Петров Михаил. Смерть догоняет смерть

   - Тебе стекляшка понравилась?
   - Хороший экземпляр.
   - Вот и делай все, чтобы он у тебя остался. До встречи. Погоди, котлетка твоя сильно заряжена?
   - На десятерых хватит.
   На нас зашикали, пришлось замолчать.
   Воистину "коготок увяз - всей птичке пропасть". Запомни это, сынок.
   В понедельник в два часа я был в условленном месте. В перегородку трижды отрывисто стукнули.
   - Курево есть? - спросил знакомый голос.
   - Конечно, держи.
   В щель я просунул пачку "Беломора".
   - Самвелыч?
   - Конечно, я, Миша.
   - Слушай внимательно. Сегодня же увольняйся.
   - Не отпустят.
   - Знаю, сразу не отпустят. Говорят, ты лучший специалист.
   - Говорят...
   - А иначе бы я с тобой не играл. Сразу не отпустят, знаю. Коси на потерю зрения. Ошибись пару раз. Из хорошего в плохого превратиться всегда легче, чем наоборот. Рано или поздно тебя уволят.
   - Но у меня контракт, я потеряю много денег. Да и зачем, помилуй, мне увольняться?
   - Слушай, ты, придурок! Не строй из себя целку. Порву. До горла. Понял, сука? Кумекай, Самвелыч, дело-то клевое, фарт к тебе сам просится. Короче, долго тут сидеть нельзя. Кишка вылезет, да и вертухаи сегодня сволочные. Когда тебя уволят, я узнаю. Сразу же поедешь в город и там снимешь хату. На десятый день жди меня на трассе, в пяти километрах от города. У большого кедра. Принесешь мне прикидку. Ксиву тебе все равно не достать, лучше не светись.
   - А если тебя не будет?
   - Придешь на следующее утро. И так всю неделю. Потом можешь канать на все четыре стороны.
   - Ты не боишься?
   - Чего?
   - Что я вовсе не появлюсь.
   - Нет, Самвелыч, это тебе надо бояться и пуще мамы родной беречь стекляшку. А если ты об этом забудешь, то тебе напомнят, но я не советую. Свою долю, половину кристалла, получишь, когда сделаешь два бриллианта.
   Сынок, мне стало не по себе. Своими руками разрезать чудо, уничтожить Подарок скупой природы. Будь ты проклята, человеческая сущность! Я спросил:
   - А вдруг ты вовсе не придешь?
   - Тогда жди меня через год, два, три, пять, десять. Приду. Выкинешь антраша, достану тебя из могилы.
   - Где гарантия, что ты не отправишь меня туда раньше?
   - Чудак, кто же мне обработает цацки? Все, до встречи...
   Через месяц, устав пересматривать мои отбраковки, меня действительно уволили, а уже 30 января я поджидал моего Мефистофеля, так втайне я назвал Михаила. В сорока метрах от трассы, укрывшись в ельнике, я мерз до сумерек, напялив на себя все возможное: и мои, и его вещи.
   Он явился на пятый день. Злой, но веселый. Отобрав у меня шубу, толкнул на снег.
   - Ну вот, Самвелыч, со свиданьицем! А ты боялся...
   - Как добрался, Миша?
   - По-всякому. Знает только сибирский зверь да тайга, а кто-то не узнает никогда.
   Он нехорошо засмеялся и вцепился молодыми зубами в протянутый мною шматок сала. Он был голоден, ел с остервенением.
   - Давно не кушал, Миша?
   - Пять суток. Когда ноги делали, "мясо" вертухаи подстрелили. Сам едва ушел.
   - Ты не один?
   - Я ж говорю, замочили его. А-а-а, да ты... - Он усмехнулся. - Замнем для ясности. Давай-ка я переброшусь в цивильное.
   Сынок, когда он переодевался, я увидел огромный тесак и понял, какое "мясо" сбежало с ним. Я содрогнулся, представив себе, как делю с ним страшную трапезу.
   - Хату снял?
   - Да, у одинокой старухи, на самой окраине города.
   - Быстро учишься. Сообразительный. Как стемнеет, пойдем. Насчет ксивы ничего не нюхал?
   - Нет. У меня кристалл, я боялся.
   - Верно, быстро ты постигаешь наши азы. Костерок бы наладить, да нельзя. Ладно, как-нибудь. Шамовка еще есть, курево?
   - Есть, Миша. Все есть.
   - Ты меня Мишей больше не зови. Вообще мы только что встретились. Зови пока Колей, а там что-нибудь придумаем.
   И придумали... Сынок, воистину, сатана, единожды явив тебе свою харю, уже не отвратит ее.
   По безлюдной трассе за час проходило не больше двух-трех машин и столько же саней. После обеда их стало и того меньше.
   Кто же, как не сатана, правил теми двумя людьми, которые остановили лошадь напротив нас? Они слезли размяться. Прыгали вокруг саней, отогреваясь. Старик и молодой парень.
   - И чего тебе дома не сидится? - ворчал старик, расстегивая штаны. Мать одна осталась, пожалел бы ее...
   - У ее ишо Танюха есть, - возразил парень, так же разрисовывая снег ярко-желтыми вензелями. - А я, глядишь, может, и в люди выйду. Нешто мне век чалдоном сидеть? Пойду, однако, по большому, до города рукой подать.
   Парень шел прямо на нас, на ходу расстегивая пуговицы. Укрывшись в ельнике, метрах в пяти присел. И тут же был убит тесаком.
   Клянусь Богом, сынок, я ничего не успел понять. Смотрел только, как Михаил выворачивает карманы бедного парнишки, который, наверное, тоже ничего понять не успел.
   - Господи, что же ты наделал! - только и сумел я сказать.
   Он ощерился, хищно, не по-людски, и показал мне красный еще нож. Прошипел гадюкой:
   - Тоже хочешь?
   Я умолк, потрясенный случившимся и безысходностью моей юдоли.
   - Ягорий! - между тем позвал старик. - Однако долгонько ты! Поторапливайся, смеркает уж.
   Убийца белкой взлетел на пихту.
   - Ягорий! - не унимался старик. - Будет тебе веревку-то тянуть. Чё молчишь? Оглох никак? Ягорий, ты чаво? Не молчи!
   Он явно насторожился. Михаил кашлянул, старик резко выдернул из розвальней одностволку.
   - Кто там шуткует? - тревожно понюхал воздух, раскачивая в нашу сторону стволом. - Я щас дошуткуюсь, картечью-то в лоб!
   Старик боялся и не знал, что делать. То ли бросить все и уехать, то ли идти к Ягорию, то ли просто ждать.
   - Танька-а-а! - жалобно позвал убийца. - Танька-а-а!
   Он был психолог, этот Мефистофель. Старик решительно побрел в сторону ельника.
   - Беги, - приказал мне Михаил. Увязая в снегу, я кинулся прочь, наверняка зная, что живым не уйти.
   - Стой! Убивец! - крикнул старик, заметив меня.
   Я невольно обернулся и последнее, что увидел, - огромную дырку ружейного дула. Ничком бросился в снег, закрыв руками голову и ожидая, когда она разлетится.
   - Не надоело в снегу лежать! Вставай, Самвелыч...
   - Ты... ты, Мишка... А дед?
   - На первом рандеву у твоего любимого Господа. С Ягоркой вместе. Так что отныне я Ягор, а официально Егор Иванович Унжаков".
   Я отшвырнул тетрадь и, дрожа от злости, уставился на Вартана.
   - Ну и сволочь же ты, Вартан сын Саркиса и рода Оганянов!
   - Как вы разговариваете?
   - С тобой и не так бы надо! Если бы ты, золотарь вонючий, рассказал мне все сразу и показал эту тетрадь, то, возможно, Ирина, бомж, Арик и твоя мать были бы живы!
   - Мама жива!
   - Уповай! Сиди здесь и не дергайся.
   - Как же мама?
   - Они ведь должны звонить.
   - Они не знают этого телефона.
   - Однако записку прислали, найдут и телефон. Только дверь никому не открывайте. Тетрадь я пока заберу. Может, понадобится.
   - Нет, нет, нет! Я не отдам.
   - Это уже не твоя компетенция. Четыре трупа есть, могут появиться еще.
   - Не отдам! - Он бросился на стол, закрывая животом тетрадь.
   - Да иди ты на... Больше я не ударю палец о палец. А ты сиди и жди, когда тебя и твою мамашу начнет потрошить Унжаков. Можешь сразу писать заявление в похоронное бюро.
   - Унжаков мертв, вы не дочитали записи.
   - Унжаков жив и проживает над магазином "Сапфир" в пятой квартире. Именно через его кладовку проникли в ваше хранилище.
   - Боже мой! Нет, этого не может быть, - залопотал Оганян, пытаясь скрыть заколотивший его озноб. - Нет, это ошибка... Путаница... Нет... Не верю... - Озноб перешел в икоту, тряпичным паяцем Вартан рухнул в кресло.
   - Прощайте, господин Оганян.
   - Не-е-ет, бе-ери-ите те-е-традь. Мми-и-ли-и-ция ззни-а-ать не-е до-о-лжна...
   - Посмотрим. А почему это вы вдруг стали так бояться милиции? Раньше вроде такого не прослеживалось...
   Судорожно икнув, Оганян затих, а в мои проспиртованные мозги острой иголкой ткнулась догадка.
   - Где алмаз?
   - Нет у меня алмаза!
   Крученым чертом он вылетел из кресла, сбил торшер и неожиданно с силой вцепился мне в глотку. Фактор внезапности сыграл свою роль, да и Гончаров, видимо, стал уже не тот. Руки мои захрустели, пытаясь оторвать от горла конечности гориллы, с виду казавшиеся такими музыкальными.
   Красноватый туман стал застилать мне глаза, медленной каруселью поплыла люстра. Нехорошо калечить заказчика, но мои ноги начали разъезжаться, и другого выхода у меня не было. Резко упав, с кувырком через спину, я отправил Оганяна по большой траектории, финишем которой была бетонная стена.
   Затем несколько минут просто сидел на полу, отдыхал, безразличный ко всему на свете. Хозяин лежал рядом, тоже в полной тишине и равнодушии. С трудом я повернул шею, успокаивая себя, что через полчаса будет еще хуже.
   Вартан скорчился на боку, доверчиво положив щеку на паркет. Левый глаз был прикрыт, из прорези правого светился зрачок.
   "Конец котенку, - устало подумал я, поднимаясь. - Свернул шею заказчику. Мило".
   Прикончив коньяк покойника, я уже хотел взяться за телефон, когда он вдруг сам заулюлюкал. Пришлось поднять трубку.
   - Высоко сижу, далеко гляжу. Кто это у тебя? Что за гость? - спросили на другом конце провода паскудным голосом.
   - Я.
   - Сам гостенок, значит? И кто ты такой?
   - А какое твое собачье дело?
   - Невежливый ты. Грубишь старшим, нехорошо. Шел бы ты домой, Гончаров, да и забыл бы всю эту историю. Дай-ка Вартана.
   - Он не может.
   - Ты скажи, что мамка привет ему передает. Очень хочет, чтобы мы с ним поговорили.
   - Не может он, нет его.
   - А где же он?
   - Здесь лежит.
   - Отчего ж не может, или ты разговор тянешь, засечь хочешь? Не надо, с автомата я. Так что пусть он трубочку возьмет.
   - Да не может он, мертвый.
   - Ха! Ха! И давно?
   - Минут десять как...
   - Ну и юморист ты, Гончаров, и кто же это предложил ему прогулку к праотцам?
   - Я, собственными руками.
   - Поздравляю!
   Раздался щелчок, затем короткие гудки. Я набрал номер Ефимова. Пискляво-высокомерный голос секретарши строго спросил, кто беспокоит и не может ли она сама разрешить мою проблему.
   - Давай шефа, овца. Скажи, Гончаров звонит.
   - Ах тот самый!
   Послышались щелчки переключений, наконец жирный полковничий голос:
   - Ты чего это девочке хамишь?
   - Товарищ полковник, я человека убил.
   - Звони в психушку или в наркодиспансер, там помогут, а мне некогда.
   - Я действительно убил.
   - Ну, и кого ты там?
   - Оганяна, вон рядом лежит. - Я бросил взгляд на бездыханное тело. Но оно дышало и чуть постанывало...
   - Извините, Алексей Николаевич, я пошутил.
   - Мудак!
   Шлепнулась трубка, коротко замяукал зуммер. Я повторил набор. Радостно ответила та же девка:
   - Гончаров? Очень приятно. Алексей Николаевич рекомендует вам поплотней закусывать и больше сюда не звонить.
   Я остался один, если не считать полудохлого Оганяна, который уже кряхтел, пытаясь подняться. Помогать ему у меня не было никакого желания. Что делать? Прежде всего обезопасить Ленку. Слишком свежа еще была в моей памяти та история, когда ташкентская наркобанда взяла ее в залог. Повтора не хотелось. Она ответила сразу.
   - Лена, только без паники.
   - Господи, что опять?
   - Никуда не высовывай носа. Сиди тихо и никого, никого, даже подруг, не впускай. Понятно?
   - Понятней некуда. Ты когда придешь?
   - Постараюсь поскорее. Пока!
   С минуты на минуту сюда явятся мальчики Унжакова, и тогда выбраться из этого дома согласно собственному желанию будет весьма сложновато. И сейчас-то опасно. Возможно, они уже поджидают. В окно, что выходило на сторону подъезда, я с сожалением разглядел белую "Волгу" и двоих скучающих парней. Они мне показались неприятными. Остается балкон. А куда девать этого миллиардера, уже сидящего на полу и тихонько гукающего? Тащить с собой? Риск и обуза.
   Мне нужно было срочно попасть в отдел. Обрисовать Ефимову всю ситуацию. Полный идиотизм! Я знаю, кто преступник, знаю, где его логово, знаю, как его захомутать, и вот сижу в полном бездействии. Более того, сижу как мышь в мышеловке, ожидая, когда Унжаков запустит в меня когти. А если верить рассказу оганяновского папаши, то человек он страшный. Права Ленка, открутят мне скоро шею. Может быть, уже сейчас.
   - Вартан, - поймал я вполне осмысленный взгляд ювелира. - Отдай алмаз. Пусть Унжаков заткнется. В конце концов, он не
   твой.
   - Нет. - Мутные глаза Оганяна сверкнули яростной сталью.
   - Пойми, он же зверь! Охотится за тобой давно. Ненавидит тебя люто.
   - Знаю, я это чувствовал с той самой минуты, когда мне передали алмаз от умершего отца.
   - Когда?
   - За год до открытия салона, вместе с тетрадью.
   - Кто передал?
   - Это неважно. Человек, все эти годы скрывавший отца, ныне тоже покойный.
   - Если ты вернешь кристалл, то есть вероятность, что они отпустят мать.
   - Вероятность ничтожна.
   - Но она есть!
   - Так чего ж вы сидите? Я, кажется, плачу вам деньги для того, чтобы вы защитили меня, а не сидели тут, читая нравоучения о сыновнем долге.
   - Хорошо, попытаюсь. Но представь, повяжем мы их. Будет суд. На суде он все выложит. Про отца, про алмаз. И один черт, тебе придется вернуть его государству.
   - О том, что бриллиант у меня, из живых знают трое: я, он и ты. Я буду молчать. Он тоже, в надежде заполучить его. Остаешься ты. Если будешь много говорить, не получишь ничего. Если спасешь маму, бриллиант и меня, получишь много, очень много. Гораздо больше первоначальной суммы.
   - Хорошо. Я попробую. Мне нужны деньги.
   - Зачем и сколько?
   - Зачем, отчитаюсь потом, а сколько? Миллионов двадцать.
   - Это очень много. У меня столько с собою нет. Есть немного долларов. Считайте.
   Он вытряхнул карманы. Набралось не густо, десять с половиной миллионов. Но для начала хватит.
   - Я ухожу!
   - Что делать мне?
   - Отвечать на все звонки. Дверь не открывать. Разговаривать доброжелательно, но не открывать. Все переговоры по телефону. Скоро тебя будут проверять. Отвечай, что жив-здоров, но нужная вещь может прибыть только послезавтра. Поставь условие, прежде всего: разговор с матерью. Ну, пока, даст Бог - свидимся. Я открыл балконную дверь.
   - Куда вы? Гончаров...
   - Все, засохни и не мешай.
   Четвертый этаж. Не то чтобы я боюсь высоты, нет. Просто восторга у меня она не вызывает. Летчикам или монтажникам я не завидовал никогда.
   Оптимальным вариантом была правая лоджия, через нее я попал бы в соседний подъезд, но из этой квартиры слышался ребячий смех, нарушать который не входило в мои планы. Оставалась левая сторона. Я громко постучал в шиферную перегородку, но ответа не получил. Будь что будет!
   В квартире Оганяна звонили в дверь, когда я, закрыв глаза, не глядя вниз, перелезал на соседнюю лоджию. Балконная дверь оказалась приоткрытой, а из глубины квартиры раздавались громкие голоса. Я замер, соображая, под каким соусом преподнести свою персону без паники.
   Прислушавшись, понял, что голоса принадлежат двум пьяным в дым мужикам.
   Причем в их диалоге очень живо и органично присутствовал музыкальный жаргон и колоритный солдатский мат. Это вселило надежду и придало уверенности. Осторожно я прошел через спальню, очутился в коридоре. Беседа велась на кухне, причем в чисто русском ключе - оппоненты спорили каждый сам с собой, совершенно не слушая противную сторону.
   Входная дверь была рядом, но рисковать я не стал. Два накладных замка. Пока буду открывать, меня заметят, а на площадке кто-то звонит в оганяновскую дверь. Эти двое поднимут скандал, меня выкинут, а те, что на лестничной клетке, сразу поймут, что к чему. Нет, действовать надо было только официально.
   - Ну чё, лабухи, наливай! - потребовал я, входя на кухню.
   За столом сидели два человека. Один - в зеленых трусах и в кителе с погонами прапорщика, другой - офицер, трусы у него были в горошек, а на погонах четыре звездочки. Лира в петлицах выдавала пристрастие к музыке. И то, набряцались они классно.
   - А-а... Заходи... Давно тебя ждем... - Капитан с трудом повернул коленвал языка.
   - Кидай верзуху, - одобрил его прапорщик и попытался придвинуть мне табурет. Это было его большой ошибкой - не удержавшись, он упал, пропахал носом по полу, попытался встать и уснул.
   - Леха, - потянулся ко мне капитан, - какой вчера был жмур! "Лимон" на четверых. Каждый бы день такие клевые башли. Наливай...
   - Сейчас сбегаю, хорошей принесу, от этой тошнит.
   - Меня тоже... Теперь убедился?.. Я не вру, извини, Серега!
   Да, он действительно не врал. Я увидел это сразу, а Серега убедится позже, когда проснется.
   - Видишь, капитан, какую гадость вы пьете? Сейчас "Кремлевскую" принесу, жди. Не усни.
   - Жду, не усну.
   - Я твою шинель возьму? В куртке холодновато.
   - Все бери!
   На межэтажной площадке курили два мордоворота. У одного из-за пазухи торчала антенна рации. Я вызвал лифт.
   - Товарищ капитан, разрешите обратиться? - подкатился один из них.
   - Разрешаю.
   - Ваш сосед с семьей живет или холостяк?
   - Без понятия. Вообще очень редко его вижу.
   Подошла кабина, я с облегчением прервал опасный разговор.
   Белая "Волга" стояла там же; 21-46, на всякий случай отметил я и подошел к "шестерке", за рулем которой дремал водитель.
   - Мужик, подбрось до Ленинского РОВД!
   Он внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак согласия. Личность мне показалась неуловимо знакомой.
   Я бухнулся на переднее сиденье и попробовал придумать, с чего начинать.
   Первым делом надо попытаться взять тех двоих мордоворотов, что уселись догами возле вартановской двери. Стоп! Догами у вартановской двери. У Вартана не дог, а сенбернар. Собака хоть и добрая, но не настолько, чтобы позволять чужим хозяйничать и бесчинствовать в доме. А может быть, его убили?
   Водитель настойчиво теребил меня за плечо. В недоумении я глянул на него. Знаками, жестами он предлагал мне пристегнуть ремень.
   - Немой, что ли? - непроизвольно вырвалось у меня, и он согласно замычал, закивал красивой головой с перебитым носом.
   Так на чем я остановился? Ага, во-первых, попытаться взять двоих мордоворотов возле вартановской квартиры, хотя толку от них будет немного. Наверняка это просто разовые наемники, предназначенные выполнить определенную часть работы. Что это?
   - Стой, куда мы едем? Остановись, болван!
   А он и без того, заскочив в узкий глухой переулок, осадил "жигуленка". Я попытался отстегнуть ремень безопасности, но замок не работал. Мужик же тем временем вышел из машины.
   - Ты, брат Гончаров, видеть меня хотел, любуйся. Вот он я. Сам из себя, Унжаков Георгий Иванович.
   - Или Барановский Михаил Иванович, - совершенно напрасно съязвил я.
   Он пошел пятнами и схватился за сердце. Я судорожно искал ручку дверцы, но найти не мог. Ее не было. Тем временем Унжаков пришел в себя.
   - Зря ты это сказал, паря. И зря ты об этом узнал. Думал с тобой полюбовно разойтись, но теперь не получится. С таким грузом трудно тебе. На дно потащит. И меня прихватишь. Как бы тебя лучше... И чтоб не мучился.
   - Сука ты старая, каннибал!
   У меня начиналась истерика. Изогнувшись до судороги, я ногами вышиб лобовое стекло и заорал истошно, жалуясь глухим грязно-желтым стенам рокового для меня тупика. Он вытащил газовый баллончик, закрыл перебитый нос платком и, словно таракана, тщательно меня обработал. Я и дернулся тараканом... Дернулся и затих, перекрученный невыносимой болью. Она взорвалась где-то глубоко в мозгах, парализовала волю, координацию и зрение.
   Трудно сказать, сколько времени я пробыл в этом омерзительном состоянии. Одно было ясно. Умело связанный, я был втиснут между сиденьями "жигуленка" и лежал кверху задницей.
   Я заворочался, пытаясь повернуться и рассмотреть водителя.
   - Очухался, орёлик? Не трепыхайся, не трепыхайся, - осклабился Барановский в зеркале заднего вида. - Скоро уже. Не удалось тебя там, в тупичке, замочить. Ширялы подкатили, шабаш устроили. Они-то за три косяка и помогли мне автомобиль починить. Сейчас, недалеко здесь. "Капитан, капитан, улыбнитесь..." Тетрадку я у тебя конфисковал, не обессудь, да и зачем она тебе на том свете? А мне память о тревожной моей молодости, о "друзьях, товарищах". Чего молчишь-то? Жизни радоваться надо! Ха, ее у тебя немного осталось. Ты забирайся на сиденье-то, устраивайся удобнее. Болит, наверное, все? Спирт будешь? Хороший, с чифирем. Взбодрит.
   - Барановский, отпусти меня.
   - Ха! Веселый ты парень. Отпустить, чтобы ты сдал меня первому встречному легавому?
   - Я буду молчать!
   - Возможно, я бы тебе поверил, но в деле играет бриллиант, а он веры и обещаний не терпит. Вляпался ты, парень. Но ведь не мамка велела...
   - Долго нам еще?
   - А куда тебе торопиться?
   - Останови, хочу по-маленькому.
   - Нельзя, трасса, орать начнешь, людям беспокойство причинишь, мне нервно будет. Мочись на капитанскую шинель. Все равно выкидывать. "Я сказал, капитан, никогда ты не будешь майором... Он заплакал тогда, он спросил про отца..." У тебя отец есть, а, Гончаров?
   "Начинаются зековские душещипательные беседы", - подумал я, краем глаза примечая извилины дороги, проводя в уме рекогносцировку. Местность была незнакомая, но типичная для нашей области.
   - Нет у меня отца. Где мы едем?
   - Сейчас будет Коровино, потом Быково.
   - А потом Телятине.
   - Нет, дальше Глазково, а там и дачи недалеко. Вот и у меня отца нет. Замерз в блокаду, с матерью вместе.
   - Им крупно повезло. Их счастье. Лучше околеть в неведении, что тобою рожден такой монстр. Повезло им с блокадой.
   Тормознув, он резко прижался к грязной, обледеневшей обочине. Обернувшись, белый и неистовый, завизжал:
   - Паскуда! Что ты знаешь о блокаде? Что ты знаешь о Ленинграде, легавка сопливая? А ты знаешь, как пронзительно, в самое сердце, сверлят фугасы? А ты знаешь, как умирающая от голода мать за полчаса до смерти отдает шестилетнему пацану самое большое богатство, какое у нее было, тощую кошачью лапку? Может быть, ты видел, как на рынке избивали его отца, первую скрипку Ленинградского симфонического?..
   Он умер дома. Замерз, привалившись спиной к стене, так и не тронув, не откусив ни кусочка от уворованного им хлеба. Так и прожил я всю зиму с отцом и матерью смотрителем домашнего пантеона. С утра уходил на рынок, сначала - продавать то немногое, что осталось, потом стал побираться, а затем и воровать. Били нещадно. Били, чтобы убить. По сей день удивляюсь, почему им это не удалось.
   К вечеру я приходил домой, разговаривал с родителями. Но сначала я менял мизансцены. Они стали такими легкими, что я без труда таскал их с места на место. Мать умерла лежа, поэтому я всегда старался или положить ее, или поставить в угол. Помню, ставить было трудно. Она скользила и могла упасть, я подпирал ее то телом отца, то ставил под ноги два тяжелых утюга. Знаешь, Гончаров, тогда были такие тяжелые утюги, их надо было заправлять углем.
   Потом я садился рядом и начинались наши долгие разговоры. "Папа, говорил я, - ты не бойся, я обязательно буду великим пианистом. Это ничего, что мы сожгли рояль. Я вырасту большим, заработаю много денег и куплю еще лучше, большой-большой, как у дяди Славы". - "Я верю тебе, Миша, - отвечал отец, - ты будешь великим, только начинать нужно с гамм". - "Мамочка, гладил я ледяное лицо матери, - потерпи, я убью всех фашистов и буду так же хорошо, как ты, играть на рояле". - "Я знаю об этом, Мика, - отвечала мать, - только начинать нужно с гамм".
   С гамм я и начал. Воровать на рынке - это нечто само собой разумеющееся. За это били, иногда убивали, но ты оставался членом этого нищего, замерзшего, но гордого блокадного города. А вот когда ты переходил некую грань, становился мародером или людоедом, тут уже в силу вступали иные законы, ты становился изгоем. В шесть лет я им и стал.
   По нужде выходили прямо на лестничную площадку, оттого она была скользкая, как каток, да в придачу с переломанными перилами. Несколько дней мне не везло, не удавалось добыть ни дров, ни еды. Я знал, если сегодня ничего не съем, то завтра уже не встану. С трудом вышел из квартиры, стараясь унять голодную дрожь и не поскользнуться на обледенелых ступенях. Навстречу мне поднималась соседка сверху, а в руках у нее был мешочек с пищей. Другого тогда не носили. Я молча протянул руку, а она назвала меня выблядком недорезанного жида. Хотя, как теперь знаю, отец мой был из бедных русских дворян. Это меня взбесило, тем более я помнил, что до войны мама всегда давала ей денег. Я толкнул ее. Просто от злости, мало думая о последствиях и возможной выгоде. От неожиданности она отшатнулась, потеряла равновесие и, стараясь его сохранить, поскользнулась, полетела через переломанные перила в лестничный колодец с четвертого этажа, а это метров десять. Когда я подошел, она уже не дергалась. Ее голова и мешочек лопнули. Поэтому пшено было вперемешку с кровью и мозгами. Я быстро сгреб трофей, мало думая, что состоялся мой первый урок в освоении будущей профессии.
   Через месяц, в шесть лет, несостоявшийся пианист стал опытным и хитрым шакалом-убийцей.
   На рынке я выслеживал жертву поизможденней, по своим силам, но так, чтобы было что взять. Провожал ее до подъезда, потом обгонял и забирался на третий этаж. Если было ниже, не связывался. Не хотел рисковать. На площадке садился и поджидал добычу, опустив голову. Когда жертва приближалась ко мне на удобное расстояние, я резко вскакивал и толкал ее. Обычно она ударялась головой о ступеньки и умирала молча. Я забирал трофеи и скрывался. Несколько раз попадался. Помню дряхлого, но вдруг оказавшегося жилистым, старика. Он успел одной рукой ухватиться за перила, а другой схватил меня за шиворот. Долго тогда смотрел мне в глаза, а потом сказал: "Если, не дай Бог, выживешь, станешь страшным человеком..."