Страница:
Дядюшка слушал, не отрывая глаз от отца. Его лицо постепенно принимало непривычно растроганное, выражение, на губах заиграла лучезарная улыбка. А отец все так же взволнованно продолжал:
– Этот же человек рассказал мне о вашей борьбе со сторонниками абсолютизма. Он говорил, что, если б не ваша самоотверженность, у нас бы, наверно, до сих пор не было Конституции…
Дядюшка с детским любопытством жадно спросил:
– А кто же этот человек?
– Простите, но я не могу назвать его имени. Поскольку он пересказал мне слова майора Саксона, для него это может оказаться опасно. Вы же сами знаете, что англичане безжалостны. А особенно сейчас, когда они затеяли такую большую войну и Гитлер каждую ночь их бомбит…
Дядюшка был настолько умилен, что еще немного и он, наверно, бросился бы к отцу на шею и поцеловал его прямо в губы.
Внимательно слушавший рассказ отца, Маш-Касем сказал:
– Говорят, камня на камне не остается… Уж я-то знаю, как англичаны от нашего аги страдали. Да ежели б агу сейчас против них послали, он бы им такое устроил, что и трем Гитлерам было бы не под силу.
Отец продолжал:
– И я почувствовал необыкновенную гордость за вас, огромное к вам уважение… Все мои обиды – это просто постыдное недоразумение. По воле судьбы я, наконец, прозрел.
Наверняка, все вокруг догадывались, что отец врет. Родственники прекрасно знали, что битвы дядюшки с мятежниками, его борьба с иностранцами и подвижничество во имя Конституции – лишь плод его собственного воображения, и всем было хорошо известно, что мой отец еще меньше других верит в дядюшкины измышления. Но тем не менее отцовские хвалебные разглагольствования крайне обрадовали родню, потому что все были уверены, что отец сочинил эту историю, чтобы положить конец распрям и вражде.
А у меня с каждой минутой настроение падало. Стоило отцу произнести первые льстивые слова, как у меня возникло смутное подозрение, что происходящее каким-то ужасным образом связано с подслушанным мною разговором между отцом и аптекарем. И я все меньше верил в искренность отцовских добрых помыслов.
Господи! Хоть бы я ошибался! Хоть бы отец на самом деле решил прекратить войну против дядюшки! Господи, всем сердцем молю тебя, чтобы в поступке отца не крылось нового подвоха!…
А отец продолжал петь дядюшке дифирамбы:
– Этот человек мне еще сказал, что если бы англичане не были сейчас так заняты войной с Гитлером, они бы не оставили агу в покое. Он говорил, что на всем Востоке никто не нанес такого удара по планам англичан, как вы… Он говорил, что лично слышал от самого майора Саксона, что лишь двоим людям на свете удалось загнать англичан в тупик. Во время первой мировой войны таким человеком были вы, а в нынешней войне – это Гитлер!…
Если бы в дядюшкину залу заглянул сейчас человек, побывавший тут час назад, он вряд ли поверил бы своим глазам. На совсем недавно хмурых, угрюмых лицах сияли улыбки. Все были оживлены, шутили и смеялись. С насупленным видом сидел лишь Дустали-хан, то и дело вслух сожалевший об отсутствии Асадолла-мирзы. Но я легко мог догадаться, что Дустали-хана гложет мысль о том, что Асадолла-мирза сейчас не где-нибудь, а именно в доме у Ширали. Дустали-хан вообще не любил Асадолла-мирзу. Скорее всего, это объяснялось тем, что на семейных сборищах Асадолла-мирза часто над ним посмеивался, а за глаза называл его Дустали-хамом. С другой стороны Дустали-хан терпеть не мог Асадолла-мирзу еще и потому, что сам был изрядным бабником, а все женщины в семье и их приятельницы обожали общество Асадолла-мирзы. Всякий раз, как несчастный Дустали-хан пытался рассказать какую-нибудь пикантную историю или анекдот, женщины обрывали его:
– Пожалуйста, не пытайся подражать Асадолле!
– Вот Асадолла, тот умеет насмешить!…
– Уж если берешься рассказать неприличный анекдот, делай это как Асадолла! Тут тоже вкус нужен!
В таких случаях Дустали-хан иногда не выдерживал и обрушивал на князя потоки брани. А еще одна причина ненависти Дустали-хана к Асадолла-мирзе заключалась в том, что, каждый раз, как Дустали-хан пытался завести шашни с какой-нибудь женщиной, он неизменно обнаруживал, что для Асадолла-мирзы она была уже пройденным этапом. И это особенно его заело в случае с женой Ширали, хотя, казалось бы, Асадолла-мирза никак не мог быть там первым.
И когда отец вовсю расписывал доблести дядюшки Наполеона, Дустали-хан не удержался и прервал его на полуслове:
– Может, все-таки подумаем, как быть с Асадоллой? До каких пор он собирается сидеть в доме этого безродного мясника?!
Дядюшка сурово прикрикнул на него:
– Дустали, что за манеры! Разве ты не видишь, что человек говорит?! Да, да, продолжайте.
И отец продолжил:
– Так вот, майора Саксона направили в Иран как раз в середине первой мировой войны…
Ловивший каждое слово Маш-Касем спросил у дядюшки:
– Ага, а это не тот высокий, на которого вы с саблей бросились? Он еще вроде как на один глаз кривой был…
Дядюшка повелительным жестом заставил его замолчать:
– Подожди, дай вспомнить… Так вы говорите, этот человек недавно видел майора Саксона?
– Да, да. Совсем недавно. Месяца два-три назад. В Стамбуле. Я точно не запомнил, он, кажется, был там проездом из Каира и собирался ехать куда-то дальше… Даст бог, когда ему уже будет можно говорить обо всем свободно, я приглашу его к себе, чтобы вы сами от него услышали, что рассказывал о вас майор Саксон. Ну, конечно, этот майор, вы уж меня простите, говорил про вас также много всяких гадостей и вздора. Он даже утверждал, что будто бы вы имели отношение к разведке некой другой державы…
Дядюшка, витавший в облаках, с улыбкой небожителя заметил:
– Вполне естественно. Если бы он сказал что-нибудь другое, было бы странно. Я, конечно, сейчас уже не помню этого майора Саксона, но англичане, как известно…
– Как это вы его не помните, ага?! – встрял Маш-Касем. – Это же тот самый, высокий такой, которого мы пару лет назад видели с вами на проспекте Чераге-Барг. Разве вы не помните, я тогда еще спросил, чего этот иностранец так на вас косится? Я сразу сказал, что, наверно…
– Нет, Маш-Касем, не говори ерунду! Может быть, конечно, это был кто-нибудь из его пособников… Как бы там ни было, того иностранца, о котором ты говоришь, я тоже сейчас в лицо не помню.
– Вы, конечно, могли его забыть, только зачем мне врать?! До могилы-то… Я будто сейчас его глаза вижу. Здоровые такие, налитые кровью… Он на вас как глянул, так у меня душа в пятки ушла. Я про себя молиться начал. Спаси, говорю, святой Али, моего агу от этих англичанов!
Дядюшка пропустил мимо ушей слова Маш-Касема. Он смотрел куда-то вдаль, и на губах его по-прежнему цвела неземная улыбка:
– Да, я делал то, что мне подсказывали мои совесть и долг патриота, и я понимал, какими последствиями это чревато… Вы думаете, я не представлял себе, что значит бороться против англичан? Думаете, не знал, что они будут препятствовать моему повышению в чине? Думаете, не знал, что они никогда не забудут о своей ненависти ко мне? В том-то и дело, что знал! Прекрасно знал! Но, несмотря на ждущие меня впереди беды и неудачи, я боролся!… А сколько они плели разных интриг, сколько подсылали ко мне людей, чтобы меня подкупить! Помню, в последний раз, когда я служил уже в Мешхеде… Однажды под вечер возвращаюсь я домой… Кажется, и Маш-Касем тогда при мне был…
– Конечно, это был я! Кто же еще?!
– Так вот, иду я, значит, и вижу, что за мной по пятам крадется, словно тень, какой-то человек, похожий на индийца. Я, конечно, особого внимания на это не обратил, а вечером сижу я себе дома, и вдруг стучат. Мой ординарец пошел к двери. Кажется, это был как раз Маш-Касем.
– Да, да! Это я был, ага, я!
– Да-а. Пошел он, значит, к двери, потом возвращается и сообщает, что там, мол, какой-то индиец стоит, говорит, что он паломник [18], что дескать попал в беду и хочет с агой поговорить… Я тут же догадался, что это один из агентов англичан. Клянусь жизнью Лейли, я даже близко не подошел к двери! Из комнаты крикнул: «Скажите этому человеку, что живым он меня не увидит!» Я не желал и рта при нем открывать.
– Прямо как сейчас помню! – не утерпел Маш-Касем. – Ага мне это сказали, а я пошел и перед носом у этого индийца дверь как захлопну, так у того аж чалма свалилась!
Дядюшка, разволновавшись, продолжал:
– Вот так я его и оскорбил. А потом еще крикнул: «Иди, скажи своим хозяевам, что меня купить нельзя!»
Маш-Касем закивал головой:
– Этот индиец всего один раз глянул на меня и ушел, а у меня даже мурашки по спине побежали… Я сразу – молиться. Ой, говорю, святой Али, сохрани ты моего агу от этих злодеев!
Отец подхватил:
– Но зато вы сейчас можете ходить с гордо поднятой головой. Зато все уважают нашу семью.
Непрестанно ерзавший на стуле Дустали-хан заметил:
– Если уж семья заслужила высокую репутацию, нельзя, чтобы ее честь пятнали. Сейчас один из членов этой благородной семьи сидит в доме у бандюги-мясника, а никто даже…
Шамсали-мирза резко сказал:
– Господин Дустали-хан, прекратите отпускать язвительные замечания и двусмысленные намеки в адрес моего брата! Бедняга спрятался у мясника, опасаясь вашего дикого нрава и злого языка. Но если, конечно, вы болеете душой за жену Ширали, это другое дело.
Вдруг вскочила со стула Азиз ос-Салтане:
– На том свете пусть болеет душой за кого хочет! Если еще раз скажет за глаза какую-нибудь пакость про сына моего покойного дяди, я его вставные зубы в глотку ему запихну!… – И, сев на место, добавила: – Я с Асадоллой разговаривала. Он, бедняжка, волнуется, боится оставить без присмотра жену и детей Ширали.
Дустали закричал:
– Опомнись! У Ширали нет детей!
– У него жена совсем еще дитя. Асадолла человек добрый, чувствительный…
Стиснув зубы, Дустали-хан прошипел:
– Чтоб ему сто лет ничего не чувствовать! – И быстрыми нервными шагами вышел из залы.
Азиз ос-Салтане проводила его исполненным ненависти взглядом и заявила:
– Я знаю, что надо сделать, чтобы Асадолла ушел оттуда с легким сердцем… Теща Ширали тут неподалеку живет. Я пойду к ней, скажу, чтоб пожила у дочки, одну ее не оставляла, пока ее медведь из тюрьмы не выйдет.
Лицо дяди Полковника засветилось. Его тоже волновало пребывание Асадолла-мирзы в доме мясника, но он не выдавал своих чувств.
– Прекрасная мысль! – с жаром воскликнул он. – Ведь до чего обидно, что Асадоллы нет сегодня с нами в эти радостные минуты! – И громко обратился ко всем присутствовавшим: – Прошу вас сегодня отужинать в моем доме! По случаю устранения досадного недоразумения я намерен угостить вас своим знаменитым вином двадцатилетней выдержки!
– Да что вы, что вы, господин Полковник! Зачем столько хлопот! Как-нибудь в другой раз…
– Ни в коем случае! Какие еще хлопоты?! Все уже готово. Моя жена сварила отличный зеленый плов. У вас всех тоже на ужин что-нибудь припасено. Можете приносить кто что пожелает ко мне, и вместе отметим счастливое событие.
Предложение дяди Полковника было встречено всеобщим одобрением.
Разговор отца с дядюшкой возобновился, и через несколько минут до меня донеслось забытое за эти дни щелкание игральных костей – дядюшка с отцом сели за нарды.
Хотя я по-прежнему сомневался в чистоте отцовских помыслов и поэтому чувствовал себя неспокойно, одно то, что мы с Лейли снова были рядом и, как прежде, наблюдали за игрой наших отцов в нарды, переполняло счастьем мое сердце. Лейли то и дело, украдкой поглядывала на меня, и каждый ее взгляд дарил мне море наслажденья.
Отец, как в былые дни, бахвалился и подшучивал над дядюшкой:
– С англичанами вы сражались храбро – что да, то да, но, согласитесь, в нарды вы играть не умеете… Я бы на вашем месте и за доску не садился… Лейли, милая, принеси своему отцу парочку орехов, пусть он лучше в орехи играет…
А дядюшка отвечал:
– Бросайте же, ага, бросайте!… Ты не гнался бы за славой боевой, а шагал бы себе мирно за сохой!
Мать Лейли позвала ее и поручила какое-то дело. Я вышел в сад. Казалось, примирение враждующих сторон преобразило и природу. Цветы и деревья словно пели от радости. Вдали, за стволами, я увидел в укромном уголке Дустали-хана и Маш-Касема, занятых оживленной беседой. По тому, как оба размахивали руками, я понял, что Дустали-хан на чем-то настаивает, а Маш-Касем отказывается. Но вскоре доводы Дустали-хана или его заманчивые обещания и посулы сломили сопротивление Маш-Касема, и он, опустив штанины, которые до этого подвернул, собираясь поливать цветы, вышел за ворота. Я решил, что, наверное, Дустали-хан послал его задобрить пекаря для того, чтобы Ширали выпустили на свободу. Дальнейшие события подтвердили правильность моей догадки. Если бы мясник не возвратился домой и Асадолла-мирза остался ночевать в обществе Тахиры, Дустали-хана, наверно, хватил бы удар. По всему было видно, что он готов лечь костьми, лишь бы вытащить князя из дома мясника.
Уже начинало смеркаться, когда Маш-Касем вернулся и отвел Дустали-хана в угол сада.
– Ну, ага, – услышал я голос Маш-Касема, – и позору же мне пришлось из-за вас натерпеться! Я ведь с пекарем в ссоре, а получилось, что первый к нему пошел. Деньги он сразу взял, но потом еще час надо было его обхаживать, пока он согласился. Пошли мы с ним вместе в полицию, чтобы Ширали вызволить…
– Ну и что дальше? – нетерпеливо перебил Дустали-хан. – Отпустили его?
– Ей-богу, ага, зачем мне врать?! До могилы-то… Пекарь написал, что отказывается от своей жалобы, но начальника не было, и нам сказали, что, пока его нет, Ширали никто не отпустит.
– А начальник когда придет?
– Теперь уже только завтра. Нам, правда, сказали, что он еще и сегодня может заглянуть, но это не точно.
Дустали-хан злобно пробормотал:
– Я не для того столько денег ухлопал, чтоб его завтра освободили! Значит, этот подлец, мерзавец негодный и сегодня…
– Оно и лучше, ага. Будет знать, как на людей секачом замахиваться! Чтоб он ослеп!
– Да я не о нем! – взбесился Дустали-хан. – Ты что, не соображаешь?!
Потом он взял Маш-Касема за локоть и вывел из сада на улицу. Я прождал с полчаса, но так как они не возвращались, тоже вышел за ворота. На улице было темно и пусто. Я зашагал к дому Ширали. Почти дойдя до цели, я различил за деревьями притаившегося Дустали-хана. Я немного постоял, наблюдая за ним, но он даже не шевелился. Мне ничего не оставалось, как вернуться в сад.
А в доме дяди Полковника застолье шло полным ходом. Собрались почти все близкие родственники. Дядюшка Наполеон и мой отец сидели рядышком во главе стола, как новобрачные, и мирно ворковали. Из трубы граммофона лилась громкая музыка. Гости хлопали в такт в ладони, а дядя Полковник настаивал, чтобы все непременно попробовали его старого вина. Лица людей раскраснелись, и было ясно, что дядя Полковник уговорил выпить не только мужчин, но и женщин. Азиз ос-Салтане пребывала в отличном расположении духа и лишь изредка беспокоилась, куда подевался Дустали-хан. Все вроде бы напрочь забыли про Асадолла-мирзу, и даже его брат Шамсали-мирза нисколько о нем не вспоминал. Хмурое лицо временно безработного следователя впервые светилось улыбкой. Более того, он настаивал, чтобы придурковатая Гамар пустилась в пляс.
Я снова, после долгого перерыва, купался в счастье, потому что прямо на глазах у недовольного Пури шушукался с Лейли. Нам обоим с ней было безумно весело и мы громко смеялись. Дядюшка распорядился, чтобы во дворе развели огонь для шашлыков. В это время, приговаривая: «Жить вам не тужить», – вошел и доктор Насер оль-Хокама. Он не успел еще осведомиться о причине торжества, как дядя Полковник заставил его опрокинуть в себя полный до краев стакан вина. Выпив, доктор огляделся по сторонам:
– Жить вам не тужить!… Жить не тужить!… А где же князь Асадолла-мирза?
Азиз ос-Салтане, хохоча во все горло, ответила ему первая:
– Он, паскудник, как обычно, опекает несчастных вдовушек!
Дядя Полковник принужденно засмеялся и спросил:
– Ханум, а разве вы не собирались сходить к теще Ширали и попросить ее перебраться в дом дочери, чтобы Асадолла-мирза освободился?
– А она, баран ее забодай, в Кум уехала!
Услышав про Кум, я посмотрел по сторонам. Но Маш-Касема нигде не было видно. Это показалось мне подозрительным, потому что на всех семейных сборищах Маш-Касем непременно вертелся где-нибудь поблизости и вмешивался в разговоры гостей.
Мы еще и не приступили к шашлыку, как во дворе раздались радостные женские крики:
– Ура! Асадолла-мирза!…
Почти тотчас же в залу вбежал встревоженный Асадолла-мирза и закричал:
– Брат, что с тобой?
Но, увидев довольное и улыбающееся лицо Шамсали-мирзы, изумленно застыл на месте. Когда смолк шум приветственных ликующих возгласов, князь возмутился:
– Почему же мне сказали, что тебе плохо?
Шамсали-мирза весело расхохотался, что было совершенно на него не похоже:
– Мне еще никогда в жизни не было так хорошо!
Асадолла-мирза нахмурился, но через мгновенье его лицо приобрело обычное жизнерадостное выражение.
– Моменто! Так, значит, этот негодник Маш-Касем просто хотел затащить меня сюда?! – И он немедленно принялся петь: – А вот мы и приехали… Приехали с орехами…
Азиз ос-Салтане потрепала его по щеке:
– Ох и нагорит тебе когда-нибудь за твои шалости!… Как же ты решился оттуда уйти?
– Моменто, моменто… Я сюда на минуточку забежал. Сейчас со всеми поздороваюсь и – обратно!
Азиз ос-Салтане помрачнела:
– Неужто снова хочешь вернуться в дом мясника?
– Сами посудите, Азиз-ханум… Мужа у женщины в тюрьму посадили. Она, несчастная, осталась одна как перст. Ни защитить ее некому, ни пожалеть! Да если я ее теперь брошу, вы же первая на меня рассердитесь!
В общем шуме и суматохе окруженный гостями Асадолла-мирза только сейчас заметил, что дядюшка Наполеон и мой отец сидят рядом. От неожиданности он на секунду оцепенел, а потом, глядя на них во все глаза, закричал:
– Э-ге-ге! Любовь да совет!… – И, прищелкивая пальцами, запел: – Поздравляем, поздравляем, много счастия желаем! Жить вам вместе тыщу лет! Любовь да совет!
Гости дружно подхватили за ним. Асадолла-мирза выпил до дна протянутый ему стакан и снова защелкал пальцами:
– Как с нашего двора невесту замуж выдают, невесту замуж выдают, в Сан-Франциско повезут!…
Не отрывая от Асадолла-мирзы влюбленных глаз, Азиз ос-Салтане жеманно засмеялась:
– Ой, не могу! Он меня своими шутками уморит!
Веселье было в разгаре. Все толпились посреди залы и плясали под песни и прибаутки Асадолла-мирзы.
И тут-то произошло нечто совершенно непредвиденное. В прихожую, запыхавшись, ввалился Маш-Касем и завопил:
– Помогите! Караул!… Убил он его!… Голову отрезал!…
Все в испуге застыли на месте. Белый как мел Маш-Касем, задыхаясь, повторял:
– Бегите!… Бегите! Спасите его! Ширали убил Дустали-хана.
– Что?… Как?… Почему?… Говори же!
И Маш-Касем, заикаясь, рассказал:
– Вроде так, что Дустали-хан зашел в дом Ширали… Хотел, бесстыдник, жену Ширали поцеловать, а в это время и сам Ширали подоспел. Ох, он и разъярился!…
– Ширали же в тюрьме!
– Выпустили его. Пекарь жалобу забрал, вот и выпустили.
– А где сейчас Дустали?
– Он оттуда убежал. Успел в сад наш заскочить. Я ворота-то запер. Только Ширали сейчас со своим секачом уже здесь. Вот-вот ворота в щепки разнесет… Разве не слышите, как дубасит?
Мы прислушались. Действительно, в ворота так колотили, что слышно было даже здесь.
Мужчины, а за ними и женщины бросились в сад. Маш-Касем закричал вслед:
– Бегите!… Скорее!… Дустали-хан, бедняга, без сознания там лежит!
Когда мы добежали до сотрясавшихся под ударами ворот, то увидели, что возле стены лежит Дустали-хан. Одежда на нем была разорвана, из носа текла кровь. Открыв глаза и увидев возле себя толпу, он простонал:
– Позвоните в полицию… Пусть сюда спешат… Он меня чуть не убил… И сейчас он здесь с секачом… Спасите!… Вызовите полицию!…
Дядюшка потряс его за плечо:
– В чем дело? Что случилось? Зачем ты пошел в дом к Ширали?
– Сейчас об этом не время говорить… Позвоните в участок… Этот медведь вот-вот ворота выломает и убьет меня. Позвоните, скажите, пусть пришлют полицию!
– Не мели вздор! Придут полицейские – что нам им говорить? Что ты лазаешь в чужие дома? К чужим женам?!
Ворота продолжали ходить ходуном под кулаками Ширали. Слышно было, как он хрипло кричит:
– Откройте, а не то разломаю!
Асадолла-мирза под перешептывания родственников сказал:
– Бывают же люди на свете! Ты что, Дустали, собственной честью не дорожишь, что на честь других посягаешь?
Дустали-хан с ненавистью посмотрел на него и крикнул:
– А ты заткнись!
– Моменто, моменто! В этом случае позвольте, я открою ворота и выясню, к кому так рвется Ширали.
Дустали завопил:
– Бога ради! Не пускайте его к воротам!… Этот медведь меня убьет!
Азиз ос-Салтане, сняв с себя туфлю, так ударила ею Дустали-хана по голове, что бедняга поперхнулся.
– Чтоб твои бесстыжие глаза могильной землей засыпало!… Уже у всех на виду развратничаешь!
Асадолла-мирза схватил ее за руку, занесенную для второго удара:
– Ханум, дорогая, простите вы его. Он это по глупости. Ишак он… болван… недоумок!… Вы-то женщина великодушная. Простите дурака!
Азиз ос-Салтане опустила туфлю:
– И действительно, чего я буду об него руки марать?! Пусть ему за меня отомстит этот, с секачом. – И, прежде чем ее успели остановить, она подскочила к воротам и отодвинула щеколду.
В сад ввалился огромный, как паровоз, Ширали и втащил за собой хрупкую Тахиру, которая одной рукой прикрывала лицо, а другой держалась за локоть супруга. Стодвадцатикилограммовая туша Ширали влетела в ворота с такой стремительностью, что, попадись на пути человек, от него осталось бы только мокрое место и кучка костей. По счастью, Ширали врезался всего лишь в ореховое дерево, и на землю посыпались орехи. Рев Ширали, ни в чем не уступающий львиному, гулко раскатился по саду:
– Где этот подлец?
Дядюшка Наполеон, отец и Шамсали-мирза что было сил закричали:
– Ширали!… Ширали!…
Тахира запричитала:
– Ширали, бога ради, не трогай ты его!
Стоящий чуть поодаль Асадолла-мирза, впившись глазами в стройную фигуру Тахиры, пробормотал:
– Ох, уж лучше б я ослеп!
Все сбились в кучу и кричали кто во что горазд, но уже через мгновенье Ширали резким движеньем вытащил Дустали-хана из-за спины дядюшки, сгреб его, в охапку, подхватил, как ребенка, под мышку и собрался уходить. Причитания Тахиры и суровые увещевания дядюшки Наполеона и остальных не тронули пылающее гневом сердце Ширали, и он понес брыкающегося Дустали-хана к воротам. Неожиданно дорогу ему преградила Азиз ос-Салтане:
– А ну положи его на землю!
– Ханум, отойдите, а не то…
– Ишь выискался! Ты еще и мне угрожать будешь?! Тебе говорят, положи его на землю, а то сейчас так тебя отделаю, что своих не узнаешь!
И она принялась колотить и лягать Ширали. Но ее удары и пинки не произвели на мясника никакого впечатления и, более того, в основном достались на долю Дустали-хана, который от страха стиснул зубы.
Азиз ос-Салтане закричала:
– Асадолла! Скажи же что-нибудь!
Князь, все это время не сводивший глаз с Тахиры, шагнул вперед:
– Ширали-хан, прошу вас, простите его… Ишак он, болван, недоумок, идиот…
Продолжая держать Дустали-хана под мышкой, Ширали ответил:
– Господин Асадолла-мирза! Жизнь свою готов вам отдать, но об этом и не просите. Я с этим подлецом должен разделаться.
– Ширали, я его лучше вас знаю. Он не нарочно. Просто он осел, болван, идиот… Сдуру и наделал дел. – И, повернувшись к Дустали-хану, князь приказал: – А ну, сам скажи, Дустали! Скажи, что ты осел, что башка у тебя не варит… Говори же, голубчик!
Дустали-хан с трудом прохрипел:
– Я осел… башка у меня…
– Скажи, что ты все это по дурости!
– Я… я… по… дурости.
Асадолла-мирза положил руку на плечо Ширали:
– Ну, видел? А теперь я прошу тебя, прости его. Ради Тахиры-ханум. Вон как бедняжка плачет, дрожит, словно воробышек. Прости его!
Ширали немного смягчился:
– Вы, князь, сами подумайте… Тахира вам теперь все равно что сестра… Даже если я этого подлеца прощу, вы-то его прощать не должны!
– Известное дело! Я ему такое устрою – света белого не взвидит! Но сегодня вы уж его не трогайте, я потом его проучу. Эта башка безмозглая у меня еще попляшет! – И Асадолла-мирза отвесил оплеуху Дустали-хану, все еще пребывавшему под мышкой у Ширали.
Ширили с такой силой поставил Дустали-хана обеими ногами на землю, что тот даже ойкнул.
– Делаю это только ради вас, только уважая ваше благородство. Потому что вы самый что ни на есть настоящий мужчина! Одно дело – вы… пошли к поганому псу пекарю и денег ему дали, чтобы он от жалобы своей отказался. А другое дело – этот господин, который как увидел, что меня дома нет, сразу к жене моей полез, на честь мою покусился.
– О чем разговор, господин Ширали-хан!… Вы мне что брат родной! Ваша жена мне все равно что сестра любимая! Вы еще посмотрите, как я с этим негодяем разделаюсь!
– Этот же человек рассказал мне о вашей борьбе со сторонниками абсолютизма. Он говорил, что, если б не ваша самоотверженность, у нас бы, наверно, до сих пор не было Конституции…
Дядюшка с детским любопытством жадно спросил:
– А кто же этот человек?
– Простите, но я не могу назвать его имени. Поскольку он пересказал мне слова майора Саксона, для него это может оказаться опасно. Вы же сами знаете, что англичане безжалостны. А особенно сейчас, когда они затеяли такую большую войну и Гитлер каждую ночь их бомбит…
Дядюшка был настолько умилен, что еще немного и он, наверно, бросился бы к отцу на шею и поцеловал его прямо в губы.
Внимательно слушавший рассказ отца, Маш-Касем сказал:
– Говорят, камня на камне не остается… Уж я-то знаю, как англичаны от нашего аги страдали. Да ежели б агу сейчас против них послали, он бы им такое устроил, что и трем Гитлерам было бы не под силу.
Отец продолжал:
– И я почувствовал необыкновенную гордость за вас, огромное к вам уважение… Все мои обиды – это просто постыдное недоразумение. По воле судьбы я, наконец, прозрел.
Наверняка, все вокруг догадывались, что отец врет. Родственники прекрасно знали, что битвы дядюшки с мятежниками, его борьба с иностранцами и подвижничество во имя Конституции – лишь плод его собственного воображения, и всем было хорошо известно, что мой отец еще меньше других верит в дядюшкины измышления. Но тем не менее отцовские хвалебные разглагольствования крайне обрадовали родню, потому что все были уверены, что отец сочинил эту историю, чтобы положить конец распрям и вражде.
А у меня с каждой минутой настроение падало. Стоило отцу произнести первые льстивые слова, как у меня возникло смутное подозрение, что происходящее каким-то ужасным образом связано с подслушанным мною разговором между отцом и аптекарем. И я все меньше верил в искренность отцовских добрых помыслов.
Господи! Хоть бы я ошибался! Хоть бы отец на самом деле решил прекратить войну против дядюшки! Господи, всем сердцем молю тебя, чтобы в поступке отца не крылось нового подвоха!…
А отец продолжал петь дядюшке дифирамбы:
– Этот человек мне еще сказал, что если бы англичане не были сейчас так заняты войной с Гитлером, они бы не оставили агу в покое. Он говорил, что на всем Востоке никто не нанес такого удара по планам англичан, как вы… Он говорил, что лично слышал от самого майора Саксона, что лишь двоим людям на свете удалось загнать англичан в тупик. Во время первой мировой войны таким человеком были вы, а в нынешней войне – это Гитлер!…
Если бы в дядюшкину залу заглянул сейчас человек, побывавший тут час назад, он вряд ли поверил бы своим глазам. На совсем недавно хмурых, угрюмых лицах сияли улыбки. Все были оживлены, шутили и смеялись. С насупленным видом сидел лишь Дустали-хан, то и дело вслух сожалевший об отсутствии Асадолла-мирзы. Но я легко мог догадаться, что Дустали-хана гложет мысль о том, что Асадолла-мирза сейчас не где-нибудь, а именно в доме у Ширали. Дустали-хан вообще не любил Асадолла-мирзу. Скорее всего, это объяснялось тем, что на семейных сборищах Асадолла-мирза часто над ним посмеивался, а за глаза называл его Дустали-хамом. С другой стороны Дустали-хан терпеть не мог Асадолла-мирзу еще и потому, что сам был изрядным бабником, а все женщины в семье и их приятельницы обожали общество Асадолла-мирзы. Всякий раз, как несчастный Дустали-хан пытался рассказать какую-нибудь пикантную историю или анекдот, женщины обрывали его:
– Пожалуйста, не пытайся подражать Асадолле!
– Вот Асадолла, тот умеет насмешить!…
– Уж если берешься рассказать неприличный анекдот, делай это как Асадолла! Тут тоже вкус нужен!
В таких случаях Дустали-хан иногда не выдерживал и обрушивал на князя потоки брани. А еще одна причина ненависти Дустали-хана к Асадолла-мирзе заключалась в том, что, каждый раз, как Дустали-хан пытался завести шашни с какой-нибудь женщиной, он неизменно обнаруживал, что для Асадолла-мирзы она была уже пройденным этапом. И это особенно его заело в случае с женой Ширали, хотя, казалось бы, Асадолла-мирза никак не мог быть там первым.
И когда отец вовсю расписывал доблести дядюшки Наполеона, Дустали-хан не удержался и прервал его на полуслове:
– Может, все-таки подумаем, как быть с Асадоллой? До каких пор он собирается сидеть в доме этого безродного мясника?!
Дядюшка сурово прикрикнул на него:
– Дустали, что за манеры! Разве ты не видишь, что человек говорит?! Да, да, продолжайте.
И отец продолжил:
– Так вот, майора Саксона направили в Иран как раз в середине первой мировой войны…
Ловивший каждое слово Маш-Касем спросил у дядюшки:
– Ага, а это не тот высокий, на которого вы с саблей бросились? Он еще вроде как на один глаз кривой был…
Дядюшка повелительным жестом заставил его замолчать:
– Подожди, дай вспомнить… Так вы говорите, этот человек недавно видел майора Саксона?
– Да, да. Совсем недавно. Месяца два-три назад. В Стамбуле. Я точно не запомнил, он, кажется, был там проездом из Каира и собирался ехать куда-то дальше… Даст бог, когда ему уже будет можно говорить обо всем свободно, я приглашу его к себе, чтобы вы сами от него услышали, что рассказывал о вас майор Саксон. Ну, конечно, этот майор, вы уж меня простите, говорил про вас также много всяких гадостей и вздора. Он даже утверждал, что будто бы вы имели отношение к разведке некой другой державы…
Дядюшка, витавший в облаках, с улыбкой небожителя заметил:
– Вполне естественно. Если бы он сказал что-нибудь другое, было бы странно. Я, конечно, сейчас уже не помню этого майора Саксона, но англичане, как известно…
– Как это вы его не помните, ага?! – встрял Маш-Касем. – Это же тот самый, высокий такой, которого мы пару лет назад видели с вами на проспекте Чераге-Барг. Разве вы не помните, я тогда еще спросил, чего этот иностранец так на вас косится? Я сразу сказал, что, наверно…
– Нет, Маш-Касем, не говори ерунду! Может быть, конечно, это был кто-нибудь из его пособников… Как бы там ни было, того иностранца, о котором ты говоришь, я тоже сейчас в лицо не помню.
– Вы, конечно, могли его забыть, только зачем мне врать?! До могилы-то… Я будто сейчас его глаза вижу. Здоровые такие, налитые кровью… Он на вас как глянул, так у меня душа в пятки ушла. Я про себя молиться начал. Спаси, говорю, святой Али, моего агу от этих англичанов!
Дядюшка пропустил мимо ушей слова Маш-Касема. Он смотрел куда-то вдаль, и на губах его по-прежнему цвела неземная улыбка:
– Да, я делал то, что мне подсказывали мои совесть и долг патриота, и я понимал, какими последствиями это чревато… Вы думаете, я не представлял себе, что значит бороться против англичан? Думаете, не знал, что они будут препятствовать моему повышению в чине? Думаете, не знал, что они никогда не забудут о своей ненависти ко мне? В том-то и дело, что знал! Прекрасно знал! Но, несмотря на ждущие меня впереди беды и неудачи, я боролся!… А сколько они плели разных интриг, сколько подсылали ко мне людей, чтобы меня подкупить! Помню, в последний раз, когда я служил уже в Мешхеде… Однажды под вечер возвращаюсь я домой… Кажется, и Маш-Касем тогда при мне был…
– Конечно, это был я! Кто же еще?!
– Так вот, иду я, значит, и вижу, что за мной по пятам крадется, словно тень, какой-то человек, похожий на индийца. Я, конечно, особого внимания на это не обратил, а вечером сижу я себе дома, и вдруг стучат. Мой ординарец пошел к двери. Кажется, это был как раз Маш-Касем.
– Да, да! Это я был, ага, я!
– Да-а. Пошел он, значит, к двери, потом возвращается и сообщает, что там, мол, какой-то индиец стоит, говорит, что он паломник [18], что дескать попал в беду и хочет с агой поговорить… Я тут же догадался, что это один из агентов англичан. Клянусь жизнью Лейли, я даже близко не подошел к двери! Из комнаты крикнул: «Скажите этому человеку, что живым он меня не увидит!» Я не желал и рта при нем открывать.
– Прямо как сейчас помню! – не утерпел Маш-Касем. – Ага мне это сказали, а я пошел и перед носом у этого индийца дверь как захлопну, так у того аж чалма свалилась!
Дядюшка, разволновавшись, продолжал:
– Вот так я его и оскорбил. А потом еще крикнул: «Иди, скажи своим хозяевам, что меня купить нельзя!»
Маш-Касем закивал головой:
– Этот индиец всего один раз глянул на меня и ушел, а у меня даже мурашки по спине побежали… Я сразу – молиться. Ой, говорю, святой Али, сохрани ты моего агу от этих злодеев!
Отец подхватил:
– Но зато вы сейчас можете ходить с гордо поднятой головой. Зато все уважают нашу семью.
Непрестанно ерзавший на стуле Дустали-хан заметил:
– Если уж семья заслужила высокую репутацию, нельзя, чтобы ее честь пятнали. Сейчас один из членов этой благородной семьи сидит в доме у бандюги-мясника, а никто даже…
Шамсали-мирза резко сказал:
– Господин Дустали-хан, прекратите отпускать язвительные замечания и двусмысленные намеки в адрес моего брата! Бедняга спрятался у мясника, опасаясь вашего дикого нрава и злого языка. Но если, конечно, вы болеете душой за жену Ширали, это другое дело.
Вдруг вскочила со стула Азиз ос-Салтане:
– На том свете пусть болеет душой за кого хочет! Если еще раз скажет за глаза какую-нибудь пакость про сына моего покойного дяди, я его вставные зубы в глотку ему запихну!… – И, сев на место, добавила: – Я с Асадоллой разговаривала. Он, бедняжка, волнуется, боится оставить без присмотра жену и детей Ширали.
Дустали закричал:
– Опомнись! У Ширали нет детей!
– У него жена совсем еще дитя. Асадолла человек добрый, чувствительный…
Стиснув зубы, Дустали-хан прошипел:
– Чтоб ему сто лет ничего не чувствовать! – И быстрыми нервными шагами вышел из залы.
Азиз ос-Салтане проводила его исполненным ненависти взглядом и заявила:
– Я знаю, что надо сделать, чтобы Асадолла ушел оттуда с легким сердцем… Теща Ширали тут неподалеку живет. Я пойду к ней, скажу, чтоб пожила у дочки, одну ее не оставляла, пока ее медведь из тюрьмы не выйдет.
Лицо дяди Полковника засветилось. Его тоже волновало пребывание Асадолла-мирзы в доме мясника, но он не выдавал своих чувств.
– Прекрасная мысль! – с жаром воскликнул он. – Ведь до чего обидно, что Асадоллы нет сегодня с нами в эти радостные минуты! – И громко обратился ко всем присутствовавшим: – Прошу вас сегодня отужинать в моем доме! По случаю устранения досадного недоразумения я намерен угостить вас своим знаменитым вином двадцатилетней выдержки!
– Да что вы, что вы, господин Полковник! Зачем столько хлопот! Как-нибудь в другой раз…
– Ни в коем случае! Какие еще хлопоты?! Все уже готово. Моя жена сварила отличный зеленый плов. У вас всех тоже на ужин что-нибудь припасено. Можете приносить кто что пожелает ко мне, и вместе отметим счастливое событие.
Предложение дяди Полковника было встречено всеобщим одобрением.
Разговор отца с дядюшкой возобновился, и через несколько минут до меня донеслось забытое за эти дни щелкание игральных костей – дядюшка с отцом сели за нарды.
Хотя я по-прежнему сомневался в чистоте отцовских помыслов и поэтому чувствовал себя неспокойно, одно то, что мы с Лейли снова были рядом и, как прежде, наблюдали за игрой наших отцов в нарды, переполняло счастьем мое сердце. Лейли то и дело, украдкой поглядывала на меня, и каждый ее взгляд дарил мне море наслажденья.
Отец, как в былые дни, бахвалился и подшучивал над дядюшкой:
– С англичанами вы сражались храбро – что да, то да, но, согласитесь, в нарды вы играть не умеете… Я бы на вашем месте и за доску не садился… Лейли, милая, принеси своему отцу парочку орехов, пусть он лучше в орехи играет…
А дядюшка отвечал:
– Бросайте же, ага, бросайте!… Ты не гнался бы за славой боевой, а шагал бы себе мирно за сохой!
Мать Лейли позвала ее и поручила какое-то дело. Я вышел в сад. Казалось, примирение враждующих сторон преобразило и природу. Цветы и деревья словно пели от радости. Вдали, за стволами, я увидел в укромном уголке Дустали-хана и Маш-Касема, занятых оживленной беседой. По тому, как оба размахивали руками, я понял, что Дустали-хан на чем-то настаивает, а Маш-Касем отказывается. Но вскоре доводы Дустали-хана или его заманчивые обещания и посулы сломили сопротивление Маш-Касема, и он, опустив штанины, которые до этого подвернул, собираясь поливать цветы, вышел за ворота. Я решил, что, наверное, Дустали-хан послал его задобрить пекаря для того, чтобы Ширали выпустили на свободу. Дальнейшие события подтвердили правильность моей догадки. Если бы мясник не возвратился домой и Асадолла-мирза остался ночевать в обществе Тахиры, Дустали-хана, наверно, хватил бы удар. По всему было видно, что он готов лечь костьми, лишь бы вытащить князя из дома мясника.
Уже начинало смеркаться, когда Маш-Касем вернулся и отвел Дустали-хана в угол сада.
– Ну, ага, – услышал я голос Маш-Касема, – и позору же мне пришлось из-за вас натерпеться! Я ведь с пекарем в ссоре, а получилось, что первый к нему пошел. Деньги он сразу взял, но потом еще час надо было его обхаживать, пока он согласился. Пошли мы с ним вместе в полицию, чтобы Ширали вызволить…
– Ну и что дальше? – нетерпеливо перебил Дустали-хан. – Отпустили его?
– Ей-богу, ага, зачем мне врать?! До могилы-то… Пекарь написал, что отказывается от своей жалобы, но начальника не было, и нам сказали, что, пока его нет, Ширали никто не отпустит.
– А начальник когда придет?
– Теперь уже только завтра. Нам, правда, сказали, что он еще и сегодня может заглянуть, но это не точно.
Дустали-хан злобно пробормотал:
– Я не для того столько денег ухлопал, чтоб его завтра освободили! Значит, этот подлец, мерзавец негодный и сегодня…
– Оно и лучше, ага. Будет знать, как на людей секачом замахиваться! Чтоб он ослеп!
– Да я не о нем! – взбесился Дустали-хан. – Ты что, не соображаешь?!
Потом он взял Маш-Касема за локоть и вывел из сада на улицу. Я прождал с полчаса, но так как они не возвращались, тоже вышел за ворота. На улице было темно и пусто. Я зашагал к дому Ширали. Почти дойдя до цели, я различил за деревьями притаившегося Дустали-хана. Я немного постоял, наблюдая за ним, но он даже не шевелился. Мне ничего не оставалось, как вернуться в сад.
А в доме дяди Полковника застолье шло полным ходом. Собрались почти все близкие родственники. Дядюшка Наполеон и мой отец сидели рядышком во главе стола, как новобрачные, и мирно ворковали. Из трубы граммофона лилась громкая музыка. Гости хлопали в такт в ладони, а дядя Полковник настаивал, чтобы все непременно попробовали его старого вина. Лица людей раскраснелись, и было ясно, что дядя Полковник уговорил выпить не только мужчин, но и женщин. Азиз ос-Салтане пребывала в отличном расположении духа и лишь изредка беспокоилась, куда подевался Дустали-хан. Все вроде бы напрочь забыли про Асадолла-мирзу, и даже его брат Шамсали-мирза нисколько о нем не вспоминал. Хмурое лицо временно безработного следователя впервые светилось улыбкой. Более того, он настаивал, чтобы придурковатая Гамар пустилась в пляс.
Я снова, после долгого перерыва, купался в счастье, потому что прямо на глазах у недовольного Пури шушукался с Лейли. Нам обоим с ней было безумно весело и мы громко смеялись. Дядюшка распорядился, чтобы во дворе развели огонь для шашлыков. В это время, приговаривая: «Жить вам не тужить», – вошел и доктор Насер оль-Хокама. Он не успел еще осведомиться о причине торжества, как дядя Полковник заставил его опрокинуть в себя полный до краев стакан вина. Выпив, доктор огляделся по сторонам:
– Жить вам не тужить!… Жить не тужить!… А где же князь Асадолла-мирза?
Азиз ос-Салтане, хохоча во все горло, ответила ему первая:
– Он, паскудник, как обычно, опекает несчастных вдовушек!
Дядя Полковник принужденно засмеялся и спросил:
– Ханум, а разве вы не собирались сходить к теще Ширали и попросить ее перебраться в дом дочери, чтобы Асадолла-мирза освободился?
– А она, баран ее забодай, в Кум уехала!
Услышав про Кум, я посмотрел по сторонам. Но Маш-Касема нигде не было видно. Это показалось мне подозрительным, потому что на всех семейных сборищах Маш-Касем непременно вертелся где-нибудь поблизости и вмешивался в разговоры гостей.
Мы еще и не приступили к шашлыку, как во дворе раздались радостные женские крики:
– Ура! Асадолла-мирза!…
Почти тотчас же в залу вбежал встревоженный Асадолла-мирза и закричал:
– Брат, что с тобой?
Но, увидев довольное и улыбающееся лицо Шамсали-мирзы, изумленно застыл на месте. Когда смолк шум приветственных ликующих возгласов, князь возмутился:
– Почему же мне сказали, что тебе плохо?
Шамсали-мирза весело расхохотался, что было совершенно на него не похоже:
– Мне еще никогда в жизни не было так хорошо!
Асадолла-мирза нахмурился, но через мгновенье его лицо приобрело обычное жизнерадостное выражение.
– Моменто! Так, значит, этот негодник Маш-Касем просто хотел затащить меня сюда?! – И он немедленно принялся петь: – А вот мы и приехали… Приехали с орехами…
Азиз ос-Салтане потрепала его по щеке:
– Ох и нагорит тебе когда-нибудь за твои шалости!… Как же ты решился оттуда уйти?
– Моменто, моменто… Я сюда на минуточку забежал. Сейчас со всеми поздороваюсь и – обратно!
Азиз ос-Салтане помрачнела:
– Неужто снова хочешь вернуться в дом мясника?
– Сами посудите, Азиз-ханум… Мужа у женщины в тюрьму посадили. Она, несчастная, осталась одна как перст. Ни защитить ее некому, ни пожалеть! Да если я ее теперь брошу, вы же первая на меня рассердитесь!
В общем шуме и суматохе окруженный гостями Асадолла-мирза только сейчас заметил, что дядюшка Наполеон и мой отец сидят рядом. От неожиданности он на секунду оцепенел, а потом, глядя на них во все глаза, закричал:
– Э-ге-ге! Любовь да совет!… – И, прищелкивая пальцами, запел: – Поздравляем, поздравляем, много счастия желаем! Жить вам вместе тыщу лет! Любовь да совет!
Гости дружно подхватили за ним. Асадолла-мирза выпил до дна протянутый ему стакан и снова защелкал пальцами:
– Как с нашего двора невесту замуж выдают, невесту замуж выдают, в Сан-Франциско повезут!…
Не отрывая от Асадолла-мирзы влюбленных глаз, Азиз ос-Салтане жеманно засмеялась:
– Ой, не могу! Он меня своими шутками уморит!
Веселье было в разгаре. Все толпились посреди залы и плясали под песни и прибаутки Асадолла-мирзы.
И тут-то произошло нечто совершенно непредвиденное. В прихожую, запыхавшись, ввалился Маш-Касем и завопил:
– Помогите! Караул!… Убил он его!… Голову отрезал!…
Все в испуге застыли на месте. Белый как мел Маш-Касем, задыхаясь, повторял:
– Бегите!… Бегите! Спасите его! Ширали убил Дустали-хана.
– Что?… Как?… Почему?… Говори же!
И Маш-Касем, заикаясь, рассказал:
– Вроде так, что Дустали-хан зашел в дом Ширали… Хотел, бесстыдник, жену Ширали поцеловать, а в это время и сам Ширали подоспел. Ох, он и разъярился!…
– Ширали же в тюрьме!
– Выпустили его. Пекарь жалобу забрал, вот и выпустили.
– А где сейчас Дустали?
– Он оттуда убежал. Успел в сад наш заскочить. Я ворота-то запер. Только Ширали сейчас со своим секачом уже здесь. Вот-вот ворота в щепки разнесет… Разве не слышите, как дубасит?
Мы прислушались. Действительно, в ворота так колотили, что слышно было даже здесь.
Мужчины, а за ними и женщины бросились в сад. Маш-Касем закричал вслед:
– Бегите!… Скорее!… Дустали-хан, бедняга, без сознания там лежит!
Когда мы добежали до сотрясавшихся под ударами ворот, то увидели, что возле стены лежит Дустали-хан. Одежда на нем была разорвана, из носа текла кровь. Открыв глаза и увидев возле себя толпу, он простонал:
– Позвоните в полицию… Пусть сюда спешат… Он меня чуть не убил… И сейчас он здесь с секачом… Спасите!… Вызовите полицию!…
Дядюшка потряс его за плечо:
– В чем дело? Что случилось? Зачем ты пошел в дом к Ширали?
– Сейчас об этом не время говорить… Позвоните в участок… Этот медведь вот-вот ворота выломает и убьет меня. Позвоните, скажите, пусть пришлют полицию!
– Не мели вздор! Придут полицейские – что нам им говорить? Что ты лазаешь в чужие дома? К чужим женам?!
Ворота продолжали ходить ходуном под кулаками Ширали. Слышно было, как он хрипло кричит:
– Откройте, а не то разломаю!
Асадолла-мирза под перешептывания родственников сказал:
– Бывают же люди на свете! Ты что, Дустали, собственной честью не дорожишь, что на честь других посягаешь?
Дустали-хан с ненавистью посмотрел на него и крикнул:
– А ты заткнись!
– Моменто, моменто! В этом случае позвольте, я открою ворота и выясню, к кому так рвется Ширали.
Дустали завопил:
– Бога ради! Не пускайте его к воротам!… Этот медведь меня убьет!
Азиз ос-Салтане, сняв с себя туфлю, так ударила ею Дустали-хана по голове, что бедняга поперхнулся.
– Чтоб твои бесстыжие глаза могильной землей засыпало!… Уже у всех на виду развратничаешь!
Асадолла-мирза схватил ее за руку, занесенную для второго удара:
– Ханум, дорогая, простите вы его. Он это по глупости. Ишак он… болван… недоумок!… Вы-то женщина великодушная. Простите дурака!
Азиз ос-Салтане опустила туфлю:
– И действительно, чего я буду об него руки марать?! Пусть ему за меня отомстит этот, с секачом. – И, прежде чем ее успели остановить, она подскочила к воротам и отодвинула щеколду.
В сад ввалился огромный, как паровоз, Ширали и втащил за собой хрупкую Тахиру, которая одной рукой прикрывала лицо, а другой держалась за локоть супруга. Стодвадцатикилограммовая туша Ширали влетела в ворота с такой стремительностью, что, попадись на пути человек, от него осталось бы только мокрое место и кучка костей. По счастью, Ширали врезался всего лишь в ореховое дерево, и на землю посыпались орехи. Рев Ширали, ни в чем не уступающий львиному, гулко раскатился по саду:
– Где этот подлец?
Дядюшка Наполеон, отец и Шамсали-мирза что было сил закричали:
– Ширали!… Ширали!…
Тахира запричитала:
– Ширали, бога ради, не трогай ты его!
Стоящий чуть поодаль Асадолла-мирза, впившись глазами в стройную фигуру Тахиры, пробормотал:
– Ох, уж лучше б я ослеп!
Все сбились в кучу и кричали кто во что горазд, но уже через мгновенье Ширали резким движеньем вытащил Дустали-хана из-за спины дядюшки, сгреб его, в охапку, подхватил, как ребенка, под мышку и собрался уходить. Причитания Тахиры и суровые увещевания дядюшки Наполеона и остальных не тронули пылающее гневом сердце Ширали, и он понес брыкающегося Дустали-хана к воротам. Неожиданно дорогу ему преградила Азиз ос-Салтане:
– А ну положи его на землю!
– Ханум, отойдите, а не то…
– Ишь выискался! Ты еще и мне угрожать будешь?! Тебе говорят, положи его на землю, а то сейчас так тебя отделаю, что своих не узнаешь!
И она принялась колотить и лягать Ширали. Но ее удары и пинки не произвели на мясника никакого впечатления и, более того, в основном достались на долю Дустали-хана, который от страха стиснул зубы.
Азиз ос-Салтане закричала:
– Асадолла! Скажи же что-нибудь!
Князь, все это время не сводивший глаз с Тахиры, шагнул вперед:
– Ширали-хан, прошу вас, простите его… Ишак он, болван, недоумок, идиот…
Продолжая держать Дустали-хана под мышкой, Ширали ответил:
– Господин Асадолла-мирза! Жизнь свою готов вам отдать, но об этом и не просите. Я с этим подлецом должен разделаться.
– Ширали, я его лучше вас знаю. Он не нарочно. Просто он осел, болван, идиот… Сдуру и наделал дел. – И, повернувшись к Дустали-хану, князь приказал: – А ну, сам скажи, Дустали! Скажи, что ты осел, что башка у тебя не варит… Говори же, голубчик!
Дустали-хан с трудом прохрипел:
– Я осел… башка у меня…
– Скажи, что ты все это по дурости!
– Я… я… по… дурости.
Асадолла-мирза положил руку на плечо Ширали:
– Ну, видел? А теперь я прошу тебя, прости его. Ради Тахиры-ханум. Вон как бедняжка плачет, дрожит, словно воробышек. Прости его!
Ширали немного смягчился:
– Вы, князь, сами подумайте… Тахира вам теперь все равно что сестра… Даже если я этого подлеца прощу, вы-то его прощать не должны!
– Известное дело! Я ему такое устрою – света белого не взвидит! Но сегодня вы уж его не трогайте, я потом его проучу. Эта башка безмозглая у меня еще попляшет! – И Асадолла-мирза отвесил оплеуху Дустали-хану, все еще пребывавшему под мышкой у Ширали.
Ширили с такой силой поставил Дустали-хана обеими ногами на землю, что тот даже ойкнул.
– Делаю это только ради вас, только уважая ваше благородство. Потому что вы самый что ни на есть настоящий мужчина! Одно дело – вы… пошли к поганому псу пекарю и денег ему дали, чтобы он от жалобы своей отказался. А другое дело – этот господин, который как увидел, что меня дома нет, сразу к жене моей полез, на честь мою покусился.
– О чем разговор, господин Ширали-хан!… Вы мне что брат родной! Ваша жена мне все равно что сестра любимая! Вы еще посмотрите, как я с этим негодяем разделаюсь!