Страница:
Дело Таракановой не вызвало особых волнений среди посвященных в него из числа правящей элиты Петербурга, однако того же нельзя сказать о Емельяне Пугачеве. Сын донского казака, Пугачев поднялся на волне недовольства крестьян, охватившего всю Россию, и в 1773 году он объявил себя царем Петром III, чудесным образом спасшимся от кровавых козней своей злобной «жены». Хотя Пугачев совершенно не был похож на убитого императора и являлся фактически безграмотным, он смог собрать по берегам своей родной Волги огромное количество последователей среди крестьян, казаков, духовенства и православных сектантов-раскольников, известных как староверы. Не встречая сопротивления, его постоянно растущая армия проносилась по окраинным областям России, наводя ужас на противника и обещая в качестве награды земли, деньги и свободу, тем, кто поддержал его усилия. Для борьбы с ним Екатерина направила карательные войска, и после нескольких серьезных поражений Пугачева выдали его собственные соратники. Отвезенный в клетке в Москву, он на следующий год был публично казнен через четвертование {2}.
И это пристрастие к загадкам, эта склонность к таинству заявили о себе в начале девятнадцатого века, повторившись в виде рассказа о Феодоре Кузьмиче. В 1836 году, одиннадцать лет спустя после внезапной смерти импера-тора-фаталиста Александра I, в Сибири объявился странствующий по святым местам паломник, которого называли Кузьмич. Как утверждают очевидцы, он обладал удивительными познаниями о Екатерине Великой, о жизни императорского двора, о делах политических и о войне 1812 года с Наполеоном. Такие знания, как говорят, в огромной степени превосходили те, которыми мог обладать обычный крестьянин. Если верить рассказам, время от времени в его избушку приносили письма, посланные из императорского двора, и кроме того, даже незадолго до смерти, случившейся в 1864 году, его навещали важные персоны из Санкт-Петербурга. Из уст в уста передавались слухи, что на самом деле Кузьмич являлся царем Александром I, которого утомила ипостась самодержца, и он принял решение инсценировать смерть, чтобы сойти с престола. После того как, по уверениям некоторых, была вскрыта и найдена пустой гробница царя Александра I, на базе всех этих слухов родилась целая легенда {3}.
Все эти истории имеют до удивления много общего с историей Анны Андерсон. Факт смерти отрицался, тела усопших не удавалось обнаружить, и их окончательная судьба скрывает завеса происков и интриг. Стройная система доказательств отсутствует, что дает право на существование взаимоисключающим версиям, которые представляются убедительными как для тех, кто выступает за, так и для тех, кто против. Зачастую излишне большое внимание придавалось аристократичным манерам и поведению, в то время как объявляемое знание сокровенных фактов обеспечивало подобного рода утверждениям своеобразный налет правдоподобия. Несмотря на множественные трудности, которые возникали с их появлением, сомнительные «опознания» часто расценивались как прямое свидетельство, а на вопросы, которые порождают сомнения, часто не обращали внимания.
В отличие от своих предшественников Анна Андерсон имела то преимущество, что она вышла на сцену и ее дело возникло тогда, когда оно смогло получить мировой резонанс благодаря журналам, книгам, кинохронике, а также художественным и документальным фильмам. Родилась легенда, сложный многоплановый миф, который нес в себе и ностальгию, и сентиментальные воспоминания, и романтические надежды, – миф, который давал пищу воображению. Эта легенда стала настолько распространенной и всеохватной, что превратилась в часть истории и культуры ХХ столетия. «Кто бы она ни была, – писал один из родственников Романовых, – Анна Андерсон не являлась просто самозванкой» {4}. И это действительно так. Даже тем, кто отказывал ей в удовлетворении иска, пришлось признать, что в Анне Андерсон было нечто особенное. Анастасия или не Анастасия, но ей удалось добиться чего-то действительно сверхъестественного: из всех претендентов на право принадлежать к царской фамилии она одна превратилась в почти неотъемлемую часть истории династии Романовых, стала тенью, которой суждено навечно сопровождать повесть о Николае II и Александре и самой по себе приобрести значение фигуры исторической важности.
И в отличие от других претендентов, что появлялись и исчезали, возникая в блеске взрыва интереса со стороны общественности и только для того, чтобы оказаться разоблаченными как глупые мошенники, Андерсон предстает действительной загадкой. Далеко не намеренная исчезать во мраке забвения, она становится знаменитой, бескомпромиссная настойчивость, длительность периода, в течение которого она подает свои иски, придают ее делу особую ауру вероятной достоверности. Начиная с осени 1921 года, когда она впервые заявила, что является княжной Анастасией, и вплоть до смерти Андерсон в 1984 году, и даже и после нее, сказка об Анастасии отказывается умирать – современная сказка, действие которой разыгрывалось в мрачных палатах больниц и частных психиатрических клиник, на территории обширных поместий и древних замков по всей Германии и в Америке. Юридическая баталия, целью которой было доказать, что она является великой княжной, растянулась более чем на тридцать лет. Это – самый длительный судебный процесс в истории Германии, в него были вовлечены сотни свидетелей и исписаны тысячи страниц свидетельских показаний. Даже сами Романовы, а также королевские семейства Европы и бывшие члены царского двора признали ее как принцессу Анастасию. Очень впечатляющее количество свидетелей в ее пользу, для того чтобы просто признать Андерсон очевидной мошенницей.
Кажется, почти все говорит в пользу того, что очевидной мошенницей ее назвать никак нельзя. Вот что заставляет считать ее претензии столь интригующе вероятными: Андерсон имела такой же рост, что и миниатюрная Анастасия, и подобно Анастасии она страдала тем же дефектом стопы, который у медиков называется hallux valgus[3], и кроме того, нужно отметить ее глаза – «незабываемые серо-голубые глаза», как об этом написал один из тех, кто поддерживал Андерсон, они так были похожи на глаза Николая II {5}. Как об этом говорится в ее исковом заявлении, когда Андерсон была вытащена из берлинского канала, ее тело покрывало «множество рваных ран» и многочисленные шрамы, включая сквозную треугольную в плане рану на правой ноге, рану, которая, как утверждается, имеет точно ту же форму, что и сечение штыков, которыми воевали большевики во время Гражданской войны в России[4]. Как настаивают, те, кто выступал в пользу Анны, это – немой свидетель ужасных ран, полученных ею в ходе екатеринбургской резни {6}. Ну какой самозванец может рассчитывать на такую степень везения?
Или взять, например, языки – убедительное и, если верить очевидцам, не оставляющее почвы для возражений свидетельство того, что Андерсон на самом деле была Анастасией. Она, как правило, отказывалась говорить на русском языке, но совершенно очевидно, что она понимала его; помимо этого, разговаривая во сне, она, как сказал один доктор, произносила фразы «с хорошим произношением» и ее голос передавал «типично русский акцент» {7}. Говорили, что княгиня Ксения Георгиевна, двоюродная сестра Анастасии, которая верила, что Андерсон на самом деле являлась великой княжной, называла ее произношение «вполне русским, если сравнивать его с тем, как говорили в обществе Санкт-Петербурга» {8}. Находясь под наркозом, заявляют очевидцы, она «бредила на английском языке», и при этом, по словам одной дамы, «это был чистейший и совершенно правильный английский язык» {9}. И, как это засвидетельствовал один журналист, «ее французский был безукоризненным» {10}. Если бы она являлась самозванкой, указывали те, кто был на ее стороне, ей пришлось бы быть очень хорошо подготовленной самозванкой, чтобы владеть таким лингвистическим багажом.
Ну как может самозванка, задавались вопросом люди, собрать такое количество сведений о самых глубоко скрытых сторонах жизни Анастасии? Разве самозванец будет, подобно Андерсон, знать достаточно большое количество обыденных фактов из жизни раненых офицеров, которые поступали на излечение в госпиталь Анастасии в Царском Селе, и знать настолько точно, чтобы не просто отвечать на вопросы и не только давать точный ответ, но и исправлять неточности, намеренно введенные в задаваемый вопрос, и, что особо впечатляет, вспомнить прозвище, которое великая княжна однажды даровала какому-то неизвестному полковнику? {11} Станет ли самозванец проливать слезы умиления, как, по утверждению очевидцев это сделала Андерсон, услышав мало кому известный вальс, который когда-то играли для великой княжны? {12} И будет ли она настолько хорошо знать все сложности этикета при дворе императора, чтобы ни разу не сделать ни одной ошибки в поведении, не допустить ни одного промаха в манерах? А также убедить экспертов-антропологов? Или специалистов-почерковедов? И подобные вопросы вставали один за другим, образуя цепь тех маловероятных совпадений, если их можно так назвать, которыми пересыпано исковое дело Андерсон и которые подняли ее от малозначительной самозванки до возможного, до вероятного и даже до очевидного, как утверждают некоторые, титула великой княжны.
Подобный перечень подтверждающих фактов достигает максимума к моменту состоявшейся в октябре 1925 года встречи Андерсон с великой княгиней Ольгой Александровной, любимой теткой Анастасии. Через три дня Ольга уехала из Берлина, уехала, как это сказано одним из тех, кто поддержал иск Андерсон, со словами, игнорировать которые невозможно: «Мой разум не позволяет мне считать ее Анастасией, но мое сердце говорит мне, что это она. И поскольку я воспитана в вере, которая учила меня следовать велению сердца, а не диктату разума, я не могу бросить это несчастное дитя на произвол судьбы» {13}. И она писала ей об этом в письмах, и одно из них содержало обещание: «Ты теперь не одна, и мы не оставим тебя» {14}.
Разве все это не было убедительным и не оставляющим места для сомнений доводом? Создается впечатление, что содержание иска Анны Андерсон и те легенды, что выросли вокруг него, легенды, благодаря которым родилось бесконечное количество книг и кинофильмов, являются настолько веским доводом в ее пользу, что просто представлялось невозможным принимать в расчет возражения и доводы родственников Романовых и бывших придворных, которые отрицали возможность того, что последняя является Анастасией. В шестидесятые годы прошлого века, в разгар судебной баталии по ее иску юристы Андерсон успешно оспорили ранее вынесенное решение, обвинив германский судебный трибунал в использовании двойных стандартов при вынесении решения, а именно: показания тех, кто выступал против Андерсон, или настаивал на том, что Анастасия была убита в 1918 году, принимались за данность; однако те, кто поддерживал истицу или подвергал сомнению факт массового убийства в Екатеринбурге, воспринимались с большим недоверием. Однако за пределами судебных палат все воспринималось совершенно иначе: настолько привлекательна была эта сказка, настолько убедительным выглядело сочувственное освещение ее дела, что, и это почти по всему миру, именно оппонентам Андерсон приходилось оправдываться перед историей и объяснять снова и снова, и часто не особенно успешно, почему они не верят, что она может быть Анастасией. Именно так дело Андерсон воспринималось общественным мнением, именно так оно обыгрывалось средствами массовой информации двадцатого века. И это именно то, чему отдавала предпочтение публика: люди в гораздо большей степени были заинтересованы в том, чтобы Андерсон оказалась Анастасией, чем в выслушивании нудных и скучных аргументов, которые бросают вызов такой захватывающе интересной драме из нравов современной жизни.
Кто-то может спросить: кому нужна еще одна книга об Анне Андерсон? Что тут можно сказать еще? Ее дело отражено в огромном количестве документов; проблема заключается в том, что очень малое количество этих документов когда-либо предъявлялось общественному вниманию. К сожалению, то, что попадало на глаза общественности, если попадало вообще, было неполным, зачастую подобранным и выпущенным в свет избирательно с целью поддержать вымысел. Это все, что нам удалось обнаружить, когда мы приступили к настоящему исследованию, к исследованию, которое началось много лет назад, имея в своей основе простое любопытство, и которое в конце концов привело нас от журналов и книг в ящики с папками и юридическими документами, до предела заполненные ранее неизвестными и не нашедшими освещения деталями. И среди этих документов мы нашли нечто из ряда вон выходящее: десятилетия искажения фактов, десятилетия подлогов и откровенной лжи, неразберихи, в которой намеренный обман был перемешан с непредосудительными ошибками, сбиваясь в одно целое, которое и усложняло, и без конца повторялось в истории рассмотрения данного дела. Данное утверждение не служит тому, чтобы огульно вынести обвинительный приговор тем, кто писал историю Андерсон; многие из них, не задаваясь вопросами, просто не подвергали сомнению правдивость того, что было записано в исход-ном протоколе, – в протоколе, составленном, сочиненном и опубликованном теми, кто больше других поддержал ее иск, теми, кто искренне верил, что она являлась Анастасией. К сожалению для истории, и для истории иска Андерсон, многое из того, что предлагалось принять на веру общественному мнению, оказалось просто ошибочным.
Настоящая история иска Анны Андерсон не рассказывалась никогда. Это та история, которую нам хотелось бы рассказать, но это же и та история, которую в первую очередь мы должны были понять сами, – понять, что было представлено в качестве доказательств, понять, как ее дело превратилось в легенду, как случилось так, что люди поверили в эту легенду, и почему они нуждались в том, чтобы верить в нее, и наконец, выяснить, кто была Анна Андерсон. И мы в конце концов нашли ответы на эти, а также на сотни других вопросов, что в течение десятилетий тормозили ход дела, тех вопросов, что и сегодня остаются в повестке дня в качестве не оставляющих в покое противоречий и производящих впечатление серьезных возражений в адрес ее противников. Полученные ответы удивляли, иногда просто шокировали, они заставили нас по-новому посмотреть на практически все, что, как мы думали, было нам известно, практически все то, что мы (и история) считали истиной в данном деле. Читатели, знакомые с сутью дела, могут отнестись к нашим доводам скептически, но им следует знать, что мы имели возможность подтвердить документально обоснованность всего того, что вплоть до последнего времени рассматривалось всегда, во всяком случае в обычных отчетах о деле Андерсон, как сведения, полученные из ненадежных или сомнительных источников: расследование 1927 года, посвященное установлению личности Анны, которое было профинансировано дядей Анастасии, великим герцогом Эрнстом Людвигом, и которое получило освещение на страницах одной берлинской газеты со слов свидетельницы, взявшей деньги за свои показания, оказались гораздо более убедительными и точными, чем они обычно считались. В то же время Пьер Жильяр, домашний учитель при семье императора и человек, известный своей дурной репутацией отъявленного лжеца, оказался, правда с одним примечательным исключением, одним из самых надежных свидетелей в этом повествовании. Подобного рода открытия означают не только переоценку всего дела, но также и новый пересмотр дела, начиная с чистого листа, с тем чтобы попытаться внести исправление в документы истории и хоть на дюйм придвинуться ближе к правде, разрушающей старые представления.
Ту правду было проще искать, в данном случае «проще» – это понятие сугубо относительное, если вернуться к исходным заявлениям, письменным обращениям в суд, письменным показаниям под присягой, записям в дневниках, письмам и отчетам – тем документам, которые в течение десятилетий переплелись друг с другом, создав этот самый сложный из всех современных мифов. Для этой цели нужно было частым гребнем пройти по тысячам страниц документов на русском, немецком, французском и английском языках. Это невыразимо трудная задача, решение которой потребовало десяти лет терпеливой проработки сюжета, анализа сомнительных утверждений и поиска выхода из тупиковых направлений расследования. Летом 2000 года мы провели несколько недель в Лондоне, работая в тесном сотрудничестве с Йеном Лилбэрном, признанным авторитетом в деле Андерсон и единственным лицом, которое в 60-е годы прошлого века посещало каждое заседание апелляционного суда Германии. Мы сняли квартиру в доме, смежном с его домом, и благодаря помощи придворной писательницы Сью Вулменс установили в ней копировальную установку и доставили кипы бумаги; день за днем Йен Лилбэрн делился с нами и своими воспоминаниями, и своей обширной коллекцией документов. Его щедрость в значительной степени упростила нашу работу. У нас дома в Америке Питер Курт, биограф Андерсон, дополнил бесчисленным количеством коробок с документами из его собственных архивов нашу растущую коллекцию собранных материалов. Однако настоящая удача пришла к нам с совершенно неожиданной стороны, а именно из Государственного архива в Дармштадте. Семейство герцогов Гессенских, включая великого герцога Эрнста Людвига, бескомпромиссно выступало против иска Андерсон; после смерти великого герцога его сын, принц Людвиг, добровольно взял на себя роль соответчика, когда последняя предъявила иск в Германии с требованием официального признания. Собиравшаяся десятилетиями дармштадтская коллекция представляет собой удивительное собрание документов – писем, докладов, заявлений, показаний под присягой, медицинских свидетельств и важных доказательств, – и мы были первыми историками, которые получили допуск в этот уникальный архив. В этом деле, десятилетиями вызывающем незатухающий общественный интерес и, в том числе на международном уровне, это собрание представляло собой потрясающий, до изумления глубокий и неисчерпаемо полный кладезь сокровищ, мечту историка и тот источник сведений, который позволил нам вести свое расследование такими путями, что постоянно бросали вызов и нашим собственным взглядам, и тому мифу, который получил право на существование в качестве искового заявления.
Мы изо всех сил старались обратиться к тем вопросам дела Андерсон, которые представляют наибольшую сложность, но мы полностью признаем, что, как это по большей части бывает в истории, некоторые стороны ее иска, вероятно, останутся неизвестными навсегда, и в 1984 году, когда Андерсон умерла, многие из ее секретов она унесла с собой в могилу. В некоторых случаях нам удалось найти ответы на поставленные вопросы, в других возможные объяснения остаются смутными или же они оказываются настолько глубоко похороненными под непробиваемыми слоями противоречивых утверждений, что, наверное, никто не сможет разобраться в них. Мы позаботились о том, чтобы все было подтверждено документально, и мы никогда не принимали за факт какое-то одиночное мнение, за исключением тех случаев, когда оно подтверждалось другими фактами, и мы также всегда старались довести до минимума гипотетические умозаключения. Но двигаясь по этому пути, мы узнали, что многое из того, что мы, и возможно большинство читателей, принимали за доказанные факты в деле Андерсон, на самом деле покоится на ошибочных и ненадежных сведениях. Наверное, эта книга способна разрушить сложившиеся представления о ее деле, но она делает это на основании тех письменных документов, которые оставались неизвестными в течение слишком долгого времени.
И в заключение нужно сказать, что здесь рассказывается, как возникал миф, это история создания современной легенды, рассказ о том, как люди хотели верить, что Андерсон на самом деле является Анастасией, а также о том, как судьба и цепь совпадений сошлись на одной из самых необычных личностей двадцатого столетия. Дело не в приговоре истории, вынесенном Анне Андерсон, и не в вопросе о ее принадлежности к роду Романовых; здесь несомненно одно: одна была удивительной женщиной, женщиной исключительного таланта и необыкновенного очарования, которое наделяло ее такой аурой правдоподобия, что мир не мог не обращать на него внимания. Когда в 1920 году Андерсон шагнула с берлинского моста на страницы истории, она заложила фундамент настолько захватывающей современной сказки, что стала героиней бесчисленного количества газетных и журнальных статей, а также книг, фильмов, карикатур и была повторена во множестве кукол. Все они – не что иное, как немые свидетельства терзающей власти ее истории жизни, полной загадок. Это женщина, которая живет на страницах настоящей книги, она не уходит со страниц истории, это призрак из давно исчезнувшего мира, та, кто и после смерти, равно как и при жизни, служит причиной горячих споров, та, роль которой в истории Николая и Александры не может быть преуменьшена.
Часть первая: Анастасия
1
И это пристрастие к загадкам, эта склонность к таинству заявили о себе в начале девятнадцатого века, повторившись в виде рассказа о Феодоре Кузьмиче. В 1836 году, одиннадцать лет спустя после внезапной смерти импера-тора-фаталиста Александра I, в Сибири объявился странствующий по святым местам паломник, которого называли Кузьмич. Как утверждают очевидцы, он обладал удивительными познаниями о Екатерине Великой, о жизни императорского двора, о делах политических и о войне 1812 года с Наполеоном. Такие знания, как говорят, в огромной степени превосходили те, которыми мог обладать обычный крестьянин. Если верить рассказам, время от времени в его избушку приносили письма, посланные из императорского двора, и кроме того, даже незадолго до смерти, случившейся в 1864 году, его навещали важные персоны из Санкт-Петербурга. Из уст в уста передавались слухи, что на самом деле Кузьмич являлся царем Александром I, которого утомила ипостась самодержца, и он принял решение инсценировать смерть, чтобы сойти с престола. После того как, по уверениям некоторых, была вскрыта и найдена пустой гробница царя Александра I, на базе всех этих слухов родилась целая легенда {3}.
Все эти истории имеют до удивления много общего с историей Анны Андерсон. Факт смерти отрицался, тела усопших не удавалось обнаружить, и их окончательная судьба скрывает завеса происков и интриг. Стройная система доказательств отсутствует, что дает право на существование взаимоисключающим версиям, которые представляются убедительными как для тех, кто выступает за, так и для тех, кто против. Зачастую излишне большое внимание придавалось аристократичным манерам и поведению, в то время как объявляемое знание сокровенных фактов обеспечивало подобного рода утверждениям своеобразный налет правдоподобия. Несмотря на множественные трудности, которые возникали с их появлением, сомнительные «опознания» часто расценивались как прямое свидетельство, а на вопросы, которые порождают сомнения, часто не обращали внимания.
В отличие от своих предшественников Анна Андерсон имела то преимущество, что она вышла на сцену и ее дело возникло тогда, когда оно смогло получить мировой резонанс благодаря журналам, книгам, кинохронике, а также художественным и документальным фильмам. Родилась легенда, сложный многоплановый миф, который нес в себе и ностальгию, и сентиментальные воспоминания, и романтические надежды, – миф, который давал пищу воображению. Эта легенда стала настолько распространенной и всеохватной, что превратилась в часть истории и культуры ХХ столетия. «Кто бы она ни была, – писал один из родственников Романовых, – Анна Андерсон не являлась просто самозванкой» {4}. И это действительно так. Даже тем, кто отказывал ей в удовлетворении иска, пришлось признать, что в Анне Андерсон было нечто особенное. Анастасия или не Анастасия, но ей удалось добиться чего-то действительно сверхъестественного: из всех претендентов на право принадлежать к царской фамилии она одна превратилась в почти неотъемлемую часть истории династии Романовых, стала тенью, которой суждено навечно сопровождать повесть о Николае II и Александре и самой по себе приобрести значение фигуры исторической важности.
И в отличие от других претендентов, что появлялись и исчезали, возникая в блеске взрыва интереса со стороны общественности и только для того, чтобы оказаться разоблаченными как глупые мошенники, Андерсон предстает действительной загадкой. Далеко не намеренная исчезать во мраке забвения, она становится знаменитой, бескомпромиссная настойчивость, длительность периода, в течение которого она подает свои иски, придают ее делу особую ауру вероятной достоверности. Начиная с осени 1921 года, когда она впервые заявила, что является княжной Анастасией, и вплоть до смерти Андерсон в 1984 году, и даже и после нее, сказка об Анастасии отказывается умирать – современная сказка, действие которой разыгрывалось в мрачных палатах больниц и частных психиатрических клиник, на территории обширных поместий и древних замков по всей Германии и в Америке. Юридическая баталия, целью которой было доказать, что она является великой княжной, растянулась более чем на тридцать лет. Это – самый длительный судебный процесс в истории Германии, в него были вовлечены сотни свидетелей и исписаны тысячи страниц свидетельских показаний. Даже сами Романовы, а также королевские семейства Европы и бывшие члены царского двора признали ее как принцессу Анастасию. Очень впечатляющее количество свидетелей в ее пользу, для того чтобы просто признать Андерсон очевидной мошенницей.
Кажется, почти все говорит в пользу того, что очевидной мошенницей ее назвать никак нельзя. Вот что заставляет считать ее претензии столь интригующе вероятными: Андерсон имела такой же рост, что и миниатюрная Анастасия, и подобно Анастасии она страдала тем же дефектом стопы, который у медиков называется hallux valgus[3], и кроме того, нужно отметить ее глаза – «незабываемые серо-голубые глаза», как об этом написал один из тех, кто поддерживал Андерсон, они так были похожи на глаза Николая II {5}. Как об этом говорится в ее исковом заявлении, когда Андерсон была вытащена из берлинского канала, ее тело покрывало «множество рваных ран» и многочисленные шрамы, включая сквозную треугольную в плане рану на правой ноге, рану, которая, как утверждается, имеет точно ту же форму, что и сечение штыков, которыми воевали большевики во время Гражданской войны в России[4]. Как настаивают, те, кто выступал в пользу Анны, это – немой свидетель ужасных ран, полученных ею в ходе екатеринбургской резни {6}. Ну какой самозванец может рассчитывать на такую степень везения?
Или взять, например, языки – убедительное и, если верить очевидцам, не оставляющее почвы для возражений свидетельство того, что Андерсон на самом деле была Анастасией. Она, как правило, отказывалась говорить на русском языке, но совершенно очевидно, что она понимала его; помимо этого, разговаривая во сне, она, как сказал один доктор, произносила фразы «с хорошим произношением» и ее голос передавал «типично русский акцент» {7}. Говорили, что княгиня Ксения Георгиевна, двоюродная сестра Анастасии, которая верила, что Андерсон на самом деле являлась великой княжной, называла ее произношение «вполне русским, если сравнивать его с тем, как говорили в обществе Санкт-Петербурга» {8}. Находясь под наркозом, заявляют очевидцы, она «бредила на английском языке», и при этом, по словам одной дамы, «это был чистейший и совершенно правильный английский язык» {9}. И, как это засвидетельствовал один журналист, «ее французский был безукоризненным» {10}. Если бы она являлась самозванкой, указывали те, кто был на ее стороне, ей пришлось бы быть очень хорошо подготовленной самозванкой, чтобы владеть таким лингвистическим багажом.
Ну как может самозванка, задавались вопросом люди, собрать такое количество сведений о самых глубоко скрытых сторонах жизни Анастасии? Разве самозванец будет, подобно Андерсон, знать достаточно большое количество обыденных фактов из жизни раненых офицеров, которые поступали на излечение в госпиталь Анастасии в Царском Селе, и знать настолько точно, чтобы не просто отвечать на вопросы и не только давать точный ответ, но и исправлять неточности, намеренно введенные в задаваемый вопрос, и, что особо впечатляет, вспомнить прозвище, которое великая княжна однажды даровала какому-то неизвестному полковнику? {11} Станет ли самозванец проливать слезы умиления, как, по утверждению очевидцев это сделала Андерсон, услышав мало кому известный вальс, который когда-то играли для великой княжны? {12} И будет ли она настолько хорошо знать все сложности этикета при дворе императора, чтобы ни разу не сделать ни одной ошибки в поведении, не допустить ни одного промаха в манерах? А также убедить экспертов-антропологов? Или специалистов-почерковедов? И подобные вопросы вставали один за другим, образуя цепь тех маловероятных совпадений, если их можно так назвать, которыми пересыпано исковое дело Андерсон и которые подняли ее от малозначительной самозванки до возможного, до вероятного и даже до очевидного, как утверждают некоторые, титула великой княжны.
Подобный перечень подтверждающих фактов достигает максимума к моменту состоявшейся в октябре 1925 года встречи Андерсон с великой княгиней Ольгой Александровной, любимой теткой Анастасии. Через три дня Ольга уехала из Берлина, уехала, как это сказано одним из тех, кто поддержал иск Андерсон, со словами, игнорировать которые невозможно: «Мой разум не позволяет мне считать ее Анастасией, но мое сердце говорит мне, что это она. И поскольку я воспитана в вере, которая учила меня следовать велению сердца, а не диктату разума, я не могу бросить это несчастное дитя на произвол судьбы» {13}. И она писала ей об этом в письмах, и одно из них содержало обещание: «Ты теперь не одна, и мы не оставим тебя» {14}.
Разве все это не было убедительным и не оставляющим места для сомнений доводом? Создается впечатление, что содержание иска Анны Андерсон и те легенды, что выросли вокруг него, легенды, благодаря которым родилось бесконечное количество книг и кинофильмов, являются настолько веским доводом в ее пользу, что просто представлялось невозможным принимать в расчет возражения и доводы родственников Романовых и бывших придворных, которые отрицали возможность того, что последняя является Анастасией. В шестидесятые годы прошлого века, в разгар судебной баталии по ее иску юристы Андерсон успешно оспорили ранее вынесенное решение, обвинив германский судебный трибунал в использовании двойных стандартов при вынесении решения, а именно: показания тех, кто выступал против Андерсон, или настаивал на том, что Анастасия была убита в 1918 году, принимались за данность; однако те, кто поддерживал истицу или подвергал сомнению факт массового убийства в Екатеринбурге, воспринимались с большим недоверием. Однако за пределами судебных палат все воспринималось совершенно иначе: настолько привлекательна была эта сказка, настолько убедительным выглядело сочувственное освещение ее дела, что, и это почти по всему миру, именно оппонентам Андерсон приходилось оправдываться перед историей и объяснять снова и снова, и часто не особенно успешно, почему они не верят, что она может быть Анастасией. Именно так дело Андерсон воспринималось общественным мнением, именно так оно обыгрывалось средствами массовой информации двадцатого века. И это именно то, чему отдавала предпочтение публика: люди в гораздо большей степени были заинтересованы в том, чтобы Андерсон оказалась Анастасией, чем в выслушивании нудных и скучных аргументов, которые бросают вызов такой захватывающе интересной драме из нравов современной жизни.
Кто-то может спросить: кому нужна еще одна книга об Анне Андерсон? Что тут можно сказать еще? Ее дело отражено в огромном количестве документов; проблема заключается в том, что очень малое количество этих документов когда-либо предъявлялось общественному вниманию. К сожалению, то, что попадало на глаза общественности, если попадало вообще, было неполным, зачастую подобранным и выпущенным в свет избирательно с целью поддержать вымысел. Это все, что нам удалось обнаружить, когда мы приступили к настоящему исследованию, к исследованию, которое началось много лет назад, имея в своей основе простое любопытство, и которое в конце концов привело нас от журналов и книг в ящики с папками и юридическими документами, до предела заполненные ранее неизвестными и не нашедшими освещения деталями. И среди этих документов мы нашли нечто из ряда вон выходящее: десятилетия искажения фактов, десятилетия подлогов и откровенной лжи, неразберихи, в которой намеренный обман был перемешан с непредосудительными ошибками, сбиваясь в одно целое, которое и усложняло, и без конца повторялось в истории рассмотрения данного дела. Данное утверждение не служит тому, чтобы огульно вынести обвинительный приговор тем, кто писал историю Андерсон; многие из них, не задаваясь вопросами, просто не подвергали сомнению правдивость того, что было записано в исход-ном протоколе, – в протоколе, составленном, сочиненном и опубликованном теми, кто больше других поддержал ее иск, теми, кто искренне верил, что она являлась Анастасией. К сожалению для истории, и для истории иска Андерсон, многое из того, что предлагалось принять на веру общественному мнению, оказалось просто ошибочным.
Настоящая история иска Анны Андерсон не рассказывалась никогда. Это та история, которую нам хотелось бы рассказать, но это же и та история, которую в первую очередь мы должны были понять сами, – понять, что было представлено в качестве доказательств, понять, как ее дело превратилось в легенду, как случилось так, что люди поверили в эту легенду, и почему они нуждались в том, чтобы верить в нее, и наконец, выяснить, кто была Анна Андерсон. И мы в конце концов нашли ответы на эти, а также на сотни других вопросов, что в течение десятилетий тормозили ход дела, тех вопросов, что и сегодня остаются в повестке дня в качестве не оставляющих в покое противоречий и производящих впечатление серьезных возражений в адрес ее противников. Полученные ответы удивляли, иногда просто шокировали, они заставили нас по-новому посмотреть на практически все, что, как мы думали, было нам известно, практически все то, что мы (и история) считали истиной в данном деле. Читатели, знакомые с сутью дела, могут отнестись к нашим доводам скептически, но им следует знать, что мы имели возможность подтвердить документально обоснованность всего того, что вплоть до последнего времени рассматривалось всегда, во всяком случае в обычных отчетах о деле Андерсон, как сведения, полученные из ненадежных или сомнительных источников: расследование 1927 года, посвященное установлению личности Анны, которое было профинансировано дядей Анастасии, великим герцогом Эрнстом Людвигом, и которое получило освещение на страницах одной берлинской газеты со слов свидетельницы, взявшей деньги за свои показания, оказались гораздо более убедительными и точными, чем они обычно считались. В то же время Пьер Жильяр, домашний учитель при семье императора и человек, известный своей дурной репутацией отъявленного лжеца, оказался, правда с одним примечательным исключением, одним из самых надежных свидетелей в этом повествовании. Подобного рода открытия означают не только переоценку всего дела, но также и новый пересмотр дела, начиная с чистого листа, с тем чтобы попытаться внести исправление в документы истории и хоть на дюйм придвинуться ближе к правде, разрушающей старые представления.
Ту правду было проще искать, в данном случае «проще» – это понятие сугубо относительное, если вернуться к исходным заявлениям, письменным обращениям в суд, письменным показаниям под присягой, записям в дневниках, письмам и отчетам – тем документам, которые в течение десятилетий переплелись друг с другом, создав этот самый сложный из всех современных мифов. Для этой цели нужно было частым гребнем пройти по тысячам страниц документов на русском, немецком, французском и английском языках. Это невыразимо трудная задача, решение которой потребовало десяти лет терпеливой проработки сюжета, анализа сомнительных утверждений и поиска выхода из тупиковых направлений расследования. Летом 2000 года мы провели несколько недель в Лондоне, работая в тесном сотрудничестве с Йеном Лилбэрном, признанным авторитетом в деле Андерсон и единственным лицом, которое в 60-е годы прошлого века посещало каждое заседание апелляционного суда Германии. Мы сняли квартиру в доме, смежном с его домом, и благодаря помощи придворной писательницы Сью Вулменс установили в ней копировальную установку и доставили кипы бумаги; день за днем Йен Лилбэрн делился с нами и своими воспоминаниями, и своей обширной коллекцией документов. Его щедрость в значительной степени упростила нашу работу. У нас дома в Америке Питер Курт, биограф Андерсон, дополнил бесчисленным количеством коробок с документами из его собственных архивов нашу растущую коллекцию собранных материалов. Однако настоящая удача пришла к нам с совершенно неожиданной стороны, а именно из Государственного архива в Дармштадте. Семейство герцогов Гессенских, включая великого герцога Эрнста Людвига, бескомпромиссно выступало против иска Андерсон; после смерти великого герцога его сын, принц Людвиг, добровольно взял на себя роль соответчика, когда последняя предъявила иск в Германии с требованием официального признания. Собиравшаяся десятилетиями дармштадтская коллекция представляет собой удивительное собрание документов – писем, докладов, заявлений, показаний под присягой, медицинских свидетельств и важных доказательств, – и мы были первыми историками, которые получили допуск в этот уникальный архив. В этом деле, десятилетиями вызывающем незатухающий общественный интерес и, в том числе на международном уровне, это собрание представляло собой потрясающий, до изумления глубокий и неисчерпаемо полный кладезь сокровищ, мечту историка и тот источник сведений, который позволил нам вести свое расследование такими путями, что постоянно бросали вызов и нашим собственным взглядам, и тому мифу, который получил право на существование в качестве искового заявления.
Мы изо всех сил старались обратиться к тем вопросам дела Андерсон, которые представляют наибольшую сложность, но мы полностью признаем, что, как это по большей части бывает в истории, некоторые стороны ее иска, вероятно, останутся неизвестными навсегда, и в 1984 году, когда Андерсон умерла, многие из ее секретов она унесла с собой в могилу. В некоторых случаях нам удалось найти ответы на поставленные вопросы, в других возможные объяснения остаются смутными или же они оказываются настолько глубоко похороненными под непробиваемыми слоями противоречивых утверждений, что, наверное, никто не сможет разобраться в них. Мы позаботились о том, чтобы все было подтверждено документально, и мы никогда не принимали за факт какое-то одиночное мнение, за исключением тех случаев, когда оно подтверждалось другими фактами, и мы также всегда старались довести до минимума гипотетические умозаключения. Но двигаясь по этому пути, мы узнали, что многое из того, что мы, и возможно большинство читателей, принимали за доказанные факты в деле Андерсон, на самом деле покоится на ошибочных и ненадежных сведениях. Наверное, эта книга способна разрушить сложившиеся представления о ее деле, но она делает это на основании тех письменных документов, которые оставались неизвестными в течение слишком долгого времени.
И в заключение нужно сказать, что здесь рассказывается, как возникал миф, это история создания современной легенды, рассказ о том, как люди хотели верить, что Андерсон на самом деле является Анастасией, а также о том, как судьба и цепь совпадений сошлись на одной из самых необычных личностей двадцатого столетия. Дело не в приговоре истории, вынесенном Анне Андерсон, и не в вопросе о ее принадлежности к роду Романовых; здесь несомненно одно: одна была удивительной женщиной, женщиной исключительного таланта и необыкновенного очарования, которое наделяло ее такой аурой правдоподобия, что мир не мог не обращать на него внимания. Когда в 1920 году Андерсон шагнула с берлинского моста на страницы истории, она заложила фундамент настолько захватывающей современной сказки, что стала героиней бесчисленного количества газетных и журнальных статей, а также книг, фильмов, карикатур и была повторена во множестве кукол. Все они – не что иное, как немые свидетельства терзающей власти ее истории жизни, полной загадок. Это женщина, которая живет на страницах настоящей книги, она не уходит со страниц истории, это призрак из давно исчезнувшего мира, та, кто и после смерти, равно как и при жизни, служит причиной горячих споров, та, роль которой в истории Николая и Александры не может быть преуменьшена.
Часть первая: Анастасия
1
«Боже, какое разочарование!»
В самый пик сезона знаменитых белых ночей Санкт-Петербурга, когда солнце лишь на несколько часов покидает столицу России, прогремел гром артиллерийских орудий. Продержавшись ничтожно малое время, ночь пришла и с приходом на землю рассвета ушла, оставив небо над безмятежно спящим Финским заливом омытым оттенками розового, голубого и жемчужного цветов. Вороны, встревоженные грохотом выстрелов, прокаркали северному утру свой протест; немногочисленные утренние путники, которые шли по дороге, что тянется вдоль высокой железной ограды, тоже услышали звук выстрелов и на мгновение остановились. По другую сторону этой ограды раскинулась загородная резиденция русских царей Петергоф. Там, на дорожках, обсаженных соснами, дубами и березами, несли вахту конные часовые в синих мундирах; они натягивали поводья, чтобы успокоить своих коней и заставить их слушаться, несмотря на шум. И к раскинувшейся во все стороны вилле в итальянском стиле, где с трех часов утра горел свет, по гравийной дорожке, что шла у самого края воды, видной сквозь заросли тростника, чуть покачивающегося от легкого ветра, прошуршали колеса экипажа.
Те, кто находился в покоях Нижнего дворца, так называлось это строение, уже знали то, что тем, кто был разбужен выстрелами пушек, салютовавших с расположенной неподалеку Кронштадтской военно-морской базы, еще не было известно: в шесть часов утра 18 июня 1901 года в семье Николая II, царя всея России, и его жены, императрицы Александры, родился четвертый ребенок. Когда прогремел 101 залп, люди затаили дыхание; грохот пушек могли слышать даже те, кто только что начал новый день в 32 километрах к востоку от Санкт-Петербурга. Вся Россия знала, что императрица вскоре должна родить, и после того как в семье императора родились три дочери: Ольга, появившаяся на свет в 1895 году, Татьяна – в 1897-м и Мария – в 1899 году, каждый раз надеялась на рождение сына, продолжателя династии Романовых. Его появление на свет было бы отмечено 300 орудийными залпами. Но тем утром 102 выстрела не последовало: императрица родила еще одну девочку.
«Боже мой, какое разочарование!» – услышав эту новость, записала в своем дневнике сестра Николая II, великая княгиня Ксения Александровна {1}. Эти слова отразили настроения, которые стали общими и внутри императорского семейства и по всей Российской империи. Однако если родители и были разочарованы, они тщательно скрывали свое разочарование. В своем дневнике Николай II написал только о «чувстве спокойствия» и отметил, что его супруга «совершенно не намерена унывать» {2}. Возможно, об этом не говорилось, однако оба родителя были очень хорошо осведомлены о законах престолонаследия. Император Павел, который ненавидел свою мать Екатерину Великую, издал указ, согласно которому особы женского пола могут унаследовать русский трон только после самого последнего из всех мужчин династии Романовых. Если у Николая и Александры не будет сына, корона Российской империи перейдет к брату царя – великому князю Михаилу Александровичу. Затем право на престол переходит к его дядьям и к их детям, затем к двоюродным дядям и двоюродным братьям, и только смерть всех этих сорока или около того родственников мужского пола позволит воспользоваться правом престолонаследия новой инфанте или ее сестрам.
Однако через двенадцать дней после появления на свет новорожденной, когда прекрасным летним утром был проведен обряд ее крещения со всей пышностью и следованием ритуалу, соответствующему рангу императорского высочества и титулу великой русской княжны, высочайшая супружеская пара на время отложила эти заботы и волнения. Вереница ярко-красных и позолоченных экипажей, в которых восседали члены царской семьи и гости, проследовала через парк Петергофа вдоль рядов вытянувшегося в струнку почетного караула и мимо искрящихся в утреннем солнце фонтанов. За экипажами, соблюдая интервалы, проследовал почетный эскорт из одетых в алые мундиры казаков, а также из кавалергардов в белых кителях и золотисто-серебряных кирасах. В интервалах между их порядками проходили церемониальным маршем полковые оркестры и придворные во всем блеске своих орденов и высочайших наград. И наконец, после долгих ожиданий появилась золоченая карета, в которой везли новорожденную великую княжну; карета была запряжена шестью соловыми лошадьми, которых вели конюхи, одетые в алые с золотом ливреи, и их головы украшали напудренные парики. И лишь только родители не принимали участия в этом шествии: православная церковь запрещает участие родителей в этом торжественном ритуале {3}.
Те, кто находился в покоях Нижнего дворца, так называлось это строение, уже знали то, что тем, кто был разбужен выстрелами пушек, салютовавших с расположенной неподалеку Кронштадтской военно-морской базы, еще не было известно: в шесть часов утра 18 июня 1901 года в семье Николая II, царя всея России, и его жены, императрицы Александры, родился четвертый ребенок. Когда прогремел 101 залп, люди затаили дыхание; грохот пушек могли слышать даже те, кто только что начал новый день в 32 километрах к востоку от Санкт-Петербурга. Вся Россия знала, что императрица вскоре должна родить, и после того как в семье императора родились три дочери: Ольга, появившаяся на свет в 1895 году, Татьяна – в 1897-м и Мария – в 1899 году, каждый раз надеялась на рождение сына, продолжателя династии Романовых. Его появление на свет было бы отмечено 300 орудийными залпами. Но тем утром 102 выстрела не последовало: императрица родила еще одну девочку.
«Боже мой, какое разочарование!» – услышав эту новость, записала в своем дневнике сестра Николая II, великая княгиня Ксения Александровна {1}. Эти слова отразили настроения, которые стали общими и внутри императорского семейства и по всей Российской империи. Однако если родители и были разочарованы, они тщательно скрывали свое разочарование. В своем дневнике Николай II написал только о «чувстве спокойствия» и отметил, что его супруга «совершенно не намерена унывать» {2}. Возможно, об этом не говорилось, однако оба родителя были очень хорошо осведомлены о законах престолонаследия. Император Павел, который ненавидел свою мать Екатерину Великую, издал указ, согласно которому особы женского пола могут унаследовать русский трон только после самого последнего из всех мужчин династии Романовых. Если у Николая и Александры не будет сына, корона Российской империи перейдет к брату царя – великому князю Михаилу Александровичу. Затем право на престол переходит к его дядьям и к их детям, затем к двоюродным дядям и двоюродным братьям, и только смерть всех этих сорока или около того родственников мужского пола позволит воспользоваться правом престолонаследия новой инфанте или ее сестрам.
Однако через двенадцать дней после появления на свет новорожденной, когда прекрасным летним утром был проведен обряд ее крещения со всей пышностью и следованием ритуалу, соответствующему рангу императорского высочества и титулу великой русской княжны, высочайшая супружеская пара на время отложила эти заботы и волнения. Вереница ярко-красных и позолоченных экипажей, в которых восседали члены царской семьи и гости, проследовала через парк Петергофа вдоль рядов вытянувшегося в струнку почетного караула и мимо искрящихся в утреннем солнце фонтанов. За экипажами, соблюдая интервалы, проследовал почетный эскорт из одетых в алые мундиры казаков, а также из кавалергардов в белых кителях и золотисто-серебряных кирасах. В интервалах между их порядками проходили церемониальным маршем полковые оркестры и придворные во всем блеске своих орденов и высочайших наград. И наконец, после долгих ожиданий появилась золоченая карета, в которой везли новорожденную великую княжну; карета была запряжена шестью соловыми лошадьми, которых вели конюхи, одетые в алые с золотом ливреи, и их головы украшали напудренные парики. И лишь только родители не принимали участия в этом шествии: православная церковь запрещает участие родителей в этом торжественном ритуале {3}.