Пермяк Евгений Андреевич. Детство Маврика

   Медленно вытесывается из сухой липовой доски лезвие меча. Тяжеловат для Маврика непослушный маленький топор. Боязно иметь с ним дело. Можно оказаться и без пальца или посечь ногу.
   - А ты не бойся его, не бойся, - наставляет Сеня Маврика. - Пусть он тебя боится. Вот так, вот так...
   И Маврик тешет "вот так... вот так...". Мало-помалу, мало-помалу топор оказывается легче, удары точнее, щепки ровнее...
   - Вот так... Вот так, - приговаривает вышедшая во двор бабушка Краснобаиха и нахваливает: - Ух ты, какие ровные щепочки начали отлетать видать, понятливая у тебя рука, тетечкин кормилец-поилец... Вот так... Вот так... Сдружайся с топором. От него всякий струмент пошел - и долотья, и пилы, и струги, сверла, а потом станки-машины. Все они топору доводятся детками, внуками, внучками, правнучками... Сдружайся с топором. С топора всякий дельный человек начинается, а без топора и головастый грамотей в безруких растяпах ходит. А таким ли тебе расти, коренное молодое дерево, от старого дуба сильный росток...
   Наговаривает-приговаривает так Краснобаиха, а топор все легче и послушнее становится в слабой и тонкой руке Маврика. Рука уже побаливает в локте. Пусть болит. "С топора всякий дельный человек начинается, а без топора и головастый грамотей в безруких растяпах ходит"... Боли рука, не отвалишься...
   И вот уже вытесано лезвие меча. Со лба льется пот. Обе рубашки прилипли к спине. Теперь нужно, как учит Сеня, помахать руками, да быстро-быстро, чтобы разошлась по жилам застоявшаяся кровь. И Маврик быстро-быстро машет руками, и расходится по жилам застоявшаяся кровь, и от этого веселей блестит отдыхающий на чурбаке топор. И он уже не пугает своим блеском и не говорит: "Я острый-преострый, живо отрублю тебе палец". Нет. Нет, он смеется, отсвечивая солнечными лучами, и говорит совсем другое: "Тебе со мной скоро не будет страшен никакой сук, никакое дерево".
   Как мало еще сделано, а уже свистит свисток на обед. И снова шумные, хотя и меньшие потоки текут по улице. Не все рабочие обедают дома, а только те, кто близко живут.
   Отец краснобаевских ребят Африкан Тимофеевич и его брат Игнатий Тимофеевич обедают дома. Они живут очень большой неразделенной семьей. За стол садятся человек двенадцать. Игнатию Тимофеевичу давно хочется жить самостоятельно. Но этого сделать нельзя, пока жив старик Тимофей Краснобаев. Игнатий ненавидит старый кирпичный дом с "голубятней" наверху, как он называет мезонин. Краснобаевские ребята не любят своего дядю Игнатия и скрывают это от всех и от Маврика.
   У Маврика нет дружеских отношений с Игнатием Тимофеевичем Краснобаевым. Это не то что Артемий Гаврилович Кулемин - ясный, солнечный, мягкий, как июнь. Игнатий Тимофеевич Краснобаев похож на март. Когда как. В нем нет устойчивой теплоты даже к племянникам. Он может и поколотить. Поэтому они побаиваются его. Зато своего отца Африкана Тимофеевича они считают за товарища. За старшего, конечно, как Маврик тетю Катю, с которой можно говорить обо всем.
   В Мильве встречаются люди, похожие на этот месяц март, которым хотя и можно верить, но не во всем.
   Вот и сейчас Маврик не знает, как понять Игнатия Тимофеевича, когда он, приглашая к столу, говорит:
   - Садись обедать, жених, рядом с невестой.
   Невеста - это Соня Краснобаева. Ей семь лет. Она подходит в невесты и нравится Маврику больше всех краснобаевских дочерей. И он уже подарил ей клоуна, который, если нажимать ему деревяшечку в животе, начинает бить в медные тарелки, прикрепленные гвоздиками к его рукам. И вообще-то говоря, на Соне можно жениться. Она очень серьезная девочка. И тетя Катя любит ее и гладит по голове. Но зачем Игнатию Тимофеевичу понадобилось говорить об этом при всех? Ведь еще же ничего не решено. Разве бы так сказал умный Артемий Гаврилович Кулемин?
   - Спасибо, Игнатий Тимофеевич, нас ждут дома, - отказывается от обеда Маврик. Он, может быть, и остался бы, но ведь Краснобаев не пригласил Санчика.
   Плохо, когда человек - март.
   VIII
   Продолжая "отвлекать" Маврика, Екатерина Матвеевна делала все возможное. Нужно красить - крась. Вот тебе кисть и краска. Хочешь засадить свой огород - пожалуйста. Нравится тебе играть в Зингеровский магазин изволь. Чем не магазин старый каретник. Покупателей сколько угодно. Санчикова сестра. Краснобаевские сестры. Для них уже проделана лазейка в заборе.
   Был куплен и опаснейший из опасных инструментов - маленький топор. "От судьбы не уйдешь". И если уж суждено поранить руку или ногу, этого не избежишь. Но все же "береженого бог бережет". И Екатерина Матвеевна, купив топор, попросила точильщика чуточку притупить топор на своем колесе.
   Новым топором пользоваться было нельзя. Он годился только для колки, но не для рубки и тески. Маврик, тяжело вздохнув, отложил топор и решил поиграть с горя в пермскую тюрьму. И тетя Катя поддержала эти намерения. Чем не тюрьма старая баня. Сиди там с Санчиком и пой:
   Солнце всходит и заходит,
   А в тюрьме моей темно...
   Днем и ночью часовые
   Стерегут мое окно.
   А потом можно выставить гнилую раму и бежать на волю. Только тетя Катя не советует мальчикам называть себя "политическими". Лучше сидеть за поджог или безвинно, как сидел дедушка в девятьсот пятом году заложником. С каким почетом его встречали потом рабочие!
   Екатерина Матвеевна сама придумывает игры, только бы как можно дольше удержать Маврика дома, хотя она и понимает, что улицы Маврику не избежать. Поэтому приходится брать Маврика на базар и ходить с ним по родне. Родни много, а знакомых того больше. Разная это родня и разные знакомые.
   Побывали они у дяди Леши. У него три девочки: Клава, Маруся и Надя. Старшая старше Маврика на год, а младшая на год моложе. Но интересно ли мальчишке играть в куклы, в классы, прыгать через веревочку?
   У тети Сани и у тети Лары другое дело. Там, правда, тоже три девочки, три двоюродные сестрички, с которыми не очень интересно играть, зато есть надежда, что с ними отпустят купаться.
   Так и случилось. Это было настоящее счастье. Маврика отпросили у тети Кати на пруд. Старшая дочь тети Лары, Аля, сказала:
   - Странно... Ему почти девять лет, а он еще не купался на пруду. Там купаются и пятилетние.
   А вторая, толстая Танечка, добавила:
   - Песок же на нашем берегу, и ни одной ямки. Ровное-преровное дно.
   Тетя Саня, старшая из сестер Зашеиных, поддержала внучек:
   - В самом деле, Катенька, за всю жизнь не слыхивали, чтобы кто-нибудь из ребятишек тонул в этом месте.
   Лицо Маврика было таким просящим... В глазах его стояла такая мольба, а девочки давали такие клятвы, что тетя Катя сказала:
   - Только недолго.
   Этот день навсегда останется в памяти Маврика. Они бежали по широкой Песчаной улице, спускающейся к пруду. Пруд был как зеркало, и только у берега, где барахталась ребятня, вода кипела и сверкала, залитая солнцем.
   Нелегко в первый раз зайти в воду и окунуться. Маврик купался впервые. Девочки раздели его, потому что он был мальчик. А сами они остались в рубашках. В них они и будут купаться. Потому что они девочки.
   К Маврику не пришло еще чувство стыда, а девочкам уже внушали его.
   - Иди, иди, не бойся, - зазывали его в воду Аля и Таня.
   И он зашел по колено.
   - Теперь присядь...
   - Присядь еще раз... Зажми нос. Окунись!
   С чем можно сравнить эту радость первого купания, снившегося ему в Перми! Ласковые объятия теплой воды. Визг. Брызги. Плотное, ровное песчаное дно. Неужели все это сейчас кончится и его заставят одеваться?
   Напрасные опасения. Аля и Таня ведут его глубже. По пояс. По грудь. И когда он упирается, Аля берет его на руки, затем кладет на воду животом и, поддерживая снизу, говорит:
   - Плыви, я держу тебя... Не бойся.
   Маврик болтает ногами, гребет руками. Он никогда не думал, что это у него получится. Ноги и руки делают сами все, что нужно.
   Легко плыть, когда тебя поддерживают. А попробуй поплыть один, без Алиных рук, сразу же опустишься на дно. Маврик и не знает, что Аля давно убрала из-под него руки и он плывет сам по себе. Плывет, как щенок, оказавшийся впервые в воде. Его поздравляют. Его называют молодцом.
   - И это правда, Аля?
   - Ну как же не правда, Маврик? Попробуй еще!
   Аля снова заносит его в воду, снова кладет на свои руки. Он плывет! Он плывет! Этому ни за что не поверит тетя Катя, а он плывет.
   Пора выходить из воды. Он уже накупался. А ему хочется еще и еще убеждаться в чуде, которое совершилось сегодня. Он не только человек, но и рыба...
   Маврику, жившему в мире волшебных сказок, слышанных от бабушек, читанных матерью и теткой, хочется сказать пруду что-то очень хорошее, а слов нет. Он ищет их, торопливо надевая штанишки, приветливо улыбаясь огромному зеркалу воды. Он придумывает, что бы ему, такому громадному, сказать, застегивая ворот рубашки. И наконец он шепчет самые простые слова:
   - Спасибо тебе, милый пруд, за мое первое купание!
   Его шепот слышит Аля и говорит:
   - Какой ты, оказывается, вежливый, Маврикий...
   - Нет, нет, - опровергает он, - я нисколько не вежливый. Я благодарный. Я и тебе скажу спасибо за... - Он не договорил, и так ясно, а потом объяснил: - Человек за все должен благодарить, даже если ему всего-навсего сказали: "С добрым утром!"
   Это было повторением слов Александры Ивановны Ломовой, которая бросила много всхожих зерен в рыхлую почву восторженной детской души.
   Сколько раз придется ему в это лето благодарить за все первое! Лес за первые найденные им грибы, луга - за первые ягоды. Речку Омутиху - за первую пойманную в ней рыбку. Топор и нож - за первое удилище. Лук - за первую попавшую в цель стрелу...
   В детстве почти все происходит впервые, но многое из этого первого бывает и последним, единственным, неповторимым. Дважды нельзя поймать первую рыбку, и тем более невозможно повторить ни один из дней своего детства. Но разве может это понять мальчик в восемь лет, да и надо ли ему понимать в это счастливое лето, что жизнь несправедливо быстротечна, что каждый день должен быть прожит хорошо и разумно.
   IX
   Долго старалась Екатерина Матвеевна не пускать Маврика на улицу, опасаясь, что его переедет телега, что ему выбьют мальчишки глаз или его искусает бешеная собака. Мог Маврик подцепить и чесотку, на его руки могли пересесть и цыпки. Мало ли какими болезнями хворают мальчишки, бегающие по Ходовой улице. И все же пришлось уступить.
   Федя и Коля дали честное слово, что они будут следить за Мавриком и не дадут его в обиду. Им можно было верить. Да и умный сосед Артемий Гаврилович Кулемин, повидавший виды, сказал про Маврика:
   - В школе-то ему так и так придется учиться с этими ребятами. Так пусть он с ними сдружается до нее.
   А Терентий Николаевич вставил свое:
   - Дома и молоко киснет. Проквасишь ты, Катенька, парня, и вырастет он безногим, безруким Неумеем Незнаевичем.
   Это тоже страшно. И Екатерина Матвеевна решилась.
   Сначала было разрешено играть напротив окон. Потом было позволено ходить по соседним улицам, и однажды он выпросился сходить за краснобаевской коровой, отбившейся от стада.
   И когда все обошлось благополучно, на защиту свободы внука поднялась сама бабушка:
   - Лучше ест, крепче спит, здоровеет день ото дня, как такому человеку волю можно не давать...
   Случилось невероятное. Маврик получил разрешение ходить купаться и бегать босиком. Однако же были строгие ограничения. Купаться только у берега Песчаной улицы, где мелко, и заходить в воду только по грудь и не выше ни вершка. В чем было дано клятвенное обещание Маврика, Санчика и поручителя Сени Краснобаева. Хотя и без того можно было надеяться на одного Маврика. У него "твердое дедушкино слово", а кроме этого, он всегда был "порядочным человеком".
   Началась настоящая жизнь. Белых воротничков не было и в помине. Ноги скоро привыкли к колкой земле и "больким" камешкам. Теперь ни одно из приготовленных для Маврика прозвищ не могло пристать к нему. Разве он "неженка" или "полосатый чулок", когда он бос. Он и не "поганый гриб", а такой же, как все. Кое-кто из ребят еще пытается придумать ему кличку, но кличка не пристает. Кроме одной - "зашеинский внук". Так его называют взрослые. Он часто слышит за спиной, как одна старуха говорит другой: "Это идет зашеинский внук". Иногда его так называют в глаза. Здороваются с ним незнакомые люди и говорят:
   - А ну-ка, покажись, каков ты, зашеинский внук...
   Или:
   - Зашеинский-то внук весь в деда. Бровь в бровь, глаз в глаз, и нос его.
   В Перми никто не обращал на него внимания, когда он проходил по улицам. А здесь редкий не оглядывается на него, не останавливает его.
   - Ну-кось, давай поздороваемся, - вдруг задерживают Маврика и начинают расспрашивать, что и как.
   Говорят с ним на далеких улицах. Откуда о нем знают? Почему называют по имени - Катенькой и Любонькой - его тетку и его маму? Почему имя "Матвей Романович" произносится с уважением?
   - Потому, - отвечает бабушка, - что дед твой не порознь с народом жизнь прожил, не как другие прочие мастера.
   Маврик слыхал о дедушке немало, но мальчик многое не понимал. Дедушку он помнил седым, кудрявым. Он сажал Маврика на колени, ласкал его, угощал сладкими пирогами, приносил маковые конфеты. Помнит он, как дедушка без конца щепал лучину для растопки печи. Пучки лучины сохранились и теперь на чердаке дома. Помнит он похороны. Помнит, что на похороны пришло много народу. Гроб пришлось выносить на улицу, чтобы не устраивать давки и дать подойти к покойнику всем, кто хочет.
   Подходил к гробу и сам управитель завода. Он возложил венок с лентами. Гроб несли только почтенные рабочие, да и те ссорились - кому нести. Маврика тоже несли на руках. Чтобы ему было все видно. Это хорошо помнит Маврик. Он помнит, как ему кто-то с черными усами сказал:
   - Оглянись и запомни, как хоронят твоего деда Матвея Романовича.
   О деде рассказывалось многое, но из всего запомнилось, как дед спас рабочих от порки у чугунного медведя.
   Медведь и по сей день шагает по серому граниту на плотине. И по сей день он тщится выглядеть царственным чудищем. Мильвенцы знают, что медведь некогда был вырезан из мягкого дерева липы мастером веселой души, по имени Сереверьян, и поставлен в заводском саду для погляда.
   Молва хранит облик веселого, дурашливого медведя. И нес этот проказливый зверь на своей спине дуплянку с медовыми сотами. И все любовались им. Но это не по нраву пришлось сердитому управителю тех лет, и он велел Сереверьяну устрашить морду зверя. И резчик выполнил строгий наказ.
   Вскоре по липовому зверю был отлит чугунный зверь. На место дуплянки на его спину привинтили медную корону. Как-никак царь зверей Урала и Прикамья.
   И стоит с тех пор на скале чугунный горбатый медведь. Никто из простых людей не любил этого зубастого зверя, напоминающего о черных днях старой Мильвы.
   ТРЕТЬЯ ГЛАВА
   I
   "Уметь! Помогать! Добывать! Зарабатывать!" - эти четыре слова вполне бы могли стать самым кратким и самым исчерпывающим девизом мильвенской детворы, за исключением разве только тех мальчиков и девочек, которых насмешливо называли "благородными".
   Маврик был "не поймешь кто". До "благородных" он не дотягивал, а "простым" тоже не назовешь. Но теперь его, разутого, почерневшего, с исцарапанными и пораненными руками, можно считать "своим", хотя у него не было никаких обязанностей и он с утра до вечера мог делать все, что ему захочется. Так не могли располагать собой остальные, кроме разве Санчика.
   У Санчика нет домашних обязанностей, потому что нет дома. Денисовы живут в избушке-малушке у дяди Миши. Дядя Миша - маляр. Он ходит и красит по богатым домам. Ему везде доступ, везде вера. Не обманет, не украдет, потому что он не простой маляр, но и староста кладбищенской церкви. А его старший брат - Василий, Санчиков отец, - хотя и почище маляр, красивший не крыши да окна, не кресты да ограды на кладбище, что может делать всякий подмастерье, а мастер первой статьи, которому доверяли самые чистые работы по окраске судов, но жить теперь ему не на что. Ревматизм заставил покинуть завод и выйти на семирублевую пенсию. И если бы не мать его жены, не бабка Митяиха, то пропасть бы Санчиковой семье с голоду. Сестры еще не подросли. За стирку Санчиковой матери платили мало, да и редко нанимали. Старшую сестру Санчика Евгению не отпускали мыть полы в богатые дома, хотя и звали. Она была очень красива и могла выйти замуж за жениха с домом. А поломойку которая ходит по чужим домам, кто же возьмет замуж. Поэтому Женя училась шить, а пока метала петли настоящим швеям. По копейке за две маленькие петли. За большие платили дороже. Но много ли петель выметаешь за день? И вся надежда семьи была на сухую, подслеповатую, с тяжелыми веками бабку Митяиху. У нее случались деньги, и она кормила неплохо денисовскую семью, особенно в воскресенье и в понедельник. А иногда собранных ею кусков хватало и до среды. Митяиха была соборной нищенкой, и ей полагалось хорошее место на паперти. У самых дверей, где могли стоять только старые нищие, которые христарадничали много лет и выжидали своей очереди в притворе, а остальные - не настоящие нищие, а просто так, побирушки, когда придет нужда, - не имели постоянного места и канючили где придется: на нижних ступеньках паперти, а в большие праздники, когда все ступеньки были заняты, им приходилось стоять на площади.
   Бабушка Митяиха имела право ходить по всем домам Мильвы. Таких было всего лишь пять нищих. А остальные могли просить милостыню только на своих улицах, которые были разделены очень строго. Улиц в Мильве хотя и много, но нищих еще больше. Поэтому некоторым доставалась не вся улица, а половина. На одной стороне улицы дома были одного нищего, а на другой другого. И если кто вздумал бы перебегать дорогу, его могли проклясть, а кроме того, и поколотить. А Митяиху никто не мог тронуть. Она из перваков. Почти как мастер в цехе. Санчикова бабушка состоит в первом пятке. И ей, как и всякому из этого пятка, все остальные нищие платят каждое воскресенье "долю". Можно деньгами. Можно кусками.
   Санчик гордится своей бабушкой. С уважением к Митяихе относится и Маврик. Хоть и нищая, а из главных. Поэтому ее внуку-любимцу, Санчику, живется лучше всех в семье. Бабушка может припросить и ситцевый остаточек у купца для рубашки Санчику, и самые сладенькие кусочки она бережет для него. Но теперь они не так нужны Санчику. Ему отдано много рубашек и штанишек, из которых вырос Маврик. Они Санчику тоже малы, но Женя их умеет расставлять, надшивать, припускать. И у Санчика теперь есть что надевать.
   Сеня и Толя Краснобаевы, как, впрочем, и другие жившие в своих домах, выполняли многие обязанности. Мели двор, чистили у коровы и у лошади, натаскивали из колодца в огородные кадки воду для поливки, кололи и таскали дрова для русской печи... Делали все, что было под силу, а иногда и не под силу для мальчиков в восемь - десять лет. В эти годы они должны были уметь помогать взрослым. Уметь помогать было не одной лишь обязанностью, но и гордостью мальчишек.
   - Мой-то уж совсем мужик, - говаривали матери про своих сыновей. Девятый только пошел, а он уже рыбой семью кормит.
   Это значит - мальчик просыпается ранним утром и бежит на плотину пруда за ершами, окунями, плотвой. "Надергает" такой три десятка рыбешек вот тебе и рыбный пирог. Глядишь, опять лишняя копейка дома.
   Сходить за Мертвую гору на луга, собрать там кисленки, как называли мильвенцы щавель, принести пяток стаканов "клубеники", наискать в лесу на "жареху" маслеников, "синявок", принести полмешка еловых и сосновых шишек для "разжижки" самовара, наловить зеленой кобылки отцу для ловли хорошей рыбы - тоже считалось обязанностью детворы, - уметь помогать, добывать, зарабатывать.
   Если девочка в девять лет не умеет мыть посуду, подметать пол, помогать матери управляться на кухне, она поражала сверстниц. Страшно прослыть "неумехой", "бездельницей", "белоручкой".
   Мавриковой "невесте" Сонечке Краснобаевой семь лет, а она уже показывает своему "жениху", что с ней он не пропадет. Кормит кур. Собирает снесенные ими яйца. Пропалывает "легкие" гряды, ходит за водой с маленькими ведерками на крашеном коромысле, моет по субботам площадку у "паратьнего" крылечка, отворяет калитку вернувшейся с пастбища корове... Мало ли дел, которыми она гордится и прославляет себя на восьмом году жизни! Не шутка же, в самом деле, считаться невестой такого кудрявого, такого хорошенького, звонкоголосого мальчика.
   - Санчик, мы тоже должны что-то делать. Нам пора зарабатывать, убеждает бездельничающий Маврик своего бездельничающего товарища.
   - А как? - спрашивает Санчик. - Может, железо рыть и продавать его Лудилке?
   - А сумеем?
   - А что тут не суметь? Только бы кочережки достать. У Кеги есть. Можно выменять на нитки.
   Эта идея - выменять кочережки, потом нарыть ими много железа, продать его Лудилке - увлекает обоих мальчиков.
   И они вскоре становятся добытчиками железа.
   II
   Из проходных завода вывозится множество шлака. Его вывозят и вываливают на незамощенные улицы Мильвы, чтобы по ним можно было ездить в распутицу, когда грязь стоит выше колес.
   Вместе со шлаком попадаются и куски железа: остывшие капли металла, обрезки, "срубки" и прочая мелочь, идущая в мусор цехов. Попадают в мусор покалеченные шайбы, оторванные головки заклепок, погубленные болты, случаются в нем и хорошие новые костыли, которыми прикрепляются к шпалам рельсы железных дорог.
   По разработке уличных отвалов перваками считались братья Рамазановы Яктынко и Сактынко. В Мильве везде были перваки. В цехах. У нищих. Среди удильщиков. Должны же быть они и у мусорщиков.
   Яктынке и Сактынке по десяти-одиннадцати лет. Сактынко красивый мальчишка, с веселым лицом, смеющимися карими глазами. Лицо старшего, Яктынки, изъедено оспой. На левом маленьком глазу бельмо. Он не умеет говорить ни по-русски, ни по-татарски. У него всего только одно слово "кеге". Если ему нужно сказать "пойдем купаться", он произносит "кеге" и размахивает руками, как при плавании. Если просит есть, снова произносит "кеге" и показывает на рот. С ним ничуть не трудно разговаривать. Крикни ему "кеге" и потом покажи руками, ногами, выражением лица, что ты хочешь сказать, что тебе нужно, и он обязательно поймет.
   Это очень добрый, веселый и хороший мальчишка. Он сразу догадался, что за одну катушку ниток Санчик и Маврик хотят выменять две кочережки. Обмен состоялся. Нашлись и сумки, куда складывать найденное железо. Санчику дали старый мочальный "зимбель", с которым нельзя уже стало ходить на базар, а Маврику тетя Катя дала дедушкин кожаный "пестерек", в котором он носил еду, когда ходил на завод.
   Екатерина Матвеевна не знала о предприятии, замышляемом Мавриком. Она не могла и предположить, что в эту памятную вещицу будет складываться ржавое железо.
   Теперь оставалось научиться выбирать из шлаковых куч железные куски. И этому искусству стал учить тот же Яктынко, которого все ребята называли Кегой.
   Нелегко различать железо от шлака. Цвет один. Разный вес. Железо тяжелее. Рукам пришлось немало перебрать, чтобы научиться определять железо по тяжести.
   Первый день не принес большой удачи. Добытчики не набрали и по фунту на брата. А если и набрали, то, наверно, половина из найденного - это шлак, слившийся с железом.
   На другой день они отправились вдвоем, чтобы Кега и Сактынко не вытаскивали из-под носа хорошие, тяжелые железинки. Попадались очень счастливые куски. Наверно, по полфунта. А нужно было набрать не меньше полпуда. Двадцать фунтов. А лучше пуд. Лудилко меньше не принимал. Полпуда - это гривенник. Два фунта с пуда он выкидывал на "ржу", на прилипший шлак.
   Добыча шла успешнее день ото дня, и, наверно, скоро можно будет отправиться к Лудилину и продать нарытое железо. Хорошо бы найти сразу тяжелую железяку.
   Мечтая вслух, мальчики не заметили подслушивающего их возчика.
   - Ты не зашеинский ли внучонок? - услышал Маврик.
   - Да.
   - Аль обеднели?..
   - Не обеднели, а "деньги нынче кусаются", - повторил Маврик много раз слышанные слова.
   - Дома послали?
   - Нет, мы сами.
   - Это хорошо. Хоть и плевые, а все ж таки свои копейки будут. А ты чей? - спросил возчик Санчика.
   - Денисов! - крикнул он, довольный, что и его спрашивают.
   - Маляров сын?
   - Ага!
   - Ну и много ли нарыли?
   - Мало. Одна только большая попалась.
   - Тогда вот что. Приходите завтра. Сюда же. Об эту же пору, а то пораньше. Будет что рыть.
   Сказал так незнакомый возчик, вывалил шлак и уехал.
   Рано прибежали Санчик с Мавриком. Долго ждали возчика, но дождались. Он свалил не шлак, а цеховой мусор. В мусоре блестели золотенькие чешуйки.
   - Это медь!
   - То-то оно и есть, - подтвердил возчик, - не по грошу за фунт, а вдесятеро Лудилин заплатит. Еще воз привезу из механического...
   Медных чешуек-стружек оказалось много. Мальчики торопились выбрать их из мусора. Выбирать их было легко. Они блестели.
   Сумки потяжелели, а чешуек было еще очень много. Возчик приехал снова и снова опрокинул деревянный коробок.
   - Маврик, нам не донести. Давай закопаем.
   - Давай.
   Так и сделали. Закопали набранную медь и принялись за новый мусор. Пришлось еще раз закапывать и еще раз набирать, а потом перетаскивать по частям к Лудиле Паяловичу. Так его называли потому, что он нигде не работал, а лудил и паял кому придется и всегда "сдирал семь шкур". Но Маврик и Санчик не хотели, чтобы их обманул Лудилко. Они прежде спросили у Кеги цену на медь. Металл ценился дорого и в железной Мильве. В нем нуждались те, у кого были свои небольшие плавильные печи. Хорошее железо брали сельские кузнецы. Ну, а медь - это верные деньги.