Питерс Эллис
Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)
Эллис Питерс
Воробей под святой кровлей
(Хроники брата Кадфаэля - 7)
Глава первая
В ночь с пятницы на субботу
Все началось, как начинаются великие бури, - с легчайшего трепетания воздуха. Сперва послышался очень далекий и слабый, едва различимый звук; хорошее ухо, способное его уловить, мгновенно настораживалось и, отвлекаясь от всех посторонних шумов, напряженно вслушивалось, стараясь разобрать, какую весть он несет. У брата Кадфаэля слух был как у зайца, отзывчивый и чуткий. Он встрепенулся на первый слабый звук гона, донесшийся из-за Северна, и, затаив дыхание, стал напряженно слушать.
Звук мог быть и совершенно невинным, не потому, что в нем не было намека на кровопролитный исход, а потому, что он мог быть природного происхождения: это мог быть крик охотящейся совы или хищное потявкивание лисицы, которая рыщет в ночи, обходя дозором свои владения. Одно можно было сказать с уверенностью - в этом звуке явственно пробивалась свирепая нотка охотничьего азарта.
Даже регент монастырского хора брат Ансельм, все мысли которого были заняты песнопением, на мгновение отвлекшись от службы, сбился с тона, но тут же поправился и, сурово одернув себя, тем ревностнее сосредоточился на своих обязанностях.
Да и что, в самом деле, могло нарушить ход всенощной в эту теплую весеннюю ночь спустя четыре недели после Пасхи в лето Господне 1140, когда городок Шрусбери вместе со всей округой жил еще относительно спокойно под рукою короля Стефана, вдали от бурных событий, потрясавших южные области, где бушевала междоусобная борьба за престол между королем и императрицей. Зима в тот год выдалась жестокая, но с Божьей помощью она миновала, в день Пасхи просияло солнышко, и с тех пор держалась ясная погода, лишь изредка прерываемая мимолетным благодатным дождичком. Только на западе, в Уэльсе, зачастили весенние ливни, от которых вздулась река. Начало весны обещало впереди хороший год. Городок, управляемый строгим, но справедливым шерифом, благоденствовал под надзором толкового провоста и магистрата, которые бдительно охраняли права граждан. Несмотря на непрекращающиеся междоусобные распри, в графстве, включал город Шрусбери, благодаря Божьему промыслу и стараниям короля Стефана продолжалась обычная, мирная жизнь. Монахам здешнего монастыря нечего было опасаться внезапностей, которые бы нарушили привычный ход службы. И все же брат Ансельм на секунду сбился с тона.
В сумрачном пространстве хора, отделенном от главного нефа алтарем для мирян и освещенном только негасимой лампадой да свечами главного алтаря, смутными тенями, словно ряд одинаковых изваяний, проступали неподвижные фигуры монахов на скамьях; все различия поглотила тьма, и нельзя было разглядеть, кто стар, а кто молод, кто хорош собой, а кто нет, кто толст, а кто худ. Высокие своды, каменные колонны и стены возвращали голос брата Ансельма таинственно преображенным, он витал над головами молящихся бесплотной силой. За пределами освещенного круга, куда не достигали ни свет, ни тени, стоял непроглядный мрак, ночь царила в церкви и за ее стенами. Благая ночь - короткая и немая.
Однако не совсем немая! Трепет, едва различимый в воздухе, превратился в слабый немолчный ропот. В сумраке хора шевельнулся сидевший с краю аббат Радульфус. Слева коротко прошуршала ряса приора Роберта, как бы выражая не столько смятение, сколько укоризну. Легкая рябь беспокойства пробежала по рядам собравшихся братьев и улеглась.
Звук все приближался. Еще прежде чем он усилился до того, чтобы его уже нельзя было не заметить, в нем несомненно можно было различить угрозу и злость, яростное возбуждение охотничьего азарта. По звуку можно было догадаться, что настал тот миг, когда ловцы уже загнали обессиленную жертву, а стрелки замкнули круг, готовые ее прикончить. Несмотря на отдаленность происходящего, можно было понять, что жизнь какого-то живого существа находится в опасности.
Затем звук стал нарастать все быстрее, так что его уже трудно было не замечать, и тщетно пытался регент усилением громкости и убыстрением темпа овладеть вниманием своих подопечных: среди молодых монахов и послушников поднялся возбужденный шорох, и кое-где послышались тревожные перешептывания. Негромкий ропот превратился в злобный многоголосый гул, словно потревоженный пчелиный рой поднялся на защиту своего улья. Даже аббат и приор подались вперед, готовые вскочить по первому знаку, и обменялись в сумерках недоуменными взглядами.
Упорствуя в благочестивых стараниях, брат Ансельм возгласил первые слова молитвы, но тут песнопение оборвалось. В притворе церкви незапертая дверь с грохотом распахнулась, и кто-то невидимый с громким топотом ринулся в глубь церкви, натыкаясь впотьмах на стены и колонны; слышно было только запаленное дыхание и всхлипывания загнанного человека.
Монахи, все как один, повскакивали с мест. Молодые ахали, вскрикивая от изумления, и бестолково суетились, не зная, что делать. Только аббат Радульфус сохранил самообладание и не растерялся. Быстрым движением он энергично выхватил из первого попавшегося подсвечника свечу, решительным шагом обогнул алтарь и, широко ступая, двинулся по проходу так быстро, что мантия взметнулась у него за спиной. За ним последовал приор Роберт, но более щепетильно относясь к своему высокому сану, он, спеша на помощь, несколько поотстал, а за братом Робертом поднялась и вся взволнованная братия. Не успев выйти в главный неф, они были встречены ревом торжествующей погони - толпа, преследовавшая жертву, ворвалась через западный портал в церковь, и десятки разгоряченных людей, тесня друг друга, заполнили свободное пространство.
Брат Кадфаэль, не раз прежде участвовавший в бурных событиях на море и на суше, тоже выскочил в проход почти в одно время с аббатом, не забыв перед тем прихватить двойной канделябр, которым он освещал перед собой дорогу. Впереди, загораживая путь, плавно двигался правым галсом приор Роберт, он не мог опуститься до излишней торопливости, дабы не посрамить свои роскошные седины. Кадфаэль быстро переметнулся налево и, выскочив в главный проход, выставил перед собой пылающий канделябр, который мог послужить не только светильником, но и оружием.
Толпа сплошным потоком уже текла ему навстречу. Преследователей было чуть не четверть города, и, надо сказать, не самая лучшая четверть, хотя, впрочем, и не наихудшая: тут был добропорядочный ремесленный люд, купцы и торговцы вперемешку со всяким отребьем, которое всегда там, где можно побуянить; все они как будто ошалели не то с перепоя, не то от возбуждения, а может быть, от того и другого сразу, но только все в один голос требовали крови. И кровь уже пролилась, кое-где нога скользила на влажных пятнах. Распластавшись на трех ступенях перед алтарем, к нему приник беглец, на которого дружно навалились его враги, рьяно пиная ногами и колотя кулаками распростертое тело, но, по счастью, в этой буче только немногие удары попадали в цель. Все, что удалось разглядеть Кадфаэлю, это худенькую, почти детскую руку, которая высовывалась из-под груды тел и в отчаянии цеплялась за край алтарного покрова.
Аббат Радульфус, долговязый и поджарый, стремительно появился из-за алтаря, словно корабль на всех парусах. Сверкая с высоты своего мачтоподобного роста топовыми огнями глубоко посаженных глаз и выставив перед собой горящую свечу, он хлестнул по лицам копошившихся внизу озверелых существ краем своей одежды и встал, расставив ноги, заслоняя от нападающих лежащего на земле беглеца, намертво вцепившегося скрюченными пальцами в бахрому алтарного покрова.
- Вон отсюда, негодяи! Очистите святое место и устыдитесь, святотатцы! Изыдите, пока я не призвал на вас проклятие Божье!
Аббату Радульфусу не понадобилось громко кричать, его голос, без всякого нажима рассекая гомон, врезался в толпу. Она отпрянула, точно обжегшись, и опасливо посторонилась, не смея приблизиться к пламени. Однако никто не ушел, толпа волновалась, раздавались обиженные и возмущенные крики, и все же люди боялись навлечь на себя небесную кару. Отхлынув, они оставили распростертое на ступенях алтаря жалкое подобие человека; он лежал лицом вниз, грязным, окровавленным и помятым комочком, в котором по виду можно было признать подростка не старше пятнадцати лет.
Когда на секунду все смолкли, готовые вновь разразиться воплями и бросить ему в лицо тяжкое обвинение, стало слышно тяжелое и хриплое дыхание беглеца, которое толчками вздымало его грудь, разрывая в судорогах тщедушное тело несчастного. Пыльные, перепачканные кровью льняные волосы разметались по краю алтарного покрова. Худенькая фигурка прильнула к каменным ступеням, точно от этого соприкосновения зависела сама жизнь. Если у юноши и оставались еще силы, чтобы заговорить или приподнять голову, то ему достало и сообразительности не делать таких попыток.
- Как посмели вы столь кощунственно оскорбить храм Божий? - вопросил аббат, мрачно сверкая глазами.
От его взора не укрылся блеск стали в руке одного коренастого крепыша, который незаметно пробирался сквозь толпу, стараясь сбоку подкрасться к жертве.
- Убери нож, или гореть твоей душе вечно в геенне огненной!
Ловцы отдышались, и в них снова вспыхнула ярость. Не менее десяти человек сразу подняли голоса, оправдывая себя и обличая вину беглеца; каждый старался перекричать другого, так что ни слова нельзя было понять в этом гаме. Аббат Радульфус грозно простер руку, и укрощенная им толпа затихла, крики перешли в глухой ропот. Кадфаэль, видя, что человек с ножом, вместо того чтобы убрать оружие, только спрятал его, заступил ему дорогу и резким движением выставил перед собой канделябр.
- Пусть говорит кто-нибудь один, если у вас есть что сказать! распорядился аббат. - Остальные помолчите. Вы, молодой человек, кажется, стремитесь высказаться за всех...
Молодой парень, который выдвинулся из толпы и которого, судя по всему, они признавали за предводителя, с самоуверенным видом встал перед аббатом. Это был рослый и ладно скроенный молодец, державшийся развязно. У него было смазливое лицо, и, казалось, он слишком хорошо сознает свою пригожесть. Вдобавок он имел самый щегольской вид, как будто нарядился для праздника во все самое лучшее: сейчас, правда, его кафтан был несколько помят и потрепан - ему, очевидно, досталось в пылу погони, - а красное одутловатое лицо свидетельствовало, что он изрядно накачался вином. От вина-то он, как видно, и расхрабрился, иначе вряд ли вел бы себя так вызывающе, очутившись лицом к лицу с самим аббатом.
- Я скажу за всех, святой отец! Это - мое право. Мы вовсе не желаем оказать неуважение к аббатству и вашей милости, но мы хотим, чтобы нам выдали этого человека, совершившего нынче ночью грабеж и убийство, в чем я его обвиняю, а остальные подтвердят. Он оглушил моего отца и украл драгоценности из кованого сундука, поэтому мы пришли его схватить. И сейчас мы, с позволения вашей милости, избавим вас от его присутствия.
Они бы и впрямь выполнили свое намерение, если бы не монахи. Но аббат не шелохнулся, а остальные братья стеной стали рядом с настоятелем, преграждая дорогу толпе.
- После того, как вы ворвались к нам, точно разбойники, я ожидал услышать от вас извинения, - резко ответил аббат. - Что бы там ни сделал этот человек, однако не он проливал кровь и не он угрожал обнаженным клинком в стенах церкви, на самых ступенях алтаря. Может быть, он и совершил преступление, но здесь он не чинил насилия, а, напротив, сам ему подвергся. Вам лучше поразмыслить на досуге о спасении ваших душ! А если вы пришли с законной жалобой, то где же представители закона? Я не вижу среди вас помощника шерифа. Не вижу я и провоста, который мог бы выступить с обвинением от имени города. Я вижу лишь свору, которая ничем не лучше убийц или разбойников. А теперь ступайте отсюда и постарайтесь отмолить свои прегрешения! А со своими обвинениями идите туда, куда положено обращаться законопослушным горожанам.
Во время его речи часть толпы опамятовалась, и, поняв, что напрасно ворвались в церковь, люди начали потихоньку расходиться, решив убраться от греха да поскорей улечься в постель. Однако уличные бездельники, охочие до всякого безобразия, никуда не уходили, они еще топтались на месте, упрямо чего-то ждали и поглядывали с недобрым любопытством. Кадфаэль знал их почти всех в лицо. Очевидно, аббат Радульфус, хотя и не был местным уроженцем, разбирался в них лучше, чем они подозревали. Он, как скала, возвышался над толпою, грозным величием своим сдерживая страсти.
- Господин аббат, - обратился к нему все тот же щеголь, - если вы отдадите молодчика нам, то мы его доставим куда положено.
"Как бы не так! - подумал брат Кадфаэль. - Доставите... до ближайшего дерева!"
На пути к реке деревья росли во множестве.
Кадфаэль пальцами снял нагар со свечей, которые вновь вспыхнули ярким пламенем.
- Этого я не могу сделать, - твердо отчеканил аббат. - И будь здесь даже представитель закона, все равно никакая сила не может заставить человека выйти, раз он решил остаться под защитой алтаря. Вы не хуже меня знаете о праве отдавшегося под защиту алтаря и так же хорошо знаете, что нарушение этого права карается смертью, а для души грозит вечной погибелью. Ступайте отсюда, дабы не осквернить насилием святое место! Нам же надлежит выполнить наши обязанности.
- Но позвольте, ваша милость, - униженно пролепетал сердитый молодой человек, тряхнув кудрями, но не смея нарушить почтительную дистанцию. - Вы даже не выслушали нас и не знаете, какое преступление...
- Я выслушаю вас при свете дня, - оборвал его Радульфус. - Приходите утром с шерифом и сержантом, чтобы спокойно и по всем правилам обсудить этот вопрос. Однако предупреждаю - этот человек отдался под защиту алтаря, и согласно обычаю он получил здесь убежище, так что ни вы и никто другой не может насильно вывести его из этих стен, пока не минует надлежащий срок.
- А я предупреждаю вас, святой отец, - весь красный от гнева, молодой человек перешел на крик, - что, если он посмеет высунуться за порог, мы его встретим, и тогда то, что произойдет за пределами владения вашей милости, уже не касается ни вас, ни церкви!
Несомненно, парень был в подпитии: никогда горожанин, даже из богатой семьи, не осмелился бы вести себя так вызывающе. Он и сам испугался своих хмельных речей и в смущении отступил перед аббатом.
- А как же Бог? - холодно спросил Радульфус. - Идите с миром, люди, пока вас не настигла Его кара!
И люди попятились к отворенным дверям, растворяясь в ночном мраке. Но, отступая, они не сводили глаз с распростертой перед алтарем кучи тряпья, из которой высовывалась рука, все еще судорожно державшаяся за край алтарного покрова. Разъяренную толпу не так-то легко успокоить, любая обида ей кажется весьма серьезной. Тем более грабеж и убийство - преступления, караемые смертью! Нет, так просто они не уйдут. Наверняка выставят снаружи, у дверей церкви, и возле монастырских ворот стражу, которая будет ждать с веревкой наготове.
- Брат приор, - молвил Радульфус, окинув взглядом свою встревоженную паству, - и вы, брат регент! Не угодно ли вам возобновить пение? Давайте продолжим службу, и затем братья пойдут почивать, как положено по уставу. Дела людские требуют к себе внимания, однако им не следует отдавать предпочтение перед делами Божьими.
Аббат Радульфус кинул взгляд вниз, на распростертого беглеца, который застыл в таком напряженном молчании, что не мог не слышать всего, что вокруг происходило, и затем перевел взгляд на брата Кадфаэля, который смотрел на него задумчиво и сосредоточенно.
- Полагаю, достаточно нас двоих, чтобы заняться нуждами нашего гостя и выслушать то, что он пожелает нам рассказать, - сказал аббат. - Они ушли, бесстрастно сообщил он распростертому у его ног беглецу. - Ты можешь встать.
Худенькая фигурка вздрогнула и неловко зашевелилась, но рука по-прежнему крепко держалась за край алтарного покрова. Казалось, малейшее движение причиняло человеку боль, что, впрочем, было неудивительно, но, судя по тому, что он смог подняться на колени, опираясь на свободную руку, все кости у него были целы. Он поднял к свету мокрое от пота, изможденное, покрытое ссадинами и кровоподтеками лицо с расквашенным сопливым носом. Под взглядами монахов он съежился и оробел, точно малое дитя, и если бы не только что побывавшая здесь толпа преследователей, от которой его насилу отбили, его можно было бы принять за мальчишку из Форгейта, на которого за какой-то пустяк ополчились его приятели и, набросившись вдесятером на одного, поколотили, а потом бросили в канаве.
Бедняга был слишком жалок; глядя на него, никак не верилось, что он может быть убийцей и грабителем. Юноша был приблизительно одного роста с Кадфаэлем, то есть ниже среднего, зато втрое тоньше. Одежонка его, и без того изношенная и рваненькая, пострадала от пинков и от рук преследователей, которые выдрали из нее несколько клочьев. Под пылью и грязью едва угадывались первоначальные яркие красно-синие цвета, в которые она была когда-то окрашена. Беглец был довольно широкоплеч, и, если бы его хорошенько кормили, из него, наверное, вырос бы хорошо сложенный мужчина, однако сейчас, когда он неуклюже поднялся на колени и стоял перед монахами точно одеревенелый, весь угловатый и нескладный - одна кожа да кости, он был похож на огородное пугало. "Должно быть, ему лет семнадцать или восемнадцать", подумал брат Кадфаэль. Глаза с тоскливой мольбой были устремлены на монахов, один глаз был подбит и почти совсем заплыл, но в свете свечей они вспыхивали яркой синевой, словно цветы барвинка.
- Сын мой, - обратился к спасенному Радульфус. Аббат говорил холодным, бесстрастным голосом, потому что по наружности ведь убийцу не распознаешь: ни лицо, ни лета ничего не подскажут. - Ты слышал, в чем тебя обвиняют люди, которые, без сомнения, хотели тебя убить. Сейчас ты отдал душу и тело под покровительство церкви, и я, а также все, кто здесь находится, обязаны обеспечить тебе приют и заботу. И ты можешь быть уверен, что получишь и то и другое. В настоящий момент я могу тебе указать только один путь к спасению и задам тебе только один вопрос. Каков бы ни был ответ, ты все равно будешь в безопасности весь положенный срок. Это я тебе обещаю.
Несчастный, скорчившись перед аббатом на коленях, молчал и не сводил с него настороженного взгляда, как будто и в нем он подозревал своего врага.
- Что ты ответишь на их обвинение? - спросил Радульфус. - Совершил ли ты сегодня грабеж и убийство?
Сведенные судорогой губы с трудом раскрылись, и звонким, высоким детским голосом беглец испуганно сказал:
- Нет, отец аббат! Клянусь, я этого не делал!
- Встань, - приказал аббат, не выказывал ни доверия, ни осуждения. Подойди поближе и положи ладонь на ковчежец, который стоит на алтаре. Ты знаешь, что в нем хранится? В нем покоятся мощи Святого Элерия, друга и наставника Святой Уинифред. Положа руку на эти святые мощи, подумай хорошенько и ответь мне снова, помня, что Бог тебя слышит: виновен ли ты в том, в чем тебя обвиняют?
Со всем жаром отчаяния, которое переполняло это хрупкое тело, юноша, ни минуты не колеблясь, убежденно ответил звонким голосом, прозвучавшим на всю церковь:
- Видит Бог, я не виновен! Я никому не сделал зла!
В напряженной тишине, храня тягостное молчание, Радульфус взвешивал его слова. Именно так и должен был ответить человек, которому нечего скрывать и нет причины бояться Божьей кары. Но в то же время точно так же мог соврать, спасая свою шкуру, безбожный проходимец, который не верит в небесное возмездие и не ведает иного страха, кроме страха перед ужасами земных страданий. Перед аббатом был трудный выбор, и он решил подождать с окончательным суждением.
- Итак, ты торжественно поклялся. Правда это или не правда, но согласно закону храм этот будет твоим убежищем, и ты сможешь на досуге подумать о своей душе, если в том есть необходимость.
Радульфус переглянулся с Кадфаэлем, и, оставшись вдвоем, они обсудили, что надо сделать на первый случай.
- Я думаю, пока мы не связались с представителями закона и не оговорили с ними все условия, ему лучше всего оставаться в церкви.
- И я так думаю, - согласился Кадфаэль.
- Можно ли оставить его одного?
Оба вспомнили о толпе, только что выпровоженной из церкви, которая, не утолив своей злобы, могла выкинуть что угодно. Наверняка они остались где-то неподалеку.
Монахи уже покинули церковь и вслед за приором Робертом, который с напыщенным и недовольным видом шел впереди, удалились в спальное помещение. В хоре стало темно и тихо. Как знать, заснут ли ночью спокойным сном все братья, в особенности молодые и беспокойные! В обители повеяло мирским мятежным духом, и растревоженные монахи, скорее всего, еще долго не смогут успокоиться и будут ворочаться с боку на бок.
- Сначала мне придется над ним потрудиться, - сказал Кадфаэль, окинув оценивающим взглядом пятна крови на лбу и на щеках несчастного и всю его скрюченную фигуру.
"А тело у него молодое, гибкое, как тростинка, и наверняка легкое и проворное в движении", - подумал Кадфаэль.
- С вашего позволения, отец мой, я останусь здесь и позабочусь о нем. Если будет нужно, я кого-нибудь позову на помощь.
- Прекрасно, брат мой, будь по-вашему! Можете взять все, что требуется для его устройства.
На дворе стояла теплая погода, однако ночью среди каменных стен станет холодновато.
- Не дать ли вам кого-нибудь в помощь, кто, в случае чего, сможет сбегать по вашему поручению? Нашего гостя нельзя бросать в одиночестве.
- Если можно, я попросил бы прислать мне брата Освина. Он знает, где найти вещи, которые мне могут понадобиться, - ответил Кадфаэль.
- Я его пришлю. А если наш подопечный захочет сам рассказать свою злополучную историю, постарайтесь все хорошенько запомнить. Завтра его обвинители, несомненно, явятся сюда, как положено, в сопровождении помощников шерифа, и тогда обе стороны должны будут изложить события, каждая со своей точки зрения.
Кадфаэль понимал важность того, на что обратил его внимание аббат. Незначительные отклонения в завтрашнем рассказе молодого человека от того, что он скажет ночью, могут иметь решающее значение. Впрочем, его многоречивые обвинители за ночь тоже поостынут и на холодную голову могут представить все в несколько ином свете. Брат Кадфаэль хорошо знал почти всех обитателей города, и поэтому он скоро сообразил, отчего эти люди в столь поздний час оказались еще на ногах и явились сюда разгоряченные и нетрезвые. Молодому детине, разряженному в пух и прах, сейчас полагалось бы находиться в спальне с новобрачной, вместо того, чтобы ловить за рекой несчастного паренька, оглашая окрестности дикими воплями про грабеж и убийство. Должно было случиться такое выдающееся событие, как свадьба наследника, чтобы прижимистое семейство Аурифаберов расщедрилось и допьяна напоило толпу гостей.
- Оставляю вас на страже, - сказал Радульфус и отправился за братом Освином, которого он собирался послать на подмогу к брату Кадфаэлю, чтобы они вместе коротали бессонную ночь.
Брат Освин примчался так скоро, точно только и ждал этого вызова. Да и кого, как не подопечного Кадфаэля, следовало позвать в первую очередь, чтобы разделить с наставником ночное бдение! У Освина сна не было ни в одном глазу, его распирало от любопытства, и он был, как мальчишка, рад, что его среди ночи подняли с постели и позволили быть участником неслыханных событий, связанных с громким преступлением. Раздираемый противоречивыми чувствами, он уставился на дрожащего пришельца, испытывая сладкий ужас от сознания, что видит настоящего убийцу; никак не ожидая, что вместо кровожадного чудовища встретит такое жалкое создание, он, к собственному изумлению, ощутил прилив сострадания.
Однако Кадфаэль не дал ему долго предаваться этим переживаниям:
- Мне нужна вода, чистое полотно, мазь из тысячелистника и клевера и добрый бокал вина. Давай-ка быстренько, одна нога здесь - другая там! Да засвети на всякий случай лампу в сарайчике - нам может понадобиться еще что-нибудь.
Брат Освин выхватил свечку из светильника и ринулся выполнять поручение с таким воодушевлением, что свеча только чудом не погасла, когда он выскочил на улицу. Однако ночь была безветренная, и пламя снова выровнялось. Освин припустил бегом через двор в сторону сада, а следом за ним вилась ленточка дыма.
- Разожги жаровню! - крикнул ему вдогонку брат Кадфаэль, услышав, как стучат зубы у его подопечного.
Побывав на волосок от смерти, всякий на его месте мог выдохнуться, словно проколотый пузырь, тем более этот юноша, который и без того был так хил и слаб, что, казалось, в чем только еще душа держится. Кадфаэль успел вовремя подхватить его, иначе он шлепнулся бы, как пустой мешок, на каменный пол.
- Держись! Вот так!.. Пойдем потихонечку туда, на скамейку!
Кадфаэль без труда поддерживал повисшее на нем худенькое мальчишеское тельце. Он хотел увести юношу от алтаря в глубь церкви. Там не так гуляли сквозняки. Но костлявые пальцы, намертво вцепившиеся в край алтарного покрова, не хотели разжиматься. Кадфаэль чувствовал, как напряглись в его объятиях хрупкие плечи.
- Если я его выпущу, они убьют меня...
- Не бойся! Пока у меня есть руки и голос, ничего не случится, - сказал Кадфаэль. - Наш аббат взял тебя под свою защиту, нынче ночью они уже ничего не предпримут. Отпусти покров и пойдем в хор. Уж поверь мне, там тоже есть святые мощи, и посильнее этих!
Воробей под святой кровлей
(Хроники брата Кадфаэля - 7)
Глава первая
В ночь с пятницы на субботу
Все началось, как начинаются великие бури, - с легчайшего трепетания воздуха. Сперва послышался очень далекий и слабый, едва различимый звук; хорошее ухо, способное его уловить, мгновенно настораживалось и, отвлекаясь от всех посторонних шумов, напряженно вслушивалось, стараясь разобрать, какую весть он несет. У брата Кадфаэля слух был как у зайца, отзывчивый и чуткий. Он встрепенулся на первый слабый звук гона, донесшийся из-за Северна, и, затаив дыхание, стал напряженно слушать.
Звук мог быть и совершенно невинным, не потому, что в нем не было намека на кровопролитный исход, а потому, что он мог быть природного происхождения: это мог быть крик охотящейся совы или хищное потявкивание лисицы, которая рыщет в ночи, обходя дозором свои владения. Одно можно было сказать с уверенностью - в этом звуке явственно пробивалась свирепая нотка охотничьего азарта.
Даже регент монастырского хора брат Ансельм, все мысли которого были заняты песнопением, на мгновение отвлекшись от службы, сбился с тона, но тут же поправился и, сурово одернув себя, тем ревностнее сосредоточился на своих обязанностях.
Да и что, в самом деле, могло нарушить ход всенощной в эту теплую весеннюю ночь спустя четыре недели после Пасхи в лето Господне 1140, когда городок Шрусбери вместе со всей округой жил еще относительно спокойно под рукою короля Стефана, вдали от бурных событий, потрясавших южные области, где бушевала междоусобная борьба за престол между королем и императрицей. Зима в тот год выдалась жестокая, но с Божьей помощью она миновала, в день Пасхи просияло солнышко, и с тех пор держалась ясная погода, лишь изредка прерываемая мимолетным благодатным дождичком. Только на западе, в Уэльсе, зачастили весенние ливни, от которых вздулась река. Начало весны обещало впереди хороший год. Городок, управляемый строгим, но справедливым шерифом, благоденствовал под надзором толкового провоста и магистрата, которые бдительно охраняли права граждан. Несмотря на непрекращающиеся междоусобные распри, в графстве, включал город Шрусбери, благодаря Божьему промыслу и стараниям короля Стефана продолжалась обычная, мирная жизнь. Монахам здешнего монастыря нечего было опасаться внезапностей, которые бы нарушили привычный ход службы. И все же брат Ансельм на секунду сбился с тона.
В сумрачном пространстве хора, отделенном от главного нефа алтарем для мирян и освещенном только негасимой лампадой да свечами главного алтаря, смутными тенями, словно ряд одинаковых изваяний, проступали неподвижные фигуры монахов на скамьях; все различия поглотила тьма, и нельзя было разглядеть, кто стар, а кто молод, кто хорош собой, а кто нет, кто толст, а кто худ. Высокие своды, каменные колонны и стены возвращали голос брата Ансельма таинственно преображенным, он витал над головами молящихся бесплотной силой. За пределами освещенного круга, куда не достигали ни свет, ни тени, стоял непроглядный мрак, ночь царила в церкви и за ее стенами. Благая ночь - короткая и немая.
Однако не совсем немая! Трепет, едва различимый в воздухе, превратился в слабый немолчный ропот. В сумраке хора шевельнулся сидевший с краю аббат Радульфус. Слева коротко прошуршала ряса приора Роберта, как бы выражая не столько смятение, сколько укоризну. Легкая рябь беспокойства пробежала по рядам собравшихся братьев и улеглась.
Звук все приближался. Еще прежде чем он усилился до того, чтобы его уже нельзя было не заметить, в нем несомненно можно было различить угрозу и злость, яростное возбуждение охотничьего азарта. По звуку можно было догадаться, что настал тот миг, когда ловцы уже загнали обессиленную жертву, а стрелки замкнули круг, готовые ее прикончить. Несмотря на отдаленность происходящего, можно было понять, что жизнь какого-то живого существа находится в опасности.
Затем звук стал нарастать все быстрее, так что его уже трудно было не замечать, и тщетно пытался регент усилением громкости и убыстрением темпа овладеть вниманием своих подопечных: среди молодых монахов и послушников поднялся возбужденный шорох, и кое-где послышались тревожные перешептывания. Негромкий ропот превратился в злобный многоголосый гул, словно потревоженный пчелиный рой поднялся на защиту своего улья. Даже аббат и приор подались вперед, готовые вскочить по первому знаку, и обменялись в сумерках недоуменными взглядами.
Упорствуя в благочестивых стараниях, брат Ансельм возгласил первые слова молитвы, но тут песнопение оборвалось. В притворе церкви незапертая дверь с грохотом распахнулась, и кто-то невидимый с громким топотом ринулся в глубь церкви, натыкаясь впотьмах на стены и колонны; слышно было только запаленное дыхание и всхлипывания загнанного человека.
Монахи, все как один, повскакивали с мест. Молодые ахали, вскрикивая от изумления, и бестолково суетились, не зная, что делать. Только аббат Радульфус сохранил самообладание и не растерялся. Быстрым движением он энергично выхватил из первого попавшегося подсвечника свечу, решительным шагом обогнул алтарь и, широко ступая, двинулся по проходу так быстро, что мантия взметнулась у него за спиной. За ним последовал приор Роберт, но более щепетильно относясь к своему высокому сану, он, спеша на помощь, несколько поотстал, а за братом Робертом поднялась и вся взволнованная братия. Не успев выйти в главный неф, они были встречены ревом торжествующей погони - толпа, преследовавшая жертву, ворвалась через западный портал в церковь, и десятки разгоряченных людей, тесня друг друга, заполнили свободное пространство.
Брат Кадфаэль, не раз прежде участвовавший в бурных событиях на море и на суше, тоже выскочил в проход почти в одно время с аббатом, не забыв перед тем прихватить двойной канделябр, которым он освещал перед собой дорогу. Впереди, загораживая путь, плавно двигался правым галсом приор Роберт, он не мог опуститься до излишней торопливости, дабы не посрамить свои роскошные седины. Кадфаэль быстро переметнулся налево и, выскочив в главный проход, выставил перед собой пылающий канделябр, который мог послужить не только светильником, но и оружием.
Толпа сплошным потоком уже текла ему навстречу. Преследователей было чуть не четверть города, и, надо сказать, не самая лучшая четверть, хотя, впрочем, и не наихудшая: тут был добропорядочный ремесленный люд, купцы и торговцы вперемешку со всяким отребьем, которое всегда там, где можно побуянить; все они как будто ошалели не то с перепоя, не то от возбуждения, а может быть, от того и другого сразу, но только все в один голос требовали крови. И кровь уже пролилась, кое-где нога скользила на влажных пятнах. Распластавшись на трех ступенях перед алтарем, к нему приник беглец, на которого дружно навалились его враги, рьяно пиная ногами и колотя кулаками распростертое тело, но, по счастью, в этой буче только немногие удары попадали в цель. Все, что удалось разглядеть Кадфаэлю, это худенькую, почти детскую руку, которая высовывалась из-под груды тел и в отчаянии цеплялась за край алтарного покрова.
Аббат Радульфус, долговязый и поджарый, стремительно появился из-за алтаря, словно корабль на всех парусах. Сверкая с высоты своего мачтоподобного роста топовыми огнями глубоко посаженных глаз и выставив перед собой горящую свечу, он хлестнул по лицам копошившихся внизу озверелых существ краем своей одежды и встал, расставив ноги, заслоняя от нападающих лежащего на земле беглеца, намертво вцепившегося скрюченными пальцами в бахрому алтарного покрова.
- Вон отсюда, негодяи! Очистите святое место и устыдитесь, святотатцы! Изыдите, пока я не призвал на вас проклятие Божье!
Аббату Радульфусу не понадобилось громко кричать, его голос, без всякого нажима рассекая гомон, врезался в толпу. Она отпрянула, точно обжегшись, и опасливо посторонилась, не смея приблизиться к пламени. Однако никто не ушел, толпа волновалась, раздавались обиженные и возмущенные крики, и все же люди боялись навлечь на себя небесную кару. Отхлынув, они оставили распростертое на ступенях алтаря жалкое подобие человека; он лежал лицом вниз, грязным, окровавленным и помятым комочком, в котором по виду можно было признать подростка не старше пятнадцати лет.
Когда на секунду все смолкли, готовые вновь разразиться воплями и бросить ему в лицо тяжкое обвинение, стало слышно тяжелое и хриплое дыхание беглеца, которое толчками вздымало его грудь, разрывая в судорогах тщедушное тело несчастного. Пыльные, перепачканные кровью льняные волосы разметались по краю алтарного покрова. Худенькая фигурка прильнула к каменным ступеням, точно от этого соприкосновения зависела сама жизнь. Если у юноши и оставались еще силы, чтобы заговорить или приподнять голову, то ему достало и сообразительности не делать таких попыток.
- Как посмели вы столь кощунственно оскорбить храм Божий? - вопросил аббат, мрачно сверкая глазами.
От его взора не укрылся блеск стали в руке одного коренастого крепыша, который незаметно пробирался сквозь толпу, стараясь сбоку подкрасться к жертве.
- Убери нож, или гореть твоей душе вечно в геенне огненной!
Ловцы отдышались, и в них снова вспыхнула ярость. Не менее десяти человек сразу подняли голоса, оправдывая себя и обличая вину беглеца; каждый старался перекричать другого, так что ни слова нельзя было понять в этом гаме. Аббат Радульфус грозно простер руку, и укрощенная им толпа затихла, крики перешли в глухой ропот. Кадфаэль, видя, что человек с ножом, вместо того чтобы убрать оружие, только спрятал его, заступил ему дорогу и резким движением выставил перед собой канделябр.
- Пусть говорит кто-нибудь один, если у вас есть что сказать! распорядился аббат. - Остальные помолчите. Вы, молодой человек, кажется, стремитесь высказаться за всех...
Молодой парень, который выдвинулся из толпы и которого, судя по всему, они признавали за предводителя, с самоуверенным видом встал перед аббатом. Это был рослый и ладно скроенный молодец, державшийся развязно. У него было смазливое лицо, и, казалось, он слишком хорошо сознает свою пригожесть. Вдобавок он имел самый щегольской вид, как будто нарядился для праздника во все самое лучшее: сейчас, правда, его кафтан был несколько помят и потрепан - ему, очевидно, досталось в пылу погони, - а красное одутловатое лицо свидетельствовало, что он изрядно накачался вином. От вина-то он, как видно, и расхрабрился, иначе вряд ли вел бы себя так вызывающе, очутившись лицом к лицу с самим аббатом.
- Я скажу за всех, святой отец! Это - мое право. Мы вовсе не желаем оказать неуважение к аббатству и вашей милости, но мы хотим, чтобы нам выдали этого человека, совершившего нынче ночью грабеж и убийство, в чем я его обвиняю, а остальные подтвердят. Он оглушил моего отца и украл драгоценности из кованого сундука, поэтому мы пришли его схватить. И сейчас мы, с позволения вашей милости, избавим вас от его присутствия.
Они бы и впрямь выполнили свое намерение, если бы не монахи. Но аббат не шелохнулся, а остальные братья стеной стали рядом с настоятелем, преграждая дорогу толпе.
- После того, как вы ворвались к нам, точно разбойники, я ожидал услышать от вас извинения, - резко ответил аббат. - Что бы там ни сделал этот человек, однако не он проливал кровь и не он угрожал обнаженным клинком в стенах церкви, на самых ступенях алтаря. Может быть, он и совершил преступление, но здесь он не чинил насилия, а, напротив, сам ему подвергся. Вам лучше поразмыслить на досуге о спасении ваших душ! А если вы пришли с законной жалобой, то где же представители закона? Я не вижу среди вас помощника шерифа. Не вижу я и провоста, который мог бы выступить с обвинением от имени города. Я вижу лишь свору, которая ничем не лучше убийц или разбойников. А теперь ступайте отсюда и постарайтесь отмолить свои прегрешения! А со своими обвинениями идите туда, куда положено обращаться законопослушным горожанам.
Во время его речи часть толпы опамятовалась, и, поняв, что напрасно ворвались в церковь, люди начали потихоньку расходиться, решив убраться от греха да поскорей улечься в постель. Однако уличные бездельники, охочие до всякого безобразия, никуда не уходили, они еще топтались на месте, упрямо чего-то ждали и поглядывали с недобрым любопытством. Кадфаэль знал их почти всех в лицо. Очевидно, аббат Радульфус, хотя и не был местным уроженцем, разбирался в них лучше, чем они подозревали. Он, как скала, возвышался над толпою, грозным величием своим сдерживая страсти.
- Господин аббат, - обратился к нему все тот же щеголь, - если вы отдадите молодчика нам, то мы его доставим куда положено.
"Как бы не так! - подумал брат Кадфаэль. - Доставите... до ближайшего дерева!"
На пути к реке деревья росли во множестве.
Кадфаэль пальцами снял нагар со свечей, которые вновь вспыхнули ярким пламенем.
- Этого я не могу сделать, - твердо отчеканил аббат. - И будь здесь даже представитель закона, все равно никакая сила не может заставить человека выйти, раз он решил остаться под защитой алтаря. Вы не хуже меня знаете о праве отдавшегося под защиту алтаря и так же хорошо знаете, что нарушение этого права карается смертью, а для души грозит вечной погибелью. Ступайте отсюда, дабы не осквернить насилием святое место! Нам же надлежит выполнить наши обязанности.
- Но позвольте, ваша милость, - униженно пролепетал сердитый молодой человек, тряхнув кудрями, но не смея нарушить почтительную дистанцию. - Вы даже не выслушали нас и не знаете, какое преступление...
- Я выслушаю вас при свете дня, - оборвал его Радульфус. - Приходите утром с шерифом и сержантом, чтобы спокойно и по всем правилам обсудить этот вопрос. Однако предупреждаю - этот человек отдался под защиту алтаря, и согласно обычаю он получил здесь убежище, так что ни вы и никто другой не может насильно вывести его из этих стен, пока не минует надлежащий срок.
- А я предупреждаю вас, святой отец, - весь красный от гнева, молодой человек перешел на крик, - что, если он посмеет высунуться за порог, мы его встретим, и тогда то, что произойдет за пределами владения вашей милости, уже не касается ни вас, ни церкви!
Несомненно, парень был в подпитии: никогда горожанин, даже из богатой семьи, не осмелился бы вести себя так вызывающе. Он и сам испугался своих хмельных речей и в смущении отступил перед аббатом.
- А как же Бог? - холодно спросил Радульфус. - Идите с миром, люди, пока вас не настигла Его кара!
И люди попятились к отворенным дверям, растворяясь в ночном мраке. Но, отступая, они не сводили глаз с распростертой перед алтарем кучи тряпья, из которой высовывалась рука, все еще судорожно державшаяся за край алтарного покрова. Разъяренную толпу не так-то легко успокоить, любая обида ей кажется весьма серьезной. Тем более грабеж и убийство - преступления, караемые смертью! Нет, так просто они не уйдут. Наверняка выставят снаружи, у дверей церкви, и возле монастырских ворот стражу, которая будет ждать с веревкой наготове.
- Брат приор, - молвил Радульфус, окинув взглядом свою встревоженную паству, - и вы, брат регент! Не угодно ли вам возобновить пение? Давайте продолжим службу, и затем братья пойдут почивать, как положено по уставу. Дела людские требуют к себе внимания, однако им не следует отдавать предпочтение перед делами Божьими.
Аббат Радульфус кинул взгляд вниз, на распростертого беглеца, который застыл в таком напряженном молчании, что не мог не слышать всего, что вокруг происходило, и затем перевел взгляд на брата Кадфаэля, который смотрел на него задумчиво и сосредоточенно.
- Полагаю, достаточно нас двоих, чтобы заняться нуждами нашего гостя и выслушать то, что он пожелает нам рассказать, - сказал аббат. - Они ушли, бесстрастно сообщил он распростертому у его ног беглецу. - Ты можешь встать.
Худенькая фигурка вздрогнула и неловко зашевелилась, но рука по-прежнему крепко держалась за край алтарного покрова. Казалось, малейшее движение причиняло человеку боль, что, впрочем, было неудивительно, но, судя по тому, что он смог подняться на колени, опираясь на свободную руку, все кости у него были целы. Он поднял к свету мокрое от пота, изможденное, покрытое ссадинами и кровоподтеками лицо с расквашенным сопливым носом. Под взглядами монахов он съежился и оробел, точно малое дитя, и если бы не только что побывавшая здесь толпа преследователей, от которой его насилу отбили, его можно было бы принять за мальчишку из Форгейта, на которого за какой-то пустяк ополчились его приятели и, набросившись вдесятером на одного, поколотили, а потом бросили в канаве.
Бедняга был слишком жалок; глядя на него, никак не верилось, что он может быть убийцей и грабителем. Юноша был приблизительно одного роста с Кадфаэлем, то есть ниже среднего, зато втрое тоньше. Одежонка его, и без того изношенная и рваненькая, пострадала от пинков и от рук преследователей, которые выдрали из нее несколько клочьев. Под пылью и грязью едва угадывались первоначальные яркие красно-синие цвета, в которые она была когда-то окрашена. Беглец был довольно широкоплеч, и, если бы его хорошенько кормили, из него, наверное, вырос бы хорошо сложенный мужчина, однако сейчас, когда он неуклюже поднялся на колени и стоял перед монахами точно одеревенелый, весь угловатый и нескладный - одна кожа да кости, он был похож на огородное пугало. "Должно быть, ему лет семнадцать или восемнадцать", подумал брат Кадфаэль. Глаза с тоскливой мольбой были устремлены на монахов, один глаз был подбит и почти совсем заплыл, но в свете свечей они вспыхивали яркой синевой, словно цветы барвинка.
- Сын мой, - обратился к спасенному Радульфус. Аббат говорил холодным, бесстрастным голосом, потому что по наружности ведь убийцу не распознаешь: ни лицо, ни лета ничего не подскажут. - Ты слышал, в чем тебя обвиняют люди, которые, без сомнения, хотели тебя убить. Сейчас ты отдал душу и тело под покровительство церкви, и я, а также все, кто здесь находится, обязаны обеспечить тебе приют и заботу. И ты можешь быть уверен, что получишь и то и другое. В настоящий момент я могу тебе указать только один путь к спасению и задам тебе только один вопрос. Каков бы ни был ответ, ты все равно будешь в безопасности весь положенный срок. Это я тебе обещаю.
Несчастный, скорчившись перед аббатом на коленях, молчал и не сводил с него настороженного взгляда, как будто и в нем он подозревал своего врага.
- Что ты ответишь на их обвинение? - спросил Радульфус. - Совершил ли ты сегодня грабеж и убийство?
Сведенные судорогой губы с трудом раскрылись, и звонким, высоким детским голосом беглец испуганно сказал:
- Нет, отец аббат! Клянусь, я этого не делал!
- Встань, - приказал аббат, не выказывал ни доверия, ни осуждения. Подойди поближе и положи ладонь на ковчежец, который стоит на алтаре. Ты знаешь, что в нем хранится? В нем покоятся мощи Святого Элерия, друга и наставника Святой Уинифред. Положа руку на эти святые мощи, подумай хорошенько и ответь мне снова, помня, что Бог тебя слышит: виновен ли ты в том, в чем тебя обвиняют?
Со всем жаром отчаяния, которое переполняло это хрупкое тело, юноша, ни минуты не колеблясь, убежденно ответил звонким голосом, прозвучавшим на всю церковь:
- Видит Бог, я не виновен! Я никому не сделал зла!
В напряженной тишине, храня тягостное молчание, Радульфус взвешивал его слова. Именно так и должен был ответить человек, которому нечего скрывать и нет причины бояться Божьей кары. Но в то же время точно так же мог соврать, спасая свою шкуру, безбожный проходимец, который не верит в небесное возмездие и не ведает иного страха, кроме страха перед ужасами земных страданий. Перед аббатом был трудный выбор, и он решил подождать с окончательным суждением.
- Итак, ты торжественно поклялся. Правда это или не правда, но согласно закону храм этот будет твоим убежищем, и ты сможешь на досуге подумать о своей душе, если в том есть необходимость.
Радульфус переглянулся с Кадфаэлем, и, оставшись вдвоем, они обсудили, что надо сделать на первый случай.
- Я думаю, пока мы не связались с представителями закона и не оговорили с ними все условия, ему лучше всего оставаться в церкви.
- И я так думаю, - согласился Кадфаэль.
- Можно ли оставить его одного?
Оба вспомнили о толпе, только что выпровоженной из церкви, которая, не утолив своей злобы, могла выкинуть что угодно. Наверняка они остались где-то неподалеку.
Монахи уже покинули церковь и вслед за приором Робертом, который с напыщенным и недовольным видом шел впереди, удалились в спальное помещение. В хоре стало темно и тихо. Как знать, заснут ли ночью спокойным сном все братья, в особенности молодые и беспокойные! В обители повеяло мирским мятежным духом, и растревоженные монахи, скорее всего, еще долго не смогут успокоиться и будут ворочаться с боку на бок.
- Сначала мне придется над ним потрудиться, - сказал Кадфаэль, окинув оценивающим взглядом пятна крови на лбу и на щеках несчастного и всю его скрюченную фигуру.
"А тело у него молодое, гибкое, как тростинка, и наверняка легкое и проворное в движении", - подумал Кадфаэль.
- С вашего позволения, отец мой, я останусь здесь и позабочусь о нем. Если будет нужно, я кого-нибудь позову на помощь.
- Прекрасно, брат мой, будь по-вашему! Можете взять все, что требуется для его устройства.
На дворе стояла теплая погода, однако ночью среди каменных стен станет холодновато.
- Не дать ли вам кого-нибудь в помощь, кто, в случае чего, сможет сбегать по вашему поручению? Нашего гостя нельзя бросать в одиночестве.
- Если можно, я попросил бы прислать мне брата Освина. Он знает, где найти вещи, которые мне могут понадобиться, - ответил Кадфаэль.
- Я его пришлю. А если наш подопечный захочет сам рассказать свою злополучную историю, постарайтесь все хорошенько запомнить. Завтра его обвинители, несомненно, явятся сюда, как положено, в сопровождении помощников шерифа, и тогда обе стороны должны будут изложить события, каждая со своей точки зрения.
Кадфаэль понимал важность того, на что обратил его внимание аббат. Незначительные отклонения в завтрашнем рассказе молодого человека от того, что он скажет ночью, могут иметь решающее значение. Впрочем, его многоречивые обвинители за ночь тоже поостынут и на холодную голову могут представить все в несколько ином свете. Брат Кадфаэль хорошо знал почти всех обитателей города, и поэтому он скоро сообразил, отчего эти люди в столь поздний час оказались еще на ногах и явились сюда разгоряченные и нетрезвые. Молодому детине, разряженному в пух и прах, сейчас полагалось бы находиться в спальне с новобрачной, вместо того, чтобы ловить за рекой несчастного паренька, оглашая окрестности дикими воплями про грабеж и убийство. Должно было случиться такое выдающееся событие, как свадьба наследника, чтобы прижимистое семейство Аурифаберов расщедрилось и допьяна напоило толпу гостей.
- Оставляю вас на страже, - сказал Радульфус и отправился за братом Освином, которого он собирался послать на подмогу к брату Кадфаэлю, чтобы они вместе коротали бессонную ночь.
Брат Освин примчался так скоро, точно только и ждал этого вызова. Да и кого, как не подопечного Кадфаэля, следовало позвать в первую очередь, чтобы разделить с наставником ночное бдение! У Освина сна не было ни в одном глазу, его распирало от любопытства, и он был, как мальчишка, рад, что его среди ночи подняли с постели и позволили быть участником неслыханных событий, связанных с громким преступлением. Раздираемый противоречивыми чувствами, он уставился на дрожащего пришельца, испытывая сладкий ужас от сознания, что видит настоящего убийцу; никак не ожидая, что вместо кровожадного чудовища встретит такое жалкое создание, он, к собственному изумлению, ощутил прилив сострадания.
Однако Кадфаэль не дал ему долго предаваться этим переживаниям:
- Мне нужна вода, чистое полотно, мазь из тысячелистника и клевера и добрый бокал вина. Давай-ка быстренько, одна нога здесь - другая там! Да засвети на всякий случай лампу в сарайчике - нам может понадобиться еще что-нибудь.
Брат Освин выхватил свечку из светильника и ринулся выполнять поручение с таким воодушевлением, что свеча только чудом не погасла, когда он выскочил на улицу. Однако ночь была безветренная, и пламя снова выровнялось. Освин припустил бегом через двор в сторону сада, а следом за ним вилась ленточка дыма.
- Разожги жаровню! - крикнул ему вдогонку брат Кадфаэль, услышав, как стучат зубы у его подопечного.
Побывав на волосок от смерти, всякий на его месте мог выдохнуться, словно проколотый пузырь, тем более этот юноша, который и без того был так хил и слаб, что, казалось, в чем только еще душа держится. Кадфаэль успел вовремя подхватить его, иначе он шлепнулся бы, как пустой мешок, на каменный пол.
- Держись! Вот так!.. Пойдем потихонечку туда, на скамейку!
Кадфаэль без труда поддерживал повисшее на нем худенькое мальчишеское тельце. Он хотел увести юношу от алтаря в глубь церкви. Там не так гуляли сквозняки. Но костлявые пальцы, намертво вцепившиеся в край алтарного покрова, не хотели разжиматься. Кадфаэль чувствовал, как напряглись в его объятиях хрупкие плечи.
- Если я его выпущу, они убьют меня...
- Не бойся! Пока у меня есть руки и голос, ничего не случится, - сказал Кадфаэль. - Наш аббат взял тебя под свою защиту, нынче ночью они уже ничего не предпримут. Отпусти покров и пойдем в хор. Уж поверь мне, там тоже есть святые мощи, и посильнее этих!