Страница:
Разбив в кувшин с пивом три десятка яиц, отец хлебнул, поморщился и передал кувшин сыну.
Пока тот опорожнял его, Ирокезов старший, сорвав с крюка тушу начал пластать её ножом. Из-под него толстыми ломтями валилась розовая ветчина, летели куски сала.
Уложив ветчину на пшеничную лепешку, Ирокезов-старший зажмурив глаза вонзил зубы в свиную мякоть. На лице отца было написано такое удовольствие, что Ирокезов-младший сам счастливо засмеялся:
— Живем, батя!
— Жить, сынок, начнем вечером!
Через час, когда Ирокезовы заедали съеденное густой сметаной, сверху робко спустился старик.
— Светлейшие, ваша воля исполнена!
Подталкивая в спину сексуально уполномоченного, Ирокезовы поднялись в верхнюю залу. Перед их глазами разливалось море женской красоты: одетые в шелка и бархат, украшенные драгоценными камнями, пахнущие как сотня парфюмерных лавок, вдоль стен стояли жены Фараона. Первое впечатление от увиденного, высказал Ирокезов старший:
— А у фараона-то губа не дура…
Они обошли строй женщин и пожираемые сотнями восторженных глаз остановились в центре зала. Хотя Ирокезовых было весьма трудно смутить, но в эти минуты они испытывали именно это чувство. Оба думали об одном и том же — как им управиться с полутысячей женщин? Из затруднения их вывел сексуально уполномоченный. Он подал знак, и драпировка на одной из стен стала расходиться в стороны. За красочными полотнищами Ирокезовы увидели продолжение зала. Вдоль всех стен стояли деревянные конструкции, прикрытые богатыми покрывалами.
— Эротические качели Фараона! — провозгласил старик. Ирокезовы подошли поближе. Качели были построены со знанием дела и любовно украшена затейливой резьбой. Сложные рычаги, толстые медные пружины создавали впечатление мощи Египетской науки и техники.
— Глазу приятно. — отметил Ирокезов-старший, освобождаясь от одежды. Сын его ничего не сказал. Повернувшись он увидел, как женщины с волнующим душу и тело смехом рассаживались на качелях. С тихим шорохом там падал шелк, словно бабочки упархивали и скрывались в полутьме кружевные накидки…
Видя изобилия восхитительной женственности, ничем не прикрытые тела первых красавиц Египта и окрестностей Ирокезов младший только мычал от страсти. Он наливался кровью, становясь, все больше и больше похожим на носорога.
Женщин было настолько много, а красота их так притягательна, что он застыл в нерешительности — с кого начать? Краем глаза он увидел, что отец шагнул вперед. Тот все решил сам. Ощутив под руками ласковость кожи, он подумал:
— «Ах!»
Но мысль эта была мимолетна, она пропала, едва возникнув. С другого конца зала до него донеслись полные любовной истомы стоны женщин над которыми трудился его сын, вкладывая в любовь весь энтузиазм молодого, диетически накормленного тела.
Ирокезов-старший выдохнул воздух, и все кругом завертелось…
Так были зачаты 300 спартанцев.
Сорок восьмая история. Храм Артемиды
Пятьдесят четвертая история. Остров Пасхи
Пока тот опорожнял его, Ирокезов старший, сорвав с крюка тушу начал пластать её ножом. Из-под него толстыми ломтями валилась розовая ветчина, летели куски сала.
Уложив ветчину на пшеничную лепешку, Ирокезов-старший зажмурив глаза вонзил зубы в свиную мякоть. На лице отца было написано такое удовольствие, что Ирокезов-младший сам счастливо засмеялся:
— Живем, батя!
— Жить, сынок, начнем вечером!
Через час, когда Ирокезовы заедали съеденное густой сметаной, сверху робко спустился старик.
— Светлейшие, ваша воля исполнена!
Подталкивая в спину сексуально уполномоченного, Ирокезовы поднялись в верхнюю залу. Перед их глазами разливалось море женской красоты: одетые в шелка и бархат, украшенные драгоценными камнями, пахнущие как сотня парфюмерных лавок, вдоль стен стояли жены Фараона. Первое впечатление от увиденного, высказал Ирокезов старший:
— А у фараона-то губа не дура…
Они обошли строй женщин и пожираемые сотнями восторженных глаз остановились в центре зала. Хотя Ирокезовых было весьма трудно смутить, но в эти минуты они испытывали именно это чувство. Оба думали об одном и том же — как им управиться с полутысячей женщин? Из затруднения их вывел сексуально уполномоченный. Он подал знак, и драпировка на одной из стен стала расходиться в стороны. За красочными полотнищами Ирокезовы увидели продолжение зала. Вдоль всех стен стояли деревянные конструкции, прикрытые богатыми покрывалами.
— Эротические качели Фараона! — провозгласил старик. Ирокезовы подошли поближе. Качели были построены со знанием дела и любовно украшена затейливой резьбой. Сложные рычаги, толстые медные пружины создавали впечатление мощи Египетской науки и техники.
— Глазу приятно. — отметил Ирокезов-старший, освобождаясь от одежды. Сын его ничего не сказал. Повернувшись он увидел, как женщины с волнующим душу и тело смехом рассаживались на качелях. С тихим шорохом там падал шелк, словно бабочки упархивали и скрывались в полутьме кружевные накидки…
Видя изобилия восхитительной женственности, ничем не прикрытые тела первых красавиц Египта и окрестностей Ирокезов младший только мычал от страсти. Он наливался кровью, становясь, все больше и больше похожим на носорога.
Женщин было настолько много, а красота их так притягательна, что он застыл в нерешительности — с кого начать? Краем глаза он увидел, что отец шагнул вперед. Тот все решил сам. Ощутив под руками ласковость кожи, он подумал:
— «Ах!»
Но мысль эта была мимолетна, она пропала, едва возникнув. С другого конца зала до него донеслись полные любовной истомы стоны женщин над которыми трудился его сын, вкладывая в любовь весь энтузиазм молодого, диетически накормленного тела.
Ирокезов-старший выдохнул воздух, и все кругом завертелось…
Так были зачаты 300 спартанцев.
Сорок восьмая история. Храм Артемиды
При всех своих отличиях от обычного человека Ирокезов-младший в одном походил на всех представителей рода человеческого — он хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Не заботясь о своей красоте и интеллекте он пренебрегал уловками человеческого разума, приукрашивавшего тело драгоценностями, а ум — почерпнутыми из книг мудростями.
Но когда речь заходила о силе и могуществе, Ирокезов младший прилагал все усилия, чтоб окружающие считали его всемогущим. Более всего он хотел бы походить на какое-нибудь стихийное бедствие. По молодости лет герой пробовал подражать урагану: в раздражении сильно сопел, шумно рыгал, изображая гром, но хотя это и пугало окружающих до содрогания большого удовлетворения не получал. Ему хватало ума понимать, что все это — дешевая подделка.
Однако, однажды Судьба забросила его в Новый Свет, где он и понял, что только тут он может найти то, что безуспешно искал в Евразии. Едва он увидел первого курящего индейца, то понял, что проблема уже решена. Научившись курить, он без всякого напряжения становился родственником любой огнедышащей горе и свойственником землетрясениям и оползням. Так, держа трубку в зубах, с мешком табачной рассады за плечами он появился в Греции.
Ирокезов-старший, надо сказать, неодобрительно отнесся к увлечению сына.
— Кушай морковь, — говорил он ему, — и это сделает тебя мощным, как еще не известное науке животное!
Но сын не слушал отца и продолжал смолить трубку за трубкой, наводя ужас на окружающих…
В то замечательное время Ирокезовы избрали своей резиденцией прекрасный Греческий город Эфес. Хотя их присутствие и приносило некоторое беспокойство жителям (это случалось, когда у Ирокезова — старшего начинался запой и он, в пьяном виде, обуреваемый всевозможными пороками, стремился к осквернению храмов), они все же терпимо относились к Ирокезовым. Их присутствие в городе давало полную гарантию от каких-либо неприятностей со стороны неприятелей. Уверенность в этом была настолько велика, что жители города своими руками разрушили городские стены и построили из этого материала храм Артемиды, ставший одним из Чудес Света. Правда и тут Ирокезов-старший вмешался в дела строительства. Первоначально жители города хотели строить храм Весты, где все жрицы должны были быть сплошь девственницами, но Ирокезов-старший воспротивился:
— Это все до первого запоя, — пояснил он. — О вашей же репутации забочусь!
Храм получился на славу!
Со всех сторон потекли к нему паломники, желавшие увидеть одно из чудес света — это наверняка и Великих Ирокезовых — это если повезет. Все было бы хорошо, если б не здоровье Ирокезова-младшего. Отец стал замечать, что сын его желтеет, а по ночам его душит сухой кашель.
— Брось курить — говорил отец сыну — а то пожелтеешь как китайский мандарин, или того хуже — как померанец…
— А-а-а. — беспечно махал рукой сын и выходил во двор, где его ждали приятели.
Не смотря на тяжелый характер Ирокезова-младшего, среди городской молодежи у него было много приятелей. Называя вещи своими именами должен сказать, что Ирокезов-младший был кумиром золотой молодежи. Трудно сказать чего было больше в чувствах его друзей — искреннего почтения, любви или страха, но герой в этом и не старался разобраться. Главное — ему было весело, а все остальное было не существенно. Любое чувство принималось им как должное.
Во дворе его ждали сыновья начальника городской стражи, Силькидорха, Кальций и Натрий, знаменитый городской банщик Сарпевул и жрец нового храма Герострат.
После отеческого внушения настроение у Ирокезова-младшего было пасмурным. Он хмуро оглядел друзей, недружелюбно осведомился:
— Месяц у нас какой нынче?
— Месяца пока не видно, — сказал младший из Силькидорхов, Кальций.
— Дурак!
— Сентябрь! — вспомнил Герострат.
— А день какой?
— Пятница.
— Ладно. Будем мой день рождения отмечать. Эй ты, недомерок — Ирокезов младший посмотрел на Кальция. — Ну-ка беги за подарками. И сестру не забудь.
Сарпевул сам, без напоминания, побежал в баню и вернулся, катя перед собой бочку пива.
— Сколько же тебе сегодня стукнет-то?
Все еще мрачный, Ирокезов сказал:
— За такие вопросы я тебе сейчас сам так дам…
— Охота тебе еще меня бить — схитрил Сарпевул, — еще аппетит потеряешь. Ты б пивком развлекся.
Через полчаса, когда рабы накрыли столы, появился Кальций. Он тащил позолоченные доспехи своего отца.
— Поздравляем с днем рождения, — жалобно сказал он — Желаем счастья в личной жизни.
— И в личной жизни, значит, то же? — поинтересовался Ирокезов-младший. Он встал с места и несколько раз обошел вокруг Кальция.
— Ты, метр с кепкой, ты почему сестру не привел? А?
Кальций побледнел, чувствуя неизбежность расплаты.
— Отец, — забормотал он. — Отец, понимаешь, её замуж выдал, как водиться… Ты уж…
Ирокезов-младший еще походил вокруг Кальция и переспросил для верности.
— Выдал, значит, сестру-то? Вы-ы-ыдал! У-у-у-у предатель!
Он развел руками, но бить младшего Силькидорха не стал, только плюнул тому на штаны.
Не веря в такую удачу — за дружбу с Ирокезовым-младшим часто приходилось расплачиваться своими боками — Кальций поднял голову и увидел садящихся за стол гостей.
Все ели и пили, но чувствовалось, что праздник не задался. Душой любого сборища всегда был Ирокезов-младший, а как раз сегодня он не был расположен к веселью, да и вся эта кутерьма с днем рождения была им затеяна не веселья ради, а чтоб разогнать тоску навеянную папашиными словами.
После каждой перемены Ирокезов младший ворчал:
— Мандарин, померанец….
И топил темное чувство тоски большими глотками черного Баварского пива.
Видя сумрачность своего кумира, поначалу и гости вели себя сдержанно, однако, изобилие пива и доброго кипрского вина сделало свое дело. Сперва Кальций, а затем и Натрий набравшись вина сверх меры завели песню, восхваляющую мужские и воинские доблести юбиляра. Кончиться это могло либо смехом, либо кровью. Сарпевул пристально следил за Ирокезовым, рассчитывая при первых же признаках недовольства броситься за Ирокезрвым старшим. Ведь кто-то должен будет унять избиение и водворить мир под оливами? Сам Сарпевул это сделать не рисковал. Он считал, что его голова чертовски симпатична и самое подходящее место для неё — у него на плечах. Как раз посредине. Он ждал ужаса, однако ничего страшного не произошло, ибо неожиданное не бывает страшным.
Ирокезов младший смотрел на братьев сперва неодобрительно, но затем взгляд его смягчился. Их пьяные ужимки напомнили ему семейку орангутангов с Суматры — лет 150 назад они были там с папашей, вместе с экспедицией Сндбада-морехода. Потом он улыбнулся и стал хохотать.
Сарпевул вздохнул с облегчением — пронесло, но судьба распорядилась иначе. Смех Ирокезова внезапно перешел в кашель. Он кашлял и кашлял. Крупные капли пота выступили у него на лбу, глаза начали вылезать из орбит. Рывком он опрокинул стол. Гости бросились в рассыпную. Разом протрезвевшие братья Силькидорхи бросились за папашей. Ирокезов старший выскочил во двор в нижнем белье — братья подняли его из постели.
Кашель сгибал сына пополам. Запрокинув его голову назад, отец влил в сына чашу критского и снял приступ. Подняв сына на руки он вошел в дом, а через минуту во двор вылетили все курительные принадлежности — три трубки и пол мешка табака. Из дома донесся рев Ирокезова старшего:
— Еще одна трубка табаку, и если ты не помрешь от неё сам, я своими руками отправлю тебя в преисподнюю…
Отец шутить не любил. Присутствие на семейной сцене в планы гостей не входило, и они поспешили уйти. Герострат, шедший последним, воровато оглядевшись, ухватил узелок с табаком и исчез в темноте.
Через несколько минут он вошел в храм. Герострат был молод, и мысли его были полны тщеславия. Понимая, что никогда ему не сравниться со своим кумиром он надеялся, что станет ближе к нему, если переймет кое-какие его привычки.
Теперь случай давал ему в руки уникальную возможность. Набив трубку Герострат поджег табак и сделал первую затяжку.
Курильщики знают, что такое первая затяжка…
Приступ кашля свалил Герострата. В глазах поплыли колонны храма, тело судорожно прыгало по коврам, пытаясь унять кашель. В первую же секунду Герострат выпустил трубку из рук и горящие угли покатились на ковер. Когда, наконец, он прокашлялся и открыл глаза, слезящиеся от дыма, зал был охвачен пламенем — горели ковры и стены.
В страхе от содеянного, Герострат выскочил из него, как раз в руки храмовой стражи.
— Я хотел славы. Я хотел быть как он.. — кричал он деловито вязавшим у руки стражникам, но они не требовали объяснений. Им было не до того. Нужно было спасать храм.
Так был сожжен храм Артемиды в Эфесе…
Но когда речь заходила о силе и могуществе, Ирокезов младший прилагал все усилия, чтоб окружающие считали его всемогущим. Более всего он хотел бы походить на какое-нибудь стихийное бедствие. По молодости лет герой пробовал подражать урагану: в раздражении сильно сопел, шумно рыгал, изображая гром, но хотя это и пугало окружающих до содрогания большого удовлетворения не получал. Ему хватало ума понимать, что все это — дешевая подделка.
Однако, однажды Судьба забросила его в Новый Свет, где он и понял, что только тут он может найти то, что безуспешно искал в Евразии. Едва он увидел первого курящего индейца, то понял, что проблема уже решена. Научившись курить, он без всякого напряжения становился родственником любой огнедышащей горе и свойственником землетрясениям и оползням. Так, держа трубку в зубах, с мешком табачной рассады за плечами он появился в Греции.
Ирокезов-старший, надо сказать, неодобрительно отнесся к увлечению сына.
— Кушай морковь, — говорил он ему, — и это сделает тебя мощным, как еще не известное науке животное!
Но сын не слушал отца и продолжал смолить трубку за трубкой, наводя ужас на окружающих…
В то замечательное время Ирокезовы избрали своей резиденцией прекрасный Греческий город Эфес. Хотя их присутствие и приносило некоторое беспокойство жителям (это случалось, когда у Ирокезова — старшего начинался запой и он, в пьяном виде, обуреваемый всевозможными пороками, стремился к осквернению храмов), они все же терпимо относились к Ирокезовым. Их присутствие в городе давало полную гарантию от каких-либо неприятностей со стороны неприятелей. Уверенность в этом была настолько велика, что жители города своими руками разрушили городские стены и построили из этого материала храм Артемиды, ставший одним из Чудес Света. Правда и тут Ирокезов-старший вмешался в дела строительства. Первоначально жители города хотели строить храм Весты, где все жрицы должны были быть сплошь девственницами, но Ирокезов-старший воспротивился:
— Это все до первого запоя, — пояснил он. — О вашей же репутации забочусь!
Храм получился на славу!
Со всех сторон потекли к нему паломники, желавшие увидеть одно из чудес света — это наверняка и Великих Ирокезовых — это если повезет. Все было бы хорошо, если б не здоровье Ирокезова-младшего. Отец стал замечать, что сын его желтеет, а по ночам его душит сухой кашель.
— Брось курить — говорил отец сыну — а то пожелтеешь как китайский мандарин, или того хуже — как померанец…
— А-а-а. — беспечно махал рукой сын и выходил во двор, где его ждали приятели.
Не смотря на тяжелый характер Ирокезова-младшего, среди городской молодежи у него было много приятелей. Называя вещи своими именами должен сказать, что Ирокезов-младший был кумиром золотой молодежи. Трудно сказать чего было больше в чувствах его друзей — искреннего почтения, любви или страха, но герой в этом и не старался разобраться. Главное — ему было весело, а все остальное было не существенно. Любое чувство принималось им как должное.
Во дворе его ждали сыновья начальника городской стражи, Силькидорха, Кальций и Натрий, знаменитый городской банщик Сарпевул и жрец нового храма Герострат.
После отеческого внушения настроение у Ирокезова-младшего было пасмурным. Он хмуро оглядел друзей, недружелюбно осведомился:
— Месяц у нас какой нынче?
— Месяца пока не видно, — сказал младший из Силькидорхов, Кальций.
— Дурак!
— Сентябрь! — вспомнил Герострат.
— А день какой?
— Пятница.
— Ладно. Будем мой день рождения отмечать. Эй ты, недомерок — Ирокезов младший посмотрел на Кальция. — Ну-ка беги за подарками. И сестру не забудь.
Сарпевул сам, без напоминания, побежал в баню и вернулся, катя перед собой бочку пива.
— Сколько же тебе сегодня стукнет-то?
Все еще мрачный, Ирокезов сказал:
— За такие вопросы я тебе сейчас сам так дам…
— Охота тебе еще меня бить — схитрил Сарпевул, — еще аппетит потеряешь. Ты б пивком развлекся.
Через полчаса, когда рабы накрыли столы, появился Кальций. Он тащил позолоченные доспехи своего отца.
— Поздравляем с днем рождения, — жалобно сказал он — Желаем счастья в личной жизни.
— И в личной жизни, значит, то же? — поинтересовался Ирокезов-младший. Он встал с места и несколько раз обошел вокруг Кальция.
— Ты, метр с кепкой, ты почему сестру не привел? А?
Кальций побледнел, чувствуя неизбежность расплаты.
— Отец, — забормотал он. — Отец, понимаешь, её замуж выдал, как водиться… Ты уж…
Ирокезов-младший еще походил вокруг Кальция и переспросил для верности.
— Выдал, значит, сестру-то? Вы-ы-ыдал! У-у-у-у предатель!
Он развел руками, но бить младшего Силькидорха не стал, только плюнул тому на штаны.
Не веря в такую удачу — за дружбу с Ирокезовым-младшим часто приходилось расплачиваться своими боками — Кальций поднял голову и увидел садящихся за стол гостей.
Все ели и пили, но чувствовалось, что праздник не задался. Душой любого сборища всегда был Ирокезов-младший, а как раз сегодня он не был расположен к веселью, да и вся эта кутерьма с днем рождения была им затеяна не веселья ради, а чтоб разогнать тоску навеянную папашиными словами.
После каждой перемены Ирокезов младший ворчал:
— Мандарин, померанец….
И топил темное чувство тоски большими глотками черного Баварского пива.
Видя сумрачность своего кумира, поначалу и гости вели себя сдержанно, однако, изобилие пива и доброго кипрского вина сделало свое дело. Сперва Кальций, а затем и Натрий набравшись вина сверх меры завели песню, восхваляющую мужские и воинские доблести юбиляра. Кончиться это могло либо смехом, либо кровью. Сарпевул пристально следил за Ирокезовым, рассчитывая при первых же признаках недовольства броситься за Ирокезрвым старшим. Ведь кто-то должен будет унять избиение и водворить мир под оливами? Сам Сарпевул это сделать не рисковал. Он считал, что его голова чертовски симпатична и самое подходящее место для неё — у него на плечах. Как раз посредине. Он ждал ужаса, однако ничего страшного не произошло, ибо неожиданное не бывает страшным.
Ирокезов младший смотрел на братьев сперва неодобрительно, но затем взгляд его смягчился. Их пьяные ужимки напомнили ему семейку орангутангов с Суматры — лет 150 назад они были там с папашей, вместе с экспедицией Сндбада-морехода. Потом он улыбнулся и стал хохотать.
Сарпевул вздохнул с облегчением — пронесло, но судьба распорядилась иначе. Смех Ирокезова внезапно перешел в кашель. Он кашлял и кашлял. Крупные капли пота выступили у него на лбу, глаза начали вылезать из орбит. Рывком он опрокинул стол. Гости бросились в рассыпную. Разом протрезвевшие братья Силькидорхи бросились за папашей. Ирокезов старший выскочил во двор в нижнем белье — братья подняли его из постели.
Кашель сгибал сына пополам. Запрокинув его голову назад, отец влил в сына чашу критского и снял приступ. Подняв сына на руки он вошел в дом, а через минуту во двор вылетили все курительные принадлежности — три трубки и пол мешка табака. Из дома донесся рев Ирокезова старшего:
— Еще одна трубка табаку, и если ты не помрешь от неё сам, я своими руками отправлю тебя в преисподнюю…
Отец шутить не любил. Присутствие на семейной сцене в планы гостей не входило, и они поспешили уйти. Герострат, шедший последним, воровато оглядевшись, ухватил узелок с табаком и исчез в темноте.
Через несколько минут он вошел в храм. Герострат был молод, и мысли его были полны тщеславия. Понимая, что никогда ему не сравниться со своим кумиром он надеялся, что станет ближе к нему, если переймет кое-какие его привычки.
Теперь случай давал ему в руки уникальную возможность. Набив трубку Герострат поджег табак и сделал первую затяжку.
Курильщики знают, что такое первая затяжка…
Приступ кашля свалил Герострата. В глазах поплыли колонны храма, тело судорожно прыгало по коврам, пытаясь унять кашель. В первую же секунду Герострат выпустил трубку из рук и горящие угли покатились на ковер. Когда, наконец, он прокашлялся и открыл глаза, слезящиеся от дыма, зал был охвачен пламенем — горели ковры и стены.
В страхе от содеянного, Герострат выскочил из него, как раз в руки храмовой стражи.
— Я хотел славы. Я хотел быть как он.. — кричал он деловито вязавшим у руки стражникам, но они не требовали объяснений. Им было не до того. Нужно было спасать храм.
Так был сожжен храм Артемиды в Эфесе…
Пятьдесят четвертая история. Остров Пасхи
В который уж раз, Ирокезовы, оставив за спиной уют кривых Амстердамских улочек, ушли в НЕВЕДОМОЕ.
Туманным утром в мае 1828 года они без особого шума отплыли на поиски приключений.
На этом настоял Ирокезов младший. Его папенька тоже был не прочь еще раз испытать судьбу на прочность, но он настаивал на сухопутном пути.
Ирокезов-же младший желал путешествовать только морем.
— Ты подумай, папенька! — убеждал он отца. — Ну пойдем мы пешие. Так ведь сколько уже хожено-перехожено! Нового все одно ничего не увидим — пыль, трава, ну домов сотню-другую… А вода..
Тут он жмурился, словно сытый кот.
— Вода, это совсем другое дело.
Ирокезов старший отвечал на это:
Характер твой, сынок, за последние триста лет сильно испортился. Что ни слово — все поперек отцовского… Ну скажи мне, чем же вода лучше? Хлябь ведь, не твердь.
— Я тебя, папенька отлично понимаю, — перебивал его сын. — Ты ведь воду с тех пор не любишь, как во время крещения Руси чуть в Днепре не утонул. Но не всегда же тонуть. Чего воды бояться? Там прохладно, и, что самое главное, полная неизвестности впереди.
Он зажмурился, представляя как все будет, и живописал.
— Поставим парус, и куда ветром занесет, туда и прибудем… Ты знаешь, какие наслаждения на море можно испытать? Неземные!
Ирокезов старший шевелил бровями с таким видом, словно у него было что сказать, только он оставит свои возражения до другого раза.
— Вот вы папенька завсегда ворчать начинаете, как куда идти соберемся — «Да нечего там делать, да в гробу я это все видал. Все уже видано-перевидано». А тут так не скажешь — кто знает, куда нас волной да ветром занесет?
Он запнулся и добавил для убедительности.
— Роза ветров, понимаешь ли…
Капля долбит камень. Ирокезов-младший нудил, нудил и в конце концов папаша сдался. Махнув рукой на сына, он сказал только.
— Твое упрямство, сынок, уже было причиной некоторых несчастий, и, без всякого сомнения, станет причиной еще очень многих. Говорят, что со временем люди умнеют. Тебя это, видимо не касается. Тебе нужна хорошая взбучка.
Ирокезов младший для видимости согласился и спустя три дня утренний бриз потащил семейную лодку из Амстердамской гавани в любезное его сердцу «неведомое»
Верный своему фатализму Ирокезов младший закутался в одеяло и уснул. Ирокезов-же старший сел на корму дышать свежим воздухом. Скрипела мачта, хлопал парус, ветер посвистывал в щелях между бочек с солониной… Баркас несся вперед, рассеивая справа и слева от себя тучи брызг.
Некоторое время Ирокезов старший покачиваясь как китайский болванчик, наблюдал как скрываются за горизонтом шпиль ратуши и мачты кораблей, стоящи в гавани Амстердама, а когда город и мачты скрылись за горизонтом он, достав зрительную трубу, начал разглядывать горизонт.
Горизонт был пуст, как дыра.
Пуст так же, как был пуст в тот день, когда Господь отделил твердь от хляби и задумался что же делать дальше…
Ирокезову стало грустно.
— Отчего же это мне так тягостно? — начал размышлять Ирокезов папа. — Отчего это у меня такое нездоровое томление на душе?
Несколько минут он размышлял над причинами обуявшей его тоски, но ничего не придумал и совсем расстроился.
Сын спал.
Можно было бы, конечно разбудить его и подраться, но подумал он отложил этот вариант «на потом». Более интересной он признал мысль о рыбной ловле.
Вскрыв бочонок с солониной он насадил кусок мяса на хороший кованый крюк и и опустил снасть в море… Минут десять он держал веревку в руке, ожидая, что вот-вот она дернится, суля либо диетический завтрак, либо, на худой конец, развлечение, но ожидания не сбылись….
Тогда привязав веревку к носу лодки, но не утратив оптимизма, сел рядом. Улыбаясь, он представлял какое, вероятно, странное зрелище представляет собой кусок солонины, стремительно летящей над морским дном. Он даже почувствовал желание нырнуть и полюбоваться этим, но опять передумал. Гораздо забавнее было представлять это мысленно. Прикрыв глаза, он вьявь увидел, как стремительно летит во тьме кусок солонины и как, сужая круги, подкрадывается к нему черная, почти невидимая в морской глубине громадная тень…
Когда лодку рвануло, Ирокезов старший удовлетворенно хмыкнул. Если он и спал, то сон оказался в руку.
Канат натянулся. Лодка даже немного просела. Ирокезов старший ухватился за нее рукой, пробуя приподнять, но натянутая как струна она не поддалась.
— Здорова, верно, — подумал Ирокезов. Несколько минут он пробовал бороться с рыбиной, но где там. Рыба была сильна как стихия…
А в остальном рыба вела себя примерно. Не ныряла, не металась из стороны в сторону. Поняв, что с ней ему не совладать Ирокезов старший потерял к ней всякий интерес — с какой, скажите, стати, обращать внимание на то, что тебе недоступно и даже невидимо. Сперва он даже хотел обрезать веревку, но тот факт, что рыба тащила лодку в ту же сторону, куда ее гнал ветер, утешила его. Не желая долго оставаться на воде, он рассчитывал, что вместе с рыбиной они быстрее доберутся до цели, какой бы странной и далекой она не была.
Почти так и случилось.
Только произошло это не через 2–3 дня, как на это рассчитывал Ирокезов старший, а только месяц спустя. Все это время лодка непрерывно двигалась к югу, оставляя за собой градус за градусом, параллель за параллелью.
Однажды утором Ирокезов старший проснулся от неприятного сна. Ему приснилось, что он участвует в соревнованиях по поднятию тяжестей и вдруг громадная горячая гиря упала ему на грудь, сдерживая дыхание. Он попытался сдвинуть ее, но не мог. Гиря становилась все тяжелее и тяжелее и… он наконец проснулся.
Когда он открыл глаза, гири у него на груди, конечно, не оказалось, Душный тропический зной окружал лодку трепещущим маревом, а в дрожащем мареве виднелся торчащий из моря остров. Истосковавшийся Ирокезов старший водил глазами по острову, словно языком по леденцу.
— Ух ты.. — раздалось за спиной Ирокезова старшего. — Знамение….
Это сын проснулся и увидел остров. Сев за весла он уверенными взмахами повел лодку к острову. Миновав полосу прибоя, он прямо с лодки прыгнул в бурлящие волны.
— Вода хороша… — сообщил он, отцу вынырнув на поверхность. Тот укоризненно покачал головой.
— Кто другой на твоем месте земле бы радовался, а ты «Вода! Вода!»
Осторожно, стараясь не перевернуть лодку, он спустил с лодки одну ногу, потом другую. С легким кряхтением он расправил уставшие члены, утвердившись на дне обеими ногами. Вода тут доходила до пояса. Секунду подумав он упал в воду. Высунув голову, сообщил сыну.
— Если что и есть хорошего в твоей воде, так это то, что она около берега…
Сын не стал спорить.
Приятно мокрые они вытащили лодку на берег. В десяти шагах впереди из белого песка торчали пальмы, дальше от берега их окружал густой подлесок, в котором Ирокезов младший тут же затерялся как вошь в шерсти.
— Бананы! — донесся его голос.
— Все бы тебе жрать, — с неудовольствием крикнул в ответ папаша, хотя и сам был не прочь разбавить надоевшую солонину фруктами — О душе бы лучше подумал…
Сын не замедлил отозваться.
— Во первых не жрать, папенька, а от цинги спасаться, а во вторых — с чего ты взял, что я о душе не думаю? Знал бы ты, как она у меня бананам радуется!
Сбросив с плеч усталость морского путешествия, Ирокезовы направились к высившемуся посреди острова жерлу вулкана.
Дорога шла через лес. Они не придерживались никакой из тропинок, изредка пересекавших чащу в разных направлениях, и шли напролом. Разнообразие растений тут радовало не только глаз, нои брюхо.
Это был даже не лес — райский сад. Апельсиновые деревья стояли рядом с финиковыми пальмами, бананы светились желтыми пятнами на фоне манговых деревьев. То сдесь, то там около небольших озер и нешироких ручьев заманчиво краснели какие-то ягоды.
— Ну, что, папенька, — набив полный рот бананово-апельсиновой-абрикосовой массой спросил Ирокезов младший — стоило ли ради этого морем плыть?
Папаша, запрудивший своим телом какой-то случившийся рядом ручей и превративший его в крошечное озеро аж поперхнулся.
— Опять ты за свое… Мог бы я тебя понять, еслиб ты сейчас морскую капусту жевал, а то ведь жрешь то все плоды земные… У турецкого султана сад не хуже, а в Версале ко всему прочему еще и приличное общество… Так-то вот.
Он наклонил куст и губами сгреб в себя пригоршню ягод.
— Еслиб только в этом дело то и идти надо было бы в Париж или в Константинополь.
Ирокезов младший очень уважавший французских монархов за утонченность сказал:
— Да. Версаль… Там нравы, конечно…
— Там и фрукты, — вернул его к разговору папаша.
— С твоей-то рожей только Версалям шляться, — нашелся сын. — Посмотри-ка на себя. Зарос-то как…
Ирокезов посмотрел вниз. Озеро не было зеркально гладким, но он себя и тат знал. Правда у знакомого с детства лица откуда-то появилась борода.
— А что? Нормально. А побриться — так и вообще отлично!
Он вышел из воды, встряхнулся. Зажав бороду в кулак, выжал ее.
— Вообще-то я в таком виде к кому только не ходил… И ничего. Принимали.
— А к графьям ходил?
— Ходил.
— А к графиням?
Ирокезов старший подумал и признался.
— Нет, к графиням в таком виде как-то не доводилось.
— Вот тот-и оно.. — грустно вздохнул сын, вспомнив давнюю свою Парижскую знакомую Жуавиз де Монсекарн. — А может, ты и прав был. Чего это мы сюда приперлись?
Они продолжили путь, только теперь Ирокезов младший погрустнев шел чуть позади отца.
— Всю душу растравил, — ворчал отец — Версаль ему теперь подавай, графинь… Сам-то на кого похож?
Сын в ответна упреки только вздыхал. Наслушавшись вздохов, отец смягчился.
— Поживем тут, осмотримся, придумаем что-нибудь… Раз земля есть, то и удовольствия будут. Нормальные земные удовольствия.
Погруженные в воспоминания они вскоре перестали обращать внимание на фруктовое изобилие вокруг себя, а потом как-то сразу в глаза полезли возделанные поля, на которых произрастал маис, батат и маниока.
— Вот и тут люди живут, — утешил отец сына — А раз люди есть то и брадобреев найти среди них можно.
Он хохотнул и добавил.
— И графьев и графинь и наливки графин…
Они вышли к озеру и пошли по берегу. Загребавший босыми ногами теплый песок Ирокезов младший извлек из него шляпу явно европейского покроя.
— Эй, папенька! Тут след белого человека!
Ироккезов старший осмотрел находку и пренебрежительно бросил ее в о воду.
— Не графская это шляпа. Твой брат, морячок какой-то бедствует… Открыватель земель.
Бедствующего морячка они обнаружили неподалеку… Как это не странно, но он походил больше на жертву пожара, а не кораблекрушения. Под оторопелым взглядом оборванного и обгорелого моряка они пересекли то ли ручей, то ли небольшую речушку.
— Слушай, друг! Брадобреи тут у вас есть? — дружелюбно спросил Ирокезов-младший.
Матрос зачем-то поглядел на небо и сказал, видно обалдев и ничего не понимая в происходящем.
— Не, мужики, вы чего? Нету у нас никаких брадобреев. Отродясь не было, и сейчас нет. Сами что ли не видите — дико живем!
Он отчаянно махнул рукой. Было видно, что такая жизнь и самому ему надоела хуже горькой редьки.
— Зубов не чистим! Умываемся и то через раз, когда пьем. Нет у нас брадобреев! Нет и небудет!
— Будут, — успокоил его Ирокезов старший, голосом не обещавшим ничего хорошего. — Надо только поискать. Главное правильно вопрос поставить.
— Это как это?
— А вот это видел?
Он показал воспрянувшему духом морячку кулак.
— Да тут этим никого не удивишь, — отмахнулся тот от демонстрации. — Тут мордобой дело привычное. Одно слово — дикость.
— Ну, мордобой мордобою рознь, — туманно сказал Ирокезов младший. Матрос только плечами пожал.
— Ладно… Ты давно тут бедствуешь?
— Полгода почти
— Значит, кто тут что знаешь и кого где искать — тоже, — полувопросительно, полуутвердительно сказал папаша. Матрос опять пожал плечами.
— Да тут и нет ничего. Деревня вон там, — он показал рукой в сторону. — Вон там лес. Во-о-он гора огнедышащая. Вон море. Больше и нет ничего.
— А пещера с сокровищами? Тебе ее не показывали?
— Чего? — переспросил матрос. Он наклонился вперед, словно боялся ослышаться. — Чего?
— Пещеру с сокровищами. Нет? Ну, а ты твердишь все. Тут, брат много чего еще есть.
Ирокезов старший пошел в сторону деревни. Следом пошел ничего не понимавший сын. Догнав отца, спросил.
— Какая пещера? Какие сокровища? Кладоискатель нашелся…
— Какая пещера? Обычная. Раз есть гора, значит, есть и пещера. Сокровищ там, конечно, может и не быть…
Он обернулся и увидел, как матрос-погорелец побежал следом.
— Не люблю таких..
— Он теперь за нами хвостом ходить будет.
— Ну и пусть ходит. Нужен же нам провожатый.
Матрос догнал их и пошел, отставая на пару шагов.
— А вы-то как тут оказались. Потерпевшие что ли?
— Это от кого потерпевшие? — нахмурился Ирокезов младший. — Обычно от нас терпят..
— Крушение потерпевшие, — поправился матрос.
— Нет. Мы по собственной надобности путешествуем, — ответил Ирокезов старший укрепляя подозрения матроса. Опережая другие вопросы, что без сомнения висели у него на языке, сам спросил:
Туманным утром в мае 1828 года они без особого шума отплыли на поиски приключений.
На этом настоял Ирокезов младший. Его папенька тоже был не прочь еще раз испытать судьбу на прочность, но он настаивал на сухопутном пути.
Ирокезов-же младший желал путешествовать только морем.
— Ты подумай, папенька! — убеждал он отца. — Ну пойдем мы пешие. Так ведь сколько уже хожено-перехожено! Нового все одно ничего не увидим — пыль, трава, ну домов сотню-другую… А вода..
Тут он жмурился, словно сытый кот.
— Вода, это совсем другое дело.
Ирокезов старший отвечал на это:
Характер твой, сынок, за последние триста лет сильно испортился. Что ни слово — все поперек отцовского… Ну скажи мне, чем же вода лучше? Хлябь ведь, не твердь.
— Я тебя, папенька отлично понимаю, — перебивал его сын. — Ты ведь воду с тех пор не любишь, как во время крещения Руси чуть в Днепре не утонул. Но не всегда же тонуть. Чего воды бояться? Там прохладно, и, что самое главное, полная неизвестности впереди.
Он зажмурился, представляя как все будет, и живописал.
— Поставим парус, и куда ветром занесет, туда и прибудем… Ты знаешь, какие наслаждения на море можно испытать? Неземные!
Ирокезов старший шевелил бровями с таким видом, словно у него было что сказать, только он оставит свои возражения до другого раза.
— Вот вы папенька завсегда ворчать начинаете, как куда идти соберемся — «Да нечего там делать, да в гробу я это все видал. Все уже видано-перевидано». А тут так не скажешь — кто знает, куда нас волной да ветром занесет?
Он запнулся и добавил для убедительности.
— Роза ветров, понимаешь ли…
Капля долбит камень. Ирокезов-младший нудил, нудил и в конце концов папаша сдался. Махнув рукой на сына, он сказал только.
— Твое упрямство, сынок, уже было причиной некоторых несчастий, и, без всякого сомнения, станет причиной еще очень многих. Говорят, что со временем люди умнеют. Тебя это, видимо не касается. Тебе нужна хорошая взбучка.
Ирокезов младший для видимости согласился и спустя три дня утренний бриз потащил семейную лодку из Амстердамской гавани в любезное его сердцу «неведомое»
Верный своему фатализму Ирокезов младший закутался в одеяло и уснул. Ирокезов-же старший сел на корму дышать свежим воздухом. Скрипела мачта, хлопал парус, ветер посвистывал в щелях между бочек с солониной… Баркас несся вперед, рассеивая справа и слева от себя тучи брызг.
Некоторое время Ирокезов старший покачиваясь как китайский болванчик, наблюдал как скрываются за горизонтом шпиль ратуши и мачты кораблей, стоящи в гавани Амстердама, а когда город и мачты скрылись за горизонтом он, достав зрительную трубу, начал разглядывать горизонт.
Горизонт был пуст, как дыра.
Пуст так же, как был пуст в тот день, когда Господь отделил твердь от хляби и задумался что же делать дальше…
Ирокезову стало грустно.
— Отчего же это мне так тягостно? — начал размышлять Ирокезов папа. — Отчего это у меня такое нездоровое томление на душе?
Несколько минут он размышлял над причинами обуявшей его тоски, но ничего не придумал и совсем расстроился.
Сын спал.
Можно было бы, конечно разбудить его и подраться, но подумал он отложил этот вариант «на потом». Более интересной он признал мысль о рыбной ловле.
Вскрыв бочонок с солониной он насадил кусок мяса на хороший кованый крюк и и опустил снасть в море… Минут десять он держал веревку в руке, ожидая, что вот-вот она дернится, суля либо диетический завтрак, либо, на худой конец, развлечение, но ожидания не сбылись….
Тогда привязав веревку к носу лодки, но не утратив оптимизма, сел рядом. Улыбаясь, он представлял какое, вероятно, странное зрелище представляет собой кусок солонины, стремительно летящей над морским дном. Он даже почувствовал желание нырнуть и полюбоваться этим, но опять передумал. Гораздо забавнее было представлять это мысленно. Прикрыв глаза, он вьявь увидел, как стремительно летит во тьме кусок солонины и как, сужая круги, подкрадывается к нему черная, почти невидимая в морской глубине громадная тень…
Когда лодку рвануло, Ирокезов старший удовлетворенно хмыкнул. Если он и спал, то сон оказался в руку.
Канат натянулся. Лодка даже немного просела. Ирокезов старший ухватился за нее рукой, пробуя приподнять, но натянутая как струна она не поддалась.
— Здорова, верно, — подумал Ирокезов. Несколько минут он пробовал бороться с рыбиной, но где там. Рыба была сильна как стихия…
А в остальном рыба вела себя примерно. Не ныряла, не металась из стороны в сторону. Поняв, что с ней ему не совладать Ирокезов старший потерял к ней всякий интерес — с какой, скажите, стати, обращать внимание на то, что тебе недоступно и даже невидимо. Сперва он даже хотел обрезать веревку, но тот факт, что рыба тащила лодку в ту же сторону, куда ее гнал ветер, утешила его. Не желая долго оставаться на воде, он рассчитывал, что вместе с рыбиной они быстрее доберутся до цели, какой бы странной и далекой она не была.
Почти так и случилось.
Только произошло это не через 2–3 дня, как на это рассчитывал Ирокезов старший, а только месяц спустя. Все это время лодка непрерывно двигалась к югу, оставляя за собой градус за градусом, параллель за параллелью.
Однажды утором Ирокезов старший проснулся от неприятного сна. Ему приснилось, что он участвует в соревнованиях по поднятию тяжестей и вдруг громадная горячая гиря упала ему на грудь, сдерживая дыхание. Он попытался сдвинуть ее, но не мог. Гиря становилась все тяжелее и тяжелее и… он наконец проснулся.
Когда он открыл глаза, гири у него на груди, конечно, не оказалось, Душный тропический зной окружал лодку трепещущим маревом, а в дрожащем мареве виднелся торчащий из моря остров. Истосковавшийся Ирокезов старший водил глазами по острову, словно языком по леденцу.
— Ух ты.. — раздалось за спиной Ирокезова старшего. — Знамение….
Это сын проснулся и увидел остров. Сев за весла он уверенными взмахами повел лодку к острову. Миновав полосу прибоя, он прямо с лодки прыгнул в бурлящие волны.
— Вода хороша… — сообщил он, отцу вынырнув на поверхность. Тот укоризненно покачал головой.
— Кто другой на твоем месте земле бы радовался, а ты «Вода! Вода!»
Осторожно, стараясь не перевернуть лодку, он спустил с лодки одну ногу, потом другую. С легким кряхтением он расправил уставшие члены, утвердившись на дне обеими ногами. Вода тут доходила до пояса. Секунду подумав он упал в воду. Высунув голову, сообщил сыну.
— Если что и есть хорошего в твоей воде, так это то, что она около берега…
Сын не стал спорить.
Приятно мокрые они вытащили лодку на берег. В десяти шагах впереди из белого песка торчали пальмы, дальше от берега их окружал густой подлесок, в котором Ирокезов младший тут же затерялся как вошь в шерсти.
— Бананы! — донесся его голос.
— Все бы тебе жрать, — с неудовольствием крикнул в ответ папаша, хотя и сам был не прочь разбавить надоевшую солонину фруктами — О душе бы лучше подумал…
Сын не замедлил отозваться.
— Во первых не жрать, папенька, а от цинги спасаться, а во вторых — с чего ты взял, что я о душе не думаю? Знал бы ты, как она у меня бананам радуется!
Сбросив с плеч усталость морского путешествия, Ирокезовы направились к высившемуся посреди острова жерлу вулкана.
Дорога шла через лес. Они не придерживались никакой из тропинок, изредка пересекавших чащу в разных направлениях, и шли напролом. Разнообразие растений тут радовало не только глаз, нои брюхо.
Это был даже не лес — райский сад. Апельсиновые деревья стояли рядом с финиковыми пальмами, бананы светились желтыми пятнами на фоне манговых деревьев. То сдесь, то там около небольших озер и нешироких ручьев заманчиво краснели какие-то ягоды.
— Ну, что, папенька, — набив полный рот бананово-апельсиновой-абрикосовой массой спросил Ирокезов младший — стоило ли ради этого морем плыть?
Папаша, запрудивший своим телом какой-то случившийся рядом ручей и превративший его в крошечное озеро аж поперхнулся.
— Опять ты за свое… Мог бы я тебя понять, еслиб ты сейчас морскую капусту жевал, а то ведь жрешь то все плоды земные… У турецкого султана сад не хуже, а в Версале ко всему прочему еще и приличное общество… Так-то вот.
Он наклонил куст и губами сгреб в себя пригоршню ягод.
— Еслиб только в этом дело то и идти надо было бы в Париж или в Константинополь.
Ирокезов младший очень уважавший французских монархов за утонченность сказал:
— Да. Версаль… Там нравы, конечно…
— Там и фрукты, — вернул его к разговору папаша.
— С твоей-то рожей только Версалям шляться, — нашелся сын. — Посмотри-ка на себя. Зарос-то как…
Ирокезов посмотрел вниз. Озеро не было зеркально гладким, но он себя и тат знал. Правда у знакомого с детства лица откуда-то появилась борода.
— А что? Нормально. А побриться — так и вообще отлично!
Он вышел из воды, встряхнулся. Зажав бороду в кулак, выжал ее.
— Вообще-то я в таком виде к кому только не ходил… И ничего. Принимали.
— А к графьям ходил?
— Ходил.
— А к графиням?
Ирокезов старший подумал и признался.
— Нет, к графиням в таком виде как-то не доводилось.
— Вот тот-и оно.. — грустно вздохнул сын, вспомнив давнюю свою Парижскую знакомую Жуавиз де Монсекарн. — А может, ты и прав был. Чего это мы сюда приперлись?
Они продолжили путь, только теперь Ирокезов младший погрустнев шел чуть позади отца.
— Всю душу растравил, — ворчал отец — Версаль ему теперь подавай, графинь… Сам-то на кого похож?
Сын в ответна упреки только вздыхал. Наслушавшись вздохов, отец смягчился.
— Поживем тут, осмотримся, придумаем что-нибудь… Раз земля есть, то и удовольствия будут. Нормальные земные удовольствия.
Погруженные в воспоминания они вскоре перестали обращать внимание на фруктовое изобилие вокруг себя, а потом как-то сразу в глаза полезли возделанные поля, на которых произрастал маис, батат и маниока.
— Вот и тут люди живут, — утешил отец сына — А раз люди есть то и брадобреев найти среди них можно.
Он хохотнул и добавил.
— И графьев и графинь и наливки графин…
Они вышли к озеру и пошли по берегу. Загребавший босыми ногами теплый песок Ирокезов младший извлек из него шляпу явно европейского покроя.
— Эй, папенька! Тут след белого человека!
Ироккезов старший осмотрел находку и пренебрежительно бросил ее в о воду.
— Не графская это шляпа. Твой брат, морячок какой-то бедствует… Открыватель земель.
Бедствующего морячка они обнаружили неподалеку… Как это не странно, но он походил больше на жертву пожара, а не кораблекрушения. Под оторопелым взглядом оборванного и обгорелого моряка они пересекли то ли ручей, то ли небольшую речушку.
— Слушай, друг! Брадобреи тут у вас есть? — дружелюбно спросил Ирокезов-младший.
Матрос зачем-то поглядел на небо и сказал, видно обалдев и ничего не понимая в происходящем.
— Не, мужики, вы чего? Нету у нас никаких брадобреев. Отродясь не было, и сейчас нет. Сами что ли не видите — дико живем!
Он отчаянно махнул рукой. Было видно, что такая жизнь и самому ему надоела хуже горькой редьки.
— Зубов не чистим! Умываемся и то через раз, когда пьем. Нет у нас брадобреев! Нет и небудет!
— Будут, — успокоил его Ирокезов старший, голосом не обещавшим ничего хорошего. — Надо только поискать. Главное правильно вопрос поставить.
— Это как это?
— А вот это видел?
Он показал воспрянувшему духом морячку кулак.
— Да тут этим никого не удивишь, — отмахнулся тот от демонстрации. — Тут мордобой дело привычное. Одно слово — дикость.
— Ну, мордобой мордобою рознь, — туманно сказал Ирокезов младший. Матрос только плечами пожал.
— Ладно… Ты давно тут бедствуешь?
— Полгода почти
— Значит, кто тут что знаешь и кого где искать — тоже, — полувопросительно, полуутвердительно сказал папаша. Матрос опять пожал плечами.
— Да тут и нет ничего. Деревня вон там, — он показал рукой в сторону. — Вон там лес. Во-о-он гора огнедышащая. Вон море. Больше и нет ничего.
— А пещера с сокровищами? Тебе ее не показывали?
— Чего? — переспросил матрос. Он наклонился вперед, словно боялся ослышаться. — Чего?
— Пещеру с сокровищами. Нет? Ну, а ты твердишь все. Тут, брат много чего еще есть.
Ирокезов старший пошел в сторону деревни. Следом пошел ничего не понимавший сын. Догнав отца, спросил.
— Какая пещера? Какие сокровища? Кладоискатель нашелся…
— Какая пещера? Обычная. Раз есть гора, значит, есть и пещера. Сокровищ там, конечно, может и не быть…
Он обернулся и увидел, как матрос-погорелец побежал следом.
— Не люблю таких..
— Он теперь за нами хвостом ходить будет.
— Ну и пусть ходит. Нужен же нам провожатый.
Матрос догнал их и пошел, отставая на пару шагов.
— А вы-то как тут оказались. Потерпевшие что ли?
— Это от кого потерпевшие? — нахмурился Ирокезов младший. — Обычно от нас терпят..
— Крушение потерпевшие, — поправился матрос.
— Нет. Мы по собственной надобности путешествуем, — ответил Ирокезов старший укрепляя подозрения матроса. Опережая другие вопросы, что без сомнения висели у него на языке, сам спросил: