Перл Мэтью. Тень Эдгара По

   В Париже почту доставляли прямо в дома; что касается Америки, там сие новшество практиковалось лишь в нескольких городах и исключительно по личной договоренности. Правда, по слухам, парижский почтамт пекся об удобстве отнюдь не граждан, но правительства, позволяя выявлять неблагонадежных лиц. Я очень рассчитывал, что почтальоны не стали бы носить письма Дюпону на старый адрес. Я столкнулся с еще одной особенностью парижской жизни – меня не допустили к начальнику почтамта; отказали категорически, хотя и учтиво, как свойственно французам. Я всего лишь хотел уточнить нынешний адрес Дюпона. Нет, сударь, сказали мне, придется вам обратиться за разрешением в соответствующий департамент. Составить письмо помогла мадам Фуше, владелица гостиницы; я отправил его по почте. (Очередное правило – департамент располагался всего через три улицы!)
   – Через пару дней вы обязательно получите разрешение. Впрочем, может, и не через пару; может, придется подождать чуть дольше, – раздумчиво произнесла мадам Фуше. – Это в том случае, если какой-нибудь низший чиновник допустит ошибку. К сожалению, они сплошь и рядом ошибаются.
   В ожидании признаков успеха я написал Хэтти. Вспомнив, как больно мне было видеть Хэтти расстроенной, вы без труда поймете глубину моего раскаяния по поводу этой неожиданной задержки в наших матримониальных планах. Я был убежден, что причиняю Хэтти страдания, и страдал сам. В письмах я обещал делать все от меня зависящее для скорейшего возвращения в Балтимор, а пока приглашал ее приехать в Париж, даром что мои занятия не были рассчитаны на долгий срок и на парижские удовольствия. Ничто, отвечала Хэтти, не развлекло бы ее больше, чем подобный вояж, но теперь, когда у двух ее сестер почти одновременно появились младенцы, Хэтти нужна в Балтиморе.
   Питер тоже написал. Письмо было прощальное; по мнению Питера, я погубил себя и чуть не погубил его, подавшись в Европу, переживающую моральное разложение.
   Каких ужасных сцен, вероятно, навоображал себе Питер! Если бы он только знал, насколько далеки они от реальности; если бы мог увидеть меня в гостиничном номере!
   Напрасно в мое окно влетали звуки ночных развлечений Парижа – я не прельщался ими. А прельститься было чем – летом в Париже играют оркестры на свежем воздухе, проводятся балы и даются театральные представления, смотреть которые могут одновременно несколько сотен человек. Я же знай выдвигал и вновь задвигал ящики комода и поглядывал на часы, что стояли на каминной полке. Я ждал известия.
 
   Однажды мадам Фуше предложила повязать мне на рукав черный креп. Я не противился – хоть какое-то разнообразие в бесконечном ожидании.
   – Примите мои соболезнования, мосье Кларк.
   – Принимаю. А по какому поводу? – Я вдруг встревожился.
   – Я думала, у вас умер близкий человек, – изрекла мадам Фуше так, словно ее сочувствие было на вес золота, а я потратил его на пустяки. – А если все ваши близкие в добром здравии, почему тогда вы впали в меланхолию, мосье Кларк?
   Я молча хмурился на черный креп.
   – Вы правы, мадам, я действительно потерял друга. Но с тех пор прошло уже несколько времени, и состояние мое вызвано не этим событием. Я переживаю из-за адреса, из-за треклятого адреса! Простите, мадам Фуше, я позволил себе выразиться слишком резко. Мне необходимо узнать, где живет мосье Огюст Дюпон, или придется уехать из Парижа не солоно хлебавши. Друзья и так считают меня чудаком; если я вернусь с пустыми руками, насмешек не оберешься. Пожалуй, надо самому сходить на почту.
   На следующий день мадам Фуше сама принесла завтрак (обычно это делал официант). С трудом и без особого успеха пряча улыбку, мадам Фуше протянула мне клочок бумаги.
   – Что это, мадам?
   – Адрес Огюста Дюпона, что же еще!
   – О, мадам, моя благодарность не знает границ!
   Я мигом привел себя в порядок и выскочил на улицу. Волнение мое было столь велико, что я даже не полюбопытствовал, как мадам Фуше удалось добыть адрес.
   Оказалось, Огюст Дюпон жил в пятнадцати минутах ходьбы от «Корнеля», в доме, некогда щеголявшем ярко-желтой штукатуркой. Внутренний двор соединял этот мажорный дом с домом, выкрашенным алой и синей краской. Весь ансамбль являл собой образчик пряничной парижской архитектуры. Если по старому адресу Дюпона рядом с домом располагалось немало кафе и магазинов, то нынешнее его пристанище было удалено от сих источников шума и суеты. «Пожалуй, – подумал я, – Дюпон нарочно подыскал такое место, где ничто не помешает его логическим рассуждениям». Консьерж, толстяк с отвратительными двойными усами, посоветовал прямо идти к Дюпону. Я было пошел, но перед лестницей остановился и вернулся в комнату консьержа.
   – Извините, мосье. Разве не предпочтительнее для мосье Дюпона было бы сначала услышать доклад о посетителе?
   Консьерж страшно оскорбился – то ли оттого, что я поставил под вопрос его профессионализм, то ли оттого, что просьба доложить о посетителе умаляла его роль, ведь с докладом ходят только лакеи. Жена консьержа пожала плечами и с сочувственным взором, адресованным не то Господу Богу, не то жильцам на втором этаже, произнесла:
   – У него не слишком много визитеров.
   Конечно, этими странными фразами супруги отнюдь не добавили связности моей речи; и без того взволнованный, при появлении Дюпона в дверном проеме я пробормотал нечто невразумительное. Выяснилось, что Дюпон задействует свои уникальные способности еще реже, чем я воображал. Парижане, судя по ремарке жены консьержа, не видели смысла даже в попытках просить Дюпона о помощи!
   Итак, едва Дюпон распахнул дверь своей комнаты, как я обрушил на него столько информации, на сколько хватило дыхания.
   – Я отправил вам несколько писем – точнее, три письма – из Соединенных Штатов, а еще телеграфировал на ваш старый адрес. В письмах говорилось об американском писателе Эдгаре По. Крайне важно выяснить причину его смерти. Поэтому я и пришел к вам, сударь.
   – Я смотрю, – Дюпон скривился и устремил взгляд куда-то за мою спину, – эта лампа опять не горит. Сколько уже ее меняли, а огня нет, хоть тресни.
   – Что-что? Лампа?
   Вот как начался наш разговор. Оказавшись в жилище Дюпона, я повторил все изложенное в письмах, подчеркнул, насколько важно тотчас приняться за дело, и выразил надежду, что Дюпон отплывет со мной в Америку, когда ему будет удобно.
   Дюпон нанимал самую обычную квартиру; правда, практически лишенную обстановки – нельзя же считать обстановкой кресло, диван да полдюжины пустых книжек! У Дюпона царил промозглый холод, даром что на дворе был июль. Дюпон уселся в кресло, откинулся на спинку и внезапно, словно только теперь понял, что я обращаюсь к нему, а не к стене за его спиной, произнес:
   – Зачем вы все это рассказали мне, сударь?
   – Мосье Дюпон, – отвечал я как громом пораженный, – вы ведь являетесь общепризнанным гением логического рассуждения. Вы единственный, кого я знаю, а может, и единственный человек в мире, способный разгадать эту загадку!
   – Вы глубоко заблуждаетесь, – сообщил Дюпон. – Вы сумасшедший, – предположил он в следующую секунду.
   – Я? Но вы ведь Огюст Дюпон? – возмутился я.
   – По-видимому, вы начитались газет. Дело в том, что несколько лет назад полиция действительно обращалась ко мне на предмет просмотра документов. Боюсь, парижская пресса выдавала желаемое за действительное, а в отдельных случаях шла на поводу у читательских аппетитов и приписывала мне соответствующие качества. Подобные сказки рассказывались… – Тут в глазах Дюпона мелькнуло нечто похожее на гордость, или мне почудилось? Без какого-либо логического перехода, все на том же выдохе Дюпон кардинально поменял тему: – А вот что вам не худо бы знать, так это следующее: летом в Париже полно развлечений. Вам не помешало бы сходить на концерт в Люксембургский сад. Пожалуй, я бы мог сообщить, где нынче самые лучшие выставки цветов. А в Версальском дворце вы бывали? Обязательно посетите Версальский дворец – он вас не разочарует…
   – Версальский дворец? Мосье Дюпон, мне не до Версаля! Дело не терпит отлагательств! Я в Париже не для того, чтоб развлекаться! Я полмира проехал, пока вас нашел!
   Дюпон сочувственно кивнул:
   – После столь долгой дороги вам необходимо выспаться.
 
   На следующее утро я с трудом очнулся от глубокого, богатого на полновесные образы летнего сна. Я возвратился в гостиницу «Корнель» в шоке от приема, оказанного Дюпоном. Однако при утреннем свете мое разочарование как бы рассеялось. «Возможно, всему виной усталость, – думал я, – возможно, это она омрачила мой первый разговор с великим детективом». Конечно, неразумно и даже невежливо было вламываться к нему вот так – усталым и взвинченным, с бухты-барахты, не предварив визит хотя бы запиской.
   На сей раз я обстоятельно позавтракал. Надо сказать, парижский завтрак – это, по сути, обед, только без супа; в качестве закуски идут устрицы. Правда, сам естествоиспытатель Жорж Кювье не дерзнул бы отнести этих крохотных синюшных водянистых созданий ни к одному виду славного класса устриц – тем более не мог сделать этого я, человек, родившийся на берегах Чесапикского залива.
   Я вновь пошел на квартиру к Дюпону и стал околачиваться возле двери консьержа. К моей радости, сам консьерж отлучился по делам. Его сравнительно разговорчивая жена и хорошенькая пухленькая дочка чинили ковер.
   Супруга консьержа предложила мне сесть, на мою улыбку густо покраснела. С этого момента я отчаянно улыбался после каждой своей фразы, надеясь на помощь.
   – Мадам, вчера вы упомянули, что у Дюпона мало визитеров. Скажите, а те, что бывают у него, заходят по делу?
   – Нет, за все время, что он тут живет, никто ни разу не заходил по делу.
   – А вы слыхали прежде об Огюсте Дюпоне?
   – Конечно, сударь! – отвечала она с таким выражением, будто я поставил под вопрос ее здравый смысл. – Только, сдается мне, наш постоялец никакой не сыщик. Говорят, Огюст Дюпон в полиции был нарасхват; а наш мосье Дюпон – человек безобидный. Да что там безобидный – он в оцепенении все время, вроде как и не живет, даром что дышит, пьет да ест. Не иначе, он брат либо какой другой сродственник тому Дюпону. Нет, к нему, почитай, никто не заходит.
   – И женщин у него тоже не бывает, – зевнув, добавила дочка консьержа. Замечу, что за два месяца в Париже я слышал ее голос в первый и последний раз.
   – Понятно, – протянул я, поблагодарил обеих женщин и пошел наверх, к Дюпону. И жена, и дочь консьержа очень мило покраснели в ответ на мой учтивый поклон.
   В то утро, еще у себя в гостинице, я размышлял над рассказами об Огюсте Дюпене. В первом рассказе Дюпен неожиданно объявляет, что сумеет расследовать кошмарное двойное убийство на улице Морг. «Расследование нас позабавит, – говорит Дюпен своему озадаченному приятелю. – Давайте учиним самостоятельный розыск». Дюпен хотел развлечься, «позабавиться». А я вчера, обрушив на Дюпона поток подробностей смерти Эдгара По, не привел в качестве аргумента заняться этим делом первейший факт – что дело По способно доставить развлечение! Возможно, Дюпон в последние годы потому и раскис, что дел занятных не попадалось, что ни одно происшествие не стоило усилий его уникального ума; вот обывателям и кажется, что он «в оцепенении все время, вроде как и не живет».
   Дюпон не отослал меня в тот день, но пригласил вместе прогуляться. Погода была теплая, Латинский квартал – полон народу. Я держался чуть поодаль от Дюпона. Я сказал «поодаль», хотя правильнее было бы выразиться «делал шаг вперед и два назад», ибо Дюпон шел невыносимо медленно, еле ноги передвигал, что казалось ненормально. Как и накануне, он говорил о вещах самых банальных. Я терпеливо поддерживал беседу, приберегая драгоценный аргумент напоследок.
   – Мосье Дюпон, а вам не хотелось бы заняться делом, которое больше никому не по плечу и вдобавок принесет много пользы? Видите ли, покуда я собирал сведения о смерти мистера По, дурные люди задействовали беспорядочные факты его жизни, чтобы опорочить поэта в глазах общественности; по сути, они плюнули на могилу гения. Это дело нужно распутать в ближайшее время; полагаю, «расследование нас позабавит».
   Сию продуманную фразу пришлось повторить, ибо в первый раз она была заглушена грохотом тяжелой повозки, которой случилось проехать мимо нас. Однако Дюпон и бровью не повел. Похоже, сам он не считал свою жизнь скучной и не желал дополнительных развлечений. Я отступил до времени.
   В следующий визит к Дюпону я застал его в постели и с сигарой. Кажется, он использовал постель исключительно для курения и для письма; правда, по его словам, он не терпел «писанины», ибо «несносная заданная последовательность» затормаживала мышление. К третьему визиту я подготовился – перечитал второй рассказ из цикла об Огюсте Дюпене под названием «Тайна Мари Роже», особо остановившись на словах «щедрое предложение», с которым к Дюпену обратился префект парижской жандармерии. Префекту необходимо было раскрыть убийство молодой продавщицы. Труп девушки нашли в лесу. Конечно, весьма прозрачные намеки на вполне недурное вознаграждение уже имелись в моих письмах к Дюпону, но теперь я с жаром заверил его, причем цитатой из рассказа, что «нет жертвы, которую я не принес бы ради раскрытия тайны». С этими словами я слегка помахал чековой книжкой. Я и начал-то с кругленькой суммы, а затем назвал еще две-три, куда как серьезные.
   Увы, безуспешно. Деньги Дюпона не прельстили, словно он и не ютился в жалких меблированных комнатах. Реакция на слово «вознаграждение» оказалась ровно та же, что на прочие мои аргументы в пользу расследования – Дюпон взял меня за локоть, обращая мое внимание на очередную архитектурную достопримечательность (также в его арсенале имелись хвалы летнему сезону в Париже и зажмуривание глаз как бы от яркого света). Порой Дюпон производил впечатление слабоумного – такой отсутствующий был у него взгляд. Мы шли мимо магазинов, мимо пышных клумб и тенистых садов. Дюпон то восклицал: «Конские каштаны!», то для разнообразия наполнял взгляд неизбывной тоской.
 
   Однажды вечером, по пути в гостиницу после бесплодного разговора с Дюпоном, я увидел на террасе кафе компанию жандармов, поглощавших мороженое. Моему взору они предстали как внушительное собрание однобортных синих мундиров, усов и острых бородок.
   – Мосье Кларк! Бонжур, мосье Кларк!
   Со мной здоровался квадратный молодой жандарм, тот самый, что задержал меня по приезде в Париж. Радость при виде моей персоны я отнес за счет общего приподнятого настроения компании. Каждый из жандармов поднялся, чтобы пожать мне руку.
   – Познакомьтесь, господа, это видный ученый из Америки, он прибыл в Париж, чтобы встретиться с Огюстом Дюпоном!
   Последовало мгновение тишины, а затем вся компания разразилась хохотом.
   Признаться, такая реакция на имя Дюпона смутила меня. Я сел за столик, а квадратный жандарм продолжал:
   – О Дюпоне чего только не рассказывают. Он был гением сыска. Говорили, что вор еще не решил, красть или не красть ваши драгоценности, а Дюпону уже известно – непременно украдет.
   – Вы сказали – был гением сыска? – уточнил я.
   – О да, был. Причем очень давно.
   – Мой папаша тоже служил в полиции. Он застал те времена, когда префекты ангажировали мосье Дюпона раскрывать преступления, – заговорил другой жандарм, окинув меня мрачным взглядом. Впрочем, возможно, мрачность относилась не к моменту, а к нраву этого человека. – По словам папаши, Дюпон был очень хитер; он нарочно создавал сложные ситуации, чтобы потом якобы их распутывать.
   – Это каким же образом? – встревожился я.
   Потомственный жандарм почесал шею своими длинными нечистыми ногтями; шея, к слову, была воспаленная, вероятно, вследствие сей дурной привычки.
   – Так говорили; папаша только повторял за другими, – последовал ответ.
   – По слухам, – подхватил другой жандарм, более приятных манер, – Дюпон мог определить нравственный облик человека по одной только внешности, причем никогда не ошибался. Однажды он предложил жандармам пройтись с ним по городу во время большого праздника – дескать, он укажет всех опасных типов, которых надо удалить от общества.
   – И что, указал?
   – Нет, жандармерию это предложение не заинтересовало.
   – Но что сталось с самим Дюпоном? – спросил я. – Сейчас-то он занимается расследованиями?
   Заговорил жандарм, с виду более вдумчивый и скромный, чем остальные.
   – Мосье Дюпон не сумел защитить женщину, которую любил. Ее обвинили в убийстве и повесили, и хваленые аналитические способности не помогли. С тех пор мосье Дюпон завязал с расследованиями.
   – С расследованиями! – усмехнулся потомственный жандарм с воспаленной шеей. – Куда уж ему расследовать! Разве только он из мертвых восстанет. Дюпона убили. Убил один преступник, которого Дюпон разоблачил. А тот, вишь, поклялся, что поквитается – и поквитался.
   Я раскрыл было рот, чтобы опровергнуть это нелепое заявление, но передумал. В голосе жандарма слышалась глубокая неприязнь к Дюпону, и я почел за лучшее не усугублять ее.
   – Нет-нет, – возразили ему. – Дюпон не погиб. Говорят, он перебрался в Вену. Устал от людской неблагодарности. Я много историй знаю; интереснейших, занятнейших историй! В Париже не бывало сыщика, подобного Дюпону, по крайней мере в наш век.
   – Префект Делакур едва ли придет в восторг от этих историй, – заключил квадратный жандарм. Слова его сопровождались хриплым хохотом.
 
   Вот что рассказали жандармы.
   Много лет назад Дюпон сидел вечером в отдельном кабинете одного парижского трактира, а напротив него оказался преступник, лишь три дня назад перерезавший горло тюремному охраннику и сбежавший. Поисками была занята вся парижская жандармерия; участвовал и кое-кто из жандармов, говоривших со мной в кафе.
   Дюпон, задействовав свои уникальные способности, вычислил, где конкретно станет скрываться преступник, и вот оказался с ним тет-а-тет в отдельном кабинете.
   – Жандармам нипочем не поймать меня, – бахвалился мерзавец. – Я любого из них обскачу, а надо будет, так и застрелю. Словом, я в безопасности, покуда не встречусь с этим канальей Дюпоном. Кто в Париже настоящий преступник, так это он.
   – Вы разумеется, сразу узнаете Дюпона при встрече, – предположил Дюпон.
   Негодяй расхохотался:
   – Узнаешь его, как же! – В один присест он осушил бутылку вина. – Вы, мосье, видать, не имели дела с этим плутом! Чтоб он дважды в одном обличье появился – такого отродясь не бывало. С утра он этакий приличный гражданин, вот вроде как вы. Через час его родная мать не узнает, а уж к вечеру и сам черт не припомнит, встречал когда-нибудь этого типа или нет! Дюпон мало того что догадается, где вы нынче, он может предсказать, куда вы после направитесь!
   Когда этот дурной человек выпил больше, чем намеревался, Дюпон сходил за очередной бутылкой вина. Ни один мускул не выдавал его напряжения, когда он возвратился к негодяю и объявил: девушка за барной стойкой клянется, что Огюст Дюпон здесь, в трактире, и уже начал обыскивать отдельные кабинеты. Мерзавец потерял голову от страха, заметался, и тогда Дюпон предложил ему спрятаться в кладовке, а когда знаменитый сыщик сунется туда – убить его. Не успел преступник войти в кладовку, Дюпон запер дверь снаружи и позвал жандармов.
   Вот каков был Дюпон. Вот за кем я приплыл из Америки, вот какого человека хотел упросить отправиться со мной в Балтимор. Впрочем, даже за короткое время нашего знакомства я имел случай убедиться в таланте Дюпона. Однажды днем, когда мы, по обыкновению, прогуливались, жара стала невыносимой, и я предложил Дюпону взять экипаж. Сначала мы ехали в молчании, но вдруг Дюпон указал на кладбище и произнес:
   – По ту сторону стены есть небольшой участок, отведенный властями для захоронения ваших единоверцев, мосье Кларк.
   Вывеска на французском языке гласила, что за стеной находится еврейское кладбище.
   – Действительно, участок мог бы быть и поболь… – начал я, но оборвал себя на полуслове. В голове моей всплыла только что произнесенная Дюпоном фраза. Я вскинул брови. – Мосье Дюпон!
   – Да?
   – Что вы только что сказали? Что вы сказали об этом кладбище?
   – Что там хоронят людей вашей веры – ну, или тех, чью веру вы разделяете частично.
   – Но, сударь, почему вы решили, что я иудей? Разве я сообщал вам что-либо о своей нации или вероисповедании?
   – Так вы не иудей? – крайне удивился Дюпон.
   – Вообще-то, – с замирающим сердцем произнес я, – моя матушка была иудейка. Мой отец протестант. Был. Мои родители оба умерли. Но вы-то как догадались?
   Видя, что я не отстану, Дюпон снизошел до объяснения.
   – Несколько дней назад мы с вами приблизились к одному дому на Монмартре. Вы припомнили газетные статьи и сообразили, что в этом доме была жестоко убита молодая девушка.
   Действительно, пресса всячески смаковала детали этого прискорбного события, а я читал газеты ежедневно с целью совершенствоваться во французском языке.
   – Почувствовав, что место в известном смысле святое, – продолжал Дюпон, – вы коснулись шляпы. Однако, вместо того чтобы снять ее – что автоматически делает христианин при входе в церковь, – вы плотнее нахлобучили шляпу, то есть повели себя как иудей при входе в синагогу. Затем вы некоторое время теребили край шляпы, не зная, как с ней поступить – снять или оставить. Из этого я заключил, что вам случалось молиться как в церкви, так и в синагоге.
   Дюпон угадал. Матушка не рассталась со своей верой даже в замужестве, не уступила настояниям отцовской родни. Когда же в Балтиморе, на Ллойд-стрит, достроили синагогу, частенько брала меня с собой молиться.
   Дюпон снова погрузился в молчание. А я тихо торжествовал – в крепости под названием «Огюст Дюпон» наметилась брешь.
 
   Всякий раз, когда я осторожно начинал расспрашивать Дюпона о прошлом, лицо его каменело. Тем не менее между нами завязалась своеобразная дружба. По утрам я заходил за ним. Если я заставал Дюпона лежащим на постели с газетой, он приглашал меня выпить кофе у него в комнате. Обычно Дюпон объявлял, что намерен прогуляться, а я просил разрешения сопровождать его. Он не снисходил до ответа, что означало милостивое согласие.
   Дюпона характеризовала непроницаемость, этакая нравственная невидимость, возбуждавшая мое любопытство. Хотелось взглянуть, каков Дюпон влюбленный или Дюпон разгневанный; на худой конец, выяснить его предпочтения в еде. Я рвался узнать мысли Дюпона и вызвать в нем аналогичное любопытство к моей персоне.
   Иногда я приносил какую-нибудь вещь, имеющую отношение к истинной цели моего пребывания в Париже, надеясь возбудить Дюпонов интерес. Например, в парижской книжной лавке я отыскал путеводитель по Балтимору и показал Дюпону.
   – Смотрите, тут есть карта. Вот в этом районе Эдгар По жил, когда ему присудили первый приз за «Рукопись, найденную в бутылке». Вот здесь его обнаружили больным и беспомощным. А вот – обратите внимание, сударь! – кладбище, где он похоронен!
   – Мосье Кларк, – проговорил Дюпон, – боюсь, вы даже не представляете, как мало занимают меня эти сведения.
   Видите, как все происходило. Я хватался за каждую возможность пробудить Дюпона от транса. Однажды мы прогуливались по мосту над Сеной. Было очень жарко; мы заплатили по двенадцать су за посещение купальни, скрытой от посторонних глаз холстами, и погрузились в освежающую воду друг против друга. Дюпон закрыл глаза и лег на спину, я последовал его примеру. Наши тела мягко раскачивались на волнах, поднимаемых мальчишками и юношами, что предавались безобидным забавам. Между нами состоялся следующий разговор.
 
   Квентин: Сударь, не сомневаюсь, что вам ясно значение рассказов Эдгара По об Огюсте Дюпене. Вы, несомненно, слыхали о них. Эти рассказы печатались в нескольких французских журналах.
   Дюпон (безучастно, с интонацией не то вопросительной, не то утвердительной): Что вы говорите.
   К.: Чудеса аналитического мышления, которые вы являли миру, как раз и легли в основу характера этого литературного персонажа. Преступления, раскрываемые вами, крайне запутанны, так что успех кажется практически невозможным, волшебным триумфом логики.
   Д.: Я не читал этих рассказов, сударь.
   К.: Не читали рассказов о своей жизни? Рассказов, которые прославят вас в веках? Возможно ли такое?
   Д.: Не представляю, сударь, что могло бы занимать меня меньше.
   Не снабдить ли эту последнюю фразу восклицательным знаком? Оставим решать это грамматисту. Дюпон сказал – как отрезал; впрочем, тем же ровным тоном, каким официант в ресторане повторяет клиенту только что полученный заказ.
 
   Всего через несколько дней в наших с Дюпоном отношениях случился важный сдвиг. Мы гуляли в Ботаническом саду, где летом можно любоваться не только великолепнейшими растениями, но и лучшей в Париже зоологической коллекцией. Небо было предгрозовое, когда же тучи сгустились над древесными кронами, мы заспешили к выходу. Вдруг сзади послышался взволнованный голос:
   – Любезные господа, вы не видали, кто украл мой кекс? – задыхаясь от бега, спрашивал неизвестный.
   – Кекс? – в изумлении переспросил я. – Вы о чем, сударь?
   Бедняга сообщил, что купил у лоточника тминный кекс – излишество, которое позволял себе крайне редко, – чтобы спокойно съесть на свежем воздухе. А так как перед этим незадачливый лакомка пообедал, кекс был любовно положен на скамейку – до тех пор, пока обед усвоится и возникнет новое чувство голода. Тут стало накрапывать, он на секунду отвлекся, чтобы поднять с земли зонтик, а когда протянул руку за драгоценным кексом, того уже не было, и людей вокруг не было тоже!