Питерс Эллис. Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)

   - Там есть еще мальчонка, который служил у него на побегушках и ночью спал в лавке, - напомнил Кадфаэль. - А он ничего не рассказал?
   - Тот несмышленый мальчишка? Дурачок? Не думаю, чтобы в его памяти удерживалось что-нибудь дольше одного-двух дней, но он настойчиво твердит, что хозяин не возвращался с тех пор, как ушел утром накануне того дня, когда его выловили из реки. Он частенько пропадал на целый день, но если он дотемна не возвращался, то мальчишка начинал беспокоиться. Он не мог спать. Я готов положиться на его слово, что тогда все было спокойно и ночью никто не шатался во дворе. Так что мы пока ничего не узнали о том, когда Печ умер, хотя, казалось бы, ночью было удобнее всего спустить в воду и его самого, и его лодку. В дневное время никто не заметил на реке перевернутого коракля ни на первый, ни на второй день.
   - Полагаю, что вы еще туда наведаетесь, - сказал Кадфаэль, подумав, что вчера у помощника шерифа не хватило времени, чтобы повидать и допросить всех соседей. - У меня тоже есть дело в этом доме, завтра я пойду навестить старушку Джулиану, а сегодня у меня нет подходящего повода. Уж вы, пожалуйста, посмотрите за меня, как там поживает маленькая валлиечка. Узнайте, как ее настроение и что она видит от хозяев - ласку или таску.
   Хью подмигнул и посмотрел на него смеющимися глазами:
   - Ваша землячка, не так ли? Судя по тому, как она вчера вечером распевала за чисткой кухонных горшков, она не тужит.
   - Так вы говорите - распевала?
   Вот самая хорошая новость для ощипанного воробья, который, как в клетке, сидит в своем убежище!
   - Превосходно! Как раз то, что мне хотелось услышать! Кстати, Хью, если вы хотите получить от меня подсказку, как я напал на этот след, то порасспрашивайте-ка соседей, не видел ли кто-нибудь ночью на улице Даниэля Аурифабера, приблизительно через час после повечерия, когда ему давно полагалось быть в постели с молодой женой.
   Хью резко обернулся к Кадфаэлю, мотнув черноволосой головой, и бросил на своего друга долгий изучающий взгляд:
   - В ту ночь?
   - В ту самую.
   - И три дня как женат! - Хью состроил выразительную гримасу и усмехнулся. - Я слыхал, что молодой человек этим славится. Но я вас понял. Возможны и другие причины, чтобы оставить молодую жену одну в холодной постели.
   - Когда я с ним говорил, - сказал Кадфаэль, - он не скрывал, что недолюбливает замочного мастера. Но если бы его неприязнь была настолько серьезной, чтобы перейти в ненависть, он, скорее всего, не стал бы о нем распространяться.
   - Об этом я тоже не забуду. Скажите, Кадфаэль, - спросил Хью, проницательно глядя на него, - насколько надежен указанный вами след? Предположим, я не найду нужного свидетеля, вернее сказать, не найду второго, - могу ли я рискнуть, опираясь на ваше открытие?
   - На вашем месте я бы рискнул, - весело сказал Кадфаэль.
   - Похоже, вы необыкновенно быстро отыскали этого свидетеля, - суховато заметил Хью. - И даже не выходя за ворота аббатства. Вам он выложил то - не будем уточнять, что именно, - из-за чего он тогда поперхнулся на простенькой лжи. Я так и думал, что вы сумеете этого добиться! - И расплывшись в улыбке, Хью встал, отодвинув от себя стакан. - Вашу исповедь я выслушаю позднее, а сейчас посмотрим, что я сумею вызнать у молодой жены.
   Уходя, Хью добродушно хлопнул Кадфаэля по плечу. С порога он еще раз обернулся:
   - Можете не волноваться за вашего худосочного юношу. Я начинаю склоняться к вашему мнению. Подозреваю, что он за всю жизнь не натворил ничего худшего, чем кража нескольких яблок из чужого сада.
   Подмастерье Уолтера, Йестин, сидел один в мастерской. Когда к Аурифаберам явился Хью, у него в руках был браслет, на котором он чинил сломанную застежку. Хью в первый раз виделся с этим человеком наедине. В присутствии других Йестин помалкивал и держался особняком.
   "Либо он уродился таким молчуном, - подумал Хью, - либо семейство приучило его знать свое место: помни, дескать, что ты нам не ровня, и не вздумай переступать границу между нами!"
   Когда Хью задал ему вопрос, Йестин только покачал головой и с улыбкой пожал плечами.
   - Откуда мне было видеть, что делается на улице темной ночью и кто там шляется, когда добрые люди спят в своих постелях? Я сплю в подвальной каморке на другой стороне дома, она находится под дальним концом холла. Наружная лестница, которую вы там видели, ведет прямо туда, где стоит моя кровать, так что улица от меня очень далеко. Мне не видно и не слышно, что там делается.
   Хью помнил эту лестницу, спускающуюся позади дома в подвал. Лестница была всего в несколько ступеней, так как дом стоял на склоне холма, который понижался в сторону городской стены, и подвальные помещения наполовину возвышались над землей. Находящийся там человек был, разумеется, совершенно отрезан от внешнего мира.
   - И в котором часу ты третьего дня удалился в свою каморку?
   Нахмурясь, так что его густые брови сошлись над переносицей, Йестин немного подумал:
   - Я всегда ложусь пораньше, потому что вставать надо рано. Пожалуй, часов в восемь, как только кончил ужинать.
   - И ни по каким делам ты в тот вечер уже не выходил?
   - Нет, милорд.
   - Скажи мне, Йестин, - спросил вдруг Хью, - доволен ли ты своей работой в этом доме? Уолтером Аурифабером и его семьей? С тобою хорошо обращаются, между вами добрые отношения?
   - Отношения как отношения, я доволен, - осторожно ответил Йестин. - Мне много не надо, я не жалуюсь. Я не сомневаюсь, что со временем получу все, что мне положено. Но сперва надо заработать.
   Сюзанна встретила Хью Берингара в дверях холла и пригласила его войти с тем же деловитым спокойствием, с каким она приняла бы любого другого посетителя. На его вопрос она только пожала плечами и с сожалением улыбнулась:
   - Моя комната, милорд, находится здесь, между холлом и кладовыми, в самом удаленном от улицы уголке дома. Мальчик Болдуина к нам не приходил со своим горем, хотя мог бы и зайти. По крайней мере он был бы не один. Но он не зашел, и мы до утра, пока к нам не пришел Джон, ничего не знали о том, что пропал его хозяин. Мне очень жаль, что бедный Гриффин один провел такую тревожную ночь.
   - А днем вы не видели мастера Печа?
   - Только утром, когда весь дом собирался у колодца. В обед я пошла к нему в мастерскую отнести миску похлебки - у нас было очень много наготовлено - и тогда узнала от Джона, что его хозяин куда-то ушел. Он ушел еще утром, сказав как будто, что рыба сейчас хорошо клюет. Насколько я знаю, это были его последние слова, больше никто от него ничего не слышал.
   - То же самое мне сказал Бонет. С тех пор о нем не было больше никаких сведений ни из других мастерских, ни из питейных заведений, ни от приятелей. В таком городке, где все друг с другом знакомы, это кажется очень странным. Человек вышел за порог и пропал! - Хью бросил взгляд на широкую лестницу без перил, которая вела на галерею и в верхние комнаты. - Скажите мне, где тут чья комната? Кто занимает ту, которая выходит на улицу и расположена прямо над мастерской?
   - Мой отец. Но у него крепкий сон. Вы все-таки спросите его. Может быть, он что-нибудь видел или слышал. Рядом с ним комната моего брата и его жены. Даниэля сейчас нет, он отправился во Франквилль, но Марджери вы найдете в саду вместе с моим отцом. А в самой ближней комнате живет моя бабушка. Сегодня она не выходит, она уже старая и перенесла несколько мучительных приступов, которые очень опасны в ее возрасте. Но она будет рада, если вы ее навестите, - сказала Сюзанна, сверкнув белозубой улыбкой. Мы все ей давно надоели, как постылое старье, ей с нами уже не интересно. Не думаю, чтобы она могла вам чем-нибудь помочь, милорд, но новый посетитель для нее будет лучше всякого лекарства.
   У Сюзанны были большие глаза, блестящие и холодные, и ресницы того же каштанового цвета, что и корона блестящих волос, венчавшая ее голову. Жаль только, что в каштановых волосах протянулись седые прядки, а вокруг серых глаз пролегли тонкие морщинки, прочерченные, быть может, весельем, а быть может, долгим страданием; вокруг ее сочного, твердо очерченного рта тоже паутинками разбегались морщинки. Глядя на нее, Хью подумал, что она должна быть старше него лет на шесть или семь, но дать ей можно больше. Великолепное создание, загубленное из-за скупости! Хью унаследовал состояние своих родителей как единственный ребенок в семье, но он подумал, что, будь у него сестра, ее вряд ли оставили бы бесприданницей ради того, чтобы хорошо обеспечить брата.
   - Я с радостью готов посетить почтенную госпожу Джулиану, - ответил он, - после того, как поговорю с мастером Уолтером и миссис Марджери.
   - Это будет очень любезно, - обрадовалась Сюзанна. - А я тогда принесу вам вина, и, может быть, мне удастся заставить бабушку принять лекарство, которое она иначе ни за что не соглашается принимать, несмотря на то, что завтра должен прийти брат Кадфаэль, которого она слушается больше, чем всех нас. Вам в ту сторону, милорд.
   Золотых дел мастер ничего не сказал: то ли ему нечего было рассказывать, то ли он и на слова был скуп, как на все остальное. Единственной мыслью, которая денно и нощно преследовала его, была мысль об утраченном сокровище; горестно оплакивая свои потери, он уже составил полную опись всего, что там было, любовно перечислив каждую вещь и чуть ли не каждую монету. Особенно замечательны были серебряные монеты, среди которых были и отчеканенные при герцоге Вильгельме, когда тот еще не был королем. Тончайшая работа, какой уж нынче не встретишь! Как видно, отец и дед Уолтера, а может быть, и его прадед, были людьми одинакового с ним склада и жили только ради накопления богатства. И хотя рана на голове Уолтера уже зажила, потеря сокровища, по-видимому, сильно сказалась на его рассудке.
   Хью долго простоял с ним под сенью грушевых и яблоневых деревьев, терпеливо и настойчиво задавая свои вопросы по поводу исчезновения Болдуина Печа. Ему уже стало казаться, что это имя отскакивает от ушей Уолтера, точно пустой звук, что он сейчас зажмурится и затрясет головой от натуги, не в силах вспомнить ни лица, ни имени своего покойного арендатора. Его голова была так занята тяжелыми воспоминаниями об опустевшем сундуке, что он не мог вызвать в памяти ни то, ни другое.
   Одно Хью Берингару было ясно: если бы Уолтер Аурифабер знал что-нибудь такое, что могло навести на след его пропавших сокровищ, он выложил бы это незамедлительно. В сравнении с постигшим его несчастьем чужая человеческая жизнь значила для него очень мало. По-видимому, ему еще не приходила в голову мысль, которая зародилась у Хью. Если действительно существовала какая-то связь между ограблением Аурифаберов и убийством Болдуина Печа, она вовсе не обязательно должна быть той, за которую сгоряча ухватился весь город.
   Грабитель и сам мог оказаться ограбленным и даже убитым во время ограбления. Болдуин Печ был гостем на свадьбе, он изготовил замки и ключи для сундука, и кто лучше него знал дом и мастерскую?
   Марджери тем временем кормила кур. Птичий дворик находился в конце сада у самой городской стены. Вплоть до прошлого года Уолтер держал здесь также двух лошадей, но недавно он приобрел выгон и конюшню за рекой в окрестностях Франквилля; ходить туда и присматривать за ними было обязанностью Йестина, он следил, чтобы лошади были напоены, накормлены, вычищены, а если было мало работы, то он их еще и выгуливал. Поднимаясь по наклонной дорожке, молодая женщина возвращалась из птичника, неся корзинку с только что собранными яйцами; за спиной у нее высилась громада городской стены. На первый взгляд Марджери казалась довольно невзрачной - пухленькое низкорослое созданьице с растрепавшимися густыми волосами. Увидев Хью, она принужденно поклонилась ему и, вскинув ресницы, в упор устремила на него недрогнувший взгляд круглых глаз.
   - Извините, сэр, но мой муж ушел по делам. Примерно через полчаса он вернется.
   - Это ничего, - успокоил ее Хью. - Я могу поговорить с ним потом. А может быть, вы ответите на мои вопросы за него и за себя, и мы сэкономим время. Вы знаете, каким делом я сейчас занимаюсь. Похоже, что смерть мастера Печа не была несчастным случаем, и, хотя он пропал еще днем, ночь все-таки самое подходящее время для таких злодейств, как убийство. Нам нужно знать, что делал той ночью каждый из соседей; возможно, кто-то видел или слышал что-нибудь такое, что поможет нам поймать преступника. Как мне сказали, ваша комната - вторая от фасада, но, может быть, вы выглядывали в окно и заметили кого-нибудь, кто шатался в проулке между домами, или слышали какие-нибудь звуки, которым вы тогда не придали значения. Было ли что-нибудь такое?
   Она ответила без запинки:
   - Нет. Ночь прошла, как всегда, спокойно.
   - А ваш муж? Он не упоминал о чем-нибудь необычайном? Не бродил ли кто-нибудь по улицам в то время, когда законопослушные люди сидят по домам? Не приходилось ли ему поздно ночью выходить в мастерскую? Или отправиться в город по какому-нибудь делу?
   Бело-розовое лицо Марджери медленно залилось густым румянцем, но она не опустила глаза и мгновенно нашлась, как объяснить свой румянец.
   - Нет, мы рано легли спать. Вы же понимаете, милорд, мы женаты всего несколько дней.
   - Прекрасно понимаю вас! - весело согласился Хью. - В таком случае мне, наверно, незачем спрашивать, не покидал ли вас муж ночью?
   - Ни на миг, - подтвердила Марджери, так горячо и так красноречиво покраснев, что трудно было поверить, что она говорит неправду.
   - Мне бы это и в голову не пришло, - со светской любезностью заверил ее Хью, - если бы не показания одного свидетеля, который говорит, что видел, как ваш муж крадучись вышел из дома и очень поспешно направился куда-то после повечерия. Но что тут говорить - кто не ошибается! Да и не всякий свидетель говорит правду.
   Учтиво поклонившись, он повернулся и уверенной походкой, не быстро и не медленно, пошел к дому. Марджери проводила его долгим взглядом, кусая губы и совсем забыв про корзинку с яйцами, которая болталась у нее на руке.
   Наконец Даниэль воротился из Франквилля. Марджери, нетерпеливо поджидавшая его прихода, увлекла мужа за собой в дальний угол двора, где их никто не мог слышать. Едва открыв рот, чтобы громко выразить удивление по поводу такой встречи, он осекся и прикусил язык, оробев перед ее нахмуренным лицом и плотно сжатыми губами. Смешавшись под ее строгим взглядом, он вполголоса спросил:
   - Что стряслось? Чего это ты?
   - Приходил помощник шерифа с разными вопросами. Он всех опрашивает!
   - Ну так это же его работа, что тут такого особенного? Только ты-то здесь при чем? Что такое ты могла ему рассказать?
   От нее не ускользнул презрительный смысл его слов. Ладно, пускай! Это еще изменится, и притом очень скоро!
   - Могла бы и сказать про то, о чем он спрашивал! - горько бросила она приглушенным голосом. - Про то, где ты был всю ночь на понедельник. Да вот только что бы я сказала? Разве я знаю? Я помню, что я подумала тогда, да только могу ли я теперь в это верить? Мужчина, который смылся из дома и всю ночь прошатался где-то в городе, отправился, может быть, вовсе не в постель к другой женщине; с таким же успехом он мог пристукнуть и сбросить в реку Болдуина Печа. По крайней мере, они именно так и считают. А мне как прикажешь думать? Куда уж дальше, если ты удрал от меня, чтобы провести ночь с той женщиной, пока ее мужа нет дома! Да, да! Я все отлично видела! Ты вспомни, как она при мне с тобой уговаривалась: глазками подмигивала и головкой кивала - потаскуха бесстыжая! Мой муж, дескать, уедет, его несколько дней не будет дома! Но откуда мне знать, что ты ходил к ней, а не куда-нибудь еще?
   Даниэль остолбенел от страха. Весь бледный, он выпученными глазами уставился на нее, схватившись за ее руку, как за спасительный якорь.
   - Господи спаси и помилуй! Не может быть, что они так думают! Неужели ты могла в это поверить? Ты же знаешь меня...
   - Совсем я тебя не знаю! Ты не обращаешь на меня внимания, ты для меня чужой человек, ты где-то шляешься по ночам, оставив меня одну в слезах, а тебе и горя мало!
   - Господи, - залепетал Даниэль лихорадочным шепотом. - Что же мне делать? И ты ему так и сказала? Ты сказала, что меня не было дома... целую ночь!
   - Нет, я так не сделала. Я - хорошая жена, хотя ты - плохой муж. Я сказала ему, что ты был со мной, что ты ни на миг от меня не отходил.
   Даниэль тяжело перевел дух, уставясь на нее с дурацкой улыбкой; он пожимал ей руку, бормоча на радостях бестолковые слова благодарности и восхищения, но Марджери, как хороший фехтовальщик, точно рассчитала момент и нанесла безжалостный удар, от которого улыбка сбежала с его лица.
   - Но он знает, что это неправда.
   - Ты что? - сраженный ее словами, Даниэль совсем перетрусил. - Да как же так! Ведь ты же сказала ему, что я был с тобой...
   - Сказала. Ради тебя я лжесвидетельствовала, и, оказывается, совершенно напрасно. Я, можно сказать, душу за тебя погубила, а он мне вдруг говорит, что есть свидетель, который видел, как ты ночью тайно выходил из дома, он даже час назвал, так что не думай, пожалуйста, что это была просто уловка! Свидетель есть. Им известно, что ты где-то бродил в ту ночь, когда убили этого человека.
   - Я тут ни при чем, я ни сном ни духом, - жалобно простонал Даниэль. Я сказал тебе правду...
   - Ты мне сказал, что у тебя дела и меня они не касаются. А все вокруг знают, что ты не любил замочного мастера.
   - О Господи! - простонал Даниэль, кусая себе ногти. - И зачем я только с ней связался? Какой я был дурак! Но я клянусь тебе, Марджери, я правда был у Сесили. Чтобы я еще когда-нибудь, да ни за что! Ох, Марджери, помоги же мне! Что мне теперь делать?
   - Если хочешь знать, что надо делать, то у тебя есть только один выход, - твердо сказала Марджери. - Если правда, что ты был у нее, то тебе надо пойти к этой женщине и упросить ее, чтобы она тебя выручила и призналась во всем. Ради тебя она скажет правду, и тогда люди шерифа оставят тебя в покое. А я признаюсь, что солгала. И скажу, что поступила так от стыда, я не хотела, чтобы все знали, что ты меня бросил. На самом деле я сделала это из любви к тебе, хоть ты совсем этого не заслуживаешь.
   - Я так и сделаю, - слабым шепотом сказал Даниэль, обессиленный страхом и надеждой. Никогда еще Марджери не видала от него такой нежности, как сейчас, когда он в приливе благодарности горячо гладил ее руку. - Я пойду к ней и попрошу. И больше никогда не буду к ней ходить. Я, честное слово, обещаю тебе, Марджери!
   - Сходишь после обеда, - сказала Марджери, убедившись в его покорности. - Сперва тебе надо хорошенько поесть и успокоиться, чтобы по твоему лицу ничего нельзя было заметить. Постарайся, так надо! Никто, кроме меня, ничего не знает, а уж я тебя не выдам, чего бы это мне ни стоило!
   Миссис Сесили Корд не выразила ни радости, ни досады, когда, не дождавшись вечера, к ней с черного хода пробрался ее любовник. Красавица сделалась мрачнее тучи, поскорее затащила его в самую дальнюю комнату, где за ними не могла подсматривать камеристка, и, не дав ему опомниться, грозно спросила, что это ему вздумалось таскаться к ней на виду у всех зевак и сплетниц среди бела дня, когда по городу ходят люди шерифа. Не переводя дыхания, Даниэль обрушил на нее поток слов, выкладывая, что к чему и зачем он пришел, и стал молить, чтобы она начистоту рассказала все помощнику шерифа, признавшись, что он провел у нее ночь с девяти часов вечера до рассвета. Дескать, от ее признания зависит теперь его покой, безопасность, а может быть, и самая жизнь. Не может же она ему отказать после всего, что было между ними.
   Поняв наконец, чего он от нее хочет, Сесили, которая, уединившись с ним за закрытою дверью, вначале позволила себя целовать и обнимать, сердито вырвалась из его объятий и в порыве негодования оттолкнула от себя.
   - Да ты спятил! Чтобы весь город трепал мое имя, и все ради спасения твоей шкуры? Ни за что на свете! Ишь чего захотел! И как тебе только не стыдно! Завтра или послезавтра вернется мой муж, ты сам это отлично знаешь. Да если бы ты хоть чуточку меня жалел, ты бы сейчас ко мне близко не подошел! А тут вдруг явился средь бела дня, когда на улице ходят толпы народа! Давай-ка, голубчик, убирайся отсюда поскорей, да не задерживайся!
   В ужасе от такого приема, не веря своим ушам, Даниэль снова кинулся к ней с объятиями:
   - Сесили, речь, может быть, о моей жизни! Я должен им рассказать...
   - Только посмей! - прошипела Сесили, вырываясь и яростно отбиваясь от протянутых к ней в отчаянной мольбе рук. - Я скажу, что ничего такого не было. Я под присягой скажу, что ты лжешь, что ты волочился за мной, а я не давала тебе ни малейшего повода. Честное слово, Даниэль! Попробуй только помянуть мое имя, и я сделаю так, что ты навеки останешься с клеймом лжеца, я найду много свидетелей, которые меня поддержат.
   Даниэль ретировался. Марджери уже поджидала его. У нее хватило здравого смысла, чтобы догадаться, какой прием его ждал у любовницы. Она с порога перехватила мужа и, пока никто не видел, скорее затащила его в супружескую спальню, оттуда их никто не мог слышать, если не повышать голоса. В соседней комнате почтенная Джулиана прилегла, чтобы вздремнуть часок, и сон у нее был крепкий, так что супружеских секретов никто не должен был узнать.
   Взволнованным шепотом он поведал ей все, что она заранее знала. Марджери решила, что пора ей проявить женскую слабость, и она нежно приникла к его груди, в то же время твердой рукой направляя развитие событий. Он был так потрясен, что с него слетела вся его мужская самоуверенность, со страху у него поджилки тряслись, и Марджери чуть было не растаяла от жалости, но она понимала, что еще не может себе позволить такой роскоши.
   - Послушай! Мы пойдем вместе. Тебе придется сделать признание, но мне тоже есть в чем признаваться. Мы сами пойдем к лорду Берингару, не дожидаясь, пока он к нам явится. Я сознаюсь, что ты ночью уходил и я ему солгала, зная, что ты пошел к любовнице. Ты скажешь то же самое. Я притворюсь, что не знаю ее имени. А ты откажешься ее назвать. Скажи, что она замужняя женщина и ты не хочешь ее губить. Этим ты только вызовешь у него уважение. И мы скажем, что с этого часа начинаем новую жизнь.
   В эту ночь ее сжимал в своих объятиях любящий, благодарный муж, он ласкал жену и, казалось, не мог насытиться. Поверил ли Хью Берингар в их признание или не очень, но выслушал все с серьезным выражением и отпустил, сделав строгое внушение; Марджери и Даниэль ушли от него с облегченной душой. Нынешний Даниэль, испытавший, что значит трепетать перед законом, который в любой момент может обратить на тебя свое грозное око, смирнехонько будет сидеть там, куда его посадили.
   - Все прошло! - утешала его Марджери, покоясь в его объятиях и с удивлением ощущая, что, несмотря ни на что, ей там очень приятно. - Я уверена, что тебе больше не о чем беспокоиться. Никто не думает, что ты мог что-то сделать этому человеку. Я всегда буду на твоей стороне, и нам больше нечего бояться.
   - Ах, Марджери! Что бы я делал без тебя? - сказал он, прежде чем после всех пережитых страстей забыться в блаженном сне. Никогда даже с любовницей он не испытывал такого благоговейного восторга. Сегодня у него, можно сказать, по-настоящему состоялась брачная ночь.
   - Хорошая ты жена, верная и преданная...
   - Я твоя жена и люблю тебя, - сказала она и сама удивилась, поняв, что это более чем наполовину правда. - Когда будет нужно, ты всегда можешь на меня положиться. Я никогда тебя не брошу в беде. Но и ты должен держать мою сторону, потому что у меня, как у жены, тоже есть свои права.
   Как хорошо, что он такой благодушный, но засыпать ему еще рано! И Марджери сделала все, чтобы снова его взбодрить. Всего за одну довольно неудачную неделю она успела многому научиться. Не давая ему остыть, она опять начала умильно и ласково:
   - Теперь я - твоя жена, жена наследника. Мне нужно занять в семье подобающее положение. Как я могу жить в доме и не иметь своего места, без всяких обязанностей, которые принадлежат мне по праву?
   - Как это нет места! - возразил он нежно. - Тебе принадлежит почетное место, ты хозяйка дома. Чего тебе еще? Все мы терпим и не спорим с бабушкой, она уже старенькая, у нее свои привычки, но она же не вмешивается в хозяйство.
   - Нет, я на нее не жалуюсь, старших надо уважать. Но раз я твоя жена, мне, кроме почетных прав, полагается иметь обязанности, за которые бы я отвечала. Если бы твоя матушка была жива, тогда иное дело. А почтенная Джулиана по старости сложила с себя хозяйские обязанности, передав их нашему поколению. Я признаю, что твоя сестра достойно заботилась о вас все эти годы...