Страница:
– Отвяжись от меня со своей курицей, – говорила она матери. – Пусть Леня ест, он любит.
Вечером делала себе бутерброд и аппетитно уплетала его, лежа с книгой в летней тишине своей светелки. Застав дочь за чтением «Бесов», Лариса спросила с сомнением:
– Не рано ли?
Дочь ответила:
– Мне интересно, значит, не рано. А ты сама читала?
Лариса мудро решила, что быть уличенной во лжи хуже, чем в незнании литературы, а потому честно призналась:
– Нет. Но я слышала – «Бесы» сложный и неоднозначный роман, по его поводу до сих пор идут споры.
– Вот и прекрасно, теперь я буду иметь собственное мнение.
– Ладно, – сказала побежденная воспитательница, – только не читай по ночам.
– Хорошо, мамулечка, – успокоила дочь и не выключала свет до утра.
Достоевский с восьмого класса был любимым писателем Ирины. Ее увлекали переживания, похожие на собственные, сложные характеры, бешеные страсти, поиск истины. Из его романов она впервые узнала о Боге и вере, о существовании Библии. Это оказалось намного интереснее, чем умереть, наглотавшись ртути. Бог дал каждому жизнь и место в этом прекрасном мире. Один раз! Этот дар надо ценить и спрашивать себя: для чего ты рожден и что хорошего сделал? Надо верить в себя и в Бога, любить людей и делать добро, особенно когда трудно. Разделить с каждым, что отпущено свыше. Тогда проживешь жизнь не зря.
Осенью состоялся семейный совет: куда будем поступать после школы? Уже теперь надо определиться, найти репетиторов и начать готовиться. Лариса носила акварели дочери к себе в редакцию, и один молодой художник сказал, что в Училище 1905 года, тем более в Суриковском институте Ире ничего не светит, но можно позаниматься пару-тройку лет по специальности и попробовать попасть в Полиграфический на факультет оформления печатных изданий.
С менталитетом удачницы и природной напористостью Ларису ни «несколько лет», ни «пробы» не устраивали. Она привыкла все делать наверняка – поехала в институт и показала там акварели Ирины, как оказалось, типичному представителю школы социалистического реализма. Он посмеялся: «Детский лепет на лужайке».
Не на ту напал: Лариса не поверила и рук не опустила. Перетряхнув знакомых, она достала адрес известного педагога и признанного мастера Леонова. Не откладывая решение проблемы в долгий ящик, поехала к нему домой с букетом цветов и огромной коробкой шоколадных конфет. Была неотразимо очаровательна и просила только об одном – за вознаграждение позаниматься с дочерью, чтобы та могла в следующем году поступить к нему на курс в Полиграф.
– Уважаемая Лариса Марковна, – вежливо сказал Леонов, принимая подарки как нечто само собой разумеющееся. – От меня многое зависит, но не все. Главное – есть ли у вашей дочери талант. Если есть, тогда будем разговаривать, и то, я ничего не обещаю скоро. Мои ученики, в зависимости от способностей, готовятся кто три года, кто пять, прежде чем поступить. При этом они все вышли из художественных школ или училищ, а у вашей девочки вообще нет навыка. Ее акварели достаточно беспомощны, по ним нельзя сделать ответственное заключение. У меня сегодня ученики будут живописать обнаженную натуру. Пусть ваша дочь придет, поработает с нами, тогда я смогу сказать что-то определенное.
Леонов – светило. Лариса расстроилась. Надо бы поискать для Иры другую профессию, но какую, когда у нее ни к чему нет способностей? Ладно, пускай сходит, нарисует голую бабу – все равно терять нечего.
Девушку снабдили холстом, палитрой, масляными красками, кистями и отправили на экзамен. Все это она держала в руках впервые, однако чувствовала себя уверенно. Это была авантюра – вроде взрослой шалости, но так даже интереснее. Она загорелась.
Во время экзамена Леонов ходил по большой зале с огромными окнами и наблюдал за работой абитуриентов. На одни полотна глядел мельком, другие рассматривал более внимательно, за спиной Ирины задержался дольше других, но ничего не сказал, да она и не знала, кто это такой. Когда дома мама, две мамины приятельницы и отчим увидели результат ее четырехчасового труда, то чуть не упали в обморок. На полотне была изображена не конкретная женщина-натурщица, а какой-то обобщенный образ без лица, с большими сиськами и толстыми ляжками, невообразимые сочетания красок резали глаза. Как ни странно, Ирина осталась своей работой довольна:
– Мам, я впервые писала маслом, и мне так понравилось!
Лариса не знала – плакать или смеяться, ясно одно – полный провал. Раздался телефонный звонок – это Леонов. Конфеты дорогие, потому счел нужным уведомить ее непосредственно. Воспитанный человек. Ужасно неловко.
– Извините за беспокойство, – произнесла Лариса убитым голосом. – Я уже все поняла. Мы не подходим.
– Нет, – сказал Леонов. – Вы ничего не поняли. У вашей дочери талант, и я ее беру, буду заниматься отдельно. Таким даром надо правильно распорядиться. Времени мало, и работать придется много: наймите педагогов по другим дисциплинам, по композиции, по шрифтам, они, знаете, не каждому даются. И еще учтите – аттестат должен быть очень хороший, при поступлении засчитывается средний школьный балл, а конкурс двадцать пять человек на место.
Лариса поблагодарила, повесила трубку и задумалась: главное сделано, неужели она не осилит остального? Первое – заявить в школе, что Ирина больше не будет ходить на занятия. Второе – заполучить в институте самых лучших педагогов по всем специальным предметам, причем желательно тех, кто принимает экзамены, пусть Ира обучается до следующей осени. Третье, и последнее: подключив Раушан, через год отправить дочь к родственникам в Алма-Ату – там можно устроить, чтобы девочка закончила десятилетку с отличными оценками.
Теперь многое зависело от самой Ирины, ей это нравилось, и она старалась, как могла, забыв о друзьях и отдыхе. Даже преподаватель-шрифтовик, въедливая и требовательная старая дева, удивилась: сделать такие успехи за короткий срок – большая редкость. После года напряженных занятий по специальности в Алма-Ате внучка Исагалиева не очень себя утруждала, однако связи на высшем уровне сделали свое дело: она привезла не только прекрасный аттестат, но даже направление от Казахстана, и в Полиграфический институт поступила. Лариса Марковна вздохнула с облегчением – путь дочери в большую жизнь она подготовила собственноручно. Вряд ли ее родной отец, с его международными контактами, мог бы сделать больше!
Ирина до последнего момента не верила, что пройдет отбор, и бурно переживала свой первый успех, не слишком вдаваясь в его технологию. На следующий день она восторженно написала отцу в Вену:
Работали в реалистической манере. Ходили на этюды в сады и парки, писали в мастерской натюрморты, фигуры, отдельные части тела, учились передавать объем цветом, обходясь без черной краски, компоновать группы. Ирина обладала врожденным чувством композиции, что так важно для оформительских работ, и тут у нее проблем не было, она получила «пять» за иллюстрации к своим любимым «Бесам». А вот рисунок, к сожалению, хромал, возможно потому, что в основе не было крепкого начального классического образования. Зато цвет она чувствовала очень сильно и применяла смело. Многим преподавателям такая инициатива не нравилась. В традиционном советском искусстве яркие, тем более кричащие, цвета не приветствовались, считались «не нашими», как и вообще любой авангард. Из-за этого по живописи Ирина нередко получала «тройки». Как-то на занятиях ей сделал замечание педагог, которого она не слишком ценила:
– Ты невнимательна. Так ничему не научишься.
– Разве можно научить искусству?
– Тогда что ты тут делаешь?
– Набиваю руку, чтобы получить диплом о высшем образовании.
– Мне не нравится твой цинизм.
– Это не цинизм, а прагматизм. Если следовать словам Голубкиной[16], то изучение предназначено для того, чтобы овладеть своими силами, и из этого многое придется выбросить, так же, как выбрасываются учебники. Вот и я беру то, что берется. Остальное – не мое и мне никогда не пригодится.
Педагог вспыхнул:
– Голубкина не авторитет, она отклонялась от соцреализма. Этот безыдейный козырек над парадным крыльцом МХАТа вообще ни на что не похож!
– В этом-то и есть самое главное. Коро[17] считал, что лучше быть нищим, чем эхом живописи других. Может, он для вас авторитет, хотя бы потому, что иностранец?
Ирина не любила, когда ей что-то навязывали, но требования педагогов обычно выполняла. Зато, если давалось свободное задание, никогда не копировала натуру. Ее эскизы отличались от работ других студентов своеобразием композиции и цвета. А вообще она всегда была человеком настроения или, как сама говорила, вдохновения: то запоем рисовала, то неделями не притрагивалась к кистям. Правда, так случалось уже позже, на старших курсах, где студент может позволить себе нечто подобное. В первые два семестра Ирина оказалась загружена настолько, что времени оставалось только на короткий сон. Но все же и на этом этапе для нее важнейшей потребностью было общение со сверстниками.
Ей нравилось, что так много народу примерно одного возраста объединены одной целью в одном месте. Жизнерадостная, оптимистичная, добрая, она излучала приветливость и обаяние, и к ней тянулись. Она была ровна со всеми, но двух настоящих подруг приобрела – Наташу черненькую и Наташу беленькую. Обе скромные, трудолюбивые и веселые, а главное – верные. Они рядом сидели на занятиях в аудитории, по очереди записывали лекции в одну тетрадь, вместе ходили на этюды, в перерывах совали друг другу домашние бутерброды. Вокруг них лепились еще пара девочек и два-три мальчика. Всей компанией по выходным ездили в Серебряный Бор купаться, проказничали и хохмили, причем первенство принадлежало Ирине. Как-то на спор она взялась без единой копейки в кармане добраться до дачи одной из подружек в Валентиновке. Каково же было изумление, когда Ира оказалась на месте раньше тех, кто уехал на автобусе! Что ж тут удивительного? Стройная высокая девушка, очень броской внешности, с необычайно нежной, бархатистой, как персик, кожей, под весенним солнцем мгновенно покрывавшейся легким загаром, с естественным румянцем и открытой улыбкой на сочных губах. Редкий мужчина мог устоять перед таким очарованием.
Студенчество как образ жизни выглядел в глазах Ирины привлекательно еще и потому, что дома обстановка оставалась напряженной. Удачно пристроив дочь, мать вернулась к заботам о собственной персоне и веселой жизни в кругу друзей, а Леня, безуспешно дожидавшийся, когда же супруга утихомирится, сделался желчным и неуживчивым. Он постоянно ворчал, что Ирина, которая с детства была неряхой и разбрасывала предметы своего туалета по всей квартире, теперь еще заполонила весь дом рулонами ватмана, раскрашенными холстами, выжатыми тюбиками краски. В кабинете отчима теперь стоял мольберт, валялась несчищенная палитра и воняло разбавителем. Леня сердился еще сильнее оттого, что жену беспорядок мало волновал. «Слава богу, – рассуждала Лариса, – будущее дочери определено. Ириша получит красивую интеллигентную специальность, а уж в издательство после института я ее устрою. О приличном муже при такой красоте тоже нет причин беспокоиться».
На факультете, как во всех гуманитарных вузах, училось намного больше девочек, чем мальчиков, большинство из которых были совсем юными. На их фоне выделялся Сергей Филиппов, сын признанного мастера книжной иллюстрации. Парень уже отслужил в армии и, несмотря на отцовские связи, три года подряд безуспешно пытался поступить в Полиграфический институт. Филиппов-старший сам вышел из школы знаменитого Фаворского[18] и сыну дал начальное классическое среднее образование, но, зная его ограниченные возможности, обучил торцовой гравюре на дереве, как наименее сложной. Однако без вузовского диплома в кармане сделать карьеру невозможно. И вот наконец, в 23 года, Сергей стал студентом. Интересный, модно одетый блондин, крупный и от этого даже чуть косолапый, но не увалень: в ухаживании за девицами проявлял неукротимую энергию в силу не только возраста, но и темперамента. Вокруг него всегда вертелись шустрые претендентки на мужское внимание, и он постоянно влюблялся то в одну, то в другую. Никто не успел ничего особенного заметить, как вдруг стало известно о его помолвке с Ириной. Теперь этих двоих видели только вместе, счастливых и веселых. Пара выглядела удивительно гармонично – очень русский по складу, слегка полноватый светловолосый жених и тонюсенькая, с раскосыми глазами брюнетка.
Мама Рая проникновенно взглянула на избранника внучки и выбор одобрила.
– Он любит тебя, айналаин. Держись за него и никогда не оставляй.
Наташа беленькая обиделась, что подруга скрытничала и такую сенсационную новость пришлось узнавать вместе со всеми. Наташа черненькая, более вдумчивая и наблюдательная, спросила:
– Не рано ли идти замуж в девятнадцать лет за первого мальчика, в которого влюбилась? Конечно, по виду – не без опыта, из состоятельной семьи, но тоже всего лишь первокурсник.
Ира ответила коротко:
– Так будет лучше для всех.
Она никому не призналась, что испытывает к Сергею не любовь, а лишь симпатию, но это единственный способ уйти из дома и стать самостоятельной.
Наташа поняла, что тема закрыта. Подруги откровенно, в деталях, обсуждали любые вопросы, в том числе интимные, но, если дело касалась семейных неприятностей, Ира замыкалась и лишь улыбалась – все хорошо! Она всегда выносила на люди свой светлый образ, тем сильнее в тени ее разъедала ржавчина печали.
Через месяц Сергей и Ирина поженились. Свадьба была пышной – родственники с обеих сторон считали ниже своего достоинства уступить друг другу в щедрости, хотя Лариса считала, что дочь поспешила – могла найти кого и получше. Правда, за спиной у жениха богатый папаша и жить Ирина уйдет к мужу, что немаловажно.
Валентин Васильевич Филиппов, ксилограф, давно работал в штате крупнейшего столичного издательства. Известный график имел широкие связи, получал большие гонорары и жил на широкую ногу. Издатели, актеры, художники, писатели, среди которых многие с громкими именами, приходили к нему домой без приглашения и оставались на обед, который мог длиться до бесконечности, потому что прибывали все новые и новые люди. За столом говорили о делах, о выставках и свежих именах в искусстве, спорили о направлениях и мастерстве. Напившиеся сверх меры ночевали в кабинете графика на тахте или просто на ковре, подложив под голову диванную подушку. Среди гостей всегда было много молодежи, уже вкусившей сладкого яда богемной жизни: сын популярного фантаста Женя Аронов, подвизавшийся в журналистике, сын известного кинооператора Петрицкий, увлекавшийся фотографией. Естественно, и Сергей готовился пойти по стопам своего папаши.
Отцу жениха Ирина понравилась сразу. Как натуре художественной ему прежде всего импонировала красота девушки, в которой, несомненно, присутствовало нравственное начало, усиливающее притягательность внешности. Привлекал веселый, легкий нрав. Филиппов устал от выходок неуравновешенной супруги и рассчитывал, что с приходом невестки атмосфера в доме разрядится. Но как раз жена бурно протестовала против женитьбы сына. Двадцать пять лет она успешно командовала двумя мужчинами и менять в этой расстановке сил ничего не собиралась. Нельзя допустить, чтобы ее собственностью, ее мальчиком распоряжалась какая-то соплячка!
О жене Филиппова – разговор особый. Евгения Леонтьевна, женщина интересная, пышногрудая, отличалась неудержимой тягой к красивой жизни и железной хваткой. Судьба долго ее не баловала. Родилась от неизвестного отца, мать-алкоголичка умерла, когда Женьке было четырнадцать. Школу девочка тут же бросила и устроилась уборщицей в овощной магазин, где подворовывала помаленьку себе на пропитание. Поймали, побили и выгнали. Взялась на почте разносить телеграммы и однажды постучалась в квартиру, где гуляла мужская компания. Ватага проходимцев ее изнасиловала. Поуродованная Женя долго лежала в больнице, пыталась отравиться и даже состояла на учете в психдиспансере, но потом успокоилась, затвердела и начала в этой неприветливой жизни обустраиваться с умом. Понимала, что неграмотная сирота может пробиться к хорошей жизни только через свое красивое тело, поэтому мужчин у нее случалось много, ласки она терпела и сама виртуозно имитировала страсть, но оргазма никогда не испытывала. Одно время успешно подвизалась натурщицей у живописцев, но те видели в ней только модель, а не потенциальную жену. Потом Евгения по протекции получила место буфетчицы в Доме художника, где между делом лихо обсчитывала захмелевших членов союза. Она научилась пить, курить и с первого взгляда оценивать личные качества и финансовые возможности клиентов. Народу тут толкалось видимо-невидимо, оставалось присмотреть себе денежного и покладистого супруга. Присмотрела подающего надежды графика Филиппова и увела от жены и ребенка, не испытывая ни вины, ни жалости.
Потратив много усилий на построение семьи и достижение материального достатка, Евгения Леонтьевна считала естественным пользоваться плодами своей стратегии всю оставшуюся жизнь. Мечта жить со вкусом и по хотению, получать любые доступные удовольствия, презирать мнения и нужды окружающих, которые когда-то презирали ее, наконец воплотилась в действительность. По внутренней своей сути буфетчица была патологически ленива. Прежде вертеться ее заставляли обстоятельства, теперь она даже голову ходила мыть в парикмахерскую. Приходящая женщина выполняла домашнюю работу и что-то готовила для мужчин. Хозяйка особых претензий к ней не предъявляла, сама, по буфетной привычке, обходилась сосисками, пирожными и портвейном «777», отчего заметно прибавила дородности, хотя обаяния не растеряла.
В образе ее жизни не было ничего особенного, особенное заключалось в некотором психическом расстройстве Евгении Леонтьевны, достаточно специфическом. Изнасилованная в юности, она навсегда потеряла вкус к сексуальной стороне отношений с мужчинами, но не интерес. Прибрав к рукам Филиппова и став его законной половиной, буфетчица постепенно снизила накал разыгрываемой чувственности до минимального уровня и даже иногда отказывала мужу в близости, ссылаясь на женские недомогания, чем обеспечивала себе не только покой, но и сочувствие. Беременность она приняла как необходимость, которая к тому же ограждала ее от супружеского домогательства. Роды прошли тяжело: ребенок весил пять килограммов, разорвал матери что только можно, даже повредил лобковую кость. После этого Евгения целый год лечилась и потом допускала мужа к пострадавшему лону по большим праздникам или за дорогие подарки. Ребенок, причинивший столько боли, особой нежности у нее не вызывал. Она чаще ругала сына, чем ласкала, называла увальнем, недалеким, неприспособленным и требовала жесткого подчинения своим желаниям. Сергей рос в жесткой моральной зависимости от матери, как позже от отца – в финансовой.
Продолжая любить жену, Филиппов был вынужден снижать гормональный тонус на стороне. Узнавая о мужниных шалостях, Евгения не только не ревновала, но не раз подсовывала ему своих приятельниц, устраивая дело так, чтобы иметь возможность наблюдать за любовниками или хотя бы слышать издаваемые ими звуки. Это ее возбуждало, и тогда она ночью подкатывалась к мужу в надежде испытать нечто похожее. Не получалось. Характер несчастной женщины раз от разу портился все больше. Она устраивала скандалы по самым ничтожным поводам, безжалостно била посуду и ругалась, как боцман. Терпеливый Филиппов в летнее время сбегал от такой жизни в гараж, где, в дополнение к просторной мастерской, которую он содержал вместе с другом, оборудовал себе небольшую домашнюю и поставил там обшарпанный диван. Потрудившись в охотку, он сладко засыпал под музыку старых пружин, чувствуя себя вполне счастливым.
Молодые поселились в большой квартире Филипповых, в комнате Сергея, куда он, изрядно выпив, под гиканье загулявших гостей на руках внес юную неопытную жену. У него была кое-какая практика, и первая брачная ночь прошла бурно. Ирина смущалась до слез, что вызывало еще больший восторг у счастливого обладателя прекрасной женщины, ныне ставшей его законной половиной, причем несомненно лучшей. Когда жене понадобилось пройти в ванную комнату, он взялся ее проводить, но прежде тихо выскользнул в коридор и закрыл все другие двери. Ира слышала какой-то свистящий шепот и пререкания, но была слишком отвлечена важностью свершившегося, чтобы удивиться или задуматься о чем-то постороннем. Впрочем, если бы ей заранее сказали, что ее свекровь, мягко говоря, психически неустойчива, что у Сергея тяжелый характер и дурная наследственность, вряд ли это что-либо изменило.
Еще вчера видный парень Ирине просто нравился, но ныне она испытывала к нему чувство, которого в себе не подозревала, – томительную страсть рано созревшей девушки. Это была редкая, сильная и болезненная любовь, возникшая, казалось, из ничего. Любовь незнакомая – властная, упорно зовущая, переворачивающая все внутри. С каждым днем страсть все сильнее ее захватывала, пока не подчинила волю и разум. Ирина познала вкус – быть рабой любимого. И ничто не могло ее смутить, переубедить. Так мучительно сладко выполнять его прихоти. Хотелось приносить радость, добро, отдать всю себя до донышка. Она страдала от счастья, чувствуя прикосновение его тела, млела, когда он обцеловывал ей каждый палец на ногах, каждую сокровенную точку тела. Эмоции переполняли Ирину, захлестывая стыдливость.
Вечером делала себе бутерброд и аппетитно уплетала его, лежа с книгой в летней тишине своей светелки. Застав дочь за чтением «Бесов», Лариса спросила с сомнением:
– Не рано ли?
Дочь ответила:
– Мне интересно, значит, не рано. А ты сама читала?
Лариса мудро решила, что быть уличенной во лжи хуже, чем в незнании литературы, а потому честно призналась:
– Нет. Но я слышала – «Бесы» сложный и неоднозначный роман, по его поводу до сих пор идут споры.
– Вот и прекрасно, теперь я буду иметь собственное мнение.
– Ладно, – сказала побежденная воспитательница, – только не читай по ночам.
– Хорошо, мамулечка, – успокоила дочь и не выключала свет до утра.
Достоевский с восьмого класса был любимым писателем Ирины. Ее увлекали переживания, похожие на собственные, сложные характеры, бешеные страсти, поиск истины. Из его романов она впервые узнала о Боге и вере, о существовании Библии. Это оказалось намного интереснее, чем умереть, наглотавшись ртути. Бог дал каждому жизнь и место в этом прекрасном мире. Один раз! Этот дар надо ценить и спрашивать себя: для чего ты рожден и что хорошего сделал? Надо верить в себя и в Бога, любить людей и делать добро, особенно когда трудно. Разделить с каждым, что отпущено свыше. Тогда проживешь жизнь не зря.
Осенью состоялся семейный совет: куда будем поступать после школы? Уже теперь надо определиться, найти репетиторов и начать готовиться. Лариса носила акварели дочери к себе в редакцию, и один молодой художник сказал, что в Училище 1905 года, тем более в Суриковском институте Ире ничего не светит, но можно позаниматься пару-тройку лет по специальности и попробовать попасть в Полиграфический на факультет оформления печатных изданий.
С менталитетом удачницы и природной напористостью Ларису ни «несколько лет», ни «пробы» не устраивали. Она привыкла все делать наверняка – поехала в институт и показала там акварели Ирины, как оказалось, типичному представителю школы социалистического реализма. Он посмеялся: «Детский лепет на лужайке».
Не на ту напал: Лариса не поверила и рук не опустила. Перетряхнув знакомых, она достала адрес известного педагога и признанного мастера Леонова. Не откладывая решение проблемы в долгий ящик, поехала к нему домой с букетом цветов и огромной коробкой шоколадных конфет. Была неотразимо очаровательна и просила только об одном – за вознаграждение позаниматься с дочерью, чтобы та могла в следующем году поступить к нему на курс в Полиграф.
– Уважаемая Лариса Марковна, – вежливо сказал Леонов, принимая подарки как нечто само собой разумеющееся. – От меня многое зависит, но не все. Главное – есть ли у вашей дочери талант. Если есть, тогда будем разговаривать, и то, я ничего не обещаю скоро. Мои ученики, в зависимости от способностей, готовятся кто три года, кто пять, прежде чем поступить. При этом они все вышли из художественных школ или училищ, а у вашей девочки вообще нет навыка. Ее акварели достаточно беспомощны, по ним нельзя сделать ответственное заключение. У меня сегодня ученики будут живописать обнаженную натуру. Пусть ваша дочь придет, поработает с нами, тогда я смогу сказать что-то определенное.
Леонов – светило. Лариса расстроилась. Надо бы поискать для Иры другую профессию, но какую, когда у нее ни к чему нет способностей? Ладно, пускай сходит, нарисует голую бабу – все равно терять нечего.
Девушку снабдили холстом, палитрой, масляными красками, кистями и отправили на экзамен. Все это она держала в руках впервые, однако чувствовала себя уверенно. Это была авантюра – вроде взрослой шалости, но так даже интереснее. Она загорелась.
Во время экзамена Леонов ходил по большой зале с огромными окнами и наблюдал за работой абитуриентов. На одни полотна глядел мельком, другие рассматривал более внимательно, за спиной Ирины задержался дольше других, но ничего не сказал, да она и не знала, кто это такой. Когда дома мама, две мамины приятельницы и отчим увидели результат ее четырехчасового труда, то чуть не упали в обморок. На полотне была изображена не конкретная женщина-натурщица, а какой-то обобщенный образ без лица, с большими сиськами и толстыми ляжками, невообразимые сочетания красок резали глаза. Как ни странно, Ирина осталась своей работой довольна:
– Мам, я впервые писала маслом, и мне так понравилось!
Лариса не знала – плакать или смеяться, ясно одно – полный провал. Раздался телефонный звонок – это Леонов. Конфеты дорогие, потому счел нужным уведомить ее непосредственно. Воспитанный человек. Ужасно неловко.
– Извините за беспокойство, – произнесла Лариса убитым голосом. – Я уже все поняла. Мы не подходим.
– Нет, – сказал Леонов. – Вы ничего не поняли. У вашей дочери талант, и я ее беру, буду заниматься отдельно. Таким даром надо правильно распорядиться. Времени мало, и работать придется много: наймите педагогов по другим дисциплинам, по композиции, по шрифтам, они, знаете, не каждому даются. И еще учтите – аттестат должен быть очень хороший, при поступлении засчитывается средний школьный балл, а конкурс двадцать пять человек на место.
Лариса поблагодарила, повесила трубку и задумалась: главное сделано, неужели она не осилит остального? Первое – заявить в школе, что Ирина больше не будет ходить на занятия. Второе – заполучить в институте самых лучших педагогов по всем специальным предметам, причем желательно тех, кто принимает экзамены, пусть Ира обучается до следующей осени. Третье, и последнее: подключив Раушан, через год отправить дочь к родственникам в Алма-Ату – там можно устроить, чтобы девочка закончила десятилетку с отличными оценками.
Теперь многое зависело от самой Ирины, ей это нравилось, и она старалась, как могла, забыв о друзьях и отдыхе. Даже преподаватель-шрифтовик, въедливая и требовательная старая дева, удивилась: сделать такие успехи за короткий срок – большая редкость. После года напряженных занятий по специальности в Алма-Ате внучка Исагалиева не очень себя утруждала, однако связи на высшем уровне сделали свое дело: она привезла не только прекрасный аттестат, но даже направление от Казахстана, и в Полиграфический институт поступила. Лариса Марковна вздохнула с облегчением – путь дочери в большую жизнь она подготовила собственноручно. Вряд ли ее родной отец, с его международными контактами, мог бы сделать больше!
Ирина до последнего момента не верила, что пройдет отбор, и бурно переживала свой первый успех, не слишком вдаваясь в его технологию. На следующий день она восторженно написала отцу в Вену:
Любимый мой папка!На факультете оформления печатных изданий спектр учебных дисциплин был действительно велик. Преподавались основы изобразительной грамоты, всего понемногу – рисунок, письмо акварелью, гуашью, темперой, маслом, написание шрифтов. Книжные графические работы, предназначенные для оформления или иллюстрирования печатной продукции, вообще очень разнообразны. Искусство графики включает: рисунок, гравюру, в том числе литографию и ксилографию, причем гравюра требует очень жесткого рисунка и твердой руки, ведь исправить ничего нельзя. Еще фотография, которую нужно перевести в графику, фотоиллюстрации, коллажи. У Ирины, не имевшей за плечами опыта других студентов, голова шла кругом, но разбираться в теории и истории искусства помогала редкая начитанность, а на практических занятиях она старалась, как никогда, впервые в жизни почувствовав свободу и личную ответственность. Это вдохновляло, хотя оценки оставались посредственными, и в этом нет ничего удивительного, ей еще многое предстояло усвоить из того, что проходят в художественных школах.
Представляешь – твоя дочь студентка! Мне самой не верится. Поступление стоило маме много денег и здоровья, теперь трудиться предстоит мне – дополнительно брать уроки у двух художников, чтобы догнать свой курс. Надеюсь, удастся – все говорят, что я очень способная. В нашей группе сорок человек, и все рисуют здорово, так как уже учились в среднем лет шесть, а я – нисколько, вот так! Девочки Леонова, с которыми я знакома, тоже поступили, и мы будем продолжать у него заниматься. Для работы мне срочно нужна голландская гуашь – полный набор в шестьдесят цветов, кисти колонковые круглые с № 1 по № 6, кисти китайские и голландские плоские №№ 11 и 12, немецкая и японская тушь, два французских угольника со скосом. У всех студентов это есть, но не представляю, где они достают.
Папка, я по тебе очень соскучилась. Отношения у нас какие-то скомканные, на поминках так и не удалось поговорить. Мы столько лет не виделись, разлука углубляет пропасть между нами, а мне хочется всегда чувствовать тебя рядом и чтобы мне уделялось больше внимания. Меня сильно задело, что ты не позвонил мне, не узнал, как я сдала экзамены, а только прислал фломастеры. В последнем письме ты обвиняешь меня в меркантильности, но я не виновата, что здесь ничего нельзя купить, поэтому в том, что ты мне присылаешь, как раз и проявляется твое отношение ко мне.
Вижу, что меняюсь не только я, но и ты, и хочу понять моего нового папку. Знай, я очень тебя люблю и жду от тебя того же. Я давно не писала – шли экзамены, было некогда. Теперь, если тебе интересно, буду писать обо всем подробно. Пап, пришли мне фен для волос. Передай привет жене и поцелуй за меня детишек.
Целую тебя много, много раз. Ирина.
Работали в реалистической манере. Ходили на этюды в сады и парки, писали в мастерской натюрморты, фигуры, отдельные части тела, учились передавать объем цветом, обходясь без черной краски, компоновать группы. Ирина обладала врожденным чувством композиции, что так важно для оформительских работ, и тут у нее проблем не было, она получила «пять» за иллюстрации к своим любимым «Бесам». А вот рисунок, к сожалению, хромал, возможно потому, что в основе не было крепкого начального классического образования. Зато цвет она чувствовала очень сильно и применяла смело. Многим преподавателям такая инициатива не нравилась. В традиционном советском искусстве яркие, тем более кричащие, цвета не приветствовались, считались «не нашими», как и вообще любой авангард. Из-за этого по живописи Ирина нередко получала «тройки». Как-то на занятиях ей сделал замечание педагог, которого она не слишком ценила:
– Ты невнимательна. Так ничему не научишься.
– Разве можно научить искусству?
– Тогда что ты тут делаешь?
– Набиваю руку, чтобы получить диплом о высшем образовании.
– Мне не нравится твой цинизм.
– Это не цинизм, а прагматизм. Если следовать словам Голубкиной[16], то изучение предназначено для того, чтобы овладеть своими силами, и из этого многое придется выбросить, так же, как выбрасываются учебники. Вот и я беру то, что берется. Остальное – не мое и мне никогда не пригодится.
Педагог вспыхнул:
– Голубкина не авторитет, она отклонялась от соцреализма. Этот безыдейный козырек над парадным крыльцом МХАТа вообще ни на что не похож!
– В этом-то и есть самое главное. Коро[17] считал, что лучше быть нищим, чем эхом живописи других. Может, он для вас авторитет, хотя бы потому, что иностранец?
Ирина не любила, когда ей что-то навязывали, но требования педагогов обычно выполняла. Зато, если давалось свободное задание, никогда не копировала натуру. Ее эскизы отличались от работ других студентов своеобразием композиции и цвета. А вообще она всегда была человеком настроения или, как сама говорила, вдохновения: то запоем рисовала, то неделями не притрагивалась к кистям. Правда, так случалось уже позже, на старших курсах, где студент может позволить себе нечто подобное. В первые два семестра Ирина оказалась загружена настолько, что времени оставалось только на короткий сон. Но все же и на этом этапе для нее важнейшей потребностью было общение со сверстниками.
Ей нравилось, что так много народу примерно одного возраста объединены одной целью в одном месте. Жизнерадостная, оптимистичная, добрая, она излучала приветливость и обаяние, и к ней тянулись. Она была ровна со всеми, но двух настоящих подруг приобрела – Наташу черненькую и Наташу беленькую. Обе скромные, трудолюбивые и веселые, а главное – верные. Они рядом сидели на занятиях в аудитории, по очереди записывали лекции в одну тетрадь, вместе ходили на этюды, в перерывах совали друг другу домашние бутерброды. Вокруг них лепились еще пара девочек и два-три мальчика. Всей компанией по выходным ездили в Серебряный Бор купаться, проказничали и хохмили, причем первенство принадлежало Ирине. Как-то на спор она взялась без единой копейки в кармане добраться до дачи одной из подружек в Валентиновке. Каково же было изумление, когда Ира оказалась на месте раньше тех, кто уехал на автобусе! Что ж тут удивительного? Стройная высокая девушка, очень броской внешности, с необычайно нежной, бархатистой, как персик, кожей, под весенним солнцем мгновенно покрывавшейся легким загаром, с естественным румянцем и открытой улыбкой на сочных губах. Редкий мужчина мог устоять перед таким очарованием.
Студенчество как образ жизни выглядел в глазах Ирины привлекательно еще и потому, что дома обстановка оставалась напряженной. Удачно пристроив дочь, мать вернулась к заботам о собственной персоне и веселой жизни в кругу друзей, а Леня, безуспешно дожидавшийся, когда же супруга утихомирится, сделался желчным и неуживчивым. Он постоянно ворчал, что Ирина, которая с детства была неряхой и разбрасывала предметы своего туалета по всей квартире, теперь еще заполонила весь дом рулонами ватмана, раскрашенными холстами, выжатыми тюбиками краски. В кабинете отчима теперь стоял мольберт, валялась несчищенная палитра и воняло разбавителем. Леня сердился еще сильнее оттого, что жену беспорядок мало волновал. «Слава богу, – рассуждала Лариса, – будущее дочери определено. Ириша получит красивую интеллигентную специальность, а уж в издательство после института я ее устрою. О приличном муже при такой красоте тоже нет причин беспокоиться».
На факультете, как во всех гуманитарных вузах, училось намного больше девочек, чем мальчиков, большинство из которых были совсем юными. На их фоне выделялся Сергей Филиппов, сын признанного мастера книжной иллюстрации. Парень уже отслужил в армии и, несмотря на отцовские связи, три года подряд безуспешно пытался поступить в Полиграфический институт. Филиппов-старший сам вышел из школы знаменитого Фаворского[18] и сыну дал начальное классическое среднее образование, но, зная его ограниченные возможности, обучил торцовой гравюре на дереве, как наименее сложной. Однако без вузовского диплома в кармане сделать карьеру невозможно. И вот наконец, в 23 года, Сергей стал студентом. Интересный, модно одетый блондин, крупный и от этого даже чуть косолапый, но не увалень: в ухаживании за девицами проявлял неукротимую энергию в силу не только возраста, но и темперамента. Вокруг него всегда вертелись шустрые претендентки на мужское внимание, и он постоянно влюблялся то в одну, то в другую. Никто не успел ничего особенного заметить, как вдруг стало известно о его помолвке с Ириной. Теперь этих двоих видели только вместе, счастливых и веселых. Пара выглядела удивительно гармонично – очень русский по складу, слегка полноватый светловолосый жених и тонюсенькая, с раскосыми глазами брюнетка.
Мама Рая проникновенно взглянула на избранника внучки и выбор одобрила.
– Он любит тебя, айналаин. Держись за него и никогда не оставляй.
Наташа беленькая обиделась, что подруга скрытничала и такую сенсационную новость пришлось узнавать вместе со всеми. Наташа черненькая, более вдумчивая и наблюдательная, спросила:
– Не рано ли идти замуж в девятнадцать лет за первого мальчика, в которого влюбилась? Конечно, по виду – не без опыта, из состоятельной семьи, но тоже всего лишь первокурсник.
Ира ответила коротко:
– Так будет лучше для всех.
Она никому не призналась, что испытывает к Сергею не любовь, а лишь симпатию, но это единственный способ уйти из дома и стать самостоятельной.
Наташа поняла, что тема закрыта. Подруги откровенно, в деталях, обсуждали любые вопросы, в том числе интимные, но, если дело касалась семейных неприятностей, Ира замыкалась и лишь улыбалась – все хорошо! Она всегда выносила на люди свой светлый образ, тем сильнее в тени ее разъедала ржавчина печали.
Через месяц Сергей и Ирина поженились. Свадьба была пышной – родственники с обеих сторон считали ниже своего достоинства уступить друг другу в щедрости, хотя Лариса считала, что дочь поспешила – могла найти кого и получше. Правда, за спиной у жениха богатый папаша и жить Ирина уйдет к мужу, что немаловажно.
Валентин Васильевич Филиппов, ксилограф, давно работал в штате крупнейшего столичного издательства. Известный график имел широкие связи, получал большие гонорары и жил на широкую ногу. Издатели, актеры, художники, писатели, среди которых многие с громкими именами, приходили к нему домой без приглашения и оставались на обед, который мог длиться до бесконечности, потому что прибывали все новые и новые люди. За столом говорили о делах, о выставках и свежих именах в искусстве, спорили о направлениях и мастерстве. Напившиеся сверх меры ночевали в кабинете графика на тахте или просто на ковре, подложив под голову диванную подушку. Среди гостей всегда было много молодежи, уже вкусившей сладкого яда богемной жизни: сын популярного фантаста Женя Аронов, подвизавшийся в журналистике, сын известного кинооператора Петрицкий, увлекавшийся фотографией. Естественно, и Сергей готовился пойти по стопам своего папаши.
Отцу жениха Ирина понравилась сразу. Как натуре художественной ему прежде всего импонировала красота девушки, в которой, несомненно, присутствовало нравственное начало, усиливающее притягательность внешности. Привлекал веселый, легкий нрав. Филиппов устал от выходок неуравновешенной супруги и рассчитывал, что с приходом невестки атмосфера в доме разрядится. Но как раз жена бурно протестовала против женитьбы сына. Двадцать пять лет она успешно командовала двумя мужчинами и менять в этой расстановке сил ничего не собиралась. Нельзя допустить, чтобы ее собственностью, ее мальчиком распоряжалась какая-то соплячка!
О жене Филиппова – разговор особый. Евгения Леонтьевна, женщина интересная, пышногрудая, отличалась неудержимой тягой к красивой жизни и железной хваткой. Судьба долго ее не баловала. Родилась от неизвестного отца, мать-алкоголичка умерла, когда Женьке было четырнадцать. Школу девочка тут же бросила и устроилась уборщицей в овощной магазин, где подворовывала помаленьку себе на пропитание. Поймали, побили и выгнали. Взялась на почте разносить телеграммы и однажды постучалась в квартиру, где гуляла мужская компания. Ватага проходимцев ее изнасиловала. Поуродованная Женя долго лежала в больнице, пыталась отравиться и даже состояла на учете в психдиспансере, но потом успокоилась, затвердела и начала в этой неприветливой жизни обустраиваться с умом. Понимала, что неграмотная сирота может пробиться к хорошей жизни только через свое красивое тело, поэтому мужчин у нее случалось много, ласки она терпела и сама виртуозно имитировала страсть, но оргазма никогда не испытывала. Одно время успешно подвизалась натурщицей у живописцев, но те видели в ней только модель, а не потенциальную жену. Потом Евгения по протекции получила место буфетчицы в Доме художника, где между делом лихо обсчитывала захмелевших членов союза. Она научилась пить, курить и с первого взгляда оценивать личные качества и финансовые возможности клиентов. Народу тут толкалось видимо-невидимо, оставалось присмотреть себе денежного и покладистого супруга. Присмотрела подающего надежды графика Филиппова и увела от жены и ребенка, не испытывая ни вины, ни жалости.
Потратив много усилий на построение семьи и достижение материального достатка, Евгения Леонтьевна считала естественным пользоваться плодами своей стратегии всю оставшуюся жизнь. Мечта жить со вкусом и по хотению, получать любые доступные удовольствия, презирать мнения и нужды окружающих, которые когда-то презирали ее, наконец воплотилась в действительность. По внутренней своей сути буфетчица была патологически ленива. Прежде вертеться ее заставляли обстоятельства, теперь она даже голову ходила мыть в парикмахерскую. Приходящая женщина выполняла домашнюю работу и что-то готовила для мужчин. Хозяйка особых претензий к ней не предъявляла, сама, по буфетной привычке, обходилась сосисками, пирожными и портвейном «777», отчего заметно прибавила дородности, хотя обаяния не растеряла.
В образе ее жизни не было ничего особенного, особенное заключалось в некотором психическом расстройстве Евгении Леонтьевны, достаточно специфическом. Изнасилованная в юности, она навсегда потеряла вкус к сексуальной стороне отношений с мужчинами, но не интерес. Прибрав к рукам Филиппова и став его законной половиной, буфетчица постепенно снизила накал разыгрываемой чувственности до минимального уровня и даже иногда отказывала мужу в близости, ссылаясь на женские недомогания, чем обеспечивала себе не только покой, но и сочувствие. Беременность она приняла как необходимость, которая к тому же ограждала ее от супружеского домогательства. Роды прошли тяжело: ребенок весил пять килограммов, разорвал матери что только можно, даже повредил лобковую кость. После этого Евгения целый год лечилась и потом допускала мужа к пострадавшему лону по большим праздникам или за дорогие подарки. Ребенок, причинивший столько боли, особой нежности у нее не вызывал. Она чаще ругала сына, чем ласкала, называла увальнем, недалеким, неприспособленным и требовала жесткого подчинения своим желаниям. Сергей рос в жесткой моральной зависимости от матери, как позже от отца – в финансовой.
Продолжая любить жену, Филиппов был вынужден снижать гормональный тонус на стороне. Узнавая о мужниных шалостях, Евгения не только не ревновала, но не раз подсовывала ему своих приятельниц, устраивая дело так, чтобы иметь возможность наблюдать за любовниками или хотя бы слышать издаваемые ими звуки. Это ее возбуждало, и тогда она ночью подкатывалась к мужу в надежде испытать нечто похожее. Не получалось. Характер несчастной женщины раз от разу портился все больше. Она устраивала скандалы по самым ничтожным поводам, безжалостно била посуду и ругалась, как боцман. Терпеливый Филиппов в летнее время сбегал от такой жизни в гараж, где, в дополнение к просторной мастерской, которую он содержал вместе с другом, оборудовал себе небольшую домашнюю и поставил там обшарпанный диван. Потрудившись в охотку, он сладко засыпал под музыку старых пружин, чувствуя себя вполне счастливым.
Молодые поселились в большой квартире Филипповых, в комнате Сергея, куда он, изрядно выпив, под гиканье загулявших гостей на руках внес юную неопытную жену. У него была кое-какая практика, и первая брачная ночь прошла бурно. Ирина смущалась до слез, что вызывало еще больший восторг у счастливого обладателя прекрасной женщины, ныне ставшей его законной половиной, причем несомненно лучшей. Когда жене понадобилось пройти в ванную комнату, он взялся ее проводить, но прежде тихо выскользнул в коридор и закрыл все другие двери. Ира слышала какой-то свистящий шепот и пререкания, но была слишком отвлечена важностью свершившегося, чтобы удивиться или задуматься о чем-то постороннем. Впрочем, если бы ей заранее сказали, что ее свекровь, мягко говоря, психически неустойчива, что у Сергея тяжелый характер и дурная наследственность, вряд ли это что-либо изменило.
Еще вчера видный парень Ирине просто нравился, но ныне она испытывала к нему чувство, которого в себе не подозревала, – томительную страсть рано созревшей девушки. Это была редкая, сильная и болезненная любовь, возникшая, казалось, из ничего. Любовь незнакомая – властная, упорно зовущая, переворачивающая все внутри. С каждым днем страсть все сильнее ее захватывала, пока не подчинила волю и разум. Ирина познала вкус – быть рабой любимого. И ничто не могло ее смутить, переубедить. Так мучительно сладко выполнять его прихоти. Хотелось приносить радость, добро, отдать всю себя до донышка. Она страдала от счастья, чувствуя прикосновение его тела, млела, когда он обцеловывал ей каждый палец на ногах, каждую сокровенную точку тела. Эмоции переполняли Ирину, захлестывая стыдливость.