— Разве она сейчас в Элфорде?
— По крайней мере, была там, когда мы уходили. А потом почти сразу началась метель, так что, скорее всего, она все еще не уехала.
— Она не часто навещает сына — промолвила Эдгита. — Ходят слухи, они с невесткой терпеть друг друга не могут. Впрочем, такое иногда случается. — Привычным движением локтя она распахнула дверь и сказала: — Слышите, кони ржут под окнами? Это, должно быть, приехал Жан де Перронет.
Приезд Жана де Перронета обошелся без излишней торжественности и помпы. Он явился в дом будущих родственников с одним слугой и двумя грумами и привел с собой двух лошадей для невесты и ее служанки и еще несколько лошадей про запас для будущей поклажи. Все было продуманно и практично, да и сам Перронет в простом скромном платье производил впечатление толкового, здравомыслящего человека, а его лошади, как с удовольствием отметил Кадфаэль, отличались исключительной ухоженностью и великолепной сбруей. Да, Жан де Перронет знал, на чем стоит экономить, а на чем нет.
Хэлвин и Кадфаэль вышли во двор, чтобы посмотреть на новоприбывших. Вновь заметно похолодало, ветер так и не утих, а судя по несущимся в поднебесье рваным облакам, к вечеру опять мог пойти снег. Путешественники, несомненно, были рады очутиться наконец под надежной крышей.
Когда де Перронет спрыгнул с чалого коня, Сенред уже ждал его у крыльца. Он дружески обнял молодого человека и повел его к своей жене, которая, улыбаясь, стояла в дверях, чтобы приветствовать гостя так же сердечно. Кадфаэль обратил внимание, что Элисенды нигде не было видно. На ужине в честь жениха ей, конечно, присутствовать придется, но пока приличия позволяли ей уклониться от встречи с ним, переложив все хлопоты по приему гостя на брата и его жену. Хозяева увели Жана в дом, а слуги Сенреда так энергично принялись помогать прибывшим развьючивать лошадей, что через несколько минут кони уже стояли в конюшне и двор опустел.
Так вот, значит, каков жених Элисенды! Кадфаэль задумался, размышляя обо всем, что видел, и не мог найти в молодом человеке никаких изъянов, за исключением одного — он был не тот, кого любила Элисенда. А посему никогда ему не видать того счастья, которым она была бы способна одарить любимого. На вид Жану было лет двадцать пять-двадцать шесть и выглядел он вполне зрелым и уверенным в себе. Его слугам легко с ним, потому что Жан уважает их за хорошую работу, а они чтят его как разумного и справедливого господина. Красивый, высокий, прекрасного сложения, с открытым счастливым лицом, в предвкушении давно ожидаемого блаженного часа — Сенред не мог найти лучшего жениха для своей любимой младшей сестры. Жаль, что сердце ее принадлежит другому.
— Но как еще он мог поступить? — невольно выдавая всю глубину терзавших его сомнений, проронил Хэлвин.
Глава восьмая
— По крайней мере, была там, когда мы уходили. А потом почти сразу началась метель, так что, скорее всего, она все еще не уехала.
— Она не часто навещает сына — промолвила Эдгита. — Ходят слухи, они с невесткой терпеть друг друга не могут. Впрочем, такое иногда случается. — Привычным движением локтя она распахнула дверь и сказала: — Слышите, кони ржут под окнами? Это, должно быть, приехал Жан де Перронет.
Приезд Жана де Перронета обошелся без излишней торжественности и помпы. Он явился в дом будущих родственников с одним слугой и двумя грумами и привел с собой двух лошадей для невесты и ее служанки и еще несколько лошадей про запас для будущей поклажи. Все было продуманно и практично, да и сам Перронет в простом скромном платье производил впечатление толкового, здравомыслящего человека, а его лошади, как с удовольствием отметил Кадфаэль, отличались исключительной ухоженностью и великолепной сбруей. Да, Жан де Перронет знал, на чем стоит экономить, а на чем нет.
Хэлвин и Кадфаэль вышли во двор, чтобы посмотреть на новоприбывших. Вновь заметно похолодало, ветер так и не утих, а судя по несущимся в поднебесье рваным облакам, к вечеру опять мог пойти снег. Путешественники, несомненно, были рады очутиться наконец под надежной крышей.
Когда де Перронет спрыгнул с чалого коня, Сенред уже ждал его у крыльца. Он дружески обнял молодого человека и повел его к своей жене, которая, улыбаясь, стояла в дверях, чтобы приветствовать гостя так же сердечно. Кадфаэль обратил внимание, что Элисенды нигде не было видно. На ужине в честь жениха ей, конечно, присутствовать придется, но пока приличия позволяли ей уклониться от встречи с ним, переложив все хлопоты по приему гостя на брата и его жену. Хозяева увели Жана в дом, а слуги Сенреда так энергично принялись помогать прибывшим развьючивать лошадей, что через несколько минут кони уже стояли в конюшне и двор опустел.
Так вот, значит, каков жених Элисенды! Кадфаэль задумался, размышляя обо всем, что видел, и не мог найти в молодом человеке никаких изъянов, за исключением одного — он был не тот, кого любила Элисенда. А посему никогда ему не видать того счастья, которым она была бы способна одарить любимого. На вид Жану было лет двадцать пять-двадцать шесть и выглядел он вполне зрелым и уверенным в себе. Его слугам легко с ним, потому что Жан уважает их за хорошую работу, а они чтят его как разумного и справедливого господина. Красивый, высокий, прекрасного сложения, с открытым счастливым лицом, в предвкушении давно ожидаемого блаженного часа — Сенред не мог найти лучшего жениха для своей любимой младшей сестры. Жаль, что сердце ее принадлежит другому.
— Но как еще он мог поступить? — невольно выдавая всю глубину терзавших его сомнений, проронил Хэлвин.
Глава восьмая
Ближе к вечеру Сенред послал управляющего спросить братьев-бенедиктинцев, не согласятся ли они присоединиться к семейному ужину, а если отец Хэлвин пожелает остаться в уединении, ему принесут ужин в его комнату. Хэлвин, пребывавший в состоянии сумеречной сосредоточенности и погруженный в свои мысли, конечно, не был расположен принимать участие в общей трапезе, но в то же время не хотел показаться невежливым — нельзя же бесконечно избегать общество гостеприимных хозяев, — и поэтому он сделал над собой усилие, вышел из скорлупы тревожного молчания и спустился к столу. Ему отвели место неподалеку от жениха и невесты — ведь он выступал в роли священника, которому вскоре предстояло их повенчать. Кадфаэль, сидевший немного поодаль, хорошо видел всех главных участников торжества. В нижней части холла, освещаемого зажженными факелами, сообразно своему рангу и статусу, собрались остальные домочадцы и слуги.
Глядя на сосредоточенное, строгое лицо Хэлвина, Кадфаэль подумал, что скоро его другу впервые придется выступить в роли посредника между смертными и всевышним. Правда, в последнее время многих, кто был помоложе из монашеской братии, призывали готовить себя к священническому сану, но большинству (как, впрочем, и самому Хэлвину до сегодняшнего дня) суждено было всю свою жизнь прожить священниками без паствы и, может быть, ни разу не исполнить ни одной из главных пасторских обязанностей — крестить, венчать, отпевать и возводить в сан тех, кто идет им на смену. Какая страшная ответственность, рассуждал Кадфаэль, сам никогда не помышлявший о сане, когда тебе, смертному, ниспослана божья благодать, когда на тебя возложена привилегия — и одновременно тяжкое бремя — соучастия в жизни других людей: обещать им спасение души, совершая обряд крещения, соединять их брачными узами, сжимать в руке ключ от чистилища, когда их душа расстается с телом. Если я когда и брал на себя эту роль, подумал Кадфаэль, охваченный глубоким, искренним чувством, — а господь ведает, что такое случалось, — то только если в том была великая нужда и поблизости не находилось никого, кто бы исполнил это лучше. Я всегда понимал, что я такой же грешник, бредущий тем же тернистым путем, и никогда не ощущал себя посланцем небес, сошедшим со своих высот, дабы возвысить тех, кто внизу. И вот теперь настал черед Хэлвина исполнить сей тяжкий долг — неудивительно, что он робеет.
Кадфаэль скользнул взглядом по лицам присутствующих, сидящих за одним длинным столом, понимая, что Хэлвин со своего места видит их в лучшем случае в профиль, да и то только тогда когда они попеременно наклоняются и вновь распрямляются, на миг появляясь в неверном свете светильников. Вот Сенред — его широкое, открытое, простоватое лицо немного напряжено от волнения, но всем своим видом он показывает, что доволен и весел; вот во главе стола его жена — сама приветливость и дружелюбие, и только беспокойная улыбка выдает ее состояние; вот де Перронет, пребывающий в блаженном неведении — он весь так и светится от радости, что рядом сидит Элисенда, которая почти что уже отдана ему в жены. А вот и сама девушка — бледная, притихшая, подчеркнуто предупредительная к жениху, изо всех сил старающаяся не омрачить его лучезарного настроения, поскольку он неповинен в ее печали и потому несправедливо было бы его огорчать. Глядя на них, сидящих друг подле друга, только слепой не заметил бы обожания, с каким молодой человек смотрел на девушку; а что она не сияла точно так же, это он, вероятно, объяснял себе тем, что девушки все такие, когда выходят замуж, и со своей стороны готов был терпеливо ждать, сколько понадобится, пока бутон распустится пышным цветом.
Хэлвин не видел девушку с той самой минуты, когда, впервые повстречав ее здесь, в зале, от неожиданности вскочил на ноги и тут же рухнул на пол — он и без этого еле стоял на ногах, изнуренный мучительным переходом, колючим, злым ветром и жестокой пургой. Но эта скованная, словно оцепеневшая юная дева в пышном праздничном наряде, раззолоченном отсветами огня, казалась ему незнакомкой. Всякий раз, когда в поле его зрения возникал ее профиль, он смотрел на нее со смешанным чувством растерянности и удивления, будто не веря собственным глазам. Он впервые взял на себя такую ответственность и никак не мог свыкнуться с новой ролью.
Было уже совсем поздно, когда женщины поднялись из-за стола, оставив мужчин пить вино, — пиршество близилось к концу. Хэлвин поискал глазами Кадфаэля и, поймав его взгляд, понял, что тот, как и он сам, полагает разумным удалиться и оставить хозяина и его гостя вдвоем. Хэлвин потянулся за костылями и уже собирался рывком поднять свое тело и встать, как вдруг в холл торопливыми шагами вошла Эмма. Лицо ее было встревожено, из-за плеча ее выглядывала молоденькая служанка.
— Сенред, послушай, странные вещи у нас тут творятся. Эдгита ушла из дому и не вернулась, а на дворе опять поднимается метель, и вообще куда она подевалась в такую пору? Я послала за ней, чтобы она, как водится, помогла мне стелить постель, но ее нет нигде, и тогда Мадлин припомнила, что она ушла куда-то, ушла давно — едва начало темнеть.
Сенред, сосредоточенный на том, чтобы как можно лучше исполнить долг гостеприимного хозяина и уважить дорогого гостя, не сразу понял, почему его донимают такими пустяками. Не мужское это дело — разбираться с хозяйством и прислугой!
— Ну так что? Эдгита здесь вроде бы не на привязи, может выходить из дому, когда ей вздумается, — добродушно отмахнулся он. — Как ушла, так и придет. Она свободная женщина, в здравом уме, работу свою всегда выполняла исправно. Что за беда, если один-единственный раз ее не оказалось на месте именно тогда, когда в ней возникла нужда? Стоит ли из-за этого поднимать шум?
— Да разве когда водилось за ней такое, чтоб уйти и никому слова не сказать? Не было такого! На дворе опять метет, а ее уже часа четыре как нет дома, если Мадлин не врет. Может, случилось с ней что? По своей воле она бы до такого часа не припозднилась. А я без нее как без рук. И помыслить не могу, что с ней стряслась беда!
— Что верно, то верно, — теперь Сенред поддержал ее. — Хоть с ней, хоть с кем еще из наших людей. Если она сбилась с пути, мы пойдем искать ее. Но зря горячку пороть тоже не надо. Может, все еще обойдется! Давай сначала разберемся. Расскажи-ка нам, девочка, все, что ты знаешь. Говоришь, она вышла из дому давно, часа четыре назад?
— Да, господин! — Мадлин с готовностью вышла вперед, глаза у нее были широко раскрыты от возбуждения, и она с удовольствием пустилась пересказывать все подробности происшедшего. — Значит, дело было так: сразу после того, как мы все приготовили и накрыли, я как раз возвращалась из коровника и только вошла в дом, как вдруг навстречу мне из кухни выходит Эдгита и притом в темном плаще. Ну, я ей и говорю, что к ночи работы будет невпроворот и ее, как пить дать, хватятся, а она сказала, что пока хватятся, она уже десять раз вернется. На улице только-только темнеть начало. Откуда ж мне было знать, что она уйдет на целую вечность?
— Неужто ты не спросила даже, куда она направляется? — удивился Сенред.
— Как же, спросила, — затараторила девчонка, — только знаете, как ее спрашивать? Не очень-то она любит распространяться о своих делах. Так ответит, что в другой раз соваться к ней не захочешь, а то и вовсе промолчит. Вот и сегодня сказала что-то: не пойми-не разбери. — Мадлин дернула плечами с видом оскорбленной добродетели. — Мол, ей нужно срочно разыскать кошку, чтоб подсадить ее к голубкам.
В отличие от наивной девчонки, Сенред и его жена прекрасно поняли что к чему, хоть и слышали об этом впервые. Эмма метнула встревоженный взгляд на мужа — тот в волнении встал с места. Ни один из них не проронил ни звука, но их глаза говорили яснее слов. Кадфаэлю даже казалось, что он слышит их голоса. Он знал уже достаточно, чтобы с уверенностью воспроизвести в своей голове их молчаливый диалог. Эдгита вынянчила обоих детей, баловала их, любила, как любит родная мать, и что бы там ни говорили законы церкви и семьи, не могла спокойно смотреть, как их разлучают, не говоря уже о скоропалительном решении выдать Элисенду замуж — ведь это означало, что разлука их будет вечной. Теперь-то ясно: она кинулась за помощью, дабы не дать свершиться тому, против чего восставало все ее существо, пока еще у нее была какая-то надежда вмешаться в ход событий. Она пошла к Росселину, чтобы раскрыть ему глаза на то, что творится у него за спиной. Она пошла в Элфорд.
Но ничего этого вслух говорить было нельзя в присутствии Жана де Перронета. А тот, стоя подле Сенреда, переводил взгляд по кругу с одного на другого, ничего не понимая, но искренне сочувствуя беспокойству, охватившему обитателей этого дома. Пропала старая служанка, дело к ночи, на дворе метель — значит надо идти искать ее, хотя бы для успокоения собственной совести. Что он в своем простодушии и предложил сделать, нарушив гнетущую тишину, которая, продлись она еще несколько мгновений, наверно, заставила бы его призадуматься над тем, не стоит ли за всем этим нечто большее, чем открыто стороннему взгляду.
— Не лучше ли нам выступить на поиски, раз она так припозднилась? Ночью на дороге всякое может случиться, а тут женщина, да к тому же одна, и путь неблизкий…
Это предложение отвлекло Сенреда от тревожных предчувствий, и он ухватился за него, как за спасительную соломинку.
— Да, конечно, так мы и сделаем. Я вышлю людей, пусть проверят. Мы знаем, какой дорогой она, скорее всего, пошла. Очень может быть, она направилась в деревню, да там и застряла из-за метели. Но тебе, Жан, незачем беспокоиться. Я не хочу, чтобы твое пребывание под крышей моего дома было чем-то омрачено. У нас достаточно мужчин, мы прекрасно справимся без тебя. Она не могла уйти далеко, так что не сомневайся — скоро ее найдут и доставят домой в целости и сохранности.
— Но я охотно приму участие в поисках, — предложил де Перронет.
— Нет, нет. Я не могу допустить этого. Пусть все идет своим чередом, как мы договорились, и пусть ничто не испортит нашего торжества. Прошу — чувствуй себя здесь как дома, отдыхай и спи со спокойной душой — наутро все утрясется.
Долго уговаривать гостя не пришлось — возможно, благородное предложение помочь в поисках было с его стороны не более чем жестом вежливости. Разбираться с домашними проблемами — дело хозяина, и постороннему лучше не вмешиваться. Долг вежливости велит предложить свое содействие, но настаивать в такой ситуации по меньшей мере неразумно. Теперь у Сенреда не было никаких сомнений относительно того, куда направилась Эдгита и по какой дороге следует выслать поисковый отряд. Кроме того, у него имелись серьезные основания для беспокойства — за четыре часа она любом случае должна была дойти до места и вернуться, несмотря на ветер и снегопад. Он деловито вышел из-за стола и велел своим людям собираться за дверью холла. Затем тоном, исключающим какие бы то ни было возражения, он пожелал Перронету спокойной ночи, и тот понял намек, означавший не только отказ воспользоваться его помощью, но и нежелание допустить его к семейному совету. Сенред отобрал шестерых крепких молодых мужчин из числа своих слуг и, не вдаваясь в подробности, в двух-трех словах объяснил, что от них требуется. Во главе отряда должен был ехать сам Сенред и его управляющий.
— А что делать нам? — спросил Хэлвин словно про себя. Они с Кадфаэлем стояли чуть в стороне.
— Тебе — ровным счетом ничего, — сказал Кадфаэль. — Ложись и постарайся уснуть. Впрочем, одна-другая молитва в этих обстоятельствах тоже будет весьма кстати. А я поеду с ними.
— Да, кратчайшей дорогой на Элфорд, — мрачно заметил Хэлвин.
— Вот-вот: разыскать кошку, чтобы подсадить ее к голубкам… Ну, ясное дело. в Элфорд, куда же еще? Но ты должен оставаться здесь. Если понадобится вмешаться словом или делом, я справлюсь не хуже тебя.
Дверь на улицу была открыта, и мужчины по ступенькам спустились во двор. Двое держали в руках факелы. Кадфаэль, шедший позади всех, секунду помедлил на пороге, как бы присматриваясь к искрящейся, морозной ночи. Земля была едва припорошена, ветер сдувал колючий мелкий снег, который сыпался с неба — почти безоблачного, звездного и слишком холодного, чтобы ожидать обильного снегопада. Он обернулся назад и увидел в дальнем конце холла испуганных, сбившихся в кучку женщин — хозяек, служанок — всех вместе: они неотрывно смотрели на мужчин, которые один за другим уходили в ночь. Служанки сгрудились вокруг Эммы, чье полное доброе лицо пересекли горестные складки, а пухлые пальцы нервно теребили оборки юбки.
Только Элисенда стояла немного в стороне от всех и не искала утешения в кругу домочадцев. Она находилась довольно далеко от ближайшего к ней факела, и гротескные, пляшущие тени мешали как следует разглядеть ее лицо. Она, несомненно, слышала все, что говорила мужу Эмма, и все, что потом рассказала Мадлин. Теперь и она знала, куда ушла Эдгита — куда и зачем. Широко раскрытыми глазами она смотрела перед собой в будущее, которое вдруг заволоклось пеленой неведения: что-то готовит ей эта ночь — смятение всех чувств, уныние, а может, беду? Ей достало сил добровольно принести себя в жертву, но к тому, что надвигалось на нее сейчас, она оказалась не готова. И хотя она ничем себя не выдала и ни одна жилка не дрогнула у нее на лице, в нем не осталось и следа недавней спокойной уверенности, на смену решимости пришла растерянность, а покорность обернулась отчаянием. Она вступила на поле брани с верой, что ей хватит сил достойно принять бой, неважно какую цену придется за это заплатить, и вдруг обнаружила, что земля у нее под ногами задрожала и разверзлась и более она своей судьбе не хозяйка. Ее лицо — живое воплощение разбитой вдребезги решимости, такое беззащитное и потерянное — было последнее, что успел заметить Кадфаэль и что унес он с собой в ночь и мороз.
Сенред поглубже надвинул капюшон плаща, чтобы укрыть лицо от ветра и, выйдя за ворота манора, свернул на какую-то незнакомую Кадфаэлю тропу. Они с Хэлвином попали сюда с главного тракта, привлеченные светом факела в усадьбе, а эта тропа уходила под углом назад и соединялась с дорогой, пролегавшей намного ближе к Элфорду, таким образом путь сокращался на полмили, не меньше. Ночную тьму рассеивал тусклый полусвет — частью от звезд на небе, частью от тонкого снежного покрова на земле, поэтому шли они, вытянувшись гуськом, довольно быстро. Местность здесь была открытая, поначалу вовсе без деревьев, а затем вдоль обочины стали появляться перелески и заросли кустарника. Кругом не было слышно ни звука — только их собственные шаги и дыхание, да еще слабое посвистывание ветра в кустах. Сенред дважды приказывал им остановиться и замереть, чтобы ничто не нарушало тишины, и тогда громким криком оглашал окрестности, но ответа они так и не дождались.
Для того, кто не раз ходил этим путем, прикидывал Кадфаэль, дорога до Элфорда составляла порядка двух миль. То есть Эдгита давным-давно могла вернуться назад в Вайверс и, судя по тому, что она сказала Мадлин, собиралась быть на месте до окончания трапезы, с большим запасом, чтобы вовремя приступить к своим вечерним обязанностям. Заблудиться она никак не могла — дорога хожена-перехожена, ночь звездная, светлая, снег… но снегопада настоящего ведь нет — так, сыплет полегоньку. Да, он с каждой минутой все больше убеждался в том, что случилось недоброе, и она либо вовсе не дошла до Элфорда, либо попала в беду уже на пути к дому. А если так, то пострадала она не по вине природы, тьмы и ненастья и не по воле случая, а от руки человека. Но бродяги и отщепенцы, подстерегающие путников на дороге — ежели они и водились в этих местах — в такую ночь едва ли вышли бы на свой грязный промысел: слишком сильный мороз и слишком мала вероятность поживиться. Нет, тот, кто помешал Эдгите добраться до цели, сделал это с умыслом. Оставалась, правда, слабая надежда, что, может, все не так страшно. Предположим, она добралась до Росселина, все ему рассказала, и он уговорил ее во избежание риска остаться в Элфорде и предоставить остальное ему самому. Но, положа руку на сердце, Кадфаэль и сам считал такое объяснение маловероятным. Иначе Росселин, охваченный негодованием, давно уже примчался бы в Вайверс — куда раньше, чем там хватились Эдгиты.
Кадфаэль прибавил шагу и поравнялся с Сенредом, шедшим в середине их небольшого отряда. Тот скользнул по нему взглядом и, узнав, кивнул в знак приветствия и даже как будто не удивился, увидев его здесь.
— Вам не стоило утруждать себя, святой брат, — только и сказал Сенред. — Мы бы и сами управились.
— Одним помощником больше — вреда не будет! — сказал Кадфаэль.
Вреда-то, может, и не будет, но и приглашения тоже не было. В таких делах всегда лучше обходиться без посторонних глаз и ушей. Но Сенред, похоже, не сильно обеспокоился нечаянным присутствием в отряде этого забредшего к нему в дом бенедиктинца. Сейчас он думал только о том, как бы поскорее найти Эдгиту — хорошо бы перехватить ее прежде, чем она доберется до Элфорда, а если для этого время уже упущено, то хотя бы предотвратить печальные последствия ее поступка. Вероятно, он был готов к тому, что в любую минуту может повстречать на дороге сына, скачущего во весь опор в Вайверс, чтобы помешать свадьбе, которая лишила бы его последних безумных надежд. Но они прошли уже больше мили, а вокруг по-прежнему была только глухая ночь.
Теперь дорога шла через редкий, чахлый перелесок. Приходилось ступать по небольшим, поросшим травой кочкам — корка снега была слишком тонкой, чтобы примять траву. Справа у тропы в одном месте возвышался небольшой холмик, почти неприметный и выделявшийся только более темным цветом, чем окружавшая его поверхность белесо-бурого, прихваченного морозцем торфяника. Сенред уже миновал его и шел дальше, но стоило Кадфаэлю замедлить шаг, как он тут же оказался возле него, чтобы посмотреть, что привлекло внимание монаха.
— Дайте сюда факел, быстро!
Желтый свет огня выхватил из темноты очертания лежащего навзничь тела — голова была отвернута в сторону от тропы, лицо припорошено снегом. Кадфаэль нагнулся и отер тончайшую ледяную вуаль с запрокинутого лица, глядящего вверх открытыми невидящими глазами с выражением испуга и удивления. Когда она падала, капюшон свалился с ее головы, и седые волосы еще больше побелели от снега. Она лежала на спине, слегка отклонившись вправо. Руки были подняты вверх и широко раскинуты, словно в отчаянной попытке отвести удар. На черный плащ легла нарядная снежная кисея, и только небольшое темное пятно на груди портило этот наряд — там, где снежинки, опускаясь на проступившую кровь, тут же таяли. По ее позе трудно было судить, когда настиг ее злодейский удар — на пути из дому или к дому, но Кадфаэль подумал, что, возможно, в последний момент она услышала, как кто-то подкрался к ней сзади и резко обернулась, вскинув руки, чтобы прикрыть голову. И потому нож, который уже был готов воткнуться сзади ей под ребра, вонзился в грудь. В такой мороз нельзя было даже приблизительно определить, когда наступила смерть.
— Господи помилуй! — ахнул Сенред. — Вот уж не думал, что мне доведется увидеть такое! За что?.. Да что бы она ни задумала, неужто не было другого способа помешать ей?
— Волкам и мороз не помеха, — мрачно заметил его управляющий. — Не пойму только, каким ветром их сюда занесло — богатой добычей у нас здесь вроде не пахнет. А гляньте-ка, ведь ничего и не взяли, даже плаща. Бездомные бродяги сняли бы все до последней нитки, это как пить дать!
— Да в наших краях таких и не водится, — покачал головой Сенред, — в чем — в чем, а в этом я уверен. Нет, тут все не так просто. Я бы много дал, чтобы узнать, в какую сторону она шла, когда ее настигла смерть.
— Возможно, мы найдем ответ, когда поднимем ее, — сказал Кадфаэль. — Что делать? Ей уже ничем не поможешь. Кто бы ни занес на нее руку, в своем черном деле он явно не новичок — второго удара не потребовалось. А следы на такой мерзлой земле искать бесполезно, хотя бы и снегом их не засыпало.
— Нужно отнести ее домой, — сурово сказал Сенред. — То-то горе будет для моей жены и сестрицы! Они ее любили, верили, как самим себе. Старая, преданная служанка, столько лет в доме! Ее ведь еще моя молодая мачеха с собой привела. Нет, такое не должно оставаться безнаказанным! Пошлем людей вперед, пусть проверят, была ли она в Элфорде, да поспрашивают — может, там о ней что знают. А может, там слыхали про разбойников, уж не наведались ли к нам часом из соседних мест. Хотя это вряд ли. Одемар на своих землях шалить не позволяет.
— Послать за носилками, господин? — спросил управляющий. — Вообще-то ноша не тяжела, можно по очереди нести ее на плаще.
— Да, ни к чему делать лишний путь. Но ты, Эдред, возьми с собой Иэна и ступай в Элфорд — разузнай там все как следует, может, кто ее видел или говорил с ней. Нет, постой, возьми-ка лучше двоих. Так-то оно надежнее, а то, чего доброго, и впрямь на дорогах шалят.
Управляющий почтительно выслушал распоряжения хозяина и, взяв один из факелов, тут же тронулся в путь. По тропе в сторону Элфорда запрыгал огонек, постепенно уменьшаясь, пока вовсе не исчез в ночи. Те же, кто остался, склонились над телом: нужно было повернуть его на бок, чтобы высвободить плащ и расстелить его на тропе. Несчастную подняли с земли и тут кое-что прояснилось.
— Э, да под ней снег! — вмиг заметил Кадфаэль. На снегу темнело мокрое, неправильной формы пятно — там, где остывающее тело плотнее всего соприкасалось с землей и растопило тонкий слой снега, но по краям его, под складками одежды, остался только чуть примятый снежный покров. — Она упала, когда землю уже припорошило. Значит, это случилось с ней на обратном пути.
Они подняли ее, легкую и покорную, холодную — но просто от мороза, а не от окоченения — и осторожно обвязали двумя-тремя ремнями и еще Кадфаэлевым веревочным поясом от рясы, чтобы сподручнее было ее нести. Так ее и доставили в Вайверс, вновь пройдя то расстояние, милю с небольшим, на какое они успели удалиться.
Дом не спал, никто не находил себе места, в волнении ожидая, чем закончатся поиски. Но вот одна из служанок увидела, как к воротам приближается небольшая скорбная процессия, и, заголосив, кинулась к Эмме. Когда тело Эдгиты внесли в дом, вся всполошенная голубятня была уже в сборе. Как и раньше, женщины испуганно сбились в тесную беспокойную кучку. Зная Эмму, всегда такую мягкую, добрую, покладистую, трудно было представить, что в подобной ситуации она способна проявить собранность и силу духа: ее быстрые, четкие команды сразу отбили у служанок охоту ударяться в слезы и заставили их заняться необходимыми траурными приготовлениями — убрать подобающим образом стол в одной из комнат, превратив его в импровизированный помост для покойницы, уложить ее так, чтобы она выглядела благопристойно, нагреть воды, достать из сундуков душистые льняные полотнища, в которые надлежало завернуть тело. Похоронные хлопоты придуманы неспроста — живым они нужны не меньше, чем мертвым: в тяжелый момент они помогают занять руки и голову, отвлечься от тягостных, терзающих душу раздумий и угрызений о том, что ты сделал что-то не так или не совсем так по отношению к усопшему, пока тот был еще жив. В нестройном гуле голосов, доносившихся из покойницкой, скоро почти исчезли надрывные, трагические нотки, и на смену им пришли печально-смиренные, почти успокаивающие интонации.
Глядя на сосредоточенное, строгое лицо Хэлвина, Кадфаэль подумал, что скоро его другу впервые придется выступить в роли посредника между смертными и всевышним. Правда, в последнее время многих, кто был помоложе из монашеской братии, призывали готовить себя к священническому сану, но большинству (как, впрочем, и самому Хэлвину до сегодняшнего дня) суждено было всю свою жизнь прожить священниками без паствы и, может быть, ни разу не исполнить ни одной из главных пасторских обязанностей — крестить, венчать, отпевать и возводить в сан тех, кто идет им на смену. Какая страшная ответственность, рассуждал Кадфаэль, сам никогда не помышлявший о сане, когда тебе, смертному, ниспослана божья благодать, когда на тебя возложена привилегия — и одновременно тяжкое бремя — соучастия в жизни других людей: обещать им спасение души, совершая обряд крещения, соединять их брачными узами, сжимать в руке ключ от чистилища, когда их душа расстается с телом. Если я когда и брал на себя эту роль, подумал Кадфаэль, охваченный глубоким, искренним чувством, — а господь ведает, что такое случалось, — то только если в том была великая нужда и поблизости не находилось никого, кто бы исполнил это лучше. Я всегда понимал, что я такой же грешник, бредущий тем же тернистым путем, и никогда не ощущал себя посланцем небес, сошедшим со своих высот, дабы возвысить тех, кто внизу. И вот теперь настал черед Хэлвина исполнить сей тяжкий долг — неудивительно, что он робеет.
Кадфаэль скользнул взглядом по лицам присутствующих, сидящих за одним длинным столом, понимая, что Хэлвин со своего места видит их в лучшем случае в профиль, да и то только тогда когда они попеременно наклоняются и вновь распрямляются, на миг появляясь в неверном свете светильников. Вот Сенред — его широкое, открытое, простоватое лицо немного напряжено от волнения, но всем своим видом он показывает, что доволен и весел; вот во главе стола его жена — сама приветливость и дружелюбие, и только беспокойная улыбка выдает ее состояние; вот де Перронет, пребывающий в блаженном неведении — он весь так и светится от радости, что рядом сидит Элисенда, которая почти что уже отдана ему в жены. А вот и сама девушка — бледная, притихшая, подчеркнуто предупредительная к жениху, изо всех сил старающаяся не омрачить его лучезарного настроения, поскольку он неповинен в ее печали и потому несправедливо было бы его огорчать. Глядя на них, сидящих друг подле друга, только слепой не заметил бы обожания, с каким молодой человек смотрел на девушку; а что она не сияла точно так же, это он, вероятно, объяснял себе тем, что девушки все такие, когда выходят замуж, и со своей стороны готов был терпеливо ждать, сколько понадобится, пока бутон распустится пышным цветом.
Хэлвин не видел девушку с той самой минуты, когда, впервые повстречав ее здесь, в зале, от неожиданности вскочил на ноги и тут же рухнул на пол — он и без этого еле стоял на ногах, изнуренный мучительным переходом, колючим, злым ветром и жестокой пургой. Но эта скованная, словно оцепеневшая юная дева в пышном праздничном наряде, раззолоченном отсветами огня, казалась ему незнакомкой. Всякий раз, когда в поле его зрения возникал ее профиль, он смотрел на нее со смешанным чувством растерянности и удивления, будто не веря собственным глазам. Он впервые взял на себя такую ответственность и никак не мог свыкнуться с новой ролью.
Было уже совсем поздно, когда женщины поднялись из-за стола, оставив мужчин пить вино, — пиршество близилось к концу. Хэлвин поискал глазами Кадфаэля и, поймав его взгляд, понял, что тот, как и он сам, полагает разумным удалиться и оставить хозяина и его гостя вдвоем. Хэлвин потянулся за костылями и уже собирался рывком поднять свое тело и встать, как вдруг в холл торопливыми шагами вошла Эмма. Лицо ее было встревожено, из-за плеча ее выглядывала молоденькая служанка.
— Сенред, послушай, странные вещи у нас тут творятся. Эдгита ушла из дому и не вернулась, а на дворе опять поднимается метель, и вообще куда она подевалась в такую пору? Я послала за ней, чтобы она, как водится, помогла мне стелить постель, но ее нет нигде, и тогда Мадлин припомнила, что она ушла куда-то, ушла давно — едва начало темнеть.
Сенред, сосредоточенный на том, чтобы как можно лучше исполнить долг гостеприимного хозяина и уважить дорогого гостя, не сразу понял, почему его донимают такими пустяками. Не мужское это дело — разбираться с хозяйством и прислугой!
— Ну так что? Эдгита здесь вроде бы не на привязи, может выходить из дому, когда ей вздумается, — добродушно отмахнулся он. — Как ушла, так и придет. Она свободная женщина, в здравом уме, работу свою всегда выполняла исправно. Что за беда, если один-единственный раз ее не оказалось на месте именно тогда, когда в ней возникла нужда? Стоит ли из-за этого поднимать шум?
— Да разве когда водилось за ней такое, чтоб уйти и никому слова не сказать? Не было такого! На дворе опять метет, а ее уже часа четыре как нет дома, если Мадлин не врет. Может, случилось с ней что? По своей воле она бы до такого часа не припозднилась. А я без нее как без рук. И помыслить не могу, что с ней стряслась беда!
— Что верно, то верно, — теперь Сенред поддержал ее. — Хоть с ней, хоть с кем еще из наших людей. Если она сбилась с пути, мы пойдем искать ее. Но зря горячку пороть тоже не надо. Может, все еще обойдется! Давай сначала разберемся. Расскажи-ка нам, девочка, все, что ты знаешь. Говоришь, она вышла из дому давно, часа четыре назад?
— Да, господин! — Мадлин с готовностью вышла вперед, глаза у нее были широко раскрыты от возбуждения, и она с удовольствием пустилась пересказывать все подробности происшедшего. — Значит, дело было так: сразу после того, как мы все приготовили и накрыли, я как раз возвращалась из коровника и только вошла в дом, как вдруг навстречу мне из кухни выходит Эдгита и притом в темном плаще. Ну, я ей и говорю, что к ночи работы будет невпроворот и ее, как пить дать, хватятся, а она сказала, что пока хватятся, она уже десять раз вернется. На улице только-только темнеть начало. Откуда ж мне было знать, что она уйдет на целую вечность?
— Неужто ты не спросила даже, куда она направляется? — удивился Сенред.
— Как же, спросила, — затараторила девчонка, — только знаете, как ее спрашивать? Не очень-то она любит распространяться о своих делах. Так ответит, что в другой раз соваться к ней не захочешь, а то и вовсе промолчит. Вот и сегодня сказала что-то: не пойми-не разбери. — Мадлин дернула плечами с видом оскорбленной добродетели. — Мол, ей нужно срочно разыскать кошку, чтоб подсадить ее к голубкам.
В отличие от наивной девчонки, Сенред и его жена прекрасно поняли что к чему, хоть и слышали об этом впервые. Эмма метнула встревоженный взгляд на мужа — тот в волнении встал с места. Ни один из них не проронил ни звука, но их глаза говорили яснее слов. Кадфаэлю даже казалось, что он слышит их голоса. Он знал уже достаточно, чтобы с уверенностью воспроизвести в своей голове их молчаливый диалог. Эдгита вынянчила обоих детей, баловала их, любила, как любит родная мать, и что бы там ни говорили законы церкви и семьи, не могла спокойно смотреть, как их разлучают, не говоря уже о скоропалительном решении выдать Элисенду замуж — ведь это означало, что разлука их будет вечной. Теперь-то ясно: она кинулась за помощью, дабы не дать свершиться тому, против чего восставало все ее существо, пока еще у нее была какая-то надежда вмешаться в ход событий. Она пошла к Росселину, чтобы раскрыть ему глаза на то, что творится у него за спиной. Она пошла в Элфорд.
Но ничего этого вслух говорить было нельзя в присутствии Жана де Перронета. А тот, стоя подле Сенреда, переводил взгляд по кругу с одного на другого, ничего не понимая, но искренне сочувствуя беспокойству, охватившему обитателей этого дома. Пропала старая служанка, дело к ночи, на дворе метель — значит надо идти искать ее, хотя бы для успокоения собственной совести. Что он в своем простодушии и предложил сделать, нарушив гнетущую тишину, которая, продлись она еще несколько мгновений, наверно, заставила бы его призадуматься над тем, не стоит ли за всем этим нечто большее, чем открыто стороннему взгляду.
— Не лучше ли нам выступить на поиски, раз она так припозднилась? Ночью на дороге всякое может случиться, а тут женщина, да к тому же одна, и путь неблизкий…
Это предложение отвлекло Сенреда от тревожных предчувствий, и он ухватился за него, как за спасительную соломинку.
— Да, конечно, так мы и сделаем. Я вышлю людей, пусть проверят. Мы знаем, какой дорогой она, скорее всего, пошла. Очень может быть, она направилась в деревню, да там и застряла из-за метели. Но тебе, Жан, незачем беспокоиться. Я не хочу, чтобы твое пребывание под крышей моего дома было чем-то омрачено. У нас достаточно мужчин, мы прекрасно справимся без тебя. Она не могла уйти далеко, так что не сомневайся — скоро ее найдут и доставят домой в целости и сохранности.
— Но я охотно приму участие в поисках, — предложил де Перронет.
— Нет, нет. Я не могу допустить этого. Пусть все идет своим чередом, как мы договорились, и пусть ничто не испортит нашего торжества. Прошу — чувствуй себя здесь как дома, отдыхай и спи со спокойной душой — наутро все утрясется.
Долго уговаривать гостя не пришлось — возможно, благородное предложение помочь в поисках было с его стороны не более чем жестом вежливости. Разбираться с домашними проблемами — дело хозяина, и постороннему лучше не вмешиваться. Долг вежливости велит предложить свое содействие, но настаивать в такой ситуации по меньшей мере неразумно. Теперь у Сенреда не было никаких сомнений относительно того, куда направилась Эдгита и по какой дороге следует выслать поисковый отряд. Кроме того, у него имелись серьезные основания для беспокойства — за четыре часа она любом случае должна была дойти до места и вернуться, несмотря на ветер и снегопад. Он деловито вышел из-за стола и велел своим людям собираться за дверью холла. Затем тоном, исключающим какие бы то ни было возражения, он пожелал Перронету спокойной ночи, и тот понял намек, означавший не только отказ воспользоваться его помощью, но и нежелание допустить его к семейному совету. Сенред отобрал шестерых крепких молодых мужчин из числа своих слуг и, не вдаваясь в подробности, в двух-трех словах объяснил, что от них требуется. Во главе отряда должен был ехать сам Сенред и его управляющий.
— А что делать нам? — спросил Хэлвин словно про себя. Они с Кадфаэлем стояли чуть в стороне.
— Тебе — ровным счетом ничего, — сказал Кадфаэль. — Ложись и постарайся уснуть. Впрочем, одна-другая молитва в этих обстоятельствах тоже будет весьма кстати. А я поеду с ними.
— Да, кратчайшей дорогой на Элфорд, — мрачно заметил Хэлвин.
— Вот-вот: разыскать кошку, чтобы подсадить ее к голубкам… Ну, ясное дело. в Элфорд, куда же еще? Но ты должен оставаться здесь. Если понадобится вмешаться словом или делом, я справлюсь не хуже тебя.
Дверь на улицу была открыта, и мужчины по ступенькам спустились во двор. Двое держали в руках факелы. Кадфаэль, шедший позади всех, секунду помедлил на пороге, как бы присматриваясь к искрящейся, морозной ночи. Земля была едва припорошена, ветер сдувал колючий мелкий снег, который сыпался с неба — почти безоблачного, звездного и слишком холодного, чтобы ожидать обильного снегопада. Он обернулся назад и увидел в дальнем конце холла испуганных, сбившихся в кучку женщин — хозяек, служанок — всех вместе: они неотрывно смотрели на мужчин, которые один за другим уходили в ночь. Служанки сгрудились вокруг Эммы, чье полное доброе лицо пересекли горестные складки, а пухлые пальцы нервно теребили оборки юбки.
Только Элисенда стояла немного в стороне от всех и не искала утешения в кругу домочадцев. Она находилась довольно далеко от ближайшего к ней факела, и гротескные, пляшущие тени мешали как следует разглядеть ее лицо. Она, несомненно, слышала все, что говорила мужу Эмма, и все, что потом рассказала Мадлин. Теперь и она знала, куда ушла Эдгита — куда и зачем. Широко раскрытыми глазами она смотрела перед собой в будущее, которое вдруг заволоклось пеленой неведения: что-то готовит ей эта ночь — смятение всех чувств, уныние, а может, беду? Ей достало сил добровольно принести себя в жертву, но к тому, что надвигалось на нее сейчас, она оказалась не готова. И хотя она ничем себя не выдала и ни одна жилка не дрогнула у нее на лице, в нем не осталось и следа недавней спокойной уверенности, на смену решимости пришла растерянность, а покорность обернулась отчаянием. Она вступила на поле брани с верой, что ей хватит сил достойно принять бой, неважно какую цену придется за это заплатить, и вдруг обнаружила, что земля у нее под ногами задрожала и разверзлась и более она своей судьбе не хозяйка. Ее лицо — живое воплощение разбитой вдребезги решимости, такое беззащитное и потерянное — было последнее, что успел заметить Кадфаэль и что унес он с собой в ночь и мороз.
Сенред поглубже надвинул капюшон плаща, чтобы укрыть лицо от ветра и, выйдя за ворота манора, свернул на какую-то незнакомую Кадфаэлю тропу. Они с Хэлвином попали сюда с главного тракта, привлеченные светом факела в усадьбе, а эта тропа уходила под углом назад и соединялась с дорогой, пролегавшей намного ближе к Элфорду, таким образом путь сокращался на полмили, не меньше. Ночную тьму рассеивал тусклый полусвет — частью от звезд на небе, частью от тонкого снежного покрова на земле, поэтому шли они, вытянувшись гуськом, довольно быстро. Местность здесь была открытая, поначалу вовсе без деревьев, а затем вдоль обочины стали появляться перелески и заросли кустарника. Кругом не было слышно ни звука — только их собственные шаги и дыхание, да еще слабое посвистывание ветра в кустах. Сенред дважды приказывал им остановиться и замереть, чтобы ничто не нарушало тишины, и тогда громким криком оглашал окрестности, но ответа они так и не дождались.
Для того, кто не раз ходил этим путем, прикидывал Кадфаэль, дорога до Элфорда составляла порядка двух миль. То есть Эдгита давным-давно могла вернуться назад в Вайверс и, судя по тому, что она сказала Мадлин, собиралась быть на месте до окончания трапезы, с большим запасом, чтобы вовремя приступить к своим вечерним обязанностям. Заблудиться она никак не могла — дорога хожена-перехожена, ночь звездная, светлая, снег… но снегопада настоящего ведь нет — так, сыплет полегоньку. Да, он с каждой минутой все больше убеждался в том, что случилось недоброе, и она либо вовсе не дошла до Элфорда, либо попала в беду уже на пути к дому. А если так, то пострадала она не по вине природы, тьмы и ненастья и не по воле случая, а от руки человека. Но бродяги и отщепенцы, подстерегающие путников на дороге — ежели они и водились в этих местах — в такую ночь едва ли вышли бы на свой грязный промысел: слишком сильный мороз и слишком мала вероятность поживиться. Нет, тот, кто помешал Эдгите добраться до цели, сделал это с умыслом. Оставалась, правда, слабая надежда, что, может, все не так страшно. Предположим, она добралась до Росселина, все ему рассказала, и он уговорил ее во избежание риска остаться в Элфорде и предоставить остальное ему самому. Но, положа руку на сердце, Кадфаэль и сам считал такое объяснение маловероятным. Иначе Росселин, охваченный негодованием, давно уже примчался бы в Вайверс — куда раньше, чем там хватились Эдгиты.
Кадфаэль прибавил шагу и поравнялся с Сенредом, шедшим в середине их небольшого отряда. Тот скользнул по нему взглядом и, узнав, кивнул в знак приветствия и даже как будто не удивился, увидев его здесь.
— Вам не стоило утруждать себя, святой брат, — только и сказал Сенред. — Мы бы и сами управились.
— Одним помощником больше — вреда не будет! — сказал Кадфаэль.
Вреда-то, может, и не будет, но и приглашения тоже не было. В таких делах всегда лучше обходиться без посторонних глаз и ушей. Но Сенред, похоже, не сильно обеспокоился нечаянным присутствием в отряде этого забредшего к нему в дом бенедиктинца. Сейчас он думал только о том, как бы поскорее найти Эдгиту — хорошо бы перехватить ее прежде, чем она доберется до Элфорда, а если для этого время уже упущено, то хотя бы предотвратить печальные последствия ее поступка. Вероятно, он был готов к тому, что в любую минуту может повстречать на дороге сына, скачущего во весь опор в Вайверс, чтобы помешать свадьбе, которая лишила бы его последних безумных надежд. Но они прошли уже больше мили, а вокруг по-прежнему была только глухая ночь.
Теперь дорога шла через редкий, чахлый перелесок. Приходилось ступать по небольшим, поросшим травой кочкам — корка снега была слишком тонкой, чтобы примять траву. Справа у тропы в одном месте возвышался небольшой холмик, почти неприметный и выделявшийся только более темным цветом, чем окружавшая его поверхность белесо-бурого, прихваченного морозцем торфяника. Сенред уже миновал его и шел дальше, но стоило Кадфаэлю замедлить шаг, как он тут же оказался возле него, чтобы посмотреть, что привлекло внимание монаха.
— Дайте сюда факел, быстро!
Желтый свет огня выхватил из темноты очертания лежащего навзничь тела — голова была отвернута в сторону от тропы, лицо припорошено снегом. Кадфаэль нагнулся и отер тончайшую ледяную вуаль с запрокинутого лица, глядящего вверх открытыми невидящими глазами с выражением испуга и удивления. Когда она падала, капюшон свалился с ее головы, и седые волосы еще больше побелели от снега. Она лежала на спине, слегка отклонившись вправо. Руки были подняты вверх и широко раскинуты, словно в отчаянной попытке отвести удар. На черный плащ легла нарядная снежная кисея, и только небольшое темное пятно на груди портило этот наряд — там, где снежинки, опускаясь на проступившую кровь, тут же таяли. По ее позе трудно было судить, когда настиг ее злодейский удар — на пути из дому или к дому, но Кадфаэль подумал, что, возможно, в последний момент она услышала, как кто-то подкрался к ней сзади и резко обернулась, вскинув руки, чтобы прикрыть голову. И потому нож, который уже был готов воткнуться сзади ей под ребра, вонзился в грудь. В такой мороз нельзя было даже приблизительно определить, когда наступила смерть.
— Господи помилуй! — ахнул Сенред. — Вот уж не думал, что мне доведется увидеть такое! За что?.. Да что бы она ни задумала, неужто не было другого способа помешать ей?
— Волкам и мороз не помеха, — мрачно заметил его управляющий. — Не пойму только, каким ветром их сюда занесло — богатой добычей у нас здесь вроде не пахнет. А гляньте-ка, ведь ничего и не взяли, даже плаща. Бездомные бродяги сняли бы все до последней нитки, это как пить дать!
— Да в наших краях таких и не водится, — покачал головой Сенред, — в чем — в чем, а в этом я уверен. Нет, тут все не так просто. Я бы много дал, чтобы узнать, в какую сторону она шла, когда ее настигла смерть.
— Возможно, мы найдем ответ, когда поднимем ее, — сказал Кадфаэль. — Что делать? Ей уже ничем не поможешь. Кто бы ни занес на нее руку, в своем черном деле он явно не новичок — второго удара не потребовалось. А следы на такой мерзлой земле искать бесполезно, хотя бы и снегом их не засыпало.
— Нужно отнести ее домой, — сурово сказал Сенред. — То-то горе будет для моей жены и сестрицы! Они ее любили, верили, как самим себе. Старая, преданная служанка, столько лет в доме! Ее ведь еще моя молодая мачеха с собой привела. Нет, такое не должно оставаться безнаказанным! Пошлем людей вперед, пусть проверят, была ли она в Элфорде, да поспрашивают — может, там о ней что знают. А может, там слыхали про разбойников, уж не наведались ли к нам часом из соседних мест. Хотя это вряд ли. Одемар на своих землях шалить не позволяет.
— Послать за носилками, господин? — спросил управляющий. — Вообще-то ноша не тяжела, можно по очереди нести ее на плаще.
— Да, ни к чему делать лишний путь. Но ты, Эдред, возьми с собой Иэна и ступай в Элфорд — разузнай там все как следует, может, кто ее видел или говорил с ней. Нет, постой, возьми-ка лучше двоих. Так-то оно надежнее, а то, чего доброго, и впрямь на дорогах шалят.
Управляющий почтительно выслушал распоряжения хозяина и, взяв один из факелов, тут же тронулся в путь. По тропе в сторону Элфорда запрыгал огонек, постепенно уменьшаясь, пока вовсе не исчез в ночи. Те же, кто остался, склонились над телом: нужно было повернуть его на бок, чтобы высвободить плащ и расстелить его на тропе. Несчастную подняли с земли и тут кое-что прояснилось.
— Э, да под ней снег! — вмиг заметил Кадфаэль. На снегу темнело мокрое, неправильной формы пятно — там, где остывающее тело плотнее всего соприкасалось с землей и растопило тонкий слой снега, но по краям его, под складками одежды, остался только чуть примятый снежный покров. — Она упала, когда землю уже припорошило. Значит, это случилось с ней на обратном пути.
Они подняли ее, легкую и покорную, холодную — но просто от мороза, а не от окоченения — и осторожно обвязали двумя-тремя ремнями и еще Кадфаэлевым веревочным поясом от рясы, чтобы сподручнее было ее нести. Так ее и доставили в Вайверс, вновь пройдя то расстояние, милю с небольшим, на какое они успели удалиться.
Дом не спал, никто не находил себе места, в волнении ожидая, чем закончатся поиски. Но вот одна из служанок увидела, как к воротам приближается небольшая скорбная процессия, и, заголосив, кинулась к Эмме. Когда тело Эдгиты внесли в дом, вся всполошенная голубятня была уже в сборе. Как и раньше, женщины испуганно сбились в тесную беспокойную кучку. Зная Эмму, всегда такую мягкую, добрую, покладистую, трудно было представить, что в подобной ситуации она способна проявить собранность и силу духа: ее быстрые, четкие команды сразу отбили у служанок охоту ударяться в слезы и заставили их заняться необходимыми траурными приготовлениями — убрать подобающим образом стол в одной из комнат, превратив его в импровизированный помост для покойницы, уложить ее так, чтобы она выглядела благопристойно, нагреть воды, достать из сундуков душистые льняные полотнища, в которые надлежало завернуть тело. Похоронные хлопоты придуманы неспроста — живым они нужны не меньше, чем мертвым: в тяжелый момент они помогают занять руки и голову, отвлечься от тягостных, терзающих душу раздумий и угрызений о том, что ты сделал что-то не так или не совсем так по отношению к усопшему, пока тот был еще жив. В нестройном гуле голосов, доносившихся из покойницкой, скоро почти исчезли надрывные, трагические нотки, и на смену им пришли печально-смиренные, почти успокаивающие интонации.