Страница:
Федоров описывает космический корабль, но отсутствие теории не позволяет ему сделать более широкие и практические выводы. А создать собственную теорию реактивного движения он не способен – не хватает образования.
Так бы и осталась эта брошюра на дальних полках библиотек, но ее судьба оказалась счастливой. Один экземпляр выписал в свое пользование пока еще никому не известный изобретатель из провинции Константин Эдуардович Циолковский.
Первая попытка создать полноценную теорию реактивного движения была все же предпринята в конце XIX века выдающимся российским ученым Иваном Всеволодовичем Мещерским.
Мещерский родился в 1859 году в Архангельске. Проявив блестящие математические способности, он поступил в Санкт-Петербургский университет и сделал карьеру теоретика, специалиста по механике.
Таков вклад Мещерского в разработку теории движения ракет. Его трудно обойти вниманием и недооценить. Однако сам Мещерский никогда не увязывал свои уравнения с космическими полетами. Возможно, он опасался, что если сделает это, то потеряет уважение со стороны коллег, – ведь обсуждение идеи космических полетов считалось занятием для чудаков. Больше того, работы Мещерского были столь специфичны и публиковались столь малыми тиражами, что даже не все специалисты знали о их существовании. В итоге, доходило до курьезов: итальянец Леви-Чивита, ничего не подозревая о Мещерском, переоткрыл его уравнения с опозданием в тридцать лет!
Поскольку Иван Всеволодович не придавал значения популяризации своих выкладок, то и заметили его вклад тоже довольно поздно. Самое ранее упоминание об уравнениях Мещерского в популярной литературе, которое мне удалось найти, относится к 1945 году.
Очевидно, теории самой по себе было недостаточно, чтобы преодолеть инерцию мышления. Требовался некий качественный скачок, объединяющий в одно трех китов процесса привлечения масс энтузиастов под знамена космической экспансии: математической теории, инженерной практики и литературной популяризации, – без этого космонавтика как отрасль не могла не только развиваться, но даже и родиться.
Этих трех китов сумел объединить Константин Эдуардович Циолковский. Более того, он попытался создать четвертого, совершенно умозрительного кита – философию космонавтики.
1.4. ВИДЕНИЯ КОНСТАНТИНА ЦИОЛКОВСКОГО
Так бы и осталась эта брошюра на дальних полках библиотек, но ее судьба оказалась счастливой. Один экземпляр выписал в свое пользование пока еще никому не известный изобретатель из провинции Константин Эдуардович Циолковский.
Первая попытка создать полноценную теорию реактивного движения была все же предпринята в конце XIX века выдающимся российским ученым Иваном Всеволодовичем Мещерским.
Мещерский родился в 1859 году в Архангельске. Проявив блестящие математические способности, он поступил в Санкт-Петербургский университет и сделал карьеру теоретика, специалиста по механике.
Иван Всеволодович Мещерский
В докладе «Один частный случай теоремы Гюльдена», прочитанном в 1893 году в Петербургском математическом обществе. Иван Всеволодович изложил результаты своих исследований по теории движения тел переменной массы. Свои выводы он опубликовал в труде «Динамика точки переменной массы» (1897). Здесь в качестве примера он привел уравнение движения вертикально взлетающей ракеты и привязного аэростата. Позднее исследования были дополнены статьей «Уравнение движения точки переменной массы в общем случае» (1904), в которой Мещерский дал общую теорию движения точки переменной массы сначала для случая отделения (или присоединения) частиц, а затем для случая одновременного отделения и присоединения частиц.Таков вклад Мещерского в разработку теории движения ракет. Его трудно обойти вниманием и недооценить. Однако сам Мещерский никогда не увязывал свои уравнения с космическими полетами. Возможно, он опасался, что если сделает это, то потеряет уважение со стороны коллег, – ведь обсуждение идеи космических полетов считалось занятием для чудаков. Больше того, работы Мещерского были столь специфичны и публиковались столь малыми тиражами, что даже не все специалисты знали о их существовании. В итоге, доходило до курьезов: итальянец Леви-Чивита, ничего не подозревая о Мещерском, переоткрыл его уравнения с опозданием в тридцать лет!
Поскольку Иван Всеволодович не придавал значения популяризации своих выкладок, то и заметили его вклад тоже довольно поздно. Самое ранее упоминание об уравнениях Мещерского в популярной литературе, которое мне удалось найти, относится к 1945 году.
Очевидно, теории самой по себе было недостаточно, чтобы преодолеть инерцию мышления. Требовался некий качественный скачок, объединяющий в одно трех китов процесса привлечения масс энтузиастов под знамена космической экспансии: математической теории, инженерной практики и литературной популяризации, – без этого космонавтика как отрасль не могла не только развиваться, но даже и родиться.
Этих трех китов сумел объединить Константин Эдуардович Циолковский. Более того, он попытался создать четвертого, совершенно умозрительного кита – философию космонавтики.
1.4. ВИДЕНИЯ КОНСТАНТИНА ЦИОЛКОВСКОГО
Официальная биография Циолковского хорошо известна. Более того, ее изучают в школах. Поэтому я не стану подробно расписывать ее здесь, позволив себе напомнить вам лишь основные вехи жизни калужского мыслителя.
Константин Эдуардович Циолковский родился 17 сентября (по новому стилю) 1857 года. Отец ученого – нищий польский дворянин Эдуард Игнатьевич Циолковский. Мать ученого, Мария Ивановна Юмашева, была русской с примесью татарской крови.
Его родители являли собой полную противоположность. Вот что писал о них сам Константин Эдуардович в автобиографических набросках «Черты моей жизни»: «… среди знакомых отец слыл умным человеком и оратором. Среди чиновников – красным и нетерпимым по идеальной честности(…) Вид имел мрачный. Был страшный критикан и спорщик(…) Отличался сильным и тяжелым для окружающих характером(…) Придерживался польского общества и сочувствовал фактически бунтовщикам-полякам, которые у нас в доме всегда находили приют(…) Мать – веселая, жизнерадостная, хохотунья и насмешница…» Обычно с детьми занималась мать. Именно она научила Константина читать и писать, познакомила с началами арифметики.
1860 год. Семья Циолковских переехала в Рязань. Отец, Эдуард Игнатьевич, был определен делопроизводителем Лесного отделения Рязанской палаты государственных имуществ.
1866 год. Костя Циолковский заболел скарлатиной. В результате осложнения после болезни он потерял слух. Наступил период, который впоследствии он называл «самым грустным, самым темным временем моей жизни.» Тугоухость лишила мальчика многих детских забав и впечатлений, привычных его здоровым сверстникам.
Понятно, что этот физический недостаток оказал значительное влияние на дальнейшую жизнь и на формирование мировоззрения Константина Эдуардовича. Он обречен был оставаться одиноким нелюдимым человеком, постоянно погруженным в мир собственных мыслей и фантазий.
Позднее и сам Циолковский попытается увязать глухоту с тем интеллектуальным прорывом, который он совершил.
1869 год. Эдуард Игнатьевич отдал Константина вместе с его младшим братом Игнатием в первый класс мужской Вятской гимназии.
Большими успехами будущий ученый не блистал. Предметов много, а глуховатому мальчику было трудно учиться. Кроме того, за свои шалости он неоднократно попадал в карцер. Во втором классе Циолковский остался на второй год, а в третьем и вовсе распрощался с гимназией.
1870 год. Умерла мать – Мария Ивановна Юмашева. Многие биографы Циолковского пишут здесь обычно, что «горе придавило осиротевшего мальчика» и он гораздо острее стал ощущать свою глухоту, делавшую его все более изолированным от общества. Сам Циолковский, правда, так не считал: «…горе детей не бывает глубоким и разрушительным. Через неделю я уже лазил на черемуху и качался с удовольствием на качелях.»
1871 год. Юный Костя был отчислен из гимназии. Тогда же он находит свое истинное призвание. Занимаясь самообразованием, Циолковский приобщается к техническому и научному творчеству:
Необыкновенные способности глухого сына стали очевидны для Эдуарда Циолковского, и он придумал послать мальчика в Москву в надежде, что тот сумеет добиться успехов на поприще технических наук.
В 1873 году Константин Циолковский покинул Вятку для получения образования в ремесленном училище. Однако училище стало Императорским высшим, и его двери оказались закрыты для глухого подростка. Молодой человек сам нашел себе квартиру в Москве (точный адрес, по которому проживал там Циолковский, до сих пор неизвестен) и, живя буквально на хлебе и воде (отец присылал 10-15 рублей в месяц), взялся за самообразование.
Ежедневно с десяти утра и до трех-четырех пополудни трудолюбивый юноша штудировал науки в Чертковской библиотеке (позднее известной как Библиотека Московского публичного музея и Румянцевского музея, Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина, Российская государственная библиотека). За первый год Циолковский освоил физику и начала математики. На втором году – преодолел дифференциальное и интегральное исчисления, высшую алгебру, аналитическую и сферическую геометрию.
Интересовали его, прежде всего, не абстракции, а их практическое применение. Циолковский выбрал, пожалуй, наиболее правильный и соответствующий его умственному путь в своем обучении: осваивая какую-нибудь теорию, он тут же с ее помощью решал связанную задачу.
«Я остался сторонником механистических воззрений XIX столетия, – писал он, – и думаю и знаю, что можно объяснить, например, спектральные линии (пока только водорода) без теории Бора, одной ньютоновской механикой. Вообще я еще не вижу надобности уклоняться от механики Ньютона, за исключением его ошибок.»
При этом, нужно отметить, Константин Эдуардович никогда не заявлял, что он прав, а, скажем, Эйнштейн нет. Наоборот, в автобиографии Циолковский напоминает, что не получил системного образования, а потому не способен вырваться за пределы мировоззрения практика, который верит только в то, что может увидеть глазами и пощупать руками. Он признавался: «И сейчас мой ум многого не может преодолеть, но я понимаю, что это результат недосуга, слабость ума, трудности предмета, а никак не следствие туманности.»
При таком отношении к умозрительным дисциплинам Циолковский вряд ли когда-нибудь сумел бы создать нечто, напоминающее философскую систему, однако в Чертковской библиотеке он встретил человека, мысли которого оказали на него определенное влияние. Звали этого человека Николай Федоров.
Он родился в 1828 году. Окончив Ришельевский лицей в Одессе, преподавал историю и географию в разных уездных училищах (в том числе и в Боровском, где спустя годы начал свою педагогическую работу Циолковский). В 1868 году Федоров стал помощником библиотекаря в Чертковской библиотеке, вместе с ней перекочевав в библиотеку Румянцевского музея.
Федоров до самозабвения любил свою работу. А его эрудиция не знала границ. С ним советовались писатели и историки, поэты и математики. Слава о Николае Федорове шла по Москве, его называли мудрецом, богословом, философом. Лев Толстой сказал о нем: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком.» Познакомившись в 1881 году с Федоровым, великий писатель пометил в дневнике: «Ник. Фед. – святой. Каморка. Исполнять? Это само собой разумеется. Не хочет жалованья. Нет белья. Нет постели.»
«Исполнять»? «Это само собой разумеется»? Может быть, речь идет о жизненных принципах Федорова, близких самому Толстому?..
Философ действительно жил в каморке, ходил в поношенной одежде, питался хлебом и чаем.
«Он раздавал все свое крохотное жалованье беднякам, – вспоминал Циолковский. – Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился.»
Впрочем, скромность Федорова была совершенно особого рода. Внешне неприметный заведующий каталогом искренне и непоколебимо верил, что все человечество, миллиарды людей в течение тысячелетий будут работать над претворением в жизнь его учения, изложенного в фундаментальном труде «Философия общего дела.»
В этом труде Николай Федорович доказывал, что раньше или позже восторжествует супраморализм (сверхмораль), суть которого в обожествлении предыдущих поколений («отцов») и в нестерпимом желании вернуть эти поколения к жизни. Все люди, когда-либо жившие на Земле, должны быть воскрешены!
Федоров считал, что если два атома были когда-то рядом в одном организме, то от этой близости в них остается след, и по этому следу можно когда-нибудь будет их найти и воссоединить. Допускал Федоров и другой путь воскрешения – генетически; и, непосредственно из материи тела сыновей воссоздать, их отцов, а из тех – их отцов и так далее.
Мысль о всеобщем воскрешении пришла к Федорову довольно рано – когда ему было около 25 лет. Он обдумывал и обрабатывал ее до самой смерти. И тем не менее, Федоров так и не решился обнародовать свой огромный трехтомный труд, считая, что многое еще не продумано им до конца. Поэтому при жизни система его взглядов была известна лишь узкому кругу близких людей. Сразу после смерти Федорова в 1903 году двое его учеников – Кожевников и Петерсон – приступили к изданию «Философии общего дела.» Первый том был издан в 1906 году тиражом 480 экземпляров в городе Верном (Алма-аты) и в соответствии с мировоззрением Федорова не продавался, а рассылался всем желающим бесплатно. Второй том, вышедший в 1913 году в Москве, продавался уже на общих основаниях. Третий том так и не был опубликован, а два других являются библиографической редкостью. Несмотря на это, имя Николая Федорова вписано в историю в ряду основоположников так называемого «русского космизма» – философского учения, стоящего на аксиоме непосредственного взаимодействия человека и вселенной. Это учение связано с российской утопической традицией, о которой я писал выше. Космисты говорят о необходимости совершенствования человека по мере движения прогресса. Только более совершенный человек сможет усовершенствовать Вселенную, которая ныне пребывает в хаосе. Работа по переустройству Вселенной, в свою очередь, требует постройки особых транспортных средств, открывающих дорогу к звездам.
Федоров писал, что предстоит «не только посетить, но и населить все миры вселенной.» Выход в космос неизбежен – иначе где разместить воскрешенных предков?
Однажды Лев Толстой рассказывал об учении Федорова членам Московского психологического общества. На недоуменный вопрос: «А как же уместятся на маленькой Земле все бесчисленные воскрешенные поколения?» Толстой ответил: «Это предусмотрено: царство знания и управления не ограничено Землей.» Это заявление было встречено смехом…
Такой реакции следовало ожидать. Космонавтика в Императорской России продолжала оставаться уделом чудаков, воспринималась юмористически, и Федоров, поддерживая ее своей философией, ставил себя в ряд с другими «сумасшедшими.» Но, вопреки общему мнению, именно Николай Федорович верил, что Россия будет когда-нибудь лидировать в космосе. И даже предлагал свою программу по приобщению населения Империи к идее межпланетных перелетов. Он писал:
К сказанному остается только добавить, что если Федоров с Фармером правы, то когда-нибудь мы с ними встретимся под необъятным небом нового чудесного мира.
Итак, Николай Федоров, с которым Циолковский познакомился в юности, был не только библиотекарем, но и выдающимся мыслителем. Правда, в своих воспоминаниях Циолковский не сообщает никаких подробностей контактов с ним. Нам известно только, что Федоров рекомендовал юноше некоторые книги, спрашивал его мнение о прочитанном. То есть влияние имело место, но насколько глубоким было это влияние?..
Без сомнения, какие-то идеи Федорову заронить удалось. Не отдавая себе в том отчета, Циолковский будет использовать и развивать их в собственном философском обосновании космической экспансии. А пока в нем победил практик, и глухой подросток начинает придумывать машину, которая позволила бы забрасывать в космос различные предметы.
Его первый космический аппарат представлял собой закрытый ящик, в котором вращалась карусель из эластичного материала с двумя шарами-противовесами.
Юный Циолковский считал, что центробежной силы на концах карусели будет достаточно, чтобы поднять ящик над землей.
«Я был в таком восторге от этого изобретения, – писал он позднее, – что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью час-два но Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Но, увы, еще дорогой я понял, что я заблуждаюсь: будет трясение машины и только. Ни на один грамм ее вес не уменьшится. Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне: я поднимаюсь на нем с великим очарованием…»
Что касается реактивного принципа, то Константин, как и прочие его современники, считал ракету средством для устроения различных «увеселений» и не рассматривал другие варианты ее применения. Время ракет еще не пришло…
1876 год. Несмотря на то, что образование Циолковского было далеко не закончено, отец вызвал его в Вятку. Изможденный почерневший вид сына, тратившего большую часть присылаемых денег на опыты и книги, серьезно обеспокоил родителя. Эдуард Циолковский решил, что двух лет в Москве вполне достаточно, тем более Константин демонстрировал неплохие познания в математике и физике и ему удалось быстро найти работу репетитора гимназистов.
И в Вятке Константин продолжал самообразование, просиживая целые дни в местной библиотеке. Все же оно оставалось бессистемным, на многие вопросы Циолковский не мог получить ответы из книг, а потому некоторые из его поздних проектов основывались на ошибочном понимании тех или иных физических принципов.
Наверное, мы должны быть благодарны судьбе, которая столь жестоко обошлась с Константином Циолковским, лишив его возможности получить нормальное академическое образование. Потенциал этого провинциального мальчика был довольно велик и, скорее всего, он сделал бы выдающуюся научную карьеру. Но мы помним историю Мещерского и можем предположить, что в таком случае все открытия ученого остались бы на периферии общественного интереса, скрытые в трудах многочисленных конференций, во все времена издававшихся мизерными тиражами. Недостаток образования, как это ни парадоксально, придавал Циолковскому смелости в поиске нового в тех областях, куда российская профессура не решалась заглядывать.
Константин Эдуардович Циолковский родился 17 сентября (по новому стилю) 1857 года. Отец ученого – нищий польский дворянин Эдуард Игнатьевич Циолковский. Мать ученого, Мария Ивановна Юмашева, была русской с примесью татарской крови.
Его родители являли собой полную противоположность. Вот что писал о них сам Константин Эдуардович в автобиографических набросках «Черты моей жизни»: «… среди знакомых отец слыл умным человеком и оратором. Среди чиновников – красным и нетерпимым по идеальной честности(…) Вид имел мрачный. Был страшный критикан и спорщик(…) Отличался сильным и тяжелым для окружающих характером(…) Придерживался польского общества и сочувствовал фактически бунтовщикам-полякам, которые у нас в доме всегда находили приют(…) Мать – веселая, жизнерадостная, хохотунья и насмешница…» Обычно с детьми занималась мать. Именно она научила Константина читать и писать, познакомила с началами арифметики.
1860 год. Семья Циолковских переехала в Рязань. Отец, Эдуард Игнатьевич, был определен делопроизводителем Лесного отделения Рязанской палаты государственных имуществ.
1866 год. Костя Циолковский заболел скарлатиной. В результате осложнения после болезни он потерял слух. Наступил период, который впоследствии он называл «самым грустным, самым темным временем моей жизни.» Тугоухость лишила мальчика многих детских забав и впечатлений, привычных его здоровым сверстникам.
Понятно, что этот физический недостаток оказал значительное влияние на дальнейшую жизнь и на формирование мировоззрения Константина Эдуардовича. Он обречен был оставаться одиноким нелюдимым человеком, постоянно погруженным в мир собственных мыслей и фантазий.
Позднее и сам Циолковский попытается увязать глухоту с тем интеллектуальным прорывом, который он совершил.
«Возможно, что умственные задатки у меня слабее, чем у братьев, – напишет он, – я же был моложе всех и потому поневоле должен быть слабее умственно и физически. Только крайнее напряжение сил сделало меня тем, что я есть. Глухота – ужасное несчастье, и я никому ее не желаю. Но сам теперь признаю ее великое значение в моей деятельности в связи, конечно, с другими условиями. Глухих множество. Это незначительные люди. Отчего же у меня она сослужила службу? Конечно, причин еще множество: например, наследственность, удачное сочетание родителей… гнет судьбы. Но всего предвидеть и понять невозможно…»1868 год. Семья Циолковских переехала в Вятку. Отец семейства получил новую должность: столоначальник Лесного отделения Вятской палаты государственных имуществ.
1869 год. Эдуард Игнатьевич отдал Константина вместе с его младшим братом Игнатием в первый класс мужской Вятской гимназии.
Большими успехами будущий ученый не блистал. Предметов много, а глуховатому мальчику было трудно учиться. Кроме того, за свои шалости он неоднократно попадал в карцер. Во втором классе Циолковский остался на второй год, а в третьем и вовсе распрощался с гимназией.
1870 год. Умерла мать – Мария Ивановна Юмашева. Многие биографы Циолковского пишут здесь обычно, что «горе придавило осиротевшего мальчика» и он гораздо острее стал ощущать свою глухоту, делавшую его все более изолированным от общества. Сам Циолковский, правда, так не считал: «…горе детей не бывает глубоким и разрушительным. Через неделю я уже лазил на черемуху и качался с удовольствием на качелях.»
1871 год. Юный Костя был отчислен из гимназии. Тогда же он находит свое истинное призвание. Занимаясь самообразованием, Циолковский приобщается к техническому и научному творчеству:
"…Я делал самодвижущиеся коляски и локомотивы. Приводились они в движение спиральной пружиной. Сталь я выдергивал из кринолинов, которые покупал на толкучке. Особенно изумлялась тетка и ставила меня в пример братьям. Я также увлекался фокусами и делал столики и коробки, в которых вещи то появлялись, то исчезали.
Увидал однажды токарный станок. Стал делать собственный. Сделал и точил на нем дерево, хотя знакомые отца и говорили, что из этого ничего не выйдет, множество разного рода ветряных мельниц. Затем коляску с ветряной мельницей, которая ходила против ветра и по всякому направлению.(…) После этого последовал музыкальный инструмент с одной струной, клавиатурой и коротким смычком, быстро движущимся по струне. Он приводился в движение колесами, а колеса – педалью. Хотел даже сделать большую ветряную коляску для катанья (по образцу модели) и даже начал, но скоро бросил, поняв малосильность и непостоянство ветра."
Константин Эдуардович Циолковский
Тогда же, в возрасте 15-16 лет, определился и предмет будущих увлечений Циолковского. Внезапно для самого себя он заинтересовался воздухоплаванием:«…я познакомился с начальной математикой и тогда мог более серьезно заняться физикой. Более всего я увлекся аэростатом и уже имел достаточно данных, чтобы решить вопрос: каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься на воздух с людьми, будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. Мне было ясно, что толщина оболочки может возрастать беспредельно при увеличении размеров аэростата. С этих пор мысль о металлическом аэростате засела у меня в мозгу. Иногда она меня утомляла, и тогда я по месяцам занимался другим, но в конце концов я возвращался к ней опять…»Тогда же проявилось и его упорство в отстаивании своих идей. У старшего Циолковского был приятель (образованный лесничий), который придумал «вечный мотор.» Константин, который однажды уже размышлял об осуществимости вечного двигателя, поговорил с ним и сразу понял содержащуюся в проекте ошибку. Однако разубедить изобретателя не удалось. Позднее об изобретении писали в питерских газетах и отец советовал Константину «смириться», однако тот оставался при своем мнении и оказался, разумеется, прав.
Необыкновенные способности глухого сына стали очевидны для Эдуарда Циолковского, и он придумал послать мальчика в Москву в надежде, что тот сумеет добиться успехов на поприще технических наук.
В 1873 году Константин Циолковский покинул Вятку для получения образования в ремесленном училище. Однако училище стало Императорским высшим, и его двери оказались закрыты для глухого подростка. Молодой человек сам нашел себе квартиру в Москве (точный адрес, по которому проживал там Циолковский, до сих пор неизвестен) и, живя буквально на хлебе и воде (отец присылал 10-15 рублей в месяц), взялся за самообразование.
Ежедневно с десяти утра и до трех-четырех пополудни трудолюбивый юноша штудировал науки в Чертковской библиотеке (позднее известной как Библиотека Московского публичного музея и Румянцевского музея, Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина, Российская государственная библиотека). За первый год Циолковский освоил физику и начала математики. На втором году – преодолел дифференциальное и интегральное исчисления, высшую алгебру, аналитическую и сферическую геометрию.
Интересовали его, прежде всего, не абстракции, а их практическое применение. Циолковский выбрал, пожалуй, наиболее правильный и соответствующий его умственному путь в своем обучении: осваивая какую-нибудь теорию, он тут же с ее помощью решал связанную задачу.
"…Меня страшно занимали разные вопросы, – вспоминал Константин Эдуардович, – и я старался сейчас же применить приобретенные знания к решению этих вопросов. Так, я почти самостоятельно проходил аналитическую механику. Вот, например, вопросы, которые меня занимали:При выборе предметов Циолковский предпочитал конкретные понятные дисциплины. Всякой «неопределенности» и философии, по его собственному утверждению, избегал. В итоге, он так и не смог подняться выше классической физики, до конца жизни с пренебрежением отзываясь о работах Эйнштейна, Лобачевского, Минковского и других реформаторов науки.
1. Нельзя ли практически воспользоваться энергией движения Земли? Решение было правильное: отрицательное.
2. Какую форму принимает поверхность жидкости в сосуде, вращающемся вокруг отвесной оси? Ответ верный: поверхность параболоида вращения.(…)
3. Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором не было бы тяжести от центробежной силы? Ответ отрицательный: мешает сопротивление воздуха и многое другое…"
«Я остался сторонником механистических воззрений XIX столетия, – писал он, – и думаю и знаю, что можно объяснить, например, спектральные линии (пока только водорода) без теории Бора, одной ньютоновской механикой. Вообще я еще не вижу надобности уклоняться от механики Ньютона, за исключением его ошибок.»
При этом, нужно отметить, Константин Эдуардович никогда не заявлял, что он прав, а, скажем, Эйнштейн нет. Наоборот, в автобиографии Циолковский напоминает, что не получил системного образования, а потому не способен вырваться за пределы мировоззрения практика, который верит только в то, что может увидеть глазами и пощупать руками. Он признавался: «И сейчас мой ум многого не может преодолеть, но я понимаю, что это результат недосуга, слабость ума, трудности предмета, а никак не следствие туманности.»
При таком отношении к умозрительным дисциплинам Циолковский вряд ли когда-нибудь сумел бы создать нечто, напоминающее философскую систему, однако в Чертковской библиотеке он встретил человека, мысли которого оказали на него определенное влияние. Звали этого человека Николай Федоров.
Первая аэродинамическая труба Циолковского и испытанные в трубе модели
Николай Федорович Федоров, незаконный сын князя Петра Ивановича Гагарина, был довольно необычным русским философом.Он родился в 1828 году. Окончив Ришельевский лицей в Одессе, преподавал историю и географию в разных уездных училищах (в том числе и в Боровском, где спустя годы начал свою педагогическую работу Циолковский). В 1868 году Федоров стал помощником библиотекаря в Чертковской библиотеке, вместе с ней перекочевав в библиотеку Румянцевского музея.
Федоров до самозабвения любил свою работу. А его эрудиция не знала границ. С ним советовались писатели и историки, поэты и математики. Слава о Николае Федорове шла по Москве, его называли мудрецом, богословом, философом. Лев Толстой сказал о нем: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком.» Познакомившись в 1881 году с Федоровым, великий писатель пометил в дневнике: «Ник. Фед. – святой. Каморка. Исполнять? Это само собой разумеется. Не хочет жалованья. Нет белья. Нет постели.»
«Исполнять»? «Это само собой разумеется»? Может быть, речь идет о жизненных принципах Федорова, близких самому Толстому?..
Философ действительно жил в каморке, ходил в поношенной одежде, питался хлебом и чаем.
«Он раздавал все свое крохотное жалованье беднякам, – вспоминал Циолковский. – Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился.»
Впрочем, скромность Федорова была совершенно особого рода. Внешне неприметный заведующий каталогом искренне и непоколебимо верил, что все человечество, миллиарды людей в течение тысячелетий будут работать над претворением в жизнь его учения, изложенного в фундаментальном труде «Философия общего дела.»
В этом труде Николай Федорович доказывал, что раньше или позже восторжествует супраморализм (сверхмораль), суть которого в обожествлении предыдущих поколений («отцов») и в нестерпимом желании вернуть эти поколения к жизни. Все люди, когда-либо жившие на Земле, должны быть воскрешены!
«…Воля к воскрешению, – писал Федоров, – или когда вопрос о возвращении жизни ставится целью разумных существ, – приводит к морализации всех миров вселенной, ибо тогда все миры, движимые ныне бесчувственными силами, будут управляемы братским чувством всех воскрешенных поколений; в этом и будет заключаться морализация всех миров, равно как и рационализация их, ибо тогда миры вселенной, движимые ныне бесчувственными и слепыми силами, будут управляемы не чувством только, но и разумом воскрешенных поколений…»Цель, конечно, благородная, но как это осуществить на практике?
Федоров считал, что если два атома были когда-то рядом в одном организме, то от этой близости в них остается след, и по этому следу можно когда-нибудь будет их найти и воссоединить. Допускал Федоров и другой путь воскрешения – генетически; и, непосредственно из материи тела сыновей воссоздать, их отцов, а из тех – их отцов и так далее.
Мысль о всеобщем воскрешении пришла к Федорову довольно рано – когда ему было около 25 лет. Он обдумывал и обрабатывал ее до самой смерти. И тем не менее, Федоров так и не решился обнародовать свой огромный трехтомный труд, считая, что многое еще не продумано им до конца. Поэтому при жизни система его взглядов была известна лишь узкому кругу близких людей. Сразу после смерти Федорова в 1903 году двое его учеников – Кожевников и Петерсон – приступили к изданию «Философии общего дела.» Первый том был издан в 1906 году тиражом 480 экземпляров в городе Верном (Алма-аты) и в соответствии с мировоззрением Федорова не продавался, а рассылался всем желающим бесплатно. Второй том, вышедший в 1913 году в Москве, продавался уже на общих основаниях. Третий том так и не был опубликован, а два других являются библиографической редкостью. Несмотря на это, имя Николая Федорова вписано в историю в ряду основоположников так называемого «русского космизма» – философского учения, стоящего на аксиоме непосредственного взаимодействия человека и вселенной. Это учение связано с российской утопической традицией, о которой я писал выше. Космисты говорят о необходимости совершенствования человека по мере движения прогресса. Только более совершенный человек сможет усовершенствовать Вселенную, которая ныне пребывает в хаосе. Работа по переустройству Вселенной, в свою очередь, требует постройки особых транспортных средств, открывающих дорогу к звездам.
Федоров писал, что предстоит «не только посетить, но и населить все миры вселенной.» Выход в космос неизбежен – иначе где разместить воскрешенных предков?
Однажды Лев Толстой рассказывал об учении Федорова членам Московского психологического общества. На недоуменный вопрос: «А как же уместятся на маленькой Земле все бесчисленные воскрешенные поколения?» Толстой ответил: «Это предусмотрено: царство знания и управления не ограничено Землей.» Это заявление было встречено смехом…
Такой реакции следовало ожидать. Космонавтика в Императорской России продолжала оставаться уделом чудаков, воспринималась юмористически, и Федоров, поддерживая ее своей философией, ставил себя в ряд с другими «сумасшедшими.» Но, вопреки общему мнению, именно Николай Федорович верил, что Россия будет когда-нибудь лидировать в космосе. И даже предлагал свою программу по приобщению населения Империи к идее межпланетных перелетов. Он писал:
"…Тот материал, из коего образовались богатырство, аскеты, прокладывавшие пути в северных лесах, казачество, беглые и т. п., это те силы, которые проявятся еще более в крейсерстве [2]и, воспитанные широкими просторами суши и океана, потребуют себе необходимо выхода, иначе неизбежны перевороты и всякого рода нестроения, потрясения. Ширь Русской земли способствует образованию подобных характеров; наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига. Постепенно, веками образовавшийся предрассудок о недоступности небесного пространства не может быть, однако, назван изначальным. Только переворот, порвавший всякие предания, отделивший резкою гранью людей мысли от людей дела, действия, может считаться началом этого предрассудка. Когда термины душевного мира имели чувственное значение (когда, например, понимать значило брать), тогда такого предрассудка быть еще не могло. Если бы не были порваны традиции, то все исследования небесного пространства имели бы значение исследования путей, т. е. рекогносцировок, а изучение планет имело бы значение открытия новых «землиц», – по выражению сибирских казаков, новых миров.(…) Задача человека состоит в изменении всего природного, дарового в произведенное трудом, в трудное; небесное же пространство (распространение за пределы Земли) и требует именно радикальных изменений в этом роде. В настоящее время, когда аэростаты обращены в забаву и увеселение, когда в редком городе не видали аэронавтических представлении, не будет чрезмерным желание, чтобы если не каждая община и волость, то хотя бы каждый уезд имел такой воздушный крейсер для исследования и новых опытов.(…) Аэростат, паря над местностью, вызывал бы отвагу и изобретательность, т. е. действовал бы образовательно; это было бы, так сказать, приглашением всех умов к открытию пути в небесное пространство…"Пройдет сотня лет и американский писатель Филип Фармер создаст внушительную фантастическую эпопею о Мире Реки – планете, на которой наши далекие потомки, Этики, соберут всех воскрешенных жителей Земли. Это станет лучшей иллюстрацией к философии Федорова…
К сказанному остается только добавить, что если Федоров с Фармером правы, то когда-нибудь мы с ними встретимся под необъятным небом нового чудесного мира.
Итак, Николай Федоров, с которым Циолковский познакомился в юности, был не только библиотекарем, но и выдающимся мыслителем. Правда, в своих воспоминаниях Циолковский не сообщает никаких подробностей контактов с ним. Нам известно только, что Федоров рекомендовал юноше некоторые книги, спрашивал его мнение о прочитанном. То есть влияние имело место, но насколько глубоким было это влияние?..
Без сомнения, какие-то идеи Федорову заронить удалось. Не отдавая себе в том отчета, Циолковский будет использовать и развивать их в собственном философском обосновании космической экспансии. А пока в нем победил практик, и глухой подросток начинает придумывать машину, которая позволила бы забрасывать в космос различные предметы.
Его первый космический аппарат представлял собой закрытый ящик, в котором вращалась карусель из эластичного материала с двумя шарами-противовесами.
Юный Циолковский считал, что центробежной силы на концах карусели будет достаточно, чтобы поднять ящик над землей.
«Я был в таком восторге от этого изобретения, – писал он позднее, – что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью час-два но Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Но, увы, еще дорогой я понял, что я заблуждаюсь: будет трясение машины и только. Ни на один грамм ее вес не уменьшится. Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне: я поднимаюсь на нем с великим очарованием…»
Что касается реактивного принципа, то Константин, как и прочие его современники, считал ракету средством для устроения различных «увеселений» и не рассматривал другие варианты ее применения. Время ракет еще не пришло…
Константин Эдуардович Циолковский (Художник В. П. Любимов)
Модель птицеподобного аэроплана Константина Циолковского
Дом Константина Циолковского в Калуге
Динамическая модель межпланетной ракеты Константина Циолковского
Модель полуреактивного аэроплана Константина Циолковского
Воздушно-реактивный двигатель Фридриха Цандера
Иоанновский равелин Петропавловской крепости, теперь здесь – Музей истории космонавтики
«ОРМ-1» – первый стендовый жидкостный ракетный двигатель
Первые советские ракеты с ЖРД: «ГИРД-09» и «ГИРД-Х»
Обложка журнала «Хочу все знать» (Март, 1930)
Обложка журнала «Всемирный следопыт» (Февраль, 1930)
Обложка журнала «Знание – сила» (Декабрь, 1932)
Обложка журнала «Техника – молодежи» (Июнь, 1941)
Боевая пусковая установка «БМ-13» на шасси «Студебеккер»
Пикирующий бомбардировщик «Пе-2»
Истребитель «Ла-7»
Немецкая баллистическая ракета «V-2» в полете
Лунная база будущего («Открытие мира»)
Советский звездолет в мире другой звезды («Открытие мира»)
Советские космонавты на Марсе («Открытие мира»)
Катапультируемая тележка собаки-космонавта
Юрий Алексеевич Гагарин – первый космонавт планеты Земля
1876 год. Несмотря на то, что образование Циолковского было далеко не закончено, отец вызвал его в Вятку. Изможденный почерневший вид сына, тратившего большую часть присылаемых денег на опыты и книги, серьезно обеспокоил родителя. Эдуард Циолковский решил, что двух лет в Москве вполне достаточно, тем более Константин демонстрировал неплохие познания в математике и физике и ему удалось быстро найти работу репетитора гимназистов.
И в Вятке Константин продолжал самообразование, просиживая целые дни в местной библиотеке. Все же оно оставалось бессистемным, на многие вопросы Циолковский не мог получить ответы из книг, а потому некоторые из его поздних проектов основывались на ошибочном понимании тех или иных физических принципов.
Наверное, мы должны быть благодарны судьбе, которая столь жестоко обошлась с Константином Циолковским, лишив его возможности получить нормальное академическое образование. Потенциал этого провинциального мальчика был довольно велик и, скорее всего, он сделал бы выдающуюся научную карьеру. Но мы помним историю Мещерского и можем предположить, что в таком случае все открытия ученого остались бы на периферии общественного интереса, скрытые в трудах многочисленных конференций, во все времена издававшихся мизерными тиражами. Недостаток образования, как это ни парадоксально, придавал Циолковскому смелости в поиске нового в тех областях, куда российская профессура не решалась заглядывать.