Ящик неотрывно рядом, сплелся с нами.
Гром какой-то раздался. И тут в глазах почернело, все как провалилось, зазияла тьма, дунуло жутким холодом. Дверь-то оказалась открыта, его туда вдавили! Он мчался, тесня перед собой ком тел, за ним несся кто-то, тесно прижавшись толстой грудью, крик стоял "А-ааа" как в пустом пространстве, вдруг его подсекли под колени, Валера споткнулся и упал вниз головой и полетел, знакомый мороз продрал его до костей, тьма открылась, и он засвистел вниз в промозглом ночном тумане...
Покой безвольного полета, дух захватило.
Пошли знакомые дела, бабах мордой! Все, вонзились в тот же лед, жгучий лед, текут мимо вяло ползущие во тьме черви, лезут в глаза мерзлые сучья, колючки белого сада. Опять черная великанская ветка с тремя огромными когтями отвалилась от дерева и стрельнула как молния, рука одноглазого, и тут же все расползлось: стена с ругательством, надписью "все любят sex" и нарисованными оранжевым сиськами.
Номер Один сидел на полу в своем грязном, разрезанном на груди пиджаке. Руки собственные, белые. На пальцах нет шерсти, нет чувствительных кончиков, нет пружинистой силы. Часы "Слава". Никакого маникюра. Пощупал лицо, все еще укус на щеке, блямбочка. Как долго не проходит! Кроссовки почему-то в карманах, тусклые, сами по себе просят милостыню. Денег, разумеется, никаких. Тут же, нате, расческа. Нагрудный карман с дырой.
Вяло спустился вниз по лестнице. Пусто. Вышел во двор.
Там, у соседнего подъезда, уже полно было скорых, милицейских машин, людей в формах, в белых халатах.
Выносили трупы, накрытые с головой, по очертаниям судя - пузатые, громоздкие туловища. Немолодые. Одна была та тетка, которая нашла Ксюшу и плакала за спиной (теперь ее мертвая рука в полосатом рукаве свисала, в кулаке зажат платок).
Толпа ребят наблюдала за таким невиданным зрелищем, ребята и девочки молодые, бледные, симпатичные, слишком бледные... Лысые все. А, вот и та, в сером платье, в платке, в джинсах, белых носочках и кроссовках, платье все еще криво сидит, ножки худые, она что-то она лепечет, обращаясь в пространство:
- Теракт, что ли... Мало им взрывов. Охилели совсем. Вон трупы несут и несут... Куда смотрит милиция, интересно. Вообще! Жить стало тут невозможно! У нас соседи сдали однушку! И въехало чуть не двенадцать их в однокомнатную квартиру! И к ним идут и идут! И ночью шумят! А у меня дочь умерла в клинике... Инвалид первой группы... Я на грани, можно сказать. Обращаемся, все бесполезно. Они уже подмазали в милиции, участковый к ним ходит... Оплатили... Спать невозможно!
Тощий мальчишка, тоже никому:
- Я и вообще плохо сплю. Со снотворными всегда. Составляю из разных таблеток такие составчики. Один коктейль на ночь, другой когда в полшестого проснешься. Дочери никогда нет дома, она менеджер в ночном клубе. Или спит. Мальчик был целиком на мне... Обиделся и умер... Он увлекся мотоциклами. Такие есть рокеры. Катали его, жалели. Стал исчезать по ночам... А своего мотоцикла у нас нет... С ужасом думала, разобьется... Он все мечтал о мотоцикле и просил денег сто баксов, а я его обидела, несмотря что его дни сочтены... Ну же ты лежишь, ну лежи и не думай ни о чем! Теперь виню себя, зачем я ему так сказала? Бог с ним, пусть деньги бы пропали, но он бы надеялся и мечтал! К нему один парень ходил, они хотели на двоих купить мотоцикл, ему сто баксов не хватало, парень ходил и ходил к нам в палату... Был конечно заинтересован денежки огрести, Павлик бы умер, и все ему бы. Хитер монтер! Павлик на меня так горячо смотрел, умолял. Он же не знал... В его последние дни... Операция была, врачи вскрыли и зашили обратно.
Тут парень кинулся к подошедшей девочке:
- Галочка! Ты жива? Мне тоже обещали, что Павлик оживет! Сто баксов я носила всегда в сумочке! Тебя увезли, мне сказали, в морг, я у Павлика ночь сидела, он смотрел все время в угол потолка... Спрашивал, сколько времени. Следил за часами. Я ему слезы вытирала, текло из глаз. Но это он не плакал. Пить давала, но "Боржоми" слишком соленый, у него рот пересыхал. Вышла к Тане медсестре в коридор. Может, какой-нибудь укольчик для поддержания, просила. Она ответила, что все по карте уже сделано. Что, что сделано, ты только с утра, а я уже сутки сижу... Ничего не делаете! Она: не надо ему мешать. Своих детей у нее нет, она не понимает. Сестры, у которых дети, тут не работают... А потом все, последний разок вдохнул и остановился. Глаза огромнейшие смотрят в потолок. Надо же закрыть! Мать должна это. Я ладошкой так аккуратно... Он дернулся весь и глаза открыл... И тут как поток по глазам побежал темный... Нельзя, оказывается, глазки закрывать им... Надо ждать... (Решительно) я виновата, я его убила.
Мальчик захлебнулся слезами. Девочка стояла, глядя в сторону, видно было, что она мало что соображает. Она нерешительно сказала:
- Павлик... Ты что...
- Галочка! Павлик ушел из жизни! Я из палаты во двор, сама шатаюсь, и в калитку, а навстречу бежит твоя мама и говорит, что за сто баксов можно оживить! Надо только принести тело. Господи, что мы только не делали! Пошли туда под предлогом, что мы верующие и не хотим чтобы детей вскрывали, нам ни в какую дежурный, но тут приехал автобус, дежурный нас выгнал... Мы стояли. А потом все тут набежали, он повез Славочку, помнишь Славочку, ему было три годика, и дежурный дверь оставил, мы со двора проникли и унесли вас... Галочка! Как я рада, что ты жива! Нас предупредили, что мы-то уйдем. Ну и что? Зачем мне жить, например? Все равно скоро собираться. Но ты погляди что творится! Ужас! За свои пятьдесят пять лет такого не видела...
Так говорил мальчик Павлик.
А, а вот черненькая девушка в темном плаще без пояса, вот она. Плачет и приглушенно зовет, вертя головой:
- Ксюша! Ксюшенькаа! Люди добрые, не видали девочку?
Одной рукой рот прикрыла.
Как рой бестолковых мотыльков, группа легких привидений. Бормочут. Не знают куда идти? Говорят приглушенно сами с собой. Глядят друг на друга, как будто едва проснувшись.
Разглядывают собственные руки, ноги. Одежду. Нерешительно топчутся Кто-то встал на ящик и заглядывает в окно, пытаясь увидеть свое отражение. Без мата. Один пошел хромать, впятив голову в плечи, и вдруг опомнился, распрямился... Оглянулся. Хромать перестал.
- Сколько погибших... Что здесь было?
Павлик:
- Галочка, вот погоди, опять никого не найдут, помяни мое слово. Ну всего тебе хорошего... А то дочь сейчас с работы пришла... Она ничего не знает... Что Павлика нет... Кричать будет на меня... Каждый день благословлять надо было, вот еще денек прожили, понимаешь? Ему ведь врачи пророчили, что он не доживет до десяти лет. Но мы боролись... как это... Ну пока...
Нерешительно пошел, оглядываясь. Ксюша громко:
- Травы Здленко, травы Здленко! Я вам говорю, дают быстрый эффект. Я же не хочу, чтобы она умирала! Я ее не отдам! Что вы, в пятнадцать лет онкология! Мы боремся!
Ее никто не слушает. Шарахаются, думая, что это бред... Начинают разбредаться. Выходят со двора кто куда.
Те самые санитары несут из подъезда в простыне покойника. Мало времени прошло! И из простыни опять назойливый звонок мобильного! Знакомый мотивчик! А! Мой телефон! Валеру понесли! Все деньги уезжают!
Подшмыгнем к носилкам и из правого кармана, пригнувшись, сграбастаем что удалось. Камень, тьфу! Санитары (другие) заорали, задний начал лягаться.
Уйти быстро!
Все деньги уезжают в Валерином пиджаке, большие тысячи и золотые зубы, вытащенные у стариков по больницам. Уезжает телефон торговцев оружием.
Мы в парадном. А у нас в кармане аметист и расческа.
Надо же, Лысый Ящ освоил метемпсихоз.
Ммда. Нет такой вещи, которую бы народ не присобачил для своих нужд.
О, вон и желтые ботинки, накрытые кое-как. Несут Ящика. И все по очереди на носилках едут кто там были, кто меня внизу встречал. Все сейчас гурьбой отправятся на Бродвей. Видимо, сами оказались невольными переселенцами, нехотя заменили кого-то, кто только что умер...
Сидит на лавочке та девушка, она уже перестала звать Ксюшу. Сонно сидит, ничего не понимая.
Вдруг она встала, огляделась, удивилась и просто так ушла. Куда-то домой, наверное, у нее же есть дом. Там жила ее обезумевшая мать, которая теперь мертвая едет в труповозке на Бродвей, да. Девочка прожила тут каких-нибудь двадцать четыре часа. Двойное перерождение.
А! Мы тоже, выходит, дважды пересекали тот порог...
Легко вздохнув, Номер Один отправился со двора. Светило солнце. Стояла какая-то холодная, ветреная, ясная погодка.
Надо было как-то достать денег и ехать домой, в Москву.
Валере легко было идти, имущества в пиджаке одна вещь, яркий, идеально круглый аметист, а кому его толкнуть? Не тот это город, покупать аметисты, простые люди, лохи, они не знают что это такое, глаз Бога, им не впарить, это нищий город, а жены богатых бандитов признают только брюлики. Это не наш путь.
Теперь на проспект.
Вот! Новый, с блестящими стеклами, большой магазин. Это для нас!
Снял пиджак, повесил на руку.
Вошел.
Всем разрешается войти, хотя охранник у дверей долго провожал его призывными взорами, Номер Один это чувствовал и спиной. Хрен я к тебе подойду. Все имеют право.
Тут же проследовал в отдел мужской одежды. Оглянулся. Никто не следит.
Походил между вешалок, повыбирал, посмотрел ярлыки, увидел цены, присвистнул. Выяснил, где примерочная кабина.
Понюхал рубашку, запах пота. Не мылся больше суток. Бездомный узнается по запаху.
Надел на себя пиджак серый, хороший. Блестящий даже. Из зеркала на него смотрел слегка встрепанный молодой мужчина неземной красоты. Слегка небритый. Модель с рекламы. Вот что делает с человеком одежда!
Причесался. Спрятал расческу обратно в свой порезанный пиджак и пока вынес его на руке и повесил на свободную вешалку. Остался в новом. Стал перебирать товар.
Подумал. Услышал голоса: женский молодой, тягучий (приосанился) и мужской монотонный, ды-ды-ды. Женщине было не по себе. Она повторяла:
- А я не слышала. Говорю, я не слышала. Я дома была. Я спала, может быть. Никуда не уходила я!
Мужчина же дважды ответил, скучно и жутко:
- Я тебя накажу.
Клиент!
- Что мы же... лаем?- выдвинувшись от вешалок, произнес любезным, хотя и скучающим тоном, Номер Один. Так. С этим заиканием надо кончать.
- Костюм желательно,- сказал мужчина среднего возраста, очень опасный на вид.
Номер Один поднес ему пиджак синий, подвел к зеркалу, а его пиджак с любезностью принял на вешалку и держал в руках.
- Или хотите серый?
- Да, как у вас, но сильно подороже,- сдержанно, со внезапно прорвавшимся чувством превосходства молвил покупатель.
- Си-час.
Прошла халда-продавщица и увидела картину: дядя меряет, а рядом с ним шестерка и баба. Баба отвернулась и плачет. Пусть. Шестерка уже в новом пиджаке. Дяде немного жмет подмышками. Развел локти, проверил. Вякнула неприветливо:
- У нас такие только пятидесятые, пятьдесят вторые есть, но четвертый рост. Вам не подойдет.
То есть оскорбила вдвойне: намекнула и что толстый, и что короткий.
- Спасибо, девушка,- ответил клиент.- Справимся сами с этим вопросом.
- Ты чо выступаешь,- удивился, в свою очередь Номер Один.
Обиделась и немного испугалась. Пожав плечами, удалилась.
Номер Один повел клиента к тому месту, где только что взял свой красавец серый пиджак, и протянул ему такую же вещь со словами:
- Размер пятьдесят второй, пожалуйста.
- Откуда вы знаете мой размер?
- Мы это обязаны,- отвечал Номер Один с профессиональной легкой улыбкой.- И знаем, что в бедрах вы поуже, а в талии поширше (специально сказал "поширше", для убедительности). То есть пиджак надо немного переделать.
- Так, да? И можете?
- Мы оказываем услуги,- запел Номер Один,- вы подбираете по длине, а мы запошиваем. Так что меряйте брюки от любого другого костюма с запасом.
Дядя просто расцвел.
- Я вам подберу пока, примерочная вон там.
Тем временем баба, вытерев сопли и слезы (рукой перекрестила нос в обе стороны, как грузчик!), вдруг решительно пошла вон, помахивая сумочкой молодая кобылка, высокая, стройная, беленькая, в красном костюме.
Дядя растерялся. Метнулся было за телкой, но был ведь в казенном пиджаке (два других, собственный и синий, висели на на вешалках в руке у продавца).
- Я вам советую,- понизив голос, сказал Номер Один,- идите в примерочную.
Это были слова человека с рекламы, опытного в сердечных проблемах. Дядя шумно вздохнул, передернул плечами и последовал в примерочную, а Номер Один сообщил ему, отодвинув край шелковой занавески:
- Вот вешаю вам оба пиджака, ваш и новый, пока наденьте пятьдесят второй и готовьтесь мерять брюки, я их принесу вам на номер больше. Этот же цвет или два разных?
- Давайте разные,- ответил солидно клиент.- Я только из Италии. Прочесал, понимаешь, все, но не мог подобрать буквально за всю страну ни разу...
Намекает, "вы меня не знаете, но вы меня узнаете".
Италия ваш дом, коза востра, ударение на первом слоге.
Задвинул клиента портьерой.
Постоял. Проследил в щелку, как клиент надел новый пиджак, покрасовался, после чего снял ботинки и начал стаскивать брюки... Встал в носках, поворачиваясь так и сяк. Смотрел на себя в зеркало. Ножки сизые, худые. Плавки раздутые. Имеется аденомка. Брюхо здоровенное.
Номер Один ушел к вешалкам, снял с себя серый пиджачок, взял свой на локоть и быстро, как бы вглядываясь и ища, помчался по следам прекрасной телки. Продавщицы, наблюдавшие всю сцену с жутким интересом, переглянулись. Помощник бежит за женой! Или она ему не жена? Чуть его не спросили! Как-то даже сунулись следом.
Вышел на улицу мимо довольно пристально глядящего охранника. Чует, мразь.
А что? Как мы пришли, в том же виде и уходим, прикрыв пиджаком раздутый правый карман.
Поймал машину, громко сказал: "На Московский вокзал".
Проехал вдоль следующего фирменного магазина, запомнил, велел повернуть за угол и тут остановил водителя, расплатился с ним. Взял сдачу. Быстро побежал в магазин.
Там купил себе хорошие серо-синие брюки, темносинюю в черную полоску рубашечку с коротким рукавом, хотел приобрести широкий клетчатый пиджак или что-то солидное из черной кожи, но окоротил себя (Валера, Ящик, стоп), купил все-таки темносерую неброскую куртку, этажом выше взял могучие, многоэтажные серые кроссовки, затем черные очки и черную кепку-бейсболку, довольно дорогую. Анюте купил теплый тонкий яркокрасный халатик (цвет как у той кобылы), белье беленькое дорогое и сумочку (не кожаную), Алешке тоже ярко-красный комбинезон спать на балконе, потом ему же недешевую машинку. Все с большим внутренним сопротивлением, увы. Старый пиджак положил в урну, предварительно вынув из него расческу и камень. Махнул рукой, сел в тут же остановившуюся машину и поехал в аэропорт. Оттуда позвонил домой.
- Але, Анюта? Как дела? Я денег достал! Хватит на все, и на выкуп Куха! Мне не звонили?
- А, это ты?
- Ну я это, я! Что, не узнаешь родного мужа?
- Слушай,- после паузы низким голосом сказала Анюта.- Тут много новостей.
- Да? Каких это? Ну говори, говори!
Сейчас скажет, что лекарство помогло.
- ...Вашего директора убили.
По интонации понятно: довольна.
- А,- отозвался Номер Один.- Ну я это предчувствовал. Бандит он был. Квартира в порядке, стало быть. Так что остался один должок, деньги есть на выкуп, мне надо лететь на север, за Юрой.
- Юра? Юра...- сказала жена загадочно,- ты уже не успел.
- Что такое? (Сердце замерло).
- Ты ничего никому не должен, Юра же уже приехал! Его отпустили.
- Как, когда?
- Сегодня он вернулся домой к маме! Она уже три раза звонила, ищет тебя и плачет.
- Я сейчас перезвоню. Погоди, Мумичка. Алешке привет. Сама-то как?
И тут она:
- А у меня не пугайся, все лицо синее. Но жива. У Алешки, приедешь, большой прогресс. Лекарство достала - чудо.
И положила трубку.
Господи.
Набрал номер квартиры Куха.
- Здравствуйте, это Галина Петровна?
Приглушенный голос скорбно ответил:
- Слушаю.
- Как у вас там? Как состояние?
- Вы кто?
- Вы меня не узнали, что ли, Галина Петровна. Это я! Иван!
- А. (Помолчала). Это вы все-таки. Я вас искала. Юра вернулся. (Приглушенно) Он не-но-рмален. Он пошел во двор и там на детской площадке спустил брюки и сделал ка-ка, понимаете?
- Что?!
- Да! Кучу навалил. Вернулся в квартиру, расселся на полу в кухне как йог и ел сырую картошку. Немытую!!! Луковку почистил и съел. Сырое мясо я вынула оттаивать на радостях, сел и настрогал ножиком и съел! Тут пришли родительницы которые гуляют в песочнице с детьми, ко мне с претензиями, что они борются с собаками, которые гадят в песок под лозунгом наши собаки чище ваших детей, а тут вон какое безобразие и хулиганство. Я его спросила, он ли это, а он кивает и улыбается. Это что?! Я потребовала у всех на глазах, чтобы он за собой убрал. Дала ему старый испорченный совок для мусора, уголок отломан, сам же Юра и наступил год назад. Новый совок мы так и не приобрели! Я его попросила, он с этими родительницами, две бабушки, пошел убирать (краткое рыдание). Это все влияние вас! Вас, идиот! С вашими дикими взглядами. Он опростился как Лев Толстой! Он сказал - будущее за нами. Кого он имел в виду? Это секта? А вы знаете, что сектанты продают свои квартиры родителей?! Вы это знаете? Чтобы не пачкать руки собственностью! Вы главарь секты? Уймитесь, кретин! Зачем вам Юра, чистый, незапачканный человек? Он специализировался по Египту! Он бы дождался Египта! Его бы послали в долину королей! Как он и мечтал! К Уилксу! Он бы достал грант! А что теперь? Кой его леший понес в тайгу? Это вас воздействие, вас! Вы если сам оттуда ссыльный, то... (тут она длинно, демонстративно замолчала, всхлипывая). Он сказал мне, что он самый лучший народ в мире и умрет, но отомстит. Что за бредни? Какой он народ? Говорит, мы все поэты. Ну это он хватанул через край. Он вообще в жизни один стих написал в пятом классе на восьмое марта, дорогая любимая мама всем дурным ты поступкам яма! Поняли? Еще он сказанул такое, что, видите ли, мы, кто-то какие-то мы, свободно уходим и возвращаемся в какие-то нижние льды. Это что, вы религия?
- Галина Петровна, он когда вернется, я ему еще позвоню.
- Сомневаюсь в этой необходимости. Вы мне никогда не нравились, но этого я от вас не ожидала!
- Я из другого города.
- А. (Испуганно). Из какого?
- Из Нового Амстердама,- ответил Номер Один.
- (Пауза). А. Ну позвоните, хорошо. (Подозрительно). Как вы оказались там? Новый Амстердам это где? Анюта ничего мне не сказала!
- Но сюда ведь быстрее чем из Энтска - три часа. Из Энтска Юра сколько добирался?
- Юра сказал, что прилетел одна нога здесь другая тоже здесь. Предтавляете? (Она тоже, оказывается, говорила "предтавляете", как та училка. Какая училка? Математики вроде бы. Но у нас был Илья Васильевич!).
Она бурно продолжала:
- В ответ смеялся. Ни документов, ни багажа! Ни билетов, что просто безобразие! Посеял! Интересно, как он будет отчитываться за командировку? Туда сто долларов с лишним билет! И оттуда сколько-то! Предтавляете? Рук не моет! В ванную идти ни в какую, пачкать такую вещь, говорит. Из унитаза, я обнаружила, напился! У меня унитаз чистый, унитаз, как говорится, это лицо хозяйки, но он вышел, с лица с него течет! Рукой, видно, как-то зачерпывал, хулиганство, не головой же погружался! Голова не пролезет туда, в отверстие! Что ты там делал, Юра, ты одичал, говорю. Кошка из этого пила, но не ты! Я понимаю, тайга, но опять-таки, не до этой степени!
- Галина Петровна, все это временно, в течение суток пройдет. Они теряют индивидуальность самое большее через тридцать шесть часов.
- А! А! Что? Кто?
- Я вам позвоню минут через сорок.
- Погодите! А вы знаете (торжественно), я вам еще не сообщила, что Юра начал убирать весь двор, я в окно слежу. Ходит с мусором все прижав к груди, грязные пакеты! Я только его переодела! Вытерла! Воротник умудрился намочить! Обшлага! Что вы с ним устроили мне расхлебывать!
Она опять заплакала.
- Вы его в окно позовите аккуратно, крикните "Уол!" Так, нараспев: "Уол-уол!"
- Уол? Вы что, в своем разуме? Как я буду на весь двор орать это "уол" и еще нараспев! Что люди подумают! Там наш актив гуляет с внуками! Головка актива тем более! Марья Алексевна!
- Какая головка?
- Ой. (Пауза, кокетливо). Это мы когда еще в походы ходили с Белорусского, бывало, отстанем и говорим: мы головка хвоста. Мы - головка хвоста.
- Ничего, крикните так. Он поймет.
Через полчаса, побродив по аэропорту и основательно подкрепившись в кафе, Номер Один перезвонил Юре на квартиру.
- Але, Юра пришел?
- Хосподи,- в нос ответила Галина Петровна.- Он тут.
Она уже не плакала.
- Он Иисус?- вдруг спросила она.- Как это у вас называется? Мессия? Он по воздуху пришел? Или у меня психоз начался от такого счастья? Неврастения?
- Психоз, но это пройдет. Это игра.
- О неттт! Этто не игра!- на том конце провода горько засмеялись.- Он весь в этом... в собачьем... гуано! В каке!!! И не умеет умыться!
- На самом деле у него два высших образования, он знает языки и он объездил весь мир.
- У кого языки? Какие? Вы что? С немецким у него всегда было плохо я над ним стояла! Английский едва со словарем! Это я у нас в семье поверьте единственная могу вам признаться не скрывая кто в оригинале...
- Дайте мне Юру.
- Кто знает и читает Диккенса в оригинале...
- Минутку, я не знал, как здорово, я понял, дайте Юру.
Ее прервали на самом интересном месте. Разочарованно усмехнулась. Затем в трубке долго раздавалось шуршанье, Галина Петровна бормотала:
- Не тем концом берешь! Это не надо в рот! Это шнур телефонный! Это к уху! Сюда говори! Вынь провод... Обслюнявил. Ну вот что за человек! Дай, говорю! Скорей, он из Новой этой... Гренландии! Деньги бегут!
Наконец голос произнес:
- Это кто?
- Никулай,- сказал Номер Один.- Ты чего концерты закатываешь? Старушек пугаешь?
- Бызы.
- Не ругайся, извини. Давай обратно домой. Я камень привезу, сейчас сажусь на самолет.
- Кассету, однако, никому не показывал?- сказал знакомый до противного Юрин циничный тенор. Звучало как анекдот про чукчу.
- Откуда ты знаешь... (Пауза, нет ответа). Да она осталась там в развилке на пихте, у острога... Ну где все происходило.
- Напрасно, бызы. Я думал, бызы, твоя взяла кассету.
Бызы, самое большое энтттское проклятие.
- Что же делать, меня же схватили. Думал спрятать, сохранить.
- Моя найдет. Это важно. Телевидение, однако. Общественное мнение. Паблик рилейшнз. Ти ви. (Длинная английская фраза. Юра по-английски почти не умел). Раньше главный театр были войны, теперь теракты в кадре на телевидении. Без телевидения терроризм не существует. Основная задача! (Пауза). Показать всем казнь, как с нами обращаются. С народом энтти. Телевидение главная террористическая армия мира, ее сенсация это как атомный взрыв. Я нарочно сделал так. Варвару так и далее. Отдал мать. Он отдал на распятие сына, а я ее. Так не доставайся же ты никому.
- Варвара, ты?!
- Сняли кожа как с зайца. Боль, боль. Ди с чеб де сравдибая боль.сказал Юра в нос как бы плача.- У тебя распятие, у меня содрали кожу. Помнишь наш разговор, шибко глупый ваш бог.
- Никулай?!
- Без кожи, как без кожи жить.
Пошла как бы минута молчания. Затем Юра своим отвратительным хамским голосом продолжал:
- Телеэкран создает новые страны. Телеэкран ведет информационные войны и диктует на чьей стороне будет правда, за кого болеть. За бедные народы. Герои телеэкрана террористы. Журналисты - реклама террора. Телевидение сохранит энтти. Казнь матери потрясет мир. Я найду кассету.
- Хорошо, привези мне. Мы все сделаем. У меня есть знакомый на втором канале. Он за это ухватится.
- А. Нет. Нужен бибиси и сиэнэн. (Далее Юра некоторое время говорил на неизвестном языке).
- Ты скоро там будешь? На Юзени?
- Да. Одна нога здесь.
- Никулай! А как связаться с Никифором?
- Ну. Это я.
- Так я и думал. Стой пока, Никифор!- сказал Номер Один.- Как будешь там дома, приди в себя, понятно? Вернись в энтти! Метемпсихоз делай. Уходи из Юры срочно, поняла? Юру посылай сюда, а то он уже не вернется. Я знаю! Двадцать четыре часа плюс-минус десять часов, и человек уже не вернется в себя, все! Это такой результат твоей игры!
- Третий глаз зачем брала? Бызы.
- Это не я брал, это не я. Клянусь моим сыном!
- Каким твоим сыном?- вдруг спросил с подлой интонацией Юра.
У Номера Один сильно забилось сердце, но он пропустил эту каверзу мимо ушей.
- Я же не знал, что это такое, думал просто аметист! Но это не я его взял! Никулай?
- Зачем третий глаз брала, однако?
- Ты меня понял? Я не брал, ты что.
- Он у тебя.
- Но это не я! Поверь мне! Поверь, Никулай! Ну чем поклясться? Никифор! Опять-таки, сыном клянусь!
- У тебя их четверо.
- А кто? Алешка мой?
Засмеялся.
- Алешка? Мой? Да? Парализованный?- с замиранием сердца спросил Номер Один.
Юра помолчал и наконец ответил:
- Ну! И еще трое. Вася, Кистяндин и Титов.
Номер Один перевел дух, закричал:
- Клянусь моим сыном Алешей, который калека и не ходит! Никифор, прошу тебя! Он будет ходить? А?
Молчание.
- Никифор, он будет ходить?
- (Неохотно). Будет.
- Хорошо! Умница! Никулай, надо издать Емолой! Как-то надо издать! Деньги на издание! И хотя бы цех чумовых печек!
Ответ непонятен. Что за язык? Венгерский? Ладно.
Гром какой-то раздался. И тут в глазах почернело, все как провалилось, зазияла тьма, дунуло жутким холодом. Дверь-то оказалась открыта, его туда вдавили! Он мчался, тесня перед собой ком тел, за ним несся кто-то, тесно прижавшись толстой грудью, крик стоял "А-ааа" как в пустом пространстве, вдруг его подсекли под колени, Валера споткнулся и упал вниз головой и полетел, знакомый мороз продрал его до костей, тьма открылась, и он засвистел вниз в промозглом ночном тумане...
Покой безвольного полета, дух захватило.
Пошли знакомые дела, бабах мордой! Все, вонзились в тот же лед, жгучий лед, текут мимо вяло ползущие во тьме черви, лезут в глаза мерзлые сучья, колючки белого сада. Опять черная великанская ветка с тремя огромными когтями отвалилась от дерева и стрельнула как молния, рука одноглазого, и тут же все расползлось: стена с ругательством, надписью "все любят sex" и нарисованными оранжевым сиськами.
Номер Один сидел на полу в своем грязном, разрезанном на груди пиджаке. Руки собственные, белые. На пальцах нет шерсти, нет чувствительных кончиков, нет пружинистой силы. Часы "Слава". Никакого маникюра. Пощупал лицо, все еще укус на щеке, блямбочка. Как долго не проходит! Кроссовки почему-то в карманах, тусклые, сами по себе просят милостыню. Денег, разумеется, никаких. Тут же, нате, расческа. Нагрудный карман с дырой.
Вяло спустился вниз по лестнице. Пусто. Вышел во двор.
Там, у соседнего подъезда, уже полно было скорых, милицейских машин, людей в формах, в белых халатах.
Выносили трупы, накрытые с головой, по очертаниям судя - пузатые, громоздкие туловища. Немолодые. Одна была та тетка, которая нашла Ксюшу и плакала за спиной (теперь ее мертвая рука в полосатом рукаве свисала, в кулаке зажат платок).
Толпа ребят наблюдала за таким невиданным зрелищем, ребята и девочки молодые, бледные, симпатичные, слишком бледные... Лысые все. А, вот и та, в сером платье, в платке, в джинсах, белых носочках и кроссовках, платье все еще криво сидит, ножки худые, она что-то она лепечет, обращаясь в пространство:
- Теракт, что ли... Мало им взрывов. Охилели совсем. Вон трупы несут и несут... Куда смотрит милиция, интересно. Вообще! Жить стало тут невозможно! У нас соседи сдали однушку! И въехало чуть не двенадцать их в однокомнатную квартиру! И к ним идут и идут! И ночью шумят! А у меня дочь умерла в клинике... Инвалид первой группы... Я на грани, можно сказать. Обращаемся, все бесполезно. Они уже подмазали в милиции, участковый к ним ходит... Оплатили... Спать невозможно!
Тощий мальчишка, тоже никому:
- Я и вообще плохо сплю. Со снотворными всегда. Составляю из разных таблеток такие составчики. Один коктейль на ночь, другой когда в полшестого проснешься. Дочери никогда нет дома, она менеджер в ночном клубе. Или спит. Мальчик был целиком на мне... Обиделся и умер... Он увлекся мотоциклами. Такие есть рокеры. Катали его, жалели. Стал исчезать по ночам... А своего мотоцикла у нас нет... С ужасом думала, разобьется... Он все мечтал о мотоцикле и просил денег сто баксов, а я его обидела, несмотря что его дни сочтены... Ну же ты лежишь, ну лежи и не думай ни о чем! Теперь виню себя, зачем я ему так сказала? Бог с ним, пусть деньги бы пропали, но он бы надеялся и мечтал! К нему один парень ходил, они хотели на двоих купить мотоцикл, ему сто баксов не хватало, парень ходил и ходил к нам в палату... Был конечно заинтересован денежки огрести, Павлик бы умер, и все ему бы. Хитер монтер! Павлик на меня так горячо смотрел, умолял. Он же не знал... В его последние дни... Операция была, врачи вскрыли и зашили обратно.
Тут парень кинулся к подошедшей девочке:
- Галочка! Ты жива? Мне тоже обещали, что Павлик оживет! Сто баксов я носила всегда в сумочке! Тебя увезли, мне сказали, в морг, я у Павлика ночь сидела, он смотрел все время в угол потолка... Спрашивал, сколько времени. Следил за часами. Я ему слезы вытирала, текло из глаз. Но это он не плакал. Пить давала, но "Боржоми" слишком соленый, у него рот пересыхал. Вышла к Тане медсестре в коридор. Может, какой-нибудь укольчик для поддержания, просила. Она ответила, что все по карте уже сделано. Что, что сделано, ты только с утра, а я уже сутки сижу... Ничего не делаете! Она: не надо ему мешать. Своих детей у нее нет, она не понимает. Сестры, у которых дети, тут не работают... А потом все, последний разок вдохнул и остановился. Глаза огромнейшие смотрят в потолок. Надо же закрыть! Мать должна это. Я ладошкой так аккуратно... Он дернулся весь и глаза открыл... И тут как поток по глазам побежал темный... Нельзя, оказывается, глазки закрывать им... Надо ждать... (Решительно) я виновата, я его убила.
Мальчик захлебнулся слезами. Девочка стояла, глядя в сторону, видно было, что она мало что соображает. Она нерешительно сказала:
- Павлик... Ты что...
- Галочка! Павлик ушел из жизни! Я из палаты во двор, сама шатаюсь, и в калитку, а навстречу бежит твоя мама и говорит, что за сто баксов можно оживить! Надо только принести тело. Господи, что мы только не делали! Пошли туда под предлогом, что мы верующие и не хотим чтобы детей вскрывали, нам ни в какую дежурный, но тут приехал автобус, дежурный нас выгнал... Мы стояли. А потом все тут набежали, он повез Славочку, помнишь Славочку, ему было три годика, и дежурный дверь оставил, мы со двора проникли и унесли вас... Галочка! Как я рада, что ты жива! Нас предупредили, что мы-то уйдем. Ну и что? Зачем мне жить, например? Все равно скоро собираться. Но ты погляди что творится! Ужас! За свои пятьдесят пять лет такого не видела...
Так говорил мальчик Павлик.
А, а вот черненькая девушка в темном плаще без пояса, вот она. Плачет и приглушенно зовет, вертя головой:
- Ксюша! Ксюшенькаа! Люди добрые, не видали девочку?
Одной рукой рот прикрыла.
Как рой бестолковых мотыльков, группа легких привидений. Бормочут. Не знают куда идти? Говорят приглушенно сами с собой. Глядят друг на друга, как будто едва проснувшись.
Разглядывают собственные руки, ноги. Одежду. Нерешительно топчутся Кто-то встал на ящик и заглядывает в окно, пытаясь увидеть свое отражение. Без мата. Один пошел хромать, впятив голову в плечи, и вдруг опомнился, распрямился... Оглянулся. Хромать перестал.
- Сколько погибших... Что здесь было?
Павлик:
- Галочка, вот погоди, опять никого не найдут, помяни мое слово. Ну всего тебе хорошего... А то дочь сейчас с работы пришла... Она ничего не знает... Что Павлика нет... Кричать будет на меня... Каждый день благословлять надо было, вот еще денек прожили, понимаешь? Ему ведь врачи пророчили, что он не доживет до десяти лет. Но мы боролись... как это... Ну пока...
Нерешительно пошел, оглядываясь. Ксюша громко:
- Травы Здленко, травы Здленко! Я вам говорю, дают быстрый эффект. Я же не хочу, чтобы она умирала! Я ее не отдам! Что вы, в пятнадцать лет онкология! Мы боремся!
Ее никто не слушает. Шарахаются, думая, что это бред... Начинают разбредаться. Выходят со двора кто куда.
Те самые санитары несут из подъезда в простыне покойника. Мало времени прошло! И из простыни опять назойливый звонок мобильного! Знакомый мотивчик! А! Мой телефон! Валеру понесли! Все деньги уезжают!
Подшмыгнем к носилкам и из правого кармана, пригнувшись, сграбастаем что удалось. Камень, тьфу! Санитары (другие) заорали, задний начал лягаться.
Уйти быстро!
Все деньги уезжают в Валерином пиджаке, большие тысячи и золотые зубы, вытащенные у стариков по больницам. Уезжает телефон торговцев оружием.
Мы в парадном. А у нас в кармане аметист и расческа.
Надо же, Лысый Ящ освоил метемпсихоз.
Ммда. Нет такой вещи, которую бы народ не присобачил для своих нужд.
О, вон и желтые ботинки, накрытые кое-как. Несут Ящика. И все по очереди на носилках едут кто там были, кто меня внизу встречал. Все сейчас гурьбой отправятся на Бродвей. Видимо, сами оказались невольными переселенцами, нехотя заменили кого-то, кто только что умер...
Сидит на лавочке та девушка, она уже перестала звать Ксюшу. Сонно сидит, ничего не понимая.
Вдруг она встала, огляделась, удивилась и просто так ушла. Куда-то домой, наверное, у нее же есть дом. Там жила ее обезумевшая мать, которая теперь мертвая едет в труповозке на Бродвей, да. Девочка прожила тут каких-нибудь двадцать четыре часа. Двойное перерождение.
А! Мы тоже, выходит, дважды пересекали тот порог...
Легко вздохнув, Номер Один отправился со двора. Светило солнце. Стояла какая-то холодная, ветреная, ясная погодка.
Надо было как-то достать денег и ехать домой, в Москву.
Валере легко было идти, имущества в пиджаке одна вещь, яркий, идеально круглый аметист, а кому его толкнуть? Не тот это город, покупать аметисты, простые люди, лохи, они не знают что это такое, глаз Бога, им не впарить, это нищий город, а жены богатых бандитов признают только брюлики. Это не наш путь.
Теперь на проспект.
Вот! Новый, с блестящими стеклами, большой магазин. Это для нас!
Снял пиджак, повесил на руку.
Вошел.
Всем разрешается войти, хотя охранник у дверей долго провожал его призывными взорами, Номер Один это чувствовал и спиной. Хрен я к тебе подойду. Все имеют право.
Тут же проследовал в отдел мужской одежды. Оглянулся. Никто не следит.
Походил между вешалок, повыбирал, посмотрел ярлыки, увидел цены, присвистнул. Выяснил, где примерочная кабина.
Понюхал рубашку, запах пота. Не мылся больше суток. Бездомный узнается по запаху.
Надел на себя пиджак серый, хороший. Блестящий даже. Из зеркала на него смотрел слегка встрепанный молодой мужчина неземной красоты. Слегка небритый. Модель с рекламы. Вот что делает с человеком одежда!
Причесался. Спрятал расческу обратно в свой порезанный пиджак и пока вынес его на руке и повесил на свободную вешалку. Остался в новом. Стал перебирать товар.
Подумал. Услышал голоса: женский молодой, тягучий (приосанился) и мужской монотонный, ды-ды-ды. Женщине было не по себе. Она повторяла:
- А я не слышала. Говорю, я не слышала. Я дома была. Я спала, может быть. Никуда не уходила я!
Мужчина же дважды ответил, скучно и жутко:
- Я тебя накажу.
Клиент!
- Что мы же... лаем?- выдвинувшись от вешалок, произнес любезным, хотя и скучающим тоном, Номер Один. Так. С этим заиканием надо кончать.
- Костюм желательно,- сказал мужчина среднего возраста, очень опасный на вид.
Номер Один поднес ему пиджак синий, подвел к зеркалу, а его пиджак с любезностью принял на вешалку и держал в руках.
- Или хотите серый?
- Да, как у вас, но сильно подороже,- сдержанно, со внезапно прорвавшимся чувством превосходства молвил покупатель.
- Си-час.
Прошла халда-продавщица и увидела картину: дядя меряет, а рядом с ним шестерка и баба. Баба отвернулась и плачет. Пусть. Шестерка уже в новом пиджаке. Дяде немного жмет подмышками. Развел локти, проверил. Вякнула неприветливо:
- У нас такие только пятидесятые, пятьдесят вторые есть, но четвертый рост. Вам не подойдет.
То есть оскорбила вдвойне: намекнула и что толстый, и что короткий.
- Спасибо, девушка,- ответил клиент.- Справимся сами с этим вопросом.
- Ты чо выступаешь,- удивился, в свою очередь Номер Один.
Обиделась и немного испугалась. Пожав плечами, удалилась.
Номер Один повел клиента к тому месту, где только что взял свой красавец серый пиджак, и протянул ему такую же вещь со словами:
- Размер пятьдесят второй, пожалуйста.
- Откуда вы знаете мой размер?
- Мы это обязаны,- отвечал Номер Один с профессиональной легкой улыбкой.- И знаем, что в бедрах вы поуже, а в талии поширше (специально сказал "поширше", для убедительности). То есть пиджак надо немного переделать.
- Так, да? И можете?
- Мы оказываем услуги,- запел Номер Один,- вы подбираете по длине, а мы запошиваем. Так что меряйте брюки от любого другого костюма с запасом.
Дядя просто расцвел.
- Я вам подберу пока, примерочная вон там.
Тем временем баба, вытерев сопли и слезы (рукой перекрестила нос в обе стороны, как грузчик!), вдруг решительно пошла вон, помахивая сумочкой молодая кобылка, высокая, стройная, беленькая, в красном костюме.
Дядя растерялся. Метнулся было за телкой, но был ведь в казенном пиджаке (два других, собственный и синий, висели на на вешалках в руке у продавца).
- Я вам советую,- понизив голос, сказал Номер Один,- идите в примерочную.
Это были слова человека с рекламы, опытного в сердечных проблемах. Дядя шумно вздохнул, передернул плечами и последовал в примерочную, а Номер Один сообщил ему, отодвинув край шелковой занавески:
- Вот вешаю вам оба пиджака, ваш и новый, пока наденьте пятьдесят второй и готовьтесь мерять брюки, я их принесу вам на номер больше. Этот же цвет или два разных?
- Давайте разные,- ответил солидно клиент.- Я только из Италии. Прочесал, понимаешь, все, но не мог подобрать буквально за всю страну ни разу...
Намекает, "вы меня не знаете, но вы меня узнаете".
Италия ваш дом, коза востра, ударение на первом слоге.
Задвинул клиента портьерой.
Постоял. Проследил в щелку, как клиент надел новый пиджак, покрасовался, после чего снял ботинки и начал стаскивать брюки... Встал в носках, поворачиваясь так и сяк. Смотрел на себя в зеркало. Ножки сизые, худые. Плавки раздутые. Имеется аденомка. Брюхо здоровенное.
Номер Один ушел к вешалкам, снял с себя серый пиджачок, взял свой на локоть и быстро, как бы вглядываясь и ища, помчался по следам прекрасной телки. Продавщицы, наблюдавшие всю сцену с жутким интересом, переглянулись. Помощник бежит за женой! Или она ему не жена? Чуть его не спросили! Как-то даже сунулись следом.
Вышел на улицу мимо довольно пристально глядящего охранника. Чует, мразь.
А что? Как мы пришли, в том же виде и уходим, прикрыв пиджаком раздутый правый карман.
Поймал машину, громко сказал: "На Московский вокзал".
Проехал вдоль следующего фирменного магазина, запомнил, велел повернуть за угол и тут остановил водителя, расплатился с ним. Взял сдачу. Быстро побежал в магазин.
Там купил себе хорошие серо-синие брюки, темносинюю в черную полоску рубашечку с коротким рукавом, хотел приобрести широкий клетчатый пиджак или что-то солидное из черной кожи, но окоротил себя (Валера, Ящик, стоп), купил все-таки темносерую неброскую куртку, этажом выше взял могучие, многоэтажные серые кроссовки, затем черные очки и черную кепку-бейсболку, довольно дорогую. Анюте купил теплый тонкий яркокрасный халатик (цвет как у той кобылы), белье беленькое дорогое и сумочку (не кожаную), Алешке тоже ярко-красный комбинезон спать на балконе, потом ему же недешевую машинку. Все с большим внутренним сопротивлением, увы. Старый пиджак положил в урну, предварительно вынув из него расческу и камень. Махнул рукой, сел в тут же остановившуюся машину и поехал в аэропорт. Оттуда позвонил домой.
- Але, Анюта? Как дела? Я денег достал! Хватит на все, и на выкуп Куха! Мне не звонили?
- А, это ты?
- Ну я это, я! Что, не узнаешь родного мужа?
- Слушай,- после паузы низким голосом сказала Анюта.- Тут много новостей.
- Да? Каких это? Ну говори, говори!
Сейчас скажет, что лекарство помогло.
- ...Вашего директора убили.
По интонации понятно: довольна.
- А,- отозвался Номер Один.- Ну я это предчувствовал. Бандит он был. Квартира в порядке, стало быть. Так что остался один должок, деньги есть на выкуп, мне надо лететь на север, за Юрой.
- Юра? Юра...- сказала жена загадочно,- ты уже не успел.
- Что такое? (Сердце замерло).
- Ты ничего никому не должен, Юра же уже приехал! Его отпустили.
- Как, когда?
- Сегодня он вернулся домой к маме! Она уже три раза звонила, ищет тебя и плачет.
- Я сейчас перезвоню. Погоди, Мумичка. Алешке привет. Сама-то как?
И тут она:
- А у меня не пугайся, все лицо синее. Но жива. У Алешки, приедешь, большой прогресс. Лекарство достала - чудо.
И положила трубку.
Господи.
Набрал номер квартиры Куха.
- Здравствуйте, это Галина Петровна?
Приглушенный голос скорбно ответил:
- Слушаю.
- Как у вас там? Как состояние?
- Вы кто?
- Вы меня не узнали, что ли, Галина Петровна. Это я! Иван!
- А. (Помолчала). Это вы все-таки. Я вас искала. Юра вернулся. (Приглушенно) Он не-но-рмален. Он пошел во двор и там на детской площадке спустил брюки и сделал ка-ка, понимаете?
- Что?!
- Да! Кучу навалил. Вернулся в квартиру, расселся на полу в кухне как йог и ел сырую картошку. Немытую!!! Луковку почистил и съел. Сырое мясо я вынула оттаивать на радостях, сел и настрогал ножиком и съел! Тут пришли родительницы которые гуляют в песочнице с детьми, ко мне с претензиями, что они борются с собаками, которые гадят в песок под лозунгом наши собаки чище ваших детей, а тут вон какое безобразие и хулиганство. Я его спросила, он ли это, а он кивает и улыбается. Это что?! Я потребовала у всех на глазах, чтобы он за собой убрал. Дала ему старый испорченный совок для мусора, уголок отломан, сам же Юра и наступил год назад. Новый совок мы так и не приобрели! Я его попросила, он с этими родительницами, две бабушки, пошел убирать (краткое рыдание). Это все влияние вас! Вас, идиот! С вашими дикими взглядами. Он опростился как Лев Толстой! Он сказал - будущее за нами. Кого он имел в виду? Это секта? А вы знаете, что сектанты продают свои квартиры родителей?! Вы это знаете? Чтобы не пачкать руки собственностью! Вы главарь секты? Уймитесь, кретин! Зачем вам Юра, чистый, незапачканный человек? Он специализировался по Египту! Он бы дождался Египта! Его бы послали в долину королей! Как он и мечтал! К Уилксу! Он бы достал грант! А что теперь? Кой его леший понес в тайгу? Это вас воздействие, вас! Вы если сам оттуда ссыльный, то... (тут она длинно, демонстративно замолчала, всхлипывая). Он сказал мне, что он самый лучший народ в мире и умрет, но отомстит. Что за бредни? Какой он народ? Говорит, мы все поэты. Ну это он хватанул через край. Он вообще в жизни один стих написал в пятом классе на восьмое марта, дорогая любимая мама всем дурным ты поступкам яма! Поняли? Еще он сказанул такое, что, видите ли, мы, кто-то какие-то мы, свободно уходим и возвращаемся в какие-то нижние льды. Это что, вы религия?
- Галина Петровна, он когда вернется, я ему еще позвоню.
- Сомневаюсь в этой необходимости. Вы мне никогда не нравились, но этого я от вас не ожидала!
- Я из другого города.
- А. (Испуганно). Из какого?
- Из Нового Амстердама,- ответил Номер Один.
- (Пауза). А. Ну позвоните, хорошо. (Подозрительно). Как вы оказались там? Новый Амстердам это где? Анюта ничего мне не сказала!
- Но сюда ведь быстрее чем из Энтска - три часа. Из Энтска Юра сколько добирался?
- Юра сказал, что прилетел одна нога здесь другая тоже здесь. Предтавляете? (Она тоже, оказывается, говорила "предтавляете", как та училка. Какая училка? Математики вроде бы. Но у нас был Илья Васильевич!).
Она бурно продолжала:
- В ответ смеялся. Ни документов, ни багажа! Ни билетов, что просто безобразие! Посеял! Интересно, как он будет отчитываться за командировку? Туда сто долларов с лишним билет! И оттуда сколько-то! Предтавляете? Рук не моет! В ванную идти ни в какую, пачкать такую вещь, говорит. Из унитаза, я обнаружила, напился! У меня унитаз чистый, унитаз, как говорится, это лицо хозяйки, но он вышел, с лица с него течет! Рукой, видно, как-то зачерпывал, хулиганство, не головой же погружался! Голова не пролезет туда, в отверстие! Что ты там делал, Юра, ты одичал, говорю. Кошка из этого пила, но не ты! Я понимаю, тайга, но опять-таки, не до этой степени!
- Галина Петровна, все это временно, в течение суток пройдет. Они теряют индивидуальность самое большее через тридцать шесть часов.
- А! А! Что? Кто?
- Я вам позвоню минут через сорок.
- Погодите! А вы знаете (торжественно), я вам еще не сообщила, что Юра начал убирать весь двор, я в окно слежу. Ходит с мусором все прижав к груди, грязные пакеты! Я только его переодела! Вытерла! Воротник умудрился намочить! Обшлага! Что вы с ним устроили мне расхлебывать!
Она опять заплакала.
- Вы его в окно позовите аккуратно, крикните "Уол!" Так, нараспев: "Уол-уол!"
- Уол? Вы что, в своем разуме? Как я буду на весь двор орать это "уол" и еще нараспев! Что люди подумают! Там наш актив гуляет с внуками! Головка актива тем более! Марья Алексевна!
- Какая головка?
- Ой. (Пауза, кокетливо). Это мы когда еще в походы ходили с Белорусского, бывало, отстанем и говорим: мы головка хвоста. Мы - головка хвоста.
- Ничего, крикните так. Он поймет.
Через полчаса, побродив по аэропорту и основательно подкрепившись в кафе, Номер Один перезвонил Юре на квартиру.
- Але, Юра пришел?
- Хосподи,- в нос ответила Галина Петровна.- Он тут.
Она уже не плакала.
- Он Иисус?- вдруг спросила она.- Как это у вас называется? Мессия? Он по воздуху пришел? Или у меня психоз начался от такого счастья? Неврастения?
- Психоз, но это пройдет. Это игра.
- О неттт! Этто не игра!- на том конце провода горько засмеялись.- Он весь в этом... в собачьем... гуано! В каке!!! И не умеет умыться!
- На самом деле у него два высших образования, он знает языки и он объездил весь мир.
- У кого языки? Какие? Вы что? С немецким у него всегда было плохо я над ним стояла! Английский едва со словарем! Это я у нас в семье поверьте единственная могу вам признаться не скрывая кто в оригинале...
- Дайте мне Юру.
- Кто знает и читает Диккенса в оригинале...
- Минутку, я не знал, как здорово, я понял, дайте Юру.
Ее прервали на самом интересном месте. Разочарованно усмехнулась. Затем в трубке долго раздавалось шуршанье, Галина Петровна бормотала:
- Не тем концом берешь! Это не надо в рот! Это шнур телефонный! Это к уху! Сюда говори! Вынь провод... Обслюнявил. Ну вот что за человек! Дай, говорю! Скорей, он из Новой этой... Гренландии! Деньги бегут!
Наконец голос произнес:
- Это кто?
- Никулай,- сказал Номер Один.- Ты чего концерты закатываешь? Старушек пугаешь?
- Бызы.
- Не ругайся, извини. Давай обратно домой. Я камень привезу, сейчас сажусь на самолет.
- Кассету, однако, никому не показывал?- сказал знакомый до противного Юрин циничный тенор. Звучало как анекдот про чукчу.
- Откуда ты знаешь... (Пауза, нет ответа). Да она осталась там в развилке на пихте, у острога... Ну где все происходило.
- Напрасно, бызы. Я думал, бызы, твоя взяла кассету.
Бызы, самое большое энтттское проклятие.
- Что же делать, меня же схватили. Думал спрятать, сохранить.
- Моя найдет. Это важно. Телевидение, однако. Общественное мнение. Паблик рилейшнз. Ти ви. (Длинная английская фраза. Юра по-английски почти не умел). Раньше главный театр были войны, теперь теракты в кадре на телевидении. Без телевидения терроризм не существует. Основная задача! (Пауза). Показать всем казнь, как с нами обращаются. С народом энтти. Телевидение главная террористическая армия мира, ее сенсация это как атомный взрыв. Я нарочно сделал так. Варвару так и далее. Отдал мать. Он отдал на распятие сына, а я ее. Так не доставайся же ты никому.
- Варвара, ты?!
- Сняли кожа как с зайца. Боль, боль. Ди с чеб де сравдибая боль.сказал Юра в нос как бы плача.- У тебя распятие, у меня содрали кожу. Помнишь наш разговор, шибко глупый ваш бог.
- Никулай?!
- Без кожи, как без кожи жить.
Пошла как бы минута молчания. Затем Юра своим отвратительным хамским голосом продолжал:
- Телеэкран создает новые страны. Телеэкран ведет информационные войны и диктует на чьей стороне будет правда, за кого болеть. За бедные народы. Герои телеэкрана террористы. Журналисты - реклама террора. Телевидение сохранит энтти. Казнь матери потрясет мир. Я найду кассету.
- Хорошо, привези мне. Мы все сделаем. У меня есть знакомый на втором канале. Он за это ухватится.
- А. Нет. Нужен бибиси и сиэнэн. (Далее Юра некоторое время говорил на неизвестном языке).
- Ты скоро там будешь? На Юзени?
- Да. Одна нога здесь.
- Никулай! А как связаться с Никифором?
- Ну. Это я.
- Так я и думал. Стой пока, Никифор!- сказал Номер Один.- Как будешь там дома, приди в себя, понятно? Вернись в энтти! Метемпсихоз делай. Уходи из Юры срочно, поняла? Юру посылай сюда, а то он уже не вернется. Я знаю! Двадцать четыре часа плюс-минус десять часов, и человек уже не вернется в себя, все! Это такой результат твоей игры!
- Третий глаз зачем брала? Бызы.
- Это не я брал, это не я. Клянусь моим сыном!
- Каким твоим сыном?- вдруг спросил с подлой интонацией Юра.
У Номера Один сильно забилось сердце, но он пропустил эту каверзу мимо ушей.
- Я же не знал, что это такое, думал просто аметист! Но это не я его взял! Никулай?
- Зачем третий глаз брала, однако?
- Ты меня понял? Я не брал, ты что.
- Он у тебя.
- Но это не я! Поверь мне! Поверь, Никулай! Ну чем поклясться? Никифор! Опять-таки, сыном клянусь!
- У тебя их четверо.
- А кто? Алешка мой?
Засмеялся.
- Алешка? Мой? Да? Парализованный?- с замиранием сердца спросил Номер Один.
Юра помолчал и наконец ответил:
- Ну! И еще трое. Вася, Кистяндин и Титов.
Номер Один перевел дух, закричал:
- Клянусь моим сыном Алешей, который калека и не ходит! Никифор, прошу тебя! Он будет ходить? А?
Молчание.
- Никифор, он будет ходить?
- (Неохотно). Будет.
- Хорошо! Умница! Никулай, надо издать Емолой! Как-то надо издать! Деньги на издание! И хотя бы цех чумовых печек!
Ответ непонятен. Что за язык? Венгерский? Ладно.