Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Керен Певзнер
Email: info@seferisrael.co.il
WWW: http://detective.seferisrael.co.il/
Date: 22 Jan 2005
---------------------------------------------------------------
(детективная повесть)
Жара сводила с ума. Перед глазами плыло, от асфальта поднимались
дрожащие испарения, городские шумы доносились как сквозь вату. Кондиционер
не помогал. То есть в кабинете было прохладно, но я с ужасом представляла
себе свои первые шаги по коридору нашей "Вороньей слободки".
Интересно, почему в сохнутовских брошюрках об Израиле не сообщалось ни
слова о хамсинах? Там многословно описывались красоты и археологические
памятники Святой Земли, словно новые репатрианты стремились в Израиль
исключительно для того, чтобы полюбоваться развалинами иродова дворца, а о
погоде была только одна фраза: "Климат в Израиле мягкий, средиземноморский,
средняя температура воздуха 25 градусов Цельсия". Это как средняя
температура по больнице -- никакой полезной информации.
Для тех счастливчиков, которые не знают, что такое хамсин, он же шарав,
он же суховей, расскажу: представьте себе, что вы получили приглашение
посетить сауну. Прекрасно! Давно пора заняться здоровьем, потерять парочку
килограммов и вообще, на следующий день небрежно бросить в курилке: "Вчера
был в сауне. И скажу я вам -- ощущения, словно заново родился. Тело так и
поет!" Вы приходите в сауну, раздеваетесь в прохладном предбаннике,
обматываетесь полотенцем. Услужливый банщик открывает вам дверь, вы,
вздохнув полной грудью воздух, входите в сауну и... оказываетесь на улице.
Гадкий проныра, не дождавшись от вас чаевых (а откуда их вытащить, не из-под
полотенца же), вытолкнул вас, в чем есть, наружу. Но вдруг вы замечаете, что
хотя по улице и едут автомобили, вдоль дороги высажены деревья, магазинчики
торгуют всякой всячиной, воздух вокруг, как в сауне, раскаленный и
обволакивающий. А на редких пешеходах, еле-еле бредущих по солнцепеку,
надето не более, чем на вас.
И хотя в сауне можно оставаться не более четверти часа, иначе полный
конец, хамсин продолжается и три, и четыре дня; а потом куда-то прячутся
низкие серые облака, несущие парниковый эффект, начинает дуть легкий бриз с
моря, а двухметровые пыльные кусты алоэ расцветают оранжевыми метелками. Уже
не так часто слышатся вопли несущейся скорой -- вот еще одного добил хамсин,
и можно позволить себе надеть нечто более ценное, не боясь вымочить одежду в
собственном соленом поту.
"Работать, Валерия, работать... Арбайтн!" -- бормотала я, стуча по
клавишам. На экране возникало: "На подателя сего я, юридическое лицо,
возлагаю...", в голове крутилось "В сто сорок солнц закат пылал, в июль
катилось лето, была жара, жара плыла -- на даче было это".
Но в том-то и дело, что на дворе стоял не июль, а середина мая, а я не
на даче, а в собственном кабинете на улице сиониста Соколова занимаюсь
распечаткой нотариального документа. Черт бы побрал эту работу!
Злобно отбросив в сторону невиноватую мышку, я встала, потянулась и
налила себе из чайника холодного чая. Он пах жестянкой, но мне было все
равно: всем известно, что поведение женщины во время хамсина ничем не
отличается от ее же поведения во время ПМС, то есть предменструального
синдрома. Мужчины, трепещите!
Зазвонил телефон.
-- Контора Валерии Вишневской слушает, -- рявкнула я в трубку.
-- Дорогая, ты там не растаяла? -- веселый голос любимого мужчины
совершил чудо: раздражение исчезло без следа.
-- Вашими молитвами! Если я от чего и растаю, то только от твоего
голоса, милый.
-- Подожди, не спеши таять, я скоро буду.
Денис ворвался ко мне в кабинет спустя полчаса. Несмотря на жару за
окном, он был свеж, благоухал "Кензо" и одет не в обычные джинсы, а
костюмные брюки и светлую рубашку.
-- Денис, у вас на работе прием по случаю приезда Билла Гейтса?
Вместо ответа он критически осмотрел меня:
-- У тебя есть летний пиджак?
-- Да что с тобой? В такую жару?
-- Нас пригласили на брит-милу.
-- Этого еще не хватало! -- Я всплеснула руками. -- Ты же знаешь, что я
против этого варварского обычая! Как я рада, что у меня дочка.
Брит-мила, а по-русски -- обрезание, это тот обряд, который мне не
хотелось видеть ни при каких обстоятельствах. Так я и заявила Денису, мол,
отношу себя к натуралистам и поклонникам теории Дарвина, то есть если
природа чего замыслила и сотворила, то негоже от этого избавляться, ибо
запчастей у человека нет.
Последние слова я уже договаривала на лестнице, потому что Денис взял
мою сумочку, выключил кондиционер и запер дверь.
В машине я спросила:
-- Ты можешь мне толком сказать, зачем надо, чтобы мы там были? Кто
этот счастливый папаша?
-- Мой начальник. Я же говорил тебе неделю назад, что у него родился
сын, и мы приглашены на обрезание.
Тут я прикусила язык и поняла, что ехать-таки надо. Начальником моего
друга был отец четырех дочерей. И понятно, когда у него, наконец-то, родился
сын, он устроил пир на весь мир, отсутствие на котором чревато для карьеры
Дениса охлаждением и опалой.
Зал торжеств был полон. Стены украшали гирлянды цветов, столы ломились
от салатов и прочих закусок. На отдельном столике стояла огромная ледяная
чаша, полная фруктов. Гости толпились возле бара, пробуя горячительные
напитки.
Мы с Денисом пробрались сквозь толпу поздравляющих, пожали руки
счастливому отцу и замотанной матери, которая, не слушая нас, следила
взглядом за четырьмя девочками в нарядных платьях с бантами, бегающих по
залу.
Нам досталось место за столом возле высокого корытца на ножках,
покрытого белой простыней. Рядом стояла этажерка с разными медицинскими
флаконами и склянками. Мне поплохело.
За круглым столом уже сидело шестеро гостей. Мы присели и
поздоровались. Справа от нас полные мать с отцом и двое их наряженных
отпрысков вертели головами в разные стороны и, увидев знакомых, здоровались
через весь зал. Мне сразу стало понятно, что дети, когда вырастут, продолжат
эту милую традицию.
Слева сидела интересная дама: пышная оливковокожая, лет сорока с
хвостиком, и в таком открытом декольтированном платье, что я даже с укором
посмотрела на Дениса: что это он заставлял меня надеть пиджак? Ее руки до
локтей покрывали блестящие браслеты красного, желтого и белого золота,
пальцы были унизаны массивными перстнями, а на еще привлекательной шее
висело нечто, похожее на украинское монисто, но из бриллиантов. Типичный
средиземноморский вариант "мне есть, что показать миру".
Ее спутник совершенно терялся на ее фоне. Скорее, это он был фоном для
такой райской птицы: помоложе ее, но тоже не мальчик, с длинными пегими
волосами, в которых серебрились нити, в круглых очках а-ля Джон Леннон, в
жилете с множеством карманов на заклепках и молниях и в высоких коричневых
ботинках на шнуровке. На шее у него висел "Кодак" с длинным объективом.
Стиль "фотограф из свиты местной знаменитости" был выдержан великолепно. Мне
захотелось узнать, права ли я в своих умозаключениях.
-- Передайте мне салатик, пожалуйста, -- попросила я даму с
бриллиантами. -- Спасибо. Как он вам, съедобный?
-- Так себе, -- скривилась она, -- на этих торжествах одна только
видимость, а не вкус.
-- Что вы хотите, -- поддакнула я, -- это же не порционная готовка, а
оптовые поставки.
-- Кем вы приходитесь виновникам торжества? -- спросила дама.
-- Мой друг работает под его началом. Позвольте представить -- Денис,
-- я дотронулась до его рукава. -- А меня зовут Валерия, -- у меня
переводческое бюро на Соколова.
-- Очень приятно, -- улыбнулась она. Я -- Карни, троюродная сестра
матери новорожденного, а это Ашер Горалик, он фотокорреспондент газеты "На
Ближнем Востоке".
"Джон Леннон" кивнул нам и спросил: "Пива?"
Денис согласился, попробовал пива и внес свою лепту в критику
кулинарного изобилия:
-- Все же самое лучшее пиво -- это темный "Старопрамен".
-- К сожалению, не пробовал.
-- А я и не собираюсь больше пробовать, -- заявила я, -- после месячной
практики у славистов в Карловых Варах, где каждый вечер приходилось пить по
литру пива, я поправилась на пять килограмм.
Тут все вокруг стихло, взгляды устремились к входу, где стояла
живописная группа. Заиграла протяжная музыка, и первым в зал вступил высокий
толстый чернобородый раввин. За ним шел счастливый отец, неся на руках сына.
Младенец спал, не подозревая, что его ожидает. Отец гордо смотрел по
сторонам, всем своим видом показывая: вот, смотрите, сколько пришлось
потрудиться, набраться опыта, чтобы, наконец, получить такое сокровище.
За отцом шел маленький человечек в ермолке и талесе, держа в руках
докторский саквояж. На шее у него висел фонендоскоп. Подойдя к корытцу на
ножках, человечек раскрыл саквояж и достал из него инструменты, от одного
взгляда на которые мне стало дурно. Там были острые скальпели, какие-то
зажимы, прищепки и еще куча блестящего металла.
Ребенка осторожно уложили в корытце. Человечек с фонендоскопом
развернул одеяло, снял памперс, младенец засучил ножками и захныкал.
Я хотела выйти из зала, так как съеденный салат колом встал в горле.
Но, решив не поддаваться слабостям, я повернулась и стала следить за
действием во все глаза.
Один из бородачей, взяв в руки молитвенник, привычно закачался, выпевая
знакомые слова. Второй повыше ростом, и с более окладистой бородой,
расставлял зевак так, чтобы они не мешали резчику.
А тот продолжал свое дело. Оттянув ребеночку крайнюю плоть, он зажал ее
широким зажимом так, чтобы только маленький кусочек кожицы торчал наружу. А
потом, взмахнув скальпелем и громко пропев фразу "Бог один, бог велик!" он
резким движением срезал этот кусочек кожи и разомкнул зажим. Младенец
захныкал, резчик обмакнул в бокал с вином палец и провел им по губам
несчастного ребенка. Потом, не переставая обрабатывать ранку, громко
возвестил: "Еще один еврей принят в союз детей Авраама, праотца нашего!"
Тут все захлопали в ладоши, человечек передал запеленатого спящего
младенца матери, засверкали вспышки, и снова заиграла музыка, но теперь уже
веселая танцевальная.
Наши соседи по столу стояли возле родителей: Карни целовала счастливую
пару, а Ашер непрерывно фотографировал. Я потянула Дениса за рукав:
-- Не пора ли нам, милый? Почтили своим присутствием, пора и честь
знать.
-- Подожди, сейчас принесут горячее, -- возразил он.
-- Я тебе дома приготовлю горячее, а потом еще острое и пикантное, --
ответила я. -- Идем, а то после этого зрелища мне так хочется убедиться в
том, что у тебя все на месте. Да и шашлык из куриных бюстов в глотку не
полезет.
И мы ушли тихо, по-английски.
На следующий день я сидела в кабинете и бодро стучала по клавишам,
несмотря на продолжавшуюся жару. Ночью все мои опасения по поводу
символической кастрации рассеялись, поэтому утром я ехала на работу в
довольном расположении духа.
В дверь постучали.
-- Можно?
-- Входите.
В комнату вплыла Карни. На ней было надето уже другое платье, не такое
декольтированное, как вчера, но браслеты и перстни были на месте. Наверняка,
она чувствовала себя голой без них.
-- Привет! Как ты узнала, что я сижу здесь?
-- Ты же сама сказала, что у тебя контора на Соколова. Вот я и пришла.
У меня к тебе дело.
-- Слушаю.
-- Вот, смотри.
Карни порылась в сумочке и достала длинный конверт. Я развернула его, и
мне бросился в глаза странный герб -- белый лев с раздвоенным хвостом стоял
на задних лапах и держал в передних голубую звезду Давида. На двух языках --
английском и чешском было написано "Общество потомков бен-Бецалеля".
-- Что это?
-- Понятия не имею. Пришло три дня назад по почте, на имя мужа, а я ни
английского, ни чешского не знаю.
-- А что говорит муж?
-- Муж умер месяц назад. Я позавчера отметила 30 дней.
-- Соболезную. Хорошо, давай я прочитаю и попробую перевести.
На каком-то странном архаичном английском было написано:
"Глубокоуважаемый пан Йозеф Маркс. Невзирая на наши недавние разногласия,
имеем честь пригласить Вас на Пражское бьеннале, посвященное священной
формуле создателя Голема, а буде на то Ваше желание -- принять в оном
участие, выступив с докладом. К сожалению, Вы так и не дали нам ответа по
поводу продажи Вами пакета документов, о котором мы не раз имели с Вами
беседу, поэтому Общество надеется, что на этот раз вы более снисходительно
отнесетесь к нашему предложению. С уважением, Изидор Кон, председатель".
Далее, в приложенном листке были сведения о том, когда состоится
бьеннале, время и место заседаний секций и групп, и тому подобная
информация. До начала мероприятия оставалась неделя.
Все это я перевела на иврит и вернула письмо Карни.
-- Что ты сказала, они хотят купить?
-- Какой-то пакет документов. Тут так говорится.
Посетительница задумалась. Я тем временем, выразительно кашлянув,
вернулась к своей работе. Так продолжалось несколько минут: она молчала,
лишь позвякивая браслетами, я печатала очередной нотариальный документ.
Честно говоря, меня уже начало раздражать ее присутствие.
Карни достала сигарету и зажигалку.
-- Извини, но здесь не курят.
-- Когда у тебя перерыв? -- спросила она.
-- Через полчаса.
-- Можешь закрыть контору сейчас?
-- Могу, -- неохотно согласилась я. -- Только письмо допечатаю.
-- Хорошо. Жду тебя внизу, у меня красный "Шевроле". Поедем, посидим
где-нибудь, а то я проголодалась. Я приглашаю.
За рулем красного "Шевроле" сидел Ашер. Мы поздоровались, я уселась на
заднее сиденье, где уже лежал его "Кодак" и через десять минут (у нас в
городе все близко) мы оказались на набережной, в небольшом марокканском
ресторанчике "Марина". Почему у марокканского заведения русское название?
Просто "Мариной" здесь называют не женщин, а причал для яхт.
В ресторане Карни тут же закурила и заказала всем гусиную печенку,
жаренные трубочки из теста, фаршированные мясом, "заалюк" -- тушеные
баклажаны и "танжин" -- мясо с айвой. Мне пришло в голову, что после
вчерашнего застолья продолжать обжираться -- это верх разгильдяйства, но
кушанья так ароматно пахли, соленья так и просились в рот, что я в очередной
раз не выдержала.
-- Ешь, ешь, -- сказала Карни. -- Я в этот ресторанчик с детства хожу,
нигде так вкусно не готовят печенку.
Она была права: печенка таяла во рту, я ее не успевала укусить.
-- Все свежее, оставшееся мясо вечером выкидывают, а утром готовят из
только что забитого.
Отложив в сторону вилку, я посмотрела Карни в глаза:
-- Все было очень вкусно, но, может быть, ты расскажешь, зачем ты меня
сюда пригласила?
Ашер поднялся и со словами "Пройдусь немного, яхты сфотографирую, здесь
свет хороший" вышел из ресторана. Мы остались вдвоем.
Карни набрала полную грудь дыма, выдохнула его в потолок и произнесла:
-- Я предлагаю тебе поехать со мной и Ашером в Прагу.
-- Зачем?
-- Переводчицей. Я же не знаю ни английского, ни чешского, только
французский и иврит. А эти языки там не в ходу. А ты рассказывала, что была
на практике в Карлсбаде.
Надо же, запомнила...
-- Но я не знаю чешский так, как иврит или русский, -- возразила я.
-- Неважно, я слышала, что чешский похож на русский, этого достаточно.
А то где я найду в течение недели человека, который знает в совершенстве все
те языки, которые мне нужны?
-- Знаешь что, Карни, прежде чем я дам или не дам согласие на поездку,
я должна четко знать, в чем будут заключаться мои обязанности. Иначе ты
просто тратишь время.
-- Хорошо, -- вздохнула она. -- Это долгая история, но придется ее
рассказать.
Рассказ вдовы Маркс оказался сбивчивым и зиял хронологическими
несоответствиями, но которые мы обе постарались не обращать внимания. Она
родилась в Хайфе, в бараках, которые построили для переселенцев из Марокко.
Условия жизни в этом "бидонвилле" были такими ужасными, что в год ее
рождения произошла демонстрация жителей района Вади Салиб. Людям не
нравилось, что их считают третьим сортом за темный цвет кожи и восточное
происхождение. Они не могли забыть, как их силой везли и сбрасывали с
грузовиков, селили в заброшенных местах и кормили шницелями из куриных
обрезков с пюре. Да-да, именно шницелями. Ведь они привыкли совсем к другой
пище, и от картошки у них случалось несварение желудка.
Демонстрацию жестоко подавили, а ее лидера, Давида Бен-Хороша
полицейские скрутили и отправили в тюрьму.
В бараках еды не хватало. Ее раздавали по талонам: каждый день к школе
приезжал грузовик и привозил надоевшее готовое расфасованное пюре и шницель.
Но дети не хотели ашкеназской еды. Им нужен был марокканский кус-кус,
которые готовили их бабушки из манной крупы и оливкового масла, а
учительницы-польки не обращали внимания на детские гримасы и заставляли
есть.
Ходившие по баракам медсестры находили у детей вшей и опрыскивали всю
семью. Потом долго в комнате стоял густой химический запах.
Карни, будучи сама еврейкой, ненавидела европейских евреев - ашкеназов.
Они были учителями, врачами, политиками, начальниками у ее старших братьев и
ей казалось, что они относятся к людям со смуглой кожей: йеменцам,
марокканцам, ливийцам, как к умственно отсталым. В защиту своих чувств она
приводила слова Голды Меир о выходцах из Северной Африки: "Они такие
несимпатичные".
Отец и братья Карни работали на самых тяжелых работах, возвращались
домой затемно. Одному из ее братьев расхотелось работать на стройке и он
исчез. Оказалось, что он собрал воровскую шайку, грабил богатые виллы, но
долго веревочке не виться. Мать вздохнула "на все воля божья", и несколько
лет подряд возила ему в тюрьму еду и сигареты.
Когда Карни немного подросла, то ей пришла в голову дельная мысль: она
решила навсегда вырваться из этой среды. Училась девушка плохо, так как в
доме не было книг, кроме ветхой Библии. А еще она считала, что
ашкеназы-учителя любят только ашкеназских учеников-подлиз, а ей надеяться
было не на что. Зато у нее с двенадцати лет уже начала расти грудь, чем
крайне заинтересовались мальчики-старшеклассники.
Аттестата зрелости Карни так и не получила, но ее это совсем не
беспокоило. Она часто не ночевала дома. Матери было все равно, она только
горевала о младшем сыне, угодившим в тюрьму. Старшие братья изредка
поколачивали беспутную сестрицу, но потом махнули на нее рукой. Отец болел и
вскоре умер -- на него свалился большой бак с известью, он получил ожоги.
Проклятый подрядчик выплатил нам какие-то гроши отступного. Стоит ли
говорить, что и он был ашкеназским евреем?
В армию Карни не пошла, так как не понимала, зачем нужно было тратить
два года молодой жизни? На призывном пункте сказала, что она религиозная и
служить ей не позволяют идеологические соображения и религия. По этому
поводу она даже сменила мини-юбку на широкий балахон до пола. Отпустили.
В восемнадцать лет Карни была высокая, статная, с налившейся грудью --
и хорошо знала себе цену, могла постоять за себя, а если сил не хватало, то
на помощь приходили братья -- так дубасили обидчика, что тот не подходил к
девушке ближе, чем на километр. Она поняла, как можно вертеть мужчинами, и
доить их себе на пользу, так как жизнь в "бидонвилле" не оставляет никаких
сомнений в том, что мужчины хотят от женщины, и Карни этим отлично
пользовалась. Она не считала себя проституткой -- у нее всегда был
постоянный ухажер, который оплачивал ее шмотки и дарил золотые браслеты. У
женщин из Северной Африки считается, чем больше на тебе браслетов, тем ты
богаче.
В общем, не жизнь, а малина, причем малина -- в том самом, сленговом
варианте. Карни не думала, что со ней будет, жила, как жила: просыпалась
поздно, за ней приезжали, увозили в ресторан, потом к кому-нибудь на
квартиру. Там покуривали травку, играли в карты и шеш-беш, пили и заключали
сделки.
В одну ночь ее жизнь перевернулась: один из ухажеров привел Карни на
тайную квартиру -- в подпольное казино. Девушка не хотела идти, ругалась, он
ее не пускал, и даже отвесил пару пощечин. Сидя в уголке, Карни курила
травку и думала о том, как же потихоньку сбежать, так как ухажер ей больше
не нравился, и она хотела от него избавиться. Но сбежать было невозможно --
у двери стоял рослый охранник и следил за присутствующими.
Рулетка крутилась, ставки были огромными, как вдруг погас свет и кто-то
крикнул: "Облава!" Грянул выстрел, Карни почувствовала, что мне в руки суют
какой-то предмет, а когда свет зажегся, то она увидела ворвавшихся
полицейских, собственного ухажера с простреленной головой, а в руке у нее
оказался чей-то пистолет, еще горячий от недавнего выстрела.
С криком "Это не я!", Карни отбросила пистолет, но никто ей не поверил
-- о ее ссорах с приятелем знали все. Девушку скрутили, и она оказалась в
камере. У ее родителей не было денег на адвоката, Карни не могла
оправдаться, ей светил большой срок за убийство.
Однажды ее вывели на свидание с неким адвокатом, которого звали Иосиф
Маркс. Это был уже пожилой человек, лет на сорок старше Карни. Он сказал ей,
что будет вести дело. Карни буркнула, что у семьи нет денег заплатить ему за
работу, на что он ответил, чтобы она не волновалась, все уже уплачено и от
нее ничего не потребуется. Он расспросил ее об обстоятельствах дела и ушел.
И все изменилось, как по мановению волшебной палочки. Карни признали
невиновной и отпустили, а за убийство судили подельника ее бывшего ухажера.
Этот эпизод Карни восприняла, как знак свыше -- она была очень
религиозна. Ей больше не хотелось вести тот образ жизни, все же несколько
месяцев тюрьмы научили девушку уму разуму. Не раз она встречалась с
адвокатом Марксом, он уговорил Карни окончить курсы и сдать на аттестат
зрелости, потом она поступила в университет на социального работника, ведь
изнутри знала проблемы таких заброшенных подростков, какой была и сама. А
потом Иосиф сделал ей предложение. Девушку не смутила разница в возрасте --
лучше, чем Иосиф, она в своей жизни людей не встречала, хотя он и ашкеназ --
выходец из Чехии. Его мать была еврейкой, умерла рано, а отец -- чех. Глядя
на меня, Карни почему-то добавила, что отец Иосифа много рассказывал сыну о
России, где ему удалось побывать. Карни прожила с мужем четверть века душа в
душу, правда, детей не было, его возраст и ее похождения сыграли с ними злую
шутку. Они часто сидели вместе на диване: она смотрела сериалы, а он
разгадывал или составлял очередной кроссворд -- Иосиф был членом клуба
кроссвордистов. А месяц назад он скончался. Вот и вся история...
-- Понятно, -- кивнула я. -- Раз твой муж был родом из Чехии, то у него
оставались там связи. Верно?
-- Да, именно так. Муж, по меньшей мере, дважды в год ездил в Прагу.
Пару раз брал меня с собой, но потом мне стало неинтересно, и я предпочитала
другие страны. Поэтому в Прагу он ездил без меня.
-- У него там были дела, имущество, друзья?
-- Точно не могу сказать. Имущества точно не было, ведь Иосиф -- узник
концлагеря и в Израиль приехал без ничего. Друзья были -- они
переписывались, посылали друг другу открытки. А больше не знаю.
-- Карни, а что это за общество такое? Ты знаешь о нем что-нибудь?
-- Понятия не имею. Мне известно только то, что письма приходят уже
много лет, Иосиф, спустя два месяца после получения письма, всегда летал в
Прагу, а сами бумаги из Чехии у него всегда были заперты в ящике секретера.
-- И ты не заглядывала?
-- Меня это никогда не интересовало. Ну, встречаются раз в два года
старики, что-то там говорят по-чешски -- я же видела однажды, мне хватило.
-- Итак, давай вернемся к нашим баранам.
-- К кому? -- переспросила Карни.
-- Неважно, -- ответила я. -- К нашим делам. Что я должна буду делать?
-- Полететь со мной в Прагу, прочитать доклад в этом обществе и
переводить мне, когда я буду разговаривать о продаже с Изидором Коном.
-- Стоп, Карни. Тут же у меня возникли вопросы: о каком докладе идет
речь? На каком языке я его буду читать, и что я скажу, почему именно я
читаю? И еще: что ты собираешься продавать?
-- Муж работал над докладом перед самой смертью. Он же внезапно умер --
пошел на кухню за водой и упал, сердце отказало. А меня дома не было.
Поэтому доклад я тебе дам, переведешь его на один из трех языков -- русский,
чешский или английский. Это официальные языки тамошнего общества. Мне все
равно, я не понимаю ни одного. Перед докладом скажешь все, как есть: что
Иосиф подготовил доклад, но скоропостижно скончался и что ты его референт,
помогала ему в написании. Ну, соври сама что-нибудь по ходу дела, не мне
тебя учить.
Мне не очень понравилось ее "соври что-нибудь".
-- Нет, Карни, врать я не собираюсь, просто скажу, что я переводчица и
по просьбе вдовы перевела доклад. И все.
-- Ладно, пусть так, -- она махнула рукой. -- Теперь что я буду
продавать? Вот это проблема, так как я не знаю, что.
-- Ты можешь посмотреть в секретере. Вдруг там лежит пакет, а на нем
написано: "На продажу в Прагу".
-- Тоже верно, -- обрадовалась она. -- Только вот я не знаю, где ключ,
а Иосиф никогда мне его не показывал. Придется попросить Ашера взломать
замок. Кстати, где он?
-- Понятия не имею.
-- Сейчас я его позову, -- Карни схватилась за сотовый телефон.
-- Подожди, -- остановила ее я, -- мы не договорились о стоимости моих
услуг.
-- Хорошо, -- согласилась она. -- Тебя устроит ...
И она назвала сумму, в три раза больше моих самых смелых ожиданий. Но я
умею держать себя в руках.
-- Это, разумеется, оплата моих услуг, помимо самолета, гостиницы и
© Copyright Керен Певзнер
Email: info@seferisrael.co.il
WWW: http://detective.seferisrael.co.il/
Date: 22 Jan 2005
---------------------------------------------------------------
(детективная повесть)
Жара сводила с ума. Перед глазами плыло, от асфальта поднимались
дрожащие испарения, городские шумы доносились как сквозь вату. Кондиционер
не помогал. То есть в кабинете было прохладно, но я с ужасом представляла
себе свои первые шаги по коридору нашей "Вороньей слободки".
Интересно, почему в сохнутовских брошюрках об Израиле не сообщалось ни
слова о хамсинах? Там многословно описывались красоты и археологические
памятники Святой Земли, словно новые репатрианты стремились в Израиль
исключительно для того, чтобы полюбоваться развалинами иродова дворца, а о
погоде была только одна фраза: "Климат в Израиле мягкий, средиземноморский,
средняя температура воздуха 25 градусов Цельсия". Это как средняя
температура по больнице -- никакой полезной информации.
Для тех счастливчиков, которые не знают, что такое хамсин, он же шарав,
он же суховей, расскажу: представьте себе, что вы получили приглашение
посетить сауну. Прекрасно! Давно пора заняться здоровьем, потерять парочку
килограммов и вообще, на следующий день небрежно бросить в курилке: "Вчера
был в сауне. И скажу я вам -- ощущения, словно заново родился. Тело так и
поет!" Вы приходите в сауну, раздеваетесь в прохладном предбаннике,
обматываетесь полотенцем. Услужливый банщик открывает вам дверь, вы,
вздохнув полной грудью воздух, входите в сауну и... оказываетесь на улице.
Гадкий проныра, не дождавшись от вас чаевых (а откуда их вытащить, не из-под
полотенца же), вытолкнул вас, в чем есть, наружу. Но вдруг вы замечаете, что
хотя по улице и едут автомобили, вдоль дороги высажены деревья, магазинчики
торгуют всякой всячиной, воздух вокруг, как в сауне, раскаленный и
обволакивающий. А на редких пешеходах, еле-еле бредущих по солнцепеку,
надето не более, чем на вас.
И хотя в сауне можно оставаться не более четверти часа, иначе полный
конец, хамсин продолжается и три, и четыре дня; а потом куда-то прячутся
низкие серые облака, несущие парниковый эффект, начинает дуть легкий бриз с
моря, а двухметровые пыльные кусты алоэ расцветают оранжевыми метелками. Уже
не так часто слышатся вопли несущейся скорой -- вот еще одного добил хамсин,
и можно позволить себе надеть нечто более ценное, не боясь вымочить одежду в
собственном соленом поту.
"Работать, Валерия, работать... Арбайтн!" -- бормотала я, стуча по
клавишам. На экране возникало: "На подателя сего я, юридическое лицо,
возлагаю...", в голове крутилось "В сто сорок солнц закат пылал, в июль
катилось лето, была жара, жара плыла -- на даче было это".
Но в том-то и дело, что на дворе стоял не июль, а середина мая, а я не
на даче, а в собственном кабинете на улице сиониста Соколова занимаюсь
распечаткой нотариального документа. Черт бы побрал эту работу!
Злобно отбросив в сторону невиноватую мышку, я встала, потянулась и
налила себе из чайника холодного чая. Он пах жестянкой, но мне было все
равно: всем известно, что поведение женщины во время хамсина ничем не
отличается от ее же поведения во время ПМС, то есть предменструального
синдрома. Мужчины, трепещите!
Зазвонил телефон.
-- Контора Валерии Вишневской слушает, -- рявкнула я в трубку.
-- Дорогая, ты там не растаяла? -- веселый голос любимого мужчины
совершил чудо: раздражение исчезло без следа.
-- Вашими молитвами! Если я от чего и растаю, то только от твоего
голоса, милый.
-- Подожди, не спеши таять, я скоро буду.
Денис ворвался ко мне в кабинет спустя полчаса. Несмотря на жару за
окном, он был свеж, благоухал "Кензо" и одет не в обычные джинсы, а
костюмные брюки и светлую рубашку.
-- Денис, у вас на работе прием по случаю приезда Билла Гейтса?
Вместо ответа он критически осмотрел меня:
-- У тебя есть летний пиджак?
-- Да что с тобой? В такую жару?
-- Нас пригласили на брит-милу.
-- Этого еще не хватало! -- Я всплеснула руками. -- Ты же знаешь, что я
против этого варварского обычая! Как я рада, что у меня дочка.
Брит-мила, а по-русски -- обрезание, это тот обряд, который мне не
хотелось видеть ни при каких обстоятельствах. Так я и заявила Денису, мол,
отношу себя к натуралистам и поклонникам теории Дарвина, то есть если
природа чего замыслила и сотворила, то негоже от этого избавляться, ибо
запчастей у человека нет.
Последние слова я уже договаривала на лестнице, потому что Денис взял
мою сумочку, выключил кондиционер и запер дверь.
В машине я спросила:
-- Ты можешь мне толком сказать, зачем надо, чтобы мы там были? Кто
этот счастливый папаша?
-- Мой начальник. Я же говорил тебе неделю назад, что у него родился
сын, и мы приглашены на обрезание.
Тут я прикусила язык и поняла, что ехать-таки надо. Начальником моего
друга был отец четырех дочерей. И понятно, когда у него, наконец-то, родился
сын, он устроил пир на весь мир, отсутствие на котором чревато для карьеры
Дениса охлаждением и опалой.
Зал торжеств был полон. Стены украшали гирлянды цветов, столы ломились
от салатов и прочих закусок. На отдельном столике стояла огромная ледяная
чаша, полная фруктов. Гости толпились возле бара, пробуя горячительные
напитки.
Мы с Денисом пробрались сквозь толпу поздравляющих, пожали руки
счастливому отцу и замотанной матери, которая, не слушая нас, следила
взглядом за четырьмя девочками в нарядных платьях с бантами, бегающих по
залу.
Нам досталось место за столом возле высокого корытца на ножках,
покрытого белой простыней. Рядом стояла этажерка с разными медицинскими
флаконами и склянками. Мне поплохело.
За круглым столом уже сидело шестеро гостей. Мы присели и
поздоровались. Справа от нас полные мать с отцом и двое их наряженных
отпрысков вертели головами в разные стороны и, увидев знакомых, здоровались
через весь зал. Мне сразу стало понятно, что дети, когда вырастут, продолжат
эту милую традицию.
Слева сидела интересная дама: пышная оливковокожая, лет сорока с
хвостиком, и в таком открытом декольтированном платье, что я даже с укором
посмотрела на Дениса: что это он заставлял меня надеть пиджак? Ее руки до
локтей покрывали блестящие браслеты красного, желтого и белого золота,
пальцы были унизаны массивными перстнями, а на еще привлекательной шее
висело нечто, похожее на украинское монисто, но из бриллиантов. Типичный
средиземноморский вариант "мне есть, что показать миру".
Ее спутник совершенно терялся на ее фоне. Скорее, это он был фоном для
такой райской птицы: помоложе ее, но тоже не мальчик, с длинными пегими
волосами, в которых серебрились нити, в круглых очках а-ля Джон Леннон, в
жилете с множеством карманов на заклепках и молниях и в высоких коричневых
ботинках на шнуровке. На шее у него висел "Кодак" с длинным объективом.
Стиль "фотограф из свиты местной знаменитости" был выдержан великолепно. Мне
захотелось узнать, права ли я в своих умозаключениях.
-- Передайте мне салатик, пожалуйста, -- попросила я даму с
бриллиантами. -- Спасибо. Как он вам, съедобный?
-- Так себе, -- скривилась она, -- на этих торжествах одна только
видимость, а не вкус.
-- Что вы хотите, -- поддакнула я, -- это же не порционная готовка, а
оптовые поставки.
-- Кем вы приходитесь виновникам торжества? -- спросила дама.
-- Мой друг работает под его началом. Позвольте представить -- Денис,
-- я дотронулась до его рукава. -- А меня зовут Валерия, -- у меня
переводческое бюро на Соколова.
-- Очень приятно, -- улыбнулась она. Я -- Карни, троюродная сестра
матери новорожденного, а это Ашер Горалик, он фотокорреспондент газеты "На
Ближнем Востоке".
"Джон Леннон" кивнул нам и спросил: "Пива?"
Денис согласился, попробовал пива и внес свою лепту в критику
кулинарного изобилия:
-- Все же самое лучшее пиво -- это темный "Старопрамен".
-- К сожалению, не пробовал.
-- А я и не собираюсь больше пробовать, -- заявила я, -- после месячной
практики у славистов в Карловых Варах, где каждый вечер приходилось пить по
литру пива, я поправилась на пять килограмм.
Тут все вокруг стихло, взгляды устремились к входу, где стояла
живописная группа. Заиграла протяжная музыка, и первым в зал вступил высокий
толстый чернобородый раввин. За ним шел счастливый отец, неся на руках сына.
Младенец спал, не подозревая, что его ожидает. Отец гордо смотрел по
сторонам, всем своим видом показывая: вот, смотрите, сколько пришлось
потрудиться, набраться опыта, чтобы, наконец, получить такое сокровище.
За отцом шел маленький человечек в ермолке и талесе, держа в руках
докторский саквояж. На шее у него висел фонендоскоп. Подойдя к корытцу на
ножках, человечек раскрыл саквояж и достал из него инструменты, от одного
взгляда на которые мне стало дурно. Там были острые скальпели, какие-то
зажимы, прищепки и еще куча блестящего металла.
Ребенка осторожно уложили в корытце. Человечек с фонендоскопом
развернул одеяло, снял памперс, младенец засучил ножками и захныкал.
Я хотела выйти из зала, так как съеденный салат колом встал в горле.
Но, решив не поддаваться слабостям, я повернулась и стала следить за
действием во все глаза.
Один из бородачей, взяв в руки молитвенник, привычно закачался, выпевая
знакомые слова. Второй повыше ростом, и с более окладистой бородой,
расставлял зевак так, чтобы они не мешали резчику.
А тот продолжал свое дело. Оттянув ребеночку крайнюю плоть, он зажал ее
широким зажимом так, чтобы только маленький кусочек кожицы торчал наружу. А
потом, взмахнув скальпелем и громко пропев фразу "Бог один, бог велик!" он
резким движением срезал этот кусочек кожи и разомкнул зажим. Младенец
захныкал, резчик обмакнул в бокал с вином палец и провел им по губам
несчастного ребенка. Потом, не переставая обрабатывать ранку, громко
возвестил: "Еще один еврей принят в союз детей Авраама, праотца нашего!"
Тут все захлопали в ладоши, человечек передал запеленатого спящего
младенца матери, засверкали вспышки, и снова заиграла музыка, но теперь уже
веселая танцевальная.
Наши соседи по столу стояли возле родителей: Карни целовала счастливую
пару, а Ашер непрерывно фотографировал. Я потянула Дениса за рукав:
-- Не пора ли нам, милый? Почтили своим присутствием, пора и честь
знать.
-- Подожди, сейчас принесут горячее, -- возразил он.
-- Я тебе дома приготовлю горячее, а потом еще острое и пикантное, --
ответила я. -- Идем, а то после этого зрелища мне так хочется убедиться в
том, что у тебя все на месте. Да и шашлык из куриных бюстов в глотку не
полезет.
И мы ушли тихо, по-английски.
На следующий день я сидела в кабинете и бодро стучала по клавишам,
несмотря на продолжавшуюся жару. Ночью все мои опасения по поводу
символической кастрации рассеялись, поэтому утром я ехала на работу в
довольном расположении духа.
В дверь постучали.
-- Можно?
-- Входите.
В комнату вплыла Карни. На ней было надето уже другое платье, не такое
декольтированное, как вчера, но браслеты и перстни были на месте. Наверняка,
она чувствовала себя голой без них.
-- Привет! Как ты узнала, что я сижу здесь?
-- Ты же сама сказала, что у тебя контора на Соколова. Вот я и пришла.
У меня к тебе дело.
-- Слушаю.
-- Вот, смотри.
Карни порылась в сумочке и достала длинный конверт. Я развернула его, и
мне бросился в глаза странный герб -- белый лев с раздвоенным хвостом стоял
на задних лапах и держал в передних голубую звезду Давида. На двух языках --
английском и чешском было написано "Общество потомков бен-Бецалеля".
-- Что это?
-- Понятия не имею. Пришло три дня назад по почте, на имя мужа, а я ни
английского, ни чешского не знаю.
-- А что говорит муж?
-- Муж умер месяц назад. Я позавчера отметила 30 дней.
-- Соболезную. Хорошо, давай я прочитаю и попробую перевести.
На каком-то странном архаичном английском было написано:
"Глубокоуважаемый пан Йозеф Маркс. Невзирая на наши недавние разногласия,
имеем честь пригласить Вас на Пражское бьеннале, посвященное священной
формуле создателя Голема, а буде на то Ваше желание -- принять в оном
участие, выступив с докладом. К сожалению, Вы так и не дали нам ответа по
поводу продажи Вами пакета документов, о котором мы не раз имели с Вами
беседу, поэтому Общество надеется, что на этот раз вы более снисходительно
отнесетесь к нашему предложению. С уважением, Изидор Кон, председатель".
Далее, в приложенном листке были сведения о том, когда состоится
бьеннале, время и место заседаний секций и групп, и тому подобная
информация. До начала мероприятия оставалась неделя.
Все это я перевела на иврит и вернула письмо Карни.
-- Что ты сказала, они хотят купить?
-- Какой-то пакет документов. Тут так говорится.
Посетительница задумалась. Я тем временем, выразительно кашлянув,
вернулась к своей работе. Так продолжалось несколько минут: она молчала,
лишь позвякивая браслетами, я печатала очередной нотариальный документ.
Честно говоря, меня уже начало раздражать ее присутствие.
Карни достала сигарету и зажигалку.
-- Извини, но здесь не курят.
-- Когда у тебя перерыв? -- спросила она.
-- Через полчаса.
-- Можешь закрыть контору сейчас?
-- Могу, -- неохотно согласилась я. -- Только письмо допечатаю.
-- Хорошо. Жду тебя внизу, у меня красный "Шевроле". Поедем, посидим
где-нибудь, а то я проголодалась. Я приглашаю.
За рулем красного "Шевроле" сидел Ашер. Мы поздоровались, я уселась на
заднее сиденье, где уже лежал его "Кодак" и через десять минут (у нас в
городе все близко) мы оказались на набережной, в небольшом марокканском
ресторанчике "Марина". Почему у марокканского заведения русское название?
Просто "Мариной" здесь называют не женщин, а причал для яхт.
В ресторане Карни тут же закурила и заказала всем гусиную печенку,
жаренные трубочки из теста, фаршированные мясом, "заалюк" -- тушеные
баклажаны и "танжин" -- мясо с айвой. Мне пришло в голову, что после
вчерашнего застолья продолжать обжираться -- это верх разгильдяйства, но
кушанья так ароматно пахли, соленья так и просились в рот, что я в очередной
раз не выдержала.
-- Ешь, ешь, -- сказала Карни. -- Я в этот ресторанчик с детства хожу,
нигде так вкусно не готовят печенку.
Она была права: печенка таяла во рту, я ее не успевала укусить.
-- Все свежее, оставшееся мясо вечером выкидывают, а утром готовят из
только что забитого.
Отложив в сторону вилку, я посмотрела Карни в глаза:
-- Все было очень вкусно, но, может быть, ты расскажешь, зачем ты меня
сюда пригласила?
Ашер поднялся и со словами "Пройдусь немного, яхты сфотографирую, здесь
свет хороший" вышел из ресторана. Мы остались вдвоем.
Карни набрала полную грудь дыма, выдохнула его в потолок и произнесла:
-- Я предлагаю тебе поехать со мной и Ашером в Прагу.
-- Зачем?
-- Переводчицей. Я же не знаю ни английского, ни чешского, только
французский и иврит. А эти языки там не в ходу. А ты рассказывала, что была
на практике в Карлсбаде.
Надо же, запомнила...
-- Но я не знаю чешский так, как иврит или русский, -- возразила я.
-- Неважно, я слышала, что чешский похож на русский, этого достаточно.
А то где я найду в течение недели человека, который знает в совершенстве все
те языки, которые мне нужны?
-- Знаешь что, Карни, прежде чем я дам или не дам согласие на поездку,
я должна четко знать, в чем будут заключаться мои обязанности. Иначе ты
просто тратишь время.
-- Хорошо, -- вздохнула она. -- Это долгая история, но придется ее
рассказать.
Рассказ вдовы Маркс оказался сбивчивым и зиял хронологическими
несоответствиями, но которые мы обе постарались не обращать внимания. Она
родилась в Хайфе, в бараках, которые построили для переселенцев из Марокко.
Условия жизни в этом "бидонвилле" были такими ужасными, что в год ее
рождения произошла демонстрация жителей района Вади Салиб. Людям не
нравилось, что их считают третьим сортом за темный цвет кожи и восточное
происхождение. Они не могли забыть, как их силой везли и сбрасывали с
грузовиков, селили в заброшенных местах и кормили шницелями из куриных
обрезков с пюре. Да-да, именно шницелями. Ведь они привыкли совсем к другой
пище, и от картошки у них случалось несварение желудка.
Демонстрацию жестоко подавили, а ее лидера, Давида Бен-Хороша
полицейские скрутили и отправили в тюрьму.
В бараках еды не хватало. Ее раздавали по талонам: каждый день к школе
приезжал грузовик и привозил надоевшее готовое расфасованное пюре и шницель.
Но дети не хотели ашкеназской еды. Им нужен был марокканский кус-кус,
которые готовили их бабушки из манной крупы и оливкового масла, а
учительницы-польки не обращали внимания на детские гримасы и заставляли
есть.
Ходившие по баракам медсестры находили у детей вшей и опрыскивали всю
семью. Потом долго в комнате стоял густой химический запах.
Карни, будучи сама еврейкой, ненавидела европейских евреев - ашкеназов.
Они были учителями, врачами, политиками, начальниками у ее старших братьев и
ей казалось, что они относятся к людям со смуглой кожей: йеменцам,
марокканцам, ливийцам, как к умственно отсталым. В защиту своих чувств она
приводила слова Голды Меир о выходцах из Северной Африки: "Они такие
несимпатичные".
Отец и братья Карни работали на самых тяжелых работах, возвращались
домой затемно. Одному из ее братьев расхотелось работать на стройке и он
исчез. Оказалось, что он собрал воровскую шайку, грабил богатые виллы, но
долго веревочке не виться. Мать вздохнула "на все воля божья", и несколько
лет подряд возила ему в тюрьму еду и сигареты.
Когда Карни немного подросла, то ей пришла в голову дельная мысль: она
решила навсегда вырваться из этой среды. Училась девушка плохо, так как в
доме не было книг, кроме ветхой Библии. А еще она считала, что
ашкеназы-учителя любят только ашкеназских учеников-подлиз, а ей надеяться
было не на что. Зато у нее с двенадцати лет уже начала расти грудь, чем
крайне заинтересовались мальчики-старшеклассники.
Аттестата зрелости Карни так и не получила, но ее это совсем не
беспокоило. Она часто не ночевала дома. Матери было все равно, она только
горевала о младшем сыне, угодившим в тюрьму. Старшие братья изредка
поколачивали беспутную сестрицу, но потом махнули на нее рукой. Отец болел и
вскоре умер -- на него свалился большой бак с известью, он получил ожоги.
Проклятый подрядчик выплатил нам какие-то гроши отступного. Стоит ли
говорить, что и он был ашкеназским евреем?
В армию Карни не пошла, так как не понимала, зачем нужно было тратить
два года молодой жизни? На призывном пункте сказала, что она религиозная и
служить ей не позволяют идеологические соображения и религия. По этому
поводу она даже сменила мини-юбку на широкий балахон до пола. Отпустили.
В восемнадцать лет Карни была высокая, статная, с налившейся грудью --
и хорошо знала себе цену, могла постоять за себя, а если сил не хватало, то
на помощь приходили братья -- так дубасили обидчика, что тот не подходил к
девушке ближе, чем на километр. Она поняла, как можно вертеть мужчинами, и
доить их себе на пользу, так как жизнь в "бидонвилле" не оставляет никаких
сомнений в том, что мужчины хотят от женщины, и Карни этим отлично
пользовалась. Она не считала себя проституткой -- у нее всегда был
постоянный ухажер, который оплачивал ее шмотки и дарил золотые браслеты. У
женщин из Северной Африки считается, чем больше на тебе браслетов, тем ты
богаче.
В общем, не жизнь, а малина, причем малина -- в том самом, сленговом
варианте. Карни не думала, что со ней будет, жила, как жила: просыпалась
поздно, за ней приезжали, увозили в ресторан, потом к кому-нибудь на
квартиру. Там покуривали травку, играли в карты и шеш-беш, пили и заключали
сделки.
В одну ночь ее жизнь перевернулась: один из ухажеров привел Карни на
тайную квартиру -- в подпольное казино. Девушка не хотела идти, ругалась, он
ее не пускал, и даже отвесил пару пощечин. Сидя в уголке, Карни курила
травку и думала о том, как же потихоньку сбежать, так как ухажер ей больше
не нравился, и она хотела от него избавиться. Но сбежать было невозможно --
у двери стоял рослый охранник и следил за присутствующими.
Рулетка крутилась, ставки были огромными, как вдруг погас свет и кто-то
крикнул: "Облава!" Грянул выстрел, Карни почувствовала, что мне в руки суют
какой-то предмет, а когда свет зажегся, то она увидела ворвавшихся
полицейских, собственного ухажера с простреленной головой, а в руке у нее
оказался чей-то пистолет, еще горячий от недавнего выстрела.
С криком "Это не я!", Карни отбросила пистолет, но никто ей не поверил
-- о ее ссорах с приятелем знали все. Девушку скрутили, и она оказалась в
камере. У ее родителей не было денег на адвоката, Карни не могла
оправдаться, ей светил большой срок за убийство.
Однажды ее вывели на свидание с неким адвокатом, которого звали Иосиф
Маркс. Это был уже пожилой человек, лет на сорок старше Карни. Он сказал ей,
что будет вести дело. Карни буркнула, что у семьи нет денег заплатить ему за
работу, на что он ответил, чтобы она не волновалась, все уже уплачено и от
нее ничего не потребуется. Он расспросил ее об обстоятельствах дела и ушел.
И все изменилось, как по мановению волшебной палочки. Карни признали
невиновной и отпустили, а за убийство судили подельника ее бывшего ухажера.
Этот эпизод Карни восприняла, как знак свыше -- она была очень
религиозна. Ей больше не хотелось вести тот образ жизни, все же несколько
месяцев тюрьмы научили девушку уму разуму. Не раз она встречалась с
адвокатом Марксом, он уговорил Карни окончить курсы и сдать на аттестат
зрелости, потом она поступила в университет на социального работника, ведь
изнутри знала проблемы таких заброшенных подростков, какой была и сама. А
потом Иосиф сделал ей предложение. Девушку не смутила разница в возрасте --
лучше, чем Иосиф, она в своей жизни людей не встречала, хотя он и ашкеназ --
выходец из Чехии. Его мать была еврейкой, умерла рано, а отец -- чех. Глядя
на меня, Карни почему-то добавила, что отец Иосифа много рассказывал сыну о
России, где ему удалось побывать. Карни прожила с мужем четверть века душа в
душу, правда, детей не было, его возраст и ее похождения сыграли с ними злую
шутку. Они часто сидели вместе на диване: она смотрела сериалы, а он
разгадывал или составлял очередной кроссворд -- Иосиф был членом клуба
кроссвордистов. А месяц назад он скончался. Вот и вся история...
-- Понятно, -- кивнула я. -- Раз твой муж был родом из Чехии, то у него
оставались там связи. Верно?
-- Да, именно так. Муж, по меньшей мере, дважды в год ездил в Прагу.
Пару раз брал меня с собой, но потом мне стало неинтересно, и я предпочитала
другие страны. Поэтому в Прагу он ездил без меня.
-- У него там были дела, имущество, друзья?
-- Точно не могу сказать. Имущества точно не было, ведь Иосиф -- узник
концлагеря и в Израиль приехал без ничего. Друзья были -- они
переписывались, посылали друг другу открытки. А больше не знаю.
-- Карни, а что это за общество такое? Ты знаешь о нем что-нибудь?
-- Понятия не имею. Мне известно только то, что письма приходят уже
много лет, Иосиф, спустя два месяца после получения письма, всегда летал в
Прагу, а сами бумаги из Чехии у него всегда были заперты в ящике секретера.
-- И ты не заглядывала?
-- Меня это никогда не интересовало. Ну, встречаются раз в два года
старики, что-то там говорят по-чешски -- я же видела однажды, мне хватило.
-- Итак, давай вернемся к нашим баранам.
-- К кому? -- переспросила Карни.
-- Неважно, -- ответила я. -- К нашим делам. Что я должна буду делать?
-- Полететь со мной в Прагу, прочитать доклад в этом обществе и
переводить мне, когда я буду разговаривать о продаже с Изидором Коном.
-- Стоп, Карни. Тут же у меня возникли вопросы: о каком докладе идет
речь? На каком языке я его буду читать, и что я скажу, почему именно я
читаю? И еще: что ты собираешься продавать?
-- Муж работал над докладом перед самой смертью. Он же внезапно умер --
пошел на кухню за водой и упал, сердце отказало. А меня дома не было.
Поэтому доклад я тебе дам, переведешь его на один из трех языков -- русский,
чешский или английский. Это официальные языки тамошнего общества. Мне все
равно, я не понимаю ни одного. Перед докладом скажешь все, как есть: что
Иосиф подготовил доклад, но скоропостижно скончался и что ты его референт,
помогала ему в написании. Ну, соври сама что-нибудь по ходу дела, не мне
тебя учить.
Мне не очень понравилось ее "соври что-нибудь".
-- Нет, Карни, врать я не собираюсь, просто скажу, что я переводчица и
по просьбе вдовы перевела доклад. И все.
-- Ладно, пусть так, -- она махнула рукой. -- Теперь что я буду
продавать? Вот это проблема, так как я не знаю, что.
-- Ты можешь посмотреть в секретере. Вдруг там лежит пакет, а на нем
написано: "На продажу в Прагу".
-- Тоже верно, -- обрадовалась она. -- Только вот я не знаю, где ключ,
а Иосиф никогда мне его не показывал. Придется попросить Ашера взломать
замок. Кстати, где он?
-- Понятия не имею.
-- Сейчас я его позову, -- Карни схватилась за сотовый телефон.
-- Подожди, -- остановила ее я, -- мы не договорились о стоимости моих
услуг.
-- Хорошо, -- согласилась она. -- Тебя устроит ...
И она назвала сумму, в три раза больше моих самых смелых ожиданий. Но я
умею держать себя в руках.
-- Это, разумеется, оплата моих услуг, помимо самолета, гостиницы и