Петреченко Галина. Рюрик

   - Мы, объединенные северные племена: Меря, Весь, Кривичи, Дреговичи, Ильменские словене, Финны и Русь-варязи решили объявить варяжского князя Рюрика своим великим князем, а город Новгород, в котором сидит он, наречь стольным городом, - величественно, медленно изрек новгородский посадник и, чуть-чуть переведя дух, уверенно продолжил: - Многие лета знаем мы его! Много добрых дел сотворил Рюрик для нас, - громким, но старческим уже голосом произнес Гостомысл и оглядел народ. Гула неодобрительного нигде не было слышно. - С его приходом не беспокоят нас норманны, не лютуют булгары, мадьяры и другие соседи, - продолжал Гостомысл. - С его приходом появились на земле нашей новые города да крепости и стал вершиться правый суд, напомнил Гостомысл и оглядел толпу еще раз: кое-где мелькнули светлые взгляды, улыбки. - Так пускай князья малые, что сидят во других наших городах и держат для охраны наших краев дружины, будут подданы князю великому Рюрику и будут верны его наказам, - объявил Гостомысл народу волю бояр. - Так пускай весь народ чтит князя великого Рюрика заморского! торжественно выкрикнул Гостомысл и повернулся к варяжскому князю.
   Рюрик слез с коня и, сдерживая подступивший кашель, багровея, склонил голову перед Гостомыслом. Новгородский думник, волнуясь, трепетными руками надел венок на шлем новгородского князя и, не смахнув слезы, скатившейся по морщинистой щеке, поцеловал Рюрика. Из толпы выплыли молоденькие словенки, осыпали Рюрика цветами и окропили его волховской водой.
   - Да будет так! - звонко крикнула девушка, державшая серебряный кувшин в руке.
   Народ заволновался, задвигался по поляне и трижды повторил дружным хором;
   - Да будет так!
   Из толпы разодетых в боевые деспехи дружинников вышли главы войск из Белоозера и Изборска. Одновременно вынув мечи из ножен, Вальде и Фэнт ударили ими о щиты и, склонив перед Рюриком головы, поклялись:
   - Да будь старшим и главным средь нас!
   - Да будет крепок союз наш, союз княжеский! - сказал Рюрик, и они трижды повторили наказ своего великого князя.
   Рюрик трижды поклонился народу, Фэнту, Вальдсу, Олафу, Дагару, Кьяту и дружине и хотел было вернуться к своему коню, но его подхватили под руки девушки и закрутили в быстром хороводе. И откуда они только слова такие-то душевные брали?! И откуда они песен столько знали! Рюрик не знал ни единого слова из этих песен, но губы его шевелились, и нужные слова сами собой появлялись на языке. И что это за диво: слова были как раз те, что пели девушки, хотя великий князь совсем не собирался петь.
   Фэнт, Вальдс, Ромульд, Гюрги, Дагар, Олаф, Власко, Гостомысл, Полюда, Домослав и еще какие-то два молодых боярина, улыбаясь, наблюдали за хороводом и за Рюриком, крутящимся в нем.
   - Смотри, как наш витязь нашим словеночкам улыбается! - сказал, смеясь, Гостомысл, встав между Гюрги и Дагаром и обращаясь скорее к Гюрги, чем к первому меченосцу великого князя.
   Военачальники улыбнулись именитому словенину.
   - Так и уведет какую-нибудь во четвертые жены! - смеясь, проговорил Гостомысл, вглядываясь в лица проплывающих в хороводе девушек.
   - А ты о ком так тревожишься? - спросил его Гюрги.
   - Как о ком?! - удивился новгородский посадник. - О дочке!
   Все так и ахнули. Столько лет знать Гостомысла и не ведать, что у него есть еще и дочь. Ну и ну, хитрый правитель словен!
   - Да! Я прятал ее от вас, от бедовых, а теперь, думаю, не страшно и показать, - гордо сознался посадник. - Гостомыслица! - крикнул он ласковым голосом. - Иди-ка ко мне!
   Варяги вытянули шеи и насторожились: к Гостомыслу подбежала тоненькая, стройная, юная девушка, светловолосая, голубоглазая, разрумянившаяся от быстрых плясок, и приникла к груди отца.
   - А вот и я! - сказала она и сдунула со лба выбившуюся прядку волос. Прядка взметнулась над высоким чистым лбом и непокорно легла на прежнее место. Девушка легким движением руки прихватила прядку и заправила ее в густые волосы.
   - Зачем звал, батюшка? - улыбнувшись, спросила она.
   - Хочу назвать тебе бедовых друзей-варягов, - гордясь красотой дочери, ответил Гостомысл.
   - А-а! - протянула девушка. - Синеголовые! - лукаво заметила она и оглядела каждого варяга без смущения и каждому улыбалась, когда отец называл их имена. - Запомнила? - спросила она сама себя и тут же повторила имена военачальников, перепутав Ромульда с Дагаром, Вальдса с Фэнтом, и под общий смех назвала правильно только сорокалетнего Гюрги.
   Олаф, с изумлением наблюдавший простоту общения юной словенки с военачальниками, вдруг понял, что очень хочет ей понравиться, но его Гостомыслица не перепутала, однако же больше и не взглянула на него ни разу. Бывший вождь рарогов, а ныне князь ладожский, посмотрел внимательно на Гюрги и сразу решил, что зрелый и знатный воин без боя сдался в плен юной словенке. "Вот так да!" - сказал Олаф самому себе и тихонько отошел к Рюрику, который еле двигал ногами от усталости, но улыбался всем давно забытой улыбкой.
   - Ой, Олаф, давно я так не прыгал, - смеясь, признался Рюрик и быстро спросил его: - А где Эфанда?
   - Вон, у костра, на бревнышках сидит с семьяницами, - печально ответил глава ладожской дружины, глядя на развеселившегося князя и завидуя ему.
   - Грустит?.. - мрачно спросил Рюрик и нахмурился.
   - Нет, сидит с твоей дочерью в обнимку и смотрит на хоровод, - просто ответил Олаф, почувствовав резкую перемену в настроении князя.
   - А-а, - снова обрадовался Рюрик, - сейчас мы их затащим поплясать! И, схватив Олафа за руку, потянул его за собой к костру, где сидели, грустно улыбаясь, женщины и с тоской по прошедшим годам звонкой босоногой юности взирали на хороводное веселье молодежи.
   - Вот они где! - задорно выкрикнул Рюрик, подходя к своим дорогим женщинам.
   Эфанда ойкнула от неожиданности, а Рюриковна так вспыхнула, что, показалось ей, все это заметили. Князь заметил смущение дочери и заволновался сам. Как сделать так, чтоб не обидеть маленькую княжну и не оскорбить ненужным намеком Олафа?
   Ладожский правитель с интересом оглядел юную княжну, уловил ее волнение и искренне проговорил:
   - Великий князь, до чего же хороша твоя маленькая великая княжна.
   Рюриковна теснее прижалась к Эфанде, исподлобья смотрела на Олафа и от волнения ничего не сказала ему, а только потупила взор.
   - А ты видел, князь, как она у меня танцует? - весело спросил Рюрик, довольный тем, как оценил Олаф внешность дочери.
   - Н-нет, - растерянно ответил Олаф и пояснил: - Как-то не приходилось.
   - Ну, вот сейчас придется посмотреть, - повелительно проговорил Рюрик и, взяв дочь за руку, ласково предложил ей: - Покажи нам свой танец луны, дорогая. Хетта! - окликнул великий князь свою бывшую вторую жену, зная, что кельтянка с кантеле должна быть где-то тут, рядом. - Наиграй нам, пожалуйста, ту мелодию, помнишь? - попросил князь Хетту, когда та подошла к ним.
   Хетта радостно улыбнулась: да, конечно, она помнит тот праздник урожая. Затем немного сосредоточилась, перебирая струны инструмента, и вдруг вспомнила пламенный танец Руцины в золотом платье, взывающей к жизни своего повелителя, и танец луны Рюриковны. Хетта ударила по струнам. Хоровод словенок распался, девушки расступились, и в центр поляны выбежала встрепенувшаяся Рюриковна, ища взглядом мать. Руцина, стоявшая рядом с Дагаром, наблюдала выход дочери в круг, но сознательно не пришла ей на помощь. "Пора самой, без матери, обретать крылышки", - грустно подумала Руцина. И дочь поняла ее. Она выдержала такт, подтянулась, вскинула нежные чуткие руки и начала свой новый танец. На ходу придумывала она движения, своими руками, тонкими, почти прозрачными пальчиками, робкими изгибами тела и пылкими поворотами головы говорила Олафу, как нежно любит она его, большого и красивого витязя, и как не хочет думать она о том, что он скоро покинет ее...
   - Да это не тот танец, - рассеянно проговорил Рюрик Эфанде, наклонясь к ней и наблюдая за дочерью.
   Младшая жена сверкнула на него очами и тихо прошептала:
   - Как ты не понимаешь! Это же сказ о ее любви к Олафу! - И она повела плечом в сторону своего брата.
   Рюрик обнял Эфанду, поцеловал ее в голову и ласково сказал:
   - А у меня перед глазами твой танец березки.
   Помнишь? - горячо прошептал он, и Эфанда замерла от счастья. Как не помнить родной Рарог?! Как не помнить ей свой первый танец любви?! А танец цветов, придуманный, чтобы вселить веру в жизнь дорогому человеку?! Эфанда приникла к мужу и забыла о его дочери.
   Олаф, сначала с любопытством наблюдавший за танцем юной Рюриковны, неожиданно вдруг почувствовал, что она танцует только для него. Только он мог распознать, что скрывают эти быстрые нежные движения рук, эти опущенные тонкие пальцы, этот легкий поворот головы, эти пушистые опущенные ресницы и этот мимолетный, горячий, зовущий взгляд из-под них. "Не покидай, не забывай меня!" - разве он мог относиться к кому-нибудь другому? Нет, он обращен только к нему, главе ладожской дружины!
   Но вот замолкли струны кантеле, и Рюриковна бросилась в объятия Олафа, который широко раскрыл их, ожидая свою нареченную. Да, как только он понял, что Рюриковна танцует этот чудесный танец для него, он сразу же забыл о милой дочери Гостомысла и решил увезти Рюриковну с собой в Ладогу. Ведь дальше одному, без любви, молодому правителю Ладоги жить нельзя.
   Девушка не успела прийти в себя от неожиданного счастья, как услышала позади веселый голос отца.
   - Вот и найди ее в этих огромных ручищах, - беззлобно проворчал Рюрик, глядя на дочь, утонувшую в крепких объятиях Олафа. - Отдай ее нам, витязь, произнес ритуальную фразу великий князь, волнуясь и с горечью сознавая, что совсем недолго, и эти нежные любимые им девушка и юноша сделают его дедом. Вот и старость пришла! Он повлажневшими глазами поглядел на дочь, затем на Олафа и ждал ритуального ответа от него.
   Олаф понял, чего от него ждут, и взволнованным голосом произнес, глядя на Рюриковну:
   - Нет, отец! Теперь твоя дочь будет моей нареченной, моей семьяницей, трижды проговорил Олаф впервые в своей жизни заветную клятву мужа и тут же испросил позволения у родителей невесты увести любимую в одрину.
   Семнадцатилетняя Рюриковна вспыхнула, поняла, что мечтательная юность ее осталась позади, и почему-то заплакала.
   А в это время Гостомысл затащил Хетту с кантеле снова в центр поляны и заставил играть ту мелодию, которая по нраву кельтянке. Жена Кьята не упрямилась, а подтянула на плечах ремень и весело ударила по струнам. И снова закружился хоровод, и впервые начались состязания в плясках между варягами и словенами. И зазвенели с новой силой шутки, смех, ибо первыми состязались самые знатные люди того и другого народов. И плясал Гостомысл, вытанцовывал и Власко с Вышатой, состязались в молодецкой удали с Гюрги и Дагаром; плясали Полюда с Кьятом и хохотали до упаду над своими замысловатыми прыжками; плясала Руцина, зазывая Эфанду и дочь Гостомысла в круг; плясал Бэрин, пыхтя и охая; и плясало небо со звездами, улыбаясь широколицей луной, и плясала земля со своими густолиственными деревьями, ласковыми кустарниками и вновь проснувшимися прекрасными цветами...
   * * *
   Всего три дня прошло после свадьбы Олафа с Рюриковной, не омрачать бы ничем светлое событие, побыть бы еще возле веселых, счастливых молодых, посмотреть бы на свежую зелень и чистоту белых цветов, что украсили вдруг землю ильменскую, положить бы в душу всю эту свежесть и чистоту и подержать бы ее там подольше, но время летело быстро, и великий князь вынужден был начать с главой ладожской" дружины тот тяжелый, но необходимый разговор, который наложил особый отпечаток на всю дальнейшую жизнь наследника Рюриковых дел. Теплым вечером, когда женщины занимались рукоделием, а дети под наблюдением нянек, объятые дремой, тихо засыпали, Рюрик сказал Олафу:
   - Я ведаю, ты мудрый муж моей дочери, и потому прошу тебя - повремени с ребенком.
   Олаф в ответ удивленно посмотрел на Рюрика, чуть-чуть не сказав ему: "Но сам-то ведь двоих имеешь!"
   Рюрик понял удивление Олафа, хмуро улыбнулся ему и мягко проговорил:
   - Ты... не так меня понял, Олаф. Я знаю, какую радость приносят дети, но ты запомни, князь: отроков надо иметь только... веря в их незыблемое будущее. - Рюрик с состраданием посмотрел в настороженные глаза повзрослевшего бывшего вождя их племени и упреждающе прошептал: - А я... боюсь, Олаф.
   Ладожский князь вздрогнул от такого откровения, но не успел успокоить великого князя какой-нибудь легкой шуткой, как услышал еще более тяжкое признание.
   - Ты же ведаешь, как тает моя дружина! - с болью воскликнул великий князь и хмуро добавил: - И я их понимаю! Воям нужен сильный, здоровый предводитель! А куда я могу повести своих дружинников? - спросил Рюрик скорее не Олафа, а самого себя и сам себе резко ответил: - Только за данью, и то в последнее время собирали ее Дагар с Кьятом! Что я могу? - снова сурово спросил великий князь и, не щадя себя, ответил: - Только лежать и кашлять! Я прошу тебя, Олаф, перебирайся ко мне, в Новгород! Присмотришься к делам моим, а там и... примешь их! - горячо и искренне предложил Рюрик, глядя в растерянное лицо правителя Ладоги.
   - Ты в своем уме?! - ужаснулся Олаф, не отводя взгляда от пытливого взора Рюрика.
   - В своем! -прохрипел Рюрик и, схватив Олафа за локоть, потащил его в сторону от любопытных женских глаз. - Запоминай верных людей, Олаф, - сразу приступил к делу князь. - Это Гюрги, Дагар, Власий с Гостомыслом, Домослав, Полюда... - горячо шептал Рюрик и тяжело, надрывно закашлялся. - Вальдс, Фэнт, Кьят, - продолжал он, кашляя и махая на себя рукой. - Я их очень люблю, - с трудом проговорил он и горячо посоветовал молодому правителю: Не обделяй их и не обижай!
   Но Олаф только отрицательно покачивал головой в ответ на заветы Рюрика, не желая воспринимать всерьез его слова.
   - А как там твои Эбон, Стемир, Корри, Рэльд? - торопливо продолжил разговор великий князь.
   - Эти тоже верны, - тихо, но растерянно ответил Олаф, обрадовавшись перемене разговора.
   - А как ладожане? - перестав кашлять, спросил Рюрик и улыбнулся, вспомнив свою первую крепость у ильменских словен.
   - Они изменили мое имя, - засмеявшись, ответил Олаф.
   Рюрик высоко взметнул брови.
   - Как?! - удивился и возмутился он.
   - Они нарекли меня... Олегом, - осекся Олаф и перестал улыбаться. - Сие значит - устроитель, - тихо, почти по-ладожски проговорил он и вопросительно посмотрел на своего рикса.
   - Олегом?! - прошептал Рюрик, вспомнив своего младшего брата, погибшего от злой руки германцев.
   - Тебе не по нраву? - нахмурившись, спросил Олаф.
   - Лишь бы ты остался жив! - воскликнул Рюрик, пряча повлажневшие глаза. - У меня вся надежда только на тебя!
   Олаф изменился в лице: непривычная складка меж бровей резко обозначилась, глаза приобрели стальной оттенок.
   - Неужели все намного хуже, чем я думал? - глухо спросил он, с тревогой глядя на великого князя.
   - Да, - резко ответил Рюрик, не отведя мрачного взгляда от встревоженного Олафа.
   - Почему? Ведь бояре тебе доверили такой важный титул! Это же не обошлось без борьбы меж ними? - возбужденно высказал важный, как ему казалось, довод Олаф, действительно не понимавший всех причин, беспокоящих чуткую душу великого князя.
   - Не в этом дело, - отмахнулся Рюрик. - Я буду править здесь как великий князь, - с горечью произнес он и хмуро пояснил: - А южный Киев навсегда останется приманкой. Это мне не под силу, - сознался он, и Олаф понял все. Он низко склонил голову перед Рюриком и дослушал все его горькие рассуждения. - Я не смогу казнить людей за то, что они не хотят жить впроголодь, - мрачно продолжал великий князь, и Олаф внимал ему. - А они бегут к нему, к этому черному волоху, и даже у меня не спрашиваются! Дагар предлагал мне догнать беглецов и расправиться с ними, чтоб другим было неповадно. Я только дважды смог это сделать, а ныне отказался. - Рюрик тяжело вздохнул.
   - И что за хворь на тебя напала! - удивился Олаф. - Раньше за тебя любой воин цеплялся. Только и разговоров о тебе было. - Ладожский князь в раздумье покачал головой: так неосторожно подорвать здоровье, и вот чем все это кончается - потерей дружины! А что может быть страшнее для князя?!
   - Не надо об этом! - сурово запретил Рюрик пустословие. - Готовься перебираться в Новгород! - решительно заявил он и добавил: - Предупреди Ромульда, что ему придется одному править Ладогой.
   - Нет! - заупрямился Олаф. - Я прибуду сюда только тогда, когда... - Он не договорил, покраснел и, обругав себя, шутливо исправился: - А сейчас ты еще прыгаешь! Ингваря нянчишь! Я не хочу ждать твоей смерти так рано. И не уговаривай! Я - не сова!
   Рюрик вспыхнул. Понял, что далеко зашел в своих пророчествах и требованиях и вряд ли найдется кто-нибудь, кто поймет его и выполнит его заветы.
   - А вот и Эфанда идет! - обрадовался Олаф. - Как ты вовремя! - весело сказал он, обняв сестру, и внимательно оглядел ее. - Как себя чувствуешь? Как мой племянник? - быстро спрашивал Олаф сестру, не ожидая ответа.
   Эфанда перевела быстрый понятливый взгляд с одного на другого и, улыбнувшись своей нежной улыбкой, скрывающей всю боль ее души, тихо ответила:
   - Хорошо, дорогой брат! О чем вы так долго речи вели? - спросила она, глядя на мужа.
   - Обо всем понемножку, - ответил Рюрик, невольно любуясь ими, и вдруг поймал себя на мысли, что еще очень хочет жить, нянчить сына и вырастить его вот таким же крепким, высоким красавцем, как Олаф. - Иди-ка ко мне, моя родная! - властно потребовал он, обращаясь к любимой жене, и снял с ее плеч руку Олафа.
   Брат засмеялся, а Эфанда, прижавшись к мужу, выговорила Олафу:
   - Не оставляй долго без внимания молодую жену!
   Не то уведут!..
   СОПРОТИВЛЕНИЕ ДУШИ
   Да, не смог Рюрик убедить Олафа остаться при нем, и лишился великий князь светлой радости - общения с дочерью. Только расцвел, распустился при нем этот редкостный цветок, только начал набирать соки, и вот на тебе! Нет ее! Увез Олаф в Ладогу! И хоть редкими были вечера тихих бесед с дочерью, но сейчас и их не стало. Ингварь еще маленький - на ножках не стоит, какие уж с ним беседы! Эфанда? Она слишком болезненно воспринимает его кашель, а сейчас больше времени проводит в детской клети, возле маленького сына. Видно, наконец-то получила она от жизни то, чего ей так не хватало. Рюрик не ревновал жену к сыну, тем более что любовь их друг к другу не остыла, а, наоборот, стала еще прочнее. С Руциной великий князь по понятным причинам совсем не общался. Он давно смирился с ее привязанностью к Дагару, но все сложилось не так, как он думал.
   Сама она не просится к меченосцу правой руки, и Дагар почему-то тоже не требует, чтобы Руцина жила с ним в одном доме, а выгнать первую жену из дома только потому, что она стала наложницей первого меченосца, нельзя. Это позор для ее повелителя. Так и живет Руцина у Рюрика в доме, исповедует нового бога Христа и никому не мешает своими новыми привычками. Оставался один Бэрин - его верный верховный жрец. Но и он был по горло занят - обучал параситов своему духовному ремеслу и отправлял их в помощь то одному, то другому варяжскому полководцу, а потому и для бесед с Рюриком времени имел мало.
   Но вот сегодня то ли потому, что великий князь снова увидел свою первую жену усердно молящейся новому богу; то ли потому, что давненько не склонял голову перед семиветвистым подсвечником и не впитывал молчаливую мудрость его; то ли потому, что считал невозможным постичь семь ступеней познания Божественного откровения; то ли потому, что рано или поздно, но он должен же был заинтересоваться этим самым Христом, но именно сегодня Рюрик вдруг захотел увидеть верховного жреца и поговорить с ним по душам. Он кликнул своего любимого Руги, приказал ему отыскать Бэрина и привести к себе в гридню.
   Руги тотчас же отправился выполнять поручение своего рикса, а Рюрик попытался вспомнить все, что знал сам об этом непонятном ему боге. "Во-первых, почему бог один, но пребывает всегда в трех лицах?" нетерпеливо рассуждал князь. Рюрик всегда злился, когда чего-нибудь не понимал, а сейчас болезнь обострила этот недостаток, и он сознавал, что познание истины и добра будет даваться ему с большим трудом.
   - Бог Сын, Бог Отец и Бог Дух Святой! - добросовестно и пока спокойно перечислял Рюрик все три ступени одновременного бытия одного существа, но, как только он начинал анализировать каждую из этих ступеней отдельно, а затем связывать их в логическую нить, - все рушилось, нить обрывалась, и он начинал злиться.
   - Ну ладно, - недовольный собой, пробормотал Рюрик, - здесь я чего-то не понимаю, но ведь Руцина не могла поверить в этого бога, не поняв тайны соединения всех этих трех ступеней? Что же или кто за всем этим скрывается? - начиная раздражаться, пробормотал он, пожимая плечами, и снова повторил: - Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой?.. - Князь откинулся на спинку тяжелого деревянного стула, на которую была наброшена меховая накидка, и посмотрел на деревянный закопченный факелом потолок.
   В это время скрипнула тяжелая дверь гридни, и на ее пороге появился старый Бэрин в будничной обрядовой одежде. Уставший, но довольный тем, что в нем нуждается сам великий князь, он оживленно воскликнул, глядя на Рюрика:
   - Явился на первый же твой зов, великий князь!
   Рюрик обрадовался Бэрину и шутливо поприветствовал его.
   - Да возгорится ярче огонь моего факела в честь достославного гостя моей гридни, верховного жреца племени рарогов! - улыбаясь, воскликнул князь. Он не встал со своего места, но широко развел руки в стороны. - Садись вот сюда, Бэрин, к огню поближе, - уже без шутовства предложил князь, взял со стола кувшин с ягодной настойкой и протянул ее, угощая, жрецу.
   Бэрин не отказался. Медленно прошел он к указанному месту, жадно выпил ягодную настойку и, вздохнув, сел на высокий стул, покрытый медвежьей шкурой.
   - Зачем звал, великий князь? - тихо спросил друид солнца, глядя Рюрику в глаза и чуя, что в душе князя происходит что-то необычное... "Что с ним?.. Ведь не одной же хворью своей живет великий князь! - размышлял верховный жрец, настороженно рассматривая Рюрика: его беспокойные руки, расслабленную, но беспокойную позу и чуть вскинутую голову. - Так князь сидит, когда чего-то не понимает и злится, - понял Бэрин, - но чего?.. Будет ли князь со мной откровенен или все задачи придется разрешать мне самому?" - с любопытством подумал жрец и снова посмотрел князю в глаза.
   Рюрик понял, что стыдно прятать от жреца беспокойство, которое его давно гложет, и, не оттягивая своего признания, тихо проговорил:
   - Я сегодня опять видел, как самозабвенно и искренне молилась Руцина своему новому богу.
   Бэрин встрепенулся: "Ах, вот ты с чем!" - но не прервал князя, а дал ему высказаться. Он кивнул Рюрику, и тот грустно продолжил:
   - В который раз я вижу в ней эту отрешенность от себя и от всего земного во время молитвы! А ведь я знаю Руцину двадцать лет! И она всегда была сама жизнь, страсть, пламень сердца, - растерянно говорил князь, с болью глядя на жреца. - А сейчас в ней помимо любви к Дагару еще и любовь к Христу! - удивленно воскликнул Рюрик и горько сознался: - Я не понимаю этого!
   Бэрин вздохнул. Он понял все, но... как сказать это все ему, безнадежно хворому князю? Жрец посмотрел на Рюрика исподлобья и мрачно проговорил:
   - Ты... сам не веришь уже так сильно в Святовита, как прежде, потому и не понимаешь веры Руцины в Христа.
   Рюрик вскочил. Сбросил меховое покрывало с ног и хрипло закричал:
   - Ты... сошел с ума! Да как тебе пришла в голову такая ядовитая дума! Это Святовит мне дал Эфанду, сына! Мои победы над германцами и норманнами все до единой благословил Святовит! - Он резко взмахивал рукой, как бы отмеряя тот или иной дар Святовита.
   Бэрин молчал. Он упорно смотрел в глаза князя и ждал, когда тот скажет все. И... Рюрик понял, какого откровения ждет от него жрец. Он покраснел, отошел от Бэрина и, глядя на пламя в печи, угрюмо проговорил:
   - Ну и что же, что я теперь так хвор? Святовит, видимо, за что-то отвернулся от меня... Не внемлет просьбам моим, - мрачно пробормотал он, не поворачиваясь к жрецу.
   Бэрину стало жаль Рюрика. Он с глубокой нежностью и болью смотрел на его спину. Сколько времени проводил он в молитвах, прося у Святовита здоровья для этого ратного князя! Но не помогло ни волхвованье, ни заговоры, не помогли все тайные знания, накопленные целыми поколениями друидов солнца. И он - главный жрец племени рарогов-русичей - сам усомнился во всесилии своего небесного покровителя. Он усомнился в Святовите! Но это он может поведать только себе и то - молча. А как быть с князем, выращенным на вере в Святовита? И как можно самому жрецу сознаться при князе в крахе своей веры?! Какой же он тогда друид солнца?! Бэрин смотрел на сгорбленную спину князя и с ужасом думал, что на сей раз не найдет в себе сил для поддержания духа Рюрика, да и не только Рюрика: кто бы помог поддержать в нем самом этот дух! Ушли куда-то те слова, которые раньше пробуждали в людях его племени силу, ратный дух. Исчезло куда-то то умение, которое приводило в трепет всю его душу, когда он творил молитву для воинов. Вот теперь сын конунга Белы так нуждается хоть в каком-нибудь его мудром слове, а слов нет... нет!
   Бэрин вдруг со страхом подумал, что назвал Рюрика именем отца, взрастившего князя, а ведь он знал, что истинный отец Рюрика - Гостомысл.