Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Перевод А. Ливерганта
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
{* "Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями из его жизни" Томас
Мур; в двух томах, т. 1, Лондон, 1830 год (Меррей).}
Первый том ставит нас отчасти в невыгодное положение. Старая мудрость:
Respice finem {Помни о конце (лат.).} - как нельзя более применима к
биографии. Особое удовольствие, а также польза, извлекаемые из произведений
этого жанра, зависят от исследования характера - с этой точки зрения
последний акт жизненной драмы часто проливает свет на первый. Немного
найдется на свете таких бесхитростных людей, которые бы позволили даже самым
своим ближайшим друзьям судить, что в их характере искусственно, а что
истинно; под искусственным мы понимаем напускные, притворные свойства,
которые в соответствующей ситуации отбрасываются так же легко, как маска или
маскарадный костюм; так же легко, как во времена Французской революции
многие почтенные члены общества срывали с себя сутану, коль скоро она
переставала быть постоянным источником дохода. Крайние случаи такой
искусственности характера можно обнаружить в бесстрастности старшего Брута
{1}, в притворном безумии Эдгара {2}, в напускной глупости Леона {3}. В
меньшей степени этой притворной личиной прикрываются так или иначе все люди,
- мало кому в этом мире удавалось ни разу не видеть старого друга в новом
обличье; только время способно (ό παντέλ εαεγκοξ χρόνος {время все ставит на
свое место (греч.).}, как замечательно сказал Софокл) доказать, является ли
стремящийся к славе юный сенатор истинным патриотом или его патриотизм в
основе своей либерально-ханжеский; кем по сути своей является пылкий
республиканец: Наполеоном или Вашингтоном? Под истинным в характере мы
подразумеваем такие человеческие свойства - как нравственные, так и
умственные, - которые остаются неизменными на протяжении всех самых зрелых
человеческих лет и которые при стечении обстоятельств, пусть и самых
неблагоприятных, только еще более развиваются и крепнут. Примером этих
качеств в их худших, равно как и лучших, проявлениях может служить, с одной
стороны, любовь к развлечениям, свойственная игрокам и пьяницам, которая
ведет их к нищете и могиле, и, с другой стороны, любовь к своей отчизне и к
человечеству, которая отличает таких людей, как Вашингтон, Джефферсон,
Франклин, и их соратников по Северо-Американской революции.
Солон уговаривал Креза {4} дождаться конца жизни, прежде чем
высказываться о человеческом счастье, что столь же необходимо при вынесении
категорических суждений о характере человека. Основное достоинство этой
биографии определялось бы тем светом, какой она должна была пролить, на
характер лорда Байрона. С нашей, по крайней мере, точки зрения, книга эта
открыла немного нового в его характере, да и то немногое, что открыто,
отнюдь не рассчитано на то, чтобы воздать должное его памяти.
Лорд Байрон всегда сам был вершиной своего искусства. Кто бы ни
находился на его картинах, передний план неизменно оставался за ним. Кто-то
совсем по другому поводу сказал о Колридже: "Он сделал читателя своим
доверенным лицом". Что же касается признаний лорда Байрона, это были скорее
полупризнания, более рассчитанные на то, чтобы подогреть любопытство, нежели
удовлетворить его. Байрон никогда не скрывал своих чувств, однако он скорее
намекал, чем сообщал об обстоятельствах, их породивших; его намеки были
полны туманных самообвинений в воображаемых преступлениях, которые,
естественно, тут же становились предметом досужих сплетен ничем не
гнушающейся публики. Он и впрямь в своих сочинениях и беседах, особенно в
последние годы жизни, отдал должное мистификации; он говорил многое из того,
что приводило в совершенное замешательство добросовестных его биографов,
которые были вынуждены сообщать то, во что не верили другие, считавшие, что
раз он так не думал, значит, он не мог такое сказать, что совсем не одно и
то же. Многие из его признаний капитану Медвину {5} и мистеру Ли Ханту {6}
отдавали мистификацией. Это были признания под стать итальянской opera buffa
{комической опере (ит.).}, где ремарки in confidenza {доверительно (ит.).}
неизменно означают, что в словах действующего лица не будет ни слова правды.
Лорда Байрона с самого начала отличало неукоснительное стремление к истине,
однако падение нравов сказывается на правдивости даже самых чистосердечных
людей, а потому, учитывая всю меру превратного понимания, мы все же считаем
для себя невозможным читать мемуары Медвина и Ханта, не отдавая отчет в том,
что оба достойных джентльмена находились во власти самой беззастенчивой
мистификации. Лорд Байрон беседовал с ними в том же духе, в каком писалась
большая часть badinage {шуток (проделок) (фр.).} "Дона Жуана", как,
например, в следующем отрывке:
Я, чтоб читатель-скромник не бранил,
"Британский вестник" бабушкин купил.
Я взятку положил в письмо к издателю
И даже получил ответ:
Он мило обещал (хвала создателю!)
Статью - хвалебных отзывов букет! {7}
Издатель воспринял эти строки как серьезное обвинение и принялся самым
жалостливым образом умолять лорда Байрона отказаться от них, взывая к его
чести джентльмена и благородному происхождению. За что и был выставлен на
всеобщее осмеяние, ибо никто не воспринял этот. пассаж как обвинение, во
всяком случае серьезное.
Эту склонность лорда Байрона подметил и мистер Мур, он приводит одно
письмо мистеру Далласу:
"Лорд Байрон никогда не мог отказать себе в удовольствии блеснуть
остроумием за счет собеседника. Особенно он любил озадачивать и
мистифицировать назойливых и самодовольных советчиков. Выходки, которые он
позволял себе еще мальчишкой с ноттингемским шарлатаном Лавендером, были
лишь первыми проказами, которыми он забавлялся на протяжении всей своей
жизни, издеваясь над многочисленными мошенниками, общению с которыми был
обязан своей знаменитости и светскости" (с. 135).
Совершенно очевидно, что человек, так пишущий, будет так же и говорить,
особенно с людьми, которых он не слишком уважает. Мы не станем сейчас
вдаваться в казуистику этого вопроса, равно как и решать, при каких целях
мистификация особенно действенна: то ли чтобы измываться над заносчивым
легковерием, то ли чтобы ввести в заблуждение неуместное любопытство.
Великие люди пользовались ею, и великие люди находили ей оправдание.
Quantunque il simular sia le piu volte
Ripreso, e dia di mala mente indici,
Si trova pur' in moite cose e moite
Aver fatti evidenti benefici,
E danni, e biasmi, e morti aver gia tolte,
Che non conversiam sempre con gli amici,
In questa, assai piu oscura, che serena,
Vita mortal, tutta d'invidia plena {*}.
{* Аристо. "Неистовый Роланд", песнь IV. (Примеч. автора).
Хотя притворство и заклеймено,
Как призрак душ коварных, порицаньем.
Но все ж во многих случаях оно
Является для нас благодеяньем,
Предотвратив несчастье не одно:
Не только с дружеским благожеланьем
Встречаемся в земной юдоли мы,
И зависти исполненной, и тьмы.
(ит., Пер. А. И. Курошевой)}
Что же касается нас, то мы надеемся, что никогда не воспользуемся и уж
определенно не найдем оправдания мистификациям. Мы будем оставаться верны
мудрости древних британских бардов: "Истина против мира". Но если и есть
чей-то жизненный опыт, оправдывающий подобную практику, так это жизненный
опыт личности, существующей вне общества и являющейся предметом пересудов; в
замкнутую жизнь такой личности просачивается целый сонм маленьких Босуэллов
{9}, этих вездесущих соглядатаев, которые, располагай они хоть самыми
ничтожными сведениями, готовы при первой же возможности передать их во
власть общественному мнению, если только его наперсник имел неосторожность
обмолвиться чем-то, что способно разжечь сластолюбивый аппетит читающей
черни. В этом отношении весьма показательны наивные наблюдения мистера
Ханта, состоящие в том, что никому не приходилось видеть "настоящего"
Байрона совершенно трезвым и что вышеозначенный Байрон прилагал все усилия к
тому, чтобы не напиваться в обществе мистера Ханта. "Выдуманный Байрон"
постоянно подвергался насмешкам и пребывал в отчаянии; если верить мемуарам
мистера Ханта, то Байрон только и делал, что по сто раз на дню становился
предметом остроумнейших замечаний самого мистера Ханта, его супруги - миссис
Хант, всей оравы маленьких Хантов. Короче говоря:
Тростинкой преградите путь Отелло,
И он свернет... {10} {*}
{* Нижеследующие отрывки из мемуаров мистера Ханта лишь подтверждают
нами сказанное. (Примеч. автора).}
Мы не рецензировали мемуары мистера Ханта. "Ежеквартальное обозрение"
сполна воздало им должное, и хотя журнал умолчал о некоторых вещах, которые
мы бы упомянули, и упомянул многое из того, о чем мы бы, безусловно,
умолчали, - было бы actum agere {делать уже сделанное (лат.).} вновь
обращаться к той же теме. Нас нимало не интересуют те мотивы, которыми
руководствовалось "Ежеквартальное обозрение". Их старый политический
противник предстал в явно неблагоприятном нравственном освещении. Вздорное
самомнение, переливающееся через край тщеславие, которое, подобно сотне
фонтанов на реке Хоанго, бьет из каждой страницы; готовность презреть самыми
интимными признаниями; никчемность всех тех сведений, которыми располагает
автор; жалкие издевки напыщенного ума; причудливые и нелепые фигуры речи;
несуразные представления о морали и нравах; постоянное самовыпячивание;
явное стремление забить том бессмысленными подробностями на потребу
беспринципного книготорговца, который уснащает именем лорда Байрона
соответствующее количество страниц; неустанно расточаемые похвалы блестящему
остроумию автора и его семьи; наконец, безусловный malus animus {дурной тон
(лат.).} всего сочинения - все это являло собой столь завидный материал для
критики, что обозрение могло себе позволить на этот раз действовать по
справедливости и клеймить своего противника, не прибегая к испытанному
средству злостного искажения и обмана.
Многочисленными примерами озорства, когда автор вовсе не рассчитывает,
что его высказывания примут всерьез; того озорства, какое превращается
усилиями его литературных интерпретаторов в нечто, о чем писатель и не думал
помыслить, пестрят письма лорда Байрона, приведенные в этом томе; так он
пишет матери из Константинополя:
"X., который передаст тебе это письмо, направляется прямо в Англию, и,
поскольку он полон впечатлений, я не стану предвосхищать его; прошу тебя,
однако, не верить ни одному слову из того, что он расскажет, а довериться
мне, если у тебя есть желание узнать правду".
Всякий, кто прочтет этот том, несомненно воспримет эти строки как
шутку, однако нетрудно представить себе, что его биографы откомментировали
бы это письмо примерно так: "Он был весьма дурного мнения о правдивости
мистера Хобхауса {11} и настойчиво уговаривал меня не верить ни одному его
слову".
Не станем приводить других примеров. Том изобилует ими. Мы считаем, что
капитан Медвин и мистер Ли Хант были людьми благородными, а потому
воспринимали все всерьез. В действительности же тот и другой пользовались
его доверием не больше, чем общество в целом, вот почему их неполные и
зыбкие сведения не вызывают ничего, кроме досады.
Ничто еще не возбуждало столь сильного любопытства и не вызывало столь
горького разочарования, как биография, которую оставил по себе лорд Байрон и
которую мистер Мур предал огню. Мистер Мур называет ее "биографией, или,
верней сказать, записками, которыми по различным причинам решено было
пожертвовать" (с. 656). Записки эти, таким образом, безвозвратно исчезли, а
мистер Мур остался единственным, кто пользуется репутацией самого сведущего
человека в королевстве в отношении всего, что касается великого поэта;
репутацией человека, имеющего доступ к самым обширным материалам его
биографии, способного, как никто иной, свести эти материалы в единое целое.
К великому сожалению, однако, оказалось, что все, что стоило
рассказать, рассказывать не пристало. То, что более всего возбуждало
любопытство публики, - что же предшествовало тайне? - по-прежнему остается
тайной. Все это, как и сон Основы, и по сей день хранится в погребенных
тайниках невысказанного.
Основа: "Глаз человеческий не слыхал, ухо человеческое не видало, рука
человеческая не способна схватить, язык человеческий не способен понять, а
сердце человеческое не способно выразить, что такое был мой сон!" {12}
Друзья, я могу рассказать вам чудеса, но не спрашивайте у меня какие,
потому что если я вам расскажу, то не буду истинный афинянин. Я расскажу вам
все точь-в-точь, как случилось.
Пигва: Говори, говори, любезный Основа.
Основа: Ни слова обо мне. Все, что я скажу вам теперь, это то, что
герцог кончил обедать {13}.
К сожалению, добрая половина этого солидного тома посвящена вещам не
более важным, чем обед у герцога.
Поговорим теперь о содержании первого тома, делая лишь те замечания,
какие сами напрашиваются, и приберегая общие выводы ко времени выхода в свет
второго тома.
Том начинается со сведений о родословной лорда Байрона. "В характере
великого поэта, - пишет мистер Мур, - одной из самых главных черт была
гордость за свою родословную". Эта родословная бегло прослеживается автором
от Ральфа де Буруна, чье имя занимает особое место в "Книге судного дня"
{14} в перечне землевладельцев Ноттингемшира (с. 1), далее к сэру Джону
Байрону Малому с Большой Бородой (с. 3), который во время распада монастырей
получил из рук короля церковь и небольшой монастырь в Ньюстэде с
прилегающими землями; к сэру Джону Байрону, которому в 1643 году король Карл
I пожаловал титул "барона Байрона Рогдейского в графстве Ланкастер" и
который изображается самым преданным, стойким и бескорыстным сторонником
короля, и вплоть до деда, двоюродного деда и отца поэта; первый из них -
адмирал Байрон, чьи кораблекрушение и невзгоды привлекли к себе немалое
внимание и расположение общества; второй - лорд Байрон, который в 1765 году
предстал перед судом палаты лордов за убийство на дуэли - а точнее, в
потасовке - своего родственника и соседа, мистера Чаворта; и третий, капитан
Байрон, ничтожество и распутник, женившийся сначала на бывшей жене лорда
Кармартена, которую он предварительно увел от мужа, а впоследствии, после ее
смерти, на мисс Кэтрин Гордон, единственной дочери и наследнице Джорджа
Гордона из Гикта. Единственным ребенком от первого его брака была
достопочтенная Августа Байрон, ныне - жена полковника Ли; единственным
ребенком от второго брака был герой настоящих мемуаров, который родился в
Лондоне на Холлс-стрит 22 января 1788 года; ко времени его рождения его
мать, вышедшая замуж в 1785 году, превратилась из женщины среднего достатка
в практически неимущую, жившую всего на 150 фунтов в год, а его отец успел
промотать все свое состояние. Дама эта отнюдь не была исключением из аксиомы
деревенского судьи Сайленса: "Коротка ль, высока ль - баба дрянь всегда"
{15}; более того, она была сущей мегерой. Эта достославная парочка развелась
в 1790 году, а муж умер в 1791-м. Маленький Байрон остался с матерью,
учившей его злословить, и с няней, которая учила его повторять псалмы и
рассказывала ему легенды и сказки на сон грядущий. Еще до того, как ему
минуло восемь лет, он успел множество раз прочесть Библию, причем Ветхий
завет читал из удовольствия, а Новый - по принуждению.
Хромота - следствие несчастного случая при рождении - с ранних лет была
для него предметом боли, неудобства и унижения.
Свое образование он начал в дешевой дневной школе в Абердине, где
решительно ничем себя не проявил. В 1796 году в оздоровительных целях мать
увезла его на север Шотландии, в горы, где впервые проявилась его любовь к
горным пейзажам; в возрасте восьми лет он уже был влюблен в свою
"шотландскую Мэри"; мистер Мур пространно рассуждает на эти две темы -
горные пейзажи и ранняя любовь.
Со смертью своего двоюродного деда в 1798 году он унаследовал его титул
и поместья, и поскольку последние были заложены и перезаложены, то и первый
ложился на него тяжким бременем. Он попадает в руки ноттингемского знахаря
по имени Лавендер, который под предлогом лечения ноги жестоко мучил его. Эти
невзгоды совпали по времени с уроками латыни, которой его обучал почтенный
школьный учитель мистер Роджерс.
В 1799 году его увезли в Лондон, и его ногой занялся доктор Бейли, а
образованием - учебное заведение доктора Гленни в Далвиче, где было сделано
все возможное, чтобы отучить его от того немногого, чему он выучился в
Шотландии, в результате чего Байрон начал все сначала, и дело пошло, однако
успехам мальчика во многом препятствовала мать, не отпускавшая его от себя
ни на шаг.
В 1800 году он испытал второе детское увлечение, предметом которого на
этот раз стала юная кузина мисс Паркер.
В 1801 году он поступил в Харроу {16}, будучи, как сказал доктор
Гленни, "настолько неподготовленным, насколько может быть неподготовленным
молодой человек, получивший двухлетнее начальное образование, которое
сводилось на нет любыми уловками, отвращающими ученика от наставника, школы
и серьезных занятий".
Однако в Харроу Байрон неожиданно проявил себя отличным спортсменом; он
не раскрывал учебников и набирался самых общих сведений, читая книги по
истории, философии и другим наукам, что совершенно противоречит железному
порядку и дисциплине наших учебных заведений, вводимых во имя искоренения
любви к чтению. Уважение соучеников он завоевывал себе кулаками. В этой
части мемуаров автор приводит огромное количество малозначащей и бессвязной
информации.
В 1803 году он влюбляется в свою кузину мисс Чаворт; поскольку мистер
Мур многое связывает с этой неудачной привязанностью и поскольку описание
этого эпизода весьма показательно для содержания и формы мемуаров в целом,
приводим весь отрывок, связанный с этим событием <...>
В то, что эта любовная связь повлияла на всю его дальнейшую жизнь, мы
со своей стороны решительно отказываемся верить. Вернее было бы сказать, что
его умонастроение повлияло на увлечение. Ему вообще было свойственно всегда
стремиться к недостижимому. Если бы он все-таки женился на этом своем
кумире, сделал бы по отношению к ней тот же вывод, какой делал в отношении
всех своих более удачных увлечений:
Прием из жизни взятый, не из книг!
Но многое теряет без возврата
Кто овладел им. Цели ты достиг.
Ты насладился, но чрезмерна плата.
Чайльд Гарольд, Песнь I, 35 {*} {17}
{* Пер. В. Левика.}
Всю свою жизнь он стремился к тому, чего не мог достигнуть. Он подбирал
далеко не самое лучшее из того, что оказывалось на его пути волею
обстоятельств, и довольствовался горничной, не сыскав взаимности у Елены,
которая по-прежнему оставалась желанной, ибо была недоступна. Как говорит
греческий поэт:
Свинья, имея один желудь {18}, хочет получить и другой,
А я, имея прекрасную дочь, хочу получить и другую.
В этом мироощущении нет ничего необычного, равно как и в заблуждении
человека, считающего, что одно подобное разочарование отразилось на всей его
жизни. Необычность Байрона не в этом, но в том, что он нашел человека,
который в это поверил.
Что же касается круга чтения лорда Байрона в Харроу, то мистер Мур
позволяет себе пару отступлений, посвященных классической литературе, что,
особенно если вспомнить его эпикурейство и некоторые соображения на этот
счет {Вестминстерское обозрение, Э XVI.}, наводят на мысль о лисе и
винограде.
В 1805 году лорд Байрон был переведен в Кембридж, в колледж Святой
троицы. В 1806 году, когда он гостил у матери в Саутвелле, что-то так
взбесило ее, что она воплотила свой гнев в кочергу и щипцы для угля. От этой
Юноны и ее смертоносных орудий он бежал в Лондон, после чего всю жизнь
старался держаться от нее подальше.
В 1807 году он издал небольшой том стихов {19}, предназначенных для
узкого круга друзей. Поскольку тема эта представляется мистеру Муру
необычайно интересной, к тому же совершенно безопасной, наш биограф уделяет
ей весьма значительное место. Он также подолгу распространяется о спортивных
успехах своего героя, о его неосведомленности в лошадях, любви к собакам и
огнестрельному оружию, о его вере в ясновидение, привидения и прочее; о его
боязни растолстеть, о его комплексах, вызванных хромотой, о его
разнообразном чтении, о том удовольствии, с каким он, отвлекаясь от
академической программы, читал "Сказки Матушки Гусыни" {19а}, купленные у
уличного торговца. Res memoranda novis annalibus {То, о чем следует
упомянуть в новых анналах (лат.).}.
Автором приводится также длинный список книг, которые лорд Байрон
прочел к тому времени, то есть к ноябрю 1807 года. Список этот весьма
обстоятелен, в особенности что касается книг по истории. Мистеру Муру
кажется, что мало кто из студентов так много читал, - и в этом мы не можем с
ним не согласиться, хотя и не без существенных оговорок. Ведь то, что многие
называют чтением, зачастую оборачивается лишь мимолетным пролистыванием -
именно так, по всей видимости, "читалось" большинство из приведенных здесь
книг. "Бесчисленное количество греческих и латинских поэтов". По крайней
мере, к этому заявлению нельзя не отнестись скептически. Если бы Байрон
прочел хотя бы десяток греческих поэтов, он никогда бы не допустил такой
нелепой ошибки, с какой мы сталкиваемся в "Дон Жуане":
Реки морской живые берега,
Дворцами испещренные богато...
Песнь V, 3 {*}
{* Пер. Н. Я. Дьяконовой.}
Он говорит в Примечаниях на "реки морской": "Это выражение Гомера
вызвало много критических замечаний. Оно не соответствует нашим
"атлантическим" представлениям об океане, но оно вполне применимо к
Геллеспонту и Босфору, поскольку Эгейское море все усеяно островами".
Нам неизвестно, кого имеет в виду автор, говоря, что это выражение
часто критиковалось, однако человек, который прочел "бесчисленное количество
греческих и латинских поэтов", не мог не знать, что в соответствии с
представлениями древних Земля находилась в центре Мирового океана и что моря
были лишь его излучинами. Об этом можно судить хотя бы по щиту Ахиллеса -
чтобы не вдаваться в более специальные источники. Мировой океан обтекал щит
по краям, а Земля, которую он окружал, изображалась в центре.
Ἐν δέ τῖθει ποταμογο μεγα
᾽σθένος Ωκενοἶο
Ἄντυγα πάρ πυμἄτην σακεος
πυκα ποητογο {*}
{* Там и ужасную силу представит реки Океана, Коим под верхним он
ободом щит окружил велеленный (греч.). (Пер Н. И. Гнедича).}
"Hic utique manifestum fit, - говорит Хейне {20}, -
auctorem voluisse orbem terrarum in clypeo esse adumbratum" {*}.
{* Здесь становится окончательно ясно, что автор хотел, чтобы на щите
был изображен весь мир (лат.).}
Вот уж действительно "часто критиковалось"! Если кто его и критиковал,
так не иначе как английские читатели, озадаченные переводом Попа {21} или
отрывком Мильтона о Левиафане {22}. Пусть те, кто хочет знать всю правду,
прочтут начало "Писем" Дионисия {23}.
Ex pede Herculem {По ноге узнают Геркулеса (лат.).}. Человек, который
рассуждает в таком духе, ознакомившись с бесчисленным количеством греческих
и латинских поэтов (их, к сожалению, не составляет труда пересчитать по
пальцам), очевидно, мало что вынес из этого чтения. "Польза чтения, -
говорит Хорн Тук {24}, - зависит не от умения проглотить, а от способности
переварить".
Лорд Байрон прочел достаточно, чтобы произвести общее впечатление
массой отрывочных и неточных сведений, встречающихся в его сочинениях. Это
лучший вид чтения для всех тех, кто преследует цель лишь позабавить публику,
а, насколько мы можем судить по его биографии, лорд Байрон ничем более не
руководствовался.
"Я вижу, - говорит он (октябрь 1810 года), - что анонсируется "Дева
озера" {25}. Она, разумеется, написана в свойственном ему старом стиле
баллады и конечно же хороша. Что там ни говори, а Скотт лучше их всех. Ведь
цель всякого сочинительства - забава, а в этом он определенно преуспел" (с.
241).
Точно такой же смысл, если верить капитану Медвину, вкладывает Байрон и
в следующие слова: "Главная цель - добиться эффекта, неважно каким
способом". В этом отношении принципы его чтения вполне соответствуют
принципам чтения его друга и биографа и напоминают попавшийся нам на глаза
анонс французского труда по музыке, в котором говорится: "Здесь содержится
tout ce qui est necessaire pour en parler sans l'avoir etudie" {все, что
необходимо сказать без специального изучения (фр.).}.
Жизнь его в Кембридже ничем не отличалась от жизни других молодых
людей.
"После долгих раздумий, - пишет он 5 июля 1807 года из колледжа Святой
Перевод А. Ливерганта
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
{* "Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями из его жизни" Томас
Мур; в двух томах, т. 1, Лондон, 1830 год (Меррей).}
Первый том ставит нас отчасти в невыгодное положение. Старая мудрость:
Respice finem {Помни о конце (лат.).} - как нельзя более применима к
биографии. Особое удовольствие, а также польза, извлекаемые из произведений
этого жанра, зависят от исследования характера - с этой точки зрения
последний акт жизненной драмы часто проливает свет на первый. Немного
найдется на свете таких бесхитростных людей, которые бы позволили даже самым
своим ближайшим друзьям судить, что в их характере искусственно, а что
истинно; под искусственным мы понимаем напускные, притворные свойства,
которые в соответствующей ситуации отбрасываются так же легко, как маска или
маскарадный костюм; так же легко, как во времена Французской революции
многие почтенные члены общества срывали с себя сутану, коль скоро она
переставала быть постоянным источником дохода. Крайние случаи такой
искусственности характера можно обнаружить в бесстрастности старшего Брута
{1}, в притворном безумии Эдгара {2}, в напускной глупости Леона {3}. В
меньшей степени этой притворной личиной прикрываются так или иначе все люди,
- мало кому в этом мире удавалось ни разу не видеть старого друга в новом
обличье; только время способно (ό παντέλ εαεγκοξ χρόνος {время все ставит на
свое место (греч.).}, как замечательно сказал Софокл) доказать, является ли
стремящийся к славе юный сенатор истинным патриотом или его патриотизм в
основе своей либерально-ханжеский; кем по сути своей является пылкий
республиканец: Наполеоном или Вашингтоном? Под истинным в характере мы
подразумеваем такие человеческие свойства - как нравственные, так и
умственные, - которые остаются неизменными на протяжении всех самых зрелых
человеческих лет и которые при стечении обстоятельств, пусть и самых
неблагоприятных, только еще более развиваются и крепнут. Примером этих
качеств в их худших, равно как и лучших, проявлениях может служить, с одной
стороны, любовь к развлечениям, свойственная игрокам и пьяницам, которая
ведет их к нищете и могиле, и, с другой стороны, любовь к своей отчизне и к
человечеству, которая отличает таких людей, как Вашингтон, Джефферсон,
Франклин, и их соратников по Северо-Американской революции.
Солон уговаривал Креза {4} дождаться конца жизни, прежде чем
высказываться о человеческом счастье, что столь же необходимо при вынесении
категорических суждений о характере человека. Основное достоинство этой
биографии определялось бы тем светом, какой она должна была пролить, на
характер лорда Байрона. С нашей, по крайней мере, точки зрения, книга эта
открыла немного нового в его характере, да и то немногое, что открыто,
отнюдь не рассчитано на то, чтобы воздать должное его памяти.
Лорд Байрон всегда сам был вершиной своего искусства. Кто бы ни
находился на его картинах, передний план неизменно оставался за ним. Кто-то
совсем по другому поводу сказал о Колридже: "Он сделал читателя своим
доверенным лицом". Что же касается признаний лорда Байрона, это были скорее
полупризнания, более рассчитанные на то, чтобы подогреть любопытство, нежели
удовлетворить его. Байрон никогда не скрывал своих чувств, однако он скорее
намекал, чем сообщал об обстоятельствах, их породивших; его намеки были
полны туманных самообвинений в воображаемых преступлениях, которые,
естественно, тут же становились предметом досужих сплетен ничем не
гнушающейся публики. Он и впрямь в своих сочинениях и беседах, особенно в
последние годы жизни, отдал должное мистификации; он говорил многое из того,
что приводило в совершенное замешательство добросовестных его биографов,
которые были вынуждены сообщать то, во что не верили другие, считавшие, что
раз он так не думал, значит, он не мог такое сказать, что совсем не одно и
то же. Многие из его признаний капитану Медвину {5} и мистеру Ли Ханту {6}
отдавали мистификацией. Это были признания под стать итальянской opera buffa
{комической опере (ит.).}, где ремарки in confidenza {доверительно (ит.).}
неизменно означают, что в словах действующего лица не будет ни слова правды.
Лорда Байрона с самого начала отличало неукоснительное стремление к истине,
однако падение нравов сказывается на правдивости даже самых чистосердечных
людей, а потому, учитывая всю меру превратного понимания, мы все же считаем
для себя невозможным читать мемуары Медвина и Ханта, не отдавая отчет в том,
что оба достойных джентльмена находились во власти самой беззастенчивой
мистификации. Лорд Байрон беседовал с ними в том же духе, в каком писалась
большая часть badinage {шуток (проделок) (фр.).} "Дона Жуана", как,
например, в следующем отрывке:
Я, чтоб читатель-скромник не бранил,
"Британский вестник" бабушкин купил.
Я взятку положил в письмо к издателю
И даже получил ответ:
Он мило обещал (хвала создателю!)
Статью - хвалебных отзывов букет! {7}
Издатель воспринял эти строки как серьезное обвинение и принялся самым
жалостливым образом умолять лорда Байрона отказаться от них, взывая к его
чести джентльмена и благородному происхождению. За что и был выставлен на
всеобщее осмеяние, ибо никто не воспринял этот. пассаж как обвинение, во
всяком случае серьезное.
Эту склонность лорда Байрона подметил и мистер Мур, он приводит одно
письмо мистеру Далласу:
"Лорд Байрон никогда не мог отказать себе в удовольствии блеснуть
остроумием за счет собеседника. Особенно он любил озадачивать и
мистифицировать назойливых и самодовольных советчиков. Выходки, которые он
позволял себе еще мальчишкой с ноттингемским шарлатаном Лавендером, были
лишь первыми проказами, которыми он забавлялся на протяжении всей своей
жизни, издеваясь над многочисленными мошенниками, общению с которыми был
обязан своей знаменитости и светскости" (с. 135).
Совершенно очевидно, что человек, так пишущий, будет так же и говорить,
особенно с людьми, которых он не слишком уважает. Мы не станем сейчас
вдаваться в казуистику этого вопроса, равно как и решать, при каких целях
мистификация особенно действенна: то ли чтобы измываться над заносчивым
легковерием, то ли чтобы ввести в заблуждение неуместное любопытство.
Великие люди пользовались ею, и великие люди находили ей оправдание.
Quantunque il simular sia le piu volte
Ripreso, e dia di mala mente indici,
Si trova pur' in moite cose e moite
Aver fatti evidenti benefici,
E danni, e biasmi, e morti aver gia tolte,
Che non conversiam sempre con gli amici,
In questa, assai piu oscura, che serena,
Vita mortal, tutta d'invidia plena {*}.
{* Аристо. "Неистовый Роланд", песнь IV. (Примеч. автора).
Хотя притворство и заклеймено,
Как призрак душ коварных, порицаньем.
Но все ж во многих случаях оно
Является для нас благодеяньем,
Предотвратив несчастье не одно:
Не только с дружеским благожеланьем
Встречаемся в земной юдоли мы,
И зависти исполненной, и тьмы.
(ит., Пер. А. И. Курошевой)}
Что же касается нас, то мы надеемся, что никогда не воспользуемся и уж
определенно не найдем оправдания мистификациям. Мы будем оставаться верны
мудрости древних британских бардов: "Истина против мира". Но если и есть
чей-то жизненный опыт, оправдывающий подобную практику, так это жизненный
опыт личности, существующей вне общества и являющейся предметом пересудов; в
замкнутую жизнь такой личности просачивается целый сонм маленьких Босуэллов
{9}, этих вездесущих соглядатаев, которые, располагай они хоть самыми
ничтожными сведениями, готовы при первой же возможности передать их во
власть общественному мнению, если только его наперсник имел неосторожность
обмолвиться чем-то, что способно разжечь сластолюбивый аппетит читающей
черни. В этом отношении весьма показательны наивные наблюдения мистера
Ханта, состоящие в том, что никому не приходилось видеть "настоящего"
Байрона совершенно трезвым и что вышеозначенный Байрон прилагал все усилия к
тому, чтобы не напиваться в обществе мистера Ханта. "Выдуманный Байрон"
постоянно подвергался насмешкам и пребывал в отчаянии; если верить мемуарам
мистера Ханта, то Байрон только и делал, что по сто раз на дню становился
предметом остроумнейших замечаний самого мистера Ханта, его супруги - миссис
Хант, всей оравы маленьких Хантов. Короче говоря:
Тростинкой преградите путь Отелло,
И он свернет... {10} {*}
{* Нижеследующие отрывки из мемуаров мистера Ханта лишь подтверждают
нами сказанное. (Примеч. автора).}
Мы не рецензировали мемуары мистера Ханта. "Ежеквартальное обозрение"
сполна воздало им должное, и хотя журнал умолчал о некоторых вещах, которые
мы бы упомянули, и упомянул многое из того, о чем мы бы, безусловно,
умолчали, - было бы actum agere {делать уже сделанное (лат.).} вновь
обращаться к той же теме. Нас нимало не интересуют те мотивы, которыми
руководствовалось "Ежеквартальное обозрение". Их старый политический
противник предстал в явно неблагоприятном нравственном освещении. Вздорное
самомнение, переливающееся через край тщеславие, которое, подобно сотне
фонтанов на реке Хоанго, бьет из каждой страницы; готовность презреть самыми
интимными признаниями; никчемность всех тех сведений, которыми располагает
автор; жалкие издевки напыщенного ума; причудливые и нелепые фигуры речи;
несуразные представления о морали и нравах; постоянное самовыпячивание;
явное стремление забить том бессмысленными подробностями на потребу
беспринципного книготорговца, который уснащает именем лорда Байрона
соответствующее количество страниц; неустанно расточаемые похвалы блестящему
остроумию автора и его семьи; наконец, безусловный malus animus {дурной тон
(лат.).} всего сочинения - все это являло собой столь завидный материал для
критики, что обозрение могло себе позволить на этот раз действовать по
справедливости и клеймить своего противника, не прибегая к испытанному
средству злостного искажения и обмана.
Многочисленными примерами озорства, когда автор вовсе не рассчитывает,
что его высказывания примут всерьез; того озорства, какое превращается
усилиями его литературных интерпретаторов в нечто, о чем писатель и не думал
помыслить, пестрят письма лорда Байрона, приведенные в этом томе; так он
пишет матери из Константинополя:
"X., который передаст тебе это письмо, направляется прямо в Англию, и,
поскольку он полон впечатлений, я не стану предвосхищать его; прошу тебя,
однако, не верить ни одному слову из того, что он расскажет, а довериться
мне, если у тебя есть желание узнать правду".
Всякий, кто прочтет этот том, несомненно воспримет эти строки как
шутку, однако нетрудно представить себе, что его биографы откомментировали
бы это письмо примерно так: "Он был весьма дурного мнения о правдивости
мистера Хобхауса {11} и настойчиво уговаривал меня не верить ни одному его
слову".
Не станем приводить других примеров. Том изобилует ими. Мы считаем, что
капитан Медвин и мистер Ли Хант были людьми благородными, а потому
воспринимали все всерьез. В действительности же тот и другой пользовались
его доверием не больше, чем общество в целом, вот почему их неполные и
зыбкие сведения не вызывают ничего, кроме досады.
Ничто еще не возбуждало столь сильного любопытства и не вызывало столь
горького разочарования, как биография, которую оставил по себе лорд Байрон и
которую мистер Мур предал огню. Мистер Мур называет ее "биографией, или,
верней сказать, записками, которыми по различным причинам решено было
пожертвовать" (с. 656). Записки эти, таким образом, безвозвратно исчезли, а
мистер Мур остался единственным, кто пользуется репутацией самого сведущего
человека в королевстве в отношении всего, что касается великого поэта;
репутацией человека, имеющего доступ к самым обширным материалам его
биографии, способного, как никто иной, свести эти материалы в единое целое.
К великому сожалению, однако, оказалось, что все, что стоило
рассказать, рассказывать не пристало. То, что более всего возбуждало
любопытство публики, - что же предшествовало тайне? - по-прежнему остается
тайной. Все это, как и сон Основы, и по сей день хранится в погребенных
тайниках невысказанного.
Основа: "Глаз человеческий не слыхал, ухо человеческое не видало, рука
человеческая не способна схватить, язык человеческий не способен понять, а
сердце человеческое не способно выразить, что такое был мой сон!" {12}
Друзья, я могу рассказать вам чудеса, но не спрашивайте у меня какие,
потому что если я вам расскажу, то не буду истинный афинянин. Я расскажу вам
все точь-в-точь, как случилось.
Пигва: Говори, говори, любезный Основа.
Основа: Ни слова обо мне. Все, что я скажу вам теперь, это то, что
герцог кончил обедать {13}.
К сожалению, добрая половина этого солидного тома посвящена вещам не
более важным, чем обед у герцога.
Поговорим теперь о содержании первого тома, делая лишь те замечания,
какие сами напрашиваются, и приберегая общие выводы ко времени выхода в свет
второго тома.
Том начинается со сведений о родословной лорда Байрона. "В характере
великого поэта, - пишет мистер Мур, - одной из самых главных черт была
гордость за свою родословную". Эта родословная бегло прослеживается автором
от Ральфа де Буруна, чье имя занимает особое место в "Книге судного дня"
{14} в перечне землевладельцев Ноттингемшира (с. 1), далее к сэру Джону
Байрону Малому с Большой Бородой (с. 3), который во время распада монастырей
получил из рук короля церковь и небольшой монастырь в Ньюстэде с
прилегающими землями; к сэру Джону Байрону, которому в 1643 году король Карл
I пожаловал титул "барона Байрона Рогдейского в графстве Ланкастер" и
который изображается самым преданным, стойким и бескорыстным сторонником
короля, и вплоть до деда, двоюродного деда и отца поэта; первый из них -
адмирал Байрон, чьи кораблекрушение и невзгоды привлекли к себе немалое
внимание и расположение общества; второй - лорд Байрон, который в 1765 году
предстал перед судом палаты лордов за убийство на дуэли - а точнее, в
потасовке - своего родственника и соседа, мистера Чаворта; и третий, капитан
Байрон, ничтожество и распутник, женившийся сначала на бывшей жене лорда
Кармартена, которую он предварительно увел от мужа, а впоследствии, после ее
смерти, на мисс Кэтрин Гордон, единственной дочери и наследнице Джорджа
Гордона из Гикта. Единственным ребенком от первого его брака была
достопочтенная Августа Байрон, ныне - жена полковника Ли; единственным
ребенком от второго брака был герой настоящих мемуаров, который родился в
Лондоне на Холлс-стрит 22 января 1788 года; ко времени его рождения его
мать, вышедшая замуж в 1785 году, превратилась из женщины среднего достатка
в практически неимущую, жившую всего на 150 фунтов в год, а его отец успел
промотать все свое состояние. Дама эта отнюдь не была исключением из аксиомы
деревенского судьи Сайленса: "Коротка ль, высока ль - баба дрянь всегда"
{15}; более того, она была сущей мегерой. Эта достославная парочка развелась
в 1790 году, а муж умер в 1791-м. Маленький Байрон остался с матерью,
учившей его злословить, и с няней, которая учила его повторять псалмы и
рассказывала ему легенды и сказки на сон грядущий. Еще до того, как ему
минуло восемь лет, он успел множество раз прочесть Библию, причем Ветхий
завет читал из удовольствия, а Новый - по принуждению.
Хромота - следствие несчастного случая при рождении - с ранних лет была
для него предметом боли, неудобства и унижения.
Свое образование он начал в дешевой дневной школе в Абердине, где
решительно ничем себя не проявил. В 1796 году в оздоровительных целях мать
увезла его на север Шотландии, в горы, где впервые проявилась его любовь к
горным пейзажам; в возрасте восьми лет он уже был влюблен в свою
"шотландскую Мэри"; мистер Мур пространно рассуждает на эти две темы -
горные пейзажи и ранняя любовь.
Со смертью своего двоюродного деда в 1798 году он унаследовал его титул
и поместья, и поскольку последние были заложены и перезаложены, то и первый
ложился на него тяжким бременем. Он попадает в руки ноттингемского знахаря
по имени Лавендер, который под предлогом лечения ноги жестоко мучил его. Эти
невзгоды совпали по времени с уроками латыни, которой его обучал почтенный
школьный учитель мистер Роджерс.
В 1799 году его увезли в Лондон, и его ногой занялся доктор Бейли, а
образованием - учебное заведение доктора Гленни в Далвиче, где было сделано
все возможное, чтобы отучить его от того немногого, чему он выучился в
Шотландии, в результате чего Байрон начал все сначала, и дело пошло, однако
успехам мальчика во многом препятствовала мать, не отпускавшая его от себя
ни на шаг.
В 1800 году он испытал второе детское увлечение, предметом которого на
этот раз стала юная кузина мисс Паркер.
В 1801 году он поступил в Харроу {16}, будучи, как сказал доктор
Гленни, "настолько неподготовленным, насколько может быть неподготовленным
молодой человек, получивший двухлетнее начальное образование, которое
сводилось на нет любыми уловками, отвращающими ученика от наставника, школы
и серьезных занятий".
Однако в Харроу Байрон неожиданно проявил себя отличным спортсменом; он
не раскрывал учебников и набирался самых общих сведений, читая книги по
истории, философии и другим наукам, что совершенно противоречит железному
порядку и дисциплине наших учебных заведений, вводимых во имя искоренения
любви к чтению. Уважение соучеников он завоевывал себе кулаками. В этой
части мемуаров автор приводит огромное количество малозначащей и бессвязной
информации.
В 1803 году он влюбляется в свою кузину мисс Чаворт; поскольку мистер
Мур многое связывает с этой неудачной привязанностью и поскольку описание
этого эпизода весьма показательно для содержания и формы мемуаров в целом,
приводим весь отрывок, связанный с этим событием <...>
В то, что эта любовная связь повлияла на всю его дальнейшую жизнь, мы
со своей стороны решительно отказываемся верить. Вернее было бы сказать, что
его умонастроение повлияло на увлечение. Ему вообще было свойственно всегда
стремиться к недостижимому. Если бы он все-таки женился на этом своем
кумире, сделал бы по отношению к ней тот же вывод, какой делал в отношении
всех своих более удачных увлечений:
Прием из жизни взятый, не из книг!
Но многое теряет без возврата
Кто овладел им. Цели ты достиг.
Ты насладился, но чрезмерна плата.
Чайльд Гарольд, Песнь I, 35 {*} {17}
{* Пер. В. Левика.}
Всю свою жизнь он стремился к тому, чего не мог достигнуть. Он подбирал
далеко не самое лучшее из того, что оказывалось на его пути волею
обстоятельств, и довольствовался горничной, не сыскав взаимности у Елены,
которая по-прежнему оставалась желанной, ибо была недоступна. Как говорит
греческий поэт:
Свинья, имея один желудь {18}, хочет получить и другой,
А я, имея прекрасную дочь, хочу получить и другую.
В этом мироощущении нет ничего необычного, равно как и в заблуждении
человека, считающего, что одно подобное разочарование отразилось на всей его
жизни. Необычность Байрона не в этом, но в том, что он нашел человека,
который в это поверил.
Что же касается круга чтения лорда Байрона в Харроу, то мистер Мур
позволяет себе пару отступлений, посвященных классической литературе, что,
особенно если вспомнить его эпикурейство и некоторые соображения на этот
счет {Вестминстерское обозрение, Э XVI.}, наводят на мысль о лисе и
винограде.
В 1805 году лорд Байрон был переведен в Кембридж, в колледж Святой
троицы. В 1806 году, когда он гостил у матери в Саутвелле, что-то так
взбесило ее, что она воплотила свой гнев в кочергу и щипцы для угля. От этой
Юноны и ее смертоносных орудий он бежал в Лондон, после чего всю жизнь
старался держаться от нее подальше.
В 1807 году он издал небольшой том стихов {19}, предназначенных для
узкого круга друзей. Поскольку тема эта представляется мистеру Муру
необычайно интересной, к тому же совершенно безопасной, наш биограф уделяет
ей весьма значительное место. Он также подолгу распространяется о спортивных
успехах своего героя, о его неосведомленности в лошадях, любви к собакам и
огнестрельному оружию, о его вере в ясновидение, привидения и прочее; о его
боязни растолстеть, о его комплексах, вызванных хромотой, о его
разнообразном чтении, о том удовольствии, с каким он, отвлекаясь от
академической программы, читал "Сказки Матушки Гусыни" {19а}, купленные у
уличного торговца. Res memoranda novis annalibus {То, о чем следует
упомянуть в новых анналах (лат.).}.
Автором приводится также длинный список книг, которые лорд Байрон
прочел к тому времени, то есть к ноябрю 1807 года. Список этот весьма
обстоятелен, в особенности что касается книг по истории. Мистеру Муру
кажется, что мало кто из студентов так много читал, - и в этом мы не можем с
ним не согласиться, хотя и не без существенных оговорок. Ведь то, что многие
называют чтением, зачастую оборачивается лишь мимолетным пролистыванием -
именно так, по всей видимости, "читалось" большинство из приведенных здесь
книг. "Бесчисленное количество греческих и латинских поэтов". По крайней
мере, к этому заявлению нельзя не отнестись скептически. Если бы Байрон
прочел хотя бы десяток греческих поэтов, он никогда бы не допустил такой
нелепой ошибки, с какой мы сталкиваемся в "Дон Жуане":
Реки морской живые берега,
Дворцами испещренные богато...
Песнь V, 3 {*}
{* Пер. Н. Я. Дьяконовой.}
Он говорит в Примечаниях на "реки морской": "Это выражение Гомера
вызвало много критических замечаний. Оно не соответствует нашим
"атлантическим" представлениям об океане, но оно вполне применимо к
Геллеспонту и Босфору, поскольку Эгейское море все усеяно островами".
Нам неизвестно, кого имеет в виду автор, говоря, что это выражение
часто критиковалось, однако человек, который прочел "бесчисленное количество
греческих и латинских поэтов", не мог не знать, что в соответствии с
представлениями древних Земля находилась в центре Мирового океана и что моря
были лишь его излучинами. Об этом можно судить хотя бы по щиту Ахиллеса -
чтобы не вдаваться в более специальные источники. Мировой океан обтекал щит
по краям, а Земля, которую он окружал, изображалась в центре.
Ἐν δέ τῖθει ποταμογο μεγα
᾽σθένος Ωκενοἶο
Ἄντυγα πάρ πυμἄτην σακεος
πυκα ποητογο {*}
{* Там и ужасную силу представит реки Океана, Коим под верхним он
ободом щит окружил велеленный (греч.). (Пер Н. И. Гнедича).}
"Hic utique manifestum fit, - говорит Хейне {20}, -
auctorem voluisse orbem terrarum in clypeo esse adumbratum" {*}.
{* Здесь становится окончательно ясно, что автор хотел, чтобы на щите
был изображен весь мир (лат.).}
Вот уж действительно "часто критиковалось"! Если кто его и критиковал,
так не иначе как английские читатели, озадаченные переводом Попа {21} или
отрывком Мильтона о Левиафане {22}. Пусть те, кто хочет знать всю правду,
прочтут начало "Писем" Дионисия {23}.
Ex pede Herculem {По ноге узнают Геркулеса (лат.).}. Человек, который
рассуждает в таком духе, ознакомившись с бесчисленным количеством греческих
и латинских поэтов (их, к сожалению, не составляет труда пересчитать по
пальцам), очевидно, мало что вынес из этого чтения. "Польза чтения, -
говорит Хорн Тук {24}, - зависит не от умения проглотить, а от способности
переварить".
Лорд Байрон прочел достаточно, чтобы произвести общее впечатление
массой отрывочных и неточных сведений, встречающихся в его сочинениях. Это
лучший вид чтения для всех тех, кто преследует цель лишь позабавить публику,
а, насколько мы можем судить по его биографии, лорд Байрон ничем более не
руководствовался.
"Я вижу, - говорит он (октябрь 1810 года), - что анонсируется "Дева
озера" {25}. Она, разумеется, написана в свойственном ему старом стиле
баллады и конечно же хороша. Что там ни говори, а Скотт лучше их всех. Ведь
цель всякого сочинительства - забава, а в этом он определенно преуспел" (с.
241).
Точно такой же смысл, если верить капитану Медвину, вкладывает Байрон и
в следующие слова: "Главная цель - добиться эффекта, неважно каким
способом". В этом отношении принципы его чтения вполне соответствуют
принципам чтения его друга и биографа и напоминают попавшийся нам на глаза
анонс французского труда по музыке, в котором говорится: "Здесь содержится
tout ce qui est necessaire pour en parler sans l'avoir etudie" {все, что
необходимо сказать без специального изучения (фр.).}.
Жизнь его в Кембридже ничем не отличалась от жизни других молодых
людей.
"После долгих раздумий, - пишет он 5 июля 1807 года из колледжа Святой