Страница:
Я ими мог, покуда день родится,
Покуда день придет,
Какой - ты знаешь.
...................................
Вот такова история о нем,
О Мальчике моем, об Иисусе.
Так на каком разумном основанье
Не быть ей достоверней и правдивей,
Чем все, что нам философы твердят,
И все, чему религии нас учат?
Четыре песни, что идут вслед за этой,
Не похожи на мои мысли.
Они лгут о моих чувствах,
В них я вывернут наизнанку.
Я был болен, когда их писал.
Они потому так естественны,
Что точно выражают все то, что я чувствовал,
И согласны с моим несогласием...
Когда я болен,
Мои мысли противоречат мне
(А. если нет, значит, я не болен),
И все чувства мои наизнанку,
Когда я болен.
Я вынужден лгать собственному естеству,
Способному чувствовать.
Все должно быть больным: мысли, чувства.
Я болею, чтобы были больны мои мысли и
чувства.
Вот почему эти песни-предатели
Не способны меня предать.
Они - пейзаж моей ночной души,
Все той же, только наизнанку.
Что за обилие даров Земли на блюде!
Мои сестры - травы лугов -
Подруги живых родников -
Святые, хоть им и не молятся люди...
Срезают травы, подают к столу, забыв о чуде,
Гостям, что вваливаются в трактир,
С поклажей, с ворохом тюков,
"Неси, - кричат, - салат, закатим пир!",
Забыв, что требуют подать детей Земли,
Ее младенцев, первенцев,
Зеленые слова, что проросли,
Новорожденные создания,
Которые увидел Ной,
Когда схлынули воды потопа и обнажилась
вершина горы
Над зеленой затопленной землей,
Где белый голубь расправил крылья
И воздух радуги прочертили...
Река Тежо лучше реки, что течет в моей деревне,
Но все же она не лучше реки, что течет
в моей деревне,
Ведь Тежо не та река, что течет в моей деревне.
Как прежде, ходят по Тежо большие суда,
И хранит она память
О кораблях минувших времен
Для тех, кто видит то, чего нет.
Река Тежо течет из Испании,
Впадает в океан в Португалии.
Об этом знают все.
Но мало кто знает, какая река течет в моей деревне,
По каким краям она протекает,
Где ее исток.
У моей реки мало хозяев,
Потому она так велика и свободна.
Река Тежо уходит в огромный мир,
Где в дальней дали - Америка.
И где ждет удача счастливчиков.
Но никто не думает
О запредельном береге моей реки.
Река деревни моей никуда не манит,
Кто стоит на ее берегу - тот всего лишь стоит
на ее берегу.
Если б смог я вонзить зубы в землю
И ощутить вкус земли,
Я стал бы счастливее, хотя б на миг...
Но я не хочу быть счастливым всегда.
Время от времени нужно быть несчастным,
Чтоб оставаться самим собой.
Ведь не всякий день светит солнце.
И когда долго нет дождя, его призывают.
Вот почему я приемлю несчастье как счастье,
Как неизбежность.
Ведь не удивляет нас, что есть горы и долины,
Скалы и травы...
Нужно быть самим собой, быть спокойным
В счастье и в несчастье,
Чувствовать как видится,
Думать как дышится,
И когда придется умирать, вспомнить,
что и день умирает,
Что закат прекрасен и прекрасна ночь,
идущая следом...
Таков этот мир, пусть таким и останется...
Мыльные пузыри, которые ребенок,
Забавляясь, пускает из соломинки,
Полупрозрачны, как любая философия,
Ясны, бескорыстны, уязвимы, как Природа.
И они друзья моих глаз.
Они - такие, как есть:
Явь округлая и воздушная.
И все, даже сам ребенок, который их выдувает,
Считают их лишь тем, чем они кажутся.
Мыльные пузыри едва различимы в лучистом воздухе,
Невесомы, как ветерок, что слегка задевает цветы,
Ведь мы ощущаем ветер лишь потому,
Что сами становимся легки и воздушны,
И обнажаются все наши чувства.
Порою, при освещении ярком и точном,
Когда вещи до осязаемости реальны,
Я сам себя вопрошаю в недоуменье -
Почему я вещам приписываю красоту?
Разве сам по себе цветок красотой обладает?
Разве плод обладает сам по себе красотою?
Нет, они только цвет имеют, имеют форму,
Да жизнь еще им дана - не более того.
Красота - лишь названье чего-то, чего в природе
Не существует. Чем я наделяю предметы
В обмен на ту радость, что они доставляют мне.
Само же оно ничего не означает.
Почему ж я зову прекрасным то или то?
Да, даже меня, живущего так, как живется,
Касаются тоже все выдумки эти людские
О вещах,
О вещах, которые просто живут.
До чего же не просто оставаться самим собою
И видеть лишь то, что видно, - не более того!
Вчера на закате один горожанин
Толковал с людьми у ворот
Нашего постоялого двора.
Толковал о справедливости и борьбе
за справедливость,
О рабочих, которые гнут спину с утра допоздна
И живут впроголодь весь свой век,
О богачах, которые поворачиваются к ним спиной.
Взглянув мне в глаза, он улыбнулся, довольный,
Что пронял меня до слез,
Внушив ненависть, которую испытывал,
И сострадание, которое якобы чувствовал...
(Я же слушал его вполуха:
Что мне за дело до тех несчастных,
Коль их страдания мнимы.
Будь они как я, они бы не мучились.
Все беды оттого, что мы заняты друг другом,
Творя либо добро, либо зло.
У нас есть душа, есть земля и небо -
этого ль недостаточно?
А желать большего - значит терять,
что имеешь, и скорбеть об утрате.)
Горожанин толковал о любви к человеку,
А я все думал и думал о своем
(И, думая, не мог сдержать слез):
Бренчанье колокольцев с окрестных пастбищ
Врывалось в печальный благовест,
Что плыл из деревенской церквушки
И сзывал на вечернюю службу
Цветы, и ручьи, и простые души вроде меня.
(Благословен будь господь, что не сотворил
меня добрым.
Я живу по законам своего естества:
Ведь истинное назначение цветов - цвести,
А ручьев - струиться,
В этом и есть смысл и суть бытия.
Каждый живет лишь в той мере,
В какой исполняет свое предназначение,
Не размышляя, зачем оно, почему и для чего.)
И приезжий больше не говорил, только
смотрел на закат.
Но что до заката тому, в ком живы
ненависть и любовь?
Порой на закате летнего дня
И ветра вроде бы нет, а все кажется,
Будто дохнул мимолетный ветерок,
Но деревья стоят не шелохнувшись,
Лист листа не коснется,
Значит, мы попусту тешим себя
Обольстительным самообманом.
Ах, чувства-страдальцы, что видят и слышат!
Будь мы такими, как подобает,
Стали б мы обманывать самих себя -
Просто жили бы себе и чувствовали,
А не размышляли всуе, для чего существуют чувства.
Возблагодарим всевышнего, что есть на свете
несовершенство.
Без него мир был бы неполон.
Без страдальцев неприкаянных и бродяг
Он показался бы пресным,
Из него исчезла бы человечность,
Будь он лишен изъянов.
В мире должно быть разнообразие,
Чтобы было что слушать, чтоб было на что смотреть...
Теми словами или не теми,
Кстати или некстати,
Иногда мне удается сказать, что думаю.
Порой неумело и путано,
Я всегда пишу стихи по наитию.
Писать стихи - вовсе не означает водить
пером по бумаге,
Стихотворство - это потребность моего существа,
То, что в меня привносит солнце.
Я пытаюсь поведать о том, что чувствую,
Мысль моя - тоже чувство.
Облекая мысли в слова, я слов не ищу -
Они приходят сами,
Я не прогоняю слова сквозь коридоры рассудка;
Не всегда удается добыть истину.
Моя мысль медленно переплывает реку!
Тяжелы ей одежды, в которые ее облекли.
Я стараюсь сбросить с себя все, чему обучен,
Разбередить память,
Соскоблить краску, которой замазаны чувства,
Расцарапать истинные ощущения,
Освежевать себя, чтобы стать самим собой -
не Алберто Каэйро,
Но человечным животным в доподлинном естестве.
Я пишу, чтобы понять Природу, хотя бы
не как человек,
Но как некое живое существо, единое с Природой,
не более того.
Так я пишу - то хорошо, то плохо,
То попадая в цель, то промахиваясь,
Падая здесь, поднимаясь там,
Но всегда иду своим путем с упорством слепца.
Только так я познаю себя.
Я - Открыватель Природы,
Я - Аргонавт, плывущий на поиски истинных чувств.
Я привношу во Вселенную новую Вселенную,
Потому что хочу вернуть Вселенной ее изначальность.
Так я чувствую, и так я пишу.
Отлично зная,
Что уже пять утра,
Что солнце еще не высунуло голову
Из-за стены горизонта,
Но уже показались кончики его пальцев,
Уцепившиеся за край стены горизонта
В зазубринах отдаленных хребтов.
Затворяю окно - снова в комнате я один.
Вносят лампу. Желают спокойной ночи.
Благодушный мой голос отвечает: спокойной ночи.
Я хотел бы, чтоб этим одним моя жизнь и была:
Днем, наполненным солнцем или теплым от летнего
ливня,
Днем ненастным и темным, как день перед Страшным
судом,
И случайным вечерним прохожим, бредущим
неспешно
И с большим интересом глядящим в окошко мое,
Взглядом дружеским, тихим на тихие эти деревья,
Ну, а там уж - закрытым окном и зажженною лампой,
Чтоб не думать уже ни о чем и лежать,
ничего не читая,
Ощущая, как жизнь пробегает по мне - как по руслу
струится река,
А снаружи такая стоит тишина - будто дремлет
Господь.
Покуда у меня не было тебя,
Я любил Природу, как тихий монах любит Христа.
Теперь я люблю Природу,
Как тихий монах любит Деву Марию,
Истово, на свой лад, как и прежде.
Она стала мне ближе, больше меня волнует.
Я лучше понимаю реки, когда иду с тобой
Лугами до речного берега,
Когда ты рядом,
Я пристальней гляжу на облака.
Ты не отняла у меня Природу,
Ты изменила ее.
Ты приблизила Природу ко мне.
Ты есть - и я лучше вижу Природу, а она все та же.
Ты меня любишь - и я люблю ее все так же,
только сильнее.
Ты меня избрала, чтобы я был твоим и любил тебя,
И я стал пристальней вглядываться
Во все, что меня окружает.
Я не жалею о себе прежнем,
Ведь я остался самим собой.
Всю ночь я провел без сна, видя только ее.
Представлял ее в разных обличьях, но не такой,
как в жизни.
Раздумья о ней уточняю воспоминаниями,
в которых она говорит со мной.
В каждой моей мысли она выглядит по-иному,
оставаясь при этом собой.
Любить - значит думать.
Я забываю о чувствах, чтобы думать о ней.
И даже не зная толком, чего я хочу, думаю только
о ней.
Предвкушая встречу, я хочу встретиться с ней,
Но боюсь этой встречи,
Потому что боюсь расставанья.
Я не знаю, чего я хочу, и не желаю знать,
хочу только
Думать о ней.
Ни у кого, даже у нее, не прошу ничего,
Думать, и только.
Грязный чужой ребенок, играющий у моего порога,
Я не спрашиваю, доставил ли ты мне посланье,
Исполненное некоего таинственного значенья.
Ты мне интересен тем, что я не видал тебя прежде,
И несомненно, будь ты хоть чуть почище -
1ы выглядел бы иначе и сюда играть не пришел бы.
Играй же на пыльной этой земле, мой мальчик.
Я отмечаю твое присутствие лишь глазами.
Лучше видеть что-то впервые, чем знать это прежде.
Потому что знать - это ни разу не видеть впервые,
А не видеть впервые - это значит знать понаслышке.
Грязь, которой грязен этот ребенок, -
она особого рода.
Играй же! Хватаясь за камень, оказавшийся у тебя
под рукою,
Ты знаешь, что и зачем ты берешь в свою руку.
Может ли быть философия достоверней, чем эта?
Никакая другая никогда не придет играть к моему
порогу.
Мистик, пытаешься ты вникнуть в суть вещей,
Все зримое ты наделяешь скрытым смыслом,
Лишь для того, чтоб в каждой вещи
Отыскивать ее иную суть.
Мои глаза даны мне, чтобы видеть,
Поэтому я вижу бессмыслицу вещей.
И, видя это, люблю себя за то, что я есть вещь
и ничего не значу,
И потому не поддаюсь истолкованью.
Каждый день я открываю жуткую сущность вещей.
Каждая вещь есть то, что она есть.
Мне трудно поведать людям, как я счастлив
этим открытием
И достаточно ли мне его
Для полноты бытия.
Я написал много стихов,
Я напишу еще больше...
В каждом стихе я говорю об одном,
Хотя все они разные.
Любая реальность бытия подтверждает
правильность этой мысли.
Иногда мой взгляд падает на камень,
Но я не задумываюсь, чувствует ли он,
Не пытаюсь назвать его братом,
Просто он мне нравится, потому что он - камень,
Он мне нравится, потому что ничего не чувствует,
Он мне нравится, потому что не похож на меня.
Иногда я слушаю, как дует ветер.
Я считаю, что стоит родиться, хотя бы затем,
чтобы почувствовать ветер.
Я не знаю, о чем люди подумают,
прочитав эти строки,
Но скорее всего они должны им понравиться,
потому что мысли мои приходят ко мне сами...
Я не боюсь, что другие подслушают мои мысли,
Потому что думаю, как мне думается,
Говорю, как слова мои говорятся.
Однажды меня назвали поэтом-материалистом.
Я удивился, потому что не думал,
Что меня можно как-то назвать.
Я не поэт, я просто вижу:
Если то, что я пишу, имеет какую-то ценность,
то сам я таковой не имею.
Мой талант здесь, в моих стихах.
Они совершенно не зависят от воли.
В те дни, когда опять придет весна,
Меня уже, возможно, и не будет.
Хотел бы думать, что весна - как мы, как люди,
И может горько плакать, потеряв
Любимого единственного друга.
Но нет, она ведь даже не предмет -
Она скорее способ выраженья.
Не возвращаются ни листья, ни цветы.
Есть новые цветы, и есть другие листья.
Другие есть отраднейшие дни.
Ничто не может возвратиться, повториться,
Все сущее - оно, увы, реально.
Ты говоришь о цивилизации - мол, ни к чему она,
Во всяком случае - в нынешнем ее виде.
Ты говоришь - все люди страдают - по крайней мере
Большая часть - при таком положении дел.
Ты говоришь - мол, будь по-другому, -
страдающих было бы меньше.
Я слушаю тебя и не слышу.
А что толку было бы - слышать?
Услыхав - ничего не узнал бы.
Если б все было иначе - все было б иначе,
и только.
Если б все по-твоему было - было б по-твоему все,
и не боле.
Горе тебе и всем прочим, свой век посвятившим
Изобретенью машины, творящей счастье.
Если кто-нибудь после смерти моей пожелает
Написать мою биографию - это будет весьма
несложно.
Имеются две основные даты - рожденья моего
и смерти.
Между этими датами - все дела мои и все дни мои
остальные.
Описать меня - дело простое.
Мир разглядывал пристально - как одержимый.
Все сущее любил любовью отнюдь
не сентиментальной.
Не имел желаний, которые не осуществимы, -
не обольщался.
"Слышать" было для меня всегда дополнением
к "видеть".
Я понял, что все на свете реально
И все вещи друг с другом не схожи:
Я не разумом это понял - понял глазами,
А иначе я бы не видел различий меж ними.
Однажды мне захотелось спать - как ребенку.
Я закрыл глаза и уснул спокойно.
Кроме того, я был поэтом Природы,
Единственным в своем роде.
Когда холод приходит порой холодов - это мне
по душе,
Ибо мне, этой малой частице всего, что вокруг,
Все приятно в природе уже потому, что оно
от природы.
Я все трудное в жизни приемлю, как долю свою,
Как приемлю и холод чрезмерный в разгаре зимы -
Так приемлю спокойно, без жалоб, как всякий, кто
просто приемлет
И находит великую радость в самом этом факте
приятья,
В этом трудном и мудром приятье велений природы.
Что такое болезни мои и невзгоды,
Как не та же зима моего существа
и всей жизни моей?
Та зима, что приходит внезапно, и мне неизвестны
законы ее появленья,
Но в которой я вижу высокую ту неизбежность,
Как во всем неизбежном, что есть вне меня
и помимо меня,
Как тепло, что восходит от летней земли,
Или холод от зимней земли.
Я приемлю, поскольку я есть человек.
Я, как все, обречен от рожденья иметь недостатки
и делать ошибки,
Но не эту ошибку - желанье понять слишком много,
И не эту ошибку - желанье понять одним разумом
только,
И не тот недостаток - желать, чтобы в жизни
Было нечто такое, что не было б жизнью.
Строить догадки о том и о том - это я тоже умею.
В каждой вещи есть нечто, которое есть ее суть,
И оно-то и делает вещи живыми.
В растенье мы его видим глазом невооруженным -
этакой крохотной нимфой.
В животном - оно существо, притаившееся в глубине.
В человеке - это душа, существующая с ним вместе
неразделимо.
В богах оно, это нечто, имеет те же размеры,
И пространство оно занимает то же, что тело.
Это и есть их тело.
По этой причине мы говорим, что боги бессмертны.
Боги не состоят из души и тела.
У них есть одно лишь тело, и они совершенны.
Тело для них - душа,
И сознанье их - в их же божественной плоти.
Кто знает, это, быть может, мой день последний.
Приветствуя солнце - оно восходило справа, -
Прощаться с ним не стал, говоря этим как бы,
Что видеть его мне было всегда приятно.
-- [ РИКАРДО РЕЙС ] =======================================
Сплети мне венок из роз,
Из вьющихся роз венок
Ароматный -
Из роз, что столь быстротечны
И на челе увядают
Так скоро!
Сплети мне венок из роз
И быстровянущих листьев.
И только.
С небосвода скрылась упряжка Феба.
Пыль, что поднялась от копыт квадриги,
Затянула легкой прозрачной дымкой
Даль окоема;
Слышится звучанье свирели Пана,
В воздухе недвижном струятся трели,
Горестно и сладостно отпевая
День уходящий.
Полная печали, для ласк созревшая
Жница златокудрая знойной нивы,
Ты невольно ловишь напев далекий,
Шаг замедляя,
Внемлешь древней флейте лесного бога,
Песне, что доносит вечерний ветер,
Но я знаю - думаешь о богине
Пенорожденной;
И смятенье в сердце плывет волнами,
Твое лоно млеет в истоме сладкой,
А свирель чуть слышно поет, смеется -
Словно сквозь слезы.
Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем
Вод речных, постигая, как утекает жизнь,
Как недолго осталось, руки сплетая, сидеть нам.
(Соединим же руки.)
Скоро, большие младенцы, мы поймем, что бесследно,
Безвозвратно уходит жизнь и уносит радость,
В дальнее море стремясь к подножью всесильного Рока,
Что даже дальше, чем боги.
Разъединим же руки, чтоб после тоской не томиться.
Будем любить или нет - все равно мы пройдем,
Словно воды реки. Но лучше пройти свой путь,
Ни о чем не жалея.
Без любви и вражды, распаляющих душу,
Без страстей и страданий, возбуждающих голос.
Даже любя и страдая, река продолжала бы течь
В извечном стремленье к морю.
Лидия, мы ведь могли бы, если бы пожелали,
В ласках свиваться, сливать в лобзаньях уста,
но лучше
Любящим рядом сидеть, смотреть, как река бежит,
Слушать журчанье струй.
Лучше цветы срывать - ты приколи их на грудь;
Пусть аромат их тонкий слышен только мгновенье,
В это мгновенье мы, язычники простодушные,
Не верим в небытие.
Вспомни цветы, когда во тьму сойду я, - иначе
Память твоя обо мне будет саднящей и горькой,
Ибо мы рук не сплетали и не сливали уст,
Мы были подобны детям.
Если же раньше меня ты обол уплатишь Харону,
Память не муча, я вспомню их аромат и сразу
Берег увижу речной и тебя, язычницу грустную,
С букетом цветов на груди.
Даже знать, что опять цветы распустились
В бесконечных садовых аллеях, довольно,
Чтобы жизнь показалась нам
Светлой и легкой.
От любого усилья наши слабые руки
Сбережем и удержим, чтобы случайно
Не поддаться ему,
И жизнь проживем,
Отвергая избыток страданья и радости
И по каплям смакуя прохладу мгновений,
Что прозрачней воды
В узорчатой чаше,
Принимая от блеклой жизни лишь розы
Мимолетные, да улыбки неясные,
Да бегущих мгновений
Поспешные ласки.
Легок груз наших рук, ибо мы, непричастные
К сокровенному знанью, уносим с собою
Из того, чем мы были,
Лишь самое лучшее,
Чтоб потом, когда пряжу кончать будут Парки,
В белой немощной старости было что вспомнить
Перед скорою встречей
Со скорбной ладьею,
На которой нам плыть через темную реку
К девяти кругам безмолвного ужаса,
В ненасытное чрево
Владений Плутона.
Ничего в руках не держи,
Ничего не храни в душе,
И когда тебе в руки вложат
После смерти последний обол,
Растворятся твои ладони
И уронишь из них пустоту.
Где найдешь ты царский венец,
Чтобы Атропос не отняла?
Где лавровый венок, что не вянет
Перед Миносом, грозным судьей?
Что тебе быстротечное время,
Когда смутною тенью станешь?
Что там станет, когда сойдешь
В бесконечную вечную ночь?
Рви цветы, но на землю бросай,
Чуть натешишь ими свой взор.
От всего отрекись, кроме солнца.
Будь царем над самим собой.
Мудр поистине тот, кто доволен театром жизни,
Кто за чашей не вспоминает
Вино, что выпил он прежде, -
Ведь каждый день ему нов
И жизнь для него свежа.
Свейте ему венок из роз и лоз виноградных,
Он знает, что жизнь уходит,
И - как цветы срезают -
Ножницы Атропос в срок
Нить его перережут.
Знанье он топит в вине, и привкус оргиастический
Вина отбивает горечь
Вечного бега дней
Так же, как пенье вакханок
Стоны плакальщиц глушит.
Бражник блаженный, он пьет чашу свою, и доволен,
И ждет, когда выйдет срок,
Но только надеется втайне,
Что злой летейской воды
Испить придется не скоро.
Розы милы мне садов Адониса,
Розы милы мимолетные, Лидия,
Что расцветают с зарей
И до заката умрут.
Свет для них вечен, ведь розы родятся
После рождения солнца и вянут,
Прежде чем Феб завершит
По небу зримый свой бег.
Так обратим нашу жизнь в беззакатный
День и забудем, что вышел из мрака
И снова канет во мрак
Краткий миг бытия.
Только такую свободу даруют
Боги - по собственной воле
Произволению их покоряться.
Нам это только во благо:
Ведь в невозможности полной свободы
И существует свобода.
Боги от нас не отличны: над ними
Рок тяготеет извечный,
Хоть в безмятежной, бесстрастной гордыне
Мнится привычно бессмертным,
Что всемогущи они и свободны.
Как и они на Олимпе,
Мы не вольны в своей жизни. Так станем
Строить судьбу, как детишки
Строят дворцы из песка, и возможно,
Что благосклонные боги,
Вознаграждая послушливость нашу,
Нас уравняют с собою.
Я помню повесть давнюю, как некогда
Война сжигала Персию,
Как враг жестокий, взяв столицу приступом,
Средь павших стен бесчинствовал...
А в этот страшный час два шахматиста
Играли в шахматы.
Под сенью дерева они склонились
Над старою доской,
И под рукой стоял у каждого
Бокал с вином прохладным,
Чтобы игрок, фигуру передвинув,
Мог жажду утолить,
Пока противник долго размышляет,
Каким ответить ходом.
Горят дома, разрушены святыни,
Разграблены дворцы,
И солдатня средь бела дня бесчестит
Несчастных женщин, стон стоит
На стогнах городских, и в лужах крови
Лежат убитые младенцы...
А здесь, от города неподалеку,
Но далеко от шума битвы,
Над бесконечной партией сидели
Два шахматиста.
И хоть с порывом ветра долетал
К ним отзвук боя, беспокоя
Их души отраженною тревогой,
И хоть на улицах горящих
Враг, овладевший городом, бесчестил
Жен и невинных дев,
И хоть мгновенной скорбной тенью
Их лица омрачались
При беглой мысли о беде сограждан,
От шахматной доски
Они не отрывали ни на миг
Сосредоточенного взгляда.
Ведь если под угрозою король,
Что значат слезы матерей,
Что кровь на копья поднятых младенцев?
И если белая ладья
Ферзя прикрыть не может, что пред этим
Паденье города?
А в миг, когда противник, торжествуя,
С улыбкой объявляет шах,
Ужели душу омрачит, что рядом
В сраженье гибнут юноши?
И даже если на стене садовой
Появится внезапно
Свирепый воин и взмахнет мечом,
Чтоб нанести удар,
Невозмутимый шахматист бесстрастно
Над ходом будет думать,
И если смерть прервет его расчеты,
Он примет смерть спокойно,
Захваченный любимою игрой
Всех безразличных к жизни.
Пусть города горят и гибнут царства,
Пусть мирные народы
Лишаются свободы и богатств,
Влачат оковы рабства,
Но если вдруг война прервет игру,
Не будет шаха королю,
И проходная пешка ненароком
Побьет ладью.
О мои братья в мудром Эпикуре,
Но превзошедшие его
Уменьем жить в согласии с собой,
Нам эта повесть давняя
О двух бесстрастных игроках - урок
Тщеты всего земного.
Нас не волнуют сложные вопросы,
Не тяготят нисколько
Инстинкты, страсти, жажды - ведь они
Вмиг отступают перед
Спокойным бесполезным наслажденьем
От шахматной игры.
Известность, слава, мудрость, жизнь,
любовь -
Вся суета, к которой
Так люди льнут, для нас равны в цене,
Но навсегда пребудет
В нас память об искусных шахматистах,
О сладости победы
Над сильным игроком.
Известность изнуряет, как горячка,
Несносно бремя славы,
Докучна и томительна любовь,
Недостижима мудрость,
Жизнь коротка, исполнена страданий,
И только шахматы
Всю душу отнимают, но ничтожна
Утрата эта и не удручает.
В тени древесной дружественной сидя
С бокалом белого вина
И бесполезному труду игры
Покуда день придет,
Какой - ты знаешь.
...................................
Вот такова история о нем,
О Мальчике моем, об Иисусе.
Так на каком разумном основанье
Не быть ей достоверней и правдивей,
Чем все, что нам философы твердят,
И все, чему религии нас учат?
Четыре песни, что идут вслед за этой,
Не похожи на мои мысли.
Они лгут о моих чувствах,
В них я вывернут наизнанку.
Я был болен, когда их писал.
Они потому так естественны,
Что точно выражают все то, что я чувствовал,
И согласны с моим несогласием...
Когда я болен,
Мои мысли противоречат мне
(А. если нет, значит, я не болен),
И все чувства мои наизнанку,
Когда я болен.
Я вынужден лгать собственному естеству,
Способному чувствовать.
Все должно быть больным: мысли, чувства.
Я болею, чтобы были больны мои мысли и
чувства.
Вот почему эти песни-предатели
Не способны меня предать.
Они - пейзаж моей ночной души,
Все той же, только наизнанку.
Что за обилие даров Земли на блюде!
Мои сестры - травы лугов -
Подруги живых родников -
Святые, хоть им и не молятся люди...
Срезают травы, подают к столу, забыв о чуде,
Гостям, что вваливаются в трактир,
С поклажей, с ворохом тюков,
"Неси, - кричат, - салат, закатим пир!",
Забыв, что требуют подать детей Земли,
Ее младенцев, первенцев,
Зеленые слова, что проросли,
Новорожденные создания,
Которые увидел Ной,
Когда схлынули воды потопа и обнажилась
вершина горы
Над зеленой затопленной землей,
Где белый голубь расправил крылья
И воздух радуги прочертили...
Река Тежо лучше реки, что течет в моей деревне,
Но все же она не лучше реки, что течет
в моей деревне,
Ведь Тежо не та река, что течет в моей деревне.
Как прежде, ходят по Тежо большие суда,
И хранит она память
О кораблях минувших времен
Для тех, кто видит то, чего нет.
Река Тежо течет из Испании,
Впадает в океан в Португалии.
Об этом знают все.
Но мало кто знает, какая река течет в моей деревне,
По каким краям она протекает,
Где ее исток.
У моей реки мало хозяев,
Потому она так велика и свободна.
Река Тежо уходит в огромный мир,
Где в дальней дали - Америка.
И где ждет удача счастливчиков.
Но никто не думает
О запредельном береге моей реки.
Река деревни моей никуда не манит,
Кто стоит на ее берегу - тот всего лишь стоит
на ее берегу.
Если б смог я вонзить зубы в землю
И ощутить вкус земли,
Я стал бы счастливее, хотя б на миг...
Но я не хочу быть счастливым всегда.
Время от времени нужно быть несчастным,
Чтоб оставаться самим собой.
Ведь не всякий день светит солнце.
И когда долго нет дождя, его призывают.
Вот почему я приемлю несчастье как счастье,
Как неизбежность.
Ведь не удивляет нас, что есть горы и долины,
Скалы и травы...
Нужно быть самим собой, быть спокойным
В счастье и в несчастье,
Чувствовать как видится,
Думать как дышится,
И когда придется умирать, вспомнить,
что и день умирает,
Что закат прекрасен и прекрасна ночь,
идущая следом...
Таков этот мир, пусть таким и останется...
Мыльные пузыри, которые ребенок,
Забавляясь, пускает из соломинки,
Полупрозрачны, как любая философия,
Ясны, бескорыстны, уязвимы, как Природа.
И они друзья моих глаз.
Они - такие, как есть:
Явь округлая и воздушная.
И все, даже сам ребенок, который их выдувает,
Считают их лишь тем, чем они кажутся.
Мыльные пузыри едва различимы в лучистом воздухе,
Невесомы, как ветерок, что слегка задевает цветы,
Ведь мы ощущаем ветер лишь потому,
Что сами становимся легки и воздушны,
И обнажаются все наши чувства.
Порою, при освещении ярком и точном,
Когда вещи до осязаемости реальны,
Я сам себя вопрошаю в недоуменье -
Почему я вещам приписываю красоту?
Разве сам по себе цветок красотой обладает?
Разве плод обладает сам по себе красотою?
Нет, они только цвет имеют, имеют форму,
Да жизнь еще им дана - не более того.
Красота - лишь названье чего-то, чего в природе
Не существует. Чем я наделяю предметы
В обмен на ту радость, что они доставляют мне.
Само же оно ничего не означает.
Почему ж я зову прекрасным то или то?
Да, даже меня, живущего так, как живется,
Касаются тоже все выдумки эти людские
О вещах,
О вещах, которые просто живут.
До чего же не просто оставаться самим собою
И видеть лишь то, что видно, - не более того!
Вчера на закате один горожанин
Толковал с людьми у ворот
Нашего постоялого двора.
Толковал о справедливости и борьбе
за справедливость,
О рабочих, которые гнут спину с утра допоздна
И живут впроголодь весь свой век,
О богачах, которые поворачиваются к ним спиной.
Взглянув мне в глаза, он улыбнулся, довольный,
Что пронял меня до слез,
Внушив ненависть, которую испытывал,
И сострадание, которое якобы чувствовал...
(Я же слушал его вполуха:
Что мне за дело до тех несчастных,
Коль их страдания мнимы.
Будь они как я, они бы не мучились.
Все беды оттого, что мы заняты друг другом,
Творя либо добро, либо зло.
У нас есть душа, есть земля и небо -
этого ль недостаточно?
А желать большего - значит терять,
что имеешь, и скорбеть об утрате.)
Горожанин толковал о любви к человеку,
А я все думал и думал о своем
(И, думая, не мог сдержать слез):
Бренчанье колокольцев с окрестных пастбищ
Врывалось в печальный благовест,
Что плыл из деревенской церквушки
И сзывал на вечернюю службу
Цветы, и ручьи, и простые души вроде меня.
(Благословен будь господь, что не сотворил
меня добрым.
Я живу по законам своего естества:
Ведь истинное назначение цветов - цвести,
А ручьев - струиться,
В этом и есть смысл и суть бытия.
Каждый живет лишь в той мере,
В какой исполняет свое предназначение,
Не размышляя, зачем оно, почему и для чего.)
И приезжий больше не говорил, только
смотрел на закат.
Но что до заката тому, в ком живы
ненависть и любовь?
Порой на закате летнего дня
И ветра вроде бы нет, а все кажется,
Будто дохнул мимолетный ветерок,
Но деревья стоят не шелохнувшись,
Лист листа не коснется,
Значит, мы попусту тешим себя
Обольстительным самообманом.
Ах, чувства-страдальцы, что видят и слышат!
Будь мы такими, как подобает,
Стали б мы обманывать самих себя -
Просто жили бы себе и чувствовали,
А не размышляли всуе, для чего существуют чувства.
Возблагодарим всевышнего, что есть на свете
несовершенство.
Без него мир был бы неполон.
Без страдальцев неприкаянных и бродяг
Он показался бы пресным,
Из него исчезла бы человечность,
Будь он лишен изъянов.
В мире должно быть разнообразие,
Чтобы было что слушать, чтоб было на что смотреть...
Теми словами или не теми,
Кстати или некстати,
Иногда мне удается сказать, что думаю.
Порой неумело и путано,
Я всегда пишу стихи по наитию.
Писать стихи - вовсе не означает водить
пером по бумаге,
Стихотворство - это потребность моего существа,
То, что в меня привносит солнце.
Я пытаюсь поведать о том, что чувствую,
Мысль моя - тоже чувство.
Облекая мысли в слова, я слов не ищу -
Они приходят сами,
Я не прогоняю слова сквозь коридоры рассудка;
Не всегда удается добыть истину.
Моя мысль медленно переплывает реку!
Тяжелы ей одежды, в которые ее облекли.
Я стараюсь сбросить с себя все, чему обучен,
Разбередить память,
Соскоблить краску, которой замазаны чувства,
Расцарапать истинные ощущения,
Освежевать себя, чтобы стать самим собой -
не Алберто Каэйро,
Но человечным животным в доподлинном естестве.
Я пишу, чтобы понять Природу, хотя бы
не как человек,
Но как некое живое существо, единое с Природой,
не более того.
Так я пишу - то хорошо, то плохо,
То попадая в цель, то промахиваясь,
Падая здесь, поднимаясь там,
Но всегда иду своим путем с упорством слепца.
Только так я познаю себя.
Я - Открыватель Природы,
Я - Аргонавт, плывущий на поиски истинных чувств.
Я привношу во Вселенную новую Вселенную,
Потому что хочу вернуть Вселенной ее изначальность.
Так я чувствую, и так я пишу.
Отлично зная,
Что уже пять утра,
Что солнце еще не высунуло голову
Из-за стены горизонта,
Но уже показались кончики его пальцев,
Уцепившиеся за край стены горизонта
В зазубринах отдаленных хребтов.
Затворяю окно - снова в комнате я один.
Вносят лампу. Желают спокойной ночи.
Благодушный мой голос отвечает: спокойной ночи.
Я хотел бы, чтоб этим одним моя жизнь и была:
Днем, наполненным солнцем или теплым от летнего
ливня,
Днем ненастным и темным, как день перед Страшным
судом,
И случайным вечерним прохожим, бредущим
неспешно
И с большим интересом глядящим в окошко мое,
Взглядом дружеским, тихим на тихие эти деревья,
Ну, а там уж - закрытым окном и зажженною лампой,
Чтоб не думать уже ни о чем и лежать,
ничего не читая,
Ощущая, как жизнь пробегает по мне - как по руслу
струится река,
А снаружи такая стоит тишина - будто дремлет
Господь.
Покуда у меня не было тебя,
Я любил Природу, как тихий монах любит Христа.
Теперь я люблю Природу,
Как тихий монах любит Деву Марию,
Истово, на свой лад, как и прежде.
Она стала мне ближе, больше меня волнует.
Я лучше понимаю реки, когда иду с тобой
Лугами до речного берега,
Когда ты рядом,
Я пристальней гляжу на облака.
Ты не отняла у меня Природу,
Ты изменила ее.
Ты приблизила Природу ко мне.
Ты есть - и я лучше вижу Природу, а она все та же.
Ты меня любишь - и я люблю ее все так же,
только сильнее.
Ты меня избрала, чтобы я был твоим и любил тебя,
И я стал пристальней вглядываться
Во все, что меня окружает.
Я не жалею о себе прежнем,
Ведь я остался самим собой.
Всю ночь я провел без сна, видя только ее.
Представлял ее в разных обличьях, но не такой,
как в жизни.
Раздумья о ней уточняю воспоминаниями,
в которых она говорит со мной.
В каждой моей мысли она выглядит по-иному,
оставаясь при этом собой.
Любить - значит думать.
Я забываю о чувствах, чтобы думать о ней.
И даже не зная толком, чего я хочу, думаю только
о ней.
Предвкушая встречу, я хочу встретиться с ней,
Но боюсь этой встречи,
Потому что боюсь расставанья.
Я не знаю, чего я хочу, и не желаю знать,
хочу только
Думать о ней.
Ни у кого, даже у нее, не прошу ничего,
Думать, и только.
Грязный чужой ребенок, играющий у моего порога,
Я не спрашиваю, доставил ли ты мне посланье,
Исполненное некоего таинственного значенья.
Ты мне интересен тем, что я не видал тебя прежде,
И несомненно, будь ты хоть чуть почище -
1ы выглядел бы иначе и сюда играть не пришел бы.
Играй же на пыльной этой земле, мой мальчик.
Я отмечаю твое присутствие лишь глазами.
Лучше видеть что-то впервые, чем знать это прежде.
Потому что знать - это ни разу не видеть впервые,
А не видеть впервые - это значит знать понаслышке.
Грязь, которой грязен этот ребенок, -
она особого рода.
Играй же! Хватаясь за камень, оказавшийся у тебя
под рукою,
Ты знаешь, что и зачем ты берешь в свою руку.
Может ли быть философия достоверней, чем эта?
Никакая другая никогда не придет играть к моему
порогу.
Мистик, пытаешься ты вникнуть в суть вещей,
Все зримое ты наделяешь скрытым смыслом,
Лишь для того, чтоб в каждой вещи
Отыскивать ее иную суть.
Мои глаза даны мне, чтобы видеть,
Поэтому я вижу бессмыслицу вещей.
И, видя это, люблю себя за то, что я есть вещь
и ничего не значу,
И потому не поддаюсь истолкованью.
Каждый день я открываю жуткую сущность вещей.
Каждая вещь есть то, что она есть.
Мне трудно поведать людям, как я счастлив
этим открытием
И достаточно ли мне его
Для полноты бытия.
Я написал много стихов,
Я напишу еще больше...
В каждом стихе я говорю об одном,
Хотя все они разные.
Любая реальность бытия подтверждает
правильность этой мысли.
Иногда мой взгляд падает на камень,
Но я не задумываюсь, чувствует ли он,
Не пытаюсь назвать его братом,
Просто он мне нравится, потому что он - камень,
Он мне нравится, потому что ничего не чувствует,
Он мне нравится, потому что не похож на меня.
Иногда я слушаю, как дует ветер.
Я считаю, что стоит родиться, хотя бы затем,
чтобы почувствовать ветер.
Я не знаю, о чем люди подумают,
прочитав эти строки,
Но скорее всего они должны им понравиться,
потому что мысли мои приходят ко мне сами...
Я не боюсь, что другие подслушают мои мысли,
Потому что думаю, как мне думается,
Говорю, как слова мои говорятся.
Однажды меня назвали поэтом-материалистом.
Я удивился, потому что не думал,
Что меня можно как-то назвать.
Я не поэт, я просто вижу:
Если то, что я пишу, имеет какую-то ценность,
то сам я таковой не имею.
Мой талант здесь, в моих стихах.
Они совершенно не зависят от воли.
В те дни, когда опять придет весна,
Меня уже, возможно, и не будет.
Хотел бы думать, что весна - как мы, как люди,
И может горько плакать, потеряв
Любимого единственного друга.
Но нет, она ведь даже не предмет -
Она скорее способ выраженья.
Не возвращаются ни листья, ни цветы.
Есть новые цветы, и есть другие листья.
Другие есть отраднейшие дни.
Ничто не может возвратиться, повториться,
Все сущее - оно, увы, реально.
Ты говоришь о цивилизации - мол, ни к чему она,
Во всяком случае - в нынешнем ее виде.
Ты говоришь - все люди страдают - по крайней мере
Большая часть - при таком положении дел.
Ты говоришь - мол, будь по-другому, -
страдающих было бы меньше.
Я слушаю тебя и не слышу.
А что толку было бы - слышать?
Услыхав - ничего не узнал бы.
Если б все было иначе - все было б иначе,
и только.
Если б все по-твоему было - было б по-твоему все,
и не боле.
Горе тебе и всем прочим, свой век посвятившим
Изобретенью машины, творящей счастье.
Если кто-нибудь после смерти моей пожелает
Написать мою биографию - это будет весьма
несложно.
Имеются две основные даты - рожденья моего
и смерти.
Между этими датами - все дела мои и все дни мои
остальные.
Описать меня - дело простое.
Мир разглядывал пристально - как одержимый.
Все сущее любил любовью отнюдь
не сентиментальной.
Не имел желаний, которые не осуществимы, -
не обольщался.
"Слышать" было для меня всегда дополнением
к "видеть".
Я понял, что все на свете реально
И все вещи друг с другом не схожи:
Я не разумом это понял - понял глазами,
А иначе я бы не видел различий меж ними.
Однажды мне захотелось спать - как ребенку.
Я закрыл глаза и уснул спокойно.
Кроме того, я был поэтом Природы,
Единственным в своем роде.
Когда холод приходит порой холодов - это мне
по душе,
Ибо мне, этой малой частице всего, что вокруг,
Все приятно в природе уже потому, что оно
от природы.
Я все трудное в жизни приемлю, как долю свою,
Как приемлю и холод чрезмерный в разгаре зимы -
Так приемлю спокойно, без жалоб, как всякий, кто
просто приемлет
И находит великую радость в самом этом факте
приятья,
В этом трудном и мудром приятье велений природы.
Что такое болезни мои и невзгоды,
Как не та же зима моего существа
и всей жизни моей?
Та зима, что приходит внезапно, и мне неизвестны
законы ее появленья,
Но в которой я вижу высокую ту неизбежность,
Как во всем неизбежном, что есть вне меня
и помимо меня,
Как тепло, что восходит от летней земли,
Или холод от зимней земли.
Я приемлю, поскольку я есть человек.
Я, как все, обречен от рожденья иметь недостатки
и делать ошибки,
Но не эту ошибку - желанье понять слишком много,
И не эту ошибку - желанье понять одним разумом
только,
И не тот недостаток - желать, чтобы в жизни
Было нечто такое, что не было б жизнью.
Строить догадки о том и о том - это я тоже умею.
В каждой вещи есть нечто, которое есть ее суть,
И оно-то и делает вещи живыми.
В растенье мы его видим глазом невооруженным -
этакой крохотной нимфой.
В животном - оно существо, притаившееся в глубине.
В человеке - это душа, существующая с ним вместе
неразделимо.
В богах оно, это нечто, имеет те же размеры,
И пространство оно занимает то же, что тело.
Это и есть их тело.
По этой причине мы говорим, что боги бессмертны.
Боги не состоят из души и тела.
У них есть одно лишь тело, и они совершенны.
Тело для них - душа,
И сознанье их - в их же божественной плоти.
Кто знает, это, быть может, мой день последний.
Приветствуя солнце - оно восходило справа, -
Прощаться с ним не стал, говоря этим как бы,
Что видеть его мне было всегда приятно.
-- [ РИКАРДО РЕЙС ] =======================================
Сплети мне венок из роз,
Из вьющихся роз венок
Ароматный -
Из роз, что столь быстротечны
И на челе увядают
Так скоро!
Сплети мне венок из роз
И быстровянущих листьев.
И только.
С небосвода скрылась упряжка Феба.
Пыль, что поднялась от копыт квадриги,
Затянула легкой прозрачной дымкой
Даль окоема;
Слышится звучанье свирели Пана,
В воздухе недвижном струятся трели,
Горестно и сладостно отпевая
День уходящий.
Полная печали, для ласк созревшая
Жница златокудрая знойной нивы,
Ты невольно ловишь напев далекий,
Шаг замедляя,
Внемлешь древней флейте лесного бога,
Песне, что доносит вечерний ветер,
Но я знаю - думаешь о богине
Пенорожденной;
И смятенье в сердце плывет волнами,
Твое лоно млеет в истоме сладкой,
А свирель чуть слышно поет, смеется -
Словно сквозь слезы.
Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем
Вод речных, постигая, как утекает жизнь,
Как недолго осталось, руки сплетая, сидеть нам.
(Соединим же руки.)
Скоро, большие младенцы, мы поймем, что бесследно,
Безвозвратно уходит жизнь и уносит радость,
В дальнее море стремясь к подножью всесильного Рока,
Что даже дальше, чем боги.
Разъединим же руки, чтоб после тоской не томиться.
Будем любить или нет - все равно мы пройдем,
Словно воды реки. Но лучше пройти свой путь,
Ни о чем не жалея.
Без любви и вражды, распаляющих душу,
Без страстей и страданий, возбуждающих голос.
Даже любя и страдая, река продолжала бы течь
В извечном стремленье к морю.
Лидия, мы ведь могли бы, если бы пожелали,
В ласках свиваться, сливать в лобзаньях уста,
но лучше
Любящим рядом сидеть, смотреть, как река бежит,
Слушать журчанье струй.
Лучше цветы срывать - ты приколи их на грудь;
Пусть аромат их тонкий слышен только мгновенье,
В это мгновенье мы, язычники простодушные,
Не верим в небытие.
Вспомни цветы, когда во тьму сойду я, - иначе
Память твоя обо мне будет саднящей и горькой,
Ибо мы рук не сплетали и не сливали уст,
Мы были подобны детям.
Если же раньше меня ты обол уплатишь Харону,
Память не муча, я вспомню их аромат и сразу
Берег увижу речной и тебя, язычницу грустную,
С букетом цветов на груди.
Даже знать, что опять цветы распустились
В бесконечных садовых аллеях, довольно,
Чтобы жизнь показалась нам
Светлой и легкой.
От любого усилья наши слабые руки
Сбережем и удержим, чтобы случайно
Не поддаться ему,
И жизнь проживем,
Отвергая избыток страданья и радости
И по каплям смакуя прохладу мгновений,
Что прозрачней воды
В узорчатой чаше,
Принимая от блеклой жизни лишь розы
Мимолетные, да улыбки неясные,
Да бегущих мгновений
Поспешные ласки.
Легок груз наших рук, ибо мы, непричастные
К сокровенному знанью, уносим с собою
Из того, чем мы были,
Лишь самое лучшее,
Чтоб потом, когда пряжу кончать будут Парки,
В белой немощной старости было что вспомнить
Перед скорою встречей
Со скорбной ладьею,
На которой нам плыть через темную реку
К девяти кругам безмолвного ужаса,
В ненасытное чрево
Владений Плутона.
Ничего в руках не держи,
Ничего не храни в душе,
И когда тебе в руки вложат
После смерти последний обол,
Растворятся твои ладони
И уронишь из них пустоту.
Где найдешь ты царский венец,
Чтобы Атропос не отняла?
Где лавровый венок, что не вянет
Перед Миносом, грозным судьей?
Что тебе быстротечное время,
Когда смутною тенью станешь?
Что там станет, когда сойдешь
В бесконечную вечную ночь?
Рви цветы, но на землю бросай,
Чуть натешишь ими свой взор.
От всего отрекись, кроме солнца.
Будь царем над самим собой.
Мудр поистине тот, кто доволен театром жизни,
Кто за чашей не вспоминает
Вино, что выпил он прежде, -
Ведь каждый день ему нов
И жизнь для него свежа.
Свейте ему венок из роз и лоз виноградных,
Он знает, что жизнь уходит,
И - как цветы срезают -
Ножницы Атропос в срок
Нить его перережут.
Знанье он топит в вине, и привкус оргиастический
Вина отбивает горечь
Вечного бега дней
Так же, как пенье вакханок
Стоны плакальщиц глушит.
Бражник блаженный, он пьет чашу свою, и доволен,
И ждет, когда выйдет срок,
Но только надеется втайне,
Что злой летейской воды
Испить придется не скоро.
Розы милы мне садов Адониса,
Розы милы мимолетные, Лидия,
Что расцветают с зарей
И до заката умрут.
Свет для них вечен, ведь розы родятся
После рождения солнца и вянут,
Прежде чем Феб завершит
По небу зримый свой бег.
Так обратим нашу жизнь в беззакатный
День и забудем, что вышел из мрака
И снова канет во мрак
Краткий миг бытия.
Только такую свободу даруют
Боги - по собственной воле
Произволению их покоряться.
Нам это только во благо:
Ведь в невозможности полной свободы
И существует свобода.
Боги от нас не отличны: над ними
Рок тяготеет извечный,
Хоть в безмятежной, бесстрастной гордыне
Мнится привычно бессмертным,
Что всемогущи они и свободны.
Как и они на Олимпе,
Мы не вольны в своей жизни. Так станем
Строить судьбу, как детишки
Строят дворцы из песка, и возможно,
Что благосклонные боги,
Вознаграждая послушливость нашу,
Нас уравняют с собою.
Я помню повесть давнюю, как некогда
Война сжигала Персию,
Как враг жестокий, взяв столицу приступом,
Средь павших стен бесчинствовал...
А в этот страшный час два шахматиста
Играли в шахматы.
Под сенью дерева они склонились
Над старою доской,
И под рукой стоял у каждого
Бокал с вином прохладным,
Чтобы игрок, фигуру передвинув,
Мог жажду утолить,
Пока противник долго размышляет,
Каким ответить ходом.
Горят дома, разрушены святыни,
Разграблены дворцы,
И солдатня средь бела дня бесчестит
Несчастных женщин, стон стоит
На стогнах городских, и в лужах крови
Лежат убитые младенцы...
А здесь, от города неподалеку,
Но далеко от шума битвы,
Над бесконечной партией сидели
Два шахматиста.
И хоть с порывом ветра долетал
К ним отзвук боя, беспокоя
Их души отраженною тревогой,
И хоть на улицах горящих
Враг, овладевший городом, бесчестил
Жен и невинных дев,
И хоть мгновенной скорбной тенью
Их лица омрачались
При беглой мысли о беде сограждан,
От шахматной доски
Они не отрывали ни на миг
Сосредоточенного взгляда.
Ведь если под угрозою король,
Что значат слезы матерей,
Что кровь на копья поднятых младенцев?
И если белая ладья
Ферзя прикрыть не может, что пред этим
Паденье города?
А в миг, когда противник, торжествуя,
С улыбкой объявляет шах,
Ужели душу омрачит, что рядом
В сраженье гибнут юноши?
И даже если на стене садовой
Появится внезапно
Свирепый воин и взмахнет мечом,
Чтоб нанести удар,
Невозмутимый шахматист бесстрастно
Над ходом будет думать,
И если смерть прервет его расчеты,
Он примет смерть спокойно,
Захваченный любимою игрой
Всех безразличных к жизни.
Пусть города горят и гибнут царства,
Пусть мирные народы
Лишаются свободы и богатств,
Влачат оковы рабства,
Но если вдруг война прервет игру,
Не будет шаха королю,
И проходная пешка ненароком
Побьет ладью.
О мои братья в мудром Эпикуре,
Но превзошедшие его
Уменьем жить в согласии с собой,
Нам эта повесть давняя
О двух бесстрастных игроках - урок
Тщеты всего земного.
Нас не волнуют сложные вопросы,
Не тяготят нисколько
Инстинкты, страсти, жажды - ведь они
Вмиг отступают перед
Спокойным бесполезным наслажденьем
От шахматной игры.
Известность, слава, мудрость, жизнь,
любовь -
Вся суета, к которой
Так люди льнут, для нас равны в цене,
Но навсегда пребудет
В нас память об искусных шахматистах,
О сладости победы
Над сильным игроком.
Известность изнуряет, как горячка,
Несносно бремя славы,
Докучна и томительна любовь,
Недостижима мудрость,
Жизнь коротка, исполнена страданий,
И только шахматы
Всю душу отнимают, но ничтожна
Утрата эта и не удручает.
В тени древесной дружественной сидя
С бокалом белого вина
И бесполезному труду игры