в порядке. Я и сам думаю так, но свою верность я подарил тому, кому -- и я должен был бы знать это -она гораздо нужнее. Я не вернусь к ним, Мириам.
-- Существуют и другие верности, мисс Дэйн,-- сказала Шэрон.-Вашего лидера Джозефа Макса я бы тоже назвала неверным по отношению к своим парням.
Я не думал, что Мириам сможет долго делать вид, будто не замечает Шэрон. Но надо отдать ей должное -- она старалась. Она посмотрела на Абрахама, потом на кольцо на своей левой руке и прошептал:
-- И даже ко мне ты не вернешься?
-- Люди меняются,-- сказала Шэрон.
Но и после этой реплики Мириам не взглянула на нее. Зато заговорил Абрахам, и его слова казались ответом на реплику Шэрон.
-- Доктор Ходдинг был уже сломлен, когда партия купила его,-сказал Абрахам.-- Не так ли, Мириам? Больной, сбежавший от действительности в пьяный бред, потому что даже та работа, которую он выполнял в "Фонде Уэльса", пугала его, пугала несмотря ни на что. Скажи мне, Мириам: почему организация, которой полагалось быть открыто зарегистрированной политической партией, субсидировала работы по изобретению нового заболевания?