Наконец в проеме двери он увидел картину: Томмазо сердечно пожимает руку американскому бизнесмену, очевидно, прощаясь с ним. Любезное расшаркивание директора свидетельствовало о том, что он получил свой чек. Наблюдая за ним, генерал ждал, когда тот останется один. Пережить еще один взрыв на публике он не хотел.
Пока Боттандо стоял в нерешительности, момент был упущен. В дверях появился Ферраро и с очень серьезным видом начал что-то говорить директору. Даже на расстоянии Боттандо видел, как от лица Томмазо отхлынула кровь. Он не то чтобы позеленел, но побледнел очень сильно. Ферраро лучше владел собой, однако тоже выглядел неважно. Боттандо даже не пришлось идти к ним, чтобы узнать, в чем дело. Томмазо сам быстро подошел к нему; несмотря на волнение, в каждом его движении сквозило присущее ему изящество. Или он все-таки не получил чек?
— Генерал, рад вас видеть, — коротко приветствовал его директор, опуская обычные любезности. — Пожалуйста, пройдемте со мной. Случилось ужасное.
Томмазо вывел его в фойе, откуда они поднялись по лестнице. Боттандо, отдуваясь, едва поспевал за ним.
— В чем дело? — спросил он, но ответа не прозвучало.
Томмазо походил на призрака. Ферраро, против обыкновения, молчал. Собственно, в объяснениях не было нужды. Когда они открыли дверь небольшого зала на втором этаже, Боттандо мгновенно все понял.
— О Боже, — тихо простонал он.
Рама от картины Рафаэля, сильно обгоревшая в верхней части, оставалась на месте, но никто не смог бы узнать в этих почерневших обрывках с темными потеками самое ценное полотно в мире. Несколько дюймов картины в нижнем правом углу остались не тронутыми огнем. Запах горелого масла, дерева и ткани все еще висел в воздухе; от тлеющих остатков картины поднимались тонкие струйки дыма. Обои над картиной сильно обгорели, но, по-видимому, они и остановили огонь. Боттандо возблагодарил Господа за то, что стены комнаты не отделали набивным шелком, иначе сейчас все здание было бы охвачено пламенем.
Все трое стояли молча и просто смотрели. Боттандо обдумывал возможные осложнения, Томмазо — крушение своей репутации, а Ферраро — конец честолюбивым мечтам.
— Нет, — только и сумел выговорить Томмазо.
Впервые Боттандо стало жаль его. Он вдруг вспомнил о своих профессиональных обязанностях и деловито спросил:
— Кто первым обнаружил поджог?
— Я, — ответил Ферраро, — только что. Я немедленно спустился и в дверях столкнулся с директором.
— Что вы здесь делали?
— Я шел к себе в кабинет за сигаретами и увидел дым, поднимавшийся из щели под дверью. Я сразу понял, что случилось несчастье.
— Почему?
— Пожарная сигнализация не сработала, а ведь она очень чувствительная. Мы отключили ее в помещениях, где находятся гости, но во всем остальном здании она включена.
Боттандо неопределенно хмыкнул и огляделся. Не требовалось особого ума, чтобы понять, как все произошло. Он наклонился к аэрозольному баллончику на полу, но трогать не стал. Жидкость для запуска двигателя. Чистый бензин, который в холодные дни впрыскивают в карбюратор, чтобы завести машину. Кто-то побрызгал картину жидкостью из баллончика, поднес к ней горящую спичку и ушел, плотно закрыв дверь. От горящего бензина занялась сухая краска на холсте, и через несколько минут картины не стало. Генерал еще раз посмотрел на нее. Очевидно, злоумышленник был правшой, он поливал картину полукругом от нижнего левого угла к верхнему правому, поэтому часть полотна в нижнем правом углу осталась целой. Боттандо потрогал обгоревший холст. Еще теплый. Он вздохнул и повернулся к Ферраро:
— Закройте сюда дверь и поставьте охрану. Потом спуститесь и скажите гостям, чтобы не расходились. Только ничего не объясняйте. У нас и так достаточно проблем, не хватало еще общаться с прессой. Я позвоню в полицию и вызову подкрепление. Мы можем воспользоваться вашим кабинетом, директор?
Следующие три часа Боттандо разбирался с последствиями катастрофы: обзвонил коллег из других управлений и сообщил о происшедшем министру культуры, попросив прислать подкрепление. Он занял рабочий стол директора, а тот вместе со своими помощниками готовил сообщение для прессы. Несмотря на все меры предосторожности, слух все-таки просочился, тем более что рано или поздно пресса все равно узнала бы о случившемся.
Прошло немало времени, прежде чем полицейский и директор смогли поговорить. Томмазо с потерянным видом сидел на резной кушетке девятнадцатого века, глядя на картину фламандского художника на противоположной стене, как на заклятого врага.
— У вас нет предположений, почему пожарная сигнализация не сработала? — спросил его Боттандо.
— Думаю, причина обычная, — ответил Томмазо, и из груди его невольно вырвался стон. — У нас постоянно барахлит проводка, ее не меняли с сороковых годов. Наше счастье, что до сих пор не сгорел весь музей. Я предлагал Комитету по безопасности заменить проводку, но, к сожалению, Спелло наложил вето на мое предложение.
— Хм-м, — уклончиво пробормотал Боттандо.
Он сразу понял тонкий расчет Томмазо. С одной стороны, виноватым оказывался Спелло, поскольку отклонил его предложение. А с другой — директор ловко ускользал от ответственности, поскольку был единственным, кто внес в комитет конструктивное предложение.
Но все это будет потом. А сейчас нужно сосредоточиться на расследовании.
— Как часто система давала сбои?
— Практически постоянно, примерно раз в неделю. Последний раз — вечером третьего дня. К счастью, Ферраро оказался рядом. Ему пришлось выкрутить все пробки, чтобы не сгорело все здание. Охранники, как обычно, сидели в баре. Иногда мне кажется, что я нахожусь в сумасшедшем доме, — добавил он с отчаянием.
Боттандо разделял его мнение.
— Можно сказать, что и этот прием я устроил, надеясь решить проблему с электричеством, — продолжил Томмазо. — Мне удалось уговорить американских бизнесменов внести щедрое пожертвование на модернизацию музея. Я не видел иной возможности преодолеть сопротивление Спелло. — Он горько рассмеялся. — «Запер конюшню, когда лошадь увели». Полагаю, теперь они аннулируют чек.
— Кому было известно о проблемах с проводкой?
— Да всем! Разве можно сохранить это в тайне, когда трезвон идет по всем коридорам? О-о, я понял, что вы имеете в виду. Это значит, что поджог совершил кто-либо из наших?
Боттандо пожал плечами:
— Не обязательно. Но я думаю, нам нужно пойти взглянуть на пробки. Вы можете показать мне, где это?
Через несколько минут они прибыли на место.
— Ну вот, — сказал Томмазо.
Он открыл гигантский ящик в стене. Внутри они увидели несколько рядов керамических пробок. Томмазо вывинтил одну из них, осмотрел и передал Боттандо.
— По-моему, эта. Опять перегорела, — произнес он.
Боттандо отошел к свету и, рассмотрев пробку, отбросил версию, что кто-то вывинтил ее или перерезал провода. Она просто сгорела. Только у нас в Италии, мелькнула у него горькая мысль, все постоянно ломается, разваливается и пропадает. Он почувствовал, что проникается реформаторскими идеями Томмазо.
В этом примирительном настроении, уже снова в кабинете Томмазо, генерал попробовал осторожно затронуть вопрос, ради которого и пришел в музей:
— Есть одна проблема, которую мне хотелось бы обсудить с вами наедине. Возможно, это несколько смягчит сегодняшний удар.
Директор сцепил кончики пальцев и вопросительно уставился на Боттандо. Всем своим видом он показывал, что не верит в такую возможность.
— Возможно, потеря не так уж велика, — начал Боттандо.
Томмазо состроил гримасу и покачал головой:
— Можете мне поверить: картина не подлежит восстановлению. Или вы не считаете большой потерей утрату главной художественной ценности Италии?
Опять заговорил высоким штилем, поморщился Боттандо.
— Художественная ценность, безусловно, но не Италии. Боюсь, это была подделка.
Томмазо фыркнул:
— Генерал, опять вы со своей навязчивой идеей! Я ведь уже говорил вам: это невозможно. Вы же знаете не хуже меня результаты экспертизы. Подлинность картины не вызывает сомнений. Все специалисты подтвердили авторство Рафаэля.
— Они могли ошибиться. В тридцатые годы все специалисты признали, что «Ужин в Эммаусе» написал Вермеер. И правда открылась, только когда Ван Меегерен, испугавшись наказания за сотрудничество с нацистами, признался, что это он написал картину.
— Фальшивого Вермеера легко определили, когда провели научную экспертизу, — возразил Томмазо. — А с сороковых годов методы исследования стали более совершенными.
— Способы подделки — тоже. Однако сейчас это не важно. Мне стали известны дополнительные обстоятельства, косвенно опровергающие мнение экспертов.
— Какие же это, ради Бога, обстоятельства?
Боттандо напомнил ему о письме леди Арабеллы, но директор перебил его:
— Это письмо как было неубедительным, так и осталось. Вы же не думаете, что на основании этого документа все академическое сообщество изменит свое решение?
— Разумеется, нет. Само по себе письмо ничего не доказывает, однако сегодня днем моя помощница обнаружила новый факт. Я звонил вам из Цюриха, но секретарь наотрез отказался соединить меня с вами.
И Боттандо рассказал директору о набросках Морнэ.
Томмазо впал в прострацию. Он подошел к полке, заставленной книгами в кожаных переплетах, сдвинул ее в сторону и достал бутылку. Наполнив золотистой жидкостью два бокала, он передал один из них Боттандо, сильно расплескав. Свободной рукой Томмазо вытер лицо, вся его напыщенность испарилась.
— Если я правильно понял, ваше доказательство опирается на визовый штамп в паспорте? Но кто-нибудь мог поместить рисунки в сейф после того, как изображение картины было напечатано во всех газетах и журналах!
Боттандо кивнул:
— Да. Я же сказал, что это косвенное доказательство. Но мы имеем уже два факта, которые свидетельствуют об одном и том же.
— Я не могу в это поверить, — произнес наконец директор. — И если это правда, то зачем кому-то понадобилось уничтожать картину? Я хочу сказать: ведь ясно, почему это было сделано?
Боттандо вопросительно смотрел на него.
— Это был выпад против меня. Только сегодня я объявил о своем уходе и назначил преемником Ферраро. Кто-то решил отомстить мне таким варварским способом, чтобы выставить меня дураком. Но это имеет смысл только в том случае, если картина настоящая. Я знаю, меня здесь все не любят.
Томмазо умолк. Боттандо подумал, уж не ждет ли он от него уверений в обратном, но решил, что даже Томмазо не может быть до такой степени тщеславен, и промолчал.
— Я постоянно натыкался на глухую стену непонимания, любое мое предложение воспринималось в штыки. Ферраро — единственный, кто оказывал мне какую-то поддержку. Он — единственный, кто живет в современном мире, а не где-то в середине двадцатых годов.
— И потому вы предпочли его Спелло?
— Да. Мне нравится Спелло, Ферраро я недолюбливаю. Но когда на кон поставлено будущее музея, не может быть и речи о личных предпочтениях. — И снова в его неожиданно страстной речи промелькнула тень былой напыщенности. — Спелло — хороший работник, но директор должен быть борцом, уметь выбивать деньги из министерства и из спонсоров. Я решил, что на это способен только Ферраро. У него непростой характер, но выбора у меня нет. И я знаю, что есть очень много людей, которые хотели бы избавиться от нас обоих любой ценой.
С этим Боттандо мысленно согласился.
— Но, — возразил он вслух, — мне трудно представить, чтобы человек, проработавший в музее всю жизнь, мог совершить такой чудовищный акт вандализма.
— А мне совсем нетрудно это представить, — фыркнул Томмазо. — Я же говорю: это сумасшедший дом. Но вы поняли, о чем я вам толкую? — настойчиво продолжил он, наклонясь к генералу. — Если картина — подделка, какой смысл ее уничтожать? Куда проще оставить все как есть и ждать, когда разразится скандал. Для меня такой позор был бы не меньшим ударом.
Боттандо улыбнулся и несколько сместил акцент разговора:
— Никто не знал, что это подделка, даже вы. Весь мир считал ее настоящим шедевром Рафаэля. И если бы ее не купила Италия, то приобрел бы музей Гетти или кто-нибудь еще. История появления картины была такова, что никто не усомнился в ее подлинности. Имелось свидетельство того, что она должна находиться под изображением Мантини. И Бирнес обнаружил ее. Все произошло как в сказке. Все хотели верить в нее. Возможно, и тот, кто сжег ее, тоже верил.
Томмазо горько усмехнулся:
— Все верили, а деньги заплатили мы. И вероятность того, что заплатить могли и другие, вряд ли спасет мою репутацию.
Боттандо не видел смысла в дальнейшем продолжении разговора и направился к выходу. Он очень устал.
— Скажите, — вдруг спросил он, уже стоя в дверях, — почему вы решили уйти? Честно говоря, я был удивлен.
— Не только вы. Видели бы вы, какие у всех стали лица, когда я сказал об этом. Но я уже по горло сыт своей должностью, и даже деньги мне не нужны. С меня хватит беготни и колотушек. Для этого нужен кто-нибудь помоложе. — Томмазо усмехнулся.
— Например, Ферраро?
— Да, он справится, несмотря на свой ужасный характер. В прошлом году он замещал меня в течение нескольких недель, и очень успешно, поэтому я предложил его на этот пост. Что же касается меня, — продолжил он меланхоличным тоном, — то я удалюсь на свою виллу под Пьенцей и буду тихо наслаждаться библиотекой и коллекцией. Кто знает, может быть, я снова займусь живописью? Да-да, я тоже когда-то писал. Приятно будет переменить род деятельности, особенно сейчас. Вы должны признать, что момент для ухода я выбрал идеальный.
Томмазо открыл дверь и пожал Боттандо руку.
— У нас были не самые теплые отношения, генерал, — сказал он на прощание, — но я хочу, чтобы вы знали, как я ценю ваши старания изобличить преступника. У меня к вам только одна просьба: не распространяйте слухов о том, что картина была подделкой. Если вы найдете серьезные доказательства, тогда другое дело. Но я не переживу, если моя репутация пострадает из-за пустых домыслов.
Боттандо кивнул:
— Это правильно. К тому же у меня есть свои причины хранить все в секрете. Не беспокойтесь. Спокойной ночи, директор.
Пока Боттандо обсуждал с Томмазо случившуюся катастрофу, Флавия по его приказанию взвалила на себя весь груз мелких, но необходимых дел, неизбежно сопутствующих раскрытию любого преступления.
Для опроса восьмидесяти семи человек, присутствовавших на приеме, было уже слишком поздно, поэтому она просто переписала их имена с адресами и попросила — вежливо, но очень твердо — находиться в пределах досягаемости. Потом просмотрела список выезжавших из страны на случай, если кто-то решил скрыться за границей. Оказалось, что Флавия не успела перехватить только группу американцев, которые ушли с приема раньше, поскольку торопились на вечерний самолет. Но их она почти не брала в расчет.
В целом подозреваемых набралось порядочно, и почти все они имели возможность совершить преступление. Например, Аргайл, который вошел к Флавии в кабинет одним из последних.
— Я так надеялся, что впредь буду общаться с вами только в неофициальной обстановке. Я даже представить не мог, что вы снова станете меня допрашивать, — с сожалением произнес он.
— Я не допрашиваю вас, а просто хочу записать ваш адрес, — строго ответила Флавия.
Аргайл махнул рукой.
— Какая разница, сегодня или завтра вы все равно вызовете меня на допрос. Наверняка я у вас главный подозреваемый.
— Вы себе льстите.
— Не думаю. Ну пусть не главный, но уж точно в первой пятерке. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось.
Флавия откинулась на спинку стула и положила ноги на стол. Она устала, и ей было трудно сохранять официальный тон с человеком, которого она хорошо знала и которому симпатизировала. Тем более что Флавия не числилась в полиции. Иногда это давало ей некоторые преимущества.
— Если вы так уверены в этом, то, может быть, объясните, почему?
Аргайл уставился в потолок, приводя мысли в порядок.
— Ну, во-первых, вы считаете, что картина была подделкой, так? — начал он.
— С чего вы это взяли?
Он пожал плечами:
— Ну, это так понятно. В противном случае вы искали бы сейчас маньяка.
Флавия промолчала.
— Если принять этот факт, — продолжил Аргайл, — то получается, что Бирнес получил свои деньги за фальшивку. Первым, совершенно случайно, это обнаружил я, о чем сейчас уже начинаю жалеть. А благодаря гранту Бирнеса я теперь оказался с ним связан.
Он умолк, и Флавия спросила его:
— Ну и зачем вам уничтожать картину?
— Если бы выяснилось, что картина не настоящая, Бирнесу пришлось бы вернуть деньги и забрать ее обратно. В контракте это наверняка оговорено. Если же картину уничтожить, то никто никогда ничего не докажет, и Бирнес не пострадает. Так же, как и я — его предполагаемый сообщник.
Флавия медленно кивнула.
— Достаточно убедительно, — сказала она. — А вы уверены, что вы первый, кто подверг сомнению подлинность картины?
Аргайл помолчал, потер подбородок.
— Ну, не знаю. Об этом мне еще надо подумать. — Он с надеждой посмотрел на нее.
Флавия потерла глаза, провела руками по волосам и зевнула.
— Ну ладно, на сегодня хватит. Расскажете после. Вам отлично подошла бы роль обвинителя. Жаль, что судебная система не предусмотрела подобной возможности. Но вы правы в одном: вы действительно подозреваемый номер один. — Она встала и проводила Аргайла до дверей. — У вас есть только один способ доказать свою непричастность к этому преступлению, — произнесла она, останавливаясь.
— Какой же?
— Найти настоящего Рафаэля.
ГЛАВА 9
Пока Боттандо стоял в нерешительности, момент был упущен. В дверях появился Ферраро и с очень серьезным видом начал что-то говорить директору. Даже на расстоянии Боттандо видел, как от лица Томмазо отхлынула кровь. Он не то чтобы позеленел, но побледнел очень сильно. Ферраро лучше владел собой, однако тоже выглядел неважно. Боттандо даже не пришлось идти к ним, чтобы узнать, в чем дело. Томмазо сам быстро подошел к нему; несмотря на волнение, в каждом его движении сквозило присущее ему изящество. Или он все-таки не получил чек?
— Генерал, рад вас видеть, — коротко приветствовал его директор, опуская обычные любезности. — Пожалуйста, пройдемте со мной. Случилось ужасное.
Томмазо вывел его в фойе, откуда они поднялись по лестнице. Боттандо, отдуваясь, едва поспевал за ним.
— В чем дело? — спросил он, но ответа не прозвучало.
Томмазо походил на призрака. Ферраро, против обыкновения, молчал. Собственно, в объяснениях не было нужды. Когда они открыли дверь небольшого зала на втором этаже, Боттандо мгновенно все понял.
— О Боже, — тихо простонал он.
Рама от картины Рафаэля, сильно обгоревшая в верхней части, оставалась на месте, но никто не смог бы узнать в этих почерневших обрывках с темными потеками самое ценное полотно в мире. Несколько дюймов картины в нижнем правом углу остались не тронутыми огнем. Запах горелого масла, дерева и ткани все еще висел в воздухе; от тлеющих остатков картины поднимались тонкие струйки дыма. Обои над картиной сильно обгорели, но, по-видимому, они и остановили огонь. Боттандо возблагодарил Господа за то, что стены комнаты не отделали набивным шелком, иначе сейчас все здание было бы охвачено пламенем.
Все трое стояли молча и просто смотрели. Боттандо обдумывал возможные осложнения, Томмазо — крушение своей репутации, а Ферраро — конец честолюбивым мечтам.
— Нет, — только и сумел выговорить Томмазо.
Впервые Боттандо стало жаль его. Он вдруг вспомнил о своих профессиональных обязанностях и деловито спросил:
— Кто первым обнаружил поджог?
— Я, — ответил Ферраро, — только что. Я немедленно спустился и в дверях столкнулся с директором.
— Что вы здесь делали?
— Я шел к себе в кабинет за сигаретами и увидел дым, поднимавшийся из щели под дверью. Я сразу понял, что случилось несчастье.
— Почему?
— Пожарная сигнализация не сработала, а ведь она очень чувствительная. Мы отключили ее в помещениях, где находятся гости, но во всем остальном здании она включена.
Боттандо неопределенно хмыкнул и огляделся. Не требовалось особого ума, чтобы понять, как все произошло. Он наклонился к аэрозольному баллончику на полу, но трогать не стал. Жидкость для запуска двигателя. Чистый бензин, который в холодные дни впрыскивают в карбюратор, чтобы завести машину. Кто-то побрызгал картину жидкостью из баллончика, поднес к ней горящую спичку и ушел, плотно закрыв дверь. От горящего бензина занялась сухая краска на холсте, и через несколько минут картины не стало. Генерал еще раз посмотрел на нее. Очевидно, злоумышленник был правшой, он поливал картину полукругом от нижнего левого угла к верхнему правому, поэтому часть полотна в нижнем правом углу осталась целой. Боттандо потрогал обгоревший холст. Еще теплый. Он вздохнул и повернулся к Ферраро:
— Закройте сюда дверь и поставьте охрану. Потом спуститесь и скажите гостям, чтобы не расходились. Только ничего не объясняйте. У нас и так достаточно проблем, не хватало еще общаться с прессой. Я позвоню в полицию и вызову подкрепление. Мы можем воспользоваться вашим кабинетом, директор?
Следующие три часа Боттандо разбирался с последствиями катастрофы: обзвонил коллег из других управлений и сообщил о происшедшем министру культуры, попросив прислать подкрепление. Он занял рабочий стол директора, а тот вместе со своими помощниками готовил сообщение для прессы. Несмотря на все меры предосторожности, слух все-таки просочился, тем более что рано или поздно пресса все равно узнала бы о случившемся.
Прошло немало времени, прежде чем полицейский и директор смогли поговорить. Томмазо с потерянным видом сидел на резной кушетке девятнадцатого века, глядя на картину фламандского художника на противоположной стене, как на заклятого врага.
— У вас нет предположений, почему пожарная сигнализация не сработала? — спросил его Боттандо.
— Думаю, причина обычная, — ответил Томмазо, и из груди его невольно вырвался стон. — У нас постоянно барахлит проводка, ее не меняли с сороковых годов. Наше счастье, что до сих пор не сгорел весь музей. Я предлагал Комитету по безопасности заменить проводку, но, к сожалению, Спелло наложил вето на мое предложение.
— Хм-м, — уклончиво пробормотал Боттандо.
Он сразу понял тонкий расчет Томмазо. С одной стороны, виноватым оказывался Спелло, поскольку отклонил его предложение. А с другой — директор ловко ускользал от ответственности, поскольку был единственным, кто внес в комитет конструктивное предложение.
Но все это будет потом. А сейчас нужно сосредоточиться на расследовании.
— Как часто система давала сбои?
— Практически постоянно, примерно раз в неделю. Последний раз — вечером третьего дня. К счастью, Ферраро оказался рядом. Ему пришлось выкрутить все пробки, чтобы не сгорело все здание. Охранники, как обычно, сидели в баре. Иногда мне кажется, что я нахожусь в сумасшедшем доме, — добавил он с отчаянием.
Боттандо разделял его мнение.
— Можно сказать, что и этот прием я устроил, надеясь решить проблему с электричеством, — продолжил Томмазо. — Мне удалось уговорить американских бизнесменов внести щедрое пожертвование на модернизацию музея. Я не видел иной возможности преодолеть сопротивление Спелло. — Он горько рассмеялся. — «Запер конюшню, когда лошадь увели». Полагаю, теперь они аннулируют чек.
— Кому было известно о проблемах с проводкой?
— Да всем! Разве можно сохранить это в тайне, когда трезвон идет по всем коридорам? О-о, я понял, что вы имеете в виду. Это значит, что поджог совершил кто-либо из наших?
Боттандо пожал плечами:
— Не обязательно. Но я думаю, нам нужно пойти взглянуть на пробки. Вы можете показать мне, где это?
Через несколько минут они прибыли на место.
— Ну вот, — сказал Томмазо.
Он открыл гигантский ящик в стене. Внутри они увидели несколько рядов керамических пробок. Томмазо вывинтил одну из них, осмотрел и передал Боттандо.
— По-моему, эта. Опять перегорела, — произнес он.
Боттандо отошел к свету и, рассмотрев пробку, отбросил версию, что кто-то вывинтил ее или перерезал провода. Она просто сгорела. Только у нас в Италии, мелькнула у него горькая мысль, все постоянно ломается, разваливается и пропадает. Он почувствовал, что проникается реформаторскими идеями Томмазо.
В этом примирительном настроении, уже снова в кабинете Томмазо, генерал попробовал осторожно затронуть вопрос, ради которого и пришел в музей:
— Есть одна проблема, которую мне хотелось бы обсудить с вами наедине. Возможно, это несколько смягчит сегодняшний удар.
Директор сцепил кончики пальцев и вопросительно уставился на Боттандо. Всем своим видом он показывал, что не верит в такую возможность.
— Возможно, потеря не так уж велика, — начал Боттандо.
Томмазо состроил гримасу и покачал головой:
— Можете мне поверить: картина не подлежит восстановлению. Или вы не считаете большой потерей утрату главной художественной ценности Италии?
Опять заговорил высоким штилем, поморщился Боттандо.
— Художественная ценность, безусловно, но не Италии. Боюсь, это была подделка.
Томмазо фыркнул:
— Генерал, опять вы со своей навязчивой идеей! Я ведь уже говорил вам: это невозможно. Вы же знаете не хуже меня результаты экспертизы. Подлинность картины не вызывает сомнений. Все специалисты подтвердили авторство Рафаэля.
— Они могли ошибиться. В тридцатые годы все специалисты признали, что «Ужин в Эммаусе» написал Вермеер. И правда открылась, только когда Ван Меегерен, испугавшись наказания за сотрудничество с нацистами, признался, что это он написал картину.
— Фальшивого Вермеера легко определили, когда провели научную экспертизу, — возразил Томмазо. — А с сороковых годов методы исследования стали более совершенными.
— Способы подделки — тоже. Однако сейчас это не важно. Мне стали известны дополнительные обстоятельства, косвенно опровергающие мнение экспертов.
— Какие же это, ради Бога, обстоятельства?
Боттандо напомнил ему о письме леди Арабеллы, но директор перебил его:
— Это письмо как было неубедительным, так и осталось. Вы же не думаете, что на основании этого документа все академическое сообщество изменит свое решение?
— Разумеется, нет. Само по себе письмо ничего не доказывает, однако сегодня днем моя помощница обнаружила новый факт. Я звонил вам из Цюриха, но секретарь наотрез отказался соединить меня с вами.
И Боттандо рассказал директору о набросках Морнэ.
Томмазо впал в прострацию. Он подошел к полке, заставленной книгами в кожаных переплетах, сдвинул ее в сторону и достал бутылку. Наполнив золотистой жидкостью два бокала, он передал один из них Боттандо, сильно расплескав. Свободной рукой Томмазо вытер лицо, вся его напыщенность испарилась.
— Если я правильно понял, ваше доказательство опирается на визовый штамп в паспорте? Но кто-нибудь мог поместить рисунки в сейф после того, как изображение картины было напечатано во всех газетах и журналах!
Боттандо кивнул:
— Да. Я же сказал, что это косвенное доказательство. Но мы имеем уже два факта, которые свидетельствуют об одном и том же.
— Я не могу в это поверить, — произнес наконец директор. — И если это правда, то зачем кому-то понадобилось уничтожать картину? Я хочу сказать: ведь ясно, почему это было сделано?
Боттандо вопросительно смотрел на него.
— Это был выпад против меня. Только сегодня я объявил о своем уходе и назначил преемником Ферраро. Кто-то решил отомстить мне таким варварским способом, чтобы выставить меня дураком. Но это имеет смысл только в том случае, если картина настоящая. Я знаю, меня здесь все не любят.
Томмазо умолк. Боттандо подумал, уж не ждет ли он от него уверений в обратном, но решил, что даже Томмазо не может быть до такой степени тщеславен, и промолчал.
— Я постоянно натыкался на глухую стену непонимания, любое мое предложение воспринималось в штыки. Ферраро — единственный, кто оказывал мне какую-то поддержку. Он — единственный, кто живет в современном мире, а не где-то в середине двадцатых годов.
— И потому вы предпочли его Спелло?
— Да. Мне нравится Спелло, Ферраро я недолюбливаю. Но когда на кон поставлено будущее музея, не может быть и речи о личных предпочтениях. — И снова в его неожиданно страстной речи промелькнула тень былой напыщенности. — Спелло — хороший работник, но директор должен быть борцом, уметь выбивать деньги из министерства и из спонсоров. Я решил, что на это способен только Ферраро. У него непростой характер, но выбора у меня нет. И я знаю, что есть очень много людей, которые хотели бы избавиться от нас обоих любой ценой.
С этим Боттандо мысленно согласился.
— Но, — возразил он вслух, — мне трудно представить, чтобы человек, проработавший в музее всю жизнь, мог совершить такой чудовищный акт вандализма.
— А мне совсем нетрудно это представить, — фыркнул Томмазо. — Я же говорю: это сумасшедший дом. Но вы поняли, о чем я вам толкую? — настойчиво продолжил он, наклонясь к генералу. — Если картина — подделка, какой смысл ее уничтожать? Куда проще оставить все как есть и ждать, когда разразится скандал. Для меня такой позор был бы не меньшим ударом.
Боттандо улыбнулся и несколько сместил акцент разговора:
— Никто не знал, что это подделка, даже вы. Весь мир считал ее настоящим шедевром Рафаэля. И если бы ее не купила Италия, то приобрел бы музей Гетти или кто-нибудь еще. История появления картины была такова, что никто не усомнился в ее подлинности. Имелось свидетельство того, что она должна находиться под изображением Мантини. И Бирнес обнаружил ее. Все произошло как в сказке. Все хотели верить в нее. Возможно, и тот, кто сжег ее, тоже верил.
Томмазо горько усмехнулся:
— Все верили, а деньги заплатили мы. И вероятность того, что заплатить могли и другие, вряд ли спасет мою репутацию.
Боттандо не видел смысла в дальнейшем продолжении разговора и направился к выходу. Он очень устал.
— Скажите, — вдруг спросил он, уже стоя в дверях, — почему вы решили уйти? Честно говоря, я был удивлен.
— Не только вы. Видели бы вы, какие у всех стали лица, когда я сказал об этом. Но я уже по горло сыт своей должностью, и даже деньги мне не нужны. С меня хватит беготни и колотушек. Для этого нужен кто-нибудь помоложе. — Томмазо усмехнулся.
— Например, Ферраро?
— Да, он справится, несмотря на свой ужасный характер. В прошлом году он замещал меня в течение нескольких недель, и очень успешно, поэтому я предложил его на этот пост. Что же касается меня, — продолжил он меланхоличным тоном, — то я удалюсь на свою виллу под Пьенцей и буду тихо наслаждаться библиотекой и коллекцией. Кто знает, может быть, я снова займусь живописью? Да-да, я тоже когда-то писал. Приятно будет переменить род деятельности, особенно сейчас. Вы должны признать, что момент для ухода я выбрал идеальный.
Томмазо открыл дверь и пожал Боттандо руку.
— У нас были не самые теплые отношения, генерал, — сказал он на прощание, — но я хочу, чтобы вы знали, как я ценю ваши старания изобличить преступника. У меня к вам только одна просьба: не распространяйте слухов о том, что картина была подделкой. Если вы найдете серьезные доказательства, тогда другое дело. Но я не переживу, если моя репутация пострадает из-за пустых домыслов.
Боттандо кивнул:
— Это правильно. К тому же у меня есть свои причины хранить все в секрете. Не беспокойтесь. Спокойной ночи, директор.
Пока Боттандо обсуждал с Томмазо случившуюся катастрофу, Флавия по его приказанию взвалила на себя весь груз мелких, но необходимых дел, неизбежно сопутствующих раскрытию любого преступления.
Для опроса восьмидесяти семи человек, присутствовавших на приеме, было уже слишком поздно, поэтому она просто переписала их имена с адресами и попросила — вежливо, но очень твердо — находиться в пределах досягаемости. Потом просмотрела список выезжавших из страны на случай, если кто-то решил скрыться за границей. Оказалось, что Флавия не успела перехватить только группу американцев, которые ушли с приема раньше, поскольку торопились на вечерний самолет. Но их она почти не брала в расчет.
В целом подозреваемых набралось порядочно, и почти все они имели возможность совершить преступление. Например, Аргайл, который вошел к Флавии в кабинет одним из последних.
— Я так надеялся, что впредь буду общаться с вами только в неофициальной обстановке. Я даже представить не мог, что вы снова станете меня допрашивать, — с сожалением произнес он.
— Я не допрашиваю вас, а просто хочу записать ваш адрес, — строго ответила Флавия.
Аргайл махнул рукой.
— Какая разница, сегодня или завтра вы все равно вызовете меня на допрос. Наверняка я у вас главный подозреваемый.
— Вы себе льстите.
— Не думаю. Ну пусть не главный, но уж точно в первой пятерке. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось.
Флавия откинулась на спинку стула и положила ноги на стол. Она устала, и ей было трудно сохранять официальный тон с человеком, которого она хорошо знала и которому симпатизировала. Тем более что Флавия не числилась в полиции. Иногда это давало ей некоторые преимущества.
— Если вы так уверены в этом, то, может быть, объясните, почему?
Аргайл уставился в потолок, приводя мысли в порядок.
— Ну, во-первых, вы считаете, что картина была подделкой, так? — начал он.
— С чего вы это взяли?
Он пожал плечами:
— Ну, это так понятно. В противном случае вы искали бы сейчас маньяка.
Флавия промолчала.
— Если принять этот факт, — продолжил Аргайл, — то получается, что Бирнес получил свои деньги за фальшивку. Первым, совершенно случайно, это обнаружил я, о чем сейчас уже начинаю жалеть. А благодаря гранту Бирнеса я теперь оказался с ним связан.
Он умолк, и Флавия спросила его:
— Ну и зачем вам уничтожать картину?
— Если бы выяснилось, что картина не настоящая, Бирнесу пришлось бы вернуть деньги и забрать ее обратно. В контракте это наверняка оговорено. Если же картину уничтожить, то никто никогда ничего не докажет, и Бирнес не пострадает. Так же, как и я — его предполагаемый сообщник.
Флавия медленно кивнула.
— Достаточно убедительно, — сказала она. — А вы уверены, что вы первый, кто подверг сомнению подлинность картины?
Аргайл помолчал, потер подбородок.
— Ну, не знаю. Об этом мне еще надо подумать. — Он с надеждой посмотрел на нее.
Флавия потерла глаза, провела руками по волосам и зевнула.
— Ну ладно, на сегодня хватит. Расскажете после. Вам отлично подошла бы роль обвинителя. Жаль, что судебная система не предусмотрела подобной возможности. Но вы правы в одном: вы действительно подозреваемый номер один. — Она встала и проводила Аргайла до дверей. — У вас есть только один способ доказать свою непричастность к этому преступлению, — произнесла она, останавливаясь.
— Какой же?
— Найти настоящего Рафаэля.
ГЛАВА 9
На следующее утро, в семь часов, Флавия вошла в кабинет Боттандо узнать, как дела и обсудить порядок допроса подозреваемых. Как обычно, она забыла постучаться, и когда она появилась, генерал поднял на нее грозный взгляд. Очень не похоже на него.
— Устали и поэтому дуетесь? — легкомысленно спросила она.
Вместо ответа он вручил ей пачку утренних газет. Флавия просмотрела их и мысленно признала, что у шефа были основания для плохого настроения.
— О-о, я как-то забыла об этом, — извиняющимся тоном промолвила она.
Флавия взглянула на карикатуру еще раз. До последнего времени излюбленной темой насмешек прессы над Боттандо была его любовь к хорошей еде. На этот раз газетчики несколько изменили ракурс. «Начальник управления по борьбе с кражами произведений искусства распивает шампанское в теплой компании в то время, как злоумышленник в соседнем зале уничтожает великий шедевр».
— Согласитесь, вышло довольно забавно, — сказала она, прекрасно понимая, что говорить этого не следовало.
— Флавия, — сурово начал генерал.
— Да, босс?
— Заткнись, дорогая.
— Хорошо, простите.
С тяжелым вздохом Боттандо откинулся на спинку стула.
— Все это абсолютно не смешно, — произнес он. — Перед нами стоит дилемма. Либо мы объявляем, что картина была фальшивой, и на нас обрушивается Томмазо, либо молчим, и тогда на нас обрушивается пресса с обвинениями в бездействии и неспособности поймать преступника.
— А вы не можете рассказать обо всем министру, но попросить его молчать?
Боттандо рассмеялся:
— Министра? Попросить молчать? Это взаимоисключающие понятия. Уж проще тогда опубликовать заявление на всю страницу в «Иль джиорнале». Нет, я боюсь, у нас нет альтернативы. Мы должны быстро продемонстрировать хоть какие-то результаты расследования. Тем более что наша позиция относительно Морнэ сильно ослабела.
— Почему?
Он показал ей телеграмму от Женэ.
— Ему удалось получить журнал посещений банка.
Флавия с разочарованным видом прочитала текст телеграммы. Некто открывал сейф Морнэ в августе. Это означало, что наброски Морнэ могли появиться там значительно позже, чем картину предъявили миру.
— Черт, — выругалась Флавия, — но ведь он мог положить их туда и раньше.
— Да, но наше доказательство потеряло свою убедительность. Я надеюсь, ты уже поняла, что теперь мы не сумеем подвергнуть картину дополнительной экспертизе?
— Но мы можем по крайней мере кого-нибудь арестовать. Конечно, это ужасно нехорошо, но все-таки даст нам какое-то время. На несколько дней нас оставят в покое, даже если мы потом его выпустим.
— Я уже думал об этом. Например, взять твоего Аргайла. Сумасшедший англичанин, рухнувшие надежды — по-моему, годится. К тому же пресса вообще считает всех англичан лунатиками.
Флавия встрепенулась:
— О нет, только не Джонатан! Это не самая лучшая идея.
Боттандо просверлил ее пристальным взглядом:
— Джонатан? Джонатан?! Это еще что за новости?
Она пропустила его реплику мимо ушей.
— Если Бирнес продал на аукционе подделку, то получается, что настоящая картина по-прежнему находится в Италии. Висит у кого-нибудь на стене, и человек даже не подозревает, каким сокровищем владеет. И Аргайл, — продолжила Флавия, тщательно подбирая слова, — наша единственная надежда найти настоящего Рафаэля. Ведь он спрятан под изображением Мантини, а Аргайл изучил наследие этого художника лучше, чем кто-либо. Если вы арестуете его, он не сможет нам помочь.
— Верно. Но если пресса докопается, что мы опираемся в своем расследовании на помощь главного подозреваемого, нас сотрут в порошок.
Флавия улыбнулась ему.
— Не совсем так. Вы оставайтесь в стороне, а я не служу в полиции, поэтому могу свободно контактировать с ним. Тогда вы с чистой совестью заявите, что полиция не имеет с этим человеком никаких контактов. Если этим вообще кто-нибудь поинтересуется.
Боттандо хмыкнул.
— Ну ладно. Но ты все равно присматривай за ним хорошенько. — Он взял листок, на котором что-то писал, когда вошла Флавия, и мрачно посмотрел на него. — За сегодняшний день нам нужно опросить множество подозреваемых.
— Кого, например?
— Во-первых, тех, кто был знаком с Морнэ, а его, похоже, знали все интересующиеся искусством. Во-вторых, всех, кто не любил Томмазо, — список тот же. В-третьих, тех, кто мечтал быстро и легко разбогатеть. Покажи мне человека, который этого не хочет. Сколько угодно мотивов, сколько угодно подозреваемых.
— Да, но это мог сделать лишь человек, присутствовавший на приеме в музее, — возразила Флавия, закидывая ноги на низенький кофейный столик.
— Это все равно огромное количество людей. Дорогая, как же мы влипли! Если мы в самом ближайшем времени не предъявим конкретного результата своей работы, нас заживо поджарят на сковородке. — Теперь Боттандо смотрел прямо на нее. — У нас нет времени на раскачку, нужно приступать к делу немедленно. Убери ноги с моего стола, черт тебя побери, и ступай займись этим Аргайлом!
— Нам необходимо доказать, что «Елизавета» была подделкой. Поскольку картина уничтожена, проведение повторной экспертизы исключается. Остаются наброски Морнэ, но с ними тоже не все ясно. Значит, нужно найти оригинал, который снимет все вопросы, — говорила Флавия, сидя на кухне в новом жилище Аргайла.
Он объяснил ей, что квартира принадлежит его старому приятелю Рудольфу Беккету. Аргайл был бледен и утомлен, ночью ему не спалось. Флавия, возможно, проявила бы к нему больше сочувствия, если бы ее не встревожил тот факт, что подозреваемый номер один проживает в квартире с журналистом.
Но Аргайл успокоил ее, сообщив, что Рудольф Беккет уехал на Сицилию сочинять статью о мафии.
— А разве туда ездят писать о чем-то другом? — усмехнулась Флавия.
Аргайл заверил ее, что журналист вернется не раньше чем через несколько дней, и она наконец смогла сосредоточиться на деле, ради которого пришла.
— Если доказательства того, что портрет был фальшивым, так скудны, то почему вы так уверены в этом?
Флавия начала загибать пальцы на руке:
— Во-первых, мне неприятна мысль, что сгорел настоящий Рафаэль. Во-вторых, потому что если это не так, то мы ищем обыкновенного психа, в это мне тоже не хочется верить. В-третьих, мы должны отработать все версии. В-четвертых, я доверяю своей интуиции. И в-пятых, потому что я полагаюсь на вас.
Аргайл фыркнул.
— В-шестых, вы ненормальная. До сих пор ни один человек на свете не полагался на меня. Вы, наверное, забыли: я ведь всего лишь студент и не умею искать мошенников, подделывающих картины.
— От вас этого и не требуется. Зато вы знаете о проклятом Мантини больше, чем кто-либо. Возможно, разгадка кроется где-нибудь в ваших записях.
Аргайл провел пальцами по волосам, потом начал хрустеть костяшками — верный признак смущения, как уже знала Флавия.
— Да, дорогая. Я очень ценю ваше доверие, но… мне бы не хотелось поднимать эту тему, но… ну…
— Вы хотите сказать: чего ради я буду беспокоиться, когда сам могу найти картину и получить за нее целое состояние, да?
— Ну, мне бы не хотелось ставить вопрос так уж прямо…
— Но я правильно угадала ход ваших мыслей?
— В общем… да.
— Все очень просто, — приторным тоном начала объяснять ему Флавия. — Стоит вам отклониться хоть на сантиметр в сторону, как Боттандо немедленно вас арестует как главного подозреваемого и бросит на съедение волкам, чтобы пресса слезла с его шеи. Мне было очень нелегко, — добавила она с преувеличенной серьезностью, — убедить его сегодня утром повременить с вашим арестом. Генерал считает, что у вас было достаточно оснований и возможностей для совершения данного преступления. Конечно, если вы сумеете найти настоящего Рафаэля, то заслужите вечную благодарность всех итальянцев, начиная с премьер-министра и заканчивая мной.
— Устали и поэтому дуетесь? — легкомысленно спросила она.
Вместо ответа он вручил ей пачку утренних газет. Флавия просмотрела их и мысленно признала, что у шефа были основания для плохого настроения.
— О-о, я как-то забыла об этом, — извиняющимся тоном промолвила она.
Флавия взглянула на карикатуру еще раз. До последнего времени излюбленной темой насмешек прессы над Боттандо была его любовь к хорошей еде. На этот раз газетчики несколько изменили ракурс. «Начальник управления по борьбе с кражами произведений искусства распивает шампанское в теплой компании в то время, как злоумышленник в соседнем зале уничтожает великий шедевр».
— Согласитесь, вышло довольно забавно, — сказала она, прекрасно понимая, что говорить этого не следовало.
— Флавия, — сурово начал генерал.
— Да, босс?
— Заткнись, дорогая.
— Хорошо, простите.
С тяжелым вздохом Боттандо откинулся на спинку стула.
— Все это абсолютно не смешно, — произнес он. — Перед нами стоит дилемма. Либо мы объявляем, что картина была фальшивой, и на нас обрушивается Томмазо, либо молчим, и тогда на нас обрушивается пресса с обвинениями в бездействии и неспособности поймать преступника.
— А вы не можете рассказать обо всем министру, но попросить его молчать?
Боттандо рассмеялся:
— Министра? Попросить молчать? Это взаимоисключающие понятия. Уж проще тогда опубликовать заявление на всю страницу в «Иль джиорнале». Нет, я боюсь, у нас нет альтернативы. Мы должны быстро продемонстрировать хоть какие-то результаты расследования. Тем более что наша позиция относительно Морнэ сильно ослабела.
— Почему?
Он показал ей телеграмму от Женэ.
— Ему удалось получить журнал посещений банка.
Флавия с разочарованным видом прочитала текст телеграммы. Некто открывал сейф Морнэ в августе. Это означало, что наброски Морнэ могли появиться там значительно позже, чем картину предъявили миру.
— Черт, — выругалась Флавия, — но ведь он мог положить их туда и раньше.
— Да, но наше доказательство потеряло свою убедительность. Я надеюсь, ты уже поняла, что теперь мы не сумеем подвергнуть картину дополнительной экспертизе?
— Но мы можем по крайней мере кого-нибудь арестовать. Конечно, это ужасно нехорошо, но все-таки даст нам какое-то время. На несколько дней нас оставят в покое, даже если мы потом его выпустим.
— Я уже думал об этом. Например, взять твоего Аргайла. Сумасшедший англичанин, рухнувшие надежды — по-моему, годится. К тому же пресса вообще считает всех англичан лунатиками.
Флавия встрепенулась:
— О нет, только не Джонатан! Это не самая лучшая идея.
Боттандо просверлил ее пристальным взглядом:
— Джонатан? Джонатан?! Это еще что за новости?
Она пропустила его реплику мимо ушей.
— Если Бирнес продал на аукционе подделку, то получается, что настоящая картина по-прежнему находится в Италии. Висит у кого-нибудь на стене, и человек даже не подозревает, каким сокровищем владеет. И Аргайл, — продолжила Флавия, тщательно подбирая слова, — наша единственная надежда найти настоящего Рафаэля. Ведь он спрятан под изображением Мантини, а Аргайл изучил наследие этого художника лучше, чем кто-либо. Если вы арестуете его, он не сможет нам помочь.
— Верно. Но если пресса докопается, что мы опираемся в своем расследовании на помощь главного подозреваемого, нас сотрут в порошок.
Флавия улыбнулась ему.
— Не совсем так. Вы оставайтесь в стороне, а я не служу в полиции, поэтому могу свободно контактировать с ним. Тогда вы с чистой совестью заявите, что полиция не имеет с этим человеком никаких контактов. Если этим вообще кто-нибудь поинтересуется.
Боттандо хмыкнул.
— Ну ладно. Но ты все равно присматривай за ним хорошенько. — Он взял листок, на котором что-то писал, когда вошла Флавия, и мрачно посмотрел на него. — За сегодняшний день нам нужно опросить множество подозреваемых.
— Кого, например?
— Во-первых, тех, кто был знаком с Морнэ, а его, похоже, знали все интересующиеся искусством. Во-вторых, всех, кто не любил Томмазо, — список тот же. В-третьих, тех, кто мечтал быстро и легко разбогатеть. Покажи мне человека, который этого не хочет. Сколько угодно мотивов, сколько угодно подозреваемых.
— Да, но это мог сделать лишь человек, присутствовавший на приеме в музее, — возразила Флавия, закидывая ноги на низенький кофейный столик.
— Это все равно огромное количество людей. Дорогая, как же мы влипли! Если мы в самом ближайшем времени не предъявим конкретного результата своей работы, нас заживо поджарят на сковородке. — Теперь Боттандо смотрел прямо на нее. — У нас нет времени на раскачку, нужно приступать к делу немедленно. Убери ноги с моего стола, черт тебя побери, и ступай займись этим Аргайлом!
— Нам необходимо доказать, что «Елизавета» была подделкой. Поскольку картина уничтожена, проведение повторной экспертизы исключается. Остаются наброски Морнэ, но с ними тоже не все ясно. Значит, нужно найти оригинал, который снимет все вопросы, — говорила Флавия, сидя на кухне в новом жилище Аргайла.
Он объяснил ей, что квартира принадлежит его старому приятелю Рудольфу Беккету. Аргайл был бледен и утомлен, ночью ему не спалось. Флавия, возможно, проявила бы к нему больше сочувствия, если бы ее не встревожил тот факт, что подозреваемый номер один проживает в квартире с журналистом.
Но Аргайл успокоил ее, сообщив, что Рудольф Беккет уехал на Сицилию сочинять статью о мафии.
— А разве туда ездят писать о чем-то другом? — усмехнулась Флавия.
Аргайл заверил ее, что журналист вернется не раньше чем через несколько дней, и она наконец смогла сосредоточиться на деле, ради которого пришла.
— Если доказательства того, что портрет был фальшивым, так скудны, то почему вы так уверены в этом?
Флавия начала загибать пальцы на руке:
— Во-первых, мне неприятна мысль, что сгорел настоящий Рафаэль. Во-вторых, потому что если это не так, то мы ищем обыкновенного психа, в это мне тоже не хочется верить. В-третьих, мы должны отработать все версии. В-четвертых, я доверяю своей интуиции. И в-пятых, потому что я полагаюсь на вас.
Аргайл фыркнул.
— В-шестых, вы ненормальная. До сих пор ни один человек на свете не полагался на меня. Вы, наверное, забыли: я ведь всего лишь студент и не умею искать мошенников, подделывающих картины.
— От вас этого и не требуется. Зато вы знаете о проклятом Мантини больше, чем кто-либо. Возможно, разгадка кроется где-нибудь в ваших записях.
Аргайл провел пальцами по волосам, потом начал хрустеть костяшками — верный признак смущения, как уже знала Флавия.
— Да, дорогая. Я очень ценю ваше доверие, но… мне бы не хотелось поднимать эту тему, но… ну…
— Вы хотите сказать: чего ради я буду беспокоиться, когда сам могу найти картину и получить за нее целое состояние, да?
— Ну, мне бы не хотелось ставить вопрос так уж прямо…
— Но я правильно угадала ход ваших мыслей?
— В общем… да.
— Все очень просто, — приторным тоном начала объяснять ему Флавия. — Стоит вам отклониться хоть на сантиметр в сторону, как Боттандо немедленно вас арестует как главного подозреваемого и бросит на съедение волкам, чтобы пресса слезла с его шеи. Мне было очень нелегко, — добавила она с преувеличенной серьезностью, — убедить его сегодня утром повременить с вашим арестом. Генерал считает, что у вас было достаточно оснований и возможностей для совершения данного преступления. Конечно, если вы сумеете найти настоящего Рафаэля, то заслужите вечную благодарность всех итальянцев, начиная с премьер-министра и заканчивая мной.