Пинаев Евгений. Арлекин

   Пальцешевеление коммодора было воспринято майором столь же энергично, причем сначала он попытался оторвать собственные уши, а уж после прищелкнул пальцами, давая знать капралу на языке глухонемых, что "нацистского шпиона" пора вышвырнуть из общества господ офицеров.
   Капрал ограничился кивком, - матросы повернули приговоренного лицом к двери, и эта их жесткая .грубость вернула Арлекину прежнюю бесшабашность, заставила обернуться и отчеканить:
   - Уж если требуется запротоколировать мою смерть согласно вашим джентльменским и юридическим нормам, то запишите, майор, что вам удалось убить бессмертного Арлекина. Ар-ле-ки-на! Запомните и вы, сэр Маскем!..
   Розоватость схлынула с лица коммодора в обратном порядке, стекла под рубашку. Теперь щеки не уступали ей в белизне, сотворивши из лица гипсовую маску, на которой отчетливо прочерчивался узкий бескровный рот и неподвижно чернел застылый взгляд. Тем не менее сэр Маскем снова обрел дар речи:
   - Объявить экипажу! - рубил он - Вызвать караул! Приговор немедленно привести в исполнение!
   Арлекина вели на корму.
   ...Стремительные струи облизывали серый борт крейсера. Один рывок и... помешать не успеют, а там - "могила глубины"... Глупо! Глупо, глупо, глупо... Сигануть за борт - чего проще. Ну да... дело нехитрое, однако... На глазах англичан? Это же - трусость, которая подтверждает справедливость приговора, Адеса-мама, синий океан!..
   "Держись, - сказал он себе, - держись, коли не испарился в эфире огненном вместе со всеми. В одном прав Маскем: в ту ночь тебе полагалось быть на мостике. Кто знает, чем бы обернулось твое присутствие? Быть может, спасением судна и людей. Сегодняшнее - расплата. Плати сполна по капитанскому счету и помирай человеком..."
   Возможно, в этот момент он понял, что не чувствует ни ТОГО волнения, ни ТОЙ растерянности. Смирился? Или перегорел? Остались безмерное удивление и тяжесть на сердце от неотвратимости надвигающегося. Но к чему такая спешка? Почему бы не обождать неделю? Хотя бы до порта. Маскем и сейчас мог бы связаться с берегом, и котел экипажа не оскудел бы от лишнего едока. А он: "Немедленно!" - и никаких тебе гвоздей!.. Уже и капеллан поспешает. Соборовать? ...или как там у них называется? Кажется, причащать. Уж я тебе высморкаюсь в сутану, поповская рож-жа, мама Адеса, синий океан!" - распалял он себя.
   Команда крейсера замерла синим и безликим монолитом у кормовой башни. Офицеры - отдельно. Чуть в стороне, под задранными слегка стволами.
   "Неужели ЭТО сейчас произойдет?!" - ударила в мозг страшная игла смертной муки. Невозможно представить, хотя и нет ничего проще удара пули. Он старался тверже ставить ногу - последние шаги, но вдруг почувствовал, как цепенеет левая рука и гадко подрагивает колено.
   Плещется на гафеле военно-морской флаг королевства, сучит ветер белое полотнище, мнет старательно синего, стиснутого красным крестом, паука: в угол забился... Ишь, насосался крови! И еще ждет. Его крови. И застучали в голове молоточки, и ощутила каждая клеточка свою, родную, кровь, вспомнилось, какая она горячая да густая. И что же? Брызнет, ударит алой струей, и на этом все кончится? СОВСЕМ? НАВСЕГДА?!
   "А ну не психуй! - прикрикнул на расходившееся воображение. - Сколь раз видел сам - без крови обходится пуля-то: чпок - дырка. Запеклась чернотой, а то и без нее, синее пятнышко..."
   Конвоиры замедлили шаги.
   Глаза видели не очень резко. Будто сквозь легкую кисею. На офицеров смотреть не хотелось. Тошно от постных рож: не менее десятка сидело в трибунале. А вот матросы... Середину строя не видно из-за караульного отделения, зато правофланговые на виду.
   Капрал прошел за спиной, легонько отодвинув Арлекина, сбросил цепочки с леерных стоек, словно бы распахнул врата... в рай, которого ему не видать, как своих ушей? В том фильме про Джорджа имелась многозначительная надпись: "Вход в рай - только с британским паспортом!" Джордж из Динки-джаза увидел ее во сне, Арлекин проверит на своей шкуре.
   Капрал повозился сзади, снял наручники. "Молодец, денег стоят. Глядишь, еще не раз пригодятся!.."
   Занемели руки. Не стесняясь, потер и размял суставы-косточки, на "фендриков"{2} посмотрел: этих в трибунал не допустили, этим достались слухи и готовый приговор. Ишь таращатся лейтенантишки да суб-лейтенанты - глаза чешутся от любопытства, а вот командир крейсера, старый волк, - не раз встречал его в одиночестве на причалах Акурейри, - хмуро взирает на заполоски "уайт энсайна"{3}, как непонятно отчего и почему кличут англичане свой военно-морской штандарт.
   Отвел глаза и скрипнул зубами: до чего же остро видят и все примечают глаза! К чему? Последний миг ловишь?! Смотри-смотри: вот стрелки, пяль глаза! Парни - хваты! Наверное, добровольцы. Башмаками притопнули, карабины прижали к ляжкам, подсумки поправили и уставились на майора. Хваты, хваты... И майор хват, и стрелки хваты... Не промажут, даже если очень захотят, потому как профессионалы.
   Капеллан пошушукался с майором и покатился к осужденному. На беду крейсер качнуло: подыграло кормой. Попик взмахнул руками и ткнулся в арлекинью грудь, обдав моряка густым запахом табака, одеколона и бренди. Ткнулся и забубнил о бренности всего сущего и еще что-то об отпущении грехов. Когда же упомянул преподобный о юдоли нашей земной, где погряз человече во зле и разврате, хитрости да подлости и будет за то гореть вечно в геенне огненной, ибо есть человек всего лишь полено в костре божьих промыслов, когда рассказал о карающей деснице, то вспомнил Арлекин, спохватился - он же русский моряк, сын кузнеца-мастерового! Ему ли, Адеса-мама, синий океан, выслушивать поповское словоблудие?! Набрал в грудь необходимый объем кислорода и, не стесняясь ни бога, ни черта, ни святого отца, выложил открытым текстом такие комментарии к божьему слову, что отец преподобный трижды осенил перстами свой испуг, и поспешно отработал задним, и стал обочь майора.
   Случалось такое с Володькой в минуты опасности, когда напрочь отбрасывался трезвый расчет, когда он буквально слеп от жуткого, веселого бешенства, если можно говорить о "веселости" в минуту казни. Видимо, можно, значит, бывают исключения, ибо такая минута приподымает одних, других же бросает на колени и ниже.
   Вот и сейчас... Ах, мама Адеса, синий океан! Отшвырнул Арлекин опостылевший китель, сорвал с плеч остатки грязной, прокоптившейся бязи и остался в старенькой полосатой тельняшке: "Смотри, Европа, как умирают славяне!"
   И больше уж не сдерживал себя: "Ах вы, джентльмены и..."
   Хотите отходную молитву? П-жалста! Согрешит напоследок - все равно помирает безбожником, и облаял окружающих и присутствующих, обращаясь все-таки по старшинству, к коммодорскому престолу, сделал это так вычурно и многоэтажно, что старый боцман Шарыгин, учивший некогда салажонка матросскому ремеслу, наверное, трижды перевернулся в гробу и одобрительно крякнул: "Так их, в душу, Адеса-мама, синий океан! Опрастайся, моряк, наговорами родными! Излейся, не дай скиснуть крови, хлещи их, паря, солью в пресные уши, цыплячьи души!"
   Теперь - пора.
   Расправил Арлекин плечи, уперся пятками в ватервейс, чтобы уж сразу сыграть за борт, и застыл, коренастый да полосатый, не скрывая, не пряча усмешки на сожженном и заросшем лице.
   Майор читал приговор и дергал себя за ухо.
   ...Прости, Красотуля. И прощай. Горько... Хоть бы одно родное лицо, хотя бы просто ЛИЦО с каплей понимания и сочувствия. Правда, появилось и на ЭТИХ что-то новое, как обложил их по-русски. Запереглядывались сэры, пряча усмешки, запереглядывались и матросы, а кое-где качнулись, зашептались.
   Взгляд миновал офицеров, вернулся к правофланговым и вдруг... уперся в синюю бабочку на щеке: Роберт Скотт! Как же я раньше не углядел тебя, не подумал, не вспомнил?! Как же, как же?! Взгляды сошлись, будто приклеились друг к другу. Ну-ну, давай, браток, давай хоть ты, меченый, хоть ты давай, кость морская! Ну подмигни, ну хоть кивни напоследок! Неужели страшен, неужели так изменился, что не признаешь меня?!
   Стоял шотландец. Смотрел. Тяжело смотрел и пристально.
   И вдруг...
   Что толкнуло на поступок, который был неожиданным даже и для него самого? Неожиданным, непроизвольным, как говорится, импульсивным. Да, кто объяснит, кто расскажет, ЧТО движет человеком, когда НЕТ ВЫБОРА, когда лоб в лоб, один на один стоит он с собственной смертью и, погружаясь во тьму, вдруг видит, готовый оборваться, слабый лучик участия?
   Не мог этого - потом, конечно, потом! - объяснить Арлекин. Увидел ЛИЦО - зацепило и проняло. Надежда? Э-э... Всего лишь булавочная головка, готовая - а вдруг?! - вспыхнуть ярче звезды! Возможно, это не так, возможно, лишь померещилось.
   Но... Шагнул от борта, шагнул, сделал всего только шаг, не ведая, что смерть уже начала отступать; шагнул и... запел, хрипло затянул их - ИХ! тоскливую песню, их гимн, их реквием, их молитву, бог весть что, рожденное войной, кровью, вонью горящей плоти в пылающих недрах кораблей; рожденное Атлантикой, черным полярным небом, арктическими всполохами над одинокой шлюпкой, белой смертью у ледяных припаев, всей необъятной болью, переложенной на слова безвестным матросским сердцем:
   В Шотландии милой, близ лондонских доков,
   У скал Корнуолла, в ирландских холмах
   На медные пенни зажгите по свечке:
   Вам - память и слезы, а морю - наш прах..
   ...И качнулся строй-монолит: СВОЯ ПЕСНЯ! Знакомые слова всколыхнули и прошлись волной вдоль матросской шеренги за спинами дрогнувшего караула: СВОЮ песню может знать и петь только СВОЙ! "Фендрики" явно оторопели, у заседателей трибунала вытянулись лица, даже коммодор как-то иначе взглянул на человека, который, судя по всему, не покорился участи, уготованной ему судьбой и его, коммодора Маскема, решением и волей. Встревожился служака старший офицер, но по другой причине: назревает нечто, готовится что-то, намечается несогласие с приговором, какой-то протест, и где? На корабле Его Величества? Невероятно! Немыслимо! Непредвиденно! Непре... Так что же делать, как поступить? Не найдя ответа на лице командира, стоявшего величественно-неподвижно, как бронзовый Нельсон на Трафальгарской колонне (кептен с первой минуты не одобрил судилища, но, высказавшись раз, больше не считал нужным вмешиваться в распоряжения командира конвоя), старпом впился вопрошающим взором в глаза коммодора, но не нашел ответа и в них.
   ...Когда прозвучали слова о матросах, об иле и вечности, которые предназначены для них, из строя медленно, точно во сне, вышел шотландец. Откололась крохотная частица монолита, сцементированного жесткими параграфами устава, который держит в узде военморов, присягавших на верность короне, всех - от последнего юнги до первого лорда Адмиралтейства.
   Два взгляда - магнит и железо. Два человека, попавшие в перекрестье множества глаз, следивших за напряженными шагами матроса. Толстяк майор первым оценил обстановку, скомандовал буднично и не слишком громко: "Зар-р-жай!" Клацнули затворы, но шотландец уже стоял возле Арлекина. Майор поднял руку и оглянулся на коммодора, но и Роберт Скотт смотрел на Маскема. Руки - по швам, и внешне вроде спокоен, но синяя бабочка подрагивала крылышками.
   - Сэр! Это же старпом с русского танкера! - крикнул шотландец. - Он жал мне руку и приглашал в гости, и его - стрелять?! Вспомните "Заозерск"! - в отчаянии взывал матрос. - Мы стояли рядом! Ну, вспомнили?
   Все слышал Арлекин, все понял, но... плохо соображал. И все ж таки засело в голове, что если с приговором будет по-прежнему "немедленно", в глазах этих моряков он умрет не фашистом, а русским моряком. Что ж, спасибо и на том!..
   - А пса помните? Щенка? Он же взял на танкер собаку, которую мы все одно время кормили. И еще я давал ему краску. Как союзнику, и его стрелять? Как? Почему, скажите?!
   Хотя взведенные карабины были взяты на изготовку: вот-вот - команда, взлетят к плечу, а там и залп, Арлекин стиснул плечи шотландца и крепко поцеловал в губы.
   Майор опустил руку, приклады карабинов разом ударили в палубу.
   Не меняя позы и не поворачивая головы, коммодор Маскем выцедил сквозь зубы несколько фраз, круто повернулся и скрылся за орудийной башней.
   Старший офицер склонился к кептену, а уж потом, передав распоряжение коммодора и переварив его собственной головой, объявил об отмене приговора "в связи с новыми обстоятельствами, пролившими... и осветившими... факт с новой стороны". И так далее, и еще что-то очень суконное, сказанное таким же суконно-казенным языком.
   ...Сначала пришла слабость, известная каждому кажилившемуся под непосильным грузом и сбросившему его; потом накатила эйфория. Сдерживая себя и свои до странного легкие ноги, отправился за шотландцем, которого уводил караул: Роберт Скотт решением командира крейсера был наказан карцером за нарушение дисциплины строя и самовольство.
   Капрал не отставал. Легонько теснил, доказывая, что со Скоттом они еще увидятся, а теперь - в каюту. Видя непонимание русского моряка, счел нужным похвалить, протянул наручники и осклабился:
   - Держался молодцом! А это - дарю. Сувенир на память. Не каждый день приговаривают к расстрелу, а потом дарят жизнь.
   "Браслеты" взял, не сказав "спасибо". Стиснул их, хрустнул цепкой и зашвырнул в море разъединенные стальные кольца. Ошеломленный капрал сначала выругался, потом рассмеялся и, махнув рукой, кинулся догонять караул.
   6
   - Говоришь, Маскем протирает штаны в палате лордов?
   - По словам О'Греди...
   - Ладно, ладно! Знаю, что "по словам". Живуч лорд, и мне дал понять, что значит родиться дважды. Ох дал!.. Сволочное это состояние находиться на мушке. В бою, к примеру, не думаешь: колупнет не колупнет, ломишься до первой пули, а тут...
   Наверху гремело:
   ...р-реб-бята, сюда мы бегали когда-то, когда-то,
   глаза сверкали, как агаты, агаты, агаты,
   и на щека-ax игра-ааа-ла-ааа кроф-фффь!
   - Ч-черт, вот заладили! Озвереть можно!
   - С самого утра, Володя...
   - Ну?! Пойду попрошу хлопцев сменить пластинку Я понимаю: жить невозможно без наслаждений, но".
   - Иди-иди...
   - Иду-иду!..
   ...Он прав. Страшно знать, что ты обречен, что спасения нет, что эту секунду ты еще живешь, дышишь и мыслишь, но миг и... Тьма. Небытие. С тобой? Не может быть! Как это представить? Даже присутствовать ПРИ ТАКОМ и то страшно, и это вот "присутствие" тем страшно, что ставит человека перед выбором, и очень непросто бывает выполнить солдатский девиз: "Сам погибай, а товарища выручай". Когда человек в бою, когда, по словам Володьки, "ломишься до первой пули", наверное, легче. Да, нужно поступать, чтобы не казниться потом. Так и поступать во всех случаях жизни, чтобы не казниться и не чувствовать себя дерьмом до конца дней своих.
   "Господи, ну что за мысли приходят в голову, когда перед глазами ТАКОЕ море! Ласковое... шумит... плещет..." - Я уговаривал себя, но уже не мог прогнать из глаз другое море: Балтику. И свой бронекатер, набитый солдатами и моряками, отходящий со шхерных островов. Ко мне набилось не меньше сотни. Забрали всех, вышедших на берег, зато не повернуться ни на палубе, ни в низах. Отошли, но кабельтовых в пяти заметили шлюпку, а в ней - человека, полураздетого, замерзшего, еле живого. Он стоя греб какой-то доской, причем шлюпка, буквально на глазах, погружалась в воду. На полном ходу подойти нельзя - потопим, на малом - не успеем. А уж и думать некогда: боец-то уже в воде, уже захлебывается и почти не кажет макушки. Секунда-другая - и хана! Но подскочили близко, я даже глаза его увидел. Огромные глазищи, обмерзшие... в эдакой оторочке из бровей и ресниц. Какая обреченность была в тех глазах! И ужас был, и оторопелость, крик немой, и тоска смертная, и неверие, что кто-то может его спасти. Дело-то секундное! А может, и хотели глаза попросить о помощи, да не успели. Тут и сработало реле... Как был в меховом реглане и тяжелых, до пояса почти, сапожищах, так и ухнулся с мостика за борт. Должен сказать, что когда есть силы, инстинкт у человека срабатывает экономно и разумно У меня тоже подкорка сработала: сейчас уляжемся рядышком на дне - вот и вся моя "помощь"! Как удалось, почти мигом, избавиться от одежек - ума не приложу, но сбросил и бойца добыл, вынырнул на поверхность. С борта нас приняли в два багра, чуток поцарапали - ничего, зато - в тепло, да спиртом, да суконной портянкой! Я-то переоделся и - на мостик, ну а парня дольше приводили в себя: крепко продрог, всего скрючило, а сердце, видно, захолонуло. Когда оклемался, вроде и не совсем поверил, что жив остался. Ползет, вижу, по щеке единственная слеза-слезинка... И я понял, что родился сегодня этот парнишка вновь...
   Я вообще не могу видеть, когда плачут мужчины, но когда вот так, когда все проливается одной каплей - совсем худо делается. Тем более вижу, жжет ему та слезинка щеку, а пальцы скрючило. Скребет рядом - достать не может. Война...
   ...Арлекин, черт старый, вприпрыжку скатился на пляжик и с ходу упал на прежнее место. И вдруг подумалось мне, а сколько же раз он тонул за войну? Сколько раз - он-то?
   - "На ложе из ила прилягут матросы, чтоб вечностью стать, как морская волна..." - пропел свое, старое, и - непостижимо! - угадал мои мысли: Девять раз.. Девять раз тонул, а вот купаюсь и не имею зла на эту распроклятую и милую соленую водицу!
   ...Мир полон радости и счастья.
   Но край родной милей всего,
   И так прекрасно возвращаться
   Под крышу дома своего!
   - Вот поросята, не мытьем так катаньем... - начал он, но я спросил невпопад:
   - А шотландца... Роберта Скотта тебе не хочется увидеть?
   - Мало ли... Хочется-перехочется!.. Мы и виделись с ним только один раз после объятия-поцелуя. Допустили попрощаться, и на том спасибо. И о чем, думаешь, я его спросил первым делом? О бабочке на щеке. Почему да как... Оказывается, в Гонолулу его подловили по пьяному делу дружки-приятели. Ну и... отметили. Что-то подсыпали в зелье и разрисовали иголками. Конечно, повидаться неплохо, но он, Федя, не лорд Маскем и даже не кептен О'Греди, а медный британский винтик Сработан вроде надежно, но если закатится в щель попробуй отыщи.
   - Если захотеть...
   - Брось! Ты знаешь, сколько было Роберту в ту пору? Не поверишь полста! Я и то удивился: как, мол, угодил на военный флот? Полста - в сорок третьем, а нынче какой год в календаре? Ну-ка, проэкстраполируй, товарищ судоводитель. Да на поправки возьми: на болезни там, раны, на те же годы и мины-торпеды. Это мы с тобой - жучки-бодрячки, но нам-то, скажи, сколько было в ту пору? То-то!..
   - Эк ты заладил: то ему "сколько", то нам...
   - "Заладил"! Столько лет прошло, а все как наяву!..
   Арлекин покинул крейсер к норду от Фарерских островов.
   Отряд шел в Портсмут, на юг, и только "Черуэлл" - фрегат лейтенант-коммандера О'Греди, отворачивал на вест, чтобы, миновав Оркнейские острова и уваливаясь к зюйду, отшвартоваться в Ливерпуле. Имелись повреждения корпуса, требовавшие капремонта, а условия для него могли представить только западные порты метрополии.
   Арлекину предложили перебраться на фрегат.
   Что ж, яснее ясного: Маскем хочет поскорее избавиться от человека, из-за которого на борту крейсера слишком много болтают, слишком много шепотков и пересудов, не устраивающих коммодора. Арлекину, положим, все равно, что на "Абердине", что на "Черуэлле". Убраться - даже лучше. Все-таки подальше от постной рожи Маскема, хотя они больше и не виделись со времени трибунала.
   Путешествие с борта на борт предстояло совершить способом, применявшимся только в шторм, да и то в случае крайней необходимости. Нынче шторм существовал в воображении Маскема, однако приказ коммодора - закон, а мнение "пассажира" просто не принималось в расчет. Да его и не спрашивали об этом. Поставили в известность и назначили время. Он не гордый - переживет, да и волна небольшая. За то спасибо, что позволили повидаться с Робертом Скоттом.
   ...В карцер проводил давешний капрал.
   Роберт похудел, сдал. Он и раньше не выглядел толстяком, а нынче, сказал улыбнувшись, "стал окончательно стройным".
   Им отпустили около получаса. Услышал Арлекин про бабочку, узнал, что Роберт с детства скитается по свету, что единственная сестра перебралась в Абрайрон, и если еще жива (года назад желудок не давал житья), то по-прежнему помогает мужу. У того - овощная лавка, а сам он - первостатейная сволочь: за пару пенсов продаст мать родную. Давным-давно он, Роберт, набил зятю морду и больше не появлялся в доме сестры.
   "Давным-давно" - любимое присловье шотландца Хорошее и плохое, даже случившееся вчера, относил к стародавним событиям.
   - Заставить бы Адольфа подавиться собственным дерьмом и...
   - И что же? - подзадорил Арлекин.
   - Жаль, не удалось конвою прорваться в Россию... - Скотт улыбнулся. Быть может, я и побывал бы в Архангельске.
   - А что, уже бывали там?
   - Давным-давно... Кажется, в одиннадцатом году
   - Погоди, Роберт, сколько же вам лет?
   - Пожалуй, многовато для матроса, - снова улыбнулся и уточнил: - На рождество стукнет сорок девять.
   - Как же... Каким образом - на "Абердин"?!
   - Война!.. - пожал плечами шотландец. - Я много переменил флагов, но когда Адольф полез на остров - вернулся. Доброволец. Ну и... опыт у меня, практика... Взяли.
   - Ясно-понятно, но - Архангельск! Сколько же вам было в ту пору? Это же начало века, почти другое столетие! - продолжал удивляться Арлекин. - В те годы погиб "Титаник" - история.
   - "Титаник" - позже. Мне исполнилось тринадцать, когда я попал на лесовоз "Консул Торн", а я с девяносто четвертого.
   - Выходит... в девятьсот седьмом? Ну да!..
   - Так и получается. На "Консул" меня взяли камбузным мальчишкой. Сразу и отправились в Архангельск за балансами. Грузили с "Эконома". Это лесопилка Был у нас матрос-латыш. Он привел "зайца" перед выходом в море. Говорил, столковались за пару бутылок водки. Привел и спрятал, да сам и сказал механику, как только "Торн" миновал горло Белого моря. Людей в машине не хватало, механик и поставил русского масленщиком, уголек штивать заставил из ямы... У Ивана ни мыла, ни полотенца - гол! Одной ветошью и пот смахивал, и машину протирал. Я ему как-то зеркальце сунул, то-то было смеху - чистый нигер! В Гамбурге пришлось ему подписать контракт, по которому Иван мог уйти с судна только в русском или германском порту, а "Консул Торн" больше не заглядывал в эти страны. Иван, правда, не рвался домой - было что-то за кормой, связанное с полицией. По-моему, у вас незадолго до того случилась революция или что-то похожее?
   - Ну как же - в девятьсот пятом!..
   - Я почему так подробно? Никогда и никто не заступался за меня. Только Иван. Часто спасал от тумаков или настоящего битья. Он мне в ту пору стал чем-то вроде старшего брата.
   - И вы решили, что сможете отыскать его в Архангельске?
   - Конечно, нет... Есть у вас город Фятка? Он был оттуда.
   - Может, Вятка? Конечно, Вятка!
   - Вот-вот! Иван Маркофф из Вятки. Он сбежал в каком-то канадском порту. Уже кочегаром стал, но... И меня звал с собой, да я не посмел. И не то, чтобы струсил... Просто "Консул" - верный кусок хлеба, а время такое, что с работой туго. Не разбежишься. Ивана я больше не видел, но помню всегда.
   - Потому, верно, и за меня заступились?
   - Может, и это... Но, уверяю, не главное! - Роберт поднялся, прислонился к переборке. - Говорят, вы ухлопали наци? Ну вот... Я поскитался по свету. Знавал фашистов в Италии и Абиссинии, насмотрелся на них в Германии, да и в Испании тоже. А Маскем... - шотландец заговорил шепотом. Маскем - фашист. Поклонник Гитлера и нашего Мосли. Верно говорю! Воюет не по своей воле - обстановка вынудила, но если хорошенько пошарить у коммодора в каюте, то и фюрера портретик сыщется, и Мосли. Этого - наверняка!
   - Мама Адеса!..
   - Бывал!.. Прекраснейший город, прекрасные люди!
   - Но снова будет прекрасным, когда мы, сообща, накормим Адольфа, как ты изящно выразился, дерьмом. Что касается Мосли и Маскема - займитесь сами.
   "Мистера Арлекина" потребовали на палубу. Они обнялись, чтобы расстаться. Навсегда...
   Корабли сближались на параллельных курсах.
   Когда форштевень "Черуэлла" поравнялся с кормой крейсера, их разделяло не более четверти кабельтова. Момент удобный. Боцман "Абердина" тотчас воспользовался им - жахнул из линемета и забросил на фрегат тросик-проводник, снабженный пеньковым фалом - "монорельсом" для переправы русского моряка.
   На корме "Абердина" - никого лишнего: вахтенный офицер, боцман и два матроса. Уже прилажен к тросу блочок-ползун, на нем - петля, в которую предстояло забраться пассажиру. Боцман привязал к блоку фал, и Арлекин понял: пора!
   - Прощайте, камрады! Попутных вам ветров и благополучного возвращения! - Помахал рукой, ухватился за петлю: - "Карета" подана, в путь? - Боцман, старая кочерыжка, остановил - набросил на плечи добротный флотский плащ. Непромокаемый. С себя снял. Хотя и презент, но на офицера взглянул, а тот отвернулся: ничего не вижу, ничего не слышу. Вери вел!
   - Отправляй! - подал команду лейтенант и приложил руку к виску. Счастливого возвращения в Россию!
   На фрегате, а он сблизился с крейсером на предельно безопасную дистанцию, выбрали втугую фал и трос Арлекин, сидевший в петле, изо всех сил толкнулся пятками и... взмыл над морем. Блочок визжал, петля с человеком промчалась над гребнями и зависла между кораблями. На фрегате четко фиксировали трос.