— Нет, — ответил Найалл, — не забыл. Но я принес бы ее вам в более подходящее время.
Он повернулся, снял с полки свернутый пояс и подал его женщине. Джудит заплатила ему ровно столько, сколько он сказал, заплатила так же просто, как он назвал цену, а потом развернула пояс и взяла в руки его кончик с пряжкой. Она долго смотрела на починенный подарок своего покойного мужа, и в первый раз за все утро ее глаза увлажнились — их словно заволокло блестящей, как жемчуг, пленкой, но ни одна слезинка не упала.
— Сейчас самое подходящее время. Этой маленькой драгоценной вещицей вы доставили мне большую радость, — промолвила Джудит, глядя в лицо Найаллу.
Это была единственная радость, которую Джудит довелось испытать в тот день, но и в ней присутствовали уколы скрытой боли. А бесконечную суетливость и постоянную болтовню Агаты было так же трудно переносить, как сдержанное, но слишком уж внимательное беспокойство Майлса. Перед глазами Джудит все время стояло мертвое лицо брата Эльюрика. Как могла она не почувствовать, что его терзает? Трижды она принимала его у себя в доме и, расставшись, не ощущала никакого опасения за него, только смутное чувство, что юноше не по себе, но она объясняла это застенчивостью. Джудит понимала, что перед ней не очень счастливый человек, но относила это на счет недостатка истинного призвания у того, кто с детства жил в монастыре. Она была так глубоко погружена в собственные горести, что оказалась нечувствительной к страданиям юноши. А он, даже мертвый, не упрекал ее. Впрочем, в этом не было необходимости. Она упрекала себя сама.
Джудит попыталась отвлечься, заняв руки работой, но не смогла выдержать почтительного перешептывания и тяжкого молчания девушек в прядильной комнате. Она предпочла сесть в лавке, куда если любопытные и приходили поглазеть на нее и поахать, то хоть приходили они по одному, а были и такие, кто действительно зашел купить материю. Эти даже не слышали новость, которая уже носилась по улицам Шрусбери, словно гонимые ветром семена чертополоха, и так же без разбору пускала корни.
Но Джудит было трудно выносить и это. Она было обрадовалась, что наступил вечер и закрыли ставни, но тут пришел еще один покупатель, желавший приобрести материю на платье своей матери. Этот покупатель постарался задержаться в лавке подольше, он хотел выразить сочувствие хозяйке, оставшись с ней наедине, или хотя бы воспользоваться перерывом в квохтанье Агаты, которая никак не желала оставить племянницу одну. И перерывом этим Вивиан Хинде воспользовался как нельзя лучше.
Вивиан был единственным сыном старого Уильяма Хинде, самого крупного скотовода в западных горных районах графства. В течение многих лет Уильям продавал овечью шерсть дому Вестье, но не самую отборную. Лучшую он приберегал, чтобы потом через посредников переправить по морю на север Франции и в города Фландрии, которые славились своими сукноделами. При этом весь товар грузили на суда прямо из лавки Хинде, стоящей у его собственной пристани, чуть ниже по течению реки, чем красильни Годфри Фуллера. Уже два поколения существовало деловое партнерство этих двух семейств, а близкое соседство делало отношения еще более доверительными. Однако от сына старого Хинде, Вивиана, который, как поговаривали, не ладил с отцом, трудно было ждать, что он станет хорошим торговцем шерстью в третьем поколении, потому что талант Вивиана заключался в том, чтобы тратить деньги, которые зарабатывал его отец. Ходили даже слухи, что в конце концов старый Хинде топнул ногой и заявил, что отказывается в дальнейшем оплачивать долги своего сына и наследника и снабжать его деньгами, которые тот проигрывал в карты и проматывал на женщин и разгульную жизнь. Уильям не раз помогал сыну выпутываться из беды, но теперь, потеряв поддержку отца, Вивиан, конечно, не мог надеяться, что ему будут ссужать в долг деньги или продадут что-либо в кредит. А друзья, которые прежде так и липли к нему, оставили своего недавнего любимца и покровителя, едва тот остался без денег. Однако Вивиан не проявлял никаких признаков уныния. Придя утешать огорченную вдову, он, как всегда, хорохорился, пуская в ход свое обаяние и изящные манеры. Это был действительно видный молодой человек, высокий, хорошо сложенный, со светлыми, цвета спелой пшеницы, слегка вьющимися волосами и блестевшими, словно галька, живыми карими глазами, в которых при ярком свете неожиданно зажигались золотые огоньки. Он всегда был хорошо и к лицу одет и прекрасно понимал свою привлекательность в глазах женщин. А если до сих пор он никак не продвинулся в деле со вдовой Перл, то ведь и никому другому это не удалось, и Вивиан не терял надежды.
Вот он и воспользовался случаем, чтобы прийти с подобающим изъявлением сочувствия и сожаления, которые, правда, едва ли не перехлестывали через край. У Вивиана, мастера ходить по тонкому льду и прекрасно знавшего себе цену, хватило даже нахальства в который уже раз обрушить на Джудит свое красноречие, в расчете вызвать у нее на лице улыбку.
— Если ты теперь затворишься в стенах своего дома и в одиночестве станешь оплакивать едва знакомого человека, то твоя тетка нагонит на тебя еще большую тоску. Она и без того уже наполовину уговорила тебя уйти в монастырь. Но этого нельзя делать! — произнес Вивиан подчеркнуто умоляющим тоном.
— Многие так делали, и имели для этого не более веские основания, — отозвалась Джудит. — Чем я лучше? Почему бы и мне не поступить так же?
— Потому что ты молода и красива и в действительности вовсе не испытываешь желания похоронить себя в монастыре! — приподнято-напыщенно проговорил молодой человек, наклоняясь к Джудит и понижая голос из опасения, что Агата именно в данную минуту под тем или иным предлогом снова войдет в комнату. — И ты знаешь это! И поскольку я — твой преданный поклонник и тебе это хорошо известно, то, если ты исчезнешь из моей жизни, для меня это будет равносильно смерти!
Джудит отнеслась к словам Вивиана как к цветистому образцу риторики, сказанному из добрых побуждений, хотя и несвоевременно. Она была даже отчасти тронута тем, как у молодого человека неожиданно перехватило дыхание и он уставился на нее, сам придя в замешательство от того, что произнес, в то же время понимая, что сейчас удобный случай уцепиться за сказанное. Он взял Джудит за руку и в смятении проговорил, одновременно сбивчиво и вкрадчиво:
— О, прости меня, прости! Я безумец, я не хотел… Тебе не в чем себя упрекнуть. Впусти меня в свою жизнь, и я смогу убедить тебя. Выходи за меня замуж, и я изгоню из твоего сердца все горести и сомнения!
Позже, возвращаясь мыслями к этой сцене, Джудит задавала себе вопрос, не было ли у него дальнего расчета, так как знала, что Вивиан был весьма проницателен и обладал даром убеждения. Но в тот момент она была безоружна, не уверена в себе и не могла заподозрить его в хитрости. Вивиан и прежде часто оказывал ей преувеличенные знаки внимания, но они не производили на нее никакого впечатления. Теперь же она вдруг увидела в нем юношу, который всего на год старше брата Эльюрика и который, несмотря на его льстивые и излишне громкие речи, быть может, страдает так же, как и брат Эльюрик. Джудит горько сетовала в душе, что ничем не помогла одному, тем больше было у нее оснований учтиво обойтись с другим. Вот она и отвечала Вивиану твердо, но вежливо, и терпела его дольше, чем стала бы это делать в другое время.
— Это безрассудство — так говорить, — промолвила Джудит. — Мы с тобой знаем друг друга с детства. Я старше, я вдова, я никак не пара тебе, и вообще я не собираюсь еще раз выходить замуж. Прими это как мой ответ. Не трать времени на меня.
— Ты сейчас взволнована, — горячо возражал Вивиан, — из-за этого монаха, который умер, хотя, видит бог, твоей вины в этом нет. Все пройдет, через месяц-другой ты увидишь все в другом свете. А этот договор, который тревожит тебя, так ведь его можно изменить. Ты можешь, ты должна расторгнуть эту сделку, и тогда у тебя не будет повода упрекать себя. Ты же видишь теперь, что это был безрассудный поступок.
— Да, — покорно согласилась Джудит, — это действительно было безрассудно — назначить за подарок цену, пусть даже символическую. Мне не следовало этого делать. Это принесло только горе. Но ты прав, все можно изменить.
Джудит показалось, что эту затянувшуюся беседу наедине Вивиан воспринял как поощрение, а ей этого вовсе не хотелось. Поэтому она поднялась и, сославшись на сильную усталость, которую действительно ощущала, предельно мягко дала понять ухажеру, что пора покинуть ее дом. Вивиан неохотно, но удалился, у двери он на мгновение задержался, одарил Джудит обаятельной улыбкой, потом повернулся, вышел и, стройный, длинноногий, щеголеватый, двинулся по улице Мэрдол в сторону моста.
Однако и после ухода Вивиана в атмосфере вечера продолжало звучать эхо трагедии, которая произошла утром. Агата все никак не могла замолчать и продолжала упрекать Джудит в безрассудстве.
— Теперь ты понимаешь, до чего глупо было заключать такой романтический, словно баллада, договор. Можно подумать, что ты — неопытная девушка. Надо же, роза! Тебе не следовало торопиться отдавать половину своего состояния. Откуда ты знаешь, когда тебе или твоим близким оно понадобится? Видишь, что получилось! Смерть. И все это накануне дня расчета по договору.
— Успокойся, — произнесла Джудит утомленным голосом, — я раскаиваюсь, что заключила такой договор. Но еще не поздно все исправить. А теперь оставь меня одну. Ты не можешь сказать ничего такого, чего бы я уже не сказала себе сама.
Молодая женщина рано ушла к себе в спальню, и одна из девушек, Бранвен, недавно переведенная в служанки из прях, явилась помочь Джудит — сложить и убрать в сундук платье, которое та сняла, закрыть ставни на окнах. Бранвен любила хозяйку, но в этот вечер была бы рада освободиться пораньше, потому что слуга Вивиана, который должен был отнести домой штуку материи для госпожи Хинде, уютно расположился в кухне и играл в кости со старшим мастером ткачей Бертредом, а оба они были видные парни, охотники приударить за хорошенькой девушкой. Бранвен же была не прочь оказаться лакомой косточкой, за которую дерутся два красивых пса. Иногда девушке казалось, что Бертред, кичившийся своим сильным стройным телом, свежим миловидным лицом и хорошо подвешенным языком, забывается и бросает жадные взгляды в сторону хозяйки. Но из этого ничего не получится! А когда напротив него за столом сидел Гуннар, слуга мастера Хинде, явно поддавшийся прелестям Бранвен, можно было надеяться, что и Бертред оценит по достоинству более доступное блюдо.
— Теперь ступай, — сказала Джудит, распуская по плечам свои длинные густые волосы. — Сегодня вечером ты мне не понадобишься. А завтра утром приходи пораньше, — добавила она с неожиданной решительностью в голосе, — потому что я собираюсь в аббатство. Я не хочу откладывать это дело ни на один лишний час. Завтра я пойду к аббату, и мы составим новый договор. Больше никаких роз! Дар, за который я брала у монастыря такую глупую плату, отныне не будет оговорен никакими условиями.
Бранвен гордилась тем, что ее взяли прислуживать лично Джудит, и наивно воображала, будто пользуется большим доверием хозяйки, чем это было на самом деле. Неудивительно, что она похвасталась в кухне тем, как ей первой доверила Джудит свои планы на завтра: ведь там сидели два молодых парня, проявляющие интерес к ней, Бранвен, и желавшие ей понравиться. Жалко только, что Гуннар почти сразу вскочил, вспомнив, что ему надо отнести домой материю для госпожи Хинде, сказав, мол, если он задержится чересчур надолго, дело может кончиться оплеухой. Тем самым как бы освобождалось поле ухаживаний для Бертреда, которого Бранвен в общем-то предпочитала Гуннару, однако собственнические чувства ткача по отношению к женщине из своего дома, пришпоренные присутствием соперника, похоже, немедленно ослабли, едва тот ушел. Так что вечер получился неудачный. Бранвен отправилась спать в плохом настроении, мучимая разочарованием и обидой, весьма недовольная мужчинами.
Молодой помощник Хью Берингара, Алан Хербард, человек вообще-то решительный и старательный, все же не рассчитывал сам разобраться в деле об убийстве, поэтому, как только новость достигла его ушей, он послал в дорогу гонца. Алан надеялся, что к полудню следующего дня, восемнадцатого июня, Хью непременно прибудет в Шрусбери, причем приедет он не в свой дом, в котором на время отсутствия семьи шерифа оставалась жить только служанка, а в замок, где в его распоряжении будут солдаты и сержанты.
Тем временем Кадфаэль, с благословения аббата, взял восковой слепок следа убийцы и отправился в город, чтобы показать его провосту Джеффри Корвизеру и его сыну Филипу, лучшему сапожнику в городе, который и шил сапоги, и чинил их.
— Рано или поздно всякая обувь требует починки и попадает к тебе в руки, — объяснил монах, — хотя до этого может пройти и год, и больше. Но, наверное, не повредит, если у вас будет находиться копия этой важной улики и вы последите, не попадется ли среди сапог, которые вам принесут чинить, что-нибудь похожее.
Филип осторожно взял в руки восковой слепок и кивнул, тем самым подтверждая, что этот слепок — красноречивое свидетельство особенностей походки хозяина сапога.
— Мне такой сапог не попадался, но если он когда-нибудь окажется у нас, его легко будет узнать. А еще я покажу слепок сапожнику, который живет за мостом, во Франквилле. Кто знает, может, один из нас и наткнется в конце концов на этого парня. Только многие ставят заплатки на свои сапоги сами, — добавил мастер с сожалением и презрением, как настоящий профессионал.
«Очень слабая надежда, — говорил себе Кадфаэль, переходя мост на обратном пути в монастырь, — но пренебрегать ею нельзя. А что еще может навести на след убийцы? У них нет почти ничего, если не считать неизбежного вопроса, на который пока нет ответа: кому понадобилось губить розовый куст? И почему, зачем? Вопрос, который они все время задавали себе, причем безуспешно, и который опять встанет, как только приедет Хью».
Кадфаэль не стал заходить во двор монастыря, а, миновав сторожку, пошел по Форгейту — мимо пекарни, мимо кузницы, по пути обмениваясь приветствиями с жителями, вышедшими на порог своих домов или трудившимися за изгородями. Дойдя до двора Найалла, монах хотел было войти в сад через калитку в стене, но она была изнутри заперта на щеколду. Кадфаэль повернул и зашел в лавку, где Найалл, склонившись, трудился над керамическим тигельком, в котором плавилась заготовка для брошки.
— Я зашел посмотреть, не было ли у вас еще ночных посетителей, — сказал Кадфаэль, — но вижу, что, по крайней мере, с улицы путь закрыт. Жаль, что стена недостаточно высока и замысливший злое человек может перелезть через нее. Но заткнуть хоть одну дыру — уже кое-что. А как куст? Выживет?
— Пойдем, посмотришь. Часть, наверное, отсохнет, но это лишь две-три ветки. Конечно, он станет кособоким, но через годик разрастется, и все выровняется.
Стоя среди зелени и ярких цветов залитого солнечным светом сада, розовый куст как будто протянул свои руки-ветви и уцепился за северную стену. Его обвисшие ветви были привязаны к выступавшим из нее камням полосками материи, а раненый ствол Найалл обернул куском плотной ткани, крепко притянув друг к другу обе части там, куда пришелся удар топора, и густо смазал повязку жиром и воском.
— Сделано с любовью, — одобрил Кадфаэль, благоразумно не уточняя, к кому — к кусту или к женщине. На поврежденной стороне листья поникли, а некоторые даже облетели, однако на остальных ветках они были ярко-зелеными и блестящими, и весь куст был усыпан полураспустившимися бутонами. — Прекрасная работа. Знаете, если когда-нибудь вам надоест бронза и окружающий мир, приходите в монастырь, я охотно возьму вас в помощники.
Найалл, как всегда скромный и молчаливый, ничего не ответил на это. Его чувства по отношению к розам или к женщине касались только его, и никого больше. Кадфаэль все понял и, посмотрев в широко расставленные ясные глаза мастера, прекрасно умеющие скрывать все, что хотели скрыть, попрощался и отправился домой, к своим обязанностям, слегка браня себя за бестактность, однако настроение монаха почему-то явно улучшилось. По крайней мере один человек продолжает делать свое дело, и его нелегко будет заставить свернуть с выбранного пути. И, разумеется, он не ищет никакой выгоды. Во всей этой истории слишком много жажды наживы и слишком мало любви.
Время приближалось к полудню, солнце стояло высоко и грело изрядно — настоящий июньский день. Должно быть, святая Уинифред основательно потрудилась, уговаривая небеса оказать ей честь и послать хорошую погоду в день ее праздника. Как это часто случается, после затянувшейся весны лето быстро вступило в свои права. Цветы, которые долго дрожали от холода и росли весьма неохотно, внезапно набрали силу и буквально за одну ночь раскрыли свои бутоны, озарив все вокруг необыкновенным разноцветьем. Хлеба более медлительны и менее склонны к риску, они, вероятно, запоздают примерно на месяц, но зато будут чистыми и дадут хороший урожай, потому что их вечные враги — сорняки — погибли, померзнув в апреле и мае. На пороге сторожки стоял брат привратник и вел какой-то, похоже, очень серьезный разговор с заметно взволнованным молодым человеком. Любопытство всегда было большим грехом брата Кадфаэля, поэтому он остановился и, немного поколебавшись, двинулся в сторону беседующих. В молодом человеке он узнал Майлса Кольера, которого видел только вчера, тогда тот показался монаху дельным, аккуратным. Сейчас парень выглядел встрепанным, волосы, взлохмаченные ветром, торчали в разные стороны, а под сдвинутыми рыжими бровями блестели расширившиеся от беспокойства светло-голубые глаза. Услышав приближающиеся шаги, Майлс повернул голову и, несмотря на тревогу, сразу же узнал монаха, который накануне беседовал с его кузиной. Майлс бросился к Кадфаэлю:
— Брат, я помню тебя, ты вчера так хорошо говорил с Джудит, успокаивая ее. А сегодня ты не видел ее? Вы больше не разговаривали?
— Нет, не видел, — ответил удивленный Кадфаэль. — А в чем дело? Что еще случилось? Вчера вы ушли домой вместе. Ничего плохого, не дай бог, с ней больше не произошло?
— Насколько я знаю — нет. Вчера Джудит легла рано, и я надеялся, что она будет спать спокойно. А теперь… — Майлс растерянно обвел большой монастырский двор расширившимися от беспокойства глазами. — Мне дома сказали, что она направилась сюда.
— Она не приходила, — уверенно заявил привратник. — Я не отлучался ни на минуту, я бы видел, если бы она вошла. Я знаю эту госпожу с того дня, как она приходила подписывать договор о доме, который подарила аббатству. Сегодня я ее не видел. Однако мастер Кольер говорит, что она ушла из дома очень рано…
— Да, очень рано, — горячо подтвердил Майлс. — Раньше, чем я проснулся.
— …И собиралась прийти сюда повидать аббата по важному делу, — докончил привратник.
— Так мне сказала ее служанка, — произнес Майлс, покрываясь потом. — Джудит сообщила ей о своих намерениях накануне вечером, когда та помогала ей готовиться ко сну. Я ничего не знал об этом до сегодняшнего утра. Только, судя по всему, ее тут не было. Она не дошла. И домой не вернулась. Уже полдень, а дома ее нет! Я боюсь, не случилось ли с ней беды.
Глава шестая
Он повернулся, снял с полки свернутый пояс и подал его женщине. Джудит заплатила ему ровно столько, сколько он сказал, заплатила так же просто, как он назвал цену, а потом развернула пояс и взяла в руки его кончик с пряжкой. Она долго смотрела на починенный подарок своего покойного мужа, и в первый раз за все утро ее глаза увлажнились — их словно заволокло блестящей, как жемчуг, пленкой, но ни одна слезинка не упала.
— Сейчас самое подходящее время. Этой маленькой драгоценной вещицей вы доставили мне большую радость, — промолвила Джудит, глядя в лицо Найаллу.
Это была единственная радость, которую Джудит довелось испытать в тот день, но и в ней присутствовали уколы скрытой боли. А бесконечную суетливость и постоянную болтовню Агаты было так же трудно переносить, как сдержанное, но слишком уж внимательное беспокойство Майлса. Перед глазами Джудит все время стояло мертвое лицо брата Эльюрика. Как могла она не почувствовать, что его терзает? Трижды она принимала его у себя в доме и, расставшись, не ощущала никакого опасения за него, только смутное чувство, что юноше не по себе, но она объясняла это застенчивостью. Джудит понимала, что перед ней не очень счастливый человек, но относила это на счет недостатка истинного призвания у того, кто с детства жил в монастыре. Она была так глубоко погружена в собственные горести, что оказалась нечувствительной к страданиям юноши. А он, даже мертвый, не упрекал ее. Впрочем, в этом не было необходимости. Она упрекала себя сама.
Джудит попыталась отвлечься, заняв руки работой, но не смогла выдержать почтительного перешептывания и тяжкого молчания девушек в прядильной комнате. Она предпочла сесть в лавке, куда если любопытные и приходили поглазеть на нее и поахать, то хоть приходили они по одному, а были и такие, кто действительно зашел купить материю. Эти даже не слышали новость, которая уже носилась по улицам Шрусбери, словно гонимые ветром семена чертополоха, и так же без разбору пускала корни.
Но Джудит было трудно выносить и это. Она было обрадовалась, что наступил вечер и закрыли ставни, но тут пришел еще один покупатель, желавший приобрести материю на платье своей матери. Этот покупатель постарался задержаться в лавке подольше, он хотел выразить сочувствие хозяйке, оставшись с ней наедине, или хотя бы воспользоваться перерывом в квохтанье Агаты, которая никак не желала оставить племянницу одну. И перерывом этим Вивиан Хинде воспользовался как нельзя лучше.
Вивиан был единственным сыном старого Уильяма Хинде, самого крупного скотовода в западных горных районах графства. В течение многих лет Уильям продавал овечью шерсть дому Вестье, но не самую отборную. Лучшую он приберегал, чтобы потом через посредников переправить по морю на север Франции и в города Фландрии, которые славились своими сукноделами. При этом весь товар грузили на суда прямо из лавки Хинде, стоящей у его собственной пристани, чуть ниже по течению реки, чем красильни Годфри Фуллера. Уже два поколения существовало деловое партнерство этих двух семейств, а близкое соседство делало отношения еще более доверительными. Однако от сына старого Хинде, Вивиана, который, как поговаривали, не ладил с отцом, трудно было ждать, что он станет хорошим торговцем шерстью в третьем поколении, потому что талант Вивиана заключался в том, чтобы тратить деньги, которые зарабатывал его отец. Ходили даже слухи, что в конце концов старый Хинде топнул ногой и заявил, что отказывается в дальнейшем оплачивать долги своего сына и наследника и снабжать его деньгами, которые тот проигрывал в карты и проматывал на женщин и разгульную жизнь. Уильям не раз помогал сыну выпутываться из беды, но теперь, потеряв поддержку отца, Вивиан, конечно, не мог надеяться, что ему будут ссужать в долг деньги или продадут что-либо в кредит. А друзья, которые прежде так и липли к нему, оставили своего недавнего любимца и покровителя, едва тот остался без денег. Однако Вивиан не проявлял никаких признаков уныния. Придя утешать огорченную вдову, он, как всегда, хорохорился, пуская в ход свое обаяние и изящные манеры. Это был действительно видный молодой человек, высокий, хорошо сложенный, со светлыми, цвета спелой пшеницы, слегка вьющимися волосами и блестевшими, словно галька, живыми карими глазами, в которых при ярком свете неожиданно зажигались золотые огоньки. Он всегда был хорошо и к лицу одет и прекрасно понимал свою привлекательность в глазах женщин. А если до сих пор он никак не продвинулся в деле со вдовой Перл, то ведь и никому другому это не удалось, и Вивиан не терял надежды.
Вот он и воспользовался случаем, чтобы прийти с подобающим изъявлением сочувствия и сожаления, которые, правда, едва ли не перехлестывали через край. У Вивиана, мастера ходить по тонкому льду и прекрасно знавшего себе цену, хватило даже нахальства в который уже раз обрушить на Джудит свое красноречие, в расчете вызвать у нее на лице улыбку.
— Если ты теперь затворишься в стенах своего дома и в одиночестве станешь оплакивать едва знакомого человека, то твоя тетка нагонит на тебя еще большую тоску. Она и без того уже наполовину уговорила тебя уйти в монастырь. Но этого нельзя делать! — произнес Вивиан подчеркнуто умоляющим тоном.
— Многие так делали, и имели для этого не более веские основания, — отозвалась Джудит. — Чем я лучше? Почему бы и мне не поступить так же?
— Потому что ты молода и красива и в действительности вовсе не испытываешь желания похоронить себя в монастыре! — приподнято-напыщенно проговорил молодой человек, наклоняясь к Джудит и понижая голос из опасения, что Агата именно в данную минуту под тем или иным предлогом снова войдет в комнату. — И ты знаешь это! И поскольку я — твой преданный поклонник и тебе это хорошо известно, то, если ты исчезнешь из моей жизни, для меня это будет равносильно смерти!
Джудит отнеслась к словам Вивиана как к цветистому образцу риторики, сказанному из добрых побуждений, хотя и несвоевременно. Она была даже отчасти тронута тем, как у молодого человека неожиданно перехватило дыхание и он уставился на нее, сам придя в замешательство от того, что произнес, в то же время понимая, что сейчас удобный случай уцепиться за сказанное. Он взял Джудит за руку и в смятении проговорил, одновременно сбивчиво и вкрадчиво:
— О, прости меня, прости! Я безумец, я не хотел… Тебе не в чем себя упрекнуть. Впусти меня в свою жизнь, и я смогу убедить тебя. Выходи за меня замуж, и я изгоню из твоего сердца все горести и сомнения!
Позже, возвращаясь мыслями к этой сцене, Джудит задавала себе вопрос, не было ли у него дальнего расчета, так как знала, что Вивиан был весьма проницателен и обладал даром убеждения. Но в тот момент она была безоружна, не уверена в себе и не могла заподозрить его в хитрости. Вивиан и прежде часто оказывал ей преувеличенные знаки внимания, но они не производили на нее никакого впечатления. Теперь же она вдруг увидела в нем юношу, который всего на год старше брата Эльюрика и который, несмотря на его льстивые и излишне громкие речи, быть может, страдает так же, как и брат Эльюрик. Джудит горько сетовала в душе, что ничем не помогла одному, тем больше было у нее оснований учтиво обойтись с другим. Вот она и отвечала Вивиану твердо, но вежливо, и терпела его дольше, чем стала бы это делать в другое время.
— Это безрассудство — так говорить, — промолвила Джудит. — Мы с тобой знаем друг друга с детства. Я старше, я вдова, я никак не пара тебе, и вообще я не собираюсь еще раз выходить замуж. Прими это как мой ответ. Не трать времени на меня.
— Ты сейчас взволнована, — горячо возражал Вивиан, — из-за этого монаха, который умер, хотя, видит бог, твоей вины в этом нет. Все пройдет, через месяц-другой ты увидишь все в другом свете. А этот договор, который тревожит тебя, так ведь его можно изменить. Ты можешь, ты должна расторгнуть эту сделку, и тогда у тебя не будет повода упрекать себя. Ты же видишь теперь, что это был безрассудный поступок.
— Да, — покорно согласилась Джудит, — это действительно было безрассудно — назначить за подарок цену, пусть даже символическую. Мне не следовало этого делать. Это принесло только горе. Но ты прав, все можно изменить.
Джудит показалось, что эту затянувшуюся беседу наедине Вивиан воспринял как поощрение, а ей этого вовсе не хотелось. Поэтому она поднялась и, сославшись на сильную усталость, которую действительно ощущала, предельно мягко дала понять ухажеру, что пора покинуть ее дом. Вивиан неохотно, но удалился, у двери он на мгновение задержался, одарил Джудит обаятельной улыбкой, потом повернулся, вышел и, стройный, длинноногий, щеголеватый, двинулся по улице Мэрдол в сторону моста.
Однако и после ухода Вивиана в атмосфере вечера продолжало звучать эхо трагедии, которая произошла утром. Агата все никак не могла замолчать и продолжала упрекать Джудит в безрассудстве.
— Теперь ты понимаешь, до чего глупо было заключать такой романтический, словно баллада, договор. Можно подумать, что ты — неопытная девушка. Надо же, роза! Тебе не следовало торопиться отдавать половину своего состояния. Откуда ты знаешь, когда тебе или твоим близким оно понадобится? Видишь, что получилось! Смерть. И все это накануне дня расчета по договору.
— Успокойся, — произнесла Джудит утомленным голосом, — я раскаиваюсь, что заключила такой договор. Но еще не поздно все исправить. А теперь оставь меня одну. Ты не можешь сказать ничего такого, чего бы я уже не сказала себе сама.
Молодая женщина рано ушла к себе в спальню, и одна из девушек, Бранвен, недавно переведенная в служанки из прях, явилась помочь Джудит — сложить и убрать в сундук платье, которое та сняла, закрыть ставни на окнах. Бранвен любила хозяйку, но в этот вечер была бы рада освободиться пораньше, потому что слуга Вивиана, который должен был отнести домой штуку материи для госпожи Хинде, уютно расположился в кухне и играл в кости со старшим мастером ткачей Бертредом, а оба они были видные парни, охотники приударить за хорошенькой девушкой. Бранвен же была не прочь оказаться лакомой косточкой, за которую дерутся два красивых пса. Иногда девушке казалось, что Бертред, кичившийся своим сильным стройным телом, свежим миловидным лицом и хорошо подвешенным языком, забывается и бросает жадные взгляды в сторону хозяйки. Но из этого ничего не получится! А когда напротив него за столом сидел Гуннар, слуга мастера Хинде, явно поддавшийся прелестям Бранвен, можно было надеяться, что и Бертред оценит по достоинству более доступное блюдо.
— Теперь ступай, — сказала Джудит, распуская по плечам свои длинные густые волосы. — Сегодня вечером ты мне не понадобишься. А завтра утром приходи пораньше, — добавила она с неожиданной решительностью в голосе, — потому что я собираюсь в аббатство. Я не хочу откладывать это дело ни на один лишний час. Завтра я пойду к аббату, и мы составим новый договор. Больше никаких роз! Дар, за который я брала у монастыря такую глупую плату, отныне не будет оговорен никакими условиями.
Бранвен гордилась тем, что ее взяли прислуживать лично Джудит, и наивно воображала, будто пользуется большим доверием хозяйки, чем это было на самом деле. Неудивительно, что она похвасталась в кухне тем, как ей первой доверила Джудит свои планы на завтра: ведь там сидели два молодых парня, проявляющие интерес к ней, Бранвен, и желавшие ей понравиться. Жалко только, что Гуннар почти сразу вскочил, вспомнив, что ему надо отнести домой материю для госпожи Хинде, сказав, мол, если он задержится чересчур надолго, дело может кончиться оплеухой. Тем самым как бы освобождалось поле ухаживаний для Бертреда, которого Бранвен в общем-то предпочитала Гуннару, однако собственнические чувства ткача по отношению к женщине из своего дома, пришпоренные присутствием соперника, похоже, немедленно ослабли, едва тот ушел. Так что вечер получился неудачный. Бранвен отправилась спать в плохом настроении, мучимая разочарованием и обидой, весьма недовольная мужчинами.
Молодой помощник Хью Берингара, Алан Хербард, человек вообще-то решительный и старательный, все же не рассчитывал сам разобраться в деле об убийстве, поэтому, как только новость достигла его ушей, он послал в дорогу гонца. Алан надеялся, что к полудню следующего дня, восемнадцатого июня, Хью непременно прибудет в Шрусбери, причем приедет он не в свой дом, в котором на время отсутствия семьи шерифа оставалась жить только служанка, а в замок, где в его распоряжении будут солдаты и сержанты.
Тем временем Кадфаэль, с благословения аббата, взял восковой слепок следа убийцы и отправился в город, чтобы показать его провосту Джеффри Корвизеру и его сыну Филипу, лучшему сапожнику в городе, который и шил сапоги, и чинил их.
— Рано или поздно всякая обувь требует починки и попадает к тебе в руки, — объяснил монах, — хотя до этого может пройти и год, и больше. Но, наверное, не повредит, если у вас будет находиться копия этой важной улики и вы последите, не попадется ли среди сапог, которые вам принесут чинить, что-нибудь похожее.
Филип осторожно взял в руки восковой слепок и кивнул, тем самым подтверждая, что этот слепок — красноречивое свидетельство особенностей походки хозяина сапога.
— Мне такой сапог не попадался, но если он когда-нибудь окажется у нас, его легко будет узнать. А еще я покажу слепок сапожнику, который живет за мостом, во Франквилле. Кто знает, может, один из нас и наткнется в конце концов на этого парня. Только многие ставят заплатки на свои сапоги сами, — добавил мастер с сожалением и презрением, как настоящий профессионал.
«Очень слабая надежда, — говорил себе Кадфаэль, переходя мост на обратном пути в монастырь, — но пренебрегать ею нельзя. А что еще может навести на след убийцы? У них нет почти ничего, если не считать неизбежного вопроса, на который пока нет ответа: кому понадобилось губить розовый куст? И почему, зачем? Вопрос, который они все время задавали себе, причем безуспешно, и который опять встанет, как только приедет Хью».
Кадфаэль не стал заходить во двор монастыря, а, миновав сторожку, пошел по Форгейту — мимо пекарни, мимо кузницы, по пути обмениваясь приветствиями с жителями, вышедшими на порог своих домов или трудившимися за изгородями. Дойдя до двора Найалла, монах хотел было войти в сад через калитку в стене, но она была изнутри заперта на щеколду. Кадфаэль повернул и зашел в лавку, где Найалл, склонившись, трудился над керамическим тигельком, в котором плавилась заготовка для брошки.
— Я зашел посмотреть, не было ли у вас еще ночных посетителей, — сказал Кадфаэль, — но вижу, что, по крайней мере, с улицы путь закрыт. Жаль, что стена недостаточно высока и замысливший злое человек может перелезть через нее. Но заткнуть хоть одну дыру — уже кое-что. А как куст? Выживет?
— Пойдем, посмотришь. Часть, наверное, отсохнет, но это лишь две-три ветки. Конечно, он станет кособоким, но через годик разрастется, и все выровняется.
Стоя среди зелени и ярких цветов залитого солнечным светом сада, розовый куст как будто протянул свои руки-ветви и уцепился за северную стену. Его обвисшие ветви были привязаны к выступавшим из нее камням полосками материи, а раненый ствол Найалл обернул куском плотной ткани, крепко притянув друг к другу обе части там, куда пришелся удар топора, и густо смазал повязку жиром и воском.
— Сделано с любовью, — одобрил Кадфаэль, благоразумно не уточняя, к кому — к кусту или к женщине. На поврежденной стороне листья поникли, а некоторые даже облетели, однако на остальных ветках они были ярко-зелеными и блестящими, и весь куст был усыпан полураспустившимися бутонами. — Прекрасная работа. Знаете, если когда-нибудь вам надоест бронза и окружающий мир, приходите в монастырь, я охотно возьму вас в помощники.
Найалл, как всегда скромный и молчаливый, ничего не ответил на это. Его чувства по отношению к розам или к женщине касались только его, и никого больше. Кадфаэль все понял и, посмотрев в широко расставленные ясные глаза мастера, прекрасно умеющие скрывать все, что хотели скрыть, попрощался и отправился домой, к своим обязанностям, слегка браня себя за бестактность, однако настроение монаха почему-то явно улучшилось. По крайней мере один человек продолжает делать свое дело, и его нелегко будет заставить свернуть с выбранного пути. И, разумеется, он не ищет никакой выгоды. Во всей этой истории слишком много жажды наживы и слишком мало любви.
Время приближалось к полудню, солнце стояло высоко и грело изрядно — настоящий июньский день. Должно быть, святая Уинифред основательно потрудилась, уговаривая небеса оказать ей честь и послать хорошую погоду в день ее праздника. Как это часто случается, после затянувшейся весны лето быстро вступило в свои права. Цветы, которые долго дрожали от холода и росли весьма неохотно, внезапно набрали силу и буквально за одну ночь раскрыли свои бутоны, озарив все вокруг необыкновенным разноцветьем. Хлеба более медлительны и менее склонны к риску, они, вероятно, запоздают примерно на месяц, но зато будут чистыми и дадут хороший урожай, потому что их вечные враги — сорняки — погибли, померзнув в апреле и мае. На пороге сторожки стоял брат привратник и вел какой-то, похоже, очень серьезный разговор с заметно взволнованным молодым человеком. Любопытство всегда было большим грехом брата Кадфаэля, поэтому он остановился и, немного поколебавшись, двинулся в сторону беседующих. В молодом человеке он узнал Майлса Кольера, которого видел только вчера, тогда тот показался монаху дельным, аккуратным. Сейчас парень выглядел встрепанным, волосы, взлохмаченные ветром, торчали в разные стороны, а под сдвинутыми рыжими бровями блестели расширившиеся от беспокойства светло-голубые глаза. Услышав приближающиеся шаги, Майлс повернул голову и, несмотря на тревогу, сразу же узнал монаха, который накануне беседовал с его кузиной. Майлс бросился к Кадфаэлю:
— Брат, я помню тебя, ты вчера так хорошо говорил с Джудит, успокаивая ее. А сегодня ты не видел ее? Вы больше не разговаривали?
— Нет, не видел, — ответил удивленный Кадфаэль. — А в чем дело? Что еще случилось? Вчера вы ушли домой вместе. Ничего плохого, не дай бог, с ней больше не произошло?
— Насколько я знаю — нет. Вчера Джудит легла рано, и я надеялся, что она будет спать спокойно. А теперь… — Майлс растерянно обвел большой монастырский двор расширившимися от беспокойства глазами. — Мне дома сказали, что она направилась сюда.
— Она не приходила, — уверенно заявил привратник. — Я не отлучался ни на минуту, я бы видел, если бы она вошла. Я знаю эту госпожу с того дня, как она приходила подписывать договор о доме, который подарила аббатству. Сегодня я ее не видел. Однако мастер Кольер говорит, что она ушла из дома очень рано…
— Да, очень рано, — горячо подтвердил Майлс. — Раньше, чем я проснулся.
— …И собиралась прийти сюда повидать аббата по важному делу, — докончил привратник.
— Так мне сказала ее служанка, — произнес Майлс, покрываясь потом. — Джудит сообщила ей о своих намерениях накануне вечером, когда та помогала ей готовиться ко сну. Я ничего не знал об этом до сегодняшнего утра. Только, судя по всему, ее тут не было. Она не дошла. И домой не вернулась. Уже полдень, а дома ее нет! Я боюсь, не случилось ли с ней беды.
Глава шестая
После полудня в покоях аббата срочно собрался совет. Присутствовали пятеро: сам аббат Радульфус, брат Ансельм и брат Кадфаэль, свидетели, подписавшие договор, каким-то образом оказавшийся причиной последних зловещих событий; Майлс Кольер, охваченный тревогой настолько, что не мог найти себе места, и Хью Берингар, спешно выехавший из Мэзбери, озабоченный известием об убийстве брата Эльюрика и по прибытии обнаруживший, что за первым ужасным происшествием последовало второе. Хью велел Алану Хербарду послать своих людей в город, чтобы они попытались найти хоть какой-нибудь след исчезнувшей женщины или, по крайней мере, услышать что-нибудь о ней. Был отдан также приказ немедленно сообщить, если она вдруг вернется домой. Ведь, в конце концов, для ее отсутствия могла быть вполне уважительная причина, что-нибудь непредвиденное, что отвлекло ее и заставило изменить свои намерения. Однако время шло, и надежда на это становилась все более слабой. Бранвен, вся в слезах, повторила свой рассказ. — Джудит и впрямь отправилась утром в аббатство. Однако она туда не пришла.
— Служанка только утром рассказала мне, что ей говорила кузина, — простонал, ломая руки, Майлс. — Я ничего не знал, я бы составил ей компанию. И идти-то сюда из города так близко! И стражник у городских ворот здоровался с ней, он видел, как она ступила на мост, но потом занялся чем-то, и ему ни к чему было следить, куда она пошла. И с той минуты она исчезла, ее нигде нет.
— Она сказала, что твердо намерена отказаться от розы как платы за дом и освободить свой дар аббатству от всяких условий? — уточнил Хью.
— Служанка утверждает, что так ей сказала Джудит, — сказал Майлс. — Кузина была очень расстроена смертью молодого монаха. Она приняла это близко к сердцу и решила, что именно ее причуда привела к ужасному убийству.
— Это еще предстоит выяснить, — промолвил аббат Радульфус. — Скорее всего, брат Эльюрик пытался помешать срубить розовый куст, и его убили за это. Быть может, убили просто сгоряча, но все же убили. А вот чего я никак не пойму — зачем кому-то понадобилось губить куст. Необъяснимый поступок, повлекший и вмешательство брата Эльюрика, и его смерть. Кому нужно было рубить этот куст? Могла ли быть причина для этого?
— Да, святой отец, могла! — Майлс стремительно повернулся и посмотрел аббату в лицо. — Кое-кто не очень-то рад тому, что Джудит сделала обители такой ценный подарок, стоимостью почти в половину своего состояния. Если бы куст был срублен и ко дню перенесения мощей святой Уинифред все розы погибли, рента осталась бы неуплаченной и условия договора были бы нарушены. Тогда сделку можно было бы расторгнуть.
— Можно было бы, — отозвался Хью. — Но вовсе не обязательно. Решение все равно оставалось бы за вдовой Перл, и она могла бы отменить ренту. И, как видите, она так и собиралась поступить.
— Она могла отменить ренту, — как эхо повторил Майлс, — если бы была здесь. Но ее здесь нет. До уплаты ренты осталось четыре дня, а Джудит пропала. Выиграть время, выиграть время! Тот, кому не удалось срубить куст, теперь похитил кузину. Ее здесь нет, она не может ни подтвердить договор, ни изменить его. Того, чего злоумышленник не смог добиться одним способом, он теперь старается добиться другим.
Наступило короткое тяжелое молчание, потом аббат медленно произнес:
— Вы действительно так думаете? Говорите вы очень уверенно.
— Да, милорд. Я не вижу, как может быть иначе. Вчера кузина сообщила о своем намерении снять все условия, оговоренные в дарственной, а сегодня этому помешали. Времени не теряли.
— Однако до сегодняшнего утра вы и сами не знали, что она собирается так поступить. А кто-нибудь еще знал?
— Ее служанка говорит, что проболталась об этом на кухне. Кто знает, сколько людей слышали ее слова или узнали об этом не из первых рук. Такие веши просачиваются сквозь замочные скважины и щели в ставнях. Больше того, Джудит могла встретить какого-нибудь знакомого на мосту или в Форгейте и рассказать, куда направляется. Как бы необдуманно она ни записала свое условие в дарственную, его невыполнение расторгнет сделку. Святой отец, вы же понимаете, что дело обстоит именно так.
— Понимаю, — согласился аббат Радульфус и задал наконец вопрос, который витал в воздухе: — Тогда кто мог быть заинтересован в расторжении договора во что бы то ни стало?
— Святой отец, кузина молода, она вдова, и если выйдет замуж, второй раз, то принесет своему мужу изрядное богатство, а дом в Форгейте — почти половина его. В городе целая свора претендентов на ее руку, вот уже больше года они преследуют Джудит, и каждый, женившись, куда охотнее получил бы все, а не половину. Я ее управляющий, я доволен тем, что имею, и собираюсь еще до конца года жениться, моя невеста — хорошая партия. Даже если бы мы не были с Джудит двоюродными братом и сестрой, я все равно испытывал бы к ней чувства, приличествующие только родственнику и служащему. И мне остается лишь наблюдать, как ей докучают поклонники. Она никого из них не поощряет, никому не дает оснований надеяться, но они не прекращают своих домогательств. Они полагают, что после трех лет вдовства ее решимость неминуемо должна ослабнуть и что она сдастся и выйдет второй раз замуж. Возможно, кто-нибудь из женихов потерял терпение.
— Называть имена не всегда безопасно, — мягко заметил Хью, — но назвать поклонником человека, ухаживающего за женщиной ради ее богатства, вовсе не означает назвать его похитителем или убийцей. Мне кажется, вы зашли уже так далеко, мастер Кольер, что здесь, среди нас, можете идти до самого конца.
Майлс облизал губы и вытер рукавом пот со лба.
— В торговле ищут себе дело под пару, милорд. У нас есть по крайней мере два члена гильдии, которые были бы очень рады заполучить дело Джудит. Они работают с нами и хорошо знают, каково ее состояние. Годфри Фуллер красит нашу шерсть и занимается окончательной отделкой сукна. Он был бы до смерти рад стать хозяином прях и ткачей. Если собрать всех вместе, дело будет давать очень хороший доход. А еще есть старый Уильям Хинде. Жена у него, правда, жива, но прибрать к рукам состояние Вестье он вполне может и иначе. У него есть сын, вертопрах, который чуть не каждый день является приударить за Джудит, и вход ему открыт, потому что они знают друг друга с детства. Не исключено, что отец использует сынка как приманку, хотя сам старик крепко затянул завязки на своем кошельке и впредь отказался выплачивать долги этого молодца. А сынок, добейся он руки Джудит, был бы обеспечен на всю жизнь, и ему не нужно было бы плясать под дудку отца, он просто бы смеялся ему в лицо. И это еще не все. Наш сосед, шорник, тоже в том возрасте, что ему нужна жена. Пораскинув своим тугим умом, он решил, что Джудит ему вполне подходит. И наш лучший ткач, очень хороший мастер и видный парень, вообразил, что он привлекательнее, чем есть на самом деле, и с недавних пор стал пялить на кузину глаза, хотя, думаю, вряд ли она его вообще замечает. Но ведь не раз бывало, что какой-нибудь смазливый работник обращал на себя внимание хозяйки и тем обеспечивал себе безбедную жизнь до конца своих дней.
— Служанка только утром рассказала мне, что ей говорила кузина, — простонал, ломая руки, Майлс. — Я ничего не знал, я бы составил ей компанию. И идти-то сюда из города так близко! И стражник у городских ворот здоровался с ней, он видел, как она ступила на мост, но потом занялся чем-то, и ему ни к чему было следить, куда она пошла. И с той минуты она исчезла, ее нигде нет.
— Она сказала, что твердо намерена отказаться от розы как платы за дом и освободить свой дар аббатству от всяких условий? — уточнил Хью.
— Служанка утверждает, что так ей сказала Джудит, — сказал Майлс. — Кузина была очень расстроена смертью молодого монаха. Она приняла это близко к сердцу и решила, что именно ее причуда привела к ужасному убийству.
— Это еще предстоит выяснить, — промолвил аббат Радульфус. — Скорее всего, брат Эльюрик пытался помешать срубить розовый куст, и его убили за это. Быть может, убили просто сгоряча, но все же убили. А вот чего я никак не пойму — зачем кому-то понадобилось губить куст. Необъяснимый поступок, повлекший и вмешательство брата Эльюрика, и его смерть. Кому нужно было рубить этот куст? Могла ли быть причина для этого?
— Да, святой отец, могла! — Майлс стремительно повернулся и посмотрел аббату в лицо. — Кое-кто не очень-то рад тому, что Джудит сделала обители такой ценный подарок, стоимостью почти в половину своего состояния. Если бы куст был срублен и ко дню перенесения мощей святой Уинифред все розы погибли, рента осталась бы неуплаченной и условия договора были бы нарушены. Тогда сделку можно было бы расторгнуть.
— Можно было бы, — отозвался Хью. — Но вовсе не обязательно. Решение все равно оставалось бы за вдовой Перл, и она могла бы отменить ренту. И, как видите, она так и собиралась поступить.
— Она могла отменить ренту, — как эхо повторил Майлс, — если бы была здесь. Но ее здесь нет. До уплаты ренты осталось четыре дня, а Джудит пропала. Выиграть время, выиграть время! Тот, кому не удалось срубить куст, теперь похитил кузину. Ее здесь нет, она не может ни подтвердить договор, ни изменить его. Того, чего злоумышленник не смог добиться одним способом, он теперь старается добиться другим.
Наступило короткое тяжелое молчание, потом аббат медленно произнес:
— Вы действительно так думаете? Говорите вы очень уверенно.
— Да, милорд. Я не вижу, как может быть иначе. Вчера кузина сообщила о своем намерении снять все условия, оговоренные в дарственной, а сегодня этому помешали. Времени не теряли.
— Однако до сегодняшнего утра вы и сами не знали, что она собирается так поступить. А кто-нибудь еще знал?
— Ее служанка говорит, что проболталась об этом на кухне. Кто знает, сколько людей слышали ее слова или узнали об этом не из первых рук. Такие веши просачиваются сквозь замочные скважины и щели в ставнях. Больше того, Джудит могла встретить какого-нибудь знакомого на мосту или в Форгейте и рассказать, куда направляется. Как бы необдуманно она ни записала свое условие в дарственную, его невыполнение расторгнет сделку. Святой отец, вы же понимаете, что дело обстоит именно так.
— Понимаю, — согласился аббат Радульфус и задал наконец вопрос, который витал в воздухе: — Тогда кто мог быть заинтересован в расторжении договора во что бы то ни стало?
— Святой отец, кузина молода, она вдова, и если выйдет замуж, второй раз, то принесет своему мужу изрядное богатство, а дом в Форгейте — почти половина его. В городе целая свора претендентов на ее руку, вот уже больше года они преследуют Джудит, и каждый, женившись, куда охотнее получил бы все, а не половину. Я ее управляющий, я доволен тем, что имею, и собираюсь еще до конца года жениться, моя невеста — хорошая партия. Даже если бы мы не были с Джудит двоюродными братом и сестрой, я все равно испытывал бы к ней чувства, приличествующие только родственнику и служащему. И мне остается лишь наблюдать, как ей докучают поклонники. Она никого из них не поощряет, никому не дает оснований надеяться, но они не прекращают своих домогательств. Они полагают, что после трех лет вдовства ее решимость неминуемо должна ослабнуть и что она сдастся и выйдет второй раз замуж. Возможно, кто-нибудь из женихов потерял терпение.
— Называть имена не всегда безопасно, — мягко заметил Хью, — но назвать поклонником человека, ухаживающего за женщиной ради ее богатства, вовсе не означает назвать его похитителем или убийцей. Мне кажется, вы зашли уже так далеко, мастер Кольер, что здесь, среди нас, можете идти до самого конца.
Майлс облизал губы и вытер рукавом пот со лба.
— В торговле ищут себе дело под пару, милорд. У нас есть по крайней мере два члена гильдии, которые были бы очень рады заполучить дело Джудит. Они работают с нами и хорошо знают, каково ее состояние. Годфри Фуллер красит нашу шерсть и занимается окончательной отделкой сукна. Он был бы до смерти рад стать хозяином прях и ткачей. Если собрать всех вместе, дело будет давать очень хороший доход. А еще есть старый Уильям Хинде. Жена у него, правда, жива, но прибрать к рукам состояние Вестье он вполне может и иначе. У него есть сын, вертопрах, который чуть не каждый день является приударить за Джудит, и вход ему открыт, потому что они знают друг друга с детства. Не исключено, что отец использует сынка как приманку, хотя сам старик крепко затянул завязки на своем кошельке и впредь отказался выплачивать долги этого молодца. А сынок, добейся он руки Джудит, был бы обеспечен на всю жизнь, и ему не нужно было бы плясать под дудку отца, он просто бы смеялся ему в лицо. И это еще не все. Наш сосед, шорник, тоже в том возрасте, что ему нужна жена. Пораскинув своим тугим умом, он решил, что Джудит ему вполне подходит. И наш лучший ткач, очень хороший мастер и видный парень, вообразил, что он привлекательнее, чем есть на самом деле, и с недавних пор стал пялить на кузину глаза, хотя, думаю, вряд ли она его вообще замечает. Но ведь не раз бывало, что какой-нибудь смазливый работник обращал на себя внимание хозяйки и тем обеспечивал себе безбедную жизнь до конца своих дней.