Страница:
Новая любовь привязала ее к мужу тем сильнее, что заместила другую – любовь к папе и маме, которая крошилась и давала трещины, а вскоре и ту, незамутненную взаимную любовь к маме Рае – всего через год после Ириной свадьбы бабушка скончалась. Это был тяжелый удар, и Ира все теснее жалась к Сергею, теперь самому дорогому человеку. Они пришли на поминки в дом Раушан, полный казахской родни, но, увидев там Ларису Марковну, Сергей повернул назад – он не ладил с тещей, и Ира ушла вместе с ним. Муж стал ей ближе.
Она долго горевала. Бабушка часто приходила к ней во сне, обнимала полными горячими руками и говорила: «Айналаин, девочка моя». Ира плакала. Больше этих слов ей никто и никогда не скажет. Сергей жену утешал, как мог. А мог он многое, и она перестала плакать и опять начала смеяться и излучать радость, хотя образ мамы Раи всегда витал рядом.
Свекровь, которая поначалу встретила невестку в штыки, познакомившись поближе, попала под ее обаяние. А Ирина, после натянутых отношений в арбатской квартире, с упоением погрузилась в богемную жизнь семьи Филипповых. В доме был культ еды, в который она удачно вписалась со своим умением готовить, унаследованным от бабушки. Ире нравились гости и богатый стол, у нее на все была легкая рука – на пироги, на печенье, на знаменитый бешбармак. Врожденное чувство цвета невольно заставляло продумывать, какие для данного блюда нужны ложки и вилки, как и в какие плошки, тарелки уложить еду, чтобы получилось красиво и радовало глаз, она словно компоновала натюрморты, каждый раз новые. Стол ломился от разнообразных вкусностей, но и пили много, и курили непрерывно. Отец и сын – здоровяки, свекровь тоже. Ирина старалась не отставать, особенно полюбила шампанское и сигареты «Аполлон». После неумеренных возлияний они проводили с мужем дивные ночи, наполненные сексуальными фантазиями, на которые в трезвом виде трудно решиться.
Наблюдая, как красиво, обильно и вкусно готовит Ирина, свекровь говорила с восхищением, перекрывавшим зависть:
– Ну, ты Сереженьку и ублажаешь! Правильно. Мужчина должен быть полон сил для выполнения супружеского долга и не бегать на сторону. Мне нравится, как он тебя ласкает, это у него от Владимира Васильевича. Я смотрю, по части обедов ты и свекра взяла под опеку. Вот уж напрасно! Не в коня корм. Скажу тебе по секрету: когда-то он отличался недюжинным темпераментом, а теперь скис. Может, от своих деревяшек? Ты видела, сколько у него досок в гараже? Летом работает допоздна и даже спит там, я не возражаю. Зачем мне дома стружки? В паркет забьются – не выковыряешь. А женщины к нему туда ходят? Ты как думаешь?
Ирина смущалась. Подобные разговоры казались ей странными – о таком можно шептаться с близкими подругами, но не со свекровью же! Она еще не знала о болезненном интересе Евгении Леонтьевны к проблемам пола.
На втором курсе Сергей перешел на заочное отделение и стал работать с отцом, чтобы иметь собственные деньги. Прежде зависимость от родителей не казалось ему обременительной, но теперь появилась Ира, которая чувствовала себя неуютно под назойливым оком свекрови и, хотя никогда не жаловалась, стала более скованной ночью, пыталась сдержать и его любовный пыл. Поэтому, когда в кооперативе художников освободилась однокомнатная квартира, сын попросил отца дать взаймы всю сумму, а была она немалой. Союз Сергея и Ирины был основан не только на любви, но и на совместной жизни в искусстве, на общей системе восприятия мира, что сообщало браку глубину и прочность, поэтому Валентин Васильевич денег не пожалел. Счастливые молодые переселились на первый этаж в том же подъезде, но долг нужно было отдавать, и Сергей упорно трудился с утра над заказами, а вечерами продолжал учиться. К окончанию института Филиппов-младший уже зарекомендовал себя как толковый график, хотя и не хватающий с неба звезд, но надежный, а стоимость квартиры была отцу возмещена.
Ирина тоже расквиталась с вузом, представив в качестве дипломной работы удачные иллюстрации к стихам чилийского поэта-коммуниста Пабло Неруды. Книгу, не без протекции Филиппова, выпустило издательство, в котором он работал. Уже тогда отчетливо проявилась сложность, многослойность композиции и философского мышления будущей художницы. Однако по большинству предметов оценки на вкладыше к диплому стояли посредственные.
Сергей категорически воспротивился, чтобы жена после окончания института занималась творчеством.
– Зачем тебе работать? Материальных проблем у нас нет, везде знакомства, связи. Хватит того, что ты готовишь мне краски.
Он не упомянул, что Ирина также исправляла его эскизы, подбрасывала ему идеи и давала советы по композиции, безошибочно чувствуя, как лучше расставить фигуры. Валентин Васильевич не сразу понял, почему у сына вдруг так выросло мастерство, а разобравшись, с искренним восхищением сказал:
– Твоя жена талантливее тебя!
И потом не раз повторял эту фразу, не по умыслу травмируя эмоционально неустойчивую натуру сына, которого плохо знал. Сам известный график обладал крепкими нервами. Постоянно заваленный работой, он давно отстранился от родительских обязанностей, без боя уступив жене формирование характера мальчика. Считал, что достаточно научить его профессии и обеспечивать материально, а в задушевных беседах Сергей не нуждается: парень – не девка.
Чем чаще старший Филиппов превозносил творческие способности невестки, тем настойчивее младший требовал, чтобы Ирина, которая уже успела поучаствовать в двух выставках, занималась исключительно домашним хозяйством, раз у нее это получается столь блестяще, ведь принимать приходилось не только друзей и людей приятных, но просто нужных, от которых зависели заказы, а значит, и благосостояние семьи. Радушная хозяйка никого из гостей не оставляла безразличным. По русскому обычаю спиртное лилось рекой. Ирина и сама с удовольствием пила уже не только шампанское, но и водочку, чувствуя приятное освобождение от въевшейся в кровь материнской опеки. Всецело захваченная любовью, она легко согласилась с решением мужа не заниматься графикой и не делала попыток соревноваться с ним, а хотела только помогать.
Общительная хорошенькая женщина быстро находила заказы, а он подписывал и выполнял договоры. Через пару лет заработанных денег Сергею хватило не только на безбедное житье, но и на машину, и на норковую шубу жене. Она купалась если не в роскоши (роскошь при социализме понятие условное), то в большом достатке. Неограниченные возможности удачно наложились на абсолютный вкус Ирины, которым ее наградила природа, как награждает иных абсолютным слухом. Она очень красиво одевалась и никогда не носила дешевых вещей, и чем вещь была дороже, тем больше ей шла, словно она родилась королевой. В ней видна была порода – полукровки берут от родителей самое лучшее.
Подруги с осторожностью хвалили ее вещи, потому что Ира тут же с радостью их отдавала, и отказываться было бесполезно – ей доставляло большее удовольствие дарить, чем дары получать. Друзья приходили в гости с бутылкой вина, а уходили с полными руками – насует кульков с едой, с презентами. Первый вопрос, который Ирина задавала при встрече с друзьями, – как дела, нужна ли помощь?
Обе Наташи тоже вышли замуж, причем черненькая – за Сережиного приятеля. Теперь они ходили друг к другу в гости по-семейному, а когда Наташа родила, Ира засыпала мать и дитя подарками и просто расцветала, общаясь с маленьким человечком. Она словно говорила с ним на одном языке, хотя он издавал лишь примитивные звуки. Однажды восьмимесячный ребенок сидел в своем высоком стульчике вместе со взрослыми за обеденным столом. Четверо друзей ели и беседовали, не обращая на него внимания, Ирина, как всегда, заливалась своим открытым серебряным смехом. Младенец долго смотрел ей прямо в рот и вдруг, стараясь подражать, впервые засмеялся сам. Потом еще и еще – он раскрывал крошечные губки и закидывал назад головку, как это делала Ирина.
– Ирка, потрясающе! – восторженно воскликнула Наташа. – Этот карапуз в тебя влюблен. Пора заводить собственных детей.
Ирина ничего не ответила. Чувство материнства в ней было сильно развито, однако она уже успела сделать аборт – ребенка не хотел Сергей, причем причины не объяснил. На второй аборт она пошла по собственному побуждению, считая, что ребенок зачат после неумеренного возлияния спиртного, третий ей предстоял на следующей неделе – из-за страха, что ребенок унаследует психическую болезнь. Она не решалась поведать подруге о своем ужасном открытии – мать Сергея ненормальна!
С абортами помогала мама. Пришлось ей рассказать. Лариса ужаснулась:
– Ты должна срочно развестись. У тебя все впереди, встретится настоящий человек, и еще успеешь заиметь здорового младенца.
– Мама! Что ты говоришь! Я люблю Сережу, я уже больше десяти лет его жена!
– Ах, господи, я тоже была женой твоего папы, и, поверь, мы очень пылко любили друг друга. Но жизнь не стоит на месте, приоритеты меняются, и никто не знает, что произойдет завтра.
К такому шагу дочь была не готова, и подобные разговоры представлялись ей кощунством. Они с Сережей вместе навсегда – в счастье и в горе.
Отдельная квартира не спасла Ирину от назойливого внимания свекрови. Пока мужчины трудились над гравюрами, Евгения Леонтьевна целыми днями сидела у невестки, наблюдая, как та готовит, стирает, гладит. Этот тяжелый взгляд вызывал почти осязаемое напряжение в воздухе, но нельзя же ее выгнать! У Иры начинались приступы астмы, все валилось из рук, она боялась пойти в туалет, помыться в ванной, чувствуя, что свекровь стоит под дверью и прислушивается к каждому шороху, подглядывает в замочную скважину. Ночью дородная дама выходила на улицу с табуреткой, пробиралась в палисадник и подсматривала в щель между занавесками, как молодые занимаются любовью, а потом бесстыдно выпытывала у невестки подробности. Пришлось повесить на окна толстые непроницаемые шторы, которые не раздвигались даже днем.
Иногда в гости к дочке заходила мать, часто они вместе отправлялись на Ленинградский рынок, где с Ирой здоровались все торговки. Одна грузинка постоянно отказывалась брать деньги за зелень.
– Почему? – удивилась Лариса Марковна.
– А, – отмахнулась дочь. – У нее был острый приступ холецистита, я сбегала домой и принесла ей импортное лекарство, у нас в аптечке стояло. К счастью, помогло. Такую ерунду до сих пор забыть не может.
Мать Ирины и свекровь не симпатизировали друг другу, хотя внешне держались в рамках, даже отпускали стандартные комплименты, но если заходила Наташа, бывшая буфетчица кривила губы:
– Зачем ты, знакомая с самыми знаменитыми людьми из высшего общества, водишься с нищей дрянью? Она же у тебя вещи ворует! На ней твои бусы!
– Не смейте так говорить о моей подруге! – не выдерживала Ирина. – Эти бусы я ей подарила! А общество, о котором вы говорите, высшим уже не может быть только потому, что туда вхожи вы сами!
Но чаще Ирина молчала, не вступая в бессмысленные пререкания. Не рассказывала она близкой подруге и другого, что тревожило ее гораздо больше, чем выходки ненормальной свекрови: Ирина поняла, что Сергей тоже болен, возможно, не так тяжело, как мать, но болен несомненно, и болезнь развивается во времени. Физически сильный, он много пил, становился неуправляемым, грубым, склонным к насилию и патологически ревнивым, хотя повода Ирина не давала. Ну, пококетничает, как все женщины. А однажды, на летнем отдыхе в Крыму, Сергей, уходя из гостиничного номера играть в бильярд, привязал Ирину за ногу к кровати. Вернувшись, не мог вспомнить, зачем это сделал, хотя перед тем выпил всего пару бутылок пива. Он просил у жены прощения, клялся, что любит ее больше жизни и пить прекратит. Она простила – как она могла не простить своего дорогого мужа и единственную опору? После этого случая их объятия сделались еще жарче, еще безумнее, словно они хотели налюбиться впрок.
Однако надолго Сергея не хватило: пить он не бросил и еще шире распахнул объятия друзьям и приятелям. Праздничные застолья превратились в ежедневный ритуал. Сын брал пример с отца, не имея его стойкости и чувства меры. Разгульная жизнь сделала из квартиры проходной двор, прокуренный, пропахший спиртным, часто облеванный. Выставив за дверь последнего забулдыгу, порой очень именитого, Ирина становилась перед мужем на колени:
– Я люблю тебя! Я все для тебя сделаю, только давай прекратим эти сборища!
– Но они мне приятны, – возражал Сергей слегка заплетающимся языком. – А если ты против, значит, не любишь меня.
– Люблю. Обожаю.
– Ну, тогда не сопротивляйся, иди ко мне.
И она шла. И он любил ее, а она любила его, надеясь, что силой своей любви сможет отвратить мужа от пьянства.
– Прости меня, я опять проявил слабину, – каялся утром Сергей. – Ведь мне никто не нужен, кроме тебя. Тебя одну люблю до гроба!
Это была слишком страстная любовь, чтобы длиться вечно. Но, видимо, она была больше плотской, чем духовной, потому долго не хотела умирать и крах наступил не сразу. Постепенно Ирина начала сознавать, что делает что-то не так. Каждую ночь Сергей дебоширил, а она стояла на коленях и твердила ему, что любит. Они ругались, не менее бурно мирились, а потом, напившись с горя, оба целый день спали. Ирина жила, как в дурном сне, который хочется, но страшно прервать, не представляя, какова будет действительность. Отношения со свекровью и мужем портились день ото дня. Появилось жуткое ощущение, что она катится в бездну со страшным ускорением, а зацепиться не за что. Разорвать порочный круг оказалось нелегко – ведь она любила Сергея и была им любима. Это она знала точно.
Молодая творческая энергия, не получая применения, бурлила, побуждала к деятельности, которая могла бы восстановить утраченное душевное равновесие. В Ирине подспудно бродили художнические идеи, остававшиеся нереализованными. Как-то Ирина достала походный этюдник, поставила на него специально обработанный картон, разогрела спичкой крышки старых тюбиков масляных красок. Чувствуя нетерпение в руках, нервно мяла пальцами кисточку и обдумывала композицию, которую уже видела в общих чертах внутренним зрением. Вернулся с работы Сергей, и разразился скандал.
– Я же просил тебя никогда этим не заниматься! Ты достаточно мотаешься по издательствам, ищешь заказы, утверждаешь макеты. Я зарабатываю на сладкую жизнь и могу выполнить любое твое желание! Разве этого мало? И вообще, живопись – не твое дело! Вспомни свои институтские этюды – у тебя все равно ничего не получится!
Они крупно поссорились, потом опять помирились, казалось надолго. Он перестал покупать водку, и оба перешли на давно забытое шампанское. Любовь опять расцвела, и Ирине подумалось, что забрезжил рассвет. Сергей бросал ей в бокалы какие-то таблетки, сначала тайно, потом явно.
– Зачем? – блаженно улыбалась Ирина.
– Для остроты ощущений.
– Но я и так сгораю дотла!
– А я чувствую разницу.
Она не в силах была противиться. Без мужа она погибала, как погибала с ним. Изматывающие ночи, утомительные дни. Сергей – крепкий физически и Ира – хрупкая, с расстроенными нервами и мучительной астмой.
– Я больше не хочу пить, – заявила она однажды со слезами и вдруг добавила более твердо: – Мне нельзя! Понимаешь?
Сергей схватил ее за тяжелые волосы, намотал на руку и потащил в постель. Она была унижена: насилие – физическое, тем более моральное – вызывало бурный протест. С тех пор как Ирина ушла из дома, она считала себя свободной, но свобода оказалась эфемерной. Веревки, которыми муж привязывал ее в Мисхоре, он отмолил, веревки забылись, а теперь вспомнились. Отчаяние охватило Ирину, которая опять была беременна и на этот раз твердо решила сохранить ребенка.
Когда Сергей, утомившись, заснул, она наскоро оделась и сбежала к Наташе беленькой – у нее муж в командировке, а у черненькой ребенок, его можно напугать. Так рано метро еще не работало, пришлось брать такси. Подруга, даром что заспанная и в бигуди, все поняла без слов, налила гостье горячего чаю с мятой, ромашкой и медом, уложила в свою постель – пусть спит хоть весь день.
Ирина прожила у Наташи неделю, успокоилась и немного выговорилась – впервые за столько лет. Но нельзя же вечно прятаться от мужа, а главное, от себя.
– Куда пойдешь? – спросила беленькая, видя, что Ира собирается.
– Если б я знала!
Ей не с кем было посоветоваться. Представила лицо мамы Раи – она бы сказала: «Будь счастлива». Но как? При воспоминании об арбатской квартире, где так основательно обустроился отчим, охватывала тоска. Хотя, если честно, Леня положительно влияет на маму, и мама за нее волнуется, а выбора все равно нет. И Ира отправилась на Арбат.
Лариса приняла ее с распростертыми объятиями:
– Ну, наконец-то ты рассталась с этим ничтожеством!
Момент возвращения был отравлен. Сережа не мог быть ничтожеством уже только потому, что его любила Раушан.
– Мам, успокойся, мы просто поссорились.
– Ты больше к нему не вернешься.
– Не надо решать за меня. У тебя есть что-нибудь выпить? Внутри горит. Неделю у Наташи блюла сухой закон.
Мать молча принесла зеленый «Шартрез» и достала две рюмки. Услыхав голоса, из своего кабинета на кухню вышел Леня. Сказал с иронией:
– Празднуется возвращение блудной дочери?
Лариса вспыхнула, но сдержалась, достала третью рюмку и стукнула ею об стол – присоединяйся.
– От ликера у мужчин развивается импотенция, – возразил Леня и ушел к себе.
Ирина выпалила:
– Мам, я алкоголичка!
Час от часу не легче! Лариса Марковна, не дожидаясь дочери, залпом выпила свою порцию. Столько усилий, денег потрачено на институт! Окончила, вышла замуж в состоятельную семью с известной фамилией! И на тебе! Алкоголичка! Если б знать, никогда не отдала ее в этот дом, пропитанный вином и развратом!
– Выброси глупости из головы! Ты много лет жила среди пьющих людей – и только. Ты сломлена психически. Здесь неподалеку есть платный клуб «12 шагов», походишь, восстановишься. И подаем на развод – надо сжечь все мосты!
Ирина выглядела подавленной, думать не хотелось – думать было больно. Две недели она посещала клуб анонимных алкоголиков и поняла, что никакой зависимости от спиртного у нее нет, а есть жесточайшая тоска, от которой может избавить лишь долгожданный ребенок. Как хорошо, что она собралась родить, это изменит всю ее жизнь!
Сергей обрывал телефон, но Лариса стояла насмерть:
– Оставь мою дочь в покое.
– По случаю, она еще и моя жена.
– В прошлом. Готовься к разводу.
– Не смейте распоряжаться нашими судьбами!
– Ты уже сам распорядился. Четырнадцати лет твоего правления достаточно.
– Хочешь, я поеду, набью ему морду, – петушился маленький Леня, готовый ради жены на неравный бой.
– Спасибо, не надо, – успокоила Лариса Марковна супруга.
Журналист и к падчерице вдруг проникся сочувствием: стоил того объект или нет, но девочка любит нешуточно, и в этом они похожи. Между тем Ирину ломало в переносном и буквальном смысле слова, ее трясла лихорадка, поднялась температура. Несколько раз она порывалась вернуться к мужу, но нашла силы обуздать себя и приняла самостоятельное решение – развод! Она сказала матери то, что осознала только теперь:
– Я превратилась в домашнее животное, которое держат в золотой клетке, кормят и выгуливают. Этот ужас я принимала за счастье и потихонечку сходила с ума. Меня лишили творчества, самоуважения, детей. Но главное в человеке – его «я», и самая красивая ложь не заменит истины. Я больше не хочу жить чужой жизнью и врать себе. Я рожу ребенка и все начну заново.
Лариса Марковна заплакала от переполнявших ее чувств – бедная девочка! А Ирина успокоилась. Она уже разговаривала с будущим сыном, сочиняла ему сказки, мечтала, как нарисует ему прекрасные картины, полные золотого света.
Но случилось непоправимое. «Скорая» умчала ее в больницу с сильными болями внизу живота – беременность оказалась внематочной, операция тяжелой, а депрессия нешуточной. Ирина кожей чувствовала руку провидения, но не могла понять логики происходящего. Если Бог дал жизнь, значит, дал и цель, а что у нее? Сначала был талант, который она похоронила, не сопротивляясь, потом любовь, утопленная в вине, и вот последняя надежда, смысл существования – ребенок, но и здесь вместо радости ее ждало разочарование. Не осталось ничего, полное банкротство! Хотела выброситься из окна, но близкое дыхание пропасти заставило в ужасе отпрянуть. К тому же любимая мамуля, которая дежурила у больничной койки сутками и заснула на стуле от усталости, не перенесла бы ее смерти.
Процедура развода оказалась нудной и отвратительной. Оскорбленный поведением жены, решившей уйти без объяснений, Сергей отказывался отдавать ее личные вещи, а Евгения Леонтьевна подала встречный иск, рассчитывая лишить невестку прав на часть квартиры, поскольку деньги вносил не сын, а Филиппов-старший. То, что долг отцу Сергей вернул, документами не подтверждалось. Ирина в суд идти отказалась, назначив доверенным лицом свою мать, на квартиру не претендовала и только просила вернуть ей хотя бы одежду и шубу – новых вещей купить было не на что. На дворе стоял 1992 год – тяжелое время шоковой терапии, от которой русский народ не оправился до сих пор, а старшее поколение не оправится никогда. Двое упитанных мужчин, младший Гайдар и младший Филиппов, лишили Ирину последнего – нательного белья. Лариса Марковна возмущенно рассказывала дочери, сколько пар колготок и трусиков обсуждалось на очередном заседании суда. Ира плакала. Вещи Сергей так и не отдал, но развод подписал.
На следующий день, когда арбатские жильцы еще лежали в прострации после завершения юридического марафона, судьба Ирины постучалась в дверь. С улыбкой или ухмылкой – кто ж знал заранее?
5
Она долго горевала. Бабушка часто приходила к ней во сне, обнимала полными горячими руками и говорила: «Айналаин, девочка моя». Ира плакала. Больше этих слов ей никто и никогда не скажет. Сергей жену утешал, как мог. А мог он многое, и она перестала плакать и опять начала смеяться и излучать радость, хотя образ мамы Раи всегда витал рядом.
Свекровь, которая поначалу встретила невестку в штыки, познакомившись поближе, попала под ее обаяние. А Ирина, после натянутых отношений в арбатской квартире, с упоением погрузилась в богемную жизнь семьи Филипповых. В доме был культ еды, в который она удачно вписалась со своим умением готовить, унаследованным от бабушки. Ире нравились гости и богатый стол, у нее на все была легкая рука – на пироги, на печенье, на знаменитый бешбармак. Врожденное чувство цвета невольно заставляло продумывать, какие для данного блюда нужны ложки и вилки, как и в какие плошки, тарелки уложить еду, чтобы получилось красиво и радовало глаз, она словно компоновала натюрморты, каждый раз новые. Стол ломился от разнообразных вкусностей, но и пили много, и курили непрерывно. Отец и сын – здоровяки, свекровь тоже. Ирина старалась не отставать, особенно полюбила шампанское и сигареты «Аполлон». После неумеренных возлияний они проводили с мужем дивные ночи, наполненные сексуальными фантазиями, на которые в трезвом виде трудно решиться.
Наблюдая, как красиво, обильно и вкусно готовит Ирина, свекровь говорила с восхищением, перекрывавшим зависть:
– Ну, ты Сереженьку и ублажаешь! Правильно. Мужчина должен быть полон сил для выполнения супружеского долга и не бегать на сторону. Мне нравится, как он тебя ласкает, это у него от Владимира Васильевича. Я смотрю, по части обедов ты и свекра взяла под опеку. Вот уж напрасно! Не в коня корм. Скажу тебе по секрету: когда-то он отличался недюжинным темпераментом, а теперь скис. Может, от своих деревяшек? Ты видела, сколько у него досок в гараже? Летом работает допоздна и даже спит там, я не возражаю. Зачем мне дома стружки? В паркет забьются – не выковыряешь. А женщины к нему туда ходят? Ты как думаешь?
Ирина смущалась. Подобные разговоры казались ей странными – о таком можно шептаться с близкими подругами, но не со свекровью же! Она еще не знала о болезненном интересе Евгении Леонтьевны к проблемам пола.
На втором курсе Сергей перешел на заочное отделение и стал работать с отцом, чтобы иметь собственные деньги. Прежде зависимость от родителей не казалось ему обременительной, но теперь появилась Ира, которая чувствовала себя неуютно под назойливым оком свекрови и, хотя никогда не жаловалась, стала более скованной ночью, пыталась сдержать и его любовный пыл. Поэтому, когда в кооперативе художников освободилась однокомнатная квартира, сын попросил отца дать взаймы всю сумму, а была она немалой. Союз Сергея и Ирины был основан не только на любви, но и на совместной жизни в искусстве, на общей системе восприятия мира, что сообщало браку глубину и прочность, поэтому Валентин Васильевич денег не пожалел. Счастливые молодые переселились на первый этаж в том же подъезде, но долг нужно было отдавать, и Сергей упорно трудился с утра над заказами, а вечерами продолжал учиться. К окончанию института Филиппов-младший уже зарекомендовал себя как толковый график, хотя и не хватающий с неба звезд, но надежный, а стоимость квартиры была отцу возмещена.
Ирина тоже расквиталась с вузом, представив в качестве дипломной работы удачные иллюстрации к стихам чилийского поэта-коммуниста Пабло Неруды. Книгу, не без протекции Филиппова, выпустило издательство, в котором он работал. Уже тогда отчетливо проявилась сложность, многослойность композиции и философского мышления будущей художницы. Однако по большинству предметов оценки на вкладыше к диплому стояли посредственные.
Сергей категорически воспротивился, чтобы жена после окончания института занималась творчеством.
– Зачем тебе работать? Материальных проблем у нас нет, везде знакомства, связи. Хватит того, что ты готовишь мне краски.
Он не упомянул, что Ирина также исправляла его эскизы, подбрасывала ему идеи и давала советы по композиции, безошибочно чувствуя, как лучше расставить фигуры. Валентин Васильевич не сразу понял, почему у сына вдруг так выросло мастерство, а разобравшись, с искренним восхищением сказал:
– Твоя жена талантливее тебя!
И потом не раз повторял эту фразу, не по умыслу травмируя эмоционально неустойчивую натуру сына, которого плохо знал. Сам известный график обладал крепкими нервами. Постоянно заваленный работой, он давно отстранился от родительских обязанностей, без боя уступив жене формирование характера мальчика. Считал, что достаточно научить его профессии и обеспечивать материально, а в задушевных беседах Сергей не нуждается: парень – не девка.
Чем чаще старший Филиппов превозносил творческие способности невестки, тем настойчивее младший требовал, чтобы Ирина, которая уже успела поучаствовать в двух выставках, занималась исключительно домашним хозяйством, раз у нее это получается столь блестяще, ведь принимать приходилось не только друзей и людей приятных, но просто нужных, от которых зависели заказы, а значит, и благосостояние семьи. Радушная хозяйка никого из гостей не оставляла безразличным. По русскому обычаю спиртное лилось рекой. Ирина и сама с удовольствием пила уже не только шампанское, но и водочку, чувствуя приятное освобождение от въевшейся в кровь материнской опеки. Всецело захваченная любовью, она легко согласилась с решением мужа не заниматься графикой и не делала попыток соревноваться с ним, а хотела только помогать.
Общительная хорошенькая женщина быстро находила заказы, а он подписывал и выполнял договоры. Через пару лет заработанных денег Сергею хватило не только на безбедное житье, но и на машину, и на норковую шубу жене. Она купалась если не в роскоши (роскошь при социализме понятие условное), то в большом достатке. Неограниченные возможности удачно наложились на абсолютный вкус Ирины, которым ее наградила природа, как награждает иных абсолютным слухом. Она очень красиво одевалась и никогда не носила дешевых вещей, и чем вещь была дороже, тем больше ей шла, словно она родилась королевой. В ней видна была порода – полукровки берут от родителей самое лучшее.
Подруги с осторожностью хвалили ее вещи, потому что Ира тут же с радостью их отдавала, и отказываться было бесполезно – ей доставляло большее удовольствие дарить, чем дары получать. Друзья приходили в гости с бутылкой вина, а уходили с полными руками – насует кульков с едой, с презентами. Первый вопрос, который Ирина задавала при встрече с друзьями, – как дела, нужна ли помощь?
Обе Наташи тоже вышли замуж, причем черненькая – за Сережиного приятеля. Теперь они ходили друг к другу в гости по-семейному, а когда Наташа родила, Ира засыпала мать и дитя подарками и просто расцветала, общаясь с маленьким человечком. Она словно говорила с ним на одном языке, хотя он издавал лишь примитивные звуки. Однажды восьмимесячный ребенок сидел в своем высоком стульчике вместе со взрослыми за обеденным столом. Четверо друзей ели и беседовали, не обращая на него внимания, Ирина, как всегда, заливалась своим открытым серебряным смехом. Младенец долго смотрел ей прямо в рот и вдруг, стараясь подражать, впервые засмеялся сам. Потом еще и еще – он раскрывал крошечные губки и закидывал назад головку, как это делала Ирина.
– Ирка, потрясающе! – восторженно воскликнула Наташа. – Этот карапуз в тебя влюблен. Пора заводить собственных детей.
Ирина ничего не ответила. Чувство материнства в ней было сильно развито, однако она уже успела сделать аборт – ребенка не хотел Сергей, причем причины не объяснил. На второй аборт она пошла по собственному побуждению, считая, что ребенок зачат после неумеренного возлияния спиртного, третий ей предстоял на следующей неделе – из-за страха, что ребенок унаследует психическую болезнь. Она не решалась поведать подруге о своем ужасном открытии – мать Сергея ненормальна!
С абортами помогала мама. Пришлось ей рассказать. Лариса ужаснулась:
– Ты должна срочно развестись. У тебя все впереди, встретится настоящий человек, и еще успеешь заиметь здорового младенца.
– Мама! Что ты говоришь! Я люблю Сережу, я уже больше десяти лет его жена!
– Ах, господи, я тоже была женой твоего папы, и, поверь, мы очень пылко любили друг друга. Но жизнь не стоит на месте, приоритеты меняются, и никто не знает, что произойдет завтра.
К такому шагу дочь была не готова, и подобные разговоры представлялись ей кощунством. Они с Сережей вместе навсегда – в счастье и в горе.
Отдельная квартира не спасла Ирину от назойливого внимания свекрови. Пока мужчины трудились над гравюрами, Евгения Леонтьевна целыми днями сидела у невестки, наблюдая, как та готовит, стирает, гладит. Этот тяжелый взгляд вызывал почти осязаемое напряжение в воздухе, но нельзя же ее выгнать! У Иры начинались приступы астмы, все валилось из рук, она боялась пойти в туалет, помыться в ванной, чувствуя, что свекровь стоит под дверью и прислушивается к каждому шороху, подглядывает в замочную скважину. Ночью дородная дама выходила на улицу с табуреткой, пробиралась в палисадник и подсматривала в щель между занавесками, как молодые занимаются любовью, а потом бесстыдно выпытывала у невестки подробности. Пришлось повесить на окна толстые непроницаемые шторы, которые не раздвигались даже днем.
Иногда в гости к дочке заходила мать, часто они вместе отправлялись на Ленинградский рынок, где с Ирой здоровались все торговки. Одна грузинка постоянно отказывалась брать деньги за зелень.
– Почему? – удивилась Лариса Марковна.
– А, – отмахнулась дочь. – У нее был острый приступ холецистита, я сбегала домой и принесла ей импортное лекарство, у нас в аптечке стояло. К счастью, помогло. Такую ерунду до сих пор забыть не может.
Мать Ирины и свекровь не симпатизировали друг другу, хотя внешне держались в рамках, даже отпускали стандартные комплименты, но если заходила Наташа, бывшая буфетчица кривила губы:
– Зачем ты, знакомая с самыми знаменитыми людьми из высшего общества, водишься с нищей дрянью? Она же у тебя вещи ворует! На ней твои бусы!
– Не смейте так говорить о моей подруге! – не выдерживала Ирина. – Эти бусы я ей подарила! А общество, о котором вы говорите, высшим уже не может быть только потому, что туда вхожи вы сами!
Но чаще Ирина молчала, не вступая в бессмысленные пререкания. Не рассказывала она близкой подруге и другого, что тревожило ее гораздо больше, чем выходки ненормальной свекрови: Ирина поняла, что Сергей тоже болен, возможно, не так тяжело, как мать, но болен несомненно, и болезнь развивается во времени. Физически сильный, он много пил, становился неуправляемым, грубым, склонным к насилию и патологически ревнивым, хотя повода Ирина не давала. Ну, пококетничает, как все женщины. А однажды, на летнем отдыхе в Крыму, Сергей, уходя из гостиничного номера играть в бильярд, привязал Ирину за ногу к кровати. Вернувшись, не мог вспомнить, зачем это сделал, хотя перед тем выпил всего пару бутылок пива. Он просил у жены прощения, клялся, что любит ее больше жизни и пить прекратит. Она простила – как она могла не простить своего дорогого мужа и единственную опору? После этого случая их объятия сделались еще жарче, еще безумнее, словно они хотели налюбиться впрок.
Однако надолго Сергея не хватило: пить он не бросил и еще шире распахнул объятия друзьям и приятелям. Праздничные застолья превратились в ежедневный ритуал. Сын брал пример с отца, не имея его стойкости и чувства меры. Разгульная жизнь сделала из квартиры проходной двор, прокуренный, пропахший спиртным, часто облеванный. Выставив за дверь последнего забулдыгу, порой очень именитого, Ирина становилась перед мужем на колени:
– Я люблю тебя! Я все для тебя сделаю, только давай прекратим эти сборища!
– Но они мне приятны, – возражал Сергей слегка заплетающимся языком. – А если ты против, значит, не любишь меня.
– Люблю. Обожаю.
– Ну, тогда не сопротивляйся, иди ко мне.
И она шла. И он любил ее, а она любила его, надеясь, что силой своей любви сможет отвратить мужа от пьянства.
– Прости меня, я опять проявил слабину, – каялся утром Сергей. – Ведь мне никто не нужен, кроме тебя. Тебя одну люблю до гроба!
Это была слишком страстная любовь, чтобы длиться вечно. Но, видимо, она была больше плотской, чем духовной, потому долго не хотела умирать и крах наступил не сразу. Постепенно Ирина начала сознавать, что делает что-то не так. Каждую ночь Сергей дебоширил, а она стояла на коленях и твердила ему, что любит. Они ругались, не менее бурно мирились, а потом, напившись с горя, оба целый день спали. Ирина жила, как в дурном сне, который хочется, но страшно прервать, не представляя, какова будет действительность. Отношения со свекровью и мужем портились день ото дня. Появилось жуткое ощущение, что она катится в бездну со страшным ускорением, а зацепиться не за что. Разорвать порочный круг оказалось нелегко – ведь она любила Сергея и была им любима. Это она знала точно.
Молодая творческая энергия, не получая применения, бурлила, побуждала к деятельности, которая могла бы восстановить утраченное душевное равновесие. В Ирине подспудно бродили художнические идеи, остававшиеся нереализованными. Как-то Ирина достала походный этюдник, поставила на него специально обработанный картон, разогрела спичкой крышки старых тюбиков масляных красок. Чувствуя нетерпение в руках, нервно мяла пальцами кисточку и обдумывала композицию, которую уже видела в общих чертах внутренним зрением. Вернулся с работы Сергей, и разразился скандал.
– Я же просил тебя никогда этим не заниматься! Ты достаточно мотаешься по издательствам, ищешь заказы, утверждаешь макеты. Я зарабатываю на сладкую жизнь и могу выполнить любое твое желание! Разве этого мало? И вообще, живопись – не твое дело! Вспомни свои институтские этюды – у тебя все равно ничего не получится!
Они крупно поссорились, потом опять помирились, казалось надолго. Он перестал покупать водку, и оба перешли на давно забытое шампанское. Любовь опять расцвела, и Ирине подумалось, что забрезжил рассвет. Сергей бросал ей в бокалы какие-то таблетки, сначала тайно, потом явно.
– Зачем? – блаженно улыбалась Ирина.
– Для остроты ощущений.
– Но я и так сгораю дотла!
– А я чувствую разницу.
Она не в силах была противиться. Без мужа она погибала, как погибала с ним. Изматывающие ночи, утомительные дни. Сергей – крепкий физически и Ира – хрупкая, с расстроенными нервами и мучительной астмой.
– Я больше не хочу пить, – заявила она однажды со слезами и вдруг добавила более твердо: – Мне нельзя! Понимаешь?
Сергей схватил ее за тяжелые волосы, намотал на руку и потащил в постель. Она была унижена: насилие – физическое, тем более моральное – вызывало бурный протест. С тех пор как Ирина ушла из дома, она считала себя свободной, но свобода оказалась эфемерной. Веревки, которыми муж привязывал ее в Мисхоре, он отмолил, веревки забылись, а теперь вспомнились. Отчаяние охватило Ирину, которая опять была беременна и на этот раз твердо решила сохранить ребенка.
Когда Сергей, утомившись, заснул, она наскоро оделась и сбежала к Наташе беленькой – у нее муж в командировке, а у черненькой ребенок, его можно напугать. Так рано метро еще не работало, пришлось брать такси. Подруга, даром что заспанная и в бигуди, все поняла без слов, налила гостье горячего чаю с мятой, ромашкой и медом, уложила в свою постель – пусть спит хоть весь день.
Ирина прожила у Наташи неделю, успокоилась и немного выговорилась – впервые за столько лет. Но нельзя же вечно прятаться от мужа, а главное, от себя.
– Куда пойдешь? – спросила беленькая, видя, что Ира собирается.
– Если б я знала!
Ей не с кем было посоветоваться. Представила лицо мамы Раи – она бы сказала: «Будь счастлива». Но как? При воспоминании об арбатской квартире, где так основательно обустроился отчим, охватывала тоска. Хотя, если честно, Леня положительно влияет на маму, и мама за нее волнуется, а выбора все равно нет. И Ира отправилась на Арбат.
Лариса приняла ее с распростертыми объятиями:
– Ну, наконец-то ты рассталась с этим ничтожеством!
Момент возвращения был отравлен. Сережа не мог быть ничтожеством уже только потому, что его любила Раушан.
– Мам, успокойся, мы просто поссорились.
– Ты больше к нему не вернешься.
– Не надо решать за меня. У тебя есть что-нибудь выпить? Внутри горит. Неделю у Наташи блюла сухой закон.
Мать молча принесла зеленый «Шартрез» и достала две рюмки. Услыхав голоса, из своего кабинета на кухню вышел Леня. Сказал с иронией:
– Празднуется возвращение блудной дочери?
Лариса вспыхнула, но сдержалась, достала третью рюмку и стукнула ею об стол – присоединяйся.
– От ликера у мужчин развивается импотенция, – возразил Леня и ушел к себе.
Ирина выпалила:
– Мам, я алкоголичка!
Час от часу не легче! Лариса Марковна, не дожидаясь дочери, залпом выпила свою порцию. Столько усилий, денег потрачено на институт! Окончила, вышла замуж в состоятельную семью с известной фамилией! И на тебе! Алкоголичка! Если б знать, никогда не отдала ее в этот дом, пропитанный вином и развратом!
– Выброси глупости из головы! Ты много лет жила среди пьющих людей – и только. Ты сломлена психически. Здесь неподалеку есть платный клуб «12 шагов», походишь, восстановишься. И подаем на развод – надо сжечь все мосты!
Ирина выглядела подавленной, думать не хотелось – думать было больно. Две недели она посещала клуб анонимных алкоголиков и поняла, что никакой зависимости от спиртного у нее нет, а есть жесточайшая тоска, от которой может избавить лишь долгожданный ребенок. Как хорошо, что она собралась родить, это изменит всю ее жизнь!
Сергей обрывал телефон, но Лариса стояла насмерть:
– Оставь мою дочь в покое.
– По случаю, она еще и моя жена.
– В прошлом. Готовься к разводу.
– Не смейте распоряжаться нашими судьбами!
– Ты уже сам распорядился. Четырнадцати лет твоего правления достаточно.
– Хочешь, я поеду, набью ему морду, – петушился маленький Леня, готовый ради жены на неравный бой.
– Спасибо, не надо, – успокоила Лариса Марковна супруга.
Журналист и к падчерице вдруг проникся сочувствием: стоил того объект или нет, но девочка любит нешуточно, и в этом они похожи. Между тем Ирину ломало в переносном и буквальном смысле слова, ее трясла лихорадка, поднялась температура. Несколько раз она порывалась вернуться к мужу, но нашла силы обуздать себя и приняла самостоятельное решение – развод! Она сказала матери то, что осознала только теперь:
– Я превратилась в домашнее животное, которое держат в золотой клетке, кормят и выгуливают. Этот ужас я принимала за счастье и потихонечку сходила с ума. Меня лишили творчества, самоуважения, детей. Но главное в человеке – его «я», и самая красивая ложь не заменит истины. Я больше не хочу жить чужой жизнью и врать себе. Я рожу ребенка и все начну заново.
Лариса Марковна заплакала от переполнявших ее чувств – бедная девочка! А Ирина успокоилась. Она уже разговаривала с будущим сыном, сочиняла ему сказки, мечтала, как нарисует ему прекрасные картины, полные золотого света.
Но случилось непоправимое. «Скорая» умчала ее в больницу с сильными болями внизу живота – беременность оказалась внематочной, операция тяжелой, а депрессия нешуточной. Ирина кожей чувствовала руку провидения, но не могла понять логики происходящего. Если Бог дал жизнь, значит, дал и цель, а что у нее? Сначала был талант, который она похоронила, не сопротивляясь, потом любовь, утопленная в вине, и вот последняя надежда, смысл существования – ребенок, но и здесь вместо радости ее ждало разочарование. Не осталось ничего, полное банкротство! Хотела выброситься из окна, но близкое дыхание пропасти заставило в ужасе отпрянуть. К тому же любимая мамуля, которая дежурила у больничной койки сутками и заснула на стуле от усталости, не перенесла бы ее смерти.
Процедура развода оказалась нудной и отвратительной. Оскорбленный поведением жены, решившей уйти без объяснений, Сергей отказывался отдавать ее личные вещи, а Евгения Леонтьевна подала встречный иск, рассчитывая лишить невестку прав на часть квартиры, поскольку деньги вносил не сын, а Филиппов-старший. То, что долг отцу Сергей вернул, документами не подтверждалось. Ирина в суд идти отказалась, назначив доверенным лицом свою мать, на квартиру не претендовала и только просила вернуть ей хотя бы одежду и шубу – новых вещей купить было не на что. На дворе стоял 1992 год – тяжелое время шоковой терапии, от которой русский народ не оправился до сих пор, а старшее поколение не оправится никогда. Двое упитанных мужчин, младший Гайдар и младший Филиппов, лишили Ирину последнего – нательного белья. Лариса Марковна возмущенно рассказывала дочери, сколько пар колготок и трусиков обсуждалось на очередном заседании суда. Ира плакала. Вещи Сергей так и не отдал, но развод подписал.
На следующий день, когда арбатские жильцы еще лежали в прострации после завершения юридического марафона, судьба Ирины постучалась в дверь. С улыбкой или ухмылкой – кто ж знал заранее?
5
Неожиданного гостя звали Семен Яковлевич Левин. Молодой, подающий надежды филолог преподавал в МГУ и защитился по американскому писателю Джерому Сэлинджеру. Лет пятнадцать назад его направили в Йельский университет для обмена педагогическим опытом, где в него влюбилась гражданка США и одновременно поступило предложение поработать на кафедре славянской филологии. Тогда эмигрантов из России было мало, и они не вызывали подозрений, тем более евреи, поскольку никто не сомневался, что в СССР свирепствует скрытый антисемитизм.
Семен Левин женился и остался в Штатах насовсем, назвавшись на американский манер Сэмом Левайном и презрев то обстоятельство, что на социалистической родине его объявили предателем интересов народа. С начала 90-х, когда отечество освободилось от коммунистических фетишей, он из заклятого врага превратился в обычного профессора-слависта и поспешил посетить родителей, живших в Воронежской области. До обратного рейса из столицы в Нью-Йорк оставались сутки, их нужно было как-то скоротать, и Сэм вспомнил Леонида Григорьевича Ривкина, который в свое время помогал ему публиковать статьи, необходимые для защиты кандидатской диссертации. С тех пор на почве взаимных интересов они изредка общались, а потом переписывались, испытывая друг к другу приязнь, и теперь американский ученый решил осчастливить старого приятеля дружескими объятиями и бутылкой виски, купленной в московской гостинице «Интурист» на валюту.
– Америка – страна невероятных возможностей, – говорил Сэм, помешивая в стакане с чаем вишневое варенье домашнего приготовления.
Лариса Марковна с завистью разглядывала холеное носатое лицо поджарого мужчины лет сорока, его красиво подстриженную шевелюру, модную батистовую рубашку в тонкую полоску, но с белым воротничком и манжетами, а главное – костюм из тонкой шерстяной ткани, которая блестела, как шелковая! В таком костюме и ее Ленечка смотрелся бы полубогом.
Она тоже надела лучшее платье и намалевала ресницы остатками французской туши, купленной в «Березке» еще при советской власти. Неважно, что ей пятьдесят с небольшим хвостиком. Для современной женщины, которая следит за собой, возраст, можно сказать, несущественный, к тому же она не намерена соблазнять эту оглоблю, но выглядеть достойно и привлекательно обязана – никогда не угадаешь заранее, какие люди обернутся нужными. Тем более, человек приехал из самих Штатов! У нее там много знакомых москвичей, которые зацепились разными способами и очень по-разному теперь существуют, иные совсем даже неплохо, поэтому знакомство с приятелем Лени может оказаться не лишним.
Однако, как ни старалась Лариса, ей никак не удавалось привлечь внимание гостя к своей персоне и своим прожектам. Сэм был увлечен собственным рассказом о замечательной стране, где ему привалило счастье жить и работать, одновременно он пытался поймать реакцию очаровательной дочери хозяйки. Между тем Ирина безучастно, словно против воли, сидела за столом, почти ничего не ела и молчала, погруженная в себя, хотя мать постоянно к ней обращалась, надеясь вовлечь в разговор. Лишь однажды молодая женщина с раскосыми глазами неожиданно звонко рассмеялась какой-то незатейливой шутке, обворожительным движением отвела со лба роскошные темные волосы и откинула голову назад. Теперь залетный гость уже не мог оторвать от нее глаз.
Семен Левин женился и остался в Штатах насовсем, назвавшись на американский манер Сэмом Левайном и презрев то обстоятельство, что на социалистической родине его объявили предателем интересов народа. С начала 90-х, когда отечество освободилось от коммунистических фетишей, он из заклятого врага превратился в обычного профессора-слависта и поспешил посетить родителей, живших в Воронежской области. До обратного рейса из столицы в Нью-Йорк оставались сутки, их нужно было как-то скоротать, и Сэм вспомнил Леонида Григорьевича Ривкина, который в свое время помогал ему публиковать статьи, необходимые для защиты кандидатской диссертации. С тех пор на почве взаимных интересов они изредка общались, а потом переписывались, испытывая друг к другу приязнь, и теперь американский ученый решил осчастливить старого приятеля дружескими объятиями и бутылкой виски, купленной в московской гостинице «Интурист» на валюту.
– Америка – страна невероятных возможностей, – говорил Сэм, помешивая в стакане с чаем вишневое варенье домашнего приготовления.
Лариса Марковна с завистью разглядывала холеное носатое лицо поджарого мужчины лет сорока, его красиво подстриженную шевелюру, модную батистовую рубашку в тонкую полоску, но с белым воротничком и манжетами, а главное – костюм из тонкой шерстяной ткани, которая блестела, как шелковая! В таком костюме и ее Ленечка смотрелся бы полубогом.
Она тоже надела лучшее платье и намалевала ресницы остатками французской туши, купленной в «Березке» еще при советской власти. Неважно, что ей пятьдесят с небольшим хвостиком. Для современной женщины, которая следит за собой, возраст, можно сказать, несущественный, к тому же она не намерена соблазнять эту оглоблю, но выглядеть достойно и привлекательно обязана – никогда не угадаешь заранее, какие люди обернутся нужными. Тем более, человек приехал из самих Штатов! У нее там много знакомых москвичей, которые зацепились разными способами и очень по-разному теперь существуют, иные совсем даже неплохо, поэтому знакомство с приятелем Лени может оказаться не лишним.
Однако, как ни старалась Лариса, ей никак не удавалось привлечь внимание гостя к своей персоне и своим прожектам. Сэм был увлечен собственным рассказом о замечательной стране, где ему привалило счастье жить и работать, одновременно он пытался поймать реакцию очаровательной дочери хозяйки. Между тем Ирина безучастно, словно против воли, сидела за столом, почти ничего не ела и молчала, погруженная в себя, хотя мать постоянно к ней обращалась, надеясь вовлечь в разговор. Лишь однажды молодая женщина с раскосыми глазами неожиданно звонко рассмеялась какой-то незатейливой шутке, обворожительным движением отвела со лба роскошные темные волосы и откинула голову назад. Теперь залетный гость уже не мог оторвать от нее глаз.