Петрушевская Людмила. Девочки, к вам пришел ваш мальчик (сборник)

   Катя. Я к ним приехала, они испугались и не открывают. Я через дверь им говорю, а они как мыши молчат. Нам дали вместе двухкомнатную квартиру, Лика похлопотала, в Москве. Молчат. Я была у следователя, за вас боролась, молчат. Следователь сказал, что ваша мать тут понаписала, что надо с фонарями разбирать, а я говорю, я ответила, что они были невменяемые. Молчат и, чувствую, вдвоем от дверей отскочили. Всё еще ненавидят меня.
   Лика. Оставь, оставь, едут две дряхлые старухи.
   Катя. Молчали и бумагами шуршали. Рвали на части.
   Лика. Это у нас семейное, мания преследования. Теперь все хорошо. Неточку восстановят в партии, Любочку в комсомоле.
   Катя. Куда! Любе сорок три года.
   Лика. Были обе синеглазые, с золотыми кудрями…
 
   Звонит междугородняя.
 
   Алло! Ффу. (Дует в трубку.) Кто говорит? Кого? Коровина, да, сейчас, Саша! Са-ша!
 
   Входит Саша.
 
   А кто это? Березай. Одну секунду, вот он идет.
   Саша (берет трубку). Алло.
 
   Высвечивается кабинка межгорода, Рая у телефона.
 
   Рая. Это я. (Плачет.)
   Саша. Привет.
   Рая. Когда ты приехал?
   Саша. Только что.
   Рая. Как доехал?
   Саша. Да нормально.
   Рая. Нормально?
   Саша. Нормально.
   Рая. Ты еще меня не забыл?
   Саша. Помню.
   Рая. Ноги у меня распухли, не тот размер, был тридцать пятый, теперь тридцать шестой. Тридцать шестой с половиной.
   Саша. Какой?
   Рая. Тридцать шестой. На микропорке.
   Саша. Хорошо. Мам, дай ручку записать. Так, записал, хорошо, взгляну. На микропорке.
   Рая. Купи еще одеяло.
   Саша. Большое?
   Рая. Маленькое.
   Саша. Маленькое. Есть.
   Рая. Ты требуй у них развод.
   Саша. Ладно-ладно.
   Рая. Развод, слышишь?
   Саша. Да ладно. Не будем спешить.
   Рая. Ты меня любишь?
   Саша. А? А?
   Рая. Ты меня любишь?
   Саша. Да. Я согласен.
   Рая. Целую тебя.
   Саша. То же самое.
   Рая. Ты любишь меня или нет?
   Саша. Нет, первое.
   Рая. Я тебя жду.
   Саша. Да, так точно.
 
   Входит Эра.
 
   Рая. Ты не забудь, тридцать шесть с половиной.
   Саша. А?
   Рая. Тридцать шестой с половиной.
   Саша. Я проверю.
   Рая. Нет, ты, наверное, не вернешься.
   Саша. При чем здесь старые галоши.
   Рая. Ты говорил с ними о разводе?
   Саша. Нет еще, но буду.
   Рая. Я тебя люблю.
   Саша. Да, я тоже.
   Рая. Я умираю.
   Саша. Да? Не надо волноваться, это вредно.
   Рая. Когда едешь?
   Саша. Выезжаю сегодня.
   Рая. Я тебя жду.
   Саша. Хорошо. Так точно, товарищ капитан.
   Рая. Если ты не приедешь, я повешусь.
   Саша. Всё. А то деньги идут.
   Рая. Я тебя целую.
   Саша. И я. (Кладет трубку, взволнованный.) Документацию просили привезти, плюс секретарша Еремина просит туфли на микропорке для дочери, тридцать шестой размер. Где бы купить?
   Эра. Это теперь у тебя дочь секретарши Еремина?
   Звонок.
 
   Лика. Эрка, это они.
 
   Входят Нета и Люба.

Картина третья

   Репетиция хора.
 
   Станислав Геннадиевич. Так. Бах. С первого номера.
   Дора Абрамовна. За такое пение хочу получать молоко.
 
   Хор смеется. Поют.

Картина четвертая

   Квартира Лики, стол. За столом Лика, Эра, Саша, Оля, Катя, Лора, Михал Михалыч, Люба. Неты не видно, она лежит на диване, ее закрывает стол, уставленный едой.
   Лика (торжественно). Господи, наконец настал день и все старые долги выплачены. Наконец вы вернулись, теперь я могу умереть.
   Нета (подняв голову из-за стола). Ты спасла мне жизнь.
   Люба. Мама, лежи.
   Михал Михалыч (Кате). Катя вас зовут?
   Катя (рассеянно). А что такое?
   Михал Михалыч. Есть разговор.
   Катя. Не могу и не могу.
   Михал Михалыч. Это у вас займет буквально ничего.
   Люба бросает взгляд на Катю, не обещающий ничего хорошего.
 
   Люба. Мама, лежи. Тебе плохо.
 
   Михал Михалыч отходит в сторону. Катя, посмотрев в сторону Любы и в сторону Лоры, кивает, но с места не двигается.
 
   Лика. Может быть, вызвать Клованского? Старичок под нами, он лечит, хороший старичок, профессор.
   Эра. Он по желудку, мама. Вы вечно вызываете при насморке и радикулите, а он по желудку. Это же разные части тела.
   Михал Михалыч (Кате, громко). Кое-что надо узнать.
   Катя (подходит). Ну что вам.
   Михал Михалыч. Какая сердитая. Красивая, сердитая.
   Катя (оглянувшись, тихо). Красивая кобыла сивая.
   Михал Михалыч. Ищем сойтись с хорошей женщиной.
   Катя (так же). Жена, что ли, больная? У всех у вас жены больные.
   Нета (поднявшись). Мы снова в Москве! (Видит Катю, падает на подушки.)
   Михал Михалыч. Ты поближе нас узнаешь, тогда поймешь. Нашу семью.
   Катя. О, о, о! Я не способна на это.
   Михал Михалыч. Хочется сойтись с простой, хорошей женщиной с изолированной комнатой.
   Катя. Любовь не вздохи на скамейке. (Оглядывается на Любу и Лору.)
   Михал Михалыч (вытаскивая записную книжку). Чтобы блины пекла… Рубашку бы погладила.
   Катя. Блины! (Усмехается, рассматривает носок туфли.) Любовь с хорошей песней схожа.
   Михал Михалыч (смотрит в записную книжку, приготовил карандаш). Как?
   Катя. Так. А песню (с нажимом) нелегко сложить.
 
   Слегка кивает Лоре.
 
   Михал Михалыч. Хорошо. (Пауза.) А подруга есть?
   Катя. Есть. (Сбита с толку.)
   Михал Михалыч. Но нам чтобы изолированная комната и хозяйственная.
   Катя (со слабой улыбкой). Вы дерзкий.
   Михал Михалыч. Ладно, ладно.
   Катя. Есть. На радио. В отделе жизни СССР. Лет сорок… редактор. Жених погиб на фронте. Но не девушка.
   Михал Михалыч. Хорошо! Дальше.
   Катя. Комната на Каляевской.
   Михал Михалыч (записывает). Далековато, но дальше.
   Катя. Поет в хоре.
   Михал Михалыч. Снимем. Дальше.
   Катя. Тома Скорикова. (Бросает взгляд на Любу, та отворачивается.)
   Михал Михалыч (записывает). Хозяйственная?
   Катя. Просто жадная.
   Михал Михалыч (взволновавшись). Сильная женщина. Надо же! Толстая?
   Катя. Наоборот. Нога сороковой размер.
   Михал Михалыч. Я тебе, Катя, отзвоню на днях. Завтра я так, (пауза) так… Погребение – тринадцать тридцать, завтра вечером к ней можно зайти?
   Катя. Ну… Не знаю. Я спрошу.
   Эра. Может быть, вызвать скорую?
   Нета (поднявшись). Любимые, родные! Мы снова вместе!
 
   Катя отходит от Миши, делает шаг к дивану. Пауза. Лика наконец решила, что настал момент.
 
   Лика. А теперь, мать и другая дочь, поцелуйтесь и простите друг другу!
   Катя (осторожно начинает приближаться к дивану). Мама! Мама! Мама! (Плачет.)
   Люба (предостерегающе). Мама! Мама!
   Лора (зовет). Мам! А мам!
   Эра (укоризненно, Лике). Мама.
   Люба (отчаянно вопит). Мама!!! (Приникает ухом к ее груди.)
   Эра (тихо, Лике). Мама.
   Лика. Катя, иди ко мне.
   Нета (садится). Она нас бросила, забросила и еще ждет чего-то. Семнадцать лет не писала.
   Катя. Ты тоже не писала.
   Нета. Теперь под нашу марку ей дали квартиру.
   Люба. Мама, тебе плохо.
   Катя и Лора идут к выходу.
 
   Михал Михалыч (поймав Катю). Так вам сразу отзвонит Лёва, Майкин племянник, он стал холостой, мы ему везде ищем. Большие претензии, но я чувствую, что это то. Вы бы подошли тоже, но изолированная комната, вот в чем вопрос.
 
   Катя, захлебнувшись слезами, кивает и уходит с Лорой.
 
   Михал Михалыч (Саше). У них одно имущество – черная сумка. Одна черная сумка, обе за нее держатся. Хорошо, они разрешили купить себе по пальто, по ботинкам и по платку на голову. Они потеряли всё. В купе они спали валетом на одной полке. С нами ехал человек, некто Железняк, герой Гражданской войны. Он семнадцать лет был там, гораздо дальше их и не так, как они. Он сказал, что не ждет ничего, только хочет увидеть дочь, которая родилась без него. Жена от него отказалась сразу же в первые дни ареста. Тот майор, который вел его дело по реабилитации, сказал, что вам вернут всё: партбилет, ту же квартиру, ту же работу. Он сказал, что ту же квартиру невозможно, там давно другие люди, а работал он директором на заводе, который производил серпы, косы и лобогрейки.
   Нета. Саша, как хорошо, что в такой день ты с нами. Я помню тебя юным. Ты и Любка были детьми.
   Саша. Как раз я собрался уходить, так что действительно.
   Эра. Совсем?
   Лика. Нет, у моего Саши просто-напросто роман, как у каждого женатого мужчины.
   Саша. Почему роман? Кто тебе сказал?
   Эра. Оля, торопись поговорить с отцом, пожалуйся ему. Как тебе тяжело дома, как тебя попрекают куском хлеба и тарелкой супа. Не дают гулять по ночам. Тычут в морду.
   Саша. Терпи, дочь моя старшая.
   Эра. Я что говорила?
   Саша. Терпи, дочь моя старшая.
   Оля (опустив голову, плачет). Не могу. Возьми меня с собой.
   Эра. Правда, возьми нас с собой в Березай! Тебе сразу под нас сунут квартиру. Оля будет работать писарем в штабе, я в прачечной, старшиной, Машка и Сережа пойдут в юнги.
 
   Лика встает.
 
   Мама уже в форме, только фуражку осталось.
   Лика садится.
 
   Нета. В воздухе носится какая-то тревога. Над этим домом витает тревога.
   Лика. Да брось! Что это, в каждой нормальной семье свои заскоки. Вы просто приехали, вам видней. А мы здесь как рыба в воде. Первый раз его после войны отправили в Североморск. Ха-ха-ха, слушай, Саша. Тоже им кто-то увлекся. Эра приняла меры, в результате родился Сережа. Ему семь лет, он родился в сорок девятом. Затем была Лиепая, командировка, это совсем близко, в пятидесятом году. Эра туда съездила, было примирение, Эра родила Машеньку. Теперь Машеньке уже пять лет. Надо только решиться и родить.
   Нета. Нет, дело не в этом.
   Лика. Да брось. Самое главное, человека никогда не исправишь злом. Ему как хочешь угрожай, издевайся, а он все равно на добровольных началах роет себе яму. Помнишь Фройда?
   Люба. Мама! Шашто бупро и шасхо будит?
   Нета. Шаса буша шабро буса шает буэ шару.
   Люба. Ну, так надо помочь! Шана будо шапи бусать.
   Нета. А куда, ты же мане бузна шаешь?
   Люба. Ничего, шауз буна шаем. Ложись, тебе вредно.
   Михал Михалыч. Видал? И так всю дорогу. Бебенят.
   Саша. До скольки обувные?
   Лика. Это у вас что за азбука? Сиди, Саша.
   Нета. Это язык шабу. Шая бузык шаша бубу.
   Лика. Шаша бубу. Оригинально.
   Саша. Одну минутку, я забыл. (Достает из чемодана большую бутыль с вином.) Укрепляет нервную систему.
   Эра приносит рюмки. Саша тем временем наливает себе полный стакан и выпивает весь, наливает сразу еще один полный стакан. Выпивает. Эра на ходу убирает от него бутылку, садится, ставит бутылку подальше. Саша с маниакальным упорством подходит, тянется к бутылке.
 
   Эра. Да что за черт, в самом деле! Сядь на место к чертовой матери!
   Саша (не сходя с места, швыряет стакан об пол). Эх!
   Нета (вопит). Ложись! (Увлекает за собой Любу, они исчезают за краем стола.)
 
   Саша вскакивает и выбегает. Лика неуверенно встает и трогается за ним.
 
   Лика. Саша! Он не поел! Надо заесть! Закусить, а то запьянеешь!
   Эра. Мама! Не ходите, там осколки, вы же слепая, вы напоретесь!
   Михал Михалыч. Я за одну зиму вынес… три гроба. Мать жены Лёвы. Вы его не знаете, он мой племянник со стороны Майки. Отец жены Лёвы умер через месяц. На ее похоронах были все, на его никто. Почему? Отвечаю. Отец жены Лёвы был главный инженер молокозавода, из уважения к нему на похороны его жены пришли все. А когда он повесился, уже не перед кем было. И у нас соседка пятидесяти двух лет, сын не сдал в консерваторию, отказался подходить к роялю, его стали водить к роялю под руки, дальше больше, потерял остатки соображения. Она очень быстро сгорела. Ее муж спустя месяц посватался к соседке тридцати лет. Но ему шестьдесят! Соседка теперь с ним не здоровается.
   Эра тем временем посылает Олю за веником, та быстро подметает.
 
   Эра. Скоро Сережа приведет Машку из садика. Дрянь паршивая, что натворил! Да я сейчас мордой кинусь в эти осколки. (Порывается броситься на пол, Оля ловко кидается ей поперек.)
   Люба (поднимаясь над столом). Пошли на почтамт?
   Нета (приподнимаясь). Шапо бушли.
   Лика. Ешьте, ешьте, сидите. Нюня, не нюнь. Помнишь, как мы в детстве пели? Нюня нюнится, Маня манит, Ваня ваньку валяет, Коля колется, Лена ленится…
   Нета. Лиза подлизывается.
   Лика. Лёня тоже ленится…
   Нета. Семеро детей… Иван, Мария, Николай, Елена, Лев, Елизавета, Анна…
   Лика. Ванечка, Маруся, Мика, Ляля, Люсик, Лика, Неточка.
 
   Плачут.

Картина пятая

   Репетиция хора.
 
   Станислав Геннадиевич. Значит, летом едем на праздник песни в Литву.
   Московский хор (музыка туш). Пам… Па-рарарара…
   Станислав Геннадиевич. Вместе с хором Литвы, Латвии и Эстонии у нас сводный хор. Репертуар: «Стабат матер» Перголези, «Аве верум», ну, это мы знаем, «Скоро, увы» Мендельсона, а от нас: «Летите, голуби», Бах «Вокализы», Свиридов на слова Пушкина, «На десятой версте от столицы», короче говоря, будем петь фестивальный репертуар. У меня всё. Дора Абрамовна, хотите сказать?
   Дора Абрамовна. Очень устаю. При разучивании с альтами в кармане Сулимова болтала с Барановой. Хорошо бы они так знали партии, как знают болтать.
   Станислав Геннадиевич. Да, кстати, к нам пришел первый тенор, еще один к нашим двум. Берет «до».
 
   Дора Абрамовна стучит по верхнему «до».
 
   Мы его переманили из хора медработников, Володя Гречанинов. Таким образом у нас есть солист на «Стабат матер» и на украинскую. Так. Теперь все свободны.
   Скорикова Тома, вам слово.
   Скорикова. От совета старейшин, внимание. Собираем по пять рублей на переписку партий.
 
   Баранова подходит к Лоре.
 
   Галя. Слушай, у тебя деньги-то есть? А то жить негде. (Смеется.)
   Лора. Есть десятка.
   Галя. Сдашь за меня? А я опять на хлебе и водичке.
   Лора. Опять?
   Галя. Ты видела, меня два месяца не было?
   Лора. Да я сама болела.
   Галя. Что было! (Смеется.) Меня из университета отчислили. Только молчи, никому не говори.
   Лора. А я анатомию не сдала зачет… Плакала по всем углам.
   Галя. Плакала! Я давно не плачу. Мне надо было сдавать математику, а меня на кафедре уборщицей устроили, стипендии-то нет. Вот мыла окна, простыла, воспаление легких. Ну, в общем, не сдала. Ну, в общем, меня отчислили. И из общежития выписали.
   Скорикова (подходит). Так. Кто еще не сдал? Сулимова, Баранова.
 
   Лора отдает десять рублей, Скорикова ставит галочку в тетради.
 
   Лора. Пойдем жить к нам! У нас пока еще бабушка с теткой не живут, они живут там у одних… У мамы комната, у меня комната. Но ненадолго.
   Галя. Спасибо, добрая душонка. Я не такая хорошая, чтобы меня жалеть. Я много чего в жизни пережила. Как ты думаешь, сколько мне лет?
   Лора. Ну… двадцать?
   Галя. Двадцать два, вот! Ахнула? У меня совсем другая жизнь, девочка, чем ты думаешь. Я не такая как все. Я родилась за стакан пшена. На разъезде Шубаркудук.
 
   Лора оглядывается, не слышит ли кто.
 
   И я не могу теперь вернуться к матери и опять спать с ней на одной кровати! На разъезде Шубаркудук!
   Лора. А мы, знаешь, сколько лет с мамой на одном матрасе спали? Пока мне не исполнилось семнадцать лет! На полу. До пятьдесят шестого года!
   Галя. Мы спали на одной кровати – я, мама и братишка. Потом братишка заболел костным туберкулезом, мама купила у соседки железную кроватку. Он так радовался кроватке!
   Лора. А теперь мы получили комнату, и здрасьте, мама хочет выйти замуж за одного старика. Ему пятьдесят три года!
   Галя. Ничего! Мама пустила к себе на койку жильца, вольнопоселенца дядю Костю, за сто рублей. Я у стеночки, мама в середине, дядя Костя с краю. Потом этот дядя Костя начал приставать к матери. Я перешла спать на пол. Голова под братишкиной кроватью, ноги под ихней. На полу хорошо… Чурки всегда спят на полу. Потом он начал приставать ко мне. Так мне надоел!.. Надоедает, надоедает, клянчит… Все просил. Сам хилый был, только из лагеря. Ты, говорит, удивительно красивая, хотя тебе всего двенадцать. Я тебе ведь сказала, я не такая как все…
   Лора (оглянувшись). А у нас в анатомичке Юровская стоит, на меня смотрит и говорит: быть девицей – позор! И они все курят. И она еще химию сделала, с одной стороны волосы как пух висят, я говорю: «Юровская, как твоя прическа называется?» А она говорит: «Лучше так, чем такой лахудрой как ты ходить». Они смеются и обзывают меня «мичуринская коза». Знаешь, такой анекдотик, дед с бабкой померли, дед идет в рай, а бабку не пускают. Он говорит: раздевайся, совсем (оглядывается), и становись на четвереньки (оглядывается). Вот он подходит в рай, а его спрашивают: а это кто с вами? Кого вы ведете на веревке?
   Галя. А. Знаю.
   Лора. Да. Это, говорит, мичуринская коза.
   Галя. Не обращай. А вот я вообще… материна мать и отец были кулаки, их выслали, только никому не говори, я пошутила, они все по дороге умерли, мама осталась одна, оказалась она в Шубаркудуке. И я родилась в тридцать четвертом году, а маме было пятнадцать лет. А меня нечем было кормить, вот и Лёша родился за стакан пшена. На меня, наверно, не один стакан пшена пошел. Но я белая, а Лёша уже смуглый.
   Лора (оглянувшись). Кошмарики.
   Галя. Ну ладно, я пошла.
   Лора. Ты у меня пока поживешь? У меня есть хлеб, колбаса.
   Галя. Нет, я уже сегодня ела, и потом меня должен ждать один бандит…
   Лора. Клевый? (Горда произнесенным словом.)
   Галя (так же гордо). Я сама чувиха клевая.

Картина шестая

   В доме у Лики. За столом Лика, Михал Михалыч, который задремывает, Нета и Люба.
 
   Лика. Вашу дачу на Сорок втором километре занял доктор Еремченко.
   Нета. А наша библиотека тоже (машет рукой) сгорела.
   Люба. Нам ничего не надо. Когда ничего нет – и не о чем жалеть, и нечего отбирать. Мы последние люди, у нас нет ничего.
   Лика. Господи, а я вам не посылала… Тут тоже было, первый сын Вадима моего… Ну, от той незаконной жены… Ну, я говорила. Короче говоря, Руслан. Он учился, потом женился студентом, родил девочку, она болела, ей усиленное питание. Руслан погиб. Короче, трое их, шестеро нас после войны сидели у Вадима на шее. Вадим умер в пятьдесят пятом, годовщина уже прошла… Исполнилась. Что ты. Славная жизнь была, он уже не ходил, а дети, внуки Сереженька и Машенька, с ним в кровати сидели, он им читал, Машеньку на горшок, Сережу на горшок, вытрет, переоденет, они как котята переваливались по нему… У него уже пролежни были, а он все радовался, какой из него помощник. Птичек им делал из ваты, они у него и засыпали. А он умер, теперь Сереженька в садик, Машенька в садик… Скоро их Эра из сада приведет.
   Нета. Кто был ничем, тот станет всем.
   Люба. Ты нас спасла. Когда сосед майор Барков рассек маме топором голову, ее спас доктор. Маму перевязали бинтом, она лежала настоящая красавица, как в короне. Белоснежный бинт. Мы белого на себе ничего не видели много лет. Доктор держал ее за руку и не отпускал. Барковы совершенно распоясавшиеся бандиты.
   Лика. Это где?
   Нета. Это в Уфе. Он кричал, что мы им в примус подливаем воду.
   Лика. А ваша Катя хорошая, добрая, несчастная. Она скиталась здесь с девочкой, снимала койки, углы. Она попала в больницу, звонит нам, мы забрали к себе ее Лору, на время, так она украла у Олечки в десять лет цветную бумагу. Тоже ведь, знаете. Сорок восьмой год. Правда, небольшой кусок, но от шоколада, со звездами. А Лора как раз жила у нас и так и не созналась. Олечка плакала страшно, деда ее утешал. Тоже ведь бедные дети, все бедные. Всего лишены были.
   Люба. Бумажку потом нашли?
   Лика. Бумажку нашли всю какую-то изодранную. Дети, что с них взять. Катя вышла из больницы, а Лорочка от нас уже три дня как убежала, жила у себя на койке у хозяев. Ужасно. Мы так и не поддерживали с тех пор связи, смешно говорить. Я думала, Катя вам помогает.
   Люба. Лорочка не могла украсть. Со злости она могла изорвать. Не та семья, не та порода. У Лорочки в детстве был даже американский домик с кроваткой, из Америки привез Илья. А Лорочке было три месяца, она эту кроватку сосала.
   Нета. Сын Ильи тебя любил, Илья на это рассчитывал и подарил кроватку.
   Люба. Володька?
   Нета. Но у них у всех был туберкулез.
   Лика. Счастью детей я никогда не препятствовала. Когда мы спрятали Эру после ареста ее матери, немецкой коммунистки, помните? Вы этого не знали. Мы ее выдали за домработницу и прописали.
   Нета. А, это та история, что вы с Вадимом ахали и охали, что мальчик не виноват, мальчику рано, а тут родилась у них Оля.
   Люба. А я все думала, почему Володька не нравится маме. Она говорит, они все семья перерожденцев. А у них был туберкулез, оказывается. И тут их взяли.
   Нета. Я же и сказала, конечно, перерожденцы. Я была права в ста процентах.
 
   Входит Эра, она неестественно улыбается.
 
   Эра. Саша только что сообщил, что уходит от нас. Он приезжал, оказывается, взять свои вещи.
   Лика. К кому он уходит?
   Эра. Там врач.
   Лика. Она интересная? За полгода, правда, и посторонний столб покажется интересным, но это пройдет. У него это проходит.
   Эра. Видимо. Она беременная.
   Лика. Эра, она кошка! Она самка! Она никто!
   Входит Саша с двумя чемоданами. Эра, прислонившись к стене лбом, глухо стонет.
 
   Эра, дочка, я с тобой! Она гулящая дрянь!
 
   Входит Оля, беспомощно стоит рядом с отцом.
 
   Саша, объясни мне! Объяснись.
   Саша. Олечка, я тебя взять не могу. Там у нас комната… восемь метров в бараке. Стройка. Я ушел в отставку, меня ушли, вернее. Я разнорабочий. Рая медсестра. Я живу у нее. Меня пошлют на курсы сварщиков.
   Оля. Мама, что ты слушаешь, не слушай. (Обнимает Эру.)
   Саша. Надо колоть дрова, топить печку, носить воду из колодца. Ты не сможешь. Это север.
   Оля (плача). Мамочка, только не плачь! Я буду все делать.
   Саша. Вам я ничего не должен, я оставляю вам всю пенсию.
   Эра. Но твоя мать, она же твоя мать!
   Саша. Ты всю жизнь ей угождала, угождай и дальше.
   Лика. У меня есть дочь и внуки, это счастье! Только не бросай уж ты меня, моя доченька единственная. (Рыдает.)
   Саша, мотнув головой, уходит вон с двумя чемоданами.
 
   Эра (задыхаясь). Придут эти двое никому не нужные из садика. Хорошо, что у них короткая память.
   Лика. Они пережили смерть дедушки… Переживут, ничего, и это. Эра, пойдешь работать. Дедушка умер… вот беда… Вадим Михалыч умер.
   Михал Михалыч (просыпаясь). Я был его брат. Самые лучшие слова, какие только можно выразить.
   Лика. Михаил, устрой Эру на работу. Она инженер.
   Михал Михалыч. Сейчас трудно, массовые увольнения из армии. В школу, преподавать труд. И то сложно. Но подумаем. Майкин дядя женат на директоре курсов стенографии.
   Нета. Люба, шаска бужи шачто бумы шабу будем шапо булучать шапа буёк!
   Люба. Проживем, мы же будем прикреплены к столовой! Будем брать сухим пайком. Как и до войны.
   Лика. Никакой паек не заменит детям отца, жене мужа. Эра, поезжай в Березай, вымоли, выклянчи у него прощения и роди ребенка! У тебя четверо будет, у нее один, да дрова, да колодец! Эра, валяйся у него в ногах! Никто не даст ему развода!

Действие второе

Картина седьмая

   Репетиция хора.
   Станислав Геннадиевич. Повторяю: до фестиваля остается – до Всесоюзного три месяца, до Всемирного фестиваля молодежи и студентов пять. Старики, вам слово.
   Скорикова. Станислав Геннадиевич, сначала вот. (Медленно.) Мы скорбим по поводу гибели в командировке в Канаде Володи Гречанинова. Просьба встать. Просьба садиться. Станислав Геннадиевич, остается открытым вопрос о первых тенорах. В оперной студии медработников есть Туманский, но он не лирический, а драматический тенор. Стоит вопрос этот обсудить. Туманский вроде бы ставит условия, он поступает в Гнесиных на вокальное, зная, что вы, Станислав Геннадиевич, являетесь доцентом Гнесиных…
   Станислав Геннадиевич. В рабочем порядке! Итак, до фестиваля считаные месяцы и двенадцать занятий. На дворе март тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Костюмы не сшиты. Вопрос с делегатами на фестиваль международный остается открытым до победы на Всесоюзном фестивале. Подчеркиваю, до по-бе-ды. Тем не менее альтов двадцать, первых альтов пятнадцать при норме десять. Альты, будьте старательны, боритесь за право. Это творческий конкурс. Сулимова, опять пошла опаздывать. Правда, уже бросили мы дудеть. Уже не солируем. Хорошо, мощно звучит Сулимова в форте, пиано надо подработать, учись у стариков. Перерыв. Баранова, подойдешь ко мне.