– Разве вы знали мою бабушку?
   – Да, – покраснела тетя Маша. – Твой папа привозил меня, когда еще не познакомился с твоей мамой.
   Стало жалко тетю, и Саша подумал вслух:
   – Какое в нашей жизни может быть чудо?
   Назавтра в город с ним поехал папа. Ему зачем-то понадобилось свидетельство о смерти дедушки, которое потеряли, а может – его никогда и не было, и сразу пошли в загс. Там выстроилась длинная очередь.
   – Сынок, – заметил папа, – у меня сегодня день рождения.
   Саша догадался, что папа не за свидетельством поехал, а выпросил у тети Маши деньги и решил отпраздновать в городе день рождения. Саша вспомнил сон тети Маши и разгадал, почему бабушка в светлом платье с мальчиком. Папа отлучился на полчаса и вернулся выпивший. Настроение у старика приподнялось, и к тому же между серыми зданиями учреждений выглянуло солнышко. Папа все больше радовался, и Саша рядом радовался. Перед ними в очереди переминались парень с девушкой – решили подать заявление, чтобы пожениться, и, когда парень отлучился – тоже, наверно, за бутылочкой, – Саша дернул девицу за рукав.
   – Вот интересно, – заметил он, – мы свидетельство о смерти берем и – радуемся, а вы – вроде бы на такое жизнеутверждающее дело заявление подаете – и загрустили.
   Девица очень призадумалась, выслушав Сашу, а когда пришел жених, – оттопырив назад большой палец, она показала за спиной:
   – Смотри, эти – свидетельство о смерти берут и – радуются, а мы… – и она уже ничего не могла добавить; как раз их позвали писать заявление.
   На улице все ярче сияло солнце, и Саша не удержался – выбежал вздохнуть; пока огляделся – тусклая пелена заволокла небо. Едва не вскрикнул, не ожидая увидеть Асю – она же осталась в деревне, и – обрадовался, шагнул к ней, но девушка испугалась, и он догадался, что это ее сестра-двойняшка.
   У него было такое лицо, что эта девушка невольно остановилась. Саша вспомнил, как ее зовут, и прошептал одними губами ее имя. Сначала Аля засмеялась, будто они давно знакомы, и вдруг посерьезнела, поняла: все это не просто так, и внимательно посмотрела на Сашу, а он глаз с нее не сводил, почувствовав, что и она вдруг захотела того, чего он захотел, и ей страшно.
   За кирпичными, в несколько этажей, домиками начались деревянные; между ними зарябила в ветреный день река. Еще чуть пройти – и можно оказаться наедине. Сквозь ржавые скелеты автомобилей проросли кудрявые кустики, за ними насыпаны горы битого стекла. На берегу горели костры. Вокруг прокопченные у огня бродяги пили вино, а другие спали, готовые свалиться в воду. Стараясь не смотреть на бродяг, Саша с Алей побежали от костра к костру, но тропинка круто начала подниматься; едва вскарабкались на гору, и – внизу опять костры до самого моста. Ноги с горы запрыгали сами; перебравшись через шоссе, Саша с Алей увидели низкий берег, затопленный водой, и побрели назад. Почувствовав изнеможение, посидели у пыльной дороги, наблюдая за гудящими машинами, когда хотелось сладкой тишины, как на кладбище.
   Поднялись и опять пошли, и опять обессилели – как раз у ресторана. Рядом парк, перед рестораном цветник – в нем увядшие астры; дорожки чисто подметены. Саша с девушкой осторожно забрели в ресторан и сели за столик. Оба первый раз в ресторане; раскрыли меню и стали читать – но не так чтобы очень заинтересовавшись, а чтобы убить время – есть совершенно не хотелось, и когда подскочил официант, Саша пробормотал, что еще не выбрали. Официант, конечно, сообразил, кто перед ним, и, ухмыльнувшись, отошел.
   – Между прочим, – признался Саша, – у меня нет денег.
   – Не волнуйся, – успокоила его девушка, – у меня есть немножко. Что ты будешь?
   – Я не могу захотеть, – пожал он плечами.
   Вдруг Аля пробормотала ему в ухо:
   – Хочу к тебе в деревню…
   Когда выбежали из ресторана – так нахмурилось, что не узнать парка, даже в цветниках другие астры. Хлынул дождь. К остановке приближался трамвай; вскочили в него – пустой. Приехали на привокзальную площадь – и там никого, ни одного человека, – так бывает иногда посреди дня в самом оживленном месте.
   На вокзале не протолкнуться – от дождя спасались все те бродяги, что у костров пили вино на берегу реки. Они громко разговаривали друг с другом – запотевшие стекла в окнах дребезжали от оживленного гула, и чувствовалась яркая какая-то радость этих проснувшихся людей.
   Тут засвистела электричка. Саша с девушкой поспешили на перрон и поехали без билетов. За окнами замелькали голые деревья, а в вагоне летали птички. Саша открыл окно, чтобы они вылетели, но птички не могли вылететь, и от ветра в лицо хотелось хохотать.
   – На какой остановке выходить? – поинтересовалась Аля.
   – Через одну, – ответил Саша, наблюдая за птичками, и когда девушка, поднявшись, напомнила ему, – вскочил и тут же сел. – Сядь, – и ей пробормотал: – Я забыл, что купил дом. У меня поэтому и нет денег, – пояснил он. – Еще через одну!
   Аля слишком была взволнована, чтобы обрадоваться, что он купил дом. Ей хотелось скорее на воздух, где легче вздохнуть. Наконец они приехали. Из всего поезда вместе с ними сошли старичок со старухой. Когда электричка исчезла за поворотом, старухе сделалось плохо. Она легла прямо на перрон, и у нее изо рта поплыли пузыри. Старичок стоял над ней, растерявшись. На другой стороне платформы из будочки, в которой продавали билеты, высунулась кассирша и закричала, что у нее есть валидол. Саша спрыгнул на шпалы и побежал за таблеткой. Ее засунули старухе в рот – больше ничем нельзя было помочь, и Саша тогда решил помолиться. Вскоре старуха пришла в себя – ее подняли, поставили на ноги. Старичок взял жену под руку, и они побрели по платформе, а Саша, глядя им вслед, подумал, что старушка побывала в другой жизни.
   Саша привел Алю в новый дом, однако после того как едва не умерла старуха, им уже ничего не хотелось; к тому же в доме становилось видным дыхание. Надо было протопить печку, но дров Саша не успел заготовить. Опять забарабанил по крыше дождь – они выбрали по окну и уставились на голый, мокрый сад.
   Под деревьями лежали последние яблоки. Саша взял ведро, выскочил из дому и под проливным дождем выкрутил из колодца воды. Аля нарезала хлеб и колбасу, что догадались взять с собой, зачерпнула кружкой из ведра и включила кипятильник. Они наконец поели, попили чаю, но веселее не стало – разве что немножко; хотелось как можно быстрее отсюда выбраться, да только дождь не переставал.
   – Что ты любишь делать в такую погоду? – спросил у девушки Саша.
   – Гулять, – вздохнула она, – что еще можно делать в такую погоду?
   С потолка закапало, затем полились струи. Саша полез на чердак, а когда спустился вниз, осознав, что хозяева подставили его с крышей, – девушки в доме не оказалось. Сначала он подумал, что Аля гуляет под дождем, но дождь прекратился, начинало темнеть, и Саша понял: она ушла, уехала, и – вздохнул с облегчением, потому что нельзя им остаться здесь вдвоем.
   Саша переночевал в новом доме, а назавтра, проснувшись, вскочил – не соображая, где он, – потом глянул в окно. Собираться не надо было; вышедши на дорогу, почувствовал себя уверенней: пока идешь – знаешь, куда идешь; а когда сидишь у окна – не знаешь, зачем живешь. И ему захотелось встретить кого-нибудь, поговорить, но в деревнях поздней осенью лишь кое-где из трубы вьется дымок.
   Он пришел домой – старики обрадовались ему, и Ася, смахнув слезы с глаз, воскликнула:
   – Как долго я тебя ждала! Где ты пропадал?
   И она так на него посмотрела, что Саша все понял, и ей не надо было про любовь говорить – что про нее можно сказать? – но у него на душе было пусто, так пусто, что ему показалось невозможным сказать об этом девушке, – он только старался не смотреть ей в глаза, чтобы не выдать себя.
   Они побрели к речке, где песок на берегу.
   – Не печалься, – сказала Ася, – что он зарастает. Пошли дальше!
   В деревне опять заиграла музыка.
   – Это уже было в другой жизни, – оглянувшись, заметил Саша.
   – Пусть будет и в этой, – махнула Ася рукой.
   Опять накрапывал, начинал дождь. Все было очень голо и одиноко в природе. И Саша подумал: скорее бы пошел снег – будто, если он пойдет, может что-то измениться в нашей жизни…

Дождь на новый год

 
 
   В одной руке у меня сумка с хлебом, а другой обнимаю Сонечку. Начинает темнеть, а на улице полно детей со светящимися от батареек игрушечными саблями. Сонечка закрыла глаза – и я закрыл; губами чувствую – она улыбается, и я тоже не выдержал, а улыбаясь, не получается целоваться. Открываю глаза, и Сонечка открывает – в ее зрачках искры от светящихся сабель. К остановке подъезжает трамвай. Мы побежали к нему мимо палатки, где продают сабли. Рядом поставили деревянную лошадь, а грива и хвост у нее из лески – и со свистом, будто из настоящего конского волоса, развеваются на ветру. Если бы не спешили на трамвай, купить бы светящуюся саблю, сесть на лошадь и поскакать на ней, махая саблей. Но мы успели вскочить в вагон, и там мальчик с саблей.
   – Сколько она стоит? – спрашиваю у папы мальчика и тут же – к Сонечке: – Чего улыбалась?
   – Ты что – не заметил? – удивилась она. – Рядом с нами стоял милиционер.
   – Не заметил, – и я удивился.
   – Его там поставили, – продолжала Сонечка. – Он не мог никуда уйти и нехотя подсматривал.
   Я так остро почувствовал счастье, что даже испугался, когда всякий мог подглядеть. Мне казалось – все вокруг смотрят на нас. Я вспомнил, что мы сейчас расстанемся, и загрустил. Глядя на меня, и Сонечка опустила голову. Со лба прядь упала ей на глаза, а Сонечка не замечала, и, когда моргала, ресницы цеплялись за волосы.
   – Какие у тебя кудри! – восхитился я, поправляя ей прическу. – Черные, как у вороны крыло.
   – Нет, – возразила Сонечка, – темный, очень темный каштан! Присмотрись, – улыбнулась.
   – Завтра присмотрюсь, – прошептал я, целуя ее на прощанье.
   – У меня сжимается сердце, – вздохнула она, выходя на остановке.
   – И у меня, – сказал я.
   Трамвай покатился по рельсам среди деревянных домов, как в деревне. На черные голые деревья посыпался снег. Люди выходили, скоро я остался в вагоне один. Ветер гулял в пустом трамвае. Глядя в окно, я увидел, как в церкви мигают свечи. Я вспомнил про счастье, выскочил на остановке и, зайдя в церковь, тоже поставил свечку. Сквозь дырявые окна с каждым порывом ветра залетали снежинки. Пламя от моей свечки заметалось, я опустился на колени и лбом прижался к ледяному полу.
   Подойдя к дому, где снимал у дяди Гриши комнату, еще с улицы увидел, как на крыльце, прямо на ступеньках, в снегу сидит мой хозяин. Когда я открыл калитку, увидел возле него собаку.
   – Посиди с нами, – сказал дядя Гриша.
   Я сел рядом и погладил собаку. За домом не дул ветер, а на улице снежные вихри, сталкиваясь, вдруг рассыпались, и – выскочит между туч звездочка.
   – Когда сыпучий снег, – закряхтел дядя Гриша, – к морозу. – Опираясь о перила, он поднялся. – Надо перенести кур в подпол.
   Старик побрел к сараю, и я вскочил, отряхнувшись от снега. В сенях ничего не видно, побил веником как попало по ботинкам, а в доме – сразу к печке. Я вспомнил, что так и не договорился с Сонечкой, во сколько встречаемся завтра, и позвонил ей по телефону.
   – Ты поужинала?
   – Нет еще, – ответила она, и я тут услышал, что плачет ребенок.
   Я ничего даже не подумал – мало ли чей может быть ребенок, а он проплакал весь наш разговор. Мы так и не решили, куда завтра пойдем; договорились встретиться с утра.
   Пока я разговаривал по телефону, дядя Гриша перенес из сарая в подпол кур, а когда вошел в дом, не успел раздеться, во дворе завыла собака. Он испугался, подскочил к окну и ногтем застучал по стеклу. Я вспомнил, что от старика ушла жена, и пожалел его. Мы поужинали, каждый думая о своем. Затем дядя Гриша поплелся в школу, где работал сторожем, а через минуту позвонила по телефону тетя Маруся и, узнав, что мужа нет дома, притащилась за шубой. Осеннее пальто тетя оставила в шкафу и перед тем, как надеть шубу, напялила на себя пять кофточек. Когда она ушла – только я начал стелить постель, – опять завыла собака. Я догадался постучать ногтем в окно.
   Когда еще было совсем темно, я проснулся от «кукареку». Я вновь задремал и не раз сквозь сон слышал в подполе петуха. Наконец дядя Гриша пришел с дежурства и начал укладывать в печке дрова. Даже в теплой постели чувствовалось, что на улице большой мороз; в лучах восходящего солнца окна в узорах заискрились.
   Когда потрескивают поленья в печке, уже не так страшно вылезать из-под одеяла. Дядя Гриша поставил чайник, и мы вместе позавтракали. Я не знал – сказать ему про жену или лучше промолчать. А старик полез в шкаф и, я думал, сейчас спросит про шубу, но он вытащил новенькую телогрейку и стал натягивать на себя.
   – Куда это принарядились? – поинтересовался я.
   – Пойду мириться с женой.
   Я тоже оделся, и мы вместе вышли. Вдыхая колючий ледяной воздух, я зажмурился от яркой белизны. С голубого неба не снег сыплется, а сияющая в лучах солнца пыль. В калитке старик обернулся и помахал собаке пальцем. Она, гремя цепью, полезла в будку. Переходя по мостику через речку, я тоже оглянулся – прогибающиеся под снегом ветки не отражаются в черной застывающей воде. Тихо плещут волны, накатывая на ледок у берега. Снег жестко скрипит под ногами, когда ступаешь по промерзлым доскам на мосту. На другом берегу школа – за нами увязались дети с петардами.
   – Отстаньте! – оборачивается старик. – А то расскажу директору.
   – Лучше не обращайте внимания, – советую, а самому жутко, когда за спиной – как ахнет, но я не оборачиваюсь.
   – Поэтому перестал брать с собой собаку, – объясняет дядя Гриша. – Очень боится, когда стреляют… Ладно, – стащил варежку, протягивая руку, – пока…
   Он свернул в переулок – мириться с женой, которая жила теперь у дочки, а я через школьный двор попал на большую улицу. Дорогу завалило снегом – ни одной машины; в тишине раздался звоночек приближающегося трамвая. Вскочив в вагон, я осторожно уселся на холодное сиденье, в оледеневшем окне выцарапал кружочек и не мог оторваться. От яркого солнца слезятся глаза. Я увлекся, глядя в кружочек в окне, но что-то он быстро запотевает – не успеваю оттирать; оглянулся – вагон забит народом. Я поднялся, но ни одна женщина не пожелала сесть – отвернулись, а когда на остановке вошла старушка и села на мое место, я обрадовался. Она оттерла «мой кружочек» и воскликнула:
   – Ах!..
   Выйдя на площади, я не успел замерзнуть, как Сонечка приехала следующим трамваем, и – сразу же:
   – Куда?
   – В цирк.
   – Во сколько представление?
   – Не знаю, – пожал я плечами.
   – Я хочу тебе что-то сказать.
   – Давай сначала займем очередь за билетами.
   – Нет, я не хочу в цирк, – передумала Сонечка. – Лучше в театр.
   Перешли через площадь.
   – Нет, в театре скучно, – говорит, – давай в кино.
   – Почему бы и нет, – соглашаюсь.
   – Да, – кивнула и тут же: – Нет, я сегодня не завтракала – зайдем в кафе.
   Пошлявшись по морозу, приятно очутиться в тепле.
   – Где сядем?
   – У окна, конечно.
   Сели у окна.
   – Дует.
   Сели за другой столик.
   – Я люблю круглые.
   Когда сели за круглый – подошла официантка.
   – Что будешь? – спрашиваю у Сонечки.
   Она взяла меню, начала листать.
   – У вас нет обыкновенных сосисок?
   – Извините, – пробормотал я официантке. – Мы еще подумаем.
   Сонечка вытянула из вязаной кофточки нитку и дер-гает…
   – Чего грустишь? – спрашиваю.
   – Подслушиваю разговор.
   Я оглянулся на парня, который признавался девушке в любви, и мне стало его жалко.
   – Зачем подслушивать?
   – Я пишу рассказы, – объяснила Сонечка, – и такого не выдумаешь.
   Оттого, что она пишет рассказы, у меня помутилось в голове, как от вина. Сначала я хотел сказать, что и я – тоже, но подумал и промолчал.
   – Ну, и что ты хотела сказать? – вспомнил я.
   – Я хотела сказать… – начала Сонечка и – не говорит.
   – Ну и не говори!
   – Почему? – встрепенулась она. – Почему ты у меня ничего не спрашиваешь?
   – Я никогда ничего не спрашиваю, – объяснил я. – Ни к кому не хочу лезть в душу и не хочу, чтобы ко мне лезли; поэтому не спрашиваю. – А сейчас спросил: – Это твой ребенок плакал, когда вчера разговаривали по телефону?
   – А чей же?
   – Ну, и хорошо, что у тебя есть ребенок.
   – Мне надо было с самого начала все рассказать, – пожалела она, – но я сама не решалась, а ты не спрашивал.
   Опять подскочила с блокнотом официантка, приготовилась записывать.
   – Уже ничего не хочу, – вздохнула Сонечка.
   Мы оделись и вышли на улицу; мороз хватает за щеки, скорее натягиваю перчатки.
   – У тебя мальчик или девочка?
   – Девочка.
   – Ты любишь папу твоей девочки?
   – Ненавижу!
   – Он часто приходит?
   – Очень редко.
   – Когда он был в последний раз?
   – Летом.
   – Тебе не холодно? – пожалел я Сонечку. – Может, вернемся в кафе?
   – Нет, – ответила она. – Хочу вспомнить детство – тогда зимы были морозные.
   Я тоже вспомнил детство.
   – Уже нет мамы и папы, – загрустил я, – но я всегда ощущал их рядом, а сейчас, – признался, – они будто куда-то уехали – и без них очень тяжело стало жить.
   Сонечка молча брела, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться, – у нее еще жива мама, и не знаю, понимала ли она, о чем я. Одетую легко – ее затрясло, а я продолжал про маму и папу, и меня тоже стало трясти.
   – Ты думаешь – я знаю, как жить? – пробормотала Сонечка; тут у нее в сумочке зазвонил телефон.
   – Это он? – догадался я.
   – Да, – смеется.
   Мне слышно, как он спрашивает:
   – Почему смеешься?
   – Стою за хлебом, – не задумываясь отвечает Сонечка, – анекдот в очереди рассказывают.
   Я изумился, как легко она врет и непонятно зачем.
   – Почему слышно, как машины ездят? – еще спросил он.
   – Я не в магазине, – продолжала Сонечка, – а покупаю в ларьке на улице.
   Я отошел в сторону, чтобы не подслушивать, и, отвернувшись, глядя, как по улице едут машины, не видел, как они едут. И не заметил, как Сонечка появилась сзади и не дышит; она погладила меня по плечу, и я еще сильнее загрустил.
   – Как он почувствовал! – удивилась Сонечка, пряча телефон в сумочку. – Я ему все рассказала.
   – Ну, и чего ты рассказала? – и я удивился. – Ведь ничего и не было.
   – Теперь нам лучше расстаться, – пробормотала Сонечка, направляясь к остановке, и я за ней перебежал через улицу.
   – Зачем ты рассказала?! – не могу понять. – Он сегодня придет?
   – Не придет, – уверенно заявила.
   – Почему?
   – Потому что в эту ночь встречают Новый год.
   – Понятно, – догадался я, – почему он никак не может на Новый год! – И тут же: – Неужели уже Новый год?
   – Я не знаю, – пожала она плечами. – Зачем ты спрашиваешь? Ты же никогда ничего не спрашивал, и я за это люблю тебя.
   – Что ты сказала? – прошептал я.
   – А может, и придет, – чуть не плача добавила она. – Я ничего не знаю. Я у него ничего не спрашиваю.
   – И ты его с лета ждешь?
   – Я боюсь его ждать!
   Сонечка, запрыгнув в трамвай, помахала рукой. Дверки захлопнулись, колеса покатились по рельсам, а я побрел сам не зная куда. Догоняю пожилую женщину, изумляюсь:
   – Какой у вас роскошный букет!
   – Это не мне, – оправдывается, будто виновата; покраснела, и я невольно подумал – какая и она когда-то была красавица. – Каждый день моей дочке дарит иностранец, – пояснила женщина, – а Маша его не любит.
   Я понял, почему ей не жалко цветы в мороз, и повернул обратно. Проходя мимо магазина, увидел запряженную в сани лошадь. На соломе в санях лежало сбитое в ком байковое одеяло. Пьяный мужик взял его и попробовал постелить сверху на солому, но каждый раз, как поднимал, – ветер подхватывал одеяло, а когда опускал, – все равно оно сбивалось в ком. Мужик упал на солому и дернул за вожжи.
   Я дождался трамвая, сел в него и поехал. Смотрел в окно и еще раз увидел пьяного мужика в санях. Лошадь бодро бежала по укатанному снегу, но трамвай ехал быстрее. По тротуару шагал счастливый молодой человек и нес елку. Рабочие развешивали на столбах разноцветные флаги, и даже из трамвая слышно, как они хлопают на ветру. Я вспомнил светящиеся сабли и – как утром дети стреляли из петард, а дядя Гриша пошел мириться с женой, – все это подтверждало, что наступает Новый год, но я не мог поверить.
   – Извините, – спросил я в трамвае, – неужели в эту ночь Новый год?
   На меня так посмотрели, что я больше не спрашивал. Трамвай проезжал мимо церкви, и я вспомнил, как вчера зашел в нее и поставил свечку. Как я вчера был счастлив и разве мог подумать, что произойдет сегодня…
   Придя домой, поднимаясь на крыльце по ступенькам, увидел под ногами новую телогрейку дяди Гриши. На ней выгорела такая дыра, будто старику в спину выстрелили из пушки. Крыльцо залито водой, на морозе она замерзла, и я чуть не поскользнулся. От телогрейки еще подымался дымок. Я поднял ее, и, когда нес по двору, вспыхивали на ветерке искорки по краям выгоревшей дыры в вате. Я бросил телогрейку подальше в снег.
   В доме помирившиеся дядя Гриша с тетей Марусей накрывали на праздничный стол.
   – Что случилось? – не мог я сообразить, пока не вспо-мнил, как утром хохотали нам вслед школьники с петардами. – Я же говорил, – и сам невольно усмехаюсь, – не надо с детьми связываться.
   После всего этого хочется уснуть и забыться. Я разделся в своей комнатке и лег, но не могу уснуть. Вдруг потемнело; я удивился, как быстро прошел день, а кажется, совсем недавно в самом лучшем настроении ехал на встречу с Сонечкой. Опять я подумал, что жизнь пошла куда-то не туда, и ее надо изменить. Я стал думать, что же сделать такое, но ничего не мог придумать. Я лежал с закрытыми глазами и все думал, думал, и, когда уже совсем отчаялся, – почудилось, будто дождь посыпался над рекой, зашипел вот так: шшшшшшшшь… На меня словно озарение нашло – я понял, что без этого шшшшшшшь… не могу жить. Я вспомнил покойных папу и маму и осознал: это не они умерли, а это ты, – сказал я себе, – сам не туда поехал – они же остались там, где были.
   Я стал вспоминать, когда в последний раз слышал дождь над рекой. Я вспомнил себя мальчишкой в деревне. На улице поднялся ветер и спряталось солнце, а я вышел из дома. Можно еще повернуть обратно, а я, наоборот, ускорил шаг. Вот река, черная, – в ней отражается туча; на другом берегу сверкнула молния и загрохотал гром – купаться в грозу нельзя, но я бросился в воду и поплыл, и тут посыпалось: шшшшшшшшшь…
   В доме захлопали двери, раздались голоса – собрались гости встречать Новый год. О том, чтобы заснуть, я уже и не мечтал. Дядя Гриша застучал в стенку – пришлось встать и одеться. Только сели за стол, как под полом пропел петух. Дети на коленях стали ползать по полу, глядя в щели между досками.
   – Меня петух чуть в глаз не клюнул! – воскликнул один мальчик. – Ты видела? – толкает сестричку.
   – А меня клюнул, – она подбежала ко мне и пальчиком показывает, – вот сюда. Видишь?
   – Вижу, – отвечаю с завистью.

Чай в бумажном стаканчике

 
 
   Сначала Коля доехал с тетей на автобусе до поселка. На железнодорожном вокзале тетя Дуня купила билеты; времени оказалось еще много, и она решила сходить на пристаньку. Спустились по улочке к реке и побрели вдоль берега, где насыпана была гора гравия и на рельсах кран черпал из нее ковшом и загружал баржу. Сразу за пристанькой в одном из дворов стоял в луже стол, накрытый пожелтевшими под солнцем газетами; на них – бутылка водки и тарелки с закуской. Тетя Дуня сказала, что реки сейчас не узнает, вода здесь потекла другая, но дали не изменились. Коля жил в лесной деревеньке и впервые сейчас увидел линию горизонта, а тетя Дуня начала узнавать воду и рябь на реке. Увидев, как ребята постарше купаются, Коля попросил у тети разрешения побродить у берега; разувшись, закатал штанишки и после того, как ступил в воду, почувствовал: она живая, течет, – и так был рад, что, когда вышел на бережок, пробежался от восторга, чувствуя, как колется травка. А тетя Дуня позавидовала ему, сказала, что прошли, идут годы, и – больше ничего не хочется другого, потому что ничего лучшего нет, – только вот трава теперь не та, какой она была когда-то. Жизнь изменяется, – сожалела тетя, – и люди меняются: у нее у самой нет уже ни матери, ни отца – и не у кого попросить разрешения побродить у берега; и – вот сейчас, когда подобные желания так легко исполнить, – заметила она, – приходит время, когда уже не можешь быстро бегать, и тогда хочется хоть немножко кого-то осчастливить рядом.
   Пока тетя рассуждала, на небо наползла туча и готов был брызнуть дождь. Они поспешили вернуться на вокзал, но зря спешили – туча рассеялась, когда в зале ожидания посмотрели в окно. На скамейке напротив сидела конопатая женщина в шляпе с пером и с маленькой девочкой на руках. Тетя Дуня стала разговаривать с ней, а Коля понял, почувствовал, что ничего лучшего, чем на реке, уже не будет никогда. Ему все же удалось сохранить восторженное настроение, и – если не мог никого осчастливить, то пожелал хоть кому-нибудь сделать приятное, и – не знал, что сделать такое, и – заявил женщине в шляпе с пером:
   – У вас смешная шапка!
   – Посмотри на свою, – пробормотала конопатая женщина.
   Тетя Дуня поинтересовалась у нее, куда она едет с дочкой.
   – Я репетирую, – ответила эта женщина.