Отодвинулся, застегнулся.
   Шатаясь, встала и пошла, трогая пальцами, очень осторожно, волосы и утирая лицо. Руки ее в крови. Мое колено мокрое от крови. Укусила, что ли? Больно же колено!
   А, это ее кровь.
   Она ушла в ванну. Он привел себя в порядок и, скрываясь, выглянул из-за притолоки.
   Там, на пороге дальней комнатки, стоял на четвереньках его сын. Он дрожал. Он даже переставил руку культяпочкой и попытался подвинуться еще на шаг. Один мизинец отставлен. Единственный, который шевелится. Голова опущена. Подвинулся, трясясь. Пополз!
   Жена из ванной говорила громко и хрипло:
   - Ну молодец, Алешенька! Ну давай, иди! Иди ко мне.
   А парень, как заведенный, твердил "папа".
   Вышла из ванной, не глядя в сторону Валеры, умытая, в халате, накинув на больную голову полотенце. Ноги-то все равно в крови, вот дура! Алешка увидит!
   - А это я тушь красную на себя пролила,- поглядев туда, куда смотрел Номер Один, бодро, не своим голосом начала объясняться Анюта. Что-то еще говорила утешительное, нежное там, в комнате.
   Почему-то подхватив с холодильника пакет с деньгами, и, от позора, сумки, Номер Один выметнулся на улицу.
   Он трясся так же как его сын.
   Куда теперь, встал вопрос. У меня нет дома.
   Позвонил одной Верке. Телефон знал наизусть, звонено было-перезвонено. Квартирка рядом с институтом.
   Которая в библиотеке всегда ему так радостно улыбалась и давала домой книги из читального зала. Редкие издания! Верка с диван-кроватью. Называй меня теперь Верба. Нет, ты Даная. Можно было прийти даже ночью. Без проблем.
   - Хал-ло! (она так всегда, как бы по-английски).
   Забормотал как-то криво, прокашливаясь, глотая слова, что я сам от такого-то, его друг, сам из города Н., а поезд только завтра. Просьба будет большая, я заплачу сколько скажешь. Постелить на кухне. Привет от него вам, Верба.
   Ее мать говорила ласково "мандинка ты". Вера со смехом рассказывала. У нее кухня довольно большая. Диванчик стоит для гостей.
   - Да?- сказала эта Верба, помолчав, простым и грубым голосом.- А пошел ты туда-то. Новости еще! От Ивана он.
   И бросила трубу.
   Москва бьет с носка.
   К друзьям, кто мои друзья? Кто примет постороннего человека? Витек нет, во всяком случае его жена холодно удивится. Новая квартира в центре с дорогим ремонтом. Витька даже неудобно беспокоить. У Володи жена добрая, но у них стоит из-за этого автоответчик. Веня откроет дверь всегда, даже постороннему, и жена его тоже, но столько будет расспросов, давно не виделись с вашим другом, с университета. Как-то дико. Веня поет в храме. А когда бы мы находились в своей собственной шкуре, тоже бы вот так не разлетелись переночевать. Неловко. Юра был друг, после того как Оппегейм и Шопен эмигрировали. Но теперь все. Ящ мой друг? Какой такой Ящик? Яки Ящ? Он убил меня.
   Пусто.
   Взял машину, доехал до вокзала. Кипела бурная жизнь, старые проститутки ожидали своего часа, какого-нибудь в хлам пьяного транзитника, валил народ с поезда, вечный карнавал, а он после драки да и парчина, даже обе, в крови. Милиция невдалеке попарно.
   Кто-то подошел, сказал:
   - Ты от кого?
   - От Вахи.
   - Ну и сливайся отсюда.
   Угрожают. Приняли за кого-то. Да и вид, конечно,
   Поменял доллары, купил себе бутылку, закусь, первые с краю штаны спортивные, а то люди глядели на его брюки. Переоделся в сортире. Бутылку тут же выпил. Умылся, вытерся рукавом. Весь трясся.
   И вдруг позвонил домой, покашлял и шипя сказал:
   - Але! Анюта? Муми! Плохо слышно! Это я! Я по межгороду звоню!
   Она хрипло, надтреснутым голосом ответила:
   - А! Это ты? Какой-то голос незнакомый.
   - У тебя тоже!
   - Ты жив? Я так и думала. Прекрасно,- сказала она и состроила даже какую-то усмешку, подпустила иронии.- Спасибо за подарки.
   - Каки подарки?- изумленно ответил он.- У меня ни копья! Муми... мумичка!
   - Как какие подарки? Человек от тебя приходил...
   - Ты что, Муми!
   - А деньги?
   - Вот те на. Анюта! Честное лее... ленинское! (это семейная поговорка).
   - Неважно. Слушай. Лекарство-то... оно действует! Алешка двигает ногами и руками! Так сказать... Не было бы счастья...
   Тут она заплакала, зарыдала взахлеб бормоча: "Я так соскучилась по тебе, мы так соскучились по тебе".
   - Тут ветер и дождь,- отвечал он.- Такие ветра! Ночи не сплю.
   - Я так и думала.
   - Пытаюсь достать деньги, мумичка!
   - Но ты представляешь, какое лекарство!
   - Это не это!- воскликнул он.- Это моя гимнастика с ним!
   - Лекарство, лекарство,- рыдала она.- Но он все равно говорит, да, Алешенька? Он все равно говорит: когда папа будет со мной заниматься? Скажи, Алешенька! Это папа звонит!
   Его голос, сиплый:
   - Па? Па?
   После плача.
   - Да, мумичек.
   - Ковда... (вздохнул тяжело после плача). Ковда гивнастикой будешь со мной... Я упав!
   Он говорил, говорил взахлеб.
   - Дай-ка маму. Пока-пока. Целую-целую (...). Че это он не спит у тебя. А как сама-то?
   Помолчала.
   - Знаешь, я тут упала... С лестницы тут упала... Нос разбила, вся распухла. Голова кожа распухла как подушка... Но ничего, жива! Жива осталась! Быстро приезжай! Невозможно без тебя!
   - Сейчас как? Сейчас я не в силах.
   Она как-то странно засмеялась. Как смеются оскорбленные и униженные.
   - Лед, приложи лед! Муми! К голове!
   - А, как я не догадалась, сейчас... (возня, пошла с телефоном к холодильнику) сейчас.
   - С какой лестницы?
   - У соседей стремянку взяла, занавеска упала... Синяки.
   - Слушай, а у тебе не сломано ничего? Ты в нос говоришь...
   - Да не знаю... Погоди, а что это ты столько по автомату наговорил? У тебя же денег нет? (Подозрительная).
   - А... Тут автомат вообще без жетонов работает, по... поняла? Он сначала одну штучку проглотил, а потом видишь, я говорю и все! Так что сходи на рентген. Вызови мать с Алешкой посидеть и сходи.
   - А, мы вчера опять с ней хорошо поговорили. Она обиделась, что я ей не звоню. А ей звонить, это на час попреков. Ты не из автомата звонишь!
   - Сходи на рентген... Проверь мослы свои...
   - Что ты говоришь? Что-о?
   - Слушай. Если меня нет - выходи тогда замуж за моего Валеру. Он верный, хороший парень. Будет отцом.
   - Как это - тебя нет? Как это? Глупости какие. Буду ждать всегда. Мы с Алешей будем ждать тебя всегда! Идиотов не предлагай. Никогда! Ты говоришь не своим голосом!
   - А у тебя тоже не сво... не свой. Меня убили (заплакал). Молись.
   Он повесил трубку, как будто прервали.
   глава 9. Группа лёгких привидений
   На перроне Валера договорился с проводницей, залег в отдельное двухместное купе спального вагона, все как полагается, уже не было того задору взять чемоданчик у лоха. Не было мыслей. У вора должны быть мысли и задор. Шутки на уме. Шутки с теми кто попадется с добром. Трали-вали.
   Все на эту ночь в порядке, он лежит на чистом белье в отдельном купе, но очень болят ноги. Как если бы были побиты в самую голяшку. Он пощупал их, посмотрел. Ни синяков, ничего. А боль прогрессир-вала, увели-чвалась, боль в тех местах, за которые она держала мертвой хваткой. Спрут. Силой своих жил. И голова, что с головой?
   Сел, посмотрел свои ноги. Потом руки. На сгибах следы уколов. А. Надо достать удовольствие. Ломка, ломка, что ли? А пойдешь к проводнице, она тебе такое впарит, что и не встанешь завтра, а встанешь, то без денег. Мука, такая мука, тоска.
   Надо начинать ту жизнь. У меня две жены. Одну зовут Алиска, у нее мать со мной жила тоже. Двое каких-то ребят. Вонючая квартира, бабка. Да не хочу я вас! Деньги есть. Найти новую подругу, почище. И что, щипать карманы по троллейбусам? А диссер? В рюкзаке записи, какие на х записи. Она все выкинула, а-а!!!
   Не может быть! Нет, не выкинула. Остановилась на старом пальто, надеюсь. Записи десяти лет!
   Лысый Ящ меня караулит и Вахе я вроде бы должен. Но что, сколько... И другие меня знают, наверно, много народу меня знает. А я не знаю никого. Холодно, выворачивает наизнанку, ноги тянет. Ну и что, ну тапочки у меня дома. Ну имеет она право. Когда последний раз мы с ней спали? Или подруга ей отдала чьи-то... Да нет. Тапки обычно не отдают. Держат под вешалкой для гостей. Да купила небось сама. А на какие деньги? Нет.
   Нет. Это тапки его.
   А чо с ними чикаться вообще? Да замочить их! Не пустит. На цепочку закрытая сидит, как бобик. У меня все болит, пока эта баба жива. Убрать бабу, не будет болеть. И не встает... Вот, не встает у меня. Не получа-ет-ся опять!..
   Холодно. Допил бутылку. Сна не было. Куда едем-то?
   Весь вагон гремит, толчет тебя, месит, визг какой-то, дили-дон, болтается какое-то ведро, что ли.
   Поехать рвануть на Север? Его примет любой балаган, пожить там лето, собирать материалы, вести дневник, записи... Куда я денусь с этими записями, у меня образование-то... восемь, что ли, классов... Кто их опубликует... Компьютера нет. А что я знаю по-английски? Ничего, представь себе! Ниче-го! Нафиг. Предтавьте себе, как говорила Марья Михална, жуткая математичка, которая его ненавидела, добилась, что к экзаменам за девятый класс не допустили. А тут и сел в колонию. Зарезал этого... Папаню. Так и надо ему было. Не лез-зь! Скучно, скучно как. Математика - барьер, непроходимый для кого? Для нас, для удобрений. Государство расставляет сети математики, чтобы не пропустить дальше кого? Мы нужны для другого, для черной работы. А вот хей вам, мы воры.
   Вылез в коридор. Потыркался в разные купе - было заперто. Выползла проводница, безмолвно смотрела, как он вертится у чужой двери.
   - Вам что надо-то?
   - Отвали, б,- сказал.
   - Чаю?
   - Водки мне.
   Ага, из ее бутылки выпьешь...
   - А вагон-ресторан работает?
   - Да сходи, сходи,- заботливо отвечала проводница.- Пятый вагон отсюда. Может, продадут. Закрылися уже.
   Пошел, шатаясь, считая тамбуры и переходы. Миновал спящий плацкартный вагон. Одна компания веселилась, пила, сбоку, завешенные простыней, трахались, он отогнул простыню, поглядел. Быстро трясется малый, встав на руки и закусив губу, под ним откинутая голова бабы, как бы ей больно, сморщилась, ноет. Хотят кончить. Интересно же. Повеселел маленько. Но его окликнули, заорали, заматерились, стал подниматься кто-то с лавки, в руке тупой ножик, быстро все веселье у них прошло. А я случайно остановился. Выругался, качнулся дальше. Долго стучал в вагон-ресторан, разнес какое-то стекло, бежал обратно.
   Проводница вышла:
   - Дать чаю?
   - Нет, б.
   Заперся, плюхнулся в постель и долго боялся. Они подмешивают и в чай. Ничего не вышло и на этот раз. Импо? Импо?
   Тут же вспомнил урок прошлой ночки, спрятал пакет с деньгами в рундук под собой.
   Проснулся быстро, поезд еще шел. Причесался пятерней, стал рассматривать содержимое сумок. Эти подарки как раз Алиске и Анджелке. Резиновый хрен бы подарил теще, пусть бы похохотала. Веселая была бабка, олдовая герла. Сохранила семью. Лежит на кладбище теперь. Во второй сумке были какие-то бумаги, контракты, печати, подписи. И на дне в коробке в красивой упаковке такая сложная конструкция с дырой и волосами, модель. Прилагается типа вонючий брр вазелин. Кому это покупали, себе, конечно, генералитет. Так. Сначала надо посчитать деньги. Ого! Так. Надо будет купить побольше пояс. Индия где теперь? Я с этими деньгами вообще все куплю. Квартиру куплю сегодня, чтобы больше бабку эту не слышать.
   (Тонко завыл).
   Как болят ноги! Как тянет в руках! Жить не хочется. Жить неохота. Как повторял всем тот веселый дядя Шиш. Друганы отрубили у него по пьяни обе лапы за долги и пустили на улицу просить, не пропадать добру. Или это у Валеры такая болячка? Скажем, облитерирующий эндартериит? А это что такое?
   С трудом дожил до двенадцати дня, поезд кланялся каждому столбу, еле-еле полз.
   Чай отверг, проводницу не пустил.
   Приехав, осмотрелся на перроне внимательно, его тоже какие-то глаза внимательно осматривали. Кто-то уже говорил по мобильному. Валера не стал брать такси и быстро пошел куда? Домой. Куда еще? Каждый человек идет домой! У вокзала сесть в машину - и поминай как величали. Народ там известный. На троллейбусе тоже не поехал, могла возникнуть нежелательная встреча. Чего-то опасался и правильно делал.
   Во дворе его увидел пацан, на скамейке гужевался рядом с... Господи! Это была та самая покойница Светка!
   - Мама моя,- гордо сообщил пацан издали.- Мы ее отнесли домой... Сегодня вышла во двор!
   Светка неотрывно, прикрыв лицо ладонью, смотрела на решетчатую ограду онкологической клиники. Оттуда из ворот вылезла женщина с открытым ртом, в руке сумки, другая прикрывает щеку, оглянулась по сторонам и закричала:
   - Ксюшенька-а! Ксюшенька-а!
   Светка спряталась за пацана, бормоча:
   - Опять меня мать ищет.
   - Мать?- не понял пацан.
   Женщина в полосатой кофте шла прямо на них, ничего не видя, вертя головой и выпевая жалобно:
   - Ксюшенька-а!
   Она подошла к Светке:
   - Девушка и молодые люди! Помогите мне пожалуйста
   Светка сидела отвернув голову как попугай чуть ли не на сто восемьдесят градусов, смеялась.
   - Тут девочка не проходила? Она здесь, я знаю, она здесь где-то от меня скрывается, а у нее операция назначена на вчера! Шестнадцать лет, не видели? Вы видели! Скажите ей ее спасут, надо только лечь! Надо лечь на стол!
   Малый ответно раскрыл рот и смотрел на полосатую женщину без единой мысли на лице. Пялился как дурак.
   Светка тряслась от смеха.
   - Ничего страшного нет, все вылечиваются! Передайте ей! Это пройдет, это проходит! По методу доктора Здленко, травы Здленко! У меня уже есть травы Здленко на после операции! Ксюшенька!!!- снова завопила она.
   Парочка на скамейке смотрела в разные стороны, неудержимо и молча давясь от хохота. Тряслись их плечи.
   - Смееетесь над чужим горем!- сказала тетка и сама вдруг засмеялась.
   Затем она, улыбаясь, обратилась к самому Валере:
   - Мы из этой клиники! Вы не видели тут девушку в темносинем плаще? Худая такая! Черненькая!
   Светка встала и пошла, склонив голову в плечо, рукой загораживая рот.
   - Видите ли,- зорко на нее глядя и качая головой, продолжала твердить тетка,- она ушла из больницы только накануне операции. Она считала, что дни ее сочтены. Но ее ждут врачи.
   Светка скрылась в подъезде. Валера ответил:
   - Спрашивала уже.
   - Но вы не видели? Я прямо-таки чувствую, знаю, что она где-то здесь.
   Опять завыла, глядя по сторонам:
   - Ксюша-а! Ксюшенька!
   - На чердаке смотрели?
   - Что? Что вы сказали, молодой человек? Там же замок! Там замок!
   Затем пацан слез с лавки, подошел к Валере и тихо сказал:
   - Тебя Ящик ищет, тебя Ваха дожидается, говорит, ты ему должен. Алису с Антоном твоим увезли на дачу, будут пытать Антона, сказали. Пока Алиса не скажет.
   Так... Алиса и Антон - это кто? Чучуна не знает своей семьи. Семья чучуны должна уйти.
   - Где Ящик?
   - У вас в подъезде, и был Чуносый, только ушел.
   Чуносый? Известное нам имя. Что-то жуткое.
   Надо бы уйти, но куда? Таскаться опять по улицам?
   Знакомым путем проследовал через чердак с фальшивым замком, где тогда висела девушка с челкой.
   Пробежал к дальнему люку.
   Тряхнул головой.
   Господи! Она опять лежала там в углу мертвая. На прежнем месте!
   Стараясь не глядеть на труп, постоял, подумал, спустился тихо по трапу, бережно и осторожно в свой подъезд. Глюки, глюки у меня. Видения. Боли в теменной части черепа, тянет руки и ноги. Ломка начинается! И посталкогольный синдром! У бабки найду. У нее знакомые держат мешок с анашой, она от меня прятала. А водкой припаривает себе ноги. Равно как и своим говном.
   На третьем этаже монотонный лай Сбогара. Уже без визга и воя. Привык.
   Внизу шебуршение, какие-то деловые голоса. Собрание, что ли, у них?
   Послушал у двери своей квартиры. Льется вода, внизу что-то тихо говорят, стоит шум, постукивают ногами. Как будто ожидают.
   Как хочется лечь. А. В моей кровати жмур. Этот лежит уже сутки. Небось вонять начал.
   Где Ящик, вот вопрос.
   Сел пока что на ступеньку. Сколько осталось мне жить. Антону девять месяцев. Вспомнил зареванное маленькое лицо. Их пытают, но кто они.
   Заглянул через перила вниз. Какая-то очередь? Куда? Люди стоят, но как-то чудно, некоторых держат подмышки как пьяных... Другие сидят или вообще лежат... Общее бормотание. Молятся?!
   Грохнула дверь подъезда, топот снизу. Тяжелый топот с цоканьем, сапоги подкованные. Поднимаются двое. Милиция? И ладно.
   Ага, мелькнули халаты. Санитары! Бабка вызвала санитаров! Сейчас будут выносить этого! Моего Друга, который завонял.
   Поднялся на пол-этажа, подальше от своей двери. Санитары уже встали там. Затрезвонили. Рявкнули, назвали себя.
   Бабка открыла сразу, они вошли в квартиру, шаги звучат глухо, замерли.
   - Нужна простыня, бабуля!- крикнул один.
   - Нету у меня.- проскрежетал голос бабки.- Давеча забрали.
   - Тогда не возьмем твоего жмура! Пошел мат, обе договаривающиеся стороны бубнили что-то насчет простыни опять.
   Грянул звонок телефона. Телефон как раз у открытой двери, дребезжит как сирена.
   Взяли трубку. Новый голос, орет по телефону:
   - Хало? Цо? Не! Ешче немаго! (Пауза). Допш.
   Ящик.
   Затем какой-то один вышел из квартиры, постоял (Валера замер) и потанцевал вниз разболтанной походкой. Да, это он, Ящик.
   Кто-то с плачем бормочет оправдания.
   Его голос с акцентом:
   - Вы не платили, тогда идите.
   В ответ еще более визгливый плач, какие-то объяснения женским голосом (стеклорез, не голос):
   - Ему всего пятнадцать, только пятнадцать! Сын мой, сын!!! Ну не успею за деньгами.
   - Не знам, не знам. Пошла, пошла.
   Какая-то мелкая свалка в очереди.
   Что тут, торгуют, что ли?
   Рыдания, много шагов вниз, неровных, со спотыканьем.
   Решил все же зайти в свою квартиру.
   Медленно, тихо стал спускаться на третий этаж. На цырлах. Сердце сильно билось.
   Дверь была открыта. Рывок, закрыться... Да они взорвут дверь. Девка во дворе его видала, скажет. Чуносому скажет.
   Встал в темной прихожей под лампочкой в двадцать пять ватт, обычный бабкин свет - и тут из комнаты поволокли в простыне, свисающей как гамак, труп этого.
   Валера загородил им дорогу, санитары застопорились, сбоку клонилась вперед как скифский камень бабка, из глазных щелей зорко и безумно смотря на Валеру, покачивала головой с явно читаемой мыслью "уходи, уходи, уходи".
   Санитар сказал Валере:
   - Плати, не потащим так. Она не дала.
   Бабка значительно молчала.
   - Да мне-то что,- ответил.
   Надо отступать на лестницу.
   Ага, а уже сверху, с чердака, кто-то тяжело, медленно, со стонами, спускается по трапу. Кто-то плачет, причитает тонким голосом "А-а, Ксюшенька, а-а, моя девочка".
   Она! Проследила за ним, нашла ход. Поднялась на чердак. Нашла свою Ксюшеньку.
   Надо обратно тем же путем на чердак и смываться как можно скорее.
   Вот она, уже идет, показалась, спускается по лестнице сюда, тащит на горбу безжизненное тело, оглядывается конкретно наверх, к кому-то, кто выступает следом:
   - Молодой человек, помогите же мне! Вы, вы!
   Осторожно заглянул по направлению к верхнему этажу - спускаются грязные желтые ботинки, Ящик следом за теткой идет вниз (с чердака? Когда успел?).
   - И вы, вы! Я боюсь упаду! Поддержите!
   Это уже она к нам обращается.
   - Вы, мужчина! Умираю!
   Отступил перед санитарами.
   Те все-таки понесли бесплатно.
   Толстое лицо Ящика, маленькие глазки сощурены. Две дырки. Два дула. Жует свою жовку.
   Сделаем как бы полупрыжок вниз, протиснемся между санитарами (мат) и вот пошел вместе с ними шагать вниз по ступеням, раз-два. Прихватив простыню в горсть, как бы помогая.
   Качался как улов в сети жмурик.
   - Ты чо, отвали,- сказал задний санитар,- чо под ногами тут... Маячишь...
   Валера покопался в кармане и, идя в том же ритме, сунул переднему сто долларов, заложил в карман халата.
   - А ну, разойдись, дайте пройти вниз...
   Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
   Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
   Какая-то чумовая очередь, все держат в руках - это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать... Лысые. Те самые... Девочки в платках... Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся... Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
   С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
   - Не! Не!- Заорал сзади Ящик.- Бежго! Чуня!
   - Да все, ожидаем!
   Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
   - Ну Господи же... Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
   Мужской голос на площадке в толпе:
   - Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
   - Речь идет о последних минутах! Я готова!
   - Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
   - Деньги, вот деньги!
   Сверху крик:
   - Деньги везьмем, а живых не!
   - Что делать, что делать!
   - Придуши ты пацана своего!- засмеялись внизу.
   А сзади вопль:
   - Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
   Санитары пробирались.
   - Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
   И передний санитар:
   - Поди! Поди!- заорал.
   Даже не оборачивались эти затылки, люди тесно прижались друг к другу. Глаза запавшие у мертвых, ввалившиеся. И у живых тоже. Гримасы на лице, застывшие гримасы нетерпения. Непонятно, что это за очередь? К врачу? Нет. Врачам тут делать уже не фига. Зачем они мертвых держат на руках? Сдавать пришли? Погребальная контора? Босх. Кто это Босх?
   Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
   Передний санитар вскричал благим матом:
   - А ну! От стены! Дайте пройти! А ну! Поди!
   И стал бить кованым сапогом.
   - Вы что деретесь, здесь больные дети!- вызверилась какая-то тощая, интеллигентная баба, держа под мышки здоровенного мертвого парня. Как она его удерживала-то?- Это же больные!- визжала она со слезами.- Сына моего не смейте касаться!
   Ей, видно, попало по ноге. Понятно было, она ее подняла, как птичка, и терла о другую ногу. Вся перегнулась на сторону.
   Какие больные, это неживые.
   Как-то нехотя отклеивались, посторанивались, зверски оборачивались, потные уроды в обнимку с красивыми мертвыми. Красномордая тетя прижала к себе совершенно лысую девочку, никого не пропускает, растопырила локти.
   Сзади тонко выл бабий голос:
   - О умираю - смерть моя пришла - кто ее похоронит - спасите люди - моя Ксюшенька! Ой люди люди!
   И Ящик оттуда же, сверху:
   - Чуня! Бежго!
   Не оборачиваться.
   Что это опять: у очень знакомой железной двери присобачена бумажка "М-психоз" и дальше мелко какие-то часы.
   Это сюда они все стоят, теснятся.
   "Ну уж нет",- подумал Валера, прячась за санитаром, и вдруг у него в кармане зазвонил мобильный телефон! Как гром грянул на лестнице!
   Это звонят тем торгашам.
   Тут же Валера увидел внизу направленное прямо в глаза дуло револьвера и харю Чуносого (узнал его сразу почему-то, знакомая личность, вроде бы серийный убийца).
   - Ждем только лишь тебя,- сказал Чуносый.
   Их там человек шесть стояло, все знакомые какие-то... Кто это? Какие-то бандиты явно. А, вон Светка смотрит! Но как-то нерешительно, как чужая. Нет ее этого выражения отпетости на лице. Наглости.
   В такой момент все замечаем, усмехнувшись, подумал про себя. Сердце колотилось.
   Чуносый рукой, револьверчиком отстранял какую-то жирную бабу с девочкой на спине. Баба держала ее как мешок с картошкой, но нежно. Свой мешок со своей картошкой. На девочке был белый платочек и длинное платье. Задралось. Торчали окаменевшие ноги, худые как палочки в белых носочках и кроссовках. Мать никого не пропускала.
   Стоим над ней.
   Чуносый показывает санитарам, быстрее, мол, те оробели, топчутся, боятся идти под дуло.
   Впереди образовался пятачок, пустое место. Чуносый усмехался как смерть, играя оружием:
   - А тут он и явился! Пол-лимона за тобой!
   Санитары протискивались боком.
   Валера попытался скрыться за бабой, держащей на плече девочку.
   Сзади надвинулась тетка с Ксюшей на руках, она причитала, выла, ни на что не обращая внимания:
   - Ой, нашлась моя девочка... Ой, видите, нашлась моя девочка... Ой Господи, нашлась. Ой, кто ее задушил... Ой-дайте-мне-кто ее задушил... Ой-я-сама-его-задушу (и т.д.).
   Ну что, убьют - сейчас или потом после пыток. Все, прощайте.
   Кто прощайте? Алешенька. Анюта, Марой и Степа. Доченьки мои.
   Чуносый, жутко улыбаясь (желтый металл и голубые десны наружу), поманил его рукой.
   У перил все еще нерешительно топтались на ступеньках санитары. Валеру прижимала сверху тетка с "Ксюшенькой", теснила к тем, кто у дверей ожидал его.
   Чуносый, глядя вверх, сказал громко:
   - Поднажми, Ящик!
   Толчок сверху, какой-то сдавленный вопль, и Ящик уже слева протянул руку и крепко держит за локоть. Вонь, какая вонь! Откуда?
   И тут сверху на голову обрушились огромная масса с визгом и криком "Да что вы наделали, задавили, мужчина, падаем!"
   - МУЖЧИНАААПА-ДАААЕ-ЕМ!
   Валера увидел, что нижние как-то отшатнулись, а те кто его ждал, наоборот, подвинулись навстречу как плотина встала, и сам кинулся направо, подальше от железной боксерской лапы Ящика. Но уже волокло вниз. И, чтобы хоть как-то удержать равновесие, правая рука потянулась к стене, к железной двери, и чуткими пальцами встретила какую-то кнопку, и в последнем усилии попыталась зацепиться, смазала по ней. А сам он стал неудержимо падать, падал вниз головой, на тех кто стоял там и стрелял?