Страница:
– Это что такое?!
– Окно, в которое я смотрю на солнце.
Мать недоверчиво покосилась на раму, выкрашенную голубой краской, но сказала:
– Я ничего подобного не вижу.
– А я вижу!
– Где?
Ириша ткнула себя пальцем в висок:
– Здесь!
– Но во дворе – дерево, качели, скамейка. Посмотри!
– Сама смотри, если тебе не надоело каждый день видеть одно и то же.
В школе за рисунок Ира получила двойку.
– Ну, кто прав? – ехидно спросила мама, не блиставшая педагогическими талантами.
Дочь обиделась:
– Наш учитель, как и ты, ничего не понимает! И вообще, мне не нравится рисовать.
– А что тебе нравится?
– Дружить.
Действительно, друзей у Иры появилась масса, и всем она старалась помочь. Ее любили не только за доброту, но за верность и легкость характера. А разбираться со школьными заданиями приходилось отцу. Девочку такой вариант устраивал вполне: вместо крикливой безалаберной мамы, которой всегда некогда, на помощь приходил добрый внимательный отец, он не ругал, а только журил. Впрочем, любила Ира обоих родителей одинаково, они представлялись ей единым целым – надежным, теплым и родным.
Между тем страстная взаимная любовь супругов незримо шла на убыль. Из-за шкафа все реже раздавались звуки бурных эмоций и горячий шепот. Санжар стал поздно приходить домой, ссылаясь на срочные дела, которые якобы не вмещались в рабочий день, часто ездил в командировки. Лариса почувствовала неладное, но прямых доказательств измены мужа не находила. Жизнь продолжалась без потрясений, а перемены случались только приятные.
Через два года молодой, подающий надежды специалист Министерства черной металлургии Санжар Исагалиев переехал в прекрасную трехкомнатную квартиру в правительственном доме на Фрунзенской набережной. Получил он ее, конечно, не за служебное рвение, а потому, что на той же лестничной площадке поселился прибывший из Казахстана Шакен Ахметович. В 1964 году партийная верхушка отстранила-таки Хрущева от власти, и Исагалиева, как и следовало ожидать, отправили на пенсию: власти критику не прощают, хотя своих не сдают – изгнанника проводили с почетом, в соответствии с заявленным желанием определили на жительство в Москву и снабдили всеми льготами, положенными действующим чинам такого ранга.
Больше всех возвращению драгоценной мамы Раи и обожаемого Аташки радовалась Иринка. Все трое бросились друг к другу, целовались бессчетно и долго стояли обнявшись, пока тепло тел не согрело сердца, которые забились в унисон, словно обрели наконец свой природный ритм.
Вместе с отцом и матерью поселился непутевый средний сын Ермухан, страдавший запоями, и четверо его детей от разных жен. Здесь проводил время после детского сада одногодок Ирины – сын старшего дяди Джанибека, пока его жена, окончив работу, не забирала мальчика домой. Ревнивая внучка уводила деда на длительные прогулки по городу. Они ходили в зоопарк, в цирк, в музеи, любопытные ко всему новому, необычному. Другие внуки часто увязывались за ними, но быстро уставали, и тогда Ира наслаждалась обществом Аташки единолично.
Просторная московская квартира старших Исагалиевых сделалась проходным двором для неисчислимых близких и дальних родственников, знакомых, а также знакомых этих знакомых из Казахстана. Иных Раушан видела впервые, но отказать соплеменникам в приюте и еде считалось дурным тоном, а Апа отличалась справедливостью и добротой. На кухне всегда кипели объемные кастрюли с бешбармаком, в узорчатых пиалах дымилась наваристая сорпа, посыпанная душистой зеленью, вздуваясь, шкворчали в обильном жиру квадраты баурсака, кабырга распространяла запах чеснока и тушеной редьки, а в холодильнике мариновалась порубленная на куски утка, ожидавшая, пока ее сварят в пиве.
Дома Ира постоянно крутилась на кухне возле мамы Раи и заодно постигала секреты национальной кулинарии. Это ей было интереснее арифметических задачек и упражнений по русскому языку. Другие дети предпочитали играть в комнатах, оставляя бабушку в безраздельном владении любимой внучки, чему обе только радовались.
– Ты мое солнышко, айналаин! – повторяла Раушан, сжимая в объятиях сильно подросшую девочку. – Высокая будешь и какая красивая! Волосы наши, густые, как покрывало!
– Мама, я так тебя люблю! – говорила Иришка, повисая на крепкой шее бабушки. – И буду любить до самой смерти!
– Ладно, ладно. Что такое болтаешь? Мы еще поживем!
Это были последние безоблачные дни детства, которое кончилось для Ирины слишком рано. Когда ей было десять, родители разошлись.
3
4
– Окно, в которое я смотрю на солнце.
Мать недоверчиво покосилась на раму, выкрашенную голубой краской, но сказала:
– Я ничего подобного не вижу.
– А я вижу!
– Где?
Ириша ткнула себя пальцем в висок:
– Здесь!
– Но во дворе – дерево, качели, скамейка. Посмотри!
– Сама смотри, если тебе не надоело каждый день видеть одно и то же.
В школе за рисунок Ира получила двойку.
– Ну, кто прав? – ехидно спросила мама, не блиставшая педагогическими талантами.
Дочь обиделась:
– Наш учитель, как и ты, ничего не понимает! И вообще, мне не нравится рисовать.
– А что тебе нравится?
– Дружить.
Действительно, друзей у Иры появилась масса, и всем она старалась помочь. Ее любили не только за доброту, но за верность и легкость характера. А разбираться со школьными заданиями приходилось отцу. Девочку такой вариант устраивал вполне: вместо крикливой безалаберной мамы, которой всегда некогда, на помощь приходил добрый внимательный отец, он не ругал, а только журил. Впрочем, любила Ира обоих родителей одинаково, они представлялись ей единым целым – надежным, теплым и родным.
Между тем страстная взаимная любовь супругов незримо шла на убыль. Из-за шкафа все реже раздавались звуки бурных эмоций и горячий шепот. Санжар стал поздно приходить домой, ссылаясь на срочные дела, которые якобы не вмещались в рабочий день, часто ездил в командировки. Лариса почувствовала неладное, но прямых доказательств измены мужа не находила. Жизнь продолжалась без потрясений, а перемены случались только приятные.
Через два года молодой, подающий надежды специалист Министерства черной металлургии Санжар Исагалиев переехал в прекрасную трехкомнатную квартиру в правительственном доме на Фрунзенской набережной. Получил он ее, конечно, не за служебное рвение, а потому, что на той же лестничной площадке поселился прибывший из Казахстана Шакен Ахметович. В 1964 году партийная верхушка отстранила-таки Хрущева от власти, и Исагалиева, как и следовало ожидать, отправили на пенсию: власти критику не прощают, хотя своих не сдают – изгнанника проводили с почетом, в соответствии с заявленным желанием определили на жительство в Москву и снабдили всеми льготами, положенными действующим чинам такого ранга.
Больше всех возвращению драгоценной мамы Раи и обожаемого Аташки радовалась Иринка. Все трое бросились друг к другу, целовались бессчетно и долго стояли обнявшись, пока тепло тел не согрело сердца, которые забились в унисон, словно обрели наконец свой природный ритм.
Вместе с отцом и матерью поселился непутевый средний сын Ермухан, страдавший запоями, и четверо его детей от разных жен. Здесь проводил время после детского сада одногодок Ирины – сын старшего дяди Джанибека, пока его жена, окончив работу, не забирала мальчика домой. Ревнивая внучка уводила деда на длительные прогулки по городу. Они ходили в зоопарк, в цирк, в музеи, любопытные ко всему новому, необычному. Другие внуки часто увязывались за ними, но быстро уставали, и тогда Ира наслаждалась обществом Аташки единолично.
Просторная московская квартира старших Исагалиевых сделалась проходным двором для неисчислимых близких и дальних родственников, знакомых, а также знакомых этих знакомых из Казахстана. Иных Раушан видела впервые, но отказать соплеменникам в приюте и еде считалось дурным тоном, а Апа отличалась справедливостью и добротой. На кухне всегда кипели объемные кастрюли с бешбармаком, в узорчатых пиалах дымилась наваристая сорпа, посыпанная душистой зеленью, вздуваясь, шкворчали в обильном жиру квадраты баурсака, кабырга распространяла запах чеснока и тушеной редьки, а в холодильнике мариновалась порубленная на куски утка, ожидавшая, пока ее сварят в пиве.
Дома Ира постоянно крутилась на кухне возле мамы Раи и заодно постигала секреты национальной кулинарии. Это ей было интереснее арифметических задачек и упражнений по русскому языку. Другие дети предпочитали играть в комнатах, оставляя бабушку в безраздельном владении любимой внучки, чему обе только радовались.
– Ты мое солнышко, айналаин! – повторяла Раушан, сжимая в объятиях сильно подросшую девочку. – Высокая будешь и какая красивая! Волосы наши, густые, как покрывало!
– Мама, я так тебя люблю! – говорила Иришка, повисая на крепкой шее бабушки. – И буду любить до самой смерти!
– Ладно, ладно. Что такое болтаешь? Мы еще поживем!
Это были последние безоблачные дни детства, которое кончилось для Ирины слишком рано. Когда ей было десять, родители разошлись.
3
Санжар – человек интеллекта выше среднего, характера твердого, потому решения, тем более важные, продумывал тщательно. Пылкая юношеская любовь к красивой девушке, старше его на несколько лет, так и не перешла в ровное супружеское чувство. Он понимал, почему, и своей вины в том не усматривал. Справедливости ради, засчитал в пользу Ларисы одно очко: в роду Исагалиевых все мужчины женились не менее двух раз, единственной женщины им было мало. Многовековые обычаи крепко впитались в кровь, вросли в память и уходят не так быстро, как меняется общественный строй.
Нынешняя избранница Ольга, которая ему, тридцатилетнему, пришлась по нраву, работала в том же министерстве экономистом, жила в коммуналке с пятилетней дочерью и никогда не была замужем. Однако Санжар знал четко, что именно эта женщина ему нужна, и собирался создать с ней новую семью. Одно тревожило – он любил Иришку, а девочке положено оставаться с матерью. Оля мягкая, разумная, во всем с ним согласная, не станет препятствовать общению с родной дочерью, только поймет ли и простит ли отца десятилетний ребенок? Но и дальше изображать видимость ушедшего согласия и благополучия ему претило. Надо кончать эту канитель. На днях он объявит о своем решении. Лариса развод даст беспрепятственно – гордость в ней сильнее рассудка. Взбалмошная, но ранимая, и никогда не покажет, что больно.
Санжару стало ее жаль – ведь когда-то они были очень счастливы, и Лариса все еще любит его, это он знал. Не знал другого: жена уже проведала о новой пассии мужа, даже ходила на нее посмотреть да не смогла взять в толк, чем же эта лучше? По всем статьям не выдерживает сравнения! В обманутой душе любовь переплавлялась в злую обиду – зачем ей случилось полюбить коварного восточного мужчину? Но он ошибается, если думает, что победа на его стороне. Брошенной женщиной она не будет никогда!
Лариса перебрала в уме всех своих поклонников, взвешивая их достоинства и недостатки на весах женского опыта, и однозначно остановилась на Ленечке, тем более он ей нравился, они даже целовались несколько раз. Талантливый, непьющий, трудолюбивый, неплохо зарабатывающий. Со всеми-то он знаком, и с ним все в хороших отношениях. Умелец доставать и комбинировать, везде находить выгоду. Спокойный, ничем не примечательный внешне, живет с мамой, женат не был, готов целовать подошвы ее туфель и беспрекословно подчиняться прихотям. К сожалению, еврей. В нашем отечестве любая другая национальность предпочтительнее, но личное и общественное не всегда совпадают. Так. Значит, это будет он, Леонид Григорьевич Ривкин. Лариса позвонила и велела ему прийти.
– Ларочка, а не поздно? Уже десятый час. Что скажет твой муж?
– А вот мы и послушаем. И захвати, пожалуйста, пижаму.
– У меня нет. Только халат.
– Ну, тогда халат. Пижаму купим потом. Я жду.
Журналист понял, что назревает скандал, в эпицентре которого ему суждено оказаться, но увильнуть не посмел.
Санжар вернулся домой поздно. Открыв дверь своим ключом, он прежде всего увидел в коридоре огромный чемодан, привезенный еще из Темиртау. В кухне мирно, как два голубка, пили чай с пирожными Лариса и незнакомый мелкий брюнет в банном халате. Иришка не спала, сидела рядом с матерью, крепко обхватив ее руками за талию.
– Ах, наконец, – сказала Лариса мужу почти нежно. – Мы не ложимся, ждем тебя. Дело в том, что я подаю на развод. Считаю непорядочным обманывать тебя дальше: познакомься – Леня, мой любовник.
Халат дернулся, чернявый приоткрыл было рот, но Лариса посмотрела на него укоризненно, и он замер. Санжар вынужден был признаться, что недооценил сметку супруги. Осталось возмутиться:
– Без стыда, при ребенке!
– Чья бы корова мычала, – спокойно откликнулась Лариса. – А ребенок все равно ничего не понимает.
Ира действительно не понимала. Она всегда видела, как родители любят друг друга, и вдруг ее теплый мир рушился по неизвестной причине.
– Папа, – голосок у дочери дрожал, – это правда, что у тебя есть другая дочь и ты меня больше не любишь?
Брошенный муж скрипнул зубами: и тут успела! Ответил, пристально глядя в лихорадочно блестевшие глаза ребенка:
– Я тебя люблю и буду любить всегда. Запомни. Вот мой телефон. – Он вырвал листок из записной книжки. – Я всегда готов прийти тебе на помощь.
Девочка бросилась к отцу. Она долго сдерживалась и теперь плакала навзрыд.
– Папа, не уходи! Мне не нравится этот чужой дядька! Останься!
Он поднял дочь на руки – легкая, как перышко синей птицы. Беззащитная. Детские слезы капали ему на лицо.
– Тихо, тихо, – властно произнес Санжар. – Сейчас я не могу, но мы скоро увидимся.
Он с трудом оторвал от себя детские руки и, подхватив чемодан с вещами, шагнул за дверь к новым семейным радостям.
В ту ночь Ира долго не спала. Она тяжело переживала свою первую катастрофу, которая, возможно, дала толчок всем последующим. Мир ее семьи, дом ее родителей рухнули в одночасье, и девочка больше не чувствовала себя защищенной и счастливой. Она любила маму и любила папу, но мама и папа больше не любили друг друга, и теперь ей придется жить с этим противным отчимом. Равновесие нарушилось. Почему никто не спросил, сможет ли она это вынести? Бессильная что-либо изменить, Ира только плакала. Картины, одна печальнее другой, теснились в пылающем воображении. К тому времени она уже прочла «Гамлета», и ей мерещилось, как в ухо спящего маминого мужа скатываются шарики ртути, давно собранной из разбитых градусников, а затем она сама выпивает остальное и умирает. В гробу тесно, и цветы белые, а не красные, как ей хотелось бы, к тому же они сильно пахнут, и она начинает задыхаться. Мама с папой плачут, обнимаются и целуются, а это самое главное. Однако ощущение несчастья почему-то не проходило.
В школе Ира ничего не сказала даже лучшей подруге, смеялась и озорничала по-прежнему, только с тех пор ее начали мучить приступы астмы. Мама водила девочку по врачам, которые, так и не найдя причины, сказали стандартную фразу, скрывающую бессилие медицины: на нервной почве. «Однако! – удивилась Лариса. – Какие нервы у десятилетнего ребенка?» Она всегда подозревала, что советские эскулапы – беспомощны, поэтому уже несколько раз ездила лечить воспаление желчного пузыря на воды в Чехословакию – сын Исагалиева легко доставал путевки. Но в данной ситуации она могла лишь купить дочери специальный аэрозоль, чтобы купировать приступы удушья.
Все это было ужасно некстати, поскольку Лариса занялась разменом жилплощади, а дело это требует времени и нервов. Санжар соглашался на любой вариант, и ей удалось за огромную престижную квартиру получить для себя небольшую трехкомнатную, на любимом Арбате. Дом дореволюционный, переживший перепланировку. В туалет можно было попасть только через треугольную ванную, имелись спальня с половиной окна, гостиная – с другой половинкой, где спала дочь, и кабинет, в котором неутомимый Леня день и ночь выстукивал на машинке свои статьи. Ларису квартира устраивала, Иришку нет – до мамы Раи и Аташки далеко, – но ее никто не спрашивал. Санжару в результате обмена досталась комната в коммуналке. Он присоединил к комнате жены и получил малогабаритную однокомнатную квартиру в спальном районе. Как только новая семья отца обустроилась, Ира решила перебраться к ним жить. Мама ее предала и больше не любит, чужой дядька ходит за мамой по пятам, обнимает и целует. Смотреть на них тошно.
Девочка тайком положила в портфель ночную рубашку и после школы поехала на метро в Черемушки. Ее встретили хорошо, но без восторгов: в комнате негде повернуться, а у беременной папиной жены своих дел хватало по горло. На ночь Ире поставили раскладушку в кухне, возле холодильника, в котором все время урчало, как в голодном животе, а выключаясь, он подпрыгивал, словно в лихорадке, и будил Иру. Впрочем, она и так почти не спала, все думала. Утром, поев на завтрак манной каши, категорически отвергаемой дома, сказала «большое спасибо» и отправилась в школу, а оттуда обратно к маме. Санжар предупредил Ларису по телефону, и та сделала вид, что ничего особенного не случилось, хотя тоже не спала ночь, замучив Леню вопросами, на которые он не знал ответа.
С тех пор Ирина появлялась в Черемушках изредка и ночевать не оставалась. Поговорит на кухне с папой, поиграет с новорожденным сводным братцем – и домой. Мама не запрещала, но и не одобряла этих посещений, ворчала:
– Почему ты тянешься к мужчине, поверяешь ему свои тайны? Для этого есть мать.
Впрочем, Лариса старалась подавить обиду. Она осталась без любимого мужа, а Ира без отца, и боль потери их сблизила. Лариса почувствовала если не ответственность, то несколько запоздалую, но уже вполне созревшую любовь к дочери.
А вот Леня заявлял жене открыто:
– Девочка отбирает у меня твое внимание и любовь.
– Подумай, что ты несешь? Сразу видно, что у тебя никогда не было детей!
– Роди, я не возражаю.
– Еще чего! С одной бы разобраться. Учится плохо, шалит, допоздна гоняет с друзьями по дворам. Хотя, возможно, потому и уход отца пережила легко – я опасалась, она станет закрытой, подавленной. Обошлось.
Лариса глубоко заблуждалась. После развода родителей Ирина так и не обрела душевного равновесия и существовала как бы в двух ипостасях. Одна – внешняя, которую видели все, и другая, сокровенная, скрытая глубоко в сердце. Эта двойственность сохранится на всю жизнь и станет причиной неустойчивости настроения, неожиданных переходов от радости к тоске, от восторга к сомнениям. Общительная и жизнерадостная днем, Ира тайком плакала по ночам, по-прежнему носила в портфеле пузырек с ртутью и хотела умереть. Учиться стала еще хуже. В дневнике теперь стояли одни двойки. Папа помочь не мог, Лене – так фамильярно Ира обращалась к отчиму, отказавшись называть его «дядей», – совать нос в свои дела она не позволяла. Не желая огорчать маму, девочка завела второй, ложный, дневник для дома, а в настоящем виртуозно подделывала мамину подпись. Учительница неоднократно вызывала родителей в школу, но Ира говорила, что мама болеет, а папа уехал за границу. Многочисленные открытки, которые приходили от директора, она выбрасывала, научившись открывать замок почтового ящика булавкой. В конце концов классный руководитель понял, что если Исагалиева не исправится, то останется на второй год, и сам отправился домой к нерадивой ученице. Обман раскрылся.
Лариса была настолько поражена и убита, что даже не ругалась, журналист пытался возмущаться и что-то произнес насчет «ремня», но она велела ему заткнуться, а Ира, не зная, куда деться от стыда, пошла в ванную резать себе вены. Увидев окровавленную дочь, Лариса взвыла и хотела вызвать «скорую», но Леня закричал страшным голосом, что «эта зловредная девчонка хочет его посадить за решетку» и влепил падчерице увесистую пощечину. Взбешенная супруга отхлестала нового мужа по мордасам, обозвала ничтожеством и отправила спать в кабинет. Он понял, что теперь ему предстоит долго и усердно замаливать свою вину.
Лариса перебинтовала дочери тонкие запястья, обе долго покаянно плакали, чувствуя невыразимую нежность и обещая больше никогда не огорчать друг друга.
– Когда я вырасту, а Леня сделается старым и больным, я стану за ним ухаживать, чтобы он понял, как был не прав, – сказала Иришка.
Они уснули под утро, обнявшись, в одной постели – девочка с забинтованными руками и ее потрясенная мать.
На следующее утро Лариса отвезла дочь к старшим Исагалиевым – пусть поживет некоторое время, успокоится. Между тем мама Рая и Аташка, узнав, что произошло, искренне смеялись.
– Выбрось, айналаин, все глупости из головы – и свои, и чужие, – сказала мудрая Раушан Иришке, сидевшей на коленях у деда. – Это еще не горе. Это совсем даже не горе, а забавный случай. Из-за такой ерунды жизнь не кончается. Родители разошлись – это печально, но тоже не конец света, ведь они – живы, и ты не одинока.
Старики просили отдать им внучку насовсем, но Лариса воспротивилась, да и сама Ира, соскучившись по маме, как прежде скучала по бабушке, через неделю пожелала вернуться домой. Теперь она убедилась, что мама ее любит. С тех пор жизнь арбатской семьи как будто вошла в нормальную колею и стала похожа на тысячи других жизней, где на поверхности не происходит никаких бурь, а о подводных течениях стараются друг с другом не говорить. Мать и дочь вместе ходили по магазинам и в гости, обсуждали текущие события, Ира подтянулась по всем предметам до крепкой тройки и даже великодушно простила отчима. В школе она по-прежнему оставалась заводилой, и полкласса после уроков толкалось у нее дома, а детский смех разносился по всей квартире. Леня, которому Лариса строго-настрого запретила корректировать поведение своей дочери, работал у себя в кабинете, затыкая уши ватой. Но то была его личная проблема.
Неожиданно, а возможно, вполне закономерно, отец Иришки получил направление на работу в советское торгпредство в Австрии: Саржан отлично владел немецким и был прекрасным экспертом по сталелитейной продукции. Перед ним открывались заманчивые перспективы, но особенно радовалась Ольга. Ей, замученной бытовыми неудобствами, предстояло несколько лет жить по европейским стандартам, а после заграничной командировки они смогут купить просторную кооперативную квартиру. Уезжали всей семьей в спальном вагоне скорого поезда Москва – Вена. Лариса, естественно, на вокзал не пошла, родители простились с сыном дома, а Иришка до последней минуты держала отца за руку, которую время от времени целовала. Саржан был растроган:
– Я буду писать.
– Я тоже! – крикнула девочка. – И пришли мне красивое платье! И лаковые туфли!
– Обязательно! Помни, что я люблю тебя.
Он крепко поцеловал дочь и шагнул с платформы на подножку, не предполагая, что в этой жизни они встретятся еще только раз, накоротке, когда он приедет на похороны отца.
Случилось это, когда Ирине было семнадцать лет.
Шакен Ахметович пролежал с инфарктом в отдельной палате Кремлевской больницы целый месяц и чувствовал себя уже вполне прилично: ходил по коридору, даже спускался на лифте в сад, где под присмотром медсестры гулял между клумбами по асфальтированным дорожкам. Июнь радовал теплом и сухой погодой, воробьи громко ссорились, тюльпаны цвели, а сирень наливалась томительным запахом.
Настроение у пациента было хорошим. Сегодня после обеда приедет Рая с Иришкой, чтобы на служебной машине отвезти его домой. У жены болят ноги, а внучка появлялась почти каждый день. Рассказывала о школьных экзаменах, о подружках, читала письма отца из Вены, на вопросы о семье отвечала весело: «Все просто замечательно!» Недавно Ира получила паспорт. Когда ее спросили про национальность, созорничала: «Мама у меня русская, отец еврей, а я казашка». Так казашкой себя и записала. Шакен не мог налюбоваться внучкой: вымахала под метр восемьдесят и уже оформилась – высокая грудь, крутые бедра и осиная талия. Шикарные волосы, густые и тяжелые, какие бывают только у восточных женщин, ложились красивой волной, глаза темные – зрачков не видно, брови круглые, словно нарисованные, а обольстительная улыбка не сходит с лица. Проказница, как в детстве, но прохожие уже оборачиваются вслед, и близок день, когда не одно мужское сердце будет разбито. Саржан хороший отец – не забывает свой долг, шлет посылки, одевает дочь красиво. Она того стоит.
Не далее, как вчера, Шакен спросил:
– За тобой мальчики ухаживают?
Она засмеялась открыто, заливисто:
– Не волнуйся, Аташка, из всех мужчин я люблю только папу и тебя. Если бы можно было отдать тебе свое сердце, я бы с радостью отдала. Да оно и так твое!
Он сжал ее маленькие крепкие пальцы:
– Оставь себе – скоро самой понадобится.
Ну вот, наконец появились его дорогие женщины с огромным букетом красных роз – Иришка постаралась, это ее любимые цветы. «А я всегда дарил жене незабудки. Ах, как хочется домой!» – с непонятной печалью подумал выздоравливающий Исагалиев.
Объятия, поцелуи. Рая что-то рассказывала про Ермухана, который повел своих детей в театр, Ира складывала в «дипломат» бритвенные принадлежности деда. Шакен снял ненавистную больничную пижаму и сидел за столом в брюках, голубой батистовой сорочке и при галстуке. Пиджак висел на стуле и ботинки стояли рядом – еще обед принесут. Только есть почему-то не хотелось.
– Я пока прилягу, – сказал он.
Лег на кровать поверх одеяла, закрыл глаза и умер.
На Кунцевском кладбище собралась, наверное, вся казахская диаспора Москвы – Исагалиева не только знали, что понятно, но искренне любили, а такое с большими начальниками случается не часто. Произносили речи – официальные и дружеские, длинные и короткие, на русском и казахском языках. Раушан грузно сидела на стуле в головах открытого гроба, стараясь навсегда запечатлеть в своем сердце последний скорбный портрет любимого мужа. Слез уже не было, была невыносимая тоска.
Рядом стояли сыновья, как полагается по старшинству: ближе к матери Джанибек с женой Галиной, потом Ермухан со старшей дочерью и Саржан с Ларисой – Ольга осталась в Вене. Внуки заняли место позади родителей, напротив – официальная делегация и люди с красными атласными подушечками, на которых лежали многочисленные награды Шакена. А там, дальше, – калейдоскоп лиц, грустных и любопытных. И венки, венки. Цветы, цветы. «Зачем ему теперь цветы? – подумала Раушан. – Суета. Скорее бы все закончилось. Сердце болит и ног не чувствую».
– Дать валидол, Раушан Касымовна? – наклонившись к свекрови, спросила внимательная Галина.
Рая тяжело качнула головой, не имея сил говорить. В это время Иринка обняла родителей сзади за шею и, когда три черные головы сблизились, прошептала:
– Я так вас люблю! Что же вы наделали?!
Раушан внезапно сказала как бы про себя, но внятно, и старшая невестка услышала знакомые властные интонации:
– Дура келин! Скоро перебесился бы. Нетерпеливая, сиротой дочку сделала.
Ирина несколько лет не видела отца и теперь заметила, как он располнел и поседел. Его письма она хранила, словно пылкая любовница, перечитывала, изучала каждую фразу, пугаясь стандартных слов – ей стало казаться, что отец отдаляется. Но что можно сделать на расстоянии? Он присылал ей посылки, выполнял просьбы, но однажды упрекнул в меркантильности. Ира переживала – разве не ясно, что она любит его не за тряпки? Просто здесь ничего нельзя достать. Хотелось поговорить, но не получилось: на поминках Ирина была на кухне, готовила вместе с другими женщинами бесконечные казахские кушанья. Во всех комнатах стояли длинные столы, одни люди уходили, другие приходили, где-то в глубине дедушкиного кабинета отдельно, за маленьким столиком, тихо потчевали муллу. Саржан на всякий случай держался подальше от Ларисы, сидел рядом с матерью и уехал на аэродром раньше, чем разошлись гости. Забежал поцеловать дочь. Ира ответно чмокнула его в щеку и весело помахала перепачканными тестом руками:
– Пиши!
– Хорошо, – кивнул он и ушел.
Теперь уже навсегда. Больше они не увидятся.
«Он забыл сказать, что любит меня», – подумала Ира и начала задыхаться.
Ингалятор остался в кармане куртки. Она прошла в коридор, натужно свистя бронхами, раскопала среди чужой одежды свою и вдохнула спасительное лекарство. Потом долго сидела под вешалкой и плакала, в суматохе забытая всеми. Плакала о том, что больше нет Аташки.
Нынешняя избранница Ольга, которая ему, тридцатилетнему, пришлась по нраву, работала в том же министерстве экономистом, жила в коммуналке с пятилетней дочерью и никогда не была замужем. Однако Санжар знал четко, что именно эта женщина ему нужна, и собирался создать с ней новую семью. Одно тревожило – он любил Иришку, а девочке положено оставаться с матерью. Оля мягкая, разумная, во всем с ним согласная, не станет препятствовать общению с родной дочерью, только поймет ли и простит ли отца десятилетний ребенок? Но и дальше изображать видимость ушедшего согласия и благополучия ему претило. Надо кончать эту канитель. На днях он объявит о своем решении. Лариса развод даст беспрепятственно – гордость в ней сильнее рассудка. Взбалмошная, но ранимая, и никогда не покажет, что больно.
Санжару стало ее жаль – ведь когда-то они были очень счастливы, и Лариса все еще любит его, это он знал. Не знал другого: жена уже проведала о новой пассии мужа, даже ходила на нее посмотреть да не смогла взять в толк, чем же эта лучше? По всем статьям не выдерживает сравнения! В обманутой душе любовь переплавлялась в злую обиду – зачем ей случилось полюбить коварного восточного мужчину? Но он ошибается, если думает, что победа на его стороне. Брошенной женщиной она не будет никогда!
Лариса перебрала в уме всех своих поклонников, взвешивая их достоинства и недостатки на весах женского опыта, и однозначно остановилась на Ленечке, тем более он ей нравился, они даже целовались несколько раз. Талантливый, непьющий, трудолюбивый, неплохо зарабатывающий. Со всеми-то он знаком, и с ним все в хороших отношениях. Умелец доставать и комбинировать, везде находить выгоду. Спокойный, ничем не примечательный внешне, живет с мамой, женат не был, готов целовать подошвы ее туфель и беспрекословно подчиняться прихотям. К сожалению, еврей. В нашем отечестве любая другая национальность предпочтительнее, но личное и общественное не всегда совпадают. Так. Значит, это будет он, Леонид Григорьевич Ривкин. Лариса позвонила и велела ему прийти.
– Ларочка, а не поздно? Уже десятый час. Что скажет твой муж?
– А вот мы и послушаем. И захвати, пожалуйста, пижаму.
– У меня нет. Только халат.
– Ну, тогда халат. Пижаму купим потом. Я жду.
Журналист понял, что назревает скандал, в эпицентре которого ему суждено оказаться, но увильнуть не посмел.
Санжар вернулся домой поздно. Открыв дверь своим ключом, он прежде всего увидел в коридоре огромный чемодан, привезенный еще из Темиртау. В кухне мирно, как два голубка, пили чай с пирожными Лариса и незнакомый мелкий брюнет в банном халате. Иришка не спала, сидела рядом с матерью, крепко обхватив ее руками за талию.
– Ах, наконец, – сказала Лариса мужу почти нежно. – Мы не ложимся, ждем тебя. Дело в том, что я подаю на развод. Считаю непорядочным обманывать тебя дальше: познакомься – Леня, мой любовник.
Халат дернулся, чернявый приоткрыл было рот, но Лариса посмотрела на него укоризненно, и он замер. Санжар вынужден был признаться, что недооценил сметку супруги. Осталось возмутиться:
– Без стыда, при ребенке!
– Чья бы корова мычала, – спокойно откликнулась Лариса. – А ребенок все равно ничего не понимает.
Ира действительно не понимала. Она всегда видела, как родители любят друг друга, и вдруг ее теплый мир рушился по неизвестной причине.
– Папа, – голосок у дочери дрожал, – это правда, что у тебя есть другая дочь и ты меня больше не любишь?
Брошенный муж скрипнул зубами: и тут успела! Ответил, пристально глядя в лихорадочно блестевшие глаза ребенка:
– Я тебя люблю и буду любить всегда. Запомни. Вот мой телефон. – Он вырвал листок из записной книжки. – Я всегда готов прийти тебе на помощь.
Девочка бросилась к отцу. Она долго сдерживалась и теперь плакала навзрыд.
– Папа, не уходи! Мне не нравится этот чужой дядька! Останься!
Он поднял дочь на руки – легкая, как перышко синей птицы. Беззащитная. Детские слезы капали ему на лицо.
– Тихо, тихо, – властно произнес Санжар. – Сейчас я не могу, но мы скоро увидимся.
Он с трудом оторвал от себя детские руки и, подхватив чемодан с вещами, шагнул за дверь к новым семейным радостям.
В ту ночь Ира долго не спала. Она тяжело переживала свою первую катастрофу, которая, возможно, дала толчок всем последующим. Мир ее семьи, дом ее родителей рухнули в одночасье, и девочка больше не чувствовала себя защищенной и счастливой. Она любила маму и любила папу, но мама и папа больше не любили друг друга, и теперь ей придется жить с этим противным отчимом. Равновесие нарушилось. Почему никто не спросил, сможет ли она это вынести? Бессильная что-либо изменить, Ира только плакала. Картины, одна печальнее другой, теснились в пылающем воображении. К тому времени она уже прочла «Гамлета», и ей мерещилось, как в ухо спящего маминого мужа скатываются шарики ртути, давно собранной из разбитых градусников, а затем она сама выпивает остальное и умирает. В гробу тесно, и цветы белые, а не красные, как ей хотелось бы, к тому же они сильно пахнут, и она начинает задыхаться. Мама с папой плачут, обнимаются и целуются, а это самое главное. Однако ощущение несчастья почему-то не проходило.
В школе Ира ничего не сказала даже лучшей подруге, смеялась и озорничала по-прежнему, только с тех пор ее начали мучить приступы астмы. Мама водила девочку по врачам, которые, так и не найдя причины, сказали стандартную фразу, скрывающую бессилие медицины: на нервной почве. «Однако! – удивилась Лариса. – Какие нервы у десятилетнего ребенка?» Она всегда подозревала, что советские эскулапы – беспомощны, поэтому уже несколько раз ездила лечить воспаление желчного пузыря на воды в Чехословакию – сын Исагалиева легко доставал путевки. Но в данной ситуации она могла лишь купить дочери специальный аэрозоль, чтобы купировать приступы удушья.
Все это было ужасно некстати, поскольку Лариса занялась разменом жилплощади, а дело это требует времени и нервов. Санжар соглашался на любой вариант, и ей удалось за огромную престижную квартиру получить для себя небольшую трехкомнатную, на любимом Арбате. Дом дореволюционный, переживший перепланировку. В туалет можно было попасть только через треугольную ванную, имелись спальня с половиной окна, гостиная – с другой половинкой, где спала дочь, и кабинет, в котором неутомимый Леня день и ночь выстукивал на машинке свои статьи. Ларису квартира устраивала, Иришку нет – до мамы Раи и Аташки далеко, – но ее никто не спрашивал. Санжару в результате обмена досталась комната в коммуналке. Он присоединил к комнате жены и получил малогабаритную однокомнатную квартиру в спальном районе. Как только новая семья отца обустроилась, Ира решила перебраться к ним жить. Мама ее предала и больше не любит, чужой дядька ходит за мамой по пятам, обнимает и целует. Смотреть на них тошно.
Девочка тайком положила в портфель ночную рубашку и после школы поехала на метро в Черемушки. Ее встретили хорошо, но без восторгов: в комнате негде повернуться, а у беременной папиной жены своих дел хватало по горло. На ночь Ире поставили раскладушку в кухне, возле холодильника, в котором все время урчало, как в голодном животе, а выключаясь, он подпрыгивал, словно в лихорадке, и будил Иру. Впрочем, она и так почти не спала, все думала. Утром, поев на завтрак манной каши, категорически отвергаемой дома, сказала «большое спасибо» и отправилась в школу, а оттуда обратно к маме. Санжар предупредил Ларису по телефону, и та сделала вид, что ничего особенного не случилось, хотя тоже не спала ночь, замучив Леню вопросами, на которые он не знал ответа.
С тех пор Ирина появлялась в Черемушках изредка и ночевать не оставалась. Поговорит на кухне с папой, поиграет с новорожденным сводным братцем – и домой. Мама не запрещала, но и не одобряла этих посещений, ворчала:
– Почему ты тянешься к мужчине, поверяешь ему свои тайны? Для этого есть мать.
Впрочем, Лариса старалась подавить обиду. Она осталась без любимого мужа, а Ира без отца, и боль потери их сблизила. Лариса почувствовала если не ответственность, то несколько запоздалую, но уже вполне созревшую любовь к дочери.
А вот Леня заявлял жене открыто:
– Девочка отбирает у меня твое внимание и любовь.
– Подумай, что ты несешь? Сразу видно, что у тебя никогда не было детей!
– Роди, я не возражаю.
– Еще чего! С одной бы разобраться. Учится плохо, шалит, допоздна гоняет с друзьями по дворам. Хотя, возможно, потому и уход отца пережила легко – я опасалась, она станет закрытой, подавленной. Обошлось.
Лариса глубоко заблуждалась. После развода родителей Ирина так и не обрела душевного равновесия и существовала как бы в двух ипостасях. Одна – внешняя, которую видели все, и другая, сокровенная, скрытая глубоко в сердце. Эта двойственность сохранится на всю жизнь и станет причиной неустойчивости настроения, неожиданных переходов от радости к тоске, от восторга к сомнениям. Общительная и жизнерадостная днем, Ира тайком плакала по ночам, по-прежнему носила в портфеле пузырек с ртутью и хотела умереть. Учиться стала еще хуже. В дневнике теперь стояли одни двойки. Папа помочь не мог, Лене – так фамильярно Ира обращалась к отчиму, отказавшись называть его «дядей», – совать нос в свои дела она не позволяла. Не желая огорчать маму, девочка завела второй, ложный, дневник для дома, а в настоящем виртуозно подделывала мамину подпись. Учительница неоднократно вызывала родителей в школу, но Ира говорила, что мама болеет, а папа уехал за границу. Многочисленные открытки, которые приходили от директора, она выбрасывала, научившись открывать замок почтового ящика булавкой. В конце концов классный руководитель понял, что если Исагалиева не исправится, то останется на второй год, и сам отправился домой к нерадивой ученице. Обман раскрылся.
Лариса была настолько поражена и убита, что даже не ругалась, журналист пытался возмущаться и что-то произнес насчет «ремня», но она велела ему заткнуться, а Ира, не зная, куда деться от стыда, пошла в ванную резать себе вены. Увидев окровавленную дочь, Лариса взвыла и хотела вызвать «скорую», но Леня закричал страшным голосом, что «эта зловредная девчонка хочет его посадить за решетку» и влепил падчерице увесистую пощечину. Взбешенная супруга отхлестала нового мужа по мордасам, обозвала ничтожеством и отправила спать в кабинет. Он понял, что теперь ему предстоит долго и усердно замаливать свою вину.
Лариса перебинтовала дочери тонкие запястья, обе долго покаянно плакали, чувствуя невыразимую нежность и обещая больше никогда не огорчать друг друга.
– Когда я вырасту, а Леня сделается старым и больным, я стану за ним ухаживать, чтобы он понял, как был не прав, – сказала Иришка.
Они уснули под утро, обнявшись, в одной постели – девочка с забинтованными руками и ее потрясенная мать.
На следующее утро Лариса отвезла дочь к старшим Исагалиевым – пусть поживет некоторое время, успокоится. Между тем мама Рая и Аташка, узнав, что произошло, искренне смеялись.
– Выбрось, айналаин, все глупости из головы – и свои, и чужие, – сказала мудрая Раушан Иришке, сидевшей на коленях у деда. – Это еще не горе. Это совсем даже не горе, а забавный случай. Из-за такой ерунды жизнь не кончается. Родители разошлись – это печально, но тоже не конец света, ведь они – живы, и ты не одинока.
Старики просили отдать им внучку насовсем, но Лариса воспротивилась, да и сама Ира, соскучившись по маме, как прежде скучала по бабушке, через неделю пожелала вернуться домой. Теперь она убедилась, что мама ее любит. С тех пор жизнь арбатской семьи как будто вошла в нормальную колею и стала похожа на тысячи других жизней, где на поверхности не происходит никаких бурь, а о подводных течениях стараются друг с другом не говорить. Мать и дочь вместе ходили по магазинам и в гости, обсуждали текущие события, Ира подтянулась по всем предметам до крепкой тройки и даже великодушно простила отчима. В школе она по-прежнему оставалась заводилой, и полкласса после уроков толкалось у нее дома, а детский смех разносился по всей квартире. Леня, которому Лариса строго-настрого запретила корректировать поведение своей дочери, работал у себя в кабинете, затыкая уши ватой. Но то была его личная проблема.
Неожиданно, а возможно, вполне закономерно, отец Иришки получил направление на работу в советское торгпредство в Австрии: Саржан отлично владел немецким и был прекрасным экспертом по сталелитейной продукции. Перед ним открывались заманчивые перспективы, но особенно радовалась Ольга. Ей, замученной бытовыми неудобствами, предстояло несколько лет жить по европейским стандартам, а после заграничной командировки они смогут купить просторную кооперативную квартиру. Уезжали всей семьей в спальном вагоне скорого поезда Москва – Вена. Лариса, естественно, на вокзал не пошла, родители простились с сыном дома, а Иришка до последней минуты держала отца за руку, которую время от времени целовала. Саржан был растроган:
– Я буду писать.
– Я тоже! – крикнула девочка. – И пришли мне красивое платье! И лаковые туфли!
– Обязательно! Помни, что я люблю тебя.
Он крепко поцеловал дочь и шагнул с платформы на подножку, не предполагая, что в этой жизни они встретятся еще только раз, накоротке, когда он приедет на похороны отца.
Случилось это, когда Ирине было семнадцать лет.
Шакен Ахметович пролежал с инфарктом в отдельной палате Кремлевской больницы целый месяц и чувствовал себя уже вполне прилично: ходил по коридору, даже спускался на лифте в сад, где под присмотром медсестры гулял между клумбами по асфальтированным дорожкам. Июнь радовал теплом и сухой погодой, воробьи громко ссорились, тюльпаны цвели, а сирень наливалась томительным запахом.
Настроение у пациента было хорошим. Сегодня после обеда приедет Рая с Иришкой, чтобы на служебной машине отвезти его домой. У жены болят ноги, а внучка появлялась почти каждый день. Рассказывала о школьных экзаменах, о подружках, читала письма отца из Вены, на вопросы о семье отвечала весело: «Все просто замечательно!» Недавно Ира получила паспорт. Когда ее спросили про национальность, созорничала: «Мама у меня русская, отец еврей, а я казашка». Так казашкой себя и записала. Шакен не мог налюбоваться внучкой: вымахала под метр восемьдесят и уже оформилась – высокая грудь, крутые бедра и осиная талия. Шикарные волосы, густые и тяжелые, какие бывают только у восточных женщин, ложились красивой волной, глаза темные – зрачков не видно, брови круглые, словно нарисованные, а обольстительная улыбка не сходит с лица. Проказница, как в детстве, но прохожие уже оборачиваются вслед, и близок день, когда не одно мужское сердце будет разбито. Саржан хороший отец – не забывает свой долг, шлет посылки, одевает дочь красиво. Она того стоит.
Не далее, как вчера, Шакен спросил:
– За тобой мальчики ухаживают?
Она засмеялась открыто, заливисто:
– Не волнуйся, Аташка, из всех мужчин я люблю только папу и тебя. Если бы можно было отдать тебе свое сердце, я бы с радостью отдала. Да оно и так твое!
Он сжал ее маленькие крепкие пальцы:
– Оставь себе – скоро самой понадобится.
Ну вот, наконец появились его дорогие женщины с огромным букетом красных роз – Иришка постаралась, это ее любимые цветы. «А я всегда дарил жене незабудки. Ах, как хочется домой!» – с непонятной печалью подумал выздоравливающий Исагалиев.
Объятия, поцелуи. Рая что-то рассказывала про Ермухана, который повел своих детей в театр, Ира складывала в «дипломат» бритвенные принадлежности деда. Шакен снял ненавистную больничную пижаму и сидел за столом в брюках, голубой батистовой сорочке и при галстуке. Пиджак висел на стуле и ботинки стояли рядом – еще обед принесут. Только есть почему-то не хотелось.
– Я пока прилягу, – сказал он.
Лег на кровать поверх одеяла, закрыл глаза и умер.
На Кунцевском кладбище собралась, наверное, вся казахская диаспора Москвы – Исагалиева не только знали, что понятно, но искренне любили, а такое с большими начальниками случается не часто. Произносили речи – официальные и дружеские, длинные и короткие, на русском и казахском языках. Раушан грузно сидела на стуле в головах открытого гроба, стараясь навсегда запечатлеть в своем сердце последний скорбный портрет любимого мужа. Слез уже не было, была невыносимая тоска.
Рядом стояли сыновья, как полагается по старшинству: ближе к матери Джанибек с женой Галиной, потом Ермухан со старшей дочерью и Саржан с Ларисой – Ольга осталась в Вене. Внуки заняли место позади родителей, напротив – официальная делегация и люди с красными атласными подушечками, на которых лежали многочисленные награды Шакена. А там, дальше, – калейдоскоп лиц, грустных и любопытных. И венки, венки. Цветы, цветы. «Зачем ему теперь цветы? – подумала Раушан. – Суета. Скорее бы все закончилось. Сердце болит и ног не чувствую».
– Дать валидол, Раушан Касымовна? – наклонившись к свекрови, спросила внимательная Галина.
Рая тяжело качнула головой, не имея сил говорить. В это время Иринка обняла родителей сзади за шею и, когда три черные головы сблизились, прошептала:
– Я так вас люблю! Что же вы наделали?!
Раушан внезапно сказала как бы про себя, но внятно, и старшая невестка услышала знакомые властные интонации:
– Дура келин! Скоро перебесился бы. Нетерпеливая, сиротой дочку сделала.
Ирина несколько лет не видела отца и теперь заметила, как он располнел и поседел. Его письма она хранила, словно пылкая любовница, перечитывала, изучала каждую фразу, пугаясь стандартных слов – ей стало казаться, что отец отдаляется. Но что можно сделать на расстоянии? Он присылал ей посылки, выполнял просьбы, но однажды упрекнул в меркантильности. Ира переживала – разве не ясно, что она любит его не за тряпки? Просто здесь ничего нельзя достать. Хотелось поговорить, но не получилось: на поминках Ирина была на кухне, готовила вместе с другими женщинами бесконечные казахские кушанья. Во всех комнатах стояли длинные столы, одни люди уходили, другие приходили, где-то в глубине дедушкиного кабинета отдельно, за маленьким столиком, тихо потчевали муллу. Саржан на всякий случай держался подальше от Ларисы, сидел рядом с матерью и уехал на аэродром раньше, чем разошлись гости. Забежал поцеловать дочь. Ира ответно чмокнула его в щеку и весело помахала перепачканными тестом руками:
– Пиши!
– Хорошо, – кивнул он и ушел.
Теперь уже навсегда. Больше они не увидятся.
«Он забыл сказать, что любит меня», – подумала Ира и начала задыхаться.
Ингалятор остался в кармане куртки. Она прошла в коридор, натужно свистя бронхами, раскопала среди чужой одежды свою и вдохнула спасительное лекарство. Потом долго сидела под вешалкой и плакала, в суматохе забытая всеми. Плакала о том, что больше нет Аташки.
4
Сорок лет – коварный возраст для женщины. До зуда хочется изведать все, что не успелось, потому что еще совсем немного – и станет поздно, а жизнь-то одна, повтора не будет! Пограничные годы давят на подсознание, и даже самые уравновешенные дамы поступают непредсказуемо.
В Ларису словно бес вселился. Многие известные, а то и знаменитые поэты, писатели, художники ходили у нее в поклонниках, друзьях и приятелях, нашлись и враги – их жены. Она резвилась в кафе и ресторанах, пила, курила, ругалась матом, ездила на лучшие курорты, заводила интрижки, являлась домой за полночь и спала до полудня, потом шла на работу, как ходят в гости. Но Лариса правильно выбрала мужа. Леня был ей надеждой и опорой, а главное, защитой от себя самой, когда эмоции выплескивались бесконтрольно. Он терпеливо ждал, пока жена, пережив очередное разочарование, будет искать утешения у него на груди. Еще лет десять, и она утихомирится. Он ревновал безумно, но любил сильнее.
Дочь снова оказалась вне круга интересов матери, однако, когда Ирина перешла в десятый класс, Лариса спохватилась – пора выбирать вуз. В среде интеллигенции, к которой она себя относила, дети обязательно получали высшее образование. Так, неожиданно ее энергия переключилась на бедную девушку, которая не чувствовала призвания ни к одной профессии. Правда, нынешним летом в Тарусе, на даче, которую Леонид Григорьевич удачно приобрел у родственников великой поэтессы Цветаевой, Ирина вдруг пристрастилась к рисованию. Вначале просто искала предлог, чтобы надолго уйти с папкой ватмана из дома, подальше от нелюбимого, хоть и прощенного отчима, потом увлеклась – ее завораживали краски. Пробовала то акварель, то гуашь. Писала натюрморты, пейзажи, но все какие-то незаконченные, недодуманные, больше похожие на смазанные беглые наброски. Пыталась что-то понять в себе. Сидела на песчаном берегу Оки и наблюдала за изменчивой водой, лежала в высокой траве, разглядывая тающие в небе облака, а потом, не сверяясь с природой, переносила на бумагу то, что запечатлелось в душе, искала цветовое выражение своих ощущений. Так увлекалась, что забывала возвращаться к обеду, и сердилась, когда к ней приставали.
В Ларису словно бес вселился. Многие известные, а то и знаменитые поэты, писатели, художники ходили у нее в поклонниках, друзьях и приятелях, нашлись и враги – их жены. Она резвилась в кафе и ресторанах, пила, курила, ругалась матом, ездила на лучшие курорты, заводила интрижки, являлась домой за полночь и спала до полудня, потом шла на работу, как ходят в гости. Но Лариса правильно выбрала мужа. Леня был ей надеждой и опорой, а главное, защитой от себя самой, когда эмоции выплескивались бесконтрольно. Он терпеливо ждал, пока жена, пережив очередное разочарование, будет искать утешения у него на груди. Еще лет десять, и она утихомирится. Он ревновал безумно, но любил сильнее.
Дочь снова оказалась вне круга интересов матери, однако, когда Ирина перешла в десятый класс, Лариса спохватилась – пора выбирать вуз. В среде интеллигенции, к которой она себя относила, дети обязательно получали высшее образование. Так, неожиданно ее энергия переключилась на бедную девушку, которая не чувствовала призвания ни к одной профессии. Правда, нынешним летом в Тарусе, на даче, которую Леонид Григорьевич удачно приобрел у родственников великой поэтессы Цветаевой, Ирина вдруг пристрастилась к рисованию. Вначале просто искала предлог, чтобы надолго уйти с папкой ватмана из дома, подальше от нелюбимого, хоть и прощенного отчима, потом увлеклась – ее завораживали краски. Пробовала то акварель, то гуашь. Писала натюрморты, пейзажи, но все какие-то незаконченные, недодуманные, больше похожие на смазанные беглые наброски. Пыталась что-то понять в себе. Сидела на песчаном берегу Оки и наблюдала за изменчивой водой, лежала в высокой траве, разглядывая тающие в небе облака, а потом, не сверяясь с природой, переносила на бумагу то, что запечатлелось в душе, искала цветовое выражение своих ощущений. Так увлекалась, что забывала возвращаться к обеду, и сердилась, когда к ней приставали.