Страница:
- Соединяю, - ответила телефонистка на станции.
Зажмурившись от удовольствия, мичман ясно представлял себе, как сейчас в обширной квартире - одна за другой - разлетаются белые двери комнат, через анфиладу которых спешит на звонок телефона... она! Хищные черные драконы на полах желтого японского халата движутся вместе с нею, ожившие, страшные, почти безобразные, и от этого пленительного ужаса она еще слаще, еще недоступнее, еще желаннее.
- У аппарата Вия, - прозвучало в трубке телефона.
Много ли слов, но даже от них можно сойти с ума! Потрясенный, мичман молчал, и тогда Виечка пококетничала:
- Кто это... Жорж? Ах, ну перестаньте же, наконец. .Я узнала: это вы, лейтенант Пелль? Хватит меня разыгрывать. Я догадалась - мичман Игорь Житецкий... вы?
Панафидин повесил трубку на рычаг. Среди множества имен своих поклонников божественная Виечка не назвала только его имени... Ну ладно. В субботу он снова ее увидит.
Он покорит ее своим удивительным пиццикато!
* * *
Как ни странно, ссор среди офицеров, личных или политических, на кораблях почти не возникало: кают-компания с ее бытом, сложившимся на основе вековых традиций, сама по себе нивелировала расхождения и привычки людей с различными взглядами, чинами и возрастом. Офицеры с высшим положением подвергались всеобщей обструкции, если осмеливались заявлять претензии на свое превосходство перед младшими.
Здесь один старший человек - это старший офицер!
Навещая на "Рюрике" кузена Даниила Плазовского, бывая для обмена лекциями у священника "Рюрика", мичман Панафидин давно стал своим человеком в рюриковской кают-компании, которую украшала громадная клетка для птиц, собранных в одну певчую семью. Старшим офицером "Рюрика" был Николай Николаевич Хлодовский. В этом лейтенанте с пушкинскими бакенбардами многое казалось загадочным. Хлодовский не был еще здоров после дуэли из-за одной вдовы... Своему сородичу Панафидин сказал:
- Наверное, он и застрял в чине лейтенанта из-за этой дуэли. Как ты думаешь, Даня?
Плазовский покручивал в пальцах шнурок пенсне.
- Нет. Николай Николаевич... ссыльный! Не понял? Ну, есть же люди, которых ссылают на Сахалин или в морозы Якутии, а Хлодовского сослали на крейсера Владивостока.
- Господи, да за что?
- Ему бы следовало сидеть в кабинете Адмиралтейства, размышляя о судьбах флотов, а его держат на "Рюрике", чтобы не мешал завистникам думать не так, как думают они. Это прирожденный теоретик эскадренного боя, который через некоторое количество лет мог бы заменить нам Степана Осиповича Макарова... Ты присмотрись к нему - это трагическая личность!
- Неужели?
- Да, да. Именно трагическая...
Тогда на крейсерах еще не знали, что смолоду Хлодовский был замешан в революционной агитации, его юность была связана дружбою с юностью лейтенанта П. П. Шмидта. Но при этом Николай Николаевич оставался большим поклонником Екатерины II:
- Если бы мне сказали, кого я хочу воскресить Из царства мертвых, я бы поднял из гроба Екатерину Великую, при которой русский флот являлся важнейшим инструментом международной политики. Эта дама, да простим ей женские грехи, понимала значение кораблей, как хирург понимает значение скальпеля. К сожалению, сейчас наш флот выродился в погоне за чистотой и казарменной дисциплиной...
Хлодовский доказывал в верхах несовершенство тактики эскадренного боя, сам был автором новой тактики, читал в Петербурге публичные лекции, писал брошюры, нервничал от непонимания, но все... как горохом об стенку! Хлодовского затирали. Кафедра военно-морских наук в академии отвергала его прогнозы. Из теоретика войны на море его умышленно превратили в практика корабельной службы. Панафидину не забылось, как однажды мичман Щепотьев высказался перед собранием офицеров, что "техника ни при чем, а войну выигрывают люди!".
- Простите, - ответил ему Хлодовский, - если у японцев машины крейсеров лучше наших, то мои кочегары, будь они хоть золотыми, все равно не выжмут тех узлов, какие нужны для победы. В современной войне на море многое зависит именно от брони и калибра, даже от качества топлива...
Конечно, Николай Николаевич давно заметил "богатырского" мичмана, частенько сидевшего за его столом. Однажды он сам остановил Панафидина на палубе "Рюрика", которая всегда поражала своей пустынностью - хоть в футбол тут играй:
- Видите? Вся артиллерия упрятана в бортовых казематах, как во времена Нельсона и Ушакова... Броня слабенькая. Руки в железных перчатках, а тело осталось голое. Вы, - неожиданно спросил Хлодовский, - хотите, я слышал, променять новейший "Богатырь" на наш маститый "Рюрик".
Панафидин разъяснил отношения со Стемманом.
- Напрасно! - отвечал Хлодовский. - Александр Федорович хороший и знающий офицер. Жаль, что вы с ним не ладите.
Опечаленный, мичман возвращался на свой "Богатырь", но хотел бы остаться на "Рюрике"... Ему взгрустнулось:
- Ах, крейсера, крейсера! И кто вас выдумал?
* * *
Посмотришь на них снаружи - все строгое, неприступное, холодное, что-то даже зловещее. И кажется, что люди там всегда в синяках от постоянных ударов локтями и коленками о железные углы и выступы брони острые, как лезвия топоров. Но спустись вниз, и тебя ласково охватит уютное тепло человеческого жилья, удивит обилие света, убаюкает почти музыкальное пение моторов и элеваторов, ты научишься засыпать под бойкую стукотню люков и трапов, и в тревоге проснешься от внезапной тишины, ибо тишина кораблям несвойственна...
Крейсера переняли свое название от немецкого слова "крейц" (крест); их задача - перекрещивать курсами обширные водные пространства, выслеживая добычу. По сути дела, это - лихие партизаны морской войны, созданные для того, чтобы вносить панику и смятение в глубоких тылах противника. За счет ослабления бортовой брони крейсера России обладали неповторимой для других флотов мира способностью надолго отрываться от своих берегов, не зная усталости, не ведая трагического истощения бункеров, погребов и провизионок...
На рождение "Рюрика" королевская Англия нервно реагировала спешною закладкой своих крейсеров типа "Поверфул", резко усилив их скорость, броневой пояс и артиллерию. Это был своего рода политический демарш Уайтхолла, вызванный усилением России на океанских коммуникациях. Впрочем, английские эксперты вскоре успокоились сами, а заодно они успокоили и своих союзников - японских адмиралов:
- Мы напрасно пороли горячку с закладкою "Поверфула". Достаточно нескольких попаданий в батарейную палубу "Рюрика", и смерч разящих осколков выкосит половину орудийной прислуги. Ненадежность искусственной тяги в котлах заставила русских ставить на своих крейсерах по три и даже по четыре дымовые трубы. При хороших попаданиях трубы полетят к чертям, скорость крейсеров резко снизится, они станут беззащитными мишенями...
"Рюрик" родился в 1892 году, и в молодости он считался лучшим крейсером мира. Но годы и бешеная гонка вооружений капиталистических государств взяли свое, в борьбу с новейшими крейсерами новой эпохи он вступал уже ослабленным, устаревшим. Но именно он, когда-то гордый красавец, сохранился для нас, увековеченный даже на страницах новейших энциклопедий. А такая честь оказана не всем кораблям.
Биография "Рюрика" еще не была написана...
Солнечный свет ярко дробился в его иллюминаторах, и, радуясь теплу и свету, птицы оглашали крейсер своим пением.
* * *
"Богатырь" обзавелся иной живностью. От немцев в Штеттине ему достались клопы, а в Сингапуре при погрузке австралийских углей крейсер приобрел клубки ядовитых змей, которых кочегары убивали потом в бункерах горячим паром высокого давления.
Среди четырех крейсеров Владивостока "Богатырь" был самым молодым, его борта были обшиты никелевой сталью. 24 орудия и 6 минных аппаратов делали из него могучий кулак, способный разрушить любое сопротивление противника. Каперанг Стемман мог гордиться, что ему доверена такая грозная боевая машина...
- Катер у трапа! - доложили ему.
Описав дугу по вечернему рейду, катер доставил Александра Федоровича под трап левого борта "Рюрика"; при его появлении горнисты, вскинув трубы к темнеющим небесам, исполнили сигнал "захождения", а барабанщики отбили нервную "дробь".
Стеммана приветствовал вахтенный начальник:
- Честь имею, мичман Плазовский! Евгений Александрович у себя в салоне, и он изволит ожидать вас...
Капитан 1-го ранга Трусов, командир "Рюрика", принял командира "Богатыря" по-приятельски; будучи при мундире, он позволил своим ногам отдыхать в домашних шлепанцах.
- Здравствуй, Саня, садись. Может, выпьем?
- Не откажусь... Слушай, Женя, что это за странный у тебя мичман, принявший меня у трапа? На груди у него сиамский орден "Белого Слона" и какой-то академический значок.
- Это значок Училища правоведения. Плазовскому прочили блистательную карьеру по министерству юстиции, но он экстерном сдал экзамены в Морском корпусе, и вот... Как видишь, даже на сиамского короля он произвел впечатление своим интеллектом и пенсне со шнурком, как у чеховского героя.
На столе появилось виски с японской этикеткой.
- Кстати, Даниил Антонович Плазовский - кузен твоего мичмана Панафидина, который уже был у Рейценштейна с рапортом о списании его с "Богатыря"... ко мне, на "Рюрик"!
Стемману было неприятно это известие:
- Мне он надоел со своей музыкой. Думаю, одного рояля в кают-компании вполне достаточно для исполнения гимна. Наконец, для команды я купил граммофон, не пожалев своих денег. Одна пластинка из американского каучука - полтора рублика...
Трусов всадил штопор в пробку японской бутыли.
- Прости, Саня, - сказал он Стемману. - Но мне кажется, что в основе вашего конфликта заложена сословная рознь. Панафидин из старой дворянской семьи, а ты... кто ты? Сын ветеринара из Кронштадта, который всю жизнь ставил клизмы стареющим болонкам адмиральских вдов. Эти-то вдовы и составили тебе могучую протекцию для поступления в Морской корпус его величества.
Трусов не хотел этого, но невольно задел больную струну в душе Стеммана, который с большим трудом все же проник в элиту флотского общества и теперь ожидал эполеты адмирала.
- Ах, Женя! - поморщился он. - Ну при чем здесь дворяне, при чем тут разночинцы? Мы живем в такое время, когда все сословия империи уравниваются их служебным положением...
Трусов, человек деликатный, не стал хвастать, что его пращур, некий Матвей Трус, занесен в "Бархатную Книгу", и глупо было бы требовать от Стеммана справки из "Готтского Альманаха". Он с улыбкою наклонил бутылку над бокалами:
- Я все-таки позову своего старшего. Николай Николаевич умнее нас с тобою и следит за политикой, аки бабка за капризным дитятей. Пусть он просветит нас, грешных...
Хлодовский явился в салоне. Мимо крейсера проходил номерной миноносец и, разведя крутую волну, сильно раскачал все 12000 тонн броненосного крейсера "Рюрик".
- Как ваше здоровье? - спросил Стемман. - Как дела?
Хлодовский цепко ставил ноги по шаткой палубе.
- Ничего. Спасибо. Паршиво. Пулю из меня вынули.
- Как же вы, Николай Николаич, человек передовых взглядов, и вдруг решились драться на дуэли из-за женщины?
- Видите ли, российское законодательство, столь могучее при охране имущества, оказывается бессильно, когда задета честь человека. В таком случае один выход - стать к барьеру... Я согласен, - продолжал Хлодовский, - что указ императора, вменяющий дуэли в обязанности офицерской службы, напоминает фальшивую монету, изготовленную в преступном мире. Но согласитесь, что иногда даже честные люди бывают вынуждены пользоваться фальшивой монетой, коли она попала им в руки.
Затем лейтенант поведал, что журнал "Морской сборник" недавно опубликовал его последнюю работу:
- ...Но конец ее безжалостно ампутировали. А в конце-то я сказал основное: нельзя держать главные силы Тихого океана в мышеловке Порт-Артура, где адмирал Того может запечатать эскадру Старка... Вот! - И Хлодовский постучал пальцами по японской этикетке. - Новая марка виски называется "банзай". Не странно ли, что самураи, всегда очень осторожные, назвали свой алкоголь воплем своего грядущего торжества?
Мимо промчался куда-то еще один миноносец, и Трусов - при качке успел перехватить падающую бутыль:
- Носятся как угорелые, только уголь пережигают...
Стемман закусил виски арахисовым орешком:
- Ну а Китай? Чего нам ждать от Пекина?
- Ничего не ждать, - отвечал Хлодовский. - Старая карга, императрица Цыси, помалкивает выжидая. Но в будущем, я уверен, Япония повесится на кишках Китая.
- А что в Сеуле? - любопытствовал Трусов.
- Американцы изо всех сил стараются выжить из Кореи японцев. Теперь они взялись наладить в Сеуле трамвайное движение. Корейца на трамвай и редискою не заманишь, так эти янки в конце трамвайного маршрута дают пассажирам бесплатные аттракционы с канатными плясунами. А кто проехал маршрут дважды, тому в конце пути показывают фильму из жизни техасских ковбоев...
- Ну и чем вся эта возня кончится?
- Три трамвая корейцы уже сожгли. Не без помощи самураев, которым невыгодно влияние Америки в делах Востока...
Александр Федорович Стемман глянул на часы:
- Ну ладно. Жена-то, наверное, заждалась...
Катер доставил его на городскую пристань, дома его встретила супруга с билетами в театр. Переодеваясь, Стемман украсил себя орденами: румынским Железного Креста, прусским - Красного Орла, французским - Почетного легиона, японским - Священного Сокровища. Из русских орденов он имел только Станислава и Владимира с мечами. Жена помогла ему вдеть хрустальные запонки в гремящие от крахмала манжеты.
- Знаешь, Любочка, - сказал он ей между прочим, - этот негодяй Панафидин все-таки был у Рейценштейна... наверное, плакался! Случись война, я выкину его виолончель за борт сразу же и буду прав. По уставу все деревянные вещи на кораблях во время боевых действий должны быть уничтожены...
Стемман ожидал войны с Японией, он даже хотел ее, чтобы оснастить свои плечи эполетами контр-адмирала.
* * *
Из своей каюты Панафидин выглянул в коридор.
- А что, братцы, нет командира? - спросил вестовых.
- Никак нет, ваше благородие. На берегу ночуют.
- Слава богу! Хоть сыграть можно...
Сергей Николаевич вышел из мелкопоместных дворян, могилы которых затерялись на кладбищах Кронштадта, на бедных погостах тверских деревушек. Со времен Петра I служба на флоте стала для Панафидиных наследственной, редко кто изменял кораблям. В паузах между плаваниями женились, производили потомков, которых и покидали еще в колыбелях - ради новых путешествий. В роду Панафидиных давно выявилась склонность к литературе (но, кажется, никто из них не грешил музыкой). Виолончель работы Джузеппе Гварнери, эта случайная находка в кладовке, поставила мальчика на развилке двух дорог, между двумя бурными стихиями...
Вестовой Гаврюшка постучал в двери каюты:
- Извиняйте. Я вам чайку принес.
- Спасибо, братец. Поставь.
- А можно послушать, как вы играете?
- Конечно. Буду рад. Слушайте...
Сомнения подростка разрешила бабушка, сложившая за божницу две записочки. На одной было начертано "консерватория", на другой - "морской корпус". Отмолившись святым угодникам, бабушка вытащила наугад ту из них, которая и привела ее внука в каюту крейсера "Богатырь". В дверях каюты, нарочно приоткрытых вестовым, стояли безмолвные матросы.
- Нравится? - спросил их Панафидин.
- Очень. А мы вам не мешаем?
- Да нет. Сен-Сане... как не нравиться?
Будучи гардемарином, Панафидин посещал классы при столичной консерватории и на всю жизнь сохранил похвалу профессора Вержбиловича: "Вы сильны в смычке, у вас хорошая фразировка. Нет, конечно, еще виртуозности, но в пассажах вы... ничего, ничего!" Инструмент и правда был по-старинному благороден. Волнистые "эфы" (прорези FF в теле виолончели) хорошо резонировали звучание. И было даже стыдно держать инструмент в платяном шкафу, будто украл его, а теперь надо прятать... Под музыку вспоминалась дедовская усадьба, старые портреты на стенах, родня и соседи, средь которых еще не угасла память о Пушкине. Иногда мичману было даже неловко: пушкинисты писали о Вульфах, Кернах, Пещуровых, Жандрах и Вельяшевых, а для мичмана это была просто родня, просто соседи, жившие на древней тверской земле...
Матросы дослушали его игру до конца.
- Премного благодарны, - сказал один из них. - Сами знаете, от такой жисти, как наша, иногда и опупнуть можно. А вот как послушаешь музыку, так оно и легше... Спасибо!
Они тихо прикрыли двери, а мичман уложил виолончель в удобное ложе из голубого бархата. Перед сном лениво просмотрел газеты. Будет война или нет? Наверное, все-таки не будет, потому что граф Кейзерлинг, хозяин китобойной флотилии, перенес свою контору из Владивостока в Нагасаки.
- Спать, - сказал себе мичман. - Лучше спать...
Уснул в надеждах, что до субботы ожидать недолго.
(Знаменитый виолончелист Пабло Казальс гастролировал тогда в России; он писал, что молодые русские люди "жаждали трудиться для своего народа, открыть ему новые горизонты, и в то же время терзались от сознания собственного бессилия. Многие из них увлекались музыкой, искали в ней какой-то компенсации, какого-то утешения. Когда грянула революция 1917 года, я этому нисколько не удивился...".)
* * *
Выпускников курса гардемаринов, в котором числился и Панафидин, император Николай II проводил унылым напутствием: "Многие из вас уходят с кораблями на Дальний Восток, и один бог знает, что вас ждет там..." Между тем уже в Штеттине поговаривали на верфях, что адмирал Того выбрал для своего флота из английских проектов самые лучшие варианты крейсеров цельная броня, повышенная скорость, орудийные "спарки" в броневых башнях! Юному мичману тогда еще не хотелось верить, что гордые белые лебеди, плывущие на защиту дальневосточных рубежей отчизны, уступят врагу хоть в самой малости... не верил!
А положение в мире делалось все напряженнее.
Престарелая королева Виктория уже отошла в небытие, но колониальные заветы викторианства оставались нерушимы для ее наследников. На все упреки в ограблении мира у Лондона был готов стереотипный ответ: "Наше присутствие здесь (или там) необходимо, ибо любое постороннее вмешательство затронуло бы сферу интересов великобританской короны..." Заняв Лхасу, они кричали, что спасли Индию от нашествия русских конкистадоров; их канонерки на Янцзы, оказывается, спасали Китай от броненосцев Германии; присутствие в Сиаме англичане оправдывали тем, что бедных сиамцев надо спасать от французских колонизаторов; эскадры Англии привычно утюжили воды Персидского залива, а Уайтхолл изошелся воплями на тему о том, что они ограждают несчастных персов от русской алчности...
Россия еще не знала этих кровоточащих строчек:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки?
Кто своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?..
Но историк Ключевский уже предупреждал студентов:
- Пролог двадцатого века - это пороховой арсенал...
Сама Англия воевать с Россией остерегалась. Но, постоянно натравливая Японию на Россию, викторианцы желали укрепить свои позиции в Азии, чтобы легче было им эксплуатировать богатства Китая. При этом кайзеровская Германия исподтишка подталкивала царя-батюшку в Корею и Маньчжурию, ибо в Берлине понимали: ослабив Россию на Востоке, Германия усилит свои позиции в Европе - против Франции и той же Англии...
Примерно такова подоплека войны, которая готовилась.
Наивные русские обыватели еще удивлялись:
- Чего там милые япоши волнуются? Мы, русские, никогда не лезли к ним с пушками, как это делали англичане и американцы. Между нами никогда не было, да и быть не могло, пограничных недоразумений... О чем там думает маркиз Ито?
Люди более осведомленные поговаривали:
- Гаагская мирная конференция, созванная по инициативе Петербурга, призвала все государства ко всеобщему разоружению. Мы в этом случае оказались в одиночестве. Ведь скажи дикарю, чтобы оставил свою дубину, он тут же, назло тебе, изготовит таких дубин еще три штуки...
Редьярд Киплинг в свое время писал о японцах: "Очень жаль, что такие маленькие люди обладают не в меру громадной амбицией". Токио возвещало миру, что пребывание русской эскадры в Порт-Артуре угрожает народам всей Азии. При этом самураи деликатно помалкивали, что в том же регионе Германия владела фортами Кью-Чао (Циндао), английский флот громыхал броней крейсеров в Вэйхайвэе, а французы торопливо осваивали Куан-Чжоу. Все равно: виноваты останутся одни русские! Японские амбиции непомерно возросли, когда Англия заключила с Токио договор, направленный против России...
- Россия оказалась в пиковом положении, - рассуждали офицеры на эскадре Старка. - Она и хотела бы выбраться из Маньчжурии, но уже не может, ибо, уйди мы отсюда, завтра же сюда хлынут японские дивизии. Петербург, как проклятый, все время шлет в Токио проекты новых и новых уступок. Но японцы на все предложения к миру стараются не отвечать...
Именно теперь японские газеты (а их было в Японии несметное количество) открыто призывали к войне, именуя русских "давними и злостными врагами народа Ямато". Вот что писалось в них: "Напрасно думать, будто война с Россией будет продолжаться 3-5 лет. Русская армия сама уйдет из Маньчжурии, как только будет разгромлен русский флот".
В эти дни князь Эспер Ухтомский, знаток стран Дальнего Востока, выступал в Петербурге с публичными лекциями:
- Если бы Россия лучше изучила Японию, а Япония лучше знала Россию, если бы русские и японцы встречались не только на базарах Владивостока, а жили бы едиными соседскими интересами, о войне между нашими странами не могло быть и речи. Эта война, если она возникнет, может быть выгодна только миллионерам Англии, Германии и Америки, но она окажется бедственна для наших народов...
Свое выступление князь Ухтомский закончил словами: "Между русскими и японцами возможна самая тесная дружба, доказательством которой - любовь к России простых японцев, которым довелось жить и работать в России!"
* * *
Алеутская после Светланской - лучшая улица Владивостока; здесь магазины подержанных вещей, конторы нотариусов и адвокатов, торговля дамскими туалетами и ароматной парфюмерией Востока; здесь снимают квартиры иностранные консулы, падкие до сплетен, и заезжие этуали в гигантских шляпах, весьма падкие до чужих денег. А чуть профланируй подалее, и увидишь в витрине прекрасный гроб, весь в лакомых завитушках, словно праздничный торт с цукатами; при виде этого совершенства прохожий невольно загрустит о блаженстве смертных и скудости живущих. Гроб расположен под вывеской "Одесская контора похоронных процессий". Каким фертом одесситы умудрились монополизировать отправку на тот свет владивостокских покойников - об этом надо спрашивать не здесь, а у пижонов на Дерибасовской...
В богатом доме на Алеутской господа Парчевские снимали второй этаж; при входе висела доска с крупной надписью: "Д-ръ Ф. О. ПАРЧЕВСКИЙ", ниже мелкими буквами: "Женские болезни, тайна визита сохраняется", а внизу доски совсем мизерно: "Плата по соглашению". Наивный мичман Панафидин не сразу сообразил, что Парчевские разбогатели от тех несчастий, что иногда случаются с женщинами...
Ладно! Он был поглощен предстоящим концертом.
По субботам в городе трудно перехватить свободного извозчика, и потому от самой пристани тащил виолончель на себе. На повороте какой-то юркий старик спросил его:
- Случайно, не продаете? Могу и купить.
- Нет, не продаю. Сам играю...
Его утешала лучезарная мысль, что в квартете Боккерини есть одно место, где виолончели отведена заглавная партия, и он надеялся выстрадать на струнах такое пылкое пиццикато, которое не может не оценить прекрасная дочь гинеколога. Может, именно сегодня она ему наконец-то скажет: "Я так благодарна вам. Почему вы приходите только по субботам?.."
Двери мичману открыла сама она, и по торопливости, с какой ее шаги отозвались на его звонок, любой опытный мужчина сразу бы догадался, что Вия кого-то ожидала.
- Ах, это вы... - протянула она разочарованно и тут же, обратясь в глубину квартиры, крикнула: - Папа, это опять к тебе! Тут еще один игрец пришел...
Слово "игрец" повергло мичмана в бездну отчаяния, но он еще не терял надежды на свое пиццикато. А пройти в "абажурную", где собирались любители музыки, предстояло через обширную залу, занимаемую посторонними. Кажется, их влекла сюда не музыка, а лишь насущный вопрос о приданом за Виечкой Парчевской.
Появление мичмана с громадным футляром "гварнери" вызвало среди женихов всеобщее оживление.
- Нет уж, - заговорили они, - если бог накажет талантом к музыке, так лучше играть на флейте... она легче!
Страдая от унижения, Сережа протиснулся в "абажурную":
- Добрый вечер, дамы и господа. Я не опоздал?
Домашне-семейное музицирование было тогда чрезвычайно модным, но сам господин Парчевский, очевидно, выжидал от музыки Вивальди и Боккерини каких-то иных результатов. Панафидин явился в ту минуту, когда почтовый чиновник Гусев, старожил Владивостока, рассказывал каперангу Трусову:
- Здесь, наверное, и помру. Я ведь покинул Петербург так давно, когда водопровод столицы еще не имел фильтров и по трубам весною перекачивали прямо на кухню свежую невскую корюшку. Они в раковину - прыг-прыг, хватай и на сковородку! А здесь во Владивостоке, - говорил Гусев, - я вот этими руками пять колодцев откопал. Пять колодцев и две могилы - для своих жен. Вот мое последнее утешение в жизни! - И старик ласково гладил обтерханные бока плохонькой скрипочки, купленной по дешевке на базаре...
Зажмурившись от удовольствия, мичман ясно представлял себе, как сейчас в обширной квартире - одна за другой - разлетаются белые двери комнат, через анфиладу которых спешит на звонок телефона... она! Хищные черные драконы на полах желтого японского халата движутся вместе с нею, ожившие, страшные, почти безобразные, и от этого пленительного ужаса она еще слаще, еще недоступнее, еще желаннее.
- У аппарата Вия, - прозвучало в трубке телефона.
Много ли слов, но даже от них можно сойти с ума! Потрясенный, мичман молчал, и тогда Виечка пококетничала:
- Кто это... Жорж? Ах, ну перестаньте же, наконец. .Я узнала: это вы, лейтенант Пелль? Хватит меня разыгрывать. Я догадалась - мичман Игорь Житецкий... вы?
Панафидин повесил трубку на рычаг. Среди множества имен своих поклонников божественная Виечка не назвала только его имени... Ну ладно. В субботу он снова ее увидит.
Он покорит ее своим удивительным пиццикато!
* * *
Как ни странно, ссор среди офицеров, личных или политических, на кораблях почти не возникало: кают-компания с ее бытом, сложившимся на основе вековых традиций, сама по себе нивелировала расхождения и привычки людей с различными взглядами, чинами и возрастом. Офицеры с высшим положением подвергались всеобщей обструкции, если осмеливались заявлять претензии на свое превосходство перед младшими.
Здесь один старший человек - это старший офицер!
Навещая на "Рюрике" кузена Даниила Плазовского, бывая для обмена лекциями у священника "Рюрика", мичман Панафидин давно стал своим человеком в рюриковской кают-компании, которую украшала громадная клетка для птиц, собранных в одну певчую семью. Старшим офицером "Рюрика" был Николай Николаевич Хлодовский. В этом лейтенанте с пушкинскими бакенбардами многое казалось загадочным. Хлодовский не был еще здоров после дуэли из-за одной вдовы... Своему сородичу Панафидин сказал:
- Наверное, он и застрял в чине лейтенанта из-за этой дуэли. Как ты думаешь, Даня?
Плазовский покручивал в пальцах шнурок пенсне.
- Нет. Николай Николаевич... ссыльный! Не понял? Ну, есть же люди, которых ссылают на Сахалин или в морозы Якутии, а Хлодовского сослали на крейсера Владивостока.
- Господи, да за что?
- Ему бы следовало сидеть в кабинете Адмиралтейства, размышляя о судьбах флотов, а его держат на "Рюрике", чтобы не мешал завистникам думать не так, как думают они. Это прирожденный теоретик эскадренного боя, который через некоторое количество лет мог бы заменить нам Степана Осиповича Макарова... Ты присмотрись к нему - это трагическая личность!
- Неужели?
- Да, да. Именно трагическая...
Тогда на крейсерах еще не знали, что смолоду Хлодовский был замешан в революционной агитации, его юность была связана дружбою с юностью лейтенанта П. П. Шмидта. Но при этом Николай Николаевич оставался большим поклонником Екатерины II:
- Если бы мне сказали, кого я хочу воскресить Из царства мертвых, я бы поднял из гроба Екатерину Великую, при которой русский флот являлся важнейшим инструментом международной политики. Эта дама, да простим ей женские грехи, понимала значение кораблей, как хирург понимает значение скальпеля. К сожалению, сейчас наш флот выродился в погоне за чистотой и казарменной дисциплиной...
Хлодовский доказывал в верхах несовершенство тактики эскадренного боя, сам был автором новой тактики, читал в Петербурге публичные лекции, писал брошюры, нервничал от непонимания, но все... как горохом об стенку! Хлодовского затирали. Кафедра военно-морских наук в академии отвергала его прогнозы. Из теоретика войны на море его умышленно превратили в практика корабельной службы. Панафидину не забылось, как однажды мичман Щепотьев высказался перед собранием офицеров, что "техника ни при чем, а войну выигрывают люди!".
- Простите, - ответил ему Хлодовский, - если у японцев машины крейсеров лучше наших, то мои кочегары, будь они хоть золотыми, все равно не выжмут тех узлов, какие нужны для победы. В современной войне на море многое зависит именно от брони и калибра, даже от качества топлива...
Конечно, Николай Николаевич давно заметил "богатырского" мичмана, частенько сидевшего за его столом. Однажды он сам остановил Панафидина на палубе "Рюрика", которая всегда поражала своей пустынностью - хоть в футбол тут играй:
- Видите? Вся артиллерия упрятана в бортовых казематах, как во времена Нельсона и Ушакова... Броня слабенькая. Руки в железных перчатках, а тело осталось голое. Вы, - неожиданно спросил Хлодовский, - хотите, я слышал, променять новейший "Богатырь" на наш маститый "Рюрик".
Панафидин разъяснил отношения со Стемманом.
- Напрасно! - отвечал Хлодовский. - Александр Федорович хороший и знающий офицер. Жаль, что вы с ним не ладите.
Опечаленный, мичман возвращался на свой "Богатырь", но хотел бы остаться на "Рюрике"... Ему взгрустнулось:
- Ах, крейсера, крейсера! И кто вас выдумал?
* * *
Посмотришь на них снаружи - все строгое, неприступное, холодное, что-то даже зловещее. И кажется, что люди там всегда в синяках от постоянных ударов локтями и коленками о железные углы и выступы брони острые, как лезвия топоров. Но спустись вниз, и тебя ласково охватит уютное тепло человеческого жилья, удивит обилие света, убаюкает почти музыкальное пение моторов и элеваторов, ты научишься засыпать под бойкую стукотню люков и трапов, и в тревоге проснешься от внезапной тишины, ибо тишина кораблям несвойственна...
Крейсера переняли свое название от немецкого слова "крейц" (крест); их задача - перекрещивать курсами обширные водные пространства, выслеживая добычу. По сути дела, это - лихие партизаны морской войны, созданные для того, чтобы вносить панику и смятение в глубоких тылах противника. За счет ослабления бортовой брони крейсера России обладали неповторимой для других флотов мира способностью надолго отрываться от своих берегов, не зная усталости, не ведая трагического истощения бункеров, погребов и провизионок...
На рождение "Рюрика" королевская Англия нервно реагировала спешною закладкой своих крейсеров типа "Поверфул", резко усилив их скорость, броневой пояс и артиллерию. Это был своего рода политический демарш Уайтхолла, вызванный усилением России на океанских коммуникациях. Впрочем, английские эксперты вскоре успокоились сами, а заодно они успокоили и своих союзников - японских адмиралов:
- Мы напрасно пороли горячку с закладкою "Поверфула". Достаточно нескольких попаданий в батарейную палубу "Рюрика", и смерч разящих осколков выкосит половину орудийной прислуги. Ненадежность искусственной тяги в котлах заставила русских ставить на своих крейсерах по три и даже по четыре дымовые трубы. При хороших попаданиях трубы полетят к чертям, скорость крейсеров резко снизится, они станут беззащитными мишенями...
"Рюрик" родился в 1892 году, и в молодости он считался лучшим крейсером мира. Но годы и бешеная гонка вооружений капиталистических государств взяли свое, в борьбу с новейшими крейсерами новой эпохи он вступал уже ослабленным, устаревшим. Но именно он, когда-то гордый красавец, сохранился для нас, увековеченный даже на страницах новейших энциклопедий. А такая честь оказана не всем кораблям.
Биография "Рюрика" еще не была написана...
Солнечный свет ярко дробился в его иллюминаторах, и, радуясь теплу и свету, птицы оглашали крейсер своим пением.
* * *
"Богатырь" обзавелся иной живностью. От немцев в Штеттине ему достались клопы, а в Сингапуре при погрузке австралийских углей крейсер приобрел клубки ядовитых змей, которых кочегары убивали потом в бункерах горячим паром высокого давления.
Среди четырех крейсеров Владивостока "Богатырь" был самым молодым, его борта были обшиты никелевой сталью. 24 орудия и 6 минных аппаратов делали из него могучий кулак, способный разрушить любое сопротивление противника. Каперанг Стемман мог гордиться, что ему доверена такая грозная боевая машина...
- Катер у трапа! - доложили ему.
Описав дугу по вечернему рейду, катер доставил Александра Федоровича под трап левого борта "Рюрика"; при его появлении горнисты, вскинув трубы к темнеющим небесам, исполнили сигнал "захождения", а барабанщики отбили нервную "дробь".
Стеммана приветствовал вахтенный начальник:
- Честь имею, мичман Плазовский! Евгений Александрович у себя в салоне, и он изволит ожидать вас...
Капитан 1-го ранга Трусов, командир "Рюрика", принял командира "Богатыря" по-приятельски; будучи при мундире, он позволил своим ногам отдыхать в домашних шлепанцах.
- Здравствуй, Саня, садись. Может, выпьем?
- Не откажусь... Слушай, Женя, что это за странный у тебя мичман, принявший меня у трапа? На груди у него сиамский орден "Белого Слона" и какой-то академический значок.
- Это значок Училища правоведения. Плазовскому прочили блистательную карьеру по министерству юстиции, но он экстерном сдал экзамены в Морском корпусе, и вот... Как видишь, даже на сиамского короля он произвел впечатление своим интеллектом и пенсне со шнурком, как у чеховского героя.
На столе появилось виски с японской этикеткой.
- Кстати, Даниил Антонович Плазовский - кузен твоего мичмана Панафидина, который уже был у Рейценштейна с рапортом о списании его с "Богатыря"... ко мне, на "Рюрик"!
Стемману было неприятно это известие:
- Мне он надоел со своей музыкой. Думаю, одного рояля в кают-компании вполне достаточно для исполнения гимна. Наконец, для команды я купил граммофон, не пожалев своих денег. Одна пластинка из американского каучука - полтора рублика...
Трусов всадил штопор в пробку японской бутыли.
- Прости, Саня, - сказал он Стемману. - Но мне кажется, что в основе вашего конфликта заложена сословная рознь. Панафидин из старой дворянской семьи, а ты... кто ты? Сын ветеринара из Кронштадта, который всю жизнь ставил клизмы стареющим болонкам адмиральских вдов. Эти-то вдовы и составили тебе могучую протекцию для поступления в Морской корпус его величества.
Трусов не хотел этого, но невольно задел больную струну в душе Стеммана, который с большим трудом все же проник в элиту флотского общества и теперь ожидал эполеты адмирала.
- Ах, Женя! - поморщился он. - Ну при чем здесь дворяне, при чем тут разночинцы? Мы живем в такое время, когда все сословия империи уравниваются их служебным положением...
Трусов, человек деликатный, не стал хвастать, что его пращур, некий Матвей Трус, занесен в "Бархатную Книгу", и глупо было бы требовать от Стеммана справки из "Готтского Альманаха". Он с улыбкою наклонил бутылку над бокалами:
- Я все-таки позову своего старшего. Николай Николаевич умнее нас с тобою и следит за политикой, аки бабка за капризным дитятей. Пусть он просветит нас, грешных...
Хлодовский явился в салоне. Мимо крейсера проходил номерной миноносец и, разведя крутую волну, сильно раскачал все 12000 тонн броненосного крейсера "Рюрик".
- Как ваше здоровье? - спросил Стемман. - Как дела?
Хлодовский цепко ставил ноги по шаткой палубе.
- Ничего. Спасибо. Паршиво. Пулю из меня вынули.
- Как же вы, Николай Николаич, человек передовых взглядов, и вдруг решились драться на дуэли из-за женщины?
- Видите ли, российское законодательство, столь могучее при охране имущества, оказывается бессильно, когда задета честь человека. В таком случае один выход - стать к барьеру... Я согласен, - продолжал Хлодовский, - что указ императора, вменяющий дуэли в обязанности офицерской службы, напоминает фальшивую монету, изготовленную в преступном мире. Но согласитесь, что иногда даже честные люди бывают вынуждены пользоваться фальшивой монетой, коли она попала им в руки.
Затем лейтенант поведал, что журнал "Морской сборник" недавно опубликовал его последнюю работу:
- ...Но конец ее безжалостно ампутировали. А в конце-то я сказал основное: нельзя держать главные силы Тихого океана в мышеловке Порт-Артура, где адмирал Того может запечатать эскадру Старка... Вот! - И Хлодовский постучал пальцами по японской этикетке. - Новая марка виски называется "банзай". Не странно ли, что самураи, всегда очень осторожные, назвали свой алкоголь воплем своего грядущего торжества?
Мимо промчался куда-то еще один миноносец, и Трусов - при качке успел перехватить падающую бутыль:
- Носятся как угорелые, только уголь пережигают...
Стемман закусил виски арахисовым орешком:
- Ну а Китай? Чего нам ждать от Пекина?
- Ничего не ждать, - отвечал Хлодовский. - Старая карга, императрица Цыси, помалкивает выжидая. Но в будущем, я уверен, Япония повесится на кишках Китая.
- А что в Сеуле? - любопытствовал Трусов.
- Американцы изо всех сил стараются выжить из Кореи японцев. Теперь они взялись наладить в Сеуле трамвайное движение. Корейца на трамвай и редискою не заманишь, так эти янки в конце трамвайного маршрута дают пассажирам бесплатные аттракционы с канатными плясунами. А кто проехал маршрут дважды, тому в конце пути показывают фильму из жизни техасских ковбоев...
- Ну и чем вся эта возня кончится?
- Три трамвая корейцы уже сожгли. Не без помощи самураев, которым невыгодно влияние Америки в делах Востока...
Александр Федорович Стемман глянул на часы:
- Ну ладно. Жена-то, наверное, заждалась...
Катер доставил его на городскую пристань, дома его встретила супруга с билетами в театр. Переодеваясь, Стемман украсил себя орденами: румынским Железного Креста, прусским - Красного Орла, французским - Почетного легиона, японским - Священного Сокровища. Из русских орденов он имел только Станислава и Владимира с мечами. Жена помогла ему вдеть хрустальные запонки в гремящие от крахмала манжеты.
- Знаешь, Любочка, - сказал он ей между прочим, - этот негодяй Панафидин все-таки был у Рейценштейна... наверное, плакался! Случись война, я выкину его виолончель за борт сразу же и буду прав. По уставу все деревянные вещи на кораблях во время боевых действий должны быть уничтожены...
Стемман ожидал войны с Японией, он даже хотел ее, чтобы оснастить свои плечи эполетами контр-адмирала.
* * *
Из своей каюты Панафидин выглянул в коридор.
- А что, братцы, нет командира? - спросил вестовых.
- Никак нет, ваше благородие. На берегу ночуют.
- Слава богу! Хоть сыграть можно...
Сергей Николаевич вышел из мелкопоместных дворян, могилы которых затерялись на кладбищах Кронштадта, на бедных погостах тверских деревушек. Со времен Петра I служба на флоте стала для Панафидиных наследственной, редко кто изменял кораблям. В паузах между плаваниями женились, производили потомков, которых и покидали еще в колыбелях - ради новых путешествий. В роду Панафидиных давно выявилась склонность к литературе (но, кажется, никто из них не грешил музыкой). Виолончель работы Джузеппе Гварнери, эта случайная находка в кладовке, поставила мальчика на развилке двух дорог, между двумя бурными стихиями...
Вестовой Гаврюшка постучал в двери каюты:
- Извиняйте. Я вам чайку принес.
- Спасибо, братец. Поставь.
- А можно послушать, как вы играете?
- Конечно. Буду рад. Слушайте...
Сомнения подростка разрешила бабушка, сложившая за божницу две записочки. На одной было начертано "консерватория", на другой - "морской корпус". Отмолившись святым угодникам, бабушка вытащила наугад ту из них, которая и привела ее внука в каюту крейсера "Богатырь". В дверях каюты, нарочно приоткрытых вестовым, стояли безмолвные матросы.
- Нравится? - спросил их Панафидин.
- Очень. А мы вам не мешаем?
- Да нет. Сен-Сане... как не нравиться?
Будучи гардемарином, Панафидин посещал классы при столичной консерватории и на всю жизнь сохранил похвалу профессора Вержбиловича: "Вы сильны в смычке, у вас хорошая фразировка. Нет, конечно, еще виртуозности, но в пассажах вы... ничего, ничего!" Инструмент и правда был по-старинному благороден. Волнистые "эфы" (прорези FF в теле виолончели) хорошо резонировали звучание. И было даже стыдно держать инструмент в платяном шкафу, будто украл его, а теперь надо прятать... Под музыку вспоминалась дедовская усадьба, старые портреты на стенах, родня и соседи, средь которых еще не угасла память о Пушкине. Иногда мичману было даже неловко: пушкинисты писали о Вульфах, Кернах, Пещуровых, Жандрах и Вельяшевых, а для мичмана это была просто родня, просто соседи, жившие на древней тверской земле...
Матросы дослушали его игру до конца.
- Премного благодарны, - сказал один из них. - Сами знаете, от такой жисти, как наша, иногда и опупнуть можно. А вот как послушаешь музыку, так оно и легше... Спасибо!
Они тихо прикрыли двери, а мичман уложил виолончель в удобное ложе из голубого бархата. Перед сном лениво просмотрел газеты. Будет война или нет? Наверное, все-таки не будет, потому что граф Кейзерлинг, хозяин китобойной флотилии, перенес свою контору из Владивостока в Нагасаки.
- Спать, - сказал себе мичман. - Лучше спать...
Уснул в надеждах, что до субботы ожидать недолго.
(Знаменитый виолончелист Пабло Казальс гастролировал тогда в России; он писал, что молодые русские люди "жаждали трудиться для своего народа, открыть ему новые горизонты, и в то же время терзались от сознания собственного бессилия. Многие из них увлекались музыкой, искали в ней какой-то компенсации, какого-то утешения. Когда грянула революция 1917 года, я этому нисколько не удивился...".)
* * *
Выпускников курса гардемаринов, в котором числился и Панафидин, император Николай II проводил унылым напутствием: "Многие из вас уходят с кораблями на Дальний Восток, и один бог знает, что вас ждет там..." Между тем уже в Штеттине поговаривали на верфях, что адмирал Того выбрал для своего флота из английских проектов самые лучшие варианты крейсеров цельная броня, повышенная скорость, орудийные "спарки" в броневых башнях! Юному мичману тогда еще не хотелось верить, что гордые белые лебеди, плывущие на защиту дальневосточных рубежей отчизны, уступят врагу хоть в самой малости... не верил!
А положение в мире делалось все напряженнее.
Престарелая королева Виктория уже отошла в небытие, но колониальные заветы викторианства оставались нерушимы для ее наследников. На все упреки в ограблении мира у Лондона был готов стереотипный ответ: "Наше присутствие здесь (или там) необходимо, ибо любое постороннее вмешательство затронуло бы сферу интересов великобританской короны..." Заняв Лхасу, они кричали, что спасли Индию от нашествия русских конкистадоров; их канонерки на Янцзы, оказывается, спасали Китай от броненосцев Германии; присутствие в Сиаме англичане оправдывали тем, что бедных сиамцев надо спасать от французских колонизаторов; эскадры Англии привычно утюжили воды Персидского залива, а Уайтхолл изошелся воплями на тему о том, что они ограждают несчастных персов от русской алчности...
Россия еще не знала этих кровоточащих строчек:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки?
Кто своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?..
Но историк Ключевский уже предупреждал студентов:
- Пролог двадцатого века - это пороховой арсенал...
Сама Англия воевать с Россией остерегалась. Но, постоянно натравливая Японию на Россию, викторианцы желали укрепить свои позиции в Азии, чтобы легче было им эксплуатировать богатства Китая. При этом кайзеровская Германия исподтишка подталкивала царя-батюшку в Корею и Маньчжурию, ибо в Берлине понимали: ослабив Россию на Востоке, Германия усилит свои позиции в Европе - против Франции и той же Англии...
Примерно такова подоплека войны, которая готовилась.
Наивные русские обыватели еще удивлялись:
- Чего там милые япоши волнуются? Мы, русские, никогда не лезли к ним с пушками, как это делали англичане и американцы. Между нами никогда не было, да и быть не могло, пограничных недоразумений... О чем там думает маркиз Ито?
Люди более осведомленные поговаривали:
- Гаагская мирная конференция, созванная по инициативе Петербурга, призвала все государства ко всеобщему разоружению. Мы в этом случае оказались в одиночестве. Ведь скажи дикарю, чтобы оставил свою дубину, он тут же, назло тебе, изготовит таких дубин еще три штуки...
Редьярд Киплинг в свое время писал о японцах: "Очень жаль, что такие маленькие люди обладают не в меру громадной амбицией". Токио возвещало миру, что пребывание русской эскадры в Порт-Артуре угрожает народам всей Азии. При этом самураи деликатно помалкивали, что в том же регионе Германия владела фортами Кью-Чао (Циндао), английский флот громыхал броней крейсеров в Вэйхайвэе, а французы торопливо осваивали Куан-Чжоу. Все равно: виноваты останутся одни русские! Японские амбиции непомерно возросли, когда Англия заключила с Токио договор, направленный против России...
- Россия оказалась в пиковом положении, - рассуждали офицеры на эскадре Старка. - Она и хотела бы выбраться из Маньчжурии, но уже не может, ибо, уйди мы отсюда, завтра же сюда хлынут японские дивизии. Петербург, как проклятый, все время шлет в Токио проекты новых и новых уступок. Но японцы на все предложения к миру стараются не отвечать...
Именно теперь японские газеты (а их было в Японии несметное количество) открыто призывали к войне, именуя русских "давними и злостными врагами народа Ямато". Вот что писалось в них: "Напрасно думать, будто война с Россией будет продолжаться 3-5 лет. Русская армия сама уйдет из Маньчжурии, как только будет разгромлен русский флот".
В эти дни князь Эспер Ухтомский, знаток стран Дальнего Востока, выступал в Петербурге с публичными лекциями:
- Если бы Россия лучше изучила Японию, а Япония лучше знала Россию, если бы русские и японцы встречались не только на базарах Владивостока, а жили бы едиными соседскими интересами, о войне между нашими странами не могло быть и речи. Эта война, если она возникнет, может быть выгодна только миллионерам Англии, Германии и Америки, но она окажется бедственна для наших народов...
Свое выступление князь Ухтомский закончил словами: "Между русскими и японцами возможна самая тесная дружба, доказательством которой - любовь к России простых японцев, которым довелось жить и работать в России!"
* * *
Алеутская после Светланской - лучшая улица Владивостока; здесь магазины подержанных вещей, конторы нотариусов и адвокатов, торговля дамскими туалетами и ароматной парфюмерией Востока; здесь снимают квартиры иностранные консулы, падкие до сплетен, и заезжие этуали в гигантских шляпах, весьма падкие до чужих денег. А чуть профланируй подалее, и увидишь в витрине прекрасный гроб, весь в лакомых завитушках, словно праздничный торт с цукатами; при виде этого совершенства прохожий невольно загрустит о блаженстве смертных и скудости живущих. Гроб расположен под вывеской "Одесская контора похоронных процессий". Каким фертом одесситы умудрились монополизировать отправку на тот свет владивостокских покойников - об этом надо спрашивать не здесь, а у пижонов на Дерибасовской...
В богатом доме на Алеутской господа Парчевские снимали второй этаж; при входе висела доска с крупной надписью: "Д-ръ Ф. О. ПАРЧЕВСКИЙ", ниже мелкими буквами: "Женские болезни, тайна визита сохраняется", а внизу доски совсем мизерно: "Плата по соглашению". Наивный мичман Панафидин не сразу сообразил, что Парчевские разбогатели от тех несчастий, что иногда случаются с женщинами...
Ладно! Он был поглощен предстоящим концертом.
По субботам в городе трудно перехватить свободного извозчика, и потому от самой пристани тащил виолончель на себе. На повороте какой-то юркий старик спросил его:
- Случайно, не продаете? Могу и купить.
- Нет, не продаю. Сам играю...
Его утешала лучезарная мысль, что в квартете Боккерини есть одно место, где виолончели отведена заглавная партия, и он надеялся выстрадать на струнах такое пылкое пиццикато, которое не может не оценить прекрасная дочь гинеколога. Может, именно сегодня она ему наконец-то скажет: "Я так благодарна вам. Почему вы приходите только по субботам?.."
Двери мичману открыла сама она, и по торопливости, с какой ее шаги отозвались на его звонок, любой опытный мужчина сразу бы догадался, что Вия кого-то ожидала.
- Ах, это вы... - протянула она разочарованно и тут же, обратясь в глубину квартиры, крикнула: - Папа, это опять к тебе! Тут еще один игрец пришел...
Слово "игрец" повергло мичмана в бездну отчаяния, но он еще не терял надежды на свое пиццикато. А пройти в "абажурную", где собирались любители музыки, предстояло через обширную залу, занимаемую посторонними. Кажется, их влекла сюда не музыка, а лишь насущный вопрос о приданом за Виечкой Парчевской.
Появление мичмана с громадным футляром "гварнери" вызвало среди женихов всеобщее оживление.
- Нет уж, - заговорили они, - если бог накажет талантом к музыке, так лучше играть на флейте... она легче!
Страдая от унижения, Сережа протиснулся в "абажурную":
- Добрый вечер, дамы и господа. Я не опоздал?
Домашне-семейное музицирование было тогда чрезвычайно модным, но сам господин Парчевский, очевидно, выжидал от музыки Вивальди и Боккерини каких-то иных результатов. Панафидин явился в ту минуту, когда почтовый чиновник Гусев, старожил Владивостока, рассказывал каперангу Трусову:
- Здесь, наверное, и помру. Я ведь покинул Петербург так давно, когда водопровод столицы еще не имел фильтров и по трубам весною перекачивали прямо на кухню свежую невскую корюшку. Они в раковину - прыг-прыг, хватай и на сковородку! А здесь во Владивостоке, - говорил Гусев, - я вот этими руками пять колодцев откопал. Пять колодцев и две могилы - для своих жен. Вот мое последнее утешение в жизни! - И старик ласково гладил обтерханные бока плохонькой скрипочки, купленной по дешевке на базаре...