...Утром подняли ни свет ни заря. Так рано, что лейтенант, встретивший на мостике, извинился.
- Поворачиваем в пролив. Буксир, как я и ожидал, будет нас ждать только у острова Грамсей, - пояснил штурман. - Видите утес? Блэк-Крейг - сто девять метров. Отличный ориентир, авось обойдемся без проводки. Впрочем, буксир нас ждет тоже в скверном месте - у банки Шоубелли.
- Возле нее и расстанемся, капитан-лейтенант, - сказал подошедший доктор. - Буксир доставит вас в Стромнесс.
- Благодарю. Могу я попрощаться с командиром?
- Непременно! Лейтенант-коммандер сам хотел видеть вас, потому и не дали досмотреть сон. Я послан за вами.
* * *
"Сэр!
Я скоро расстанусь с госпиталем, а "Черуэлл" - с доком. Да-да, нас все-таки, не меня, конечно, а фрегат, притащили в Ливерпул. Пишу, впрочем, не для того, чтобы сообщить о столь незначительных событиях. Причина в другом.
Помните, мы говорили о Маскеме? Я не скрывал, что считаю его никудышным моряком, а благодаря Вам, тому, что случилось с Вами на "Абердине", окончательно убедился, что и человеческие качества новоиспеченного адмирала оставляют желать лучшего. Жаль, но часто подобный опыт дорого обходится людям. Я знал это и продумал дальнейшую линию поведения.
Из Скапа-Флоу мною был направлен рапорт по начальству, в котором подробным образом изложена суть имевших место событий и всех обстоятельств, сопутствовавших вашему появлению на "Черуэлле" и далее, вплоть до момента, когда Вы покинули фрегат. Кроме того, к рапорту прилагалось ходатайство офицеров о награждении Вас британским орденом за проявленные в ТУ ночь мужество, высокий профессионализм и союзнический долг. Причем офицеры честно признавали, что оказались не на высоте, оставив в ответственнейший момент мостик на нижних чинов и... пассажира.
Вначале не хотелось сообщать Вам об упомянутых документах. Зная долгий путь бумаг подобного рода в отделах Адмиралтейства, я полагал доставить Вам приятную неожиданность КОГДА-НИБУДЬ. Пусть бы она оказалась еще одним напоминанием о "Черуэлле" и его экипаже. Правда, я рассчитывал на помощь прежних сослуживцев, работающих ныне в аппарате Адмиралтейства, но... От них и получил известие, вынудившее Вашего покорного слугу взяться за перо.
Очевидно, Ваше посольство делало запрос о некоторых деталях описанных событий. Это, в частности, касалось и "Абердина". Адмирал Маскем давал объяснения и, кажется, преуспел в инсинуациях, основательно извративших суть происшедшего. Так ли это, сказать с уверенностью не могу, но если в Адмиралтействе возобладала точка зрения Маскема, становится понятным, почему и рапорт и ходатайство оказались "под сукном". Друзья обещали предпринять возможные контрмеры, но не поделились подробностями о характере предполагаемых усилий. Я же пользуюсь возможностью лишний раз выразить Вам свои уважение и признательность, с которыми будет всегда пребывать командир фрегата "Черуэлл" лейтенант-коммандер
Джордж О'Греди".
Арлекин улыбнулся, взглянув на размашистую подпись, и спрятал письмо в карман. Слишком долго добиралось оно до адресата. О'Греди не доверил его почте - послал с оказией, а в этом случае действуют всевозможные случайности и задержки. Письмо Арлекина тоже плутало, и, хотя добралось до фрегата, ответил мальчишка суб-лейтенант, сообщивший адрес эдинбургского госпиталя, куда был отправлен О'Греди и откуда было получено сегодняшнее письмо.
Письмо... Оно многое объясняет, но и запутывает многое. Офицеры "Черуэлла" ходатайствовали, и это естественно, о британском ордене, а он получает... американский "Нейвал Кросс". Сегодня и вручат в посольстве США, на большом приеме по случаю двухлетней годовщины подписания Вашингтонской декларации двадцати шести государств антигитлеровской коалиции. Орден США безвестному капитан-лейтенанту? Полная неожиданность даже для сотрудников посольства. Их не поставили в известность заранее и ничего не объяснили теперь.
Итак, "Морской Крест" приколот к тужурке "за личное мужество и образцовое выполнение союзнического долга в боевой обстановке". Те же слова, что и в письме О'Греди. Совпадение или преднамеренно взято из ходатайства офицеров? Он поблагодарил посла (читавшего, кстати, по бумажке), "а в его лице президента Рузвельта и американский народ, за высокую награду, которой отметили его скромный вклад в общее дело разгрома фашизма". Словом, обменялись обычными фразами, сказанными хотя и от души, но составленными гладко, по дипломатическим канонам: протокол есть протокол.
Возвращаясь "к своим", небольшой группе работников миссии и посольства, Арлекин увидел в группе английских моряков долговязую фигуру контр-адмирала Маскема. Как будто ничего особенного и неожиданного: адмирал "у себя дома" и приглашен на прием, демонстрирующий единство товарищей по оружию, иначе не назовешь представителей коалиции, ведущей борьбу с общим и ненавистным врагом, тем не менее отчего-то подумалось с обидой: "Вот наглец!" Захотелось рассказать принародно обо всем случившемся на "Абердине", но внутренний позыв, само собой, пропал втуне.
Взял бокал с коктейлем и пристроился в стороне разглядывая гостей: "Наверное, Маскем не знал, что и я оказался в списке награжденных. Впрочем..." Адмирал повернул голову, - их взгляды сошлись. Арлекин даже напрягся и стиснул зубами соломинку: глаза, как прежде, холодные и, как прежде, недобрые. Более того, ненависть и презрение (а сколько желчи в поджатых губах!) в них читались теперь открыто, без труда. Все ясно, адмирал Маскем не считал нужным скрывать от него свои истинные чувства! Значит, О'Греди прав, и затея с леерной переправой не была случайной. Поняв, облегченно вздохнул и вдруг, неожиданно даже для себя, взял да и подмигнул адмиралу: знай, мол, наших! Нырнули - вынырнули и стали еще красивше! И по груди себя похлопал, по ордену то есть, Маскема аж передернуло, чуть соломинку не проглотил.
Награждение советского моряка, как и награждение любого другого, дело обычное. Необычным в данном случае было лишь то, что награждали-то американцы, и награждали за мужество, проявленное этим советским моряком на английском фрегате. Что и говорить, пикантное обстоятельство в пресной атмосфере приема: виден явный демарш Вашингтона. Но почему? Чем провинился Лондон? Присутствующие не были новичками в дипломатическом мире и прекрасно понимали, что, несмотря на союзнические обязательства, соперничество продолжается во всех сферах, на всех уровнях. Война, быть может, даже обострила некоторые разногласия, но их прячут, не выпячивают до времени. Следовательно, соль заключалась в том, чтобы раньше других пронюхать о безделице и, демонстрируя осведомленность, солидно противостоять тем, кто на песке строит домыслы и бездоказательно рассуждает о нюансах отношений между Соединенными Штатами и Соединенным Королевством.
Хозяин, американский посол, обходил гостей.
В группе англичан он словно бы исчез: подобрались на редкость высокие мужчины под стать Маскему, и когда седовласый американец вынырнул из-за плеч "английской эскадры", он вел, именно ВЕЛ, самого рослого и худого контр-адмирала Маскема. Вел с явным желанием столкнуть его с капитан-лейтенантом, новоиспеченным кавалером ордена "Морской крест"..
- Представьте, господа, мой друг адмирал и наш именинник, - посол добродушно склонил перед Арлекином седой хохолок, - оказывается, старые знакомые и, так сказать, соплаватели: один нес свой флаг на "Абердине", другой пользовался гостеприимством крейсера. Вот она - солдатская скромность! Предлагаю поднять тост за океан, который тесен для настоящих моряков!
Советский военно-морской атташе, знавший истинную подоплеку "гостеприимства", предложил выпить за нашу общую победу.
Маскем держался хорошо. Улыбался. Одними губами, которые, как и раньше, были еле заметны. Неприязни не скрывал, но и не выпячивал. Выслушал посла, выслушал атташе, капитана второго ранга, склонил породистую голову с аккуратным пробором и, слегка приподняв бокал, сухо поздравил с наградой "мистера Арлекина". Поздравил сухо, но все-таки с оттенком иронии.
Никто из присутствующих не слышал об Арлекине. Для этого, как говорится, не было повода. Заметив на лицах понятное недоумение, Маскем добавил с оттенком пренебрежения, что "экстравагантность... гм, псевдонима неким образом согласуется с тем фокусом, что имел место на фрегате "Черуэлл", и поистине изумляющей осведомленностью наших славных союзников и братьев по оружию (корректные поклоны присутствующим и самый глубокий послу США и кептену, военно-морскому атташе) С ТОЙ СТОРОНЫ Атлантики о событии на корабле, входящем в состав эскорта, которым командовал ваш покорный слуга".
Намек на что-то нечистое, на какую-то закулисную игру? Можно понимать, как хочешь. Адресовав этот витиеватый и туманный комментарий к награждению русского моряка американцам, адмирал повернулся к русским "собратьям по оружию".
- За вашу удачу, господин Арлекин! - бокал был поднят вторично, Маскем ждал ответного жеста от капитан-лейтенанта, но тот бокала не поднял, а медленно заговорил:
- На крейсере, помнится, вы признали за мной право считаться европейцем. В вашем понимании, естественно. Не знаю, как поступают НАСТОЯЩИЕ европейцы в подобных случаях, но я - славянин и не пью со своим палачом даже за удачу, ибо его удача - мое поражение.
Лицо Маскема, как когда-то на крейсере, покрылось краской, потом стало белым, словно простыня.
- Предлагаю выпить... - Капитан-лейтенант повернулся к американцам: Удача - это случайность. Выпьем за неизбежное и закономерное, за победу над фашизмом любого вида и любой национальности. За нашу свободу!
Атташе, наш атташе, капитан второго ранга, сжал локоть Арлекина: мол, сбавь обороты, сердешный! Кептен, атташе американского посольства, широко улыбаясь, прятал в футляр ополовиненную "гавану", как бы знаменуя этим окончание небольшого дипломатического спектакля.
Да, он близился к финалу. Адмирал Маскем, кроме упомянутой белизны, никак не проявил своего неудовольствия. Разве что подбородок задрал, Рывком. И стал как бы еще прямее и суше. Несколько секунд адмирал стоял совершенно неподвижно, бессмысленно взирая перед собой, затем постепенно розовея и этим возвращая Арлекина к событиям на крейсере, глубоко вздохнул, круто развернулся и зашагал к дверям, сжимая в руке бокал с коктейлем.
Только теперь Арлекин заметил отсутствие американского посла - исчез "под шумок". Но скандал, если случившееся можно назвать скандалом, не получил развития и тем более какого-то резонанса. Адмирал не повышал голоса, Арлекин тоже не кричал, обошлись без жестикуляции, взаимных обвинений и апелляций к окружающим. Маскем ослеп от ненависти и злобы, а капитан-лейтенант довольствовался тем, что не растерялся в непривычной, несколько чопорной обстановке посольского раута и высказал все, что думал, человеку, которого вряд ли увидит, но который должен и знать и помнить, что последнее слово осталось за Арлекином.
...Все-таки за Арлекином!
Посол прощался с гостями, атташе, кептен О'Нил, - с Арлекином, которого, как бы это выразиться, насторожило, что ли, ирландское звучание фамилии американца и его заинтересованное внимание к русскому офицеру. Было бы естественным предположить за этим за всем какую-то подоплеку. Арлекин ждал разъяснений, и они были сделаны в шутливой форме, которая давала понять, что всякое уточнение, любая дотошность в собирании фактов просто неуместны в настоящее время, а сказанное О'Нилом - любезность, которая хотя и приоткрывает "профессиональные тайны", но не врагу, а союзнику, и это одно гарантирует ему защиту от обвинений коллег в разглашении дипломатических секретов.
Словом, О'Нила интересовала проблема конвоев. Интерес имел практическую сторону, чисто внешнюю, где преобладали анализ, сопоставления и цифры, и сторону внутреннюю. К ней атташе относил все факты, раскрывающие суть человеческих взаимоотношений, взаимодействие интернациональных экипажей и психологическую ситуацию в караванах на разных этапах войны.
Да, кептен О'Нил был историком и по крупицам собирал малейшие свидетельства очевидцев, которые, как он надеялся, лягут когда-нибудь в основу фундамента капитальной монографии о войне на море. Еще он надеялся, что история полярных караванов окажется самой трагической и самой интересной главой этой монографии, главой, которая если и не вскроет сложной сущности взаимоотношений между государствами, не отразит все аспекты неминуемых противоречий, то на основе человеческих судеб покажет возможности сотрудничества между нашими народами и отдельными людьми.
"Благие намерения... - думал Арлекин, слушая, как показалось, слишком развернутое "предисловие" О'Нила, начатое буквально в тот момент, когда спина Маскема еще виднелась в дверях. - Благими намерениями устлана дорога в ад..."
- Я отправился к контр-адмиралу Маскему, имея самые благие намерения, продолжал атташе, - и получил красочное описание злополучного похода, после чего попросил поделиться со мной его соображениями относительно причин новой неудачи. Говорю "новой", так как трагедия конвоя PQ-17 до сих пор кровоточит в памяти. - Они отошли и встали у окна, где никто не мешал одному говорить, а другому слушать. Адмирал, намеками и недомолвками, дал понять, что во всех бедах виноваты "тихоходы" и усилившееся давление авиации и субмарин рейха. О'Нил достал из кармана простенький алюминиевый портсигар с изображением крейсера на крышке - обычную поделку флотских умельцев, какие были распространены в Мурманске, и закурил папиросу. - Подарили русские моряки, пояснил, пряча портсигар. - Итак... Маскем ни слова не упомянул о русском танкере, и я бы ничего не узнал о "Заозерске", его истории и о вас, если бы не мои знакомства среди офицеров Адмиралтейства. Тогда и появилась на свет фамилия О'Греди, заинтересовавшая меня в силу понятных причин: мы оба ирландцы, оба имеем отношение к морю..
- И к нынешней войне, - подсказал Арлекин.
- Вот именно! - согласился О'Нил. - Кстати, недавно я побывал в Эдинбурге, разыскал госпиталь и навестил командира фрегата. Вам передали письмо?
- Конечно.
- Ну, а я уполномочен добавить к нему словесный привет и самые добрые пожелания от вашего боевого друга. Он надеется, вы сочтете возможным считать его. Ну, вы понимаете?
- Понимаю и благодарю. Вы специально ездили в Эдинбург?
- Нет... Но выбор маршрута, естественно, был предопределен желанием увидеть автора рапорта в известные вам (как мне дали понять) инстанции и одного из инициаторов ходатайства, подписанного офицерами "Черуэлла".
- Да, теперь я вижу, вы в курсе всего...
- Вы должны понять мой интерес, мистер... Позвольте мне называть вас Арлекином? В неофициальной обстановке? Отчего-то мне нравится это имя. Вот и О'Греди, по его словам, был неравнодушен к нему.
Капитан-лейтенант рассмеялся:
- Да ради бога! Во-первых, у нас, русских, есть пословица: "Называй хоть горшком, только в печь не сажай", во-вторых, думаю, вам не придется слишком часто пользоваться этой возможностью. Вы не находите?
- Да. Скорее всего, да... - О'Нил разыскал на столиках пепельницу, выбросил окурок и вернулся в нишу у окна. - Видите ли, Арлекин, я получил копии обоих документов и передал их послу. Выполняя просьбу офицеров Адмиралтейства, а значит, О'Греди и его подчиненных, я просил босса оказать нажим на английских коллег, а в результате...
- Этот орден?
- Да, результат на вашей груди.
Тусклый зимний вечер, узкая Хаймаркет...
Я подымался от Трафальгар-сквера, рассчитывая на Пикадилли забраться в автобус, и вдруг, можно сказать, на пороге "Маджестика" столкнулся с... Арлекином, выбравшим этот день и этот театр, а не "Хаймаркет" или "Комеди", для того, чтобы провести вечер не в номере гостиницы, а "в приятном одиночестве среди людей". Что ж, мне, например, казалось, что было в нашей встрече что-то предопределенное, словно бы разыгранное на подмостках лондонской сцены, однако, прежде чем мы обрели способность говорить связно и членораздельно, мы, так сказать, собственноручно намяли друг другу бока без всяких там сценических условностей и отправились в ближайший ресторанчик, чтобы отдышаться и промочить горло перед долгой беседой. Да, нам было о чем поговорить.
...Разговор закончился далеко за полночь, закончился в номере Арлекина. Да, мне пришлось вытягивать из него каждое слово, а разговорился он, когда мы перебили сон, рассказ близился к концу, и мне оставалось услышать немногое о днях, проведенных в Керкуолле и о путешествии на "материк", как мой друг называл большой английский остров, в отличие от крохотного в Оркнейском архипелаге, на котором застрял, расставшись с "Черуэллом".
Власти не могли или не хотели помочь русскому моряку. В штабе укрепрайона ссылались на погоду, на отсутствие бензина, на отмену рейсов, на приказы Лондона и т. д. Небольшая сумма, полученная благодаря радиограмме с фрегата, подходила к концу. Гостиница осточертела, и стены, сложенные из красного песчаника, нагоняли тоску... Люди, ежедневно (а некоторые по многу раз) встречавшиеся на трехсотметровом отрезке улицы между ее порогом и собором Святого Магнуса, стали хорошими знакомыми. Все они, или почти все, были местными рыбаками, ловившими из-за войны тут же, в заливе Бей-оф-Кёркуолл. Они-то, успевшие в общих чертах узнать историю Арлекина, очень скоро стали недоумевать: зачем ему небо, когда есть море? Зачем самолеты, когда существуют пароходы? И он решился.
Запросив телеграфом небольшую сумму в нашем посольстве, Арлекин заявил властям, что намерен, получив деньги, выехать пароходом из Стромнесса в Скраб-стер, небольшой городок на севере Шотландии, чтобы остаток пути совершить по железной дороге. "Остаток" пересекал всю Англию с севера на юг. Сказали, чтоб не дурил, и запретили трогаться с места, потом решили дать сопровождающего, но в конце концов подчинились обстоятельствам. То ли пожалели денег, то ли под рукой не нашлось подходящей няньки, зато оказался самолет, и Арлекин вылетел в Лондон.
Моя командировка в Англию была краткосрочной и заканчивалась утренним свиданием с нужными людьми. Два часа мы все-таки вздремнули. С Арлекином я простился заранее, так как по завершении дел сразу же вылетал на родину.
* * *
О'Греди проводил меня до выхода из порта, а потом и до мэрии. Но и тут мы не расстались: удобные скамейки, фонтан, чьи струи уже подсвечивались разноцветными лампочками, суховатое здание мэрии напротив с башней, напоминавшей маяк, - прекрасно! Но все-таки - скамейки. Очень хотелось присесть и вытянуть ноги. И сели, и вытянули. И я не удержался, спросил кептена, - единственное, что я позволил себе, - за что, за какие заслуги им получен советский орден. Я так и спросил:
- Какая из ваших заслуг отмечена нашим Знаменем?
- Заслуга, выслуга... При чем здесь это? Как военный моряк, как профессионал, я выполнял свой долг, выполнял то, что вменялось мне в обязанности. Другое дело, что в силу субъективных и... скажем, общечеловеческих причин я выполнял их иначе, чем, предположим, выполняет ландскнехт, наемник.
- Ясно. - Расспрашивать я не решился, но сам-то О'Греди, видно, был не прочь поговорить, - душу разбередили воспоминания, а мой вопрос лишний раз напомнил об Арлекине.
- Накануне моего ранения Арлекин рассказал мне о случае на Черном море, когда командир тральщика подставил корабль под торпеду, чтобы защитить, загородить собой транспорт с людьми. На нем были женщины и дети. Я полагаю, что он рассказывал о себе.
- Да, это был его тральщик.
- Вот видите, я не ошибся! И... словом, мне тоже представилась такая возможность. Правда, я... мы прикрыли "Черуэллом" свой крейсер. Все тот же "Абердин".
- Но уже без Маскема?
- Конечно. Фигура адмирала стала слишком одиозной после разгрома каравана. Вспомнили, что коммодор - креатура Адмиралтейства. Чья конкретно? И Тихо-мирно убрали со сцены, не допустили скандала.
- А "Черуэлл"? Погиб?
- В другой раз, но уже без меня. Да-да-да! Торпеда ударила нас к востоку от Медвежьего. Он был на плаву, а ваши парни прикрыли нас, помогли добраться до Мурманска. В этом городе я был представлен к ордену, в нем и получил.
- Ах, синее море, фрегат "Черуэлл"... Жаль, не увиделись больше: пора о душе подумать, годы-то ушли.
- Ты прав... Душа грустит о небесах, она не здешних нив жилица. Но мы-то, мил друг, пока еще топчем землю!
- И будем топтать, - усмехнулся Арлекин, - а что нам остается делать? Тем более, кажется, там Красотуля высматривает абреков. Там, там, видишь, курсовой двадцать! - Он ткнул пальцем в корявый обрыв, где виднелась тропа, сбегающая на пляж далеко за танцплощадкой. - Она? Может, твоя дальнозоркость лучше моей. Вроде бы она стоит, моя старушка.
- Стоит, но она ли? Не забывай, что я помню Красотулю только молодой, да и то... в гимнастерке и халате.
- Она это, Федя, она... - Он засобирался да и мне успел портфельчик подбросить, чтобы, значит, не мешкал. - Не вижу, но сердцем чую. Хотела сразу со мной на берег, когда узнала в конторе, кто ошвартовался в гавани, да я не пустил. Сказал, что сначала мы одни потолкуем за жизнь. Вдруг, говорю, сцепимся, как Лопес и Бонифаций. Отпустила... Поиграть. Давай, старпом, собирай шмутки!
- Будем собираться, капитан!
...Красотуля с улыбкой наблюдала, как мы пыхтим, придерживая сердце, одолеваем подъем. Конечно, она лишь отдаленно напоминала Красотулю нашей молодости, но ведь и мы...
Глаза у нее остались прежними - такими же черными, как спелый инжир. Этими глазищами она долго разглядывала меня и наконец вздохнула:
- Господи, какие вы оба старые да плешивые!
- Да?! - подбоченился я. - А мне так кажется, я парень еще хоть куда!
- К своему парню привыкла, Федя, не замечаю, а вот взглянула на тебя и сразу поняла, сколько же много воды убежало из наших бабьих глаз в ваши моря!..
- Вот-вот, Адеса-мама! Потому и солоны моря-океаны, что ваши глаза постоянно на мокром месте! - поддразнил муж.
Она погладила его плечо и ничего не сказала.
- Когда ты превратился в Арлекина, мудрец, ее глаза были на сухом месте. Э-эх... Помните, други? - и я пропел как мог:
Любой бичо, любой пацан во всех портах
Володьку знал,
И повторял Сухум-Батум: "Воло-ооо-одька-а!"
А он, хотя и Арлекин, но в море выводил буксир
и приводил хоть в шторм, хоть в штиль,
хоть в порт Сухум, хоть в порт Батум,
Воло-ооо-одька!
- Федя, и ты не забыл, ты помнишь, ее целиком? - Красотуля всплеснула руками и быстро взглянула на мужа.
- Ну-ну... Всякая чепуха обязательно застревает в мозгах, - проворчал он. - Нашли что вспоминать!
- Память у меня неважная, - сказал я, - но вот это еще помню:
Хотя и звался Арлекин, но морю верен до седин,
А значит, вам, Сухум-Батум, Воло-одька!
Наш Арлекин - силен мужик!
И в Сочах пляс, и в Поти крик,
И веселится Геленджик, и Туапсе не ест, не спит,
Все ждут - придет Воло-ооо-одька-а!
- И в Сочах пляс! Не ест, не спит!.. - расхохотался Арлекин, по-старому, "по-арлекиньи", но допел переиначив: - А ждет - придет Красотка! То есть Кр-расотуля - рекомендую! - и поцеловал жену. Она подхватила нас под руки и вздохнула:
- Когда ж это было, чтобы "в Сочах пляс"? В прошлом веке, наверное, а в этом, старички, накормлю вас сейчас, спать уложу и приснятся вам...
- Лопес и Бонифаций? - предположил я.
- Скорее, Сэр Тоби, - поправил Арлекин. - После нынешних-то воспоминаний. Ты знаешь, - он повернулся к жене, - Федор недавно виделся с Джорджем О'Греди.
- Ну и как? Тоже, поди, как вы, "седой боевой капитан"!
- Ветеран.
- Я и говорю! Хорошо, что и он жив, Володя Тропинка свернула в яблоневые посадки "Старые да плешивые... Она права. Поскрипывает в суставах "морская соль", побаливает поясница, мозжат места, где терзали тело осколки и пули, рваное железо родных кораблей, на которое часто кидала нас, безжалостно швыряла дура-война..."
Обрывы наливались закатной краснотой. Тишина спадала с небес на море, на сухую крымскую землю.
- Смотри-ка, вечер!.. - удивился Арлекин.
- Если бы я не пришла за вами, сидели б на бережку и пели: "Еще не вечер, еще не вечер!" И в это время за спиной грянуло:
...р-ребята, сюда мы бегали когда-то, когда-то,
и на щеках игра-ааа-ала кроф-фффь!
У моря вспыхнули лампионы, и к танцплощадке, как мотыльки на свет, начали слетаться парочки и вездесущие мальчишки. Белая раковина оркестра светилась сквозь черную листву. Там чувствовалось движение, оттуда доносился глухой рокот, вобравший в себя плеск волн, голоса и слабый гул ночного ветра.
"Не зная горя, горя, горя, в стране магнолий плещет море", - звучало теперь уже вдали, а рядом начинали пробовать скрипучие ночные голоса невидимые цикады.
Я словно очнулся и вдруг обнаружил, что мы давно сидим на скамье под тонкоствольными яблоньками.
- Слетаются, будут кружиться и... гореть, - встрепенулась Красотуля и потащила нас за руки: - А может, диды, и мы заглянем на танцы?
- А что?! Возьмем и заглянем! - тряхнул Арлекин лысой головой. - Что нам терять, кроме бессонницы, мама Адеса, синий океан!
Примечания
{1} Коффердам - узкий непроницаемый отсек, отделяющий два соседних помещения, в одном из которых находятся нефтепродукты.
{2} Фендрик - младший офицер в Петровском флоте.
{3} "Уайт энсайн" - (англ.) "белый флаг".
- Поворачиваем в пролив. Буксир, как я и ожидал, будет нас ждать только у острова Грамсей, - пояснил штурман. - Видите утес? Блэк-Крейг - сто девять метров. Отличный ориентир, авось обойдемся без проводки. Впрочем, буксир нас ждет тоже в скверном месте - у банки Шоубелли.
- Возле нее и расстанемся, капитан-лейтенант, - сказал подошедший доктор. - Буксир доставит вас в Стромнесс.
- Благодарю. Могу я попрощаться с командиром?
- Непременно! Лейтенант-коммандер сам хотел видеть вас, потому и не дали досмотреть сон. Я послан за вами.
* * *
"Сэр!
Я скоро расстанусь с госпиталем, а "Черуэлл" - с доком. Да-да, нас все-таки, не меня, конечно, а фрегат, притащили в Ливерпул. Пишу, впрочем, не для того, чтобы сообщить о столь незначительных событиях. Причина в другом.
Помните, мы говорили о Маскеме? Я не скрывал, что считаю его никудышным моряком, а благодаря Вам, тому, что случилось с Вами на "Абердине", окончательно убедился, что и человеческие качества новоиспеченного адмирала оставляют желать лучшего. Жаль, но часто подобный опыт дорого обходится людям. Я знал это и продумал дальнейшую линию поведения.
Из Скапа-Флоу мною был направлен рапорт по начальству, в котором подробным образом изложена суть имевших место событий и всех обстоятельств, сопутствовавших вашему появлению на "Черуэлле" и далее, вплоть до момента, когда Вы покинули фрегат. Кроме того, к рапорту прилагалось ходатайство офицеров о награждении Вас британским орденом за проявленные в ТУ ночь мужество, высокий профессионализм и союзнический долг. Причем офицеры честно признавали, что оказались не на высоте, оставив в ответственнейший момент мостик на нижних чинов и... пассажира.
Вначале не хотелось сообщать Вам об упомянутых документах. Зная долгий путь бумаг подобного рода в отделах Адмиралтейства, я полагал доставить Вам приятную неожиданность КОГДА-НИБУДЬ. Пусть бы она оказалась еще одним напоминанием о "Черуэлле" и его экипаже. Правда, я рассчитывал на помощь прежних сослуживцев, работающих ныне в аппарате Адмиралтейства, но... От них и получил известие, вынудившее Вашего покорного слугу взяться за перо.
Очевидно, Ваше посольство делало запрос о некоторых деталях описанных событий. Это, в частности, касалось и "Абердина". Адмирал Маскем давал объяснения и, кажется, преуспел в инсинуациях, основательно извративших суть происшедшего. Так ли это, сказать с уверенностью не могу, но если в Адмиралтействе возобладала точка зрения Маскема, становится понятным, почему и рапорт и ходатайство оказались "под сукном". Друзья обещали предпринять возможные контрмеры, но не поделились подробностями о характере предполагаемых усилий. Я же пользуюсь возможностью лишний раз выразить Вам свои уважение и признательность, с которыми будет всегда пребывать командир фрегата "Черуэлл" лейтенант-коммандер
Джордж О'Греди".
Арлекин улыбнулся, взглянув на размашистую подпись, и спрятал письмо в карман. Слишком долго добиралось оно до адресата. О'Греди не доверил его почте - послал с оказией, а в этом случае действуют всевозможные случайности и задержки. Письмо Арлекина тоже плутало, и, хотя добралось до фрегата, ответил мальчишка суб-лейтенант, сообщивший адрес эдинбургского госпиталя, куда был отправлен О'Греди и откуда было получено сегодняшнее письмо.
Письмо... Оно многое объясняет, но и запутывает многое. Офицеры "Черуэлла" ходатайствовали, и это естественно, о британском ордене, а он получает... американский "Нейвал Кросс". Сегодня и вручат в посольстве США, на большом приеме по случаю двухлетней годовщины подписания Вашингтонской декларации двадцати шести государств антигитлеровской коалиции. Орден США безвестному капитан-лейтенанту? Полная неожиданность даже для сотрудников посольства. Их не поставили в известность заранее и ничего не объяснили теперь.
Итак, "Морской Крест" приколот к тужурке "за личное мужество и образцовое выполнение союзнического долга в боевой обстановке". Те же слова, что и в письме О'Греди. Совпадение или преднамеренно взято из ходатайства офицеров? Он поблагодарил посла (читавшего, кстати, по бумажке), "а в его лице президента Рузвельта и американский народ, за высокую награду, которой отметили его скромный вклад в общее дело разгрома фашизма". Словом, обменялись обычными фразами, сказанными хотя и от души, но составленными гладко, по дипломатическим канонам: протокол есть протокол.
Возвращаясь "к своим", небольшой группе работников миссии и посольства, Арлекин увидел в группе английских моряков долговязую фигуру контр-адмирала Маскема. Как будто ничего особенного и неожиданного: адмирал "у себя дома" и приглашен на прием, демонстрирующий единство товарищей по оружию, иначе не назовешь представителей коалиции, ведущей борьбу с общим и ненавистным врагом, тем не менее отчего-то подумалось с обидой: "Вот наглец!" Захотелось рассказать принародно обо всем случившемся на "Абердине", но внутренний позыв, само собой, пропал втуне.
Взял бокал с коктейлем и пристроился в стороне разглядывая гостей: "Наверное, Маскем не знал, что и я оказался в списке награжденных. Впрочем..." Адмирал повернул голову, - их взгляды сошлись. Арлекин даже напрягся и стиснул зубами соломинку: глаза, как прежде, холодные и, как прежде, недобрые. Более того, ненависть и презрение (а сколько желчи в поджатых губах!) в них читались теперь открыто, без труда. Все ясно, адмирал Маскем не считал нужным скрывать от него свои истинные чувства! Значит, О'Греди прав, и затея с леерной переправой не была случайной. Поняв, облегченно вздохнул и вдруг, неожиданно даже для себя, взял да и подмигнул адмиралу: знай, мол, наших! Нырнули - вынырнули и стали еще красивше! И по груди себя похлопал, по ордену то есть, Маскема аж передернуло, чуть соломинку не проглотил.
Награждение советского моряка, как и награждение любого другого, дело обычное. Необычным в данном случае было лишь то, что награждали-то американцы, и награждали за мужество, проявленное этим советским моряком на английском фрегате. Что и говорить, пикантное обстоятельство в пресной атмосфере приема: виден явный демарш Вашингтона. Но почему? Чем провинился Лондон? Присутствующие не были новичками в дипломатическом мире и прекрасно понимали, что, несмотря на союзнические обязательства, соперничество продолжается во всех сферах, на всех уровнях. Война, быть может, даже обострила некоторые разногласия, но их прячут, не выпячивают до времени. Следовательно, соль заключалась в том, чтобы раньше других пронюхать о безделице и, демонстрируя осведомленность, солидно противостоять тем, кто на песке строит домыслы и бездоказательно рассуждает о нюансах отношений между Соединенными Штатами и Соединенным Королевством.
Хозяин, американский посол, обходил гостей.
В группе англичан он словно бы исчез: подобрались на редкость высокие мужчины под стать Маскему, и когда седовласый американец вынырнул из-за плеч "английской эскадры", он вел, именно ВЕЛ, самого рослого и худого контр-адмирала Маскема. Вел с явным желанием столкнуть его с капитан-лейтенантом, новоиспеченным кавалером ордена "Морской крест"..
- Представьте, господа, мой друг адмирал и наш именинник, - посол добродушно склонил перед Арлекином седой хохолок, - оказывается, старые знакомые и, так сказать, соплаватели: один нес свой флаг на "Абердине", другой пользовался гостеприимством крейсера. Вот она - солдатская скромность! Предлагаю поднять тост за океан, который тесен для настоящих моряков!
Советский военно-морской атташе, знавший истинную подоплеку "гостеприимства", предложил выпить за нашу общую победу.
Маскем держался хорошо. Улыбался. Одними губами, которые, как и раньше, были еле заметны. Неприязни не скрывал, но и не выпячивал. Выслушал посла, выслушал атташе, капитана второго ранга, склонил породистую голову с аккуратным пробором и, слегка приподняв бокал, сухо поздравил с наградой "мистера Арлекина". Поздравил сухо, но все-таки с оттенком иронии.
Никто из присутствующих не слышал об Арлекине. Для этого, как говорится, не было повода. Заметив на лицах понятное недоумение, Маскем добавил с оттенком пренебрежения, что "экстравагантность... гм, псевдонима неким образом согласуется с тем фокусом, что имел место на фрегате "Черуэлл", и поистине изумляющей осведомленностью наших славных союзников и братьев по оружию (корректные поклоны присутствующим и самый глубокий послу США и кептену, военно-морскому атташе) С ТОЙ СТОРОНЫ Атлантики о событии на корабле, входящем в состав эскорта, которым командовал ваш покорный слуга".
Намек на что-то нечистое, на какую-то закулисную игру? Можно понимать, как хочешь. Адресовав этот витиеватый и туманный комментарий к награждению русского моряка американцам, адмирал повернулся к русским "собратьям по оружию".
- За вашу удачу, господин Арлекин! - бокал был поднят вторично, Маскем ждал ответного жеста от капитан-лейтенанта, но тот бокала не поднял, а медленно заговорил:
- На крейсере, помнится, вы признали за мной право считаться европейцем. В вашем понимании, естественно. Не знаю, как поступают НАСТОЯЩИЕ европейцы в подобных случаях, но я - славянин и не пью со своим палачом даже за удачу, ибо его удача - мое поражение.
Лицо Маскема, как когда-то на крейсере, покрылось краской, потом стало белым, словно простыня.
- Предлагаю выпить... - Капитан-лейтенант повернулся к американцам: Удача - это случайность. Выпьем за неизбежное и закономерное, за победу над фашизмом любого вида и любой национальности. За нашу свободу!
Атташе, наш атташе, капитан второго ранга, сжал локоть Арлекина: мол, сбавь обороты, сердешный! Кептен, атташе американского посольства, широко улыбаясь, прятал в футляр ополовиненную "гавану", как бы знаменуя этим окончание небольшого дипломатического спектакля.
Да, он близился к финалу. Адмирал Маскем, кроме упомянутой белизны, никак не проявил своего неудовольствия. Разве что подбородок задрал, Рывком. И стал как бы еще прямее и суше. Несколько секунд адмирал стоял совершенно неподвижно, бессмысленно взирая перед собой, затем постепенно розовея и этим возвращая Арлекина к событиям на крейсере, глубоко вздохнул, круто развернулся и зашагал к дверям, сжимая в руке бокал с коктейлем.
Только теперь Арлекин заметил отсутствие американского посла - исчез "под шумок". Но скандал, если случившееся можно назвать скандалом, не получил развития и тем более какого-то резонанса. Адмирал не повышал голоса, Арлекин тоже не кричал, обошлись без жестикуляции, взаимных обвинений и апелляций к окружающим. Маскем ослеп от ненависти и злобы, а капитан-лейтенант довольствовался тем, что не растерялся в непривычной, несколько чопорной обстановке посольского раута и высказал все, что думал, человеку, которого вряд ли увидит, но который должен и знать и помнить, что последнее слово осталось за Арлекином.
...Все-таки за Арлекином!
Посол прощался с гостями, атташе, кептен О'Нил, - с Арлекином, которого, как бы это выразиться, насторожило, что ли, ирландское звучание фамилии американца и его заинтересованное внимание к русскому офицеру. Было бы естественным предположить за этим за всем какую-то подоплеку. Арлекин ждал разъяснений, и они были сделаны в шутливой форме, которая давала понять, что всякое уточнение, любая дотошность в собирании фактов просто неуместны в настоящее время, а сказанное О'Нилом - любезность, которая хотя и приоткрывает "профессиональные тайны", но не врагу, а союзнику, и это одно гарантирует ему защиту от обвинений коллег в разглашении дипломатических секретов.
Словом, О'Нила интересовала проблема конвоев. Интерес имел практическую сторону, чисто внешнюю, где преобладали анализ, сопоставления и цифры, и сторону внутреннюю. К ней атташе относил все факты, раскрывающие суть человеческих взаимоотношений, взаимодействие интернациональных экипажей и психологическую ситуацию в караванах на разных этапах войны.
Да, кептен О'Нил был историком и по крупицам собирал малейшие свидетельства очевидцев, которые, как он надеялся, лягут когда-нибудь в основу фундамента капитальной монографии о войне на море. Еще он надеялся, что история полярных караванов окажется самой трагической и самой интересной главой этой монографии, главой, которая если и не вскроет сложной сущности взаимоотношений между государствами, не отразит все аспекты неминуемых противоречий, то на основе человеческих судеб покажет возможности сотрудничества между нашими народами и отдельными людьми.
"Благие намерения... - думал Арлекин, слушая, как показалось, слишком развернутое "предисловие" О'Нила, начатое буквально в тот момент, когда спина Маскема еще виднелась в дверях. - Благими намерениями устлана дорога в ад..."
- Я отправился к контр-адмиралу Маскему, имея самые благие намерения, продолжал атташе, - и получил красочное описание злополучного похода, после чего попросил поделиться со мной его соображениями относительно причин новой неудачи. Говорю "новой", так как трагедия конвоя PQ-17 до сих пор кровоточит в памяти. - Они отошли и встали у окна, где никто не мешал одному говорить, а другому слушать. Адмирал, намеками и недомолвками, дал понять, что во всех бедах виноваты "тихоходы" и усилившееся давление авиации и субмарин рейха. О'Нил достал из кармана простенький алюминиевый портсигар с изображением крейсера на крышке - обычную поделку флотских умельцев, какие были распространены в Мурманске, и закурил папиросу. - Подарили русские моряки, пояснил, пряча портсигар. - Итак... Маскем ни слова не упомянул о русском танкере, и я бы ничего не узнал о "Заозерске", его истории и о вас, если бы не мои знакомства среди офицеров Адмиралтейства. Тогда и появилась на свет фамилия О'Греди, заинтересовавшая меня в силу понятных причин: мы оба ирландцы, оба имеем отношение к морю..
- И к нынешней войне, - подсказал Арлекин.
- Вот именно! - согласился О'Нил. - Кстати, недавно я побывал в Эдинбурге, разыскал госпиталь и навестил командира фрегата. Вам передали письмо?
- Конечно.
- Ну, а я уполномочен добавить к нему словесный привет и самые добрые пожелания от вашего боевого друга. Он надеется, вы сочтете возможным считать его. Ну, вы понимаете?
- Понимаю и благодарю. Вы специально ездили в Эдинбург?
- Нет... Но выбор маршрута, естественно, был предопределен желанием увидеть автора рапорта в известные вам (как мне дали понять) инстанции и одного из инициаторов ходатайства, подписанного офицерами "Черуэлла".
- Да, теперь я вижу, вы в курсе всего...
- Вы должны понять мой интерес, мистер... Позвольте мне называть вас Арлекином? В неофициальной обстановке? Отчего-то мне нравится это имя. Вот и О'Греди, по его словам, был неравнодушен к нему.
Капитан-лейтенант рассмеялся:
- Да ради бога! Во-первых, у нас, русских, есть пословица: "Называй хоть горшком, только в печь не сажай", во-вторых, думаю, вам не придется слишком часто пользоваться этой возможностью. Вы не находите?
- Да. Скорее всего, да... - О'Нил разыскал на столиках пепельницу, выбросил окурок и вернулся в нишу у окна. - Видите ли, Арлекин, я получил копии обоих документов и передал их послу. Выполняя просьбу офицеров Адмиралтейства, а значит, О'Греди и его подчиненных, я просил босса оказать нажим на английских коллег, а в результате...
- Этот орден?
- Да, результат на вашей груди.
Тусклый зимний вечер, узкая Хаймаркет...
Я подымался от Трафальгар-сквера, рассчитывая на Пикадилли забраться в автобус, и вдруг, можно сказать, на пороге "Маджестика" столкнулся с... Арлекином, выбравшим этот день и этот театр, а не "Хаймаркет" или "Комеди", для того, чтобы провести вечер не в номере гостиницы, а "в приятном одиночестве среди людей". Что ж, мне, например, казалось, что было в нашей встрече что-то предопределенное, словно бы разыгранное на подмостках лондонской сцены, однако, прежде чем мы обрели способность говорить связно и членораздельно, мы, так сказать, собственноручно намяли друг другу бока без всяких там сценических условностей и отправились в ближайший ресторанчик, чтобы отдышаться и промочить горло перед долгой беседой. Да, нам было о чем поговорить.
...Разговор закончился далеко за полночь, закончился в номере Арлекина. Да, мне пришлось вытягивать из него каждое слово, а разговорился он, когда мы перебили сон, рассказ близился к концу, и мне оставалось услышать немногое о днях, проведенных в Керкуолле и о путешествии на "материк", как мой друг называл большой английский остров, в отличие от крохотного в Оркнейском архипелаге, на котором застрял, расставшись с "Черуэллом".
Власти не могли или не хотели помочь русскому моряку. В штабе укрепрайона ссылались на погоду, на отсутствие бензина, на отмену рейсов, на приказы Лондона и т. д. Небольшая сумма, полученная благодаря радиограмме с фрегата, подходила к концу. Гостиница осточертела, и стены, сложенные из красного песчаника, нагоняли тоску... Люди, ежедневно (а некоторые по многу раз) встречавшиеся на трехсотметровом отрезке улицы между ее порогом и собором Святого Магнуса, стали хорошими знакомыми. Все они, или почти все, были местными рыбаками, ловившими из-за войны тут же, в заливе Бей-оф-Кёркуолл. Они-то, успевшие в общих чертах узнать историю Арлекина, очень скоро стали недоумевать: зачем ему небо, когда есть море? Зачем самолеты, когда существуют пароходы? И он решился.
Запросив телеграфом небольшую сумму в нашем посольстве, Арлекин заявил властям, что намерен, получив деньги, выехать пароходом из Стромнесса в Скраб-стер, небольшой городок на севере Шотландии, чтобы остаток пути совершить по железной дороге. "Остаток" пересекал всю Англию с севера на юг. Сказали, чтоб не дурил, и запретили трогаться с места, потом решили дать сопровождающего, но в конце концов подчинились обстоятельствам. То ли пожалели денег, то ли под рукой не нашлось подходящей няньки, зато оказался самолет, и Арлекин вылетел в Лондон.
Моя командировка в Англию была краткосрочной и заканчивалась утренним свиданием с нужными людьми. Два часа мы все-таки вздремнули. С Арлекином я простился заранее, так как по завершении дел сразу же вылетал на родину.
* * *
О'Греди проводил меня до выхода из порта, а потом и до мэрии. Но и тут мы не расстались: удобные скамейки, фонтан, чьи струи уже подсвечивались разноцветными лампочками, суховатое здание мэрии напротив с башней, напоминавшей маяк, - прекрасно! Но все-таки - скамейки. Очень хотелось присесть и вытянуть ноги. И сели, и вытянули. И я не удержался, спросил кептена, - единственное, что я позволил себе, - за что, за какие заслуги им получен советский орден. Я так и спросил:
- Какая из ваших заслуг отмечена нашим Знаменем?
- Заслуга, выслуга... При чем здесь это? Как военный моряк, как профессионал, я выполнял свой долг, выполнял то, что вменялось мне в обязанности. Другое дело, что в силу субъективных и... скажем, общечеловеческих причин я выполнял их иначе, чем, предположим, выполняет ландскнехт, наемник.
- Ясно. - Расспрашивать я не решился, но сам-то О'Греди, видно, был не прочь поговорить, - душу разбередили воспоминания, а мой вопрос лишний раз напомнил об Арлекине.
- Накануне моего ранения Арлекин рассказал мне о случае на Черном море, когда командир тральщика подставил корабль под торпеду, чтобы защитить, загородить собой транспорт с людьми. На нем были женщины и дети. Я полагаю, что он рассказывал о себе.
- Да, это был его тральщик.
- Вот видите, я не ошибся! И... словом, мне тоже представилась такая возможность. Правда, я... мы прикрыли "Черуэллом" свой крейсер. Все тот же "Абердин".
- Но уже без Маскема?
- Конечно. Фигура адмирала стала слишком одиозной после разгрома каравана. Вспомнили, что коммодор - креатура Адмиралтейства. Чья конкретно? И Тихо-мирно убрали со сцены, не допустили скандала.
- А "Черуэлл"? Погиб?
- В другой раз, но уже без меня. Да-да-да! Торпеда ударила нас к востоку от Медвежьего. Он был на плаву, а ваши парни прикрыли нас, помогли добраться до Мурманска. В этом городе я был представлен к ордену, в нем и получил.
- Ах, синее море, фрегат "Черуэлл"... Жаль, не увиделись больше: пора о душе подумать, годы-то ушли.
- Ты прав... Душа грустит о небесах, она не здешних нив жилица. Но мы-то, мил друг, пока еще топчем землю!
- И будем топтать, - усмехнулся Арлекин, - а что нам остается делать? Тем более, кажется, там Красотуля высматривает абреков. Там, там, видишь, курсовой двадцать! - Он ткнул пальцем в корявый обрыв, где виднелась тропа, сбегающая на пляж далеко за танцплощадкой. - Она? Может, твоя дальнозоркость лучше моей. Вроде бы она стоит, моя старушка.
- Стоит, но она ли? Не забывай, что я помню Красотулю только молодой, да и то... в гимнастерке и халате.
- Она это, Федя, она... - Он засобирался да и мне успел портфельчик подбросить, чтобы, значит, не мешкал. - Не вижу, но сердцем чую. Хотела сразу со мной на берег, когда узнала в конторе, кто ошвартовался в гавани, да я не пустил. Сказал, что сначала мы одни потолкуем за жизнь. Вдруг, говорю, сцепимся, как Лопес и Бонифаций. Отпустила... Поиграть. Давай, старпом, собирай шмутки!
- Будем собираться, капитан!
...Красотуля с улыбкой наблюдала, как мы пыхтим, придерживая сердце, одолеваем подъем. Конечно, она лишь отдаленно напоминала Красотулю нашей молодости, но ведь и мы...
Глаза у нее остались прежними - такими же черными, как спелый инжир. Этими глазищами она долго разглядывала меня и наконец вздохнула:
- Господи, какие вы оба старые да плешивые!
- Да?! - подбоченился я. - А мне так кажется, я парень еще хоть куда!
- К своему парню привыкла, Федя, не замечаю, а вот взглянула на тебя и сразу поняла, сколько же много воды убежало из наших бабьих глаз в ваши моря!..
- Вот-вот, Адеса-мама! Потому и солоны моря-океаны, что ваши глаза постоянно на мокром месте! - поддразнил муж.
Она погладила его плечо и ничего не сказала.
- Когда ты превратился в Арлекина, мудрец, ее глаза были на сухом месте. Э-эх... Помните, други? - и я пропел как мог:
Любой бичо, любой пацан во всех портах
Володьку знал,
И повторял Сухум-Батум: "Воло-ооо-одька-а!"
А он, хотя и Арлекин, но в море выводил буксир
и приводил хоть в шторм, хоть в штиль,
хоть в порт Сухум, хоть в порт Батум,
Воло-ооо-одька!
- Федя, и ты не забыл, ты помнишь, ее целиком? - Красотуля всплеснула руками и быстро взглянула на мужа.
- Ну-ну... Всякая чепуха обязательно застревает в мозгах, - проворчал он. - Нашли что вспоминать!
- Память у меня неважная, - сказал я, - но вот это еще помню:
Хотя и звался Арлекин, но морю верен до седин,
А значит, вам, Сухум-Батум, Воло-одька!
Наш Арлекин - силен мужик!
И в Сочах пляс, и в Поти крик,
И веселится Геленджик, и Туапсе не ест, не спит,
Все ждут - придет Воло-ооо-одька-а!
- И в Сочах пляс! Не ест, не спит!.. - расхохотался Арлекин, по-старому, "по-арлекиньи", но допел переиначив: - А ждет - придет Красотка! То есть Кр-расотуля - рекомендую! - и поцеловал жену. Она подхватила нас под руки и вздохнула:
- Когда ж это было, чтобы "в Сочах пляс"? В прошлом веке, наверное, а в этом, старички, накормлю вас сейчас, спать уложу и приснятся вам...
- Лопес и Бонифаций? - предположил я.
- Скорее, Сэр Тоби, - поправил Арлекин. - После нынешних-то воспоминаний. Ты знаешь, - он повернулся к жене, - Федор недавно виделся с Джорджем О'Греди.
- Ну и как? Тоже, поди, как вы, "седой боевой капитан"!
- Ветеран.
- Я и говорю! Хорошо, что и он жив, Володя Тропинка свернула в яблоневые посадки "Старые да плешивые... Она права. Поскрипывает в суставах "морская соль", побаливает поясница, мозжат места, где терзали тело осколки и пули, рваное железо родных кораблей, на которое часто кидала нас, безжалостно швыряла дура-война..."
Обрывы наливались закатной краснотой. Тишина спадала с небес на море, на сухую крымскую землю.
- Смотри-ка, вечер!.. - удивился Арлекин.
- Если бы я не пришла за вами, сидели б на бережку и пели: "Еще не вечер, еще не вечер!" И в это время за спиной грянуло:
...р-ребята, сюда мы бегали когда-то, когда-то,
и на щеках игра-ааа-ала кроф-фффь!
У моря вспыхнули лампионы, и к танцплощадке, как мотыльки на свет, начали слетаться парочки и вездесущие мальчишки. Белая раковина оркестра светилась сквозь черную листву. Там чувствовалось движение, оттуда доносился глухой рокот, вобравший в себя плеск волн, голоса и слабый гул ночного ветра.
"Не зная горя, горя, горя, в стране магнолий плещет море", - звучало теперь уже вдали, а рядом начинали пробовать скрипучие ночные голоса невидимые цикады.
Я словно очнулся и вдруг обнаружил, что мы давно сидим на скамье под тонкоствольными яблоньками.
- Слетаются, будут кружиться и... гореть, - встрепенулась Красотуля и потащила нас за руки: - А может, диды, и мы заглянем на танцы?
- А что?! Возьмем и заглянем! - тряхнул Арлекин лысой головой. - Что нам терять, кроме бессонницы, мама Адеса, синий океан!
Примечания
{1} Коффердам - узкий непроницаемый отсек, отделяющий два соседних помещения, в одном из которых находятся нефтепродукты.
{2} Фендрик - младший офицер в Петровском флоте.
{3} "Уайт энсайн" - (англ.) "белый флаг".