Большая часть граф оставалась пуста. Но после первой записи в четырех последующих клеточках сохранилось напоминание: «Св. Антоний». «Какой неуемный святой, — подумала Флавия. — То и дело возникает в этом расследовании».
   Она положила дневник на место и обследовала комнату. Одну стену сплошь занимали металлические шкафы, которые, по-видимому, хранили плоды трудов всей жизни ученого. Заметки и статьи — их было чрезвычайно много. Но с другой стороны, если больше ничего не делать, а только писать, можно накопить немало. Флавия заглянула в первый шкаф: десятки зеленых папок — все организовано разумно и аккуратно: на белых ярлычках содержание подборок. Она провела по ярлычкам пальцем: почти вес папки были посещены живописи и художникам итальянского Возрождения.
   Флавия принялась просматривать все подряд. На содержание времени, конечно, не хватало — дай Бог взглянуть на названия. Пустая трата Бремени: даже папки с корреспонденцией Бралля не содержали ничего интересного и ничего не дали. Однако из них она хотя бы выудила оригиналы документов, которые Бралль прислал Бенедетти. Весьма сомнительные, но, может, Аргайлу пригодятся.
   На этом терпение Флавии кончилось. Она могла бы бороться с этим запахом, если бы поиски приносили результаты, но в противном случае он стал совершенно невыносимым. Она выбралась обратно в окно, глубоко вдохнула свежий деревенский воздух и стала ждать возвращения Аргайла.
   Англичанин, отдуваясь, с трудом взобрался по склону и сообщил, что первым делом позвонил старине Женэ, и тот, добрая душа, пообещал известить Боттандо. И еще он позволил сказать местным полицейским, что сам разрешил Флавии переговорить с Браллем. Иначе ее присутствие могло вывести их из себя и сделать совсем несговорчивыми. Он просил ее позже позвонить и сказал, что если потребуется, подъедет сам. А местная полиция, добавил Аргайл, уже в пути, направляется сюда.
   И она явилась, отчего следующие несколько часов стали сплошным кошмаром. Полицейские, узнав, что и в их глухомани случилось настоящее убийство, сначала несказанно возбудились, но затем, когда воочию увидели физические последствия преступления, пылу у них явно поубавилось. Один из полицейских отреагировал точно так же, как и Аргайл. Но за исключением этого, местные сыщики ничем не завоевали сочувствия гостей, особенно после того, как заявили, что не находят свидетельств насильственного характера смерти старика. И лишь после того, как Флавия пригрозила снова позвонить Женэ, ворчливо согласились произвести вскрытие. Однако в отместку проявляли всяческое недовольство по поводу пребывания итальянки во Франции.
   Приехали и уехали врачи, тело увезли в карете «скорой помощи», суетились фотографы и прочие официальные лица, которые всегда появляются, когда происходит внезапная смерть, но никто даже не подумал поделиться своими открытиями с гостями. На них обратили внимание всего раз, когда брали отпечатки пальцев. И всячески давали понять, что их присутствие нежелательно.
   Флавия не ждала ничего иного и сносила ситуацию с терпением, только отомстила им тем, что рассказала как можно меньше о предмете собственного расследования. Французы не собирались ей помогать, и она не станет.
   — Приятно наблюдать международное сотрудничество в действии, — ворчал Аргайл после того, как их отпустили и они устало тащились вниз по склону.
   Флавия сердито фыркнула в ответ и попросила:
   — Отвези меня обратно в Венецию.

ГЛАВА 12

   Они приехали в воскресенье утром до безобразия рано. Однако Боттандо к этому времени уже вернулся из Рима. И пребывал в прескверном расположении духа. Это его душевное состояние проявилось в череде туманных замечаний о необходимости дисциплины в полицейской работе и в неодобрительных высказываниях в адрес тех, кто в разгар расследования позволяет себе каникулы с дружками. Флавия смиренно извинялась, что, собравшись в Южную Францию, не удосужилась поставить его в известность. Но заметила, что им все-таки удалось откопать еще один труп. И категорически не соглашалась с тем, что Аргайл — ее дружок.
   А Боттандо ворчливо возражал:
   — Я не давал вам указаний искать новые тела. Достаточно было того, что имелось в наличии. Хотя вы хорошо поработали, — нехотя признал он. — Беда в том, что чиновники в Риме опять посходят с ума — подавай им результаты. И все навесят на наше управление. Учтите: если мы не выясним, что к чему, по стенке размажут нас, а не Боволо.
   — Значит, дело Мастерсон снова официально открыто?
   — О нет, не все так просто, — горько отозвался генерал. — От нас ждут, чтобы мы просто занялись подчисткой, но сколько я ни доказывал, что наши данные не соответствуют выводам Боволо, это ни на кого не произвело впечатления. Я думаю, вот в чем суть: не разберемся с убийствами — докажем свою некомпетентность и сыграем на руку тем, кто хочет с нами разделаться.
   Теперь Флавия лучше поняла, отчего так было задето самолюбие ее патрона, но ничем не могла помочь или что-нибудь сообщить, чтобы подбодрить, и только спросила, разговаривал ли он с Женэ.
   — Да, и поэтому я здесь. На него по крайней мере можно положиться. Во всяком случае, больше, чем на местную полицию.
   — Он вам сказал что-нибудь ценное?
   — Единственно, что это определенно убийство.
   — Мы это знали и сами.
   — Откуда? — поинтересовался Боттандо.
   — Джонатан обратил внимание на то, что все двери были закрыты и ни одного ключа с внутренней стороны, — объяснила Флавия.
   При этих словах Аргайл принял самый наискромнейший вид.
   — Понятно, — хмыкнул генерал. — Но все равно официальное заключение не помешает. И вот вам оно: на случай, если вы не заметили — его задушили. Накрыли подушкой лицо. У убитого в носу обнаружили пушинку или что-то в этом роде. В обычных обстоятельствах Бралля не потрудились бы вскрывать — слишком он был стар. И насколько я слышал, сердчишко у него пошаливало. Но к счастью, ваши настояния и своевременное вмешательство моего приятеля Женэ заставили местных фликов проявить добросовестность. А кроме этого, почти ничего: ни отпечатков пальцев, ни свидетелей — все как водится в этом деле. Все учтено, никаких оплошностей. Смерть наступила седьмого октября плюс-минус день. Ничего себе точность!
   — Святой Антоний снова наносит удар, — прокомментировала Флавия излишне загадочно для состояния ума своего патрона, и он поинтересовался, что она имела в виду.
   — В дневнике Бралля в графе от седьмого октября имеется запись: «Св. Антоний». Видимо, в тот период он занимался этим сюжетом.
   — И святой лично спустился с небес, задушил искусствоведа и вознесся обратно, — предположил Аргайл. — Божественное вмешательство. Чудо.
   — Заманчивая версия, — нетерпеливо перебил его Боттандо, — но малоподходящая для официального полицейского отчета.
   — Но хотя бы мы куда-то продвинулись, — ободряюще проговорила Флавия.
   — Я рад, что вы такого мнения. Но сам я в этом не уверен. И еще: вы не должны вламываться в дома на чужой территории, похищать улики и испаряться неизвестно куда. Я приехал в том числе и за тем, чтобы напомнить вам, в чем заключается работа полицейского.
   — В таком случае скажите, что нам делать дальше.
   — Брать с меня пример, — напыщенно порекомендовал он. — Я занимался уликами в полном соответствии с принятыми полицейскими установлениями.
   — И я полагаю, что, как водится, ничего не добились?
   — Ну раз уж вы спросили, то нет, — обиженно ответил генерал. — А у вас какие успехи?
   — Мы с нашими любительскими методами обнаружили вот что, — начала Флавия с видом превосходства. — Картина из Милана настолько подлинная, что Аргайл собирается ее покупать.
   — О Господи! Значит, не пройдет и недели, как ее украдут.
   — Держите себя в руках, — посоветовала она. — Не все так плохо, как кажется. Далее: и Мастерсон, и Коллман, и Робертс, и Бралль это понимали, но все, кроме Мастерсон, тщательно скрывали. Мастерсон встречалась с Браллем в Санкт-Галлене перед самым приездом в Венецию. Дневник убитого свидетельствует, что он принимал участие в ее работе над изображающими святого Антония фресками из Падуи.
   Ее слова произвели на генерала впечатление, но он всеми силами старался это скрыть.
   — И это все? — ворчливо спросил он.
   — Еще есть махинация с установлением подлинности. — Флавия кратко объяснила, в чем заключалось предложение Робертса Бенедетти.
   — Хорошо бы вы к чему-нибудь наконец пришли. — Боттандо устало откинулся на спинку стула и потянулся. — Как это утомительно: раньше у нас не было никаких мотивов, а теперь — навалом. Придется опять работать. Такое впечатление, что в этом деле одно убийство влечет за собой другое. Установив, кто задушил Бралля, мы, возможно, узнаем, кто покончил со всеми остальными. Тогда все встанет на свои места. Сейчас же нам снова придется пройтись по тому же чертову кругу. Боже, меня уже тошнит от этого дела.
   — Но пока не стошнило, может быть, вы скажете, — вступил в разговор Аргайл, — нет ли каких-нибудь сдвигов в расследовании кражи картин. Ведь уже точно известно, что автопортрет — вещь стоящая.
   — Абсолютно никаких, — отрезал Боттандо. — Я, конечно, знаю, где они находятся, но это совершенно иное дело.
   — Вы знаете? И где же? — с надеждой спросил англичанин.
   — В одном известном месте, — хмыкнул генерал и медленно поднялся. — Ну хорошо, пора за работу.
 
   Напряжение от того, что они оказались вовлеченными в расследование убийств, стало сказываться на других, еще оставшихся в живых членах комитета. Поначалу все относились к допросам с высокомерием и их, за исключением Ван Хеттерена, как будто мало трогала гибель Мастерсон. Но смерть взялась не на шутку и неизменно выбирала их брата-искусствоведа, и все заметно разнервничались.
   Первым была очередь грузного Ван Хеттерена; он примостился в тонконогом кресле в своей неопрятной комнате и ощущал себя ничуть не лучше, чем в начале недели. Напротив, выглядел куда хуже. И это было печально, потому что с ним одним Флавия установила хоть какой-то контакт. И Боттандо, который решил впервые встретиться со всеми фигурантами, понимал, почему.
   Он допрашивал членов комитета в надежде взглянуть на дело под новым углом и добавить какие-то данные к тому, что они уже знали, а не потому, что не доверял Флавии. Упаси Боже! Боттандо просил ее помочь с языком во время разговора с Миллером. Но с Коллманом и Ван Хеттереном мог справиться сам, пока она занималась другими аспектами работы.
   — А я считал, что дело закрыто, — удивился Ван Хеттерен. Оба собеседника были грузными людьми и с трудом разместились в крохотном помещении. — Почему нас здесь держат? Мне надо уезжать отсюда самое позднее в понедельник.
   — Неужели ваше расписание настолько важно?
   Голландец сверкнул на Боттандо глазами и вдруг почти добродушно улыбнулся:
   — Я веду себя эгоистично? Извините. Прискорбно думать о работе в подобных обстоятельствах. Но я возненавидел это место. И к тому же очень сомневаюсь, что вы когда-нибудь найдете, кто убил несчастную Луизу.
   — Однако есть такие вещи, которые требуют нашего внимания. — Боттандо рассказал, что произошло со старым искусствоведом, и Ван Хеттерен, казалось, был искренне потрясен.
   — Но вы же не считаете, что это один из нас убил старину Жоржа?
   — Старину Жоржа убили. Так почему это не мог сделать один из вас? Кстати, где были вы, когда совершалось преступление?
   Ван Хеттерен неохотно признался, что ходил на прогулку в Альпы. Последний выходной. Да, он один. Нет, никто не может подтвердить, что он не ездил в Балазук. Но он туда не ездил.
   — Понятно. Жаль. А в тот вечер, когда убили Робертса и пропали картины?
   — В своей комнате. Тоже один. Слишком был подавлен и переживал смерть Луизы, чтобы чем-то заниматься и с кем-то видеться. Другими словами, никакого алиби.
   — Ах вот как, — произнес Боттандо самым нейтральным тоном, на который оказался способен. — Похоже, доктор, вы очень чувствительный человек.
   — А что, это разве удивительно? — едко ответил тот. — Погибают мой лучший друг и любимая женщина, потом еще двое коллег, и подозрение явно падает на одного из нас. И скорее всего правильно. Не знаю, под каким номером я значусь в вашем списке подозреваемых, но хочу сказать: ни при каких обстоятельствах я бы не причинил Луизе зла. Вы мне верите?
   Боттандо уклончиво пожал плечами:
   — Будьте благоразумны — что тут еще сказать? Но если вам от этого легче, признаюсь, я не верю, что это вы убили Мастерсон. Удовлетворены?
   Ван Хеттерен кивнул, хотя совершенно не успокоился.
   — Вы знали, что Мастерсон интересовалась картиной, которая принадлежала маркизе ди Мулино? — продолжал генерал.
   Смутно, признался голландец. Год назад, когда Лоренцо давал прием и когда они были в самых теплых отношениях, Луиза игриво показала на портрет и спросила, что он о нем думает. И Ван Хеттерен ответил, что полотно не обладает никакими достоинствами, на что она только рассмеялась.
   — А дальше? — спросил Боттандо.
   — Дальше ничего. Это все. Мы тогда немножко подвыпили. Вечеринка в тот раз удалась. Хорошая еда, музыка, много спиртного, красивое окружение. Она долго рассматривала портрет, а потом высказала немного странную точку зрения: интересное лицо. И спросила, что я об этом думаю. Нехороший человек, но интересный. Я ответил, что это какое-то школьное определение. А она сказала, что над полотном стоило бы поработать.
   — Что она имела в виду?
   — Я решил, расчистку и реставрацию. Картина была грязной и неухоженной. Луиза рассмеялась и предложила вернуться к ней в комнату отпраздновать ее проницательность. Так мы и поступили. В тот день она была в очень хорошем построении. Такой я ее никогда не видел. — Ван Хеттерен вспоминал с явной мукой.
   — Вы упомянули моей помощнице, что Мастерсон собиралась писать отзыв на доктора Миллера?
   Голландец кивнул.
   — Она говорила об этом кому-нибудь еще?
   — Уверен, что нет. Я сам узнал об этом только потому, что увидел у нее на столе черновик. Если честно, ома просила меня никому не рассказывать — призналась, что отзыв будет положительным, но не видела причины, почему до этого кому-нибудь должно быть дело. Не хотела, чтобы ее склоняли за то, что она помогла серости занять должность. Сам я считал, что она должна написать то, что думала, но Луиза была слишком для этого мягкой.
   Боттандо понимаюше кивнул.
   — Мастерсон упоминала о своей встрече с Браллем в Швейцарии? Рассказывала о своей поездке в Милан? В Падую? — На все его вопросы следовали отрицательные ответы. Голландец понятия не имел, что Луиза так много ездила в последние дни своей жизни. Хотя нисколько этому не удивился. Она была очень занята. Вот в чем заключалась проблема.
 
   С Миллером тоже удалось разделаться быстро, хотя ничего интересного он не сообщил. Во время разговора он все время вытирал полотенцем мокрые волосы и объяснил, что только что искупался. А затем добавил, что плавает ежедневно.
   Боттандо внимательно осмотрел его комнату, подолгу задерживаясь на каждой вещи. Пока не пришла довольная на вид Флавия, они изъяснялись на странном англо-итальянском жаргоне. Генерал не мог не отметить, что для человека, который столько лет занимался итальянской темой, Миллер говорил по-итальянски на удивление плохо. В день убийства Мастерсон явно не он отвечал по телефону Пианте.
   Боттандо спросил американца, как долго тот намерен оставаться в Венеции, и получил ответ, что Миллеру не терпелось как можно скорее отбыть домой. Он и так задержался, а события последней недели нисколько не увеличили его шансы на победу в борьбе за должность. Как ни старался Миллер придать голосу беззаботность, чувствовалось, что он едва не сходит с ума — так ему хотелось занять это место. Флавия спросила об отзыве, который написала о нем Мастерсон. Ей почему-то не давал покоя этот вопрос. Миллер ворчливо ответил, что ясно представляет, что наговорила о нем его коллега.
   — Почему вы так уверены? — задала вопрос Флавия.
   — Ну… мы немного разошлись во мнениях в четверг. Полагаю, вы об этом слышали. Я хотел, чтобы она не слишком наседала на бедолагу Коллмана. Делился с ней собственным опытом, я всегда утверждал: конфронтация с людьми не лучший способ добиться от них того, чего хочешь.
   — Но она не послушалась? — Флавия представила себе сцену: Миллер снизошел до поучительного тона, а Мастерсон ощетинилась и вспылила. Она была явно не из тех, кто покорно принимает подобные советы.
   — Определенно нет. Стоит вспомнить, как раздражительно на следующий день она отвергла предложение Коллмана выпить. Взорвалась и сказала, что ей до смерти осточертело, когда каждый пыжится сделать из мухи слона: «Уж больно все стали чувствительные!» А мне посоветовала побольше заниматься делом и поменьше вылизывать академические задницы.
   — То есть?
   — Опять намек на то, что я хочу занять это место. Она считала, что я слишком мало пишу.
   — Но так оно и есть?
   Миллер покачал головой.
   — Луизе было бы недостаточно и полной энциклопедии «Британика». Я сказал, что заканчиваю большую статью, и дал экземпляр. Забавно, — продолжал он с горечью, которая невольно смущала своей эгоцентричностью, — я вступил в комитет, рассчитывая, что это поможет моей карьере. Но в самый ответственный момент заработали одни неприятности: комитет вовлечен в скандал, и я потерял обоих оппонентов. Сначала Луизу, хотя трудно представить, что она могла бы отнестись ко мне великодушно. А затем Робертса, и это совершенно ужасно. Кто теперь согласится выполнить его работу? Не представляю. Моральные обязательства — слишком ответственное дело.
   Боттандо пришлось вмешаться, чтобы направить разговор в более конкретное русло. Время поджимало. Миллер показал паспорт и авиабилет, которые свидетельствовали, что в момент смерти Бралля он находился в Греции. Американец сообщил, что вот уже три года не видел старика. Его алиби в дни убийств Мастерсон и Робертса тоже не вызывали сомнений.
   — Что у вас? — спросил генерал у Флавии, когда они направлялись к выходу. — Неужели удача?
   — Похоже на то, — ответила она. — Вода от протечки в коридоре дошла примерно вот до сюда. Я разговаривала с комендантом здания, и он сообщил мне, что с крышей все в порядке. И напомнил — как я могла забыть? — первый дождь за три недели был пару дней назад, когда мы с Джонатаном ездили на лодке.
   — А знаете, — улыбнулся ее начальник, когда они подходили к пристани вапоретто, — я начинаю думать: если еще немного повезет, нам удастся сохранить свои места.
 
   Доктор Коллман, как и все, был недоволен его появлением, но Боттандо уже успел привыкнуть к подобному приему. Во время разговора с Флавией немец чувствовал себя неуютно, а теперь, когда вошел генерал, он и вовсе ощетинился.
   — Я знаю, вы подозреваете, что это я ее убил из-за той картины, — мрачно и довольно грубо проговорил он и нисколько не завоевал симпатий Боттандо.
   — Приходила такая мысль, — отозвался тот. — Так убили или нет?
   — Конечно, нет, — с большим, чем обычно, жаром произнес немец. — Что за дикая мысль!
   — Я читал ваш отчет. Робертс полагал, что полотно подлинное, и тому имелось документальное подтверждение, но вы сочли неубедительным ни то ни другое. Почему?
   — Почему? — Коллман искренне удивился. — Вы совершенно заблуждаетесь: Робертс ничего подобного не утверждал. И документы, которые мне удалось обнаружить, с определенностью ничего не доказывали.
   — А находки других ученых? Например, доктора Бралля?
   — Не представляю, о чем вы говорите, — замялся немец. — Бралль давно вышел в отставку. И если имел собственное суждение по поводу данного полотна, мне о нем не потрудился сообщить. И вообще занимайтесь-ка лучше расследованием и перестаньте учить меня, что мне делать…
   — Какую сумму составлял ваш откат, доктор? — сухо поинтересовался Боттандо.
   — Простите, не понял. — Немец снова удивленно вскинул брови.
   — Поняли. Я спрашиваю о вашем откате.
   — Если это то, что я подозреваю… то это… Чудовищно! Как вы смеете предполагать, будто я…
   — Хорошо, хорошо. Извините, что я так сказал. Но неужели вы в самом деле считаете, что полотно — подделка?
   Немец мучительно заломил руки.
   — Возникли некоторые сомнения…
   — Так почему бы так и не сказать?
   — Потому что я следовал совету профессора Робертса: в отсутствие документальных свидетельств все зависит от оценки стиля. Это его область, а не моя.
   Немец чопорно восседал на стуле: спина прямая, колени сведены, всем своим обликом проявляя то, что можно было бы охарактеризовать как весьма умеренный гнев. По мере разговора все признаки его недавней нервозности исчезли. Боттандо вздохнул и попытался вернуть собеседнику настрой на сотрудничество.
   — Ну и как вы нашли Даницетти?.. — начал он, и Коллман устало проворчал:
   — Сколько же можно говорить об одном и том же? Я был в опере и все представление сидел рядом с Робертсом и моей женой.
   — Половина вашего алиби на том свете, другая половина связана с вами узами брака. Паршиво получается, доктор, — хмыкнул Боттандо. Коллман возмущенно фыркнул.
   — Ну хорошо, поговорим о том вечере, когда убили Робертса, — продолжал генерал. — Где вы были?
   — Я уже несколько раз сообщал, что отнес пакет Робертсу, после чего вернулся к себе. Покормил детей и попытался поработать.
   — Один?
   — Да, один.
   — Последний вопрос: вы приглашали Мастерсон выпить на острове или уже на катере?
   — На катере. Спросите Миллера — он все слышал.
   — Спасибо, доктор. На сегодня достаточно. Боттандо и так выдержал слишком много за одно утро. Голову ломило, в ней хаотически носились факты и теории, пытались выстроиться в единое целое и никак не могли. Генерал вышел из унылого дома на еще более унылую улицу. Дождь полил сильнее, как и предрекал Флавии старый гондольер. Боттандо, спасаясь от пронизывающего ветра с лагуны, плотнее запахнулся в пальто и поспешно зашагал к набережной. Он и так опаздывал на ленч. Теперь, чтобы успеть на встречу с Боволо, придется вообще отказаться от еды. Дьявольщина! Больше всего на свете Боттандо не любил пропускать обед.
 
   Взбодренный надеждой обрести потерянные было картины, Аргайл тоже не сидел все утро без дел. Он позвонил в Лондон Бирнесу и попросил разнюхать насчет продаж Тициана за последние несколько лет. Особенно его интересовали полотна с новыми с иголочки сертификатами авторства. И сам рассказал, чем занимался в последнее время. Бирнес, немного успокоенный перспективой, что его сотрудник наконец хоть что-то заработает, пообещал произвести разведку и по результатам перезвонить.
   С этого момента Аргайл оставил полицейскую работу полицейским, а сам занялся установлением авторства полотна маркизы. В конце концов, это могло иметь отношение к убийству Мастерсон. И еще: Боттандо, кажется, не сомневался, что картина в итоге отыщется и может попасть к нему в руки. Поэтому лучше иметь представление, за что собираешься выкладывать деньги.
   Но искать еще не значит найти. А вот в этой области у него не было особенных успехов. Сначала он умыкнул заметки Мастерсон, затем присвоил в библиотеке ее ксерокопии и, наконец, конфисковал на время книги с ее полок. И сведя все воедино, надеялся что-то да прояснить, но должен был признать, что пока не обнаружил и намека на ответ. Джорджоне, Тициан и не слишком обаятельный Пьетро Луцци. Несомненно, эту троицу что-то объединяло, и, несомненно, Мастерсон знала, в чем тут дело. Аргайл нехотя пришел к выводу, что она была намного умнее, чем он.
   — Ну и что удалось выяснить? — спросила его Флавия, когда они встретились за обедом, который пришлось пропустить Боттандо.
   Аргайл в ответ уныло засопел.
   — Честно говоря, немного. Я знаю, что на автопортрете художник лет тридцати. И еще, что Тициан изобразил его в своей серии фресок в Падуе и на наброске из Милана.
   — Отлично, — постаралась поддержать его Флавия. — Теперь остается выявить всех приятелей Тициана, и дело сделано. В то время рисовать друзей в сюжетах религиозного содержания было обычным делом. Ты же сам говорил, что Тициан запечатлел свою покойную возлюбленную. Так почему он не мог поступить так же и с остальными?
   Аргайл вскинул на нее глаза:
   — Повтори!
   Флавия послушалась и начала снова:
   — Ты же сам мне говорил…
   — Я говорил чисто риторически, — порывисто перебил он ее, вскочил на ноги и стряхнул с костюма хлебные крошки. — Хотя очень полезно выслушать все это от другого. Надо же, проявить подобную тупость!
   — Надеюсь, ты говоришь о себе?
   — Естественно. Это же очевидно. Возлюбленная, ха! Думаю, тебе не приходилось встречать большего идиота, чем я.
   Флавию часто подмывало согласиться с подобными сентенциями Аргайла, но на сей раз она сделала вид, что не расслышала.
   — Ты о чем?
   Англичанин метался из стороны в сторону и восторженно бормотал:
   — Сюжет, где Виаланте ди Модена лишается жизни из-за своей неверности! Кто мог быть ее любовником, если не сам Тициан? Кто написал автопортрет из собрания маркизы? И почему Мастерсон все это так интересовало?
   — Господи! — На Флавию снизошло прозрение. — Присядь, поговорим об этом еще.
   — Некогда! — радостно твердил Аргайл. — Надо работать. — Он наклонился и поцеловал ее в лоб, а затем на случай, если она сочла бы это слишком фривольным на людях, заглаживая вину, потрепал по щеке. — За работу! Ты замечательный человек и понапрасну прозябаешь в полиции. Спасибо тебе. Увидимся позднее.