Первушина Елена Владимировна. Короли побежденных

   Мы устроились на равелине, над темной спокойной водой, и я впервые увидел, как тарды глотают и выпускают дым. Первую трубку Лейв выкурил в молчании. Затем, не торопясь, ее вычистил, разжег снова и начал:
   — Хочешь — верь, хочешь — нет, а на площадь в тот день меня позвал сам Энгус. Послал спозаранку слугу с письмом. Представляешь, что я подумал? А не идти нельзя. Все равно что расписаться — да, мол, прелюбодействовал. Знаком я с ним не был, но в лицо знал. В одном городе живем, а велик ли город?
   — А он знал… кем ты ему приходишься?
   — Нет. — Лейв покачал головой. — Если и знал, то виду не подал. Мы в тот раз совсем не о том говорили.
   — О чем же?
   — Ну, разговором это трудно было назвать. Он мне бросил сквозь зубы что-то вроде «А, явился, хорошо. Слушай и запомни. Скажешь отцу — если он не порвет со своими дружками, это письмо попадет в руки королю». И показал письмо. Он держал свиток так, чтобы я мог прочесть только конец. Он… требовал от короля, чтобы нас с отцом объявили здесь вне закона. Требовал именем своего Дома. Не знаю, сможешь ты понять, что это было для меня. Там, в Баркхеймс, за нами осталась тяжба. Приданое моей матери. Когда она умерла, ее родичи потребовали все назад. А отцу тогда не везло, это были единственные деньги у нас в запасе. Нам не хватило свидетелей. Был судебный поединок. Отец проиграл. Они забрали все, а мы уехали сюда. Пытались тут торговать, а люди Ивэйна нас разорили. Лениво, походя, будто жука прихлопнули. Но мы снова выкрутились. И теперь вот опять все сначала. Я потребовал, чтоб он показал письмо. А он скривился и бросил презрительно: «Я уже сказал, что ты должен сделать, больше тебе ничего знать не нужно». Я схватил его за руку, а он вытащил рапиру, а дальше…
   Мне стало смешно, хотя смеяться было нельзя. Но до чего ж мы все друг на друга похожи! Те же страхи, тот же беспомощный гонор. И сколько слепоты и упрямства нужно для того, чтоб не узнать в самом чужом чужаке себя! Боги, боги мои, как же вы над нами шутите!
   — Дальше я знаю, — перебил я Лейва. — Вы подрались, он тебя обезоружил, ты хотел расквасить ему нос. И что потом?
   — Не знаю. Хочешь — смейся, хочешь — нет. Он упал и умер. И мой нож оказался у него под лопаткой.
   — Нож был точно твой?
   — Не знаю. Пойми, я носил его на поясе все время и почти не замечал. А уж там, на площади — мне и вовсе не до него было.
   — А что Энгус имел против вас с отцом?
   — Не знаю. Наверное, ему не понравилось, что мы еще смеем жить после того, как Ивэйн скупил наши лавки. Да еще и милостыни не просим.
   — Но не в этом же он хотел обвинить вас перед королем?
   — Ну, повод, чтоб обвинить тарда, в Аврувии всегда найдется!
   Больше я в тот вечер ничего не узнал.
   Я пересказал солдатам все столичные новости и далеко за полночь был отпущен. Спал здесь же, в казарме. За стеной гуляли Лейв и сегодняшние дозорные — то ли отмечали приезд гостя, то ли разгоняли скуку и подспудный страх.
   А за окном бушевала гроза.
   Боги, недовольные сотворенным, избивали небо белыми бичами. Небо кричало и рвалось на части. Земля равнодушно молчала, втягивая в себя дождь.
   Тило невозможно было согнать с койки, он прижался ко мне и вздрагивал при каждом раскате грома.

* * *

   Наутро я спросил Лейва, не хочет ли он что-нибудь передать Кайрен. Он покачал головой:
   — Не стоит, благодарствуй. Кайри — умница, она всегда все понимает лучше всех. Может быть, кончится война, мы и встретимся, а пока… Без толку все это.
   — Ну а твой отец? — осторожно поинтересовался я. Мне до зарезу нужно было побеседовать с господином Хольмом, и только Лейв мог подарить мне предлог.
   К счастью, он клюнул и написал короткое письмецо. Так я продвинулся в своих розысках еще на шаг.
   И все же возвращался я в скверном настроении. На один вопрос Лейв ответил и тут же подбросил следующий: какую вину знал за его отцом Энгус? Да и война, о которой в Лорике говорили как о деле решенном, стала сильно меня тревожить.
   Гулять по окрестностям больше не хотелось, и на обратном пути я ночевал в городках или на хуторах. В Лайе считается делом чести пустить путника в свой дом на ночь, и в трактирах ночуют только самые отпетые злодеи. В двух днях езды от границы о войне уже никто не задумывался. Разговоры за столом вертелись вокруг дождей и молодых всходов.
   Кошмары прекратились так же внезапно, как и начались. Словно челюсти моего воображения перемололи наконец что-то очень твердое и ожидали теперь новой пищи.
   В Аврувии раскрылись тополиные листья. Пахло так, будто кто-то промазывал клеем тысячи свитков.
 

КАЙРЕН

   Я вернулась домой. После того, что сказал Ивор, моя жизнь в Храме выглядела глупым капризом, а аристократка не имеет права выглядеть глупо. Кузен словно вынул иголку, которая уже год колола мне сердце. Кроме того, после случая с Гвенни жрицы поглядывали на меня искоса. Я нарушила наше молчаливое соглашение не вмешиваться в дела друг друга.
   Приехав домой, я обнаружила, что оказалась в одиночестве. Отец был счастлив, но старался держаться от меня подальше — боялся спугнуть. Бывшие друзья совсем от меня отвыкли, а я отвыкла от них. Нужно было заново запоминать, кто, когда и с кем, чтобы появилась хоть какая-то тема для бесед. А мне почему-то было лень.
   Погода испортилась, зарядили холодные дожди, и единственным, что развлекало меня сейчас, было рисование да ожидание новостей от кузена.
   Он появился три недели спустя в сопровождении рыжего вислоухого пса. Пес покорно остался на крыльце, свернулся клубком и глядел на дождевые струи, пока я не приказала впустить его в дом.
   — Все не найду времени отправить его в поместье, — сказал Ивор. — Гроза, наверное, напугала, вот и бегает за мной по пятам. А запирать дома жалко. Но кузина, ты не представляешь, как я рад видеть тебя здесь!
   И не чинясь, на правах родственника, поцеловал меня в обе щеки.
   — Ты видел Лейва? — спросила я. — Как он? Что там?
   — Ты не обидишься, если я скажу, что он доволен судьбой? Там, на границе, он в одной лодке с асенами, а потому они живут мирно.
   — На что же тут обижаться? Ты, Ивор, просто мастер вытаскивать иголки. Но пойдем, не стой как неродной. Устраивайся и рассказывай по порядку.
   Он поведал мне о странном разговоре между Энгусом и Лейвом в день убийства.
   — Это больше, чем ничего, но меньше, чем что-то, — так он закончил свой рассказ. — Может быть, ты знаешь, в чем твой жених собирался обвинить господина Хольма?
   — Понятия не имею, к сожалению. А что об этом думает сам господин Хольм?
   — Он говорит, что нарушал иногда асенские торговые законы, а Дом Ивэйна издавна его ненавидит. И я бы ему поверил, только…
   — Что только?
   Вместо ответа он пробормотал что-то вроде:
   — Ты прав, я тоже никак не могу понять почему.
   — Что почему, Ивор?
   — Они все время врут. Я не верю, что Энгус впал в такое отчаяние, узнав, что тарды занимаются незаконной торговлей.
   — Какое отчаяние?
   — Конечно, Дирмед уверяет, что ничего не знает. Но он также ничего не знал о похождениях собственной дочери.
   — Ивор, ты где?
   — Не знаю, тут есть еще одна штука. — И он уставился на меня, как будто я была Гвенни. — Что ты говоришь? Невозможно? Ох, тардское дерьмо, почему я не увидел этого сразу?!
   — Ивор!
   Он тряхнул головой:
   — Кай, похоже, я тебя напугал.
   — Не похоже, а точно. С кем ты говорил?
   — С собой. Прости, сейчас я снова стану милым мальчиком и все тебе объясню. Ты можешь представить себе асена, который осмелится убить аристократа?
   Я подумала и покачала головой:
   — Нет. Ведь тогда он обречет себя и всех своих предков и потомков на вечное проклятие.
   — То-то. В этой истории все время наталкиваешься на очевидности и удивляешься, почему не замечал их раньше. Ни один асен не мог убить Энгуса.
   — Получается, что виновный все же тард?
   — Да, но никак не Лейв. Это было заказное убийство, а Лейв просто попал в подставные. Но, обрати внимание, у нас с тобой до сих пор никаких доказательств — одни рассуждения.
   — Бэрсы, — сказала я.
   — Так, похоже, теперь моя очередь удивляться. Что за бэрсы?
   — Да нет, пожалуй, не подходит. Слишком давно это было.
   — Кай, ты издеваешься? Рассказывай, что было давно, пока я не сдох от любопытства.
   — Если верить хроникам Храма, то были когда-то такие люди в дружинах тардских князей — воины без кольчуг. Они продавали душу смерти и становились невероятно искусными, неуязвимыми и почти невидимыми. Этакий кусочек темной силы, который князья держали про запас, на крайний случай. При этом никто никогда не видел сражающихся бэрсов. Таинственные смерти, нераскрытые убийства — это все в их стиле. Но я не знаю, сохранился ли их орден сейчас.
   — На месте тардов я не стал бы его беречь. Некоторые клинки любят поворачиваться в руках.
   — А я оставила бы парочку воинов. На всякий случай.
   — Аристократка. Только на самом деле ответить на этот вопрос может в Аврувии лишь один человек — Вестейн из Веллирхейма. Кай, ты поможешь мне?
   — Конечно.
   — Уговори своего отца, чтоб он пригласил Вестейна в гости. Позови также меня и будь мила. Может, мы узнаем что-то важное. Только не говори господину Дирмеду, для чего нужна эта встреча. Скажи, что это твой каприз. Он не устоит.

* * *

   Я сделала немного больше. Я не просто уговорила отца пригласить на ужин господина Вестейна, но и заставила рассказать, какие такие веские причины есть у Ивора, чтобы помогать нам. И тут мы едва не поссорились заново. Я прекрасно понимала, что отец мучил кузена из любви ко мне, но меня это нисколько не радовало.
   Если бы я знала как, я просила бы у Ивора прощения. Но как тут извиниться, чтобы снова не обидеть? Зато я наконец поняла, почему кузен всегда держит спину чуть-чуть слишком прямо. Будто тащит на плечах что-то тяжелое. «Аристократ, когда ему тяжело, не сгибается, а выпрямляется» — любимая максима моего учителя танцев. Вот это я, пожалуй, при случае кузену расскажу.

* * *

   Я спустилась в сад и бродила там до темноты. Дождь кончился, воздух был холодный, свежий, и мне легко думалось. Я ходила под мокрыми деревьями, закутавшись в плащ, обхватив себя руками, и прощалась с Лейвом.
   Почему я не смогла дать ему то, что без слов обещала тогда, в чужом дворе на куче листьев? Не губы, не тело, даже не душу. А что? Почему-то в голову приходят два слова. Защита. И свобода. Первое — очень тардское. Второе — асенское.
   Как тысячи мужчин и женщин, нас бросила друг к другу слабость. И как тысячи раз до того, из двух слабостей не родилась сила. Даже не для того, чтоб совершать немыслимые подвиги, а просто для того, чтобы разделить чужую жизнь. Тащить на себе отныне и свои, и чужие беды. Но даже вернись все назад, я снова не смогла бы стать образцовой возлюбленной. Снова не пошла бы по углям, когда нужно было. Не представляю как. Слишком больно и страшно. Я — Кайрен, дочь Дирмеда, у меня есть семья, язык, дом, город — мои доспехи, я не могу жить без них. Я не могу быть воином без кольчуги.
   А что я потеряла? Шанс стать хоть на время не куклой, а живым человеком.
   Прощай, Лейв, прощай. Погрусти обо мне, как я о тебе грущу. Может быть, мы встретимся снова, но будем отныне друг для друга лишь куклами. Может быть, нас обоих ожидает еще дюжина любовных историй, но теперь мы всегда будем одиноки.

Глава 3. «КОЛЬ ЭТО НЕ ЛЮБОВЬ, КАКОЙ НЕДУГ…»

   Небеса ни при чем, не тужи ни о чем, молодая,
   Ни с того ни с сего упадая на ложе греха!

Михаил Щербаков

 

Лейв, сын Хольма — Хольму, сыну Магнуса.

   Глубокоуважаемый господин отец!
   Я уже посылал вам письмо с оказией, о которой ниже напишу подробно. После отправки того, первого, письма я очень беспокоился, но, по счастью, назавтра же прибыл Ваш гонец, и теперь, благодаря Вашей предусмотрительности, я могу Вам все объяснить.
   Человек, который привезет вам первое письмо, — некий Ивор из Дома Дирмеда. Послан он был в Лорику, если верить его словам, самим господином Дирмедом. Этот Ивор сказал мне, будто господин Дирмед не верит, что я убил Энгуса, сына Ивэйна, и ищет доказательств моей невиновности.
   Разумеется, я был сильно напуган, но виду не подал и по его просьбе рассказал все подробности той злосчастной драки.
   Ни о чем другом он спрашивать не стал, более того, ничего подозрительного я в его поведении не заметил. Хотя, конечно, подозрительно уже и то, что он приехал сюда. Так или иначе, но ничего действительно важного он увидеть не мог.
   Я солгал ему лишь один раз. Сказал, что именно господин Дирмед спас меня от казни в Храме Правосудия. Если у этого Ивора и были какие-то догадки, то после моих слов они должны исчезнуть.
   Господин Дирмед никогда и ни с кем не станет разговаривать на эту тему. А Ивор — птица невысокого полета, он никогда не осмелится прямо задать такой вопрос своему патрону. И если вы будете держаться с Ивором той же линии, какую избрал я, ему будет не за что зацепиться.
   Отсюда, из крепости, мне трудно понять, какую игру ведет Дом Дирмеда, но я сделал все, что было в моих силах, чтобы обезопасить Вас и наших покровителей.
   Я велел Вашему гонцу торопиться и надеюсь, что к приезду Ивора вы будете уже во всеоружии.
   Также надеюсь, что здоровье Ваше по-прежнему крепко.
   Еще осмелюсь напомнить, что Вы поклялись мне никогда не выступать открыто или тайно против Дома Дирмеда. Если Вы нарушите клятву, я забуду Ваше имя.
   С любовью,

Ваш сын Лейв.

   Написано на дешевой желтой бумаге, запечатано геммой с головой оленя.
 

КАЙРЕН

   Вскоре выяснилось, что прозвище Вестгейр — Копье Запада, — случайно слетевшее у меня с языка, уже бродит по столице, причем наши придают ему совершенно определенный и не слишком приличный смысл. Я понадеялась, что тард не знает, кто его этим именем наградил.
   Это был первый ужин, который я устраивала после моего возвращения из Храма, а вернее — после смерти Энгуса. Хотя гостей ожидалось всего двое, причем один из них — провинциал, а второй — дикарь, привыкший есть сырое мясо, проводить целые дни в седле и спать на земле, я расстаралась вовсю.
   Наняла на вечер лучшего повара Аврувии, ограбила особые винные погреба нашего дома, выставила на стол нашу лучшую посуду из дымчато-синего стекла, украшенную золотыми грифонами и виноградными гроздьями. По легенде, ее привезли когда-то на кораблях с нашей далекой родины. Я, правда, всегда гадала, как стекло довезли по морю, не расколов, и кому это было нужно, но на то и легенда.
   Кроме того, я послала в монастырь за букетами бесого-на. Саженцы карликовых деревьев с темно-голубыми гроздьями цветов жрицы привезли с собой из Империи. Они говорили, что тарды сажают бесогон у дверей своих домов для того, чтоб отогнать злых духов. Те всегда начинают считать, сколько маленьких цветков в каждом соцветии, и не могут остановиться до самого рассвета. Букеты я велела расставить в гостиной. Вместе с ирисами из нашего сада получилось неплохо.
   Отец был не в восторге, когда я предложила ему пригласить к нам на ужин господина Вестейна, но, глядя на мою суету, умилился, а когда я заказала первое со дня свадьбы Алов и Фергуса платье — из бледно-лилового шелка, с тонким золотым шитьем на рукавах, он, кажется, поверил, что я действительно вернулась, что я не останусь в Храме Тишины навсегда. Даже обещал за ужином недолго посидеть с нами, но потом — извините, дела, своих гостей я должна развлекать сама. Если отец задержится за столом дольше, чем велит простая вежливость, завтра же вся Аврувия будет гадать, не ведет ли он тайных переговоров с тардами. Впрочем, нам с Ивором такая поспешность была только на руку.

* * *

   Тард вблизи оказался так же мил, как и на расстоянии. Конечно, мне ли не знать, что тарды вовсе не дикие звери, но Лейв с детства жил в Аврувии, этот же Вестейн приехал прямиком из Империи, таков, как есть. И все же одет он был хоть и богато, но без лишней роскоши, в движениях был не изящен, но ловок, по-асенски говорил не очень чисто, по-тардски жестко выговаривал «р» и «х», иногда путал слова, но понимал превосходно. Держался он спокойно, уверенно, и пахло от него отнюдь не лошадиным потом, а скорее солнцем и пылью.
   За ужином я болтала о всякой ерунде, чтобы дать мужчинам время освоиться. О новостях Аврувии, о дождях, о прошедшей свадьбе, о трубках и табаке. Спросила у Вестейна, не хочет ли он закурить. Он покачал головой:
   — Не за столом же — ни за что на свете! Я согласен смотреть сквозь дым на вашего короля, но на ваше милое личико, сударыня — помилуйте!
   Я поблагодарила за комплимент. Похоже, тарду уже надоело изображать домашнего дракона.
   Я долго думала, как бы поосторожнее подвести разговор к бэрсам, даже стратегию какую-то сочинила, но кузен действовал проще. Едва мой отец, извинившись еще раз, откланялся, едва я зажгла сарему в светильниках и принесла сладкие вина и печенье, как Ивор пошел в наступление:
   — Кайрен рассказывала мне о ваших заколдованных воинах без доспехов. Сейчас еще попадаются такие?
   — Рассказывала Кайрен? — удивился тард. — Сударыня, откуда…
   — Я бывала в тардском Храме Тишины, там много старинных рукописей.
   — И вы понимаете письмо?
   — Да, мне кажется, что я читаю неплохо, но говорить по-тардски не рискну.
   — Я дерзок, помилуйте, но для чего вам это? Скука?
   — Скука или любопытство, выбирайте, что вам угодно. Просто мне нравилось это чтение.
   — Благослови бог вашу скуку, — сказал Вестейн. — Я думал, тарды здесь всем безразличны.
   — Так как же все-таки обстоит дело с бэрсами? Меня тоже гложет любопытство, — напомнил о своем существовании Ивор.
   — Плохо, — ответил Вестейн серьезно. — Когда-то казалось, Империю очистили от этой нечисти, но затем они вылезли как из ничего, взяли учеников, и снова началось, Но князья Барка и Веллирхейма больше не дают им покровительства. Открыто — ни за что.
   — Но если возникнет большое желание, бэрса можно нанять? — спросил Ивор.
   — А что тут будет большим желанием? — поинтересовался Вестейн и добавил, пожимая плечами: — Увы, можно. Вначале это было очень благородное учение. Люди отказывались от всего себя ради защиты своей земли, своего народа, своего князя. А теперь они — обычные убийцы за деньги. Можно только завидовать асенам. Вы прекрасно умеете беречь старинные обычаи и установления.
   — Приятно слышать, что вы такого высокого мнения о нас, — вставила я. — Это не вежливость? Вы действительно так думаете?
   Ивор, на мой взгляд, узнал достаточно, теперь следовало увести разговор, чтобы бэрсы незаметно затерялись среди других тем.
   — Я стал высокого мнения о вас за последний год, — ответил Вестейн. — Об аристократах особенно. Наши дворяне должны все время доказывать, что они стоят над прочими по справедливости. Доказывать силой и кровью. А вас нельзя представить иначе как высшим родом. Когда я вижу аристократа, пусть он даже бедно одет, я его всегда узнаю. Всегда знаю, что это природный дворянин чистых кровей…
   — Благородное животное, — закончила я.
   Ивор рассмеялся. Тард недоуменно посмотрел на нас.
   — Простите, — сказала я поспешно. — Я не хотела задеть вас, только не стоит так торжественно говорить об аристократах. Мы все немного проходимцы и любители играть словами.
   — Это интересно. Объясните еще, пожалуйста, — попросил Вестейн.
   — Я, кажется, понимаю, что хотела сказать кузина, — снова вступил в разговор Ивор. — Если аристократы и благородны, то скорее не как справедливые люди, а как звери. Там, где человек прилагает огромные усилия, чтобы не выглядеть монстром, зверь не испытывает затруднений. Он не тронет самку или детеныша, он не будет убивать из жестокости, он не станет добивать просящего пощады. Ему это просто в голову не придет. Он сотворен благородным и иным быть не может. Разве что заболеет бешенством. А человек будет мучительно размышлять о добре и зле и в конце концов обязательно ошибется. И аристократы поколение за поколением воспитывали в своих детях это звериное чутье, называя его любовью к красоте, чувством соразмерности, гармонии. Во всяком случае, таково мнение самих аристократов.
   — Но если так, — сказал Вестейн задумчиво, — если хорошо то, что красиво, а не наоборот, если нет твердых правил, наверное, асенам как-то зыбко жить.
   — Нам это нравится, — ответила я. — В Лайе считают, что живое зыблется, а неподвижное — мертво.
   — Твердым и мертвым быть легко, — вставил Ивор, — а живым — ох как трудно! И все же большинство предпочитает жить.
   — Свобода выше долга? — спросил Вестейн.
   — Да, конечно, — улыбнулась я.
   — Тогда вы — народ гордецов, на самом деле. И это плохо. Тард или церет видит в вас колдунов. А с колдунами не дружат.
   — А что главное в жизни для тарда? — спросил Ивор. — Для вас?
   — Верность, — ответил Вестейн, не задумываясь.
   — Верность кому? Или чему?
   — А здесь и проверяется человек. Его честь, его разум. Благородный не присягает на верность недостойному. Цереты присягают Богу, для них он выше всего. Но я ищу достойное не только на небе, но и на земле.
   — Словом, каждый народ знает кусочек правды, — сказал Ивор. Но поговорить друг с другом мы почему-то можем лишь на пороге войны.
   — Хорошо, — Вестейн улыбнулся и быстро глянул на дверь, за которой скрылся мой отец. — Давайте не дадим случиться войне.
   За окном уже стемнело, цветы пахли сильнее, чем днем, потрескивала в зеленых чашах горящая сарема, наши тени плясали на стене.
   — Давайте не дадим случиться войне, — повторил Вестейн. — Вы видите сами, как это нужно.
   — А вы знаете способ? — поинтересовался Ивор.
   — Вообще — нет. А для этой войны знаю. Лайя должна заключить союз с Веллирхеймом.
   — И завоевать Барк?
   — Нет, что вы, помилуйте. Я видел ваших солдат, армию. Я не стал бы никогда ждать помощи от них. И мой князь не станет. Но у вас много кораблей, а у нас — мало. Если вы закроете порты Баркхейма, вы поможете нам победить, а сами потеряете очень мало людей.
   — Я понимаю, что это выгодно вашему князю. Но может быть, для Лайи выгоднее вовсе не вступать в войну?
   — Хорошо. Вам можно попробовать еще два пути. Вы соединяетесь с Баркхеймом, но клянетесь не воевать против тардов вовсе. Тогда князь Барка раздавит нас, а потом захочет вашу землю. Ему нужно будет делать подарки своим воинам после победы. В Лайе много добра, много денег и плохая армия. Для армии Барка поход сюда будет прогулкой.
   — А второй путь?
   — Вы не соединяетесь ни с кем. Тогда Барку опасно иметь вас за своей спиной. Он начнет войну с Лайей.
   — Но что помешает вашему князю, захватив с нашей помощю Барк, проглотить потом и землю асенов?
   — Многое. Мы слабее. Две кампании разом мы не осилим. И затем, мой князь — младший сын. Если он сядет на трон Империи, это будет против слов его отца. Моему князю люди не простят того, что могут простить старшему. Он станет очень осторожным. А если мы захватим Лайю, здесь непрерывно будет бунт. Это съест все наши деньги. Здесь погибнет много молодых тардов. Никто не позволит моему князю такого, и он это прекрасно знает. Потому я приехал в Аврувию не с угрозами. Больше того, я привез подарок, на который никто не хочет даже взглянуть.
   — Подарок?
   — Да, того странно одетого церета, над которым смеется вся Аврувия. Он, видите ли, главный в общине Линкариона — это такой церетский город на западе Веллирхейма. Так вот, они боятся войны настолько, что согласились приехать сюда и предложить вам все, что имеют, лишь бы вы помогли Веллирхейму. Они могут торговать с вами на ваших условиях, они готовы просто заплатить вам и… Они действительно очень богаты. Поймите, это уже не политика. Все здесь думают, что я хитро играю. Когда бы так! Нет, клянусь сосками матери, я просто не хочу видеть этот город в развалинах. Не хочу видеть мертвых асенов. Очень просто, да? Но ваш король ничего не делает без слова аристократов. А аристократы не смотрят на тех, кто носит черное и серое. Очень просто.
   — То есть вы хотите, чтобы я уговорила отца выслушать вас и вашего церета? — спросила я.
   Вестейн повернулся так резко, что едва не сбил синий кувшин с вином.
   — Я понимаю, я ничего не могу хотеть от вас.
   — О чем разговор? Я все сделаю.
 

ИВОР

   Я здорово повеселился в тот вечер. Во-первых, подтвердились все мои подозрения. Теперь я знал, кто убил Энгуса. Правда, имени назвать не мог, но догадывался, что бэрсов в Аврувии немного. Остается выяснить, кто заплатил за убийство, но это почти не мое дело. Дядюшка Дирмед справится гораздо лучше.
   А во— вторых… Во-вторых, я оказался свидетелем совершенно незабываемого зрелища -моя кузина и этот тард увидели друг друга. Ради этого стоило мотаться через всю Лайю и обратно.
   Первой, разумеется, все поняла она. Пока он битый час распинался на плохом асенском о том, как ненавидит войну, она как-то по-особому сощурилась и тихонько кивнула самой себе. Положила глаз — по-другому не скажешь.
   И только когда она сказала как нечто само собой разумеющееся: «Хорошо, я все сделаю», до тарда наконец дошло. У него распахнулись глаза, как у ребенка, увидевшего в лесу белую лань. За весь оставшийся вечер он сказал едва ли два-три слова. Не мог поверить.
   А когда мы прощались, боги, как он взял ее руку! Будто это не женская лапка, а мотылек, раскаленное железо и заточенный меч одновременно. И, честное слово, не решился поцеловать! Поцеловал только воздух над ней. А когда я, нахал, по-братски чмокнул кузину в щечку, он тут же прожег меня взглядом. Ох, боги мои, боги, как вы над нами шутите!