Страница:
Меня позабавили ее интонации. Знающая, уверенная в себе, четкая дама.
– Например?
– Мы могли совершить ошибку, применяя ваши таблицы поправок… Я бы хотела попросить вас проверить наши расчеты.
Я снова несколько мгновений внимательно смотрел на нее, потом перевел взгляд на Коя, который сидел на стуле с видом пай-мальчика, положив свои большие руки на колени, и слушал нас совершенно спокойно, не вставив ни слова. Любопытство мое имеет пределы, тем более про подобные поиски затонувших кораблей я знал довольно много разных историй. Но мне противно было думать о студентах, которые ожидали меня в коридоре, – уж слишком хороший выдался денек, чтобы тратить его на проверку их работ и на экзамен, сеньорита Сото – пусть и не красавица из-за формы носа в профиль – была необычайно привлекательна, хотя, возможно, именно этот дефект и прибавлял ей привлекательности, да и Кой мне, пожалуй, нравился. «Пуркуа па?» – вспомнил я название корабля французского полярника Шарко. Много времени это наверняка не отнимет, так что я согласился. Танжер Сото вынула из картонного тубуса несколько карт и разложила их на столе передо мной. Среди них я сразу увидел ксерокопию сферической карты из атласа Уррутии. Мне она была, разумеется, знакома, и когда-то я изучал ее с большим удовольствием.
Конечно, не столь великолепна, как карты Тофиньо, но все же прекрасно выгравирована сухой иглой по выколоченным и тщательно отполированным медным пластинам.
– Ну что ж, давайте взглянем, – сказал я. – Когда затонул корабль?
– В тысяча семьсот шестьдесят седьмом году.
В юго-восточных водах Испании. Координаты брались по пеленгу практически в тот момент, когда корабль затонул.
– Меридиан Тенерифе?
– Нет. Кадис.
– Значит, Кадис. – Я ободряюще улыбнулся ей, глядя на верхнюю часть карты, выискивая соответствующую масштабную линейку. – Обожаю этот меридиан. Прежний, разумеется. Есть в нем аромат утраченного прошлого, это все равно что Атлантида старика Птолемея. Вы понимаете, о чем я…
Я надел очки, чтобы видеть вблизи, и начал работать. Они так и не ответили мне, понимают ли они, о чем я, или нет Широту я определил сразу же, без особых трудностей – они вычислили ее достаточно точно. Вообще-то уже три тысячи лет финикийские мореплаватели знали, что высотой солнца в полдень или высотой звезд возле северного полюса над горизонтом в той или иной точке измеряется ее широта. Теперь это и ребенок может сделать. Разумеется, не всякий ребенок, а только тот, который имеет хоть какие-то познания в космографии.
– Вам повезло, что ваше кораблекрушение произошло в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году, – отметил я. – Случись это на сто лет раньше, с широтой особых проблем все равно бы не было, а вот с долготой тогда были большие сложности. Маттео Риччи, один из величайших картографов того времени, совершал ошибки до пяти градусов, производя измерения по меридиану Тенерифе… Тысяча пятьсот лет потребовалось земному шару, каким его представлял себе Птолемей, чтобы несколько уменьшиться в размерах… И происходило это очень медленно… Думаю, вам известно знаменитое высказывание Людовика Четырнадцатого, когда Пикар и Ля Ир на полтора градуса сократили карту Франции: «Мои картографы отобрали у меня больше земель, чем неприятель».
Над бородатым историческим анекдотом посмеялся только я один, но Танжер все-таки из вежливости улыбнулась. Очень интересно, подумал я, внимательно наблюдая за ней. Я снова потратил некоторое время, чтобы поточнее определить, что же она собой представляет, но сдался. Женщина – единственное живое существо, которому нельзя дать определение в двух последовательных фразах.
– Как бы то ни было, – продолжал я, – но Уррутии удалось сделать много уточнений; правда, чтобы приблизить испанскую гидрографию к реальности – более или менее, – пришлось все-таки ждать Тофиньо, который выполнил эту работу к концу восемнадцатого века… Ну ладно, посмотрим. Судя по всему, ваша широта вычислена точно, моя дорогая.
Видите? Действительно, получается тридцать две минуты. В общем, и картограф, и тот кабальеро, который делал вычисления, не ошиблись.
Я нарочно сказал «кабальеро», а не «дама», потому что перед своими студентками люблю играть роль эдакого отвратительного женоненавистника, хотя на самом деле это и не так. А еще мне хотелось узнать, располагает ли Танжер Сото свободным временем для того, чтобы обижаться на такого рода шутки. Однако она, видимо, не обиделась. Она посмотрела на своего спутника и сказала:
– Этот кабальеро – моряк.
Я посмотрел на Коя поверх очков с новым интересом.
– Моряк торгового флота? Очень приятно. Ваши и мои расчеты, в принципе, полностью совпадают.
Он ничего не ответил. Только несколько неловко улыбнулся и пару раз потрогал свой нос. Наклонившись над столом, Танжер показала на масштабную линейку в верхней части карты.
– С определением долготы проблем было побольше.
– Естественно. – Я откинулся на спинку своего профессорского кресла. – Пока морские часы Гаррисона и Берту не были усовершенствованы, а произошло это лишь ближе к концу восемнадцатого века, определение долготы представляло большую трудность для мореплавателей. Для широты хватало солнца и звезд; а для долготы оставался очень неточный метод Кассини – наблюдения покрытия звезд и планет лунным диском. Сейчас-то это можно сделать с помощью самых дешевых наручных часов, а когда Уррутия составлял свои карты, эта проблема еще не была полностью решена. Существовали маятниковые часы и секстанты, но не было по-настоящему надежного инструмента – точного хронометра, по которому определяются те пятнадцать градусов, что содержатся в каждом часе разницы между местным временем и временем нулевого меридиана…
Поэтому ошибки в долготе более значительны, чем в широте. Обратите внимание, до тысяча семисотого года не были известны истинные размеры Средиземного моря, Птолемей считал, что они составляют шестьдесят два градуса, а на самом деле это сорок два градуса.
Взглянув на нее, я позволил себе вздохнуть. Казалось, мои рассказы не произвели на нее никакого впечатления. Да и на Коя тоже. Вероятно, все это им было уже известно; но я же маэстро картографии, и они сами, по собственной воле, явились ко мне в кабинет. У каждого – своя роль, и ее следует исполнять наилучшим образом. Если этим двоим нужна моя помощь, они должны заплатить пошлину. Потешить мое самолюбие.
– Это представляется просто невероятным, не так ли? – Я позволил себе удовольствие добавить еще один изящный штрих к своей лекции:
– Когда я вижу, как школьник раскрашивает цветными карандашами контурную карту, я думаю, что испокон века человек, изобретая триангуляцию, рассчитывая наложение лунного диска и вычисляя склонение планет, изучал землю и морские берега, метр за метром измерял каждую неровность, и все ради того, чтобы начертить вот такие карты, которые мы сейчас видим. Мартин Кортес писал: «Поскольку путь сей весьма и весьма тяжек, поведать о нем словами, описать пером на бумаге было бы слишком трудно. И потому нанести путь сей на карту есть лучшее, что изобретательность человеческая приуготовила на подобный случай». Таким образом человек овладевал природой, таким образом стали возможны географические открытия и путешествия… При помощи лишь своего таланта и нескольких нехитрых приспособлений – магнитной стрелки, астролябии, квадранта, градштока, таблиц времен Альфонса Мудрого – человек начал описывать берега, отмечать опасности на бумаге, строить башни и маяки в нужных местах… – Я показал рукой назад, на стену, где висела карта-итинерарий: это, конечно, не образец точности, поскольку обозначались на ней дороги Римской империи и географию приносили в жертву военным и административным интересам, но все это они должны были понять по моему жесту. Я же продолжал:
– ., и делал это с такой изобретательностью и настойчивостью, что даже в наше время спутники передают съемки ландшафтов, которые были сотни лет назад описаны землепроходцами и мореплавателями. Эти люди прежде всего наблюдали и думали… Известна ли вам история Эратосфена?
Разумеется, я им ее рассказал. От начала до конца и не скупясь на подробности. Умный парень был этот киренец, заведовал Александрийской библиотекой. Он знал, что в Сиене есть интересный колодец – солнечные лучи достигают его дна только 20 – 22 июня; значит, колодец находился точно на тропике Рака, а с другой стороны, было известно, что расстояние до Александрии, расположенной на север от Сиены, составляет 5000 стадий. 21 июня в полдень Эратосфен измерил угловое склонение солнца, оно составило 7 градусов, одну пятидесятую часть земного меридиана. Отсюда нетрудно было вычислить окружность Земли – 250 000 стадий, то есть примерно 45 000 километров. Согласитесь, вполне неплохо, если знать, что реальная длина окружности составляет 40 000 километров. Погрешность менее 14 процентов – высокая точность, особенно если учитывать, что этот парень жил за два века до Рождества Христова.
– Вот поэтому я так люблю свою профессию, – закончил я.
На них мои рассказы по-прежнему не производили никакого впечатления, но я-то наслаждался.
Это правда – я обожаю свою профессию.
Дав им понять, кто есть кто, я решил вернуться к их вопросу.
– Итак, – сказал я, сделав необходимые вычисления, – позвольте вас поздравить. Как и вы, я получил один градус двадцать одну минуту западной долготы по Гринвичу…
– Тем серьезнее наша проблема, – ответила Танжер. – Там ничего нет.
Я посмотрел на нее с сожалением, опять же поверх очков, которые обладают дурным обыкновением сползать мне на кончик носа. Искоса взглянул я и на моряка. Его, судя по всему, не беспокоило то, что я, опершись подбородком на руку, изучал внимательнейшим образом стоявшую передо мной блондинку. Словно бы их связывали чисто профессиональные отношения. У меня зародились надежды.
– Боюсь, вам придется проверить координаты по Уррутии. Или же, как вы и предполагали, расширить район поисков… После снятия последних координат судно могло некоторое время дрейфовать или даже идти своим ходом, и только потом затонуло.
Шторм?
– Бой, – ответила она сухо. – С корсаром.
Какая прелесть, подумал я, просто классический случай. Шансов у этой парочки практически никаких. Но на лице моем эти мысли не отразились.
– А раз так, – сказал я со всей серьезностью, – между тем моментом, когда определялись координаты, и временем, когда судно затонуло, могло произойти много разных событий… И вряд ли у них были все условия, чтобы спокойно взять высоту солнца и определить пеленги. Думаю, что вас это ставит в довольно трудное положение.
Все это они наверняка знали до того, как явиться ко мне, потому что слова мои отнюдь не заставили их тревожиться больше, чем они тревожились до того. Он только посмотрел на нее, будто ждал реакции, но реакции не последовало. Танжер смотрела на меня так, как смотрят на врача, который успел познакомить клиента лишь с первой половиной диагноза Я разглядывал карту, надеясь, что мне придет в голову какая-нибудь идея. Я был нем и недвижим, как инвалид на паперти, хотя с тем же успехом мог бы насвистывать пасадобли или рисовать, держа кисть пальцами ног, или придумать что-нибудь еще.
– Как я полагаю, сомнений относительно того, что были использованы именно карты Уррутии, не существует, – предложил я новый ход. – Иначе возможны сильные расхождения с координатами, которые нам известны.
– Нет никаких сомнений, – сказала она, и я спросил себя: а испытывала ли эта замечательная дама хоть раз в своей жизни какие-нибудь сомнения?
Она продолжала:
– У нас имеются свидетельства непосредственных участников событий из числа членов экипажа.
– Вы уверены, что за исходный меридиан они принимали Кадис?
– Да, потому что никакой другой – Париж, Гринвич, Ферроль, Картахена – не дает совпадений с известным нам по описаниям местом гибели корабля. Это может быть только Кадис.
– Позволю себе выразить уверенность, что вы имеете в виду старый меридиан по Кадису, – тут я подпустил свою фирменную улыбочку. – Вы, разумеется, не могли спутать его с меридианом Сан-Фернандо, что бывает гораздо чаще, чем представляется возможным.
– Разумеется, нет.
– Так. Кадис.
Я серьезно раздумывал. Потом сказал:
– Я считаю вполне естественным, что вы рассказали мне только то, что сочли необходимым, к этому я отношусь с пониманием. Я уважаю сложность вашего положения. – Она выдержала мой взгляд с великолепным хладнокровием. – И все-таки, быть может, вы сочтете возможным предоставить мне некоторые дополнительные данные о корабле.
– Это была андалусская бригантина. Шла курсом на северо-восток.
– Под испанским флагом?
– Да.
– Кто арматор?
Я видел, что она колеблется. И если бы она не ответила, я бы перестал задавать вопросы и просто-напросто распрощался бы с ними, пустив в ход всю ту изощренную вежливость, о которой я упоминал выше. Нельзя же прийти и выпотрошить маэстро картографии, взамен предоставив ему лишь возможность полюбоваться на хорошенькое личико, да еще и отбирать одной рукой то, что показала другой.
Она не могла не прочесть этой мысли на моем лице, так как уже было совсем собралась что-то сказать.
Но нужные слова произнес Кой, до сих пор молчавший:
– Это был корабль иезуитов.
Я смотрел на него с большим чувством. Хороший он был парень, этот моряк. Думаю, что именно в это мгновение я и взял его сторону. Потом я взглянул на Танжер. Она кивнула с легкой, загадочной улыбкой, не то извиняясь, не то вступая со мной в сговор. Только красивой женщине хватает смелости улыбаться так в ту самую минуту, когда ты хотел выставить ее за дверь.
– Иезуиты, – повторил я.
Потом два раза медленно поднял и опустил голову, дегустируя полученную информацию. Это было хорошо. И даже замечательно. Чтобы насладиться такими минутами, человек, наверное, и становится картографом. Выигрывая время, я внимательно вглядывался в карту, чувствуя на себе два нетерпеливых взгляда. Я отсчитал тридцать секунд.
– Приглашайте меня пообедать, – сказал я наконец. – Вероятно, я заработаю на бутылку хорошего вина и на отличную еду.
Я отвел их в «Пекенья таберна», ресторан с мурсийской кухней, расположенный за аркой Сан-Хуан, возле реки. Я полностью расслабился, как матадор, которому некуда торопиться, и наслаждался их ожиданием, испытывая терпение обоих, – сначала аперитив, бутылка «Маркес де Рискаль», цена за которую превосходила всякую грань разумного, помидоры с перцем по-мурсийски, жареная кровь с луком и зелень. Они, по-моему, так ничего и не попробовали, но уж я-то отдал честь заведению.
Когда прошло достаточно времени, я сказал:
– Этот корабль вы и не могли найти по этим координатам: 37°32' широты и 1°21' восточной долготы по Кадису. По той простой причине, что его там никогда и не было.
Я заказал еще этих восхитительных помидоров по-мурсийски. Аппетит возбуждало и то, что они все время были перед глазами – в огромных глиняных мисках на стойке. Возбуждало меня и выражение лиц моих, с позволения сказать, сотрапезников, которое очень забавно менялось по мере того, как я раскусывал их орешек.
– У иезуитов была долгая картографическая традиция, – продолжил я, обмакивая хлеб в соус. – Сам Уррутия пользовался их помощью при составлении сферических карт… В любом случае научно-гидрографическая традиция Церкви идет издавна – первое упоминание о картографических работах мы находим в Деяниях апостолов; «И, вымерив глубину, нашли двадцать сажен».
Моя эрудиция не слишком их поразила, ясное дело, они теряли терпение. Он даже и не старался скрыть этого, положил руки рядом с тарелкой и смотрел на меня, явно думая: когда же этот идиот перестанет ходить вокруг да около? Она же глядела на меня с тем спокойствием, которое я осмелюсь назвать профессиональным – да, это она могла. Она ничем не показала, что без особого внимания следит за моими выкрутасами, наоборот, ловила каждое мое слово, будто это – чистое золото. Она умела манипулировать мужчинами. А до какой степени, я узнал несколько позже.
– Дело в том, – продолжал я между двумя ложками и двумя глотками, – что некоторые из самых выдающихся картографов – Риччи, Мартини, пер Фурнье, автор «Картографии» – принадлежали к ордену иезуитов… У них были свои системы картографического описания, свои миссии в Азии, Америке, свои собственные маршруты, свои уделы… Свои корабли, капитаны и штурманы. Бласко Ибаньес написал про них роман «Черный паук» и в определенном смысле был совершенно прав.
Я смаковал обед и всяческие подробности, оставляя на десерт главное сообщение. У иезуитов, рассказывал я дальше, были свои школы космографии, картографии и навигации. Они понимали, насколько важны точные географические сведения, и их приверженцы со времен самого Игнатия Лойолы обязывались доставлять все полезные ордену сведения. Да и маркиз Энсенада, заметил я, подцепляя на вилку кусочек спаржи, именно иезуитам повелел составить современную и подробную карту Испании для Филиппа V, однако она так и не была напечатана из-за падения этого министра. Рассказал я им и о близких отношениях этого министра с Хорхе Хуаном и Антонио де Уллоа, которые в Перу точно измерили градус меридиана. Одним словом, иезуиты в научных делах собаку съели. При этом, разумеется, имели и друзей, и врагов. И, соответственно, принимали меры предосторожности. Я сам по своей работе иногда встречался с документами, которые было трудно, а иногда и невозможно понять. У этих ребят-иезуитов была настоящая инфраструктура, то, что сейчас мы называем контрразведкой, – тут я слегка улыбнулся.
– Вы хотите сказать, что они употребляли шифры?
– Именно это я и хочу сказать, моя дорогая. Ваш корабль существовал в мире секретов и тайных языков. Как и все прочие, что принадлежали ордену, он плавал по морям, опираясь на карты Уррутии и других картографов, указывал широты и долготы как положено – Кадис, Тенерифе, Париж, Гринвич… – Я отпил глоток вина и выказал свое удовольствие, кивнув головой; официант только что вытащил пробку из второй бутылки. – Но одна хитрость тут была. Вы, разумеется, помните, что меридиан – понятие условное, оно всего лишь помогает определиться на карте, оно якобы изображает земную поверхность, используя сферическую проекцию…
Всего меридианов сто восемьдесят, и все они, в принципе, произвольны. Исходный меридиан, который кое-кто называет нулевым, может проходить где угодно, поскольку ни на земле, ни на небе нет знаков, которые указывали бы его местонахождение. Форма Земли, подобная сферической, позволяет любой меридиан считать начальным, каждый из них может претендовать на столь почетное звание.
И потому, до того как Гринвич, по всеобщему согласию, был признан начальным меридианом, в каждой стране был свой собственный начальный меридиан… – Я отпил еще один глоток и посмотрел на них, вытирая губы салфеткой. – Вы следите за моей мыслью?
– Разумеется. – Глаза темной стали смотрели на меня очень пристально, и я мог только восхищаться таким хладнокровием. – ...Короче говоря, иезуиты пользовались своим собственным меридианом.
– Совершенно верно. Но я терпеть не могу говорить коротко.
Кой медленно опустил голову, это был знак согласия и в то же время – полного изнеможения. Он взял свой стакан и на сей раз сделал глоток. Очень большой глоток.
– Значит, – сказала Танжер, – поправки, которые мы внесли в соответствии с вашими таблицами, надо было делать не относительно меридиана Кадиса…
– Конечно, нет. Их надо было делать относительного того тайного меридиана, которым иезуиты пользовались в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году для исчисления долготы на борту своих кораблей. – Я помолчал и улыбнулся, глядя на них. – Вы понимаете, к чему я клоню?
– Черт побери, – сказал Кой. – Выкладывайте поскорее.
Я просто восхищался им. По-моему, я уже говорил вам, что этот человек все больше и больше нравился мне.
– Дорогой друг, не лишайте меня удовольствия чуть-чуть потянуть с развязкой. Не лишайте меня его… Вам нужен меридиан, который соответствует 5°40' к западу от Гринвича. И проходит он точно по школе космографии, географии и навигации, а также астрономической обсерватории, которые до изгнания в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году принадлежали иезуитам и назывались Колехио Реаль де ла Компания де Хесус, а теперь это – Универсидад Понтифика….
Я сделал последнюю театральную паузу – але-оп, дамы и кабальеро, – и вытащил кролика из цилиндра. Хорошего кролика, белого, пушистого, с полной безмятежностью грызущего свою морковку.
– ..в нескольких метрах от колокольни кафедрального собора Саламанки.
Секунд на пять повисло глухое молчание. Сначала они переглянулись между собой, потом Танжер сказала: быть не может. Очень тихо сказала: быть не может, и посмотрела на меня, как на марсианина.
Вес словах не было ни возражения, ни недоверия, это была жалоба. В свободном переводе это означало: я – дура.
– Боюсь, что да, – обострил я ситуацию.
– Но это же означает…
– Это означает, – перебил я ее, не желая уступать главную роль, – что на этой широте, между меридианом Саламанки и академией Гуардиамаринас в Кадисе, на многих картах в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году еще нужно было учитывать разницу в сорок пять минут…
Произнося эту свою реплику, я с помощью двух столовых приборов, куска хлеба и стакана примерно изобразил юго-восточное побережье Испании.
Стакан стоял в середине и обозначал Картахену, а конец вилки – мыс Палое. Конечно, не карта Уррутии, но все-таки совсем неплохо, правда, кое-чего не хватало. И клетки скатерти прекрасно исполнили роль параллелей и меридианов на сферической карте.
– А вы, – завершил я свою роль, передвигая палец по клеточкам скатерти в сторону вилки, – искали ваш корабль на тридцать шесть миль западнее того места, где он находится.
XIV
В предрассветном тумане они шли на восток, вдоль параллели 37°32', слегка отклоняясь на норд, чтобы выиграть минуту широты. Привинченный к переборке латунный барометр ушел вправо, стрелка его стояла на 1022 миллибарах. Ветра не было, доски палубы слегка подрагивали в такт мотору. Туман начал рассеиваться, и если за кормой он оставался еще плотным, серым, то спереди по курсу иногда уже пробивались сияющие солнечные лучи и открывались в тумане золотистые прогалины наступающего дня, а по траверзу с левого борта то проступали, то исчезали фантастические очертания высокого темного берега.
За курсом «Карпанты» следил в кокпите Пилото, а внизу, в каюте, склонившись над столом, как примерная ученица, которая старательно готовится к экзамену, Танжер, вооружившись штурманской линейкой, циркулем, карандашом и ластиком, расчерчивала на квадраты карту номер 464 Института гидрографии:
«От мыса Тиньосо до мыса Палое». Кой сидел рядом и пил кофе со сгущенным молоком, наблюдая, как она чертит и высчитывает расстояния. Всю ночь они провели за работой, и когда Пилото проснулся – еще до рассвета – и отдал швартовы, у них уже была подготовлена карта нового района поисков. Центр его находился на 37°33' северной широты 0°45' западной долготы. При свете лампы Танжер терпеливо и очень аккуратно размечала прямоугольник – полторы мили на две с половиной на юг от Пунта-Сека, в шести милях на юго-запад от мыса Палое, – на параллельные полосы шириной в пятьдесят метров.
… Однако же, после того, как ветер перешел на норд и уже в виду мыса, на бригантине были поставлены дополнительные паруса ради того, чтобы уйти от преследования, коему она подвергалась, фортуна оказалась к ней неблагосклонна, она потеряла фок-мачту и вступила в ближний и очень ожесточенный бой с шебекой.
Итак, она потеряла фок-мачту и почти всю палубную команду убитыми и ранеными, поскольку шебека вела обстрел шрапнелью, но, согласно утверждению очевидца, в то время, как шебека уже изготовилась взять бригантину на абордаж, загорелся один из нижних парусов, И огонь, по всей видимости, достиг порохового погреба; шебека взорвалась, но фортуна не стала благосклоннее к бригантине, ибо взрывом снесло грот-мачту. По утверждению очевидца, спастись удалось лишь ему одному, поскольку он умея плавать и достиг шлюпки, коя была спущена с бригантины перед боем, в сей шлюпке он провел остаток дня и всю ночь, в одиннадцать же часов следующего дня он был подобран тартаной «Вирхен де лос Паралес». Согласно утверждениям очевидца, бригантина и шебека затонули в двух милях от берега на 37°32' северной широты и 4°51' восточной долготы. Сии координаты соответствуют координатам, записанным на полулисте бумаги, находившемся у него в кармане, ибо шкипер, определив их по сферической карте Уррутии, велел очевидцу внести их в вахтенный журнал, однако же времени на это у него недостало, поскольку сразу же завязался бой. Очевидец был помещен в морской госпиталь сего города с тем, чтобы в дальнейшем продолжить его опрос и выяснение деталей случившегося.
– Например?
– Мы могли совершить ошибку, применяя ваши таблицы поправок… Я бы хотела попросить вас проверить наши расчеты.
Я снова несколько мгновений внимательно смотрел на нее, потом перевел взгляд на Коя, который сидел на стуле с видом пай-мальчика, положив свои большие руки на колени, и слушал нас совершенно спокойно, не вставив ни слова. Любопытство мое имеет пределы, тем более про подобные поиски затонувших кораблей я знал довольно много разных историй. Но мне противно было думать о студентах, которые ожидали меня в коридоре, – уж слишком хороший выдался денек, чтобы тратить его на проверку их работ и на экзамен, сеньорита Сото – пусть и не красавица из-за формы носа в профиль – была необычайно привлекательна, хотя, возможно, именно этот дефект и прибавлял ей привлекательности, да и Кой мне, пожалуй, нравился. «Пуркуа па?» – вспомнил я название корабля французского полярника Шарко. Много времени это наверняка не отнимет, так что я согласился. Танжер Сото вынула из картонного тубуса несколько карт и разложила их на столе передо мной. Среди них я сразу увидел ксерокопию сферической карты из атласа Уррутии. Мне она была, разумеется, знакома, и когда-то я изучал ее с большим удовольствием.
Конечно, не столь великолепна, как карты Тофиньо, но все же прекрасно выгравирована сухой иглой по выколоченным и тщательно отполированным медным пластинам.
– Ну что ж, давайте взглянем, – сказал я. – Когда затонул корабль?
– В тысяча семьсот шестьдесят седьмом году.
В юго-восточных водах Испании. Координаты брались по пеленгу практически в тот момент, когда корабль затонул.
– Меридиан Тенерифе?
– Нет. Кадис.
– Значит, Кадис. – Я ободряюще улыбнулся ей, глядя на верхнюю часть карты, выискивая соответствующую масштабную линейку. – Обожаю этот меридиан. Прежний, разумеется. Есть в нем аромат утраченного прошлого, это все равно что Атлантида старика Птолемея. Вы понимаете, о чем я…
Я надел очки, чтобы видеть вблизи, и начал работать. Они так и не ответили мне, понимают ли они, о чем я, или нет Широту я определил сразу же, без особых трудностей – они вычислили ее достаточно точно. Вообще-то уже три тысячи лет финикийские мореплаватели знали, что высотой солнца в полдень или высотой звезд возле северного полюса над горизонтом в той или иной точке измеряется ее широта. Теперь это и ребенок может сделать. Разумеется, не всякий ребенок, а только тот, который имеет хоть какие-то познания в космографии.
– Вам повезло, что ваше кораблекрушение произошло в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году, – отметил я. – Случись это на сто лет раньше, с широтой особых проблем все равно бы не было, а вот с долготой тогда были большие сложности. Маттео Риччи, один из величайших картографов того времени, совершал ошибки до пяти градусов, производя измерения по меридиану Тенерифе… Тысяча пятьсот лет потребовалось земному шару, каким его представлял себе Птолемей, чтобы несколько уменьшиться в размерах… И происходило это очень медленно… Думаю, вам известно знаменитое высказывание Людовика Четырнадцатого, когда Пикар и Ля Ир на полтора градуса сократили карту Франции: «Мои картографы отобрали у меня больше земель, чем неприятель».
Над бородатым историческим анекдотом посмеялся только я один, но Танжер все-таки из вежливости улыбнулась. Очень интересно, подумал я, внимательно наблюдая за ней. Я снова потратил некоторое время, чтобы поточнее определить, что же она собой представляет, но сдался. Женщина – единственное живое существо, которому нельзя дать определение в двух последовательных фразах.
– Как бы то ни было, – продолжал я, – но Уррутии удалось сделать много уточнений; правда, чтобы приблизить испанскую гидрографию к реальности – более или менее, – пришлось все-таки ждать Тофиньо, который выполнил эту работу к концу восемнадцатого века… Ну ладно, посмотрим. Судя по всему, ваша широта вычислена точно, моя дорогая.
Видите? Действительно, получается тридцать две минуты. В общем, и картограф, и тот кабальеро, который делал вычисления, не ошиблись.
Я нарочно сказал «кабальеро», а не «дама», потому что перед своими студентками люблю играть роль эдакого отвратительного женоненавистника, хотя на самом деле это и не так. А еще мне хотелось узнать, располагает ли Танжер Сото свободным временем для того, чтобы обижаться на такого рода шутки. Однако она, видимо, не обиделась. Она посмотрела на своего спутника и сказала:
– Этот кабальеро – моряк.
Я посмотрел на Коя поверх очков с новым интересом.
– Моряк торгового флота? Очень приятно. Ваши и мои расчеты, в принципе, полностью совпадают.
Он ничего не ответил. Только несколько неловко улыбнулся и пару раз потрогал свой нос. Наклонившись над столом, Танжер показала на масштабную линейку в верхней части карты.
– С определением долготы проблем было побольше.
– Естественно. – Я откинулся на спинку своего профессорского кресла. – Пока морские часы Гаррисона и Берту не были усовершенствованы, а произошло это лишь ближе к концу восемнадцатого века, определение долготы представляло большую трудность для мореплавателей. Для широты хватало солнца и звезд; а для долготы оставался очень неточный метод Кассини – наблюдения покрытия звезд и планет лунным диском. Сейчас-то это можно сделать с помощью самых дешевых наручных часов, а когда Уррутия составлял свои карты, эта проблема еще не была полностью решена. Существовали маятниковые часы и секстанты, но не было по-настоящему надежного инструмента – точного хронометра, по которому определяются те пятнадцать градусов, что содержатся в каждом часе разницы между местным временем и временем нулевого меридиана…
Поэтому ошибки в долготе более значительны, чем в широте. Обратите внимание, до тысяча семисотого года не были известны истинные размеры Средиземного моря, Птолемей считал, что они составляют шестьдесят два градуса, а на самом деле это сорок два градуса.
Взглянув на нее, я позволил себе вздохнуть. Казалось, мои рассказы не произвели на нее никакого впечатления. Да и на Коя тоже. Вероятно, все это им было уже известно; но я же маэстро картографии, и они сами, по собственной воле, явились ко мне в кабинет. У каждого – своя роль, и ее следует исполнять наилучшим образом. Если этим двоим нужна моя помощь, они должны заплатить пошлину. Потешить мое самолюбие.
– Это представляется просто невероятным, не так ли? – Я позволил себе удовольствие добавить еще один изящный штрих к своей лекции:
– Когда я вижу, как школьник раскрашивает цветными карандашами контурную карту, я думаю, что испокон века человек, изобретая триангуляцию, рассчитывая наложение лунного диска и вычисляя склонение планет, изучал землю и морские берега, метр за метром измерял каждую неровность, и все ради того, чтобы начертить вот такие карты, которые мы сейчас видим. Мартин Кортес писал: «Поскольку путь сей весьма и весьма тяжек, поведать о нем словами, описать пером на бумаге было бы слишком трудно. И потому нанести путь сей на карту есть лучшее, что изобретательность человеческая приуготовила на подобный случай». Таким образом человек овладевал природой, таким образом стали возможны географические открытия и путешествия… При помощи лишь своего таланта и нескольких нехитрых приспособлений – магнитной стрелки, астролябии, квадранта, градштока, таблиц времен Альфонса Мудрого – человек начал описывать берега, отмечать опасности на бумаге, строить башни и маяки в нужных местах… – Я показал рукой назад, на стену, где висела карта-итинерарий: это, конечно, не образец точности, поскольку обозначались на ней дороги Римской империи и географию приносили в жертву военным и административным интересам, но все это они должны были понять по моему жесту. Я же продолжал:
– ., и делал это с такой изобретательностью и настойчивостью, что даже в наше время спутники передают съемки ландшафтов, которые были сотни лет назад описаны землепроходцами и мореплавателями. Эти люди прежде всего наблюдали и думали… Известна ли вам история Эратосфена?
Разумеется, я им ее рассказал. От начала до конца и не скупясь на подробности. Умный парень был этот киренец, заведовал Александрийской библиотекой. Он знал, что в Сиене есть интересный колодец – солнечные лучи достигают его дна только 20 – 22 июня; значит, колодец находился точно на тропике Рака, а с другой стороны, было известно, что расстояние до Александрии, расположенной на север от Сиены, составляет 5000 стадий. 21 июня в полдень Эратосфен измерил угловое склонение солнца, оно составило 7 градусов, одну пятидесятую часть земного меридиана. Отсюда нетрудно было вычислить окружность Земли – 250 000 стадий, то есть примерно 45 000 километров. Согласитесь, вполне неплохо, если знать, что реальная длина окружности составляет 40 000 километров. Погрешность менее 14 процентов – высокая точность, особенно если учитывать, что этот парень жил за два века до Рождества Христова.
– Вот поэтому я так люблю свою профессию, – закончил я.
На них мои рассказы по-прежнему не производили никакого впечатления, но я-то наслаждался.
Это правда – я обожаю свою профессию.
Дав им понять, кто есть кто, я решил вернуться к их вопросу.
– Итак, – сказал я, сделав необходимые вычисления, – позвольте вас поздравить. Как и вы, я получил один градус двадцать одну минуту западной долготы по Гринвичу…
– Тем серьезнее наша проблема, – ответила Танжер. – Там ничего нет.
Я посмотрел на нее с сожалением, опять же поверх очков, которые обладают дурным обыкновением сползать мне на кончик носа. Искоса взглянул я и на моряка. Его, судя по всему, не беспокоило то, что я, опершись подбородком на руку, изучал внимательнейшим образом стоявшую передо мной блондинку. Словно бы их связывали чисто профессиональные отношения. У меня зародились надежды.
– Боюсь, вам придется проверить координаты по Уррутии. Или же, как вы и предполагали, расширить район поисков… После снятия последних координат судно могло некоторое время дрейфовать или даже идти своим ходом, и только потом затонуло.
Шторм?
– Бой, – ответила она сухо. – С корсаром.
Какая прелесть, подумал я, просто классический случай. Шансов у этой парочки практически никаких. Но на лице моем эти мысли не отразились.
– А раз так, – сказал я со всей серьезностью, – между тем моментом, когда определялись координаты, и временем, когда судно затонуло, могло произойти много разных событий… И вряд ли у них были все условия, чтобы спокойно взять высоту солнца и определить пеленги. Думаю, что вас это ставит в довольно трудное положение.
Все это они наверняка знали до того, как явиться ко мне, потому что слова мои отнюдь не заставили их тревожиться больше, чем они тревожились до того. Он только посмотрел на нее, будто ждал реакции, но реакции не последовало. Танжер смотрела на меня так, как смотрят на врача, который успел познакомить клиента лишь с первой половиной диагноза Я разглядывал карту, надеясь, что мне придет в голову какая-нибудь идея. Я был нем и недвижим, как инвалид на паперти, хотя с тем же успехом мог бы насвистывать пасадобли или рисовать, держа кисть пальцами ног, или придумать что-нибудь еще.
– Как я полагаю, сомнений относительно того, что были использованы именно карты Уррутии, не существует, – предложил я новый ход. – Иначе возможны сильные расхождения с координатами, которые нам известны.
– Нет никаких сомнений, – сказала она, и я спросил себя: а испытывала ли эта замечательная дама хоть раз в своей жизни какие-нибудь сомнения?
Она продолжала:
– У нас имеются свидетельства непосредственных участников событий из числа членов экипажа.
– Вы уверены, что за исходный меридиан они принимали Кадис?
– Да, потому что никакой другой – Париж, Гринвич, Ферроль, Картахена – не дает совпадений с известным нам по описаниям местом гибели корабля. Это может быть только Кадис.
– Позволю себе выразить уверенность, что вы имеете в виду старый меридиан по Кадису, – тут я подпустил свою фирменную улыбочку. – Вы, разумеется, не могли спутать его с меридианом Сан-Фернандо, что бывает гораздо чаще, чем представляется возможным.
– Разумеется, нет.
– Так. Кадис.
Я серьезно раздумывал. Потом сказал:
– Я считаю вполне естественным, что вы рассказали мне только то, что сочли необходимым, к этому я отношусь с пониманием. Я уважаю сложность вашего положения. – Она выдержала мой взгляд с великолепным хладнокровием. – И все-таки, быть может, вы сочтете возможным предоставить мне некоторые дополнительные данные о корабле.
– Это была андалусская бригантина. Шла курсом на северо-восток.
– Под испанским флагом?
– Да.
– Кто арматор?
Я видел, что она колеблется. И если бы она не ответила, я бы перестал задавать вопросы и просто-напросто распрощался бы с ними, пустив в ход всю ту изощренную вежливость, о которой я упоминал выше. Нельзя же прийти и выпотрошить маэстро картографии, взамен предоставив ему лишь возможность полюбоваться на хорошенькое личико, да еще и отбирать одной рукой то, что показала другой.
Она не могла не прочесть этой мысли на моем лице, так как уже было совсем собралась что-то сказать.
Но нужные слова произнес Кой, до сих пор молчавший:
– Это был корабль иезуитов.
Я смотрел на него с большим чувством. Хороший он был парень, этот моряк. Думаю, что именно в это мгновение я и взял его сторону. Потом я взглянул на Танжер. Она кивнула с легкой, загадочной улыбкой, не то извиняясь, не то вступая со мной в сговор. Только красивой женщине хватает смелости улыбаться так в ту самую минуту, когда ты хотел выставить ее за дверь.
– Иезуиты, – повторил я.
Потом два раза медленно поднял и опустил голову, дегустируя полученную информацию. Это было хорошо. И даже замечательно. Чтобы насладиться такими минутами, человек, наверное, и становится картографом. Выигрывая время, я внимательно вглядывался в карту, чувствуя на себе два нетерпеливых взгляда. Я отсчитал тридцать секунд.
– Приглашайте меня пообедать, – сказал я наконец. – Вероятно, я заработаю на бутылку хорошего вина и на отличную еду.
Я отвел их в «Пекенья таберна», ресторан с мурсийской кухней, расположенный за аркой Сан-Хуан, возле реки. Я полностью расслабился, как матадор, которому некуда торопиться, и наслаждался их ожиданием, испытывая терпение обоих, – сначала аперитив, бутылка «Маркес де Рискаль», цена за которую превосходила всякую грань разумного, помидоры с перцем по-мурсийски, жареная кровь с луком и зелень. Они, по-моему, так ничего и не попробовали, но уж я-то отдал честь заведению.
Когда прошло достаточно времени, я сказал:
– Этот корабль вы и не могли найти по этим координатам: 37°32' широты и 1°21' восточной долготы по Кадису. По той простой причине, что его там никогда и не было.
Я заказал еще этих восхитительных помидоров по-мурсийски. Аппетит возбуждало и то, что они все время были перед глазами – в огромных глиняных мисках на стойке. Возбуждало меня и выражение лиц моих, с позволения сказать, сотрапезников, которое очень забавно менялось по мере того, как я раскусывал их орешек.
– У иезуитов была долгая картографическая традиция, – продолжил я, обмакивая хлеб в соус. – Сам Уррутия пользовался их помощью при составлении сферических карт… В любом случае научно-гидрографическая традиция Церкви идет издавна – первое упоминание о картографических работах мы находим в Деяниях апостолов; «И, вымерив глубину, нашли двадцать сажен».
Моя эрудиция не слишком их поразила, ясное дело, они теряли терпение. Он даже и не старался скрыть этого, положил руки рядом с тарелкой и смотрел на меня, явно думая: когда же этот идиот перестанет ходить вокруг да около? Она же глядела на меня с тем спокойствием, которое я осмелюсь назвать профессиональным – да, это она могла. Она ничем не показала, что без особого внимания следит за моими выкрутасами, наоборот, ловила каждое мое слово, будто это – чистое золото. Она умела манипулировать мужчинами. А до какой степени, я узнал несколько позже.
– Дело в том, – продолжал я между двумя ложками и двумя глотками, – что некоторые из самых выдающихся картографов – Риччи, Мартини, пер Фурнье, автор «Картографии» – принадлежали к ордену иезуитов… У них были свои системы картографического описания, свои миссии в Азии, Америке, свои собственные маршруты, свои уделы… Свои корабли, капитаны и штурманы. Бласко Ибаньес написал про них роман «Черный паук» и в определенном смысле был совершенно прав.
Я смаковал обед и всяческие подробности, оставляя на десерт главное сообщение. У иезуитов, рассказывал я дальше, были свои школы космографии, картографии и навигации. Они понимали, насколько важны точные географические сведения, и их приверженцы со времен самого Игнатия Лойолы обязывались доставлять все полезные ордену сведения. Да и маркиз Энсенада, заметил я, подцепляя на вилку кусочек спаржи, именно иезуитам повелел составить современную и подробную карту Испании для Филиппа V, однако она так и не была напечатана из-за падения этого министра. Рассказал я им и о близких отношениях этого министра с Хорхе Хуаном и Антонио де Уллоа, которые в Перу точно измерили градус меридиана. Одним словом, иезуиты в научных делах собаку съели. При этом, разумеется, имели и друзей, и врагов. И, соответственно, принимали меры предосторожности. Я сам по своей работе иногда встречался с документами, которые было трудно, а иногда и невозможно понять. У этих ребят-иезуитов была настоящая инфраструктура, то, что сейчас мы называем контрразведкой, – тут я слегка улыбнулся.
– Вы хотите сказать, что они употребляли шифры?
– Именно это я и хочу сказать, моя дорогая. Ваш корабль существовал в мире секретов и тайных языков. Как и все прочие, что принадлежали ордену, он плавал по морям, опираясь на карты Уррутии и других картографов, указывал широты и долготы как положено – Кадис, Тенерифе, Париж, Гринвич… – Я отпил глоток вина и выказал свое удовольствие, кивнув головой; официант только что вытащил пробку из второй бутылки. – Но одна хитрость тут была. Вы, разумеется, помните, что меридиан – понятие условное, оно всего лишь помогает определиться на карте, оно якобы изображает земную поверхность, используя сферическую проекцию…
Всего меридианов сто восемьдесят, и все они, в принципе, произвольны. Исходный меридиан, который кое-кто называет нулевым, может проходить где угодно, поскольку ни на земле, ни на небе нет знаков, которые указывали бы его местонахождение. Форма Земли, подобная сферической, позволяет любой меридиан считать начальным, каждый из них может претендовать на столь почетное звание.
И потому, до того как Гринвич, по всеобщему согласию, был признан начальным меридианом, в каждой стране был свой собственный начальный меридиан… – Я отпил еще один глоток и посмотрел на них, вытирая губы салфеткой. – Вы следите за моей мыслью?
– Разумеется. – Глаза темной стали смотрели на меня очень пристально, и я мог только восхищаться таким хладнокровием. – ...Короче говоря, иезуиты пользовались своим собственным меридианом.
– Совершенно верно. Но я терпеть не могу говорить коротко.
Кой медленно опустил голову, это был знак согласия и в то же время – полного изнеможения. Он взял свой стакан и на сей раз сделал глоток. Очень большой глоток.
– Значит, – сказала Танжер, – поправки, которые мы внесли в соответствии с вашими таблицами, надо было делать не относительно меридиана Кадиса…
– Конечно, нет. Их надо было делать относительного того тайного меридиана, которым иезуиты пользовались в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году для исчисления долготы на борту своих кораблей. – Я помолчал и улыбнулся, глядя на них. – Вы понимаете, к чему я клоню?
– Черт побери, – сказал Кой. – Выкладывайте поскорее.
Я просто восхищался им. По-моему, я уже говорил вам, что этот человек все больше и больше нравился мне.
– Дорогой друг, не лишайте меня удовольствия чуть-чуть потянуть с развязкой. Не лишайте меня его… Вам нужен меридиан, который соответствует 5°40' к западу от Гринвича. И проходит он точно по школе космографии, географии и навигации, а также астрономической обсерватории, которые до изгнания в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году принадлежали иезуитам и назывались Колехио Реаль де ла Компания де Хесус, а теперь это – Универсидад Понтифика….
Я сделал последнюю театральную паузу – але-оп, дамы и кабальеро, – и вытащил кролика из цилиндра. Хорошего кролика, белого, пушистого, с полной безмятежностью грызущего свою морковку.
– ..в нескольких метрах от колокольни кафедрального собора Саламанки.
Секунд на пять повисло глухое молчание. Сначала они переглянулись между собой, потом Танжер сказала: быть не может. Очень тихо сказала: быть не может, и посмотрела на меня, как на марсианина.
Вес словах не было ни возражения, ни недоверия, это была жалоба. В свободном переводе это означало: я – дура.
– Боюсь, что да, – обострил я ситуацию.
– Но это же означает…
– Это означает, – перебил я ее, не желая уступать главную роль, – что на этой широте, между меридианом Саламанки и академией Гуардиамаринас в Кадисе, на многих картах в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году еще нужно было учитывать разницу в сорок пять минут…
Произнося эту свою реплику, я с помощью двух столовых приборов, куска хлеба и стакана примерно изобразил юго-восточное побережье Испании.
Стакан стоял в середине и обозначал Картахену, а конец вилки – мыс Палое. Конечно, не карта Уррутии, но все-таки совсем неплохо, правда, кое-чего не хватало. И клетки скатерти прекрасно исполнили роль параллелей и меридианов на сферической карте.
– А вы, – завершил я свою роль, передвигая палец по клеточкам скатерти в сторону вилки, – искали ваш корабль на тридцать шесть миль западнее того места, где он находится.
XIV
Тайна зеленых лангустов
И хотя я говорил о Меридиане, будто бы он единственный, на самом деле это не так; напротив, меридианов много, ибо у каждого человека и каждого корабля имеется свой особый меридиан.
Мануэль Пиментель «Искусство мореходства»
В предрассветном тумане они шли на восток, вдоль параллели 37°32', слегка отклоняясь на норд, чтобы выиграть минуту широты. Привинченный к переборке латунный барометр ушел вправо, стрелка его стояла на 1022 миллибарах. Ветра не было, доски палубы слегка подрагивали в такт мотору. Туман начал рассеиваться, и если за кормой он оставался еще плотным, серым, то спереди по курсу иногда уже пробивались сияющие солнечные лучи и открывались в тумане золотистые прогалины наступающего дня, а по траверзу с левого борта то проступали, то исчезали фантастические очертания высокого темного берега.
За курсом «Карпанты» следил в кокпите Пилото, а внизу, в каюте, склонившись над столом, как примерная ученица, которая старательно готовится к экзамену, Танжер, вооружившись штурманской линейкой, циркулем, карандашом и ластиком, расчерчивала на квадраты карту номер 464 Института гидрографии:
«От мыса Тиньосо до мыса Палое». Кой сидел рядом и пил кофе со сгущенным молоком, наблюдая, как она чертит и высчитывает расстояния. Всю ночь они провели за работой, и когда Пилото проснулся – еще до рассвета – и отдал швартовы, у них уже была подготовлена карта нового района поисков. Центр его находился на 37°33' северной широты 0°45' западной долготы. При свете лампы Танжер терпеливо и очень аккуратно размечала прямоугольник – полторы мили на две с половиной на юг от Пунта-Сека, в шести милях на юго-запад от мыса Палое, – на параллельные полосы шириной в пятьдесят метров.
… Однако же, после того, как ветер перешел на норд и уже в виду мыса, на бригантине были поставлены дополнительные паруса ради того, чтобы уйти от преследования, коему она подвергалась, фортуна оказалась к ней неблагосклонна, она потеряла фок-мачту и вступила в ближний и очень ожесточенный бой с шебекой.
Итак, она потеряла фок-мачту и почти всю палубную команду убитыми и ранеными, поскольку шебека вела обстрел шрапнелью, но, согласно утверждению очевидца, в то время, как шебека уже изготовилась взять бригантину на абордаж, загорелся один из нижних парусов, И огонь, по всей видимости, достиг порохового погреба; шебека взорвалась, но фортуна не стала благосклоннее к бригантине, ибо взрывом снесло грот-мачту. По утверждению очевидца, спастись удалось лишь ему одному, поскольку он умея плавать и достиг шлюпки, коя была спущена с бригантины перед боем, в сей шлюпке он провел остаток дня и всю ночь, в одиннадцать же часов следующего дня он был подобран тартаной «Вирхен де лос Паралес». Согласно утверждениям очевидца, бригантина и шебека затонули в двух милях от берега на 37°32' северной широты и 4°51' восточной долготы. Сии координаты соответствуют координатам, записанным на полулисте бумаги, находившемся у него в кармане, ибо шкипер, определив их по сферической карте Уррутии, велел очевидцу внести их в вахтенный журнал, однако же времени на это у него недостало, поскольку сразу же завязался бой. Очевидец был помещен в морской госпиталь сего города с тем, чтобы в дальнейшем продолжить его опрос и выяснение деталей случившегося.