Петров Михаил. Гончаров и стервятники

Петров Михаил
Гончаров и стервятники

   Михаил ПЕТРОВ
   ГОНЧАРОВ И СТЕРВЯТНИКИ
   Он пришел под вечер, деликатно тренькнул звонком и терпеливо ждал, пока я открою. Но наученный последним нападением, я набросил цепочку и долго рассматривал гостя через глазок в двери. Впрочем, его вполне приличный вид меня успокоил. Такие не бьют в темном подъезде бывшего мента ржавым шкворнем по башке. Еще какое-то время помедлив, я открыл.
   - Кто нужен?
   - Константин Иванович здесь живет? - осведомился гость, неназойливо заглядывая в дверь.
   - И что из этого следует?
   - Мне он очень нужен.
   Боком, по-птичьи, он перепрыгнул порог и оказался нос к носу со мной в ярко освещенной передней. Видимо, он волновался, не зная, с чего и как начать, стоя в прихожей в мокром плаще, с каплями дождя на бородке. А я смотрел с интересом, выжидая, что он предпримет.
   Тогда он снял большие очки и мокрыми пальцами размазал по стеклам муть.
   - Мне бы Константина Ивановича... очень нужно.
   - Это будет дорого стоить.
   - Как?.. Сколько?.. - ошарашенно водрузил он на нос запотевшие окуляры.
   Было ему лет тридцать - тридцать пять. А росту - выше среднего. Худощав, с прямым носом и высоким лбом. Вполне симпатичный молодой человек.
   - Раздевайтесь, проходите, - наконец сжалился я и прошлепал на кухню. Пока гость раздевался, я с сожалением убрал со стола "Столичную" и разрешил ему войти.
   Кухня у меня три на два: больше двух не собираться! Но мне хватает, а на остальных плевать.
   Незваный гость вошел, вытирая с физиономии капли и растерянно озираясь.
   - Сюда, пожалуйста, - кивнул я на табурет. - С кем имею... и по какому поводу?
   - Кротов Борис Андреевич, - представился он, осторожно усаживаясь напротив. - Я - геолог, был в поле, и вот неделю назад - телеграмма.
   Он протянул мятый бланк, и я прочел: "Срочно приезжай, отец умер. Валя".
   - Хорошо, то есть плохо, но при чем я, какова тут моя роль?
   - Да не умер он, - сглотнув ком в горле, просипел Борис Андреевич, убили его.
   Я пожал плечами, давая понять своему гостю, что сожалею, но даже и в этом случае помочь не смогу.
   -- Помогите, Богом молю, найдите эту сволочь.
   - Простите, молодой человек, но я уже не работаю в органах, выгнан как профнепригодный. Так что пользы вам я не принесу. Обращайтесь к ним, сообщите, обоснуйте ваши подозрения по поводу убийства отца, напишите заявление и...
   - Да нет же! - вскричал он, схватил мою сигарету и жадно затянулся. Они разговаривать не хотят; врач установил инсульт, и все долбят как дятлы: инсульт, инсульт.
   - Но если не доверяете милиции, есть частные сыскные бюро, обращайтесь туда, а у меня, извините, теперь хобби другое.
   - Какое? - В его глазах мелькнула надежда.
   - Да хоть бы это.
   Я неторопливо вытащил "Столичную" и аккуратной струйкой налил треть стакана.
   - Всего вам доброго, молодой человек.
   Бултыхнув водку, я скривил рожу и выжидательно смотрел на гостя. Он встал, чтобы уйти, но замешкался.
   - Ведь вам это хобби дорого стоит? - с надеждой спросил он.
   - Не дешево, не дешево...
   - И с деньгами у вас, видимо, прострел? - Он поглядел на старенький холодильник и обшарпанный буфет. - А я вас не за так прошу. Все будет оплачено, принимая во внимание и аванс.
   С деньгами у меня действительно было скверно, собственно, как всегда. И его слова в какой-то степени заинтересовали меня. Я плеснул чуток в свой стакан, подвинул его гостю и коротко бросил:
   - Рассказывайте.
   Он выпил, не закусывая, и облизал губы.
   - Месяц назад в составе геологической экспедиции я уехал в западносибирскую тайгу на изыскание. Дома оставался один отец, мама умерла три года назад. И что самое непонятное и странное в этой истории - смерть отца наступила в день смерти матери: шестого августа, только тремя годами позже. Это один из фактов, заставивших меня усомниться в естественной смерти отца.
   Говорил он связно, я не перебивал, лишь подвинул ему сигареты. Кивком он поблагодарил меня, закурил.
   - По субботам к нам приходит Люба подметать квартиру. И в эту субботу она явилась, как всегда, к девяти часам. Ключей от квартиры у нее нет, а на звонки никто не отвечал. Отец из дому выходил очень редко - больные ноги. Подождав около часа, Люба всполошилась и вызвала милицию. Те, приехав, взломали дверь и увидели лежащего на полу в конце коридора мертвого отца. Врач констатировал смерть от инсульта. Причем удар случился, когда отец был на ногах, а падая, он ударился затылком об угол стоящего там трюмо. Нашли отца в луже крови... Вот и все, что я могу рассказать. Вызвали меня, но пока я добирался, его похоронили.
   Я внимательно посмотрел на этого явного шизо - какую, собственно, помощь могу оказать я. Или он хочет, чтобы я призвал к ответу Господа Бога, инкриминировав ему папин инсульт и одновременно все смерти Бориных пращуров? Я уже хотел ему об этом сообщить, когда гость торопливо, боясь, что я ему помешаю, добавил:
   - Семьдесят царских червонцев пропало, дедовское наследство.
   - Вы в милицию об этом заявили?
   - Конечно, с самого начала.
   - А они?
   - А они? Они ответили, что, должно быть, покойный заранее распорядился наследством, то есть еще при жизни кому-то их передал.
   - А может быть, так оно и есть?
   Парень отрицательно покачал головой, отлил из моей бутылки в стакан, выпил.
   - Нет, он не был альтруистом. Мне же постоянно говорил: "Борис, эти червонцы твои". Я один у него был. Вот один и остался.
   - М-да, почему же милиция так категорична?
   - Не нашли никаких следов пребывания посторонних, да еще задвижка была изнутри закрыта.
   - Что?!
   - Задвижка, такая плоская, она изнутри была закрыта.
   - Задвижка закрыта, следов пребывания посторонних нет... Слушайте, зачем вы пришли?
   - Мне кажется, что отца убили. Докажите мне, именно вы, что нет, и я поверю.
   Борис Андреевич Кротов явно хотел передать мне какую-то часть своих рублей. И не нужно было ему отказывать в этом.
   - Какова сумма оплаты?
   - Ну, я не знаю... На первых порах в виде аванса могу предложить тысяч восемьдесят - сто, а если найдете убийцу и похищенные червонцы, то еще десять процентов от найденной суммы.
   Эфемерные дедушкины червонцы меня грели не больше сегодняшнего дождя, а вот аванс в сто тысяч за доказательство естественной смерти его бати был весьма привлекателен.
   - Ладно, - кивнул я, соглашаясь, - завтра с утра займусь, если вы за ночь не передумаете.
   - Не передумаю. А почему бы не начать сегодня? - спросил он, неуверенно поднимаясь.
   - Это уж позвольте решать мне.
   - Ваш аванс могу вручить сейчас.
   - Не вижу необходимости брать деньги на ночь. До завтра. Ваш адрес?
   - Я за вами заеду. Когда можно?
   - Часов в восемь. Но адрес все же оставьте, вдруг вас ночью грохнут, дурно пошутил я, а гость не понял, сухо кивнул, сообщил адрес и ушел в дождь...
   * * *
   Дом наш на четверть милицейский. В свое время была развернута массовая кампания по борьбе с преступностью - вот тогда-то многим и перепали квартиры во вновь выстроенном доме. Я как был в тапочках и трико, так и спустился на первый этаж и позвонил в Юркину дверь. Юрка открыл сразу и, пропуская меня, отстранился, но я отказался, знаками приглашая подняться наверх - ко мне. Он согласно кивнул, дав понять, что сейчас будет.
   Этот язык глухонемых появился у нас неделю назад, когда Юркина фурия женушка - накрыла нас за распитием спиртных напитков. Злобно-радостно улыбаясь, она шла на меня, выпятив свой неимоверных размеров бюст, и шипела:
   - Мало, что тебя выперли, так ты Юрку за собой утащить хочешь! Пойду завтра к начальнику, слышишь, и чтоб вони твоей водочной больше в этом доме не было... - Тут она захлебнулась то ли эмоциями, то ли слюной. - В ЛТП, в ЛТП пора тебя отправить!
   Схватив суженую в охапку, Юрка уволок ее из кухни, и до сего времени мы не виделись. И вот теперь он пришел, смущенный и виноватый.
   - Ты, Кот, не обращай внимания, женщина все же.
   Хотелось возразить, но я сдержался.
   У каждого свое счастье. У Юрки - его супруга, у меня - пес Студент дворового происхождения. Поэтому, не обсуждая подробностей характера его Эллы, я начал по сути:
   - Юра, что там за старичок скопытился? Ты в курсе?
   - А чего там быть в курсе? Иконников выезжал, инсульт или инфаркт, вот старичок концы и отдал. Как сам живешь-то?
   - Да нормально. Выпить хочешь?
   Юра отчаянно замотал головой:
   - Ни в коем случае, ты же знаешь... Да ты и сам полечился бы в наркологии - и назад.
   - Нет, Юра, пусть начальник лечится. В психушке.
   - Да-а... Ну, я пойду.
   - Давай, привет семье.
   * * *
   Через полчаса я сидел на кухне у Иконникова. И пил чай с пирожками. Пирожки были вкусные, а жена, Тамара Ивановна, не очень агрессивная, скорее даже наоборот, как-то сочувствующе глядела на меня, подкладывая самые лучшие куски. А старший инспектор угрозыска Николай Николаевич Иконников, задумчиво дуя в разломанный пирожок, говорил:
   - Да оно, конечно, инсульт, как говорится, хватил кондратий, ну и, конечно, затылком он шваркнулся, да аккурат о ребро трюмо. Все так, ну и задвижка изнутри закрыта, конечно, а как же? Все как положено, Константин Иванович. Только... Не знаю даже... как сказать... Личико старичка мне не по нутру пришлось... Как бы это передать? В общем, гримаса у него была страшная какая-то, вроде как черта он увидел. Не знаю, может, инсульт его так скривил, говорят, бывает...
   Что касается времени смерти, то это, в изложении Иконникова, случилось примерно от двадцати четырех до часа. Одет старик был в зеленую полосатую пижаму. Лежал как раз вдоль коридора, ногами к входной двери, голова повернута в сторону спальни и обращена к выходу.
   - Зрелище, я тебе скажу, Константин Иванович, запоминающееся, но я бы его видеть больше не хотел. Старик был в тапочках без задников, но при падении ни один не слетел. Пижама тоже была в порядке, аккуратно так дедуля улегся, как на параде. Все три замка в норме, никаких следов отмычек. На момент взлома двери были закрыты на два замка и щеколду. Ключи висели на специальном крючочке. Да ты, наверное, сам уже в курсе, раз так заинтересовался.
   Я что-то уклончиво промямлил и подумал вслух:
   - Интересно, зачем на дверях три замка и задвижка? Чушь какая-то.
   - Три замка, задвижка и дверная цепь, - уточнил Николай. - А дело в том, что там двойная двустворчатая дверь. На первой накладной замок и цепочка, на второй два замка - накладной и внутренний - и задвижка, которая была закрыта. Сынок приехал, червонцы какие-то требует. Вот какие дела. Давай еще чаю.
   Ушел я от Иконникова через час, набухший чаем и пирожками, как коровья титька молоком.
   Дело, похоже, поворачивалось другой стороной, не так, как мне хотелось бы. "Думай, Федя, думай", - приказывал я сытому уму. Что-то здесь не так. "Еда была хорошая, - ответили мне мои мозги. - Поспать надо". Задвижка закрыта, у хозяина инсульт, а у клиента сто тысяч, которые надо забрать и не морочить ни себя, ни его.
   * * *
   Студент, сидя на кухне, отчаянно колотил хвостом по полу и преданно глядел то на холодильник, то на меня, всем видом показывая готовность к ужину.
   Появился он у меня полгода назад, когда, вернувшись из командировки, я не нашел ни вещей, ни жены, назло мне забравшей даже ненавистного кота Колумба. Ну да ладно. Намочив в молоке кусок хлеба, я передал его псу на закуску, а сам лег. Надо было проанализировать ситуацию.
   Ровно в восемь я погрузился в мягкое кресло бледно-голубой "Волги", которая, ласково урча, мягко пошла утренним, уже просохшим проспектом. За рулем сидел Борис Андреевич Кротов, новый ее хозяин.
   - Забыл вчера вас спросить, - невинно начал я. - Папа на какой ниве потел?
   - Партработник, выгнанный за ненужностью эпохой, - хмыкнул он, чуть поворачивая ко мне бороду. - Но какое это имеет значение? Человека убили...
   - Или умер сам, - перебил я.
   - Или умер сам, - неохотно согласился Кротов и переменил тему: - Меня, как видите, не грохнули.
   - А что, были предпосылки?
   - Да нет, звонок какой-то непонятный был. Ночью, в первом часу. Я трубку снял - абонент положил. Может, бабы? У меня их тут, знаете ли, множество осталось.
   - Зачем звонить?
   - То есть?
   - Зачем звонить? Чтобы положить трубку?
   "Волга" повернула в старый квартал, остановилась возле трехэтажного дома старой постройки, недавно отреставрированного.
   - Этаж? - спросил я, оглядывая фасад.
   - Третий, - усмехнулся Борис. - Отец не любил людей над собой.
   - Ничего, теперь подо всеми.
   Я разглядывал крышу, прикидывая возможность проникновения в окно; пожалуй, оно исключалось, во всяком случае это было чертовски трудно.
   - Какие ваши окна?
   - Здесь только два кухонных и два из моей комнаты, самые крайние слева. Ну, пойдемте.
   * * *
   В доме был единственный подъезд. Широченная лестница, когда-то застланная ковровой дорожкой, удобно и плавно поднимаясь, привела нас на третий этаж.
   Слева обитая изящной выделки искусственной кожей дверь была помечена цифрой "5". Возле нее и манипулировал с ключами Борис. Но лестница не кончалась третьим этажом, чуть сузившись, она змеилась выше. Я решил подняться на пару ступенек.
   - Да чердак там, Константин Иванович, барахло разное. Заходите.
   Он наконец справился с замками, щелкнувшими винтовочными хлопками.
   Естественно, прежде всего я остановил свое внимание на дверях и замках. Двери были дубовые и пострадали не сильно, а вот замки... Я неодобрительно пощелкал по ним пальцами - новеньким, в масле, - и, вытирая руки, вопросительно посмотрел на хозяина.
   - Да, Константин Иванович, пришлось вот замки менять. Оба накладных.
   - Кто взламывал?
   - Говорят, участковый с нашим сантехником. У него в подвале резиденция, могу позвать.
   Я ничего не ответил, дергая задвижку-засов открытой двери. Она была кое-как выправлена и ходила с трудом.
   - Раньше тоже туго работала?
   - Да нет, легко. Ригель был сильно погнут, а запорная планка вообще отлетела. Это я сам кое-как распрямил.
   - Отвертку, - бросил я, злясь на Бориса и бывших коллег.
   Аккуратно вывинтив шурупы, я передал задвижку хозяину.
   - Иди, дорогой, к своему сантехнику, пусть отобьет ее по линейке на совесть, пообещай ему пузырь.
   Кротов ушел, а я с интересом оглядел дверь и отправился гулять по квартире. Надо сказать, что Борин папа имел вкус и понимал толк в жизни. Квартира была трехкомнатная, из просторного то ли коридора, то ли вестибюля первая дверь налево вела в комнату Бориса. Это я понял по фотографиям голых баб и электронным японским цацкам. А прямо напротив нее находилась стеклянная дверь в общую комнату, или, как принято выражаться, в зал. Да, старичок был сибаритом. По моей прикидке, зал был квадратов тридцати. И его целиком устилал диковинный длинноворсый ковер, на котором выкрутасами гнутых ног ампирилась белая с золотом антикварная мебель.
   Дальше, в глубине необъятной прихожей, двери вели налево - в кухню, ванную и уборную, отделанную лучше, чем моя квартирка. Своих клиентов я вполне мог принимать здесь, и они бы не обиделись. Кухня тоже представляла собой выставку товаров народного потребления: самые разные бытовые электроприборы, чинно высясь на отведенных им местах, царили здесь. Они презрительно сверкали на меня яркими праздничными расцветками блестящих эмалей. А запах! Это был запах кухни, но не той кухни моих знакомых, где не поймешь, то ли лук перебивает запах рыбы, то ли наоборот. Здесь сливались два аромата - кофе и лимона. Направо находилась опочивальня хозяина. Я думал, что эти самые балдахины над кроватью уже отменили, ан нет. В алькове стояла этаким фрегатом на возвышении огромная двуспальная кровать, ныне, увы, потерявшая своего капитана. А в конце прихожей, между спальней и кухней, расположилось пресловутое трюмо, очевидно, последняя мебель, которой воспользовался хозяин, и то не по назначению. Как и кровать, оно было выполнено в стиле барокко, являясь несокрушимым монументом памяти изготовившего его краснодеревщика, издалека протянувшего руку к жизни простого советского трудящегося.
   Что же получается? Если счесть рассказ Иконникова истиной, а у меня нет основания ему не верить, то тело партайгеноссе лежало параллельно прихожей и перпендикулярно входу в санузлы. Значит, старик явно не помышлял туда заходить.
   Входные двери оставались приоткрытыми. Наконец они распахнулись, впустив Бориса и классически похмельную физиономию здешнего домашнего слесаря, при знакомстве назвавшего себя Эдуардом - "можно просто Эдик", разрешил он. Бугаю было лет тридцать или около того. В руках он бережно сжимал выправленную задвижку, словно чек на получение похмелки.
   - Счас я ее, Андреич, в момент прихреначу.
   - Не надо, - прервал я благие намерения столярно-слесарного бога. - Я сам.
   И, выдрав из трясущихся рук щеколду, осторожно вставил шурупы в старые отверстия и кое-как закрепил ее под презрительную усмешку спеца.
   - Андреич, он лажу гонит, - авторитетно сообщил слесарь. - Ее раз пни - вылетит на хрен.
   - Эдинька, иди займись с хозяином утренней поправкой организма, потом ты мне понадобишься.
   Когда он радостно удалился, подталкивая Бориса на кухню, я открыл его сантехнический портфель и нашел то, что нужно, - моток крепких ниток. Привязав конец к кольцу задвижки, я вышел на площадку, захлопнул дверь и осторожно потянул за нитку. Задвижка с той стороны мягко вошла в запорную планку, а я оказался перед закрытой дверью.
   Тренькнул тихонько звонок, открылась дверь, и возбужденный Борис схватил меня за плечо.
   - Вот видите, можно закрыть снаружи? Я так и думал.
   - Можно, - согласился я, - только как отцепить и вытащить нитку потом, при закрытой двери? Ладно, у тебя альпинистов знакомых нет?
   - Вроде нет, геологи есть. Константин Иванович, чтобы завязать такой узел, не обязательно быть альпинистом. - Он тут же довольно сноровисто завязал его и, отдернув ленивый конец, мигом развязал. - Вы думаете, узел был именно такой?
   - Ничего я не думаю, - недовольно проворчал я, - единственное, что могу сказать: задвижку таким образом закрыть можно. Где старые замки?
   - У Эдика. Эдуард, иди сюда.
   Послышалось недовольное ворчание котяры, у которого отбирают мясо.
   - Чего?
   Ей-богу, сантехник-стервец закусывал балыком! Я пальцем поманил его.
   - Эдик, тебе не обязательно жрать севрюгу, все равно ведь не ощущаешь вкуса. Где старые замки?
   - Да они сломанные, я их выбросил. Хлам-то собирать. Ригели погнутые. Дрянь ржавая.
   По тому, как живописно Эдик говорил, я понял: темнит. Я потрепал его за ухо до треска, а когда он притворно запищал, ласково спросил:
   - Эдинька, где замки, которые ты снял с дверей квартиры дяди Бори?
   Стоя в позе наказанной цирковой болонки, он наконец правдиво, по-пионерски, ответил:
   - В соседнем доме, в третьей квартире один, а второй у мента. Да их же милиция смотрела, сказали, что отмычки не применялись.
   - Двоечник ты, Эдя, а еще балык жрешь. Какие замки были? - спросил я, отпуская его разбухшее ухо.
   - Да такие же точно, как эти. Я специально выбирал, чтоб лишний раз дверь не долбить. Точь-в-точь накладные, цилиндровые. А врезной - тот вообще не трогал, на него не было закрыто, он и остался целым.
   - Как были закрыты двери? Кто вскрывал?
   - Да я вскрывал. Сначала наружную, я ее фомкой отдавил сколько мог, потом монтажку вставил, потом еще одну, приналег, она затрещала, ну я ее и вывернул. Она только на защелку замка была закрыта, цепочка так просто висела, она и целая, глядите.
   Сварная на стыках, добротная вороненая цепочка действительно была не тронута.
   - Дальше.
   - Ну, то же самое и с другой дверью, только тут я не выворачивал, а саданул плечом, погнул ригель замка, а задвижку вообще изуродовал, планка в конец коридора прямо к упокойному отлетела. Ну и этот замок только защелкнут был, без проворотов...
   Наблюдательности сантехника я позавидовал.
   - Хорошо, Эдик, а ты-то вошел в квартиру?
   - Да, вот досюда. - Он показал расстояние метра два от входа. - Дальше меня менты не пустили.
   - Ты видел, как лежал труп?
   - Ну да.
   - Как?
   - Ну как... как? Лежал на спине.
   - Покажи, ложись так же.
   - Да ты что? Ладно... сейчас.
   Он покорно лег, чуть согнув вывернутую левую ногу в колене, а головой устроившись на бордюрчике основания трюмо.
   - Вот так он лежал, а лицо у него было - жуть, вот такое!
   Эдик вытаращил правый глаз, прикрыл левый, скривил рот и прикусил кончик языка.
   На секунду замер, давая мне время зафиксировать. Бориса передернуло.
   - Кончайте, пойдемте на кухню.
   Я же говорил, что этот "санузел" жрал балык, так оно и было. Прозрачные ломти осетрины лежали на разделочной доске, искромсанные равнодушной рукой.
   Сделав аккуратный бутерброд, я выпил протянутую Борисом водку, с наслаждением вдыхая копченость, спросил:
   - А скажи, Эдик, кровь под головой была?
   - Было немного, но не сильно.
   - Спасибо, ты свободен, закрепи только задвижку.
   - Это я в момент. - Разочарованный, он поплелся в переднюю, тяжело потрескивая паркетом.
   - Ну что же, Борис Андреевич, - переключил я внимание на хозяина, буду заниматься этим делом, если вы не передумали.
   Он отрицательно замотал головой.
   - Если вы не передумали, - повторил я, - и согласны помогать мне, ничего не скрывая.
   Кротов кивнул утвердительно, а к нам уже спешил Эдуард, проделавший работу в срок и на "отлично".
   - Борис Андреевич, налейте ему стаканчик. Пусть выпьет и оставит нас одних. Правда, Эдик?
   Но одуревшего мастера то ли гордость обуяла, то ли алкоголь взыграл. Он замахал кулаками, хрипло восклицая:
   - Ты, падла, ты кто такой, чтоб в чужом доме командовать? Да мы тебя с Андреичем сейчас!
   Он ухватил меня за волосы и потащил из кухни по коридору, явно к выходу и явно для того, чтобы выбросить вон. Изловчившись, я заехал ему локтем в солнечное сплетение, и, кажется, заехал удачно. Впрочем, раздумывать было некогда, и я поставил точку ребром ладони в основание его пустого черепа. Он отключился тут же. Раскинув в стороны длинные босые ноги и привалившись к стене, Эдик походил на праздничного индюка перед зажаркой.
   - Слушай-ка, Борис Андреевич, а кто тебе меня рекомендовал? поинтересовался я, любовно и нежно разглядывая свой локон, выдранный безжалостной рукой сантехника.
   - Яков Михайлович, знакомый отца.
   - Да, хорош рекомендатель. Еще не сидит? Да не волнуйся, очухается твой сантехник. Покажи-ка мне, где папаня хранил наследие проклятого царя.
   Борис кивнул и открыл стеклянную дверь в зал. Подойдя к книжному шкафу, он вытащил объемистый фолиант, протянул мне. Дорогой переплет тисненой кожи и медные накладные уголки приятной тяжестью легли в руки.
   Борис включил свет, и я заржал громко и откровенно, до слез, до колик. Золотым тиснением по нежно-белой телячьей коже было выдавлено: "Капитал", том 2", а вверху - "Карл Маркс". Старик явно не жаловался на отсутствие юмора.
   - Там задняя обложка полая, щель с внутренней стороны...
   - А старик у тебя хохмач был, удумал, надо же.
   - Это товарищ по работе ему подарил, специально для червонцев.
   - Что? Кто-то еще о них знал?
   - Конечно, после смерти мамы он особенно не скрывал. А вот она очень боялась, иногда по ночам не спала, отдать в фонд государства просила. Отец только посмеивался. Ну а после смерти мамы тут преферанс часто собирался, с работы двое мужиков и Валя, референт отца и...
   - Что - и?
   - Ну, его женщина, что ли.
   - Ну - и?
   - Ну и выпьют, бывало, понемногу. За вечер вчетвером от силы бутылку коньяку. Больше развлекались. В жмурки играли, в фанты. Еще одна приходила. Бывший секретарь отца, Нина. Красивая, стерва, она, по-моему, с ними со всеми... Я однажды поздно пришел, так она у меня в постели... голенькая. Я ее выпроводил, потом, правда, сожалел, но другого случая не представилось. "Куй железо, пока горячо". Не знаю, как остальные, но вот эти четверо знали о монетах точно. Отец им показывал. Один из них, Степан Ильич Князев, эту книжку-шкатулку и подарил, целевым, так сказать, назначением. Отец вообще любил такие подарки-безделушки. Весь этот фарфор - дареный.
   На серванте, на полках, в книжных шкафах - везде, где только можно, стояли, сидели, лежали тончайшей работы фарфоровые изделия: от крохотных, не более двух-трех сантиметров, собачек, обезьян, Чио-Чио-сан до крупных пастухов и пастушек. А на верхней крышке белого вычурного пианино важно сидел большущий английский бульдог, охраняя покой и благополучие кротовского дома.
   - Борис Андреевич, а когда эти люди последний раз были здесь?
   - Ну, по Валиным словам, как раз за шесть часов до кончины папы, на поминках матери. Сама-то она не пришла. - Он усмехнулся. - Моральный фактор сдержал.
   Щелкнули замки входных дверей. Я выглянул в прихожую. Эдуард удалился по-английски.
   - Ну и где я могу найти этих господ? - возвращаясь к прерванному разговору, поинтересовался я.
   - Посмотрим в его телефонной книжке. Так, вот Князев, а вот и Чистов. Но только здесь адреса не указаны, одни телефоны.
   - Пойдет, - согласился я и на это. - А как найти его девочек?
   - Ну, Валин телефон и адрес я знаю, приходилось бывать. А через нее и на Нину выйти недолго. Вам записать?
   Я согласился.
   - Борис, скажите, а вообще-то как у отца было со здоровьем?
   - Ну как? Гипертоник он был, это верно, но сильных приступов никогда не было.
   - Моя бабушка тоже умерла только один раз, и я...
   Резкий звонок не дал развить мою глубокую философскую мысль. Борис пошел открывать, а я обнаружил бар и, выбрав красивую бутылку с понятной на всех языках пометкой "40", извлек ее на свет. Налив в серебряный стаканчик, продегустировал. Оказалось, очень даже ничего. И я совсем было решился повторить, когда открылась дверь и хозяин втолкнул в комнату высокую загорелую девицу, обтянутую синими джинсами и такой же курткой. Она была бы красива, если б не какая-то запущенность физиономии и волос. Косметика отсутствовала, взамен нее нос покрывала белая шелуха обгоревшей кожи, а морщины от солнца явно старили девчонку.