Первушина Елена Владимировна. Короли побежденных

   — Ну да.
   — Начиналось все очень невинно. Потопить пару кораблей тардов, пограбить церетов. Не в море, конечно, а здесь же, на берегу. Налоги. Пошлины. Наши на такие дела мастаки. А потом среди тех, кто познатней, пошли разговоры, что, начав с корабельного союза, можно и Лайю возродить. Церетов потихоньку скупить на корню, выкупить назад наши родовые земли — и вперед. Флаги на башни, армию на границы, аристократов по дворцам. Словом, все как в старое доброе время. Даже короля поменяли ради такого случая на более честолюбивого.
   — Мерзавцы неблагодарные! — проворчал я.
   — Я бы так не сказал, но твой праведный гнев понимаю. Но ладно, мне-то что, мое дело — скамейки, только они сами прицепились. На мою беду, род у меня славный и древний, вот они и хотели, чтобы я в их ряды встал. А я ни в какую.
   — Постой, не понял: ты что, не хочешь свой род из ничтожества поднять?
   — Да нет, зачем мне это надо? Собственно, весь род — один я. А мне и так неплохо было.
   — А предкам твоим каково?
   — Понимаешь, о предках можно думать, когда их пять поколений, ну десять. На двадцатом уже начинаешь сбиваться. А как дойдет до третьей дюжины, то чувствуешь, будто на краю глубокого колодца стоишь. Хочется отойти подальше и забыть. И жить самому по себе, а не таскать за спиной всю семейную усыпальницу.
   Я готов был взвыть от ужаса и восторга. Мой пленник, прислужник Храма, да что там обиняками говорить, попросту раб, родовитей любого церета на этой земле. А главное, плюет на эту родовитость с высокой башни. Это было здорово! Не знаю почему, но здорово.
   — Дальше все просто. Аристократы наши — народ серьезный. Станешь им возражать — и пришить могут. Вот я и сбежал.
   — И не жалеешь?
   — Да о чем жалеть? Тут мне сплошная благодать.
   — А о родине своей не жалеешь? О той первой, погибшей?
   — С чего? Был срок — жила, не хуже была и не лучше, чем другие царства. А пришло время, умерла. А мне без роду, без племени легче. Вот представь, водрузил ты свое знамя на холме. Сразу куча народа найдется, которая у тебя захочет этот холм отбить. Придется крепость строить, войском обзаводиться. Морока!
   — Так, так, погоди! А кто это давеча на крыльце мечом махал, словно мельница? Что же ты мне тогда не поклонился и в дом не пустил?
   — Уел. На самом деле ты прав. Когда любишь, всегда потом приходится строить стены и вооружаться. А не любить ничего — значит заживо умереть. Только я работу свою люблю, ну потом, наверное, женщину, ребенка буду, без этого тоже никуда. А воевать за то царство, которое до меня было или после меня будет, уволь! Зачем мне такая страна, из-за которой я не смогу скамейки вырезать?
   Я, кажется, понял, но на всякий случай переспросил:
   — Значит, ты хотел свою душу сберечь?
   — Угу. У нас ведь времени не так много. Четыре десятка лет, ну пять, шесть. А душа медленно растет, как саремовый плющ. Обидно будет, если она не успеет вытянуться, зацвести и плоды дать.
   Тут я вспомнил Йорга и снова спросил:
   — А не бывает страшно, когда душа растет?
   — Бывает. Все страшно. Только это не важно.
   — Важно то, что ты делаешь?
   — Да.

Глава 8

   Первые морозы заковали Каларис в снежный панцирь. Мы наконец расстались со своими трофеями. Я оставил себе на память только шлем своего врага. Йорг хотел оставить коня — ему самому такой красавец был не по карману, но я отсоветовал:
   — Разве не помнишь, как он вильнул от твоего копья? Он хорош, конечно, по всем статьям хорош, но трус. А от трусов надо избавляться поскорей.
   Йорг с видимой неохотой согласился.
   Если верить Марту, то в самую длинную зимнюю ночь пируют все три народа: и цереты, и тарды в своих поселках, и черноголовые на островах. Может и так. Только я никогда этот праздник не любил. Каждый раз ждешь какого-то чуда. Думаешь, что и в самом деле одна жизнь закончится, а другая начнется с восходом солнца, а потом оказывается, что вокруг все то же и все те же и на палец ничего не изменилось.
   Вот и в этот раз торжественная служба в честь Разгоняющего Тьму Огня в старом деревянном Храме. Свечи то и дело тухли от порывов ветра. Затем праздничный ужин. Эно вновь расщедрился на свой лад и послал на каждый стол по огромному пирогу со свининой и луком. Не знаю, как Накидки с Колпаками, но наша славная дружина этим явно ограничиться не собиралась. И вот уже совсем ночью в нашем доме сдвинули столы, выставили брагу, припасенную загодя снедь, и началось веселье.
   Я забился в самый темный угол и сидел там тихо, как напроказивший щенок или нераскаявшийся нечестивец, чтобы кто-нибудь не вздумал мне подливать.
   У всякого свои чудачества, а я, например, не могу веселиться вместе со всеми. Воевать могу, и охотиться, и биться на турнирах, а вот веселиться так и не научился. Зато научился прятаться. Вот и сейчас, когда все порядком захмелели, я, держась в тени у стены, стал пробираться к выходу.
   Йорг сидел рядом с Солнечными Мечами. Я тронул его за плечо и тихо сказал:
   — Я ухожу.
   Он посмотрел на меня осоловевшими глазами:
   — Давай, давай, охладись. Может, это тебе поможет.
   — Ты остаешься?
   — Мне и здесь хорошо.

* * *

   На улице было ясно, звездно. Гулко тявкали собаки, да сыпался с небес мелкий снежок. Я постоял на крыльце, потом неторопливо побрел в сторону посада, как вдруг услышал странный шум. В темноте что-то хлопало, гудело, звенело, снег скрипел под десятками ног. Я пригнулся и, прячась за сугробами, поспешил к поселению прислужников — шум шел явно оттуда. Я уже добрался до крайней землянки, но тут из-за поворота показалось такое шествие, что я поневоле отступил и сделал охранительный знак.
   Один за другим из темноты выныривали огромные, идущие на задних лапах медведи с мертвыми, остекленевшими глазами, длинноногие лохматые птицы, лошадь с встопорщенной гривой, пустая коровья шкура, покачивающая рогатой головой.
   Я бросился бежать. Но чудовища неожиданно прытко погнались за мной, окружили и схватили. И тут я сразу перевел дух. Держали меня, несомненно, живые, человеческие руки. Сопротивляться я не стал.
   Одна из птиц подскочила ко мне:
   — Ты что здесь делаешь, ваша милость?
   Она откинула капюшон с пришитым длинным носом и оказалась Мартом.
   — Гуляю, — коротко ответил я.
   — В нынешнюю ночь? С какой радости?
   — Заскучал.
   Он только покачал головой. Прочие прислужники смотрели на меня из-под своих масок без особой злобы, но и без всякого страха и почтения. Это в самом деле была их ночь и их праздник. Март долго что-то им втолковывал то по-тардски, то на своем протяжно-жестком наречии. Наконец они отпустили мои руки и отступили. Кто-то накинул мне на плечи потерянный в бегстве плащ.
   Март сверкнул зубами:
   — Ну что, ваша милость, пойдешь с нами?

* * *

   Разбудило меня солнце. Значит, учитывая самую долгую ночь, было уже за полдень. Я тонул в огромной мягкой перине, правая рука свесилась вниз и затекла. Тут хорошо бы сказать, что я тщетно силился припомнить, что было вчера, но где там! Все я помнил прекрасно.
   За спиной что-то тихо шуршало, и я точно знал что, а вернее кто. Очень осторожно я стал поворачивать голову, только чтобы посмотреть, плачет она или нет. Если плачет, тут же снова закрываю глаза.
   Она, слава Огню, не плакала, сидела на коленках и зашивала свою юбку. Маленькая, ладная, как копенка, с глазами-вишенками и оспенным шрамиком над верхней губой. Увидела, что я проснулся, хихикнула и, показав на разорванную юбку, что-то прощебетала. У меня запылали уши.
   Голова, как назло, ясная как стеклышко, и все помню прекрасно. Как мы плясали на перекрестке под звездами, а потом доплясывали уже здесь, в землянке. Звенели бубны, гудели дудки, пахло дымом и потом. А потом, когда я уже не мог ноги от пола оторвать (тарды меня щедро потчевали своей брагой), потом я пиликал для них на скрипке. А потом рядом возникли откуда-то Март и она. Она дернула моего мастера за рукав и зашептала ему что-то на ухо.
   Март сказал:
   — Она спрашивает, где ты учился играть.
   Я ответил:
   — В лесу.
   Март перевел, она прыснула, а я возмутился — над чем тут смеяться? А дальше… Н-да!
   Чувствуя, как полыхают щеки, я ей осторожно улыбнулся. Она погладила меня по волосам и сказала что-то ласковое. Тут мы, похоже, разом припомнили вчерашнее и расхохотались.

* * *

   Дома Йорг мерил шагами комнату.
   — Ты где был? — напустился он на меня. — Я тут чуть с ума не сошел!
   — В поселке.
   — В каком еще поселке?
   — У ашенов. Верней, у тардов.
   — Хестау Предержительница! Нынешней ночью? Что ты там делал?
   — Праздновал. Голоден как пес. Ничего от вчерашнего не осталось?
   — Что так? Они тебя не накормили?
   — Как видишь.
   — Слушай, побратим, — окликнул он вдруг. — Я вчера говорил со странствующими рыцарями. Они зовут нас за море воевать с нечестивцами. Говорят, мы оба сможем со временем стать неплохими воинами. Что скажешь?
   От неожиданности я сел на топчан и пробормотал:
   — Не знаю. Никогда не думал об этом.
   — Ты же сам этого хотел. Помнишь, тогда, в Гавани.
   Тогда-то я и вправду хотел. А сейчас? Пожалуй, еще больше. Своими глазами увидеть земли ашенов! Я покачал головой:
   — Нет, Йорг, наняться на корабль — это одно. А вступить в орден к странствующим рыцарям — совсем другое. Я не привык, чтобы мною командовали.
   — Ты что городишь? Не знаешь разве, что такая честь предлагается только один раз?
   — Не нужно мне чужой чести, — отмахнулся я. — Мне и своей хватает.
   — Ражден, прошу тебя, говори серьёзно!
   — Все серьезно, побратим. Я больше не хочу с ними воевать. Ты как знаешь.

Глава 9

   Наконец миновало то омерзительное время, когда за окном то тьма кромешная, то мутные, как пивной осадок, сумерки. Теперь солнце умудрялось посветить днем и даже растопить немного снег на крышах. Зато и наши запасы тоже таяли. Каша становилась все жиже, в хлебе все ясней ощущался привкус мякины. Конечно, и у нас дома весна не была самым сытым временем года, но в первый раз в жизни я понял, что это такое, когда все время хочется есть. Одно могу сказать точно — дома по весне никогда не обсуждались способы ловли грачей. Мы пытались ломать лед на реке и ловить в прорубях рыбу, выбирались в лес на охоту, но без особого толка: ни лесов, ни здешних заводей никто хорошенько не знал. Поговаривали об еще одном набеге на тардские поселения, но пока только поговаривали.
   С легкой руки кого-то из Колпаков по Каларису пошло гулять присловье: «Это все Храм новый нас объедает». В чем-то они были правы. Наставнику приходилось выбирать: или исполнять обет, или кормить своих людей до отвала. Линкарионская дружина вся как один ходила мрачнее тучи — они не привыкли ущемлять в чем-то свою телесную душу. Я старался держать голову высоко и не следить хищным взглядом за всем бегающим и летающим.
   Лучшим средством против недреманого аппетита оказалась болтовня с Мартом, которой я все так же частенько предавался. Однако вскоре ашенец стал потихоньку подсовывать мне то ломоть хлеба, то кусок медовых сот, то еще что-нибудь съестное. Я пробовал отнекиваться, но он в ответ только смеялся:
   — Это же не я посылаю, а Мелита. Я лишь передаю.
   — Какая Мелита?
   — А ты неужто забыл? — И, не дождавшись от меня ответа, ехидно добавил: — Вижу, что не забыл.
   Я как следует ткнул его кулаком в бок. Но потом, воспользовавшись случаем, решился заговорить о своих тогдашних ночных приключениях.
   — Послушай, она как… не обижается на меня?
   Март только пожал плечами:
   — Вот уж не знаю. А что, есть за что?
   — Да ну тебя! Я про то, что я с тех пор там не показывался. Она могла подумать, что… Ну сам должен понимать!
   — Могла, — согласился Март. — А что на самом деле?
   Я вздохнул. Говорить об этом словно ворочать языком горящие угли. Если после смерти я случайно попаду к тварям из Тьмы, полагаю, они не многим смогут меня удивить.
   — На самом деле я опасаюсь: Погоди, не хмыкай! Меня здесь мало кто любит. Линкарионцы рады будут прицепиться к чему угодно. И если я буду ходить в поселок, они ей могут какую-нибудь пакость устроить. А я тогда, скорее всего, ничего сделать не смогу. Объяснишь ей?
   Он поскреб в затылке:
   — Постараюсь. Похоже, ты прав. Да и Мелита на тебя не в обиде, если подарки посылает. Но, бес тебе на загривок, так нельзя, братец!
   — Что нельзя?
   — Быть таким мудрым и праведным, словно Пламенник во Тьме.
   Я глянул на него как мог презрительно:
   — Просто я таросский рыцарь чистых кровей. А у здешних какой-нибудь прадед обязательно был черноголовый.
   Резчик расхохотался:
   — Понял! Только почему тогда твой друг совсем не такой?
   — С чего ты взял?
   Март пожал плечами и сказал неожиданно серьезно:
   — Ты не сердись, но ты бы с ним поосторожнее. Я ведь видел вас тогда, перед турниром. На нем лица не было. Он весь трясся от страха.
   — Ты там не стоял. Я тоже от страха трясся. И любой бы затрясся.
   — У тебя-то была улыбка до ушей. А он может потерять голову, если случится что-то серьезное. А ты сам знаешь, это хуже всего.
   — Ерунда, — сказал я твердо. — Если бы я ему не доверял, не выбрал бы в побратимы. И хватит об этом.
   Он снова улыбнулся:
   — Ладно. Кстати, ты не знаешь, что думает Наставник Эно насчет Лаура Огненного?
   — Наверное, то же, что и прочие Наставники.
   — Да нет, я про статую Лаура в новом Храме. Кто ее делать будет?
   — Не знаю, он со мной планами не делился. Наверное, выпишет камнетеса из Лорики. Город славный, торговый, мастеров хватает. А что тебе?
   — Да так, любопытно.

* * *

   Пользуясь первым же погожим днем, я выбрался в Линкарион и, облазив все лавочки квартала инородцев, выбрал самый красивый деревянный браслет с кусочками слюды. Хотел прикупить еще и серьги, но продавец мне отсоветовал. «С серьгами не торопитесь, молодой господин. От них потом морока одна». Я послушался. Я давно уже уяснил для себя, что советы черноголовых понять невозможно, но прислушиваться к ним стоит.
   Напротив, в тардской лавке я нашел медную застежку на плащ в виде конской головы для Йорга. Пусть тоже прифрантится. Он, похоже, все еще дулся из-за того, что пришлось отказать странствующим рыцарям.
   Но в этот вечер моего побратима прорвало и не успел я войти, как он снова накинулся на меня.
   — Где тебя носило? Что ты без конца якшаешься с нечестивцами? Места другого тебе нет?
   — Не всех же сажают к себе за стол Солнечные Мечи! — огрызнулся я: три часа езды по морозу не располагали к вежливости.
   — А с кем мне еще разговаривать, когда ты вечно в бегах?
   — Так пойдем со мной в следующий раз, — сказал я как мог примирительно. — Ты забываешь, что они все давно уже приведены к Огню. И поглядеть у них, право слово, есть на что. Вот посмотри, что я сегодня отыскал в городе.
   Я хотел вытащить из кошелька застежку, но, видно, она зацепилась за браслет, он тоже выпал и со стуком покатился по полу. Я выругался, бросился его ловить. Спасибо Хестау, не раскололся.
   — С тобой все ясно, — процедил Йорг, глядя на меня сверху вниз.

Глава 10

   Оттепель. Мы с Мартом сидим на поваленном дереве у самой кромки леса, в стороне от храмового городка и посада. Стоит закинуть голову, и увидишь, как, словно языки огромных колоколов, раскачиваются в сером небе стволы сосен.
   Сегодня с утра я отправился на стройку, хотел отдать Марту браслет, но он перехватил меня по дороге.
   — Привет, ваша милость. Молодец, что пришел! Слушай, пойдем отсюда куда-нибудь, надо поговорить.
   Сейчас, однако, он молчит, рассеянно мнет в руках снежок. Я последовал его примеру — слепил снежный колобок, помял его в ладонях, потом осторожно лизнул. Это наконец вывело резчика из размышлений, он рассмеялся и вытащил из сумки хлеб с хорошим ломтем сала сверху.
   — Ешьте, ваша милость, а то вы больше ни про что думать не сможете.
   — Ты меня за этим сюда звал? — поинтересовался я.
   — Да я и сам еще не знаю зачем.
   Я недоумевал. Впервые я видел Марта по-настоящему встревоженным. Наконец он собрался с духом:
   — Это из-за Лаура! Эно ведь непременно будет искать мастеров, если не в своей Лорике, так в Ахолле. А я вчера вдруг увидел ее, статую, какой она быть должна. Им такого не сделать.
   — Точно?
   — Точно. Такую, кроме меня, никто не сделает.
   — У тебя небось и огонь расцветать будет.
   — Может, и будет. Да нет, не в том дело. Помнишь, ты мне сам рассказывал, что в прежние времена, когда вы свою веру ото всех скрывали и черную одежду носили, нельзя было ни в камне, ни в дереве, ни красками ничего живого изображать? Потому что только Хестау творить может, а люди нет. Помнишь, ты про старого мастера рассказывал, которого подмастерье сгубил. Мастер ворота резные делал, а тот донес, что на воротах мастер птичьи шеи и змеиные хвосты вырезал, за это мастеру руки и отрубили. Помнишь?
   — Помню, конечно, только это не я, а Рувен…
   — Да какая разница?! Вот я подумал вчера про те обрубленные руки и вдруг увидел. Статую надо как будто по старому канону делать, то есть Лаура — как обычно. А вот огонь… Так, чтобы в каждом языке пламени и вправду можно было что-то увидеть: то звериную лапу, то птичье крыло, то ветку цветущую. Знаешь, так, немного, намеком. Словно есть она, и нет ее. Будто он не просто в огне стоит, и не только он, а все живое на свете горит и не сгорает. И одежды Лаура с этим пламенем совсем перепутались, так что нельзя различить, где он, где огонь, а где звери-птицы. Понимаешь, будто Огонь не в Сердце Мира горит, не только в Сердце Мира, а и тут, в каждой частице, в каждой животине! А внизу на постаменте вырезать, как мы праздники празднуем. Вернее, как вы… А, ладно, не важно! Как Аврувию берут, как последний Император отрекается, как Эвмен твой с птицами говорит. Потому что это все — тоже Огонь, потому что мы и есть тот самый Огонь Изначальный и Вечный. Понимаешь?
   Я закрыл глаза.
   — Бес тебе на загривок, понимаю! Вижу это. А ты сможешь так сделать?
   — Да я себе руки до локтей изгрызу, если мне не дадут! То есть сделать-то я так и так сделаю, но надо, чтобы это в Храме стояло, понимаешь?
   — Я… я не знаю. Я, наверное, не сумею Наставнику так, как ты, рассказать. Но я постараюсь. Он тоже должен понять.
   Март вдруг вскочил:
   — Постой, никшни, идет кто-то!
   Я присмотрелся и потянул его за одежду.
   — Да это Йорг. Садись, не бойся, я его вчера сам позвал.
   Йорг шагал быстро, и ему пришлось переводить дух, когда он взобрался на наш пригорок. Я встал ему навстречу:
   — Привет, побратим. Ты как нас нашел?
   — Да уж нашел, — буркнул он под нос.
   — Что же ты стоишь? Садись угощайся. — Я почуял что-то не то, а потому поспешно разломил свой кусок хлеба и протянул Йоргу. Но он, похоже, этого даже не за метил.
   — Так ты и будешь тот черноголовый резчик-нечестивец? — спросил он у Марта.
   Тот сразу опустил голову и проговорил со всем смирением:
   — Да, ваша милость.
   — Прошлый раз, когда я тебя видел, ты выглядел похуже. Значит, работа тебя не слишком утомляет. Потолстел даже.
   — Йорг, да что ты несешь?
   Но он меня снова не услышал.
   — Вот как получается, благородные люди ходят, подтянув пояса, а рабы в поселке обжираются от пуза. Хорошо это?
   Он ухватил Марта за ворот рубахи. Март был его на голову выше, но не сопротивлялся, даже не закрылся рукой, а только пошатнулся, когда мой побратим со всей силы заехал ему кулаком по подбородку.
   — Хорошо это? Отвечай, каналья!
   — Нет, ваша милость, — ответил Март бесцветным голосом, слизнув кровь.
   — А откуда у них взяться еде, как ты думаешь, Ражден? Кто может подкармливать черноголового? Только их проклятый корабельный союз с их проклятых островов. А за что? А за то, что он тут вынюхивает да сбивает с толку честных торговцев, переманивает их на свою сторону, уговаривает изменить старым клятвам. Не видишь разве, эти бестии уже весь почти Линкарион на корню купили? Так, сволочь? Покажешь нам, где ваши запасы? Расскажешь, кто тебе платит?
   — Йорг, да ты что, всерьез все это?! — Я все еще думал, что мой побратим по своему обыкновению просто сам себя запутал.
   Он только криво мне улыбнулся:
   — Успокойся, Ражден. Увидишь, он сейчас нам все покажет и расскажет.
   Я читал Лауровы Увещевания. Ту часть, где он учит, как следует размышлять. Читал внимательно, несколько раз. Рувен меня хвалил. И сейчас я без особого труда выстроил в уме лесенку и увидел, куда она ведет.
   То, что делает сейчас Йорг, противозаконно. Март — собственность Храма, и Йорг не имеет права на эту собственность посягать, что бы она ни делала.
   Если Йорг повторит свои обвинения при Наставнике Эно и дело дойдет до суда, Наставник оправдает Марта. Не потому, что тот никакой не шпион, а просто потому, что для Наставника работники и мастера дороже, чем все рыцари вместе взятые.
   И Йоргу придется как следует раскошелиться в пользу Храма. А главное, позор на вечные времена — проиграть на суде рабу!
   Значит, Март не должен ничего сказать, он вообще не должен больше существовать.
   Значит, Йоргу в любом случае придется его убить.
   Все это я понял в одно мгновение и схватил Йорга за запястье.
   — Потише, побратим. Ты не ведаешь, что творишь.
   Руку ему все же пришлось разжать. Он уставился на меня потемневшими от гнева глазами:
   — Ты еще смеешь его защищать?!
   — Я защищаю имущество Храма. Правда на моей стороне.
   Я специально пытался его разозлить. Если он перестанет замечать все, кроме меня, Март сможет убежать.
   И кажется, я своего достиг. У него от гнева перехватило горло:
   — Ты? Опять? Вечно, всегда не как у людей. Хочешь быть особенным, да? Вправду вообразил себя Ражденом Милосердным? Был мягок с простолюдинами и нечестивцами. Так? Трепло. Ничтожное трепло.
   — Эй, осторожней, побратим! Это уже похоже на оскорбление.
   — А ты как думаешь? Ты себе даже представить не можешь, как я об этом мечтал. И как рад, что получилось.
   — За что ж так, Йорг?
   — Да за твою вечную самодовольную ухмылку! За то, что тебе всегда было на всех плевать. Главное, самому все сделать, как захочешь. Но теперь ты за все ответишь.
   — Ты что ж, драться со мной надумал? — спросил я и положил правую руку на рукоять меча. Мы оба были без доспехов, но с короткими мечами на поясах, мы всегда брали их с собой, выходя за пределы храмового городка.
   Я видел, что Йорг не в себе и слов сейчас просто не слышит. Придется его обезоружить и ткнуть носом в снег. Холодная ванна должна его отрезвить. Это будет противно, но нетрудно, он и сейчас уже дышал так, словно пробежал три раза вокруг городка без остановки.
   Я быстро глянул через плечо. Март успел исчезнуть. Я обмотал плащ вокруг левой руки и стал осторожно ходить туда-сюда, обнажив меч, поддразнивая:
   — Ну что же, побратим, будешь драться? — Шаг вперед, шаг в сторону, шаг назад. — Будешь драться со мной?
   Этому учил меня одноглазый конюх. «Заставь противника крутиться на месте, а потом неожиданно напади. У тебя голова холодная, — говорил он. — Ты из него сначала все жилы вымотай, а как сомлеет — бей».
   Но я не мог пойти в атаку и какое-то время надеялся, что Йорг тоже не сможет. И тут он молча, даже не предупредив, не выкрикнув какого-нибудь оскорбления, набросился на меня.
   Я отражал его удары, уходил то назад, то в сторону и все ждал, когда он позволит мне выбить меч. Но он свирепел еще больше. Случилось то же, что и на турнире. Он, как я и предполагал, быстро устал и стал бить, уже не думая, не глядя. И тут я понял, что тоже слабею. Эта голодовка и для меня не прошла даром. Я заторопился, стал отступать все дальше и дальше и молил небеса о том, чтобы он обо что-нибудь споткнулся. И еще кое-что я понял: если я хотел его обезоружить, то он хотел меня достать. Он обрушивал на меня удар за ударом, и какой-нибудь из них должен был пробить мою защиту.
   — Ты ж меня убьешь, — прошептал я, сам не веря своим словам. — Ты ж меня убьешь.
   Удивительно, но это он услышал. И, не останавливаясь, выдохнул мне в лицо:
   — Ну что, теперь и ты боишься? А что же раньше? Ты ведь хотел везде быть первым. Вот и радуйся теперь.
   Мне все еще удавалось отражать его удары, но я и сам стал задыхаться и знал уже, что долго не выстою.
   В этот момент он открылся. Я ударил прежде, чем понял, что делаю. Нет, вру, все я прекрасно понимал, просто знал, что следующая ошибка будет моя и он мне ее не спустит.
   Меч вошел в левый бок под ребра и косо вверх. Я сам тут же почувствовал, что удар смертельный. Йорг разом обмяк. Я рванул рукоять на себя, и он сполз с клинка вниз, пачкая кровью снег. Я взглянул на него, отбросил меч и кинулся бежать.

Глава 11

   Это было словно не со мной. Не знаю, куда бы я убежал, в какой бы угол забился, если б не Март. Он неожиданно вылетел из кустов, сбил меня с ног, уселся сверху и, не давая опомниться, сходу залепил две пощечины.
   — Не дури! — рявкнул он. — Что у вас там?! Что с твоим Йоргом?
   — Все, — сказал я. — Больше его нет. Я его… Да отпусти ж ты меня наконец!
   Он слез. Я сел и стал глотать снег. Я понимал: стоит хоть на мгновение остановиться, и меня вывернет.
   Март пошел туда, потом вернулся, сел рядом и сказал:
   — Тебе надо бежать.
   — Куда?
   — Куда угодно. Лучше всего к себе домой. Его сразу не найдут. И если тебя здесь не будет, никто не возьмет на себя труд за него мстить.
   — Я никуда не поеду.
   — Не дури, — снова велел он. — Ты здесь никому ничего не объяснишь. Тебе надо бежать.
   — Хорошо, — согласился я. У меня не было сил с ним спорить. Не было даже желания думать о том, что здесь начнется после того, как найдут Йорга. Пусть Март сам выкручивается, раз такой умный.
   Это было словно не со мной. Мы оттащили Йорга в овраг, завалили ветками. Март обещал дня через два, через три случайно на него наткнуться.
   Я сказал:
   — Ты лучше поклянись, что вырежешь Лаура.
   Он посмотрел на меня как на сумасшедшего и велел:
   — Пошли со мной. Или нет, лучше жди меня здесь. Ты сможешь?
   — Не беспокойся.
   Кажется, его не было очень долго. Вернулся он с заплечным мешком, который сунул мне.
   — Держи. Здесь еда. Кое-какие теплые вещи. Главное, я сумел пробраться в вашу комнату и утащил твой кошелек. А вот коня из конюшни вывести не удалось. Ничего, украдешь где-нибудь.
   — Обязательно.
   — Да, вот еще, держи — и он протянул мне мой меч.
   Я отпрянул и покачал головой:
   — Я не могу его взять. Он пил кровь моего побратима.
   — Не дури, — велел Март в третий раз за сегодняшний день. — Ты не можешь уйти безоружным. И не переживай так, не ты первый, не ты последний.
   — Нет. Меч брось в овраг. И это тоже. — Я полез за пазуху, вытащил браслет и протянул Марту. Тогда все поймут, что это мы с ним дрались, и не будут вас пытать. А теперь прощай.

* * *

   Хестау Предержительница и сам Мировой Огонь милостивы ко мне. Кажется, я умираю. Это очень противно, но должно скоро кончиться.
   Я боялся идти по дороге, пробирался лесом, где по колено, а где и по пояс в снегу, и когда вышел на торный путь, то уже подхватил лихорадку, и сейчас она прочно оседлала меня.
   Все время жарко, хоть рубаху скидывай, болит голова, слезятся и ноют от снежного блеска глаза, в кости при каждом шаге впиваются сотни буравчиков.
   На то, чтоб купить лошадь, денег у меня не хватит, и я иду пешком по бесконечной дороге мимо старых рудников, мимо засыпанных снегом деревьев. Другие путники от меня шарахаются.
   Очень хочется свалиться на какой-нибудь очередной засаленный тюфяк, а то и просто на солому, на пол и позволить горячке навсегда унести меня отсюда. Так было бы только лучше: с тех пор как я убил своего побратима, мне здесь просто нечего делать. Но все же я иду. Мне нельзя умирать, пока я не добрался до дома. У меня еще осталось несколько дел.
   Поблагодарить одноглазого конюха.
   Сказать матери, что я ее люблю. Надеюсь, она мне поверит.
   Отец? Он смирился со смертью моего брата, смирится рано или поздно и с моей. Больше ему все равно ничего не остается, правда? Надеюсь только, что он никогда не узнает о моем бесчестье.
   Но главное не это. Когда мне станет совсем худо, они позовут Рувена. Отец будет оттягивать до последнего, но я позабочусь о том, чтобы было не слишком поздно.
   И тогда я спрошу его: «Почему так нелепо, Наставник? За что? Я не боюсь смерти. Но я никогда не думал, что это будет так. Я готов был умереть в бою с врагами во славу Извечного Огня, за справедливость, за истину наконец. Но почему за этого инородца-раба? Почему за скамейку? Почему?»
   И, добрая Хестау, дай мне времени услышать, что он ответит!

   Восхваляем Ты, мой Господи,
   за сестру смерть телесную,
   которой никто из людей живущих
   не может избежать.
   Горе тем, которые умирают в смертных ipexax,
   блаженны те, кого настигает она
   в исполнении Твоей святой воли,
   кому смерть, настигнув, не причинит зла.

Франциск Ассизский. Гимн брату солнцу

 
   И даже если вы победили,
   неужели вы думаете,
   что действительно победили?

Еврипид. Троянки