Платова Виктория. Победный ветер, ясный день (Том 2)

Платова Виктория
Победный ветер, ясный день (Том 2)

   Виктория ПЛАТОВА
   ПОБЕДНЫЙ ВЕТЕР, ЯСНЫЙ ДЕНЬ
   ТОМ 2
   Часть II
   МИСТРАЛЬ
   ...Ну, конечно же, он назывался совсем по-другому, этот ветер.
   Он назывался совсем по-другому, и в нем не было никакого намека на седловину между Тулоном и Монпелье. И никаких запоздалых зимних сожалений о кипарисовых аллеях. Которые так и не смогли защитить от холодов долину Роны.
   Но на долину Роны вкупе с горами Севенны Лене Шалимовой было ровным счетом наплевать. До зимы было далеко, до Франции - еще дальше. А городишко Ломоносов, где на рынке всегда можно было достать роскошные морские раковины по бросовой цене, - городишко Ломоносов был под боком. Каких-нибудь сорок минут от Обводного канала - и готово. В своих бесчисленных театрально-челночных поездках они неоднократно протыкали насквозь его центральную улицу (закостеневшую в своей гордыне, как Дворцовый проспект), но так ни разу и не остановились на ней. Теперь придется остановиться. Свернуть налево, взобраться наверх. Спросить у зазевавшегося прохожего, где находится больница. Там, в больничном морге, и лежит сейчас Афа Филипаки.
   В Ломоносов они поехали втроем - Лена, Гжесь и Маслобойщиков, специально для такого случая прервавший тур вальса с белой горячкой. Светаня от поездки отказалась, сославшись на слабые нервы и общее, весьма плачевное состояние организма.
   - Климакс, мать моя, - доверительно сообщила она Лене по телефону. Климакс - вещь серьезная. Климакс - это тебе не прокладки на трусы клеить.
   - Объясни, что происходит?
   - Вот доживешь до моих лет...
   - Я не об этом, - невежливо прервала Лена Светаню. - Что случилось с Афой?
   И как вы об этом узнали?
   - Представь себе, эта идиотка написала заявление об увольнении из театра. На имя моего забулдыги. Со всеми данными.
   Как будто кто-то просил ее об этом. Вроде бы эту бумажку и нашли на теле.
   - Несчастный случай?
   - Они ничего не говорят. Во всяком случае - по телефону. Тело обнаружили в понедельник где-то под Ломоносовом, у железнодорожного полотна. Думаю, вы все узнаете на месте.
   Господи, что за прихоть с заявлением?
   Их помятый "Глобус" существовал только в больном воображении мэтра. Даже Гжесь, с непонятным пиететом относившийся к старому пьянице, не воспринимал школьную антрепризу всерьез. И вдруг какое-то заявление! Афу нашли в понедельник, а Маслобойщиковым позвонили во вторник вечером. Все правильно, им нужно было время, чтобы найти концы. А концов-то как раз и не было: мать и две сестры Афы еще в середине девяностых уехали в Грецию. На историческую родину, как принято выражаться. Афина же осталась в Питере она мечтала о карьере танцовщицы. Бедная Афа, Афина Парфенос, Афина Промахос... Последний всплеск карьеры - тело у железнодорожного полотна. И даже оплакать его некому.
   На то, чтобы найти больницу и морг при больнице, им понадобилось пятнадцать минут. Еще столько же ушло на поиски пива для мэтра. И когда "шестерка" Гжеся наконец-то прибыла на место, их уже ожидали.
   Плотный, замотанный жизнью дядька, представившийся капитаном Целищевым, и поджарый щенок, представившийся врачом-патологоанатомом Луценко.
   - Вы Масленников? - хмуро спросил капитан.
   - Маслобойщиков, - вступился за мэтра Гжесь. - Гавриил Леонтьевич Маслобойщиков.
   - А вы кто?
   - Это мои ученики. Актеры. Друзья покойной, - теперь уже Маслобойщиков вступился за Гжеся. - Ведите нас к ней!
   От Гавриила Леонтьевича так сильно пахнуло настоянной на водке системой Станиславского, что капитан Целищев стушевался и юркнул за облезлую, крашенную охрой дверь морга. Маслобойщиков с Гжесем последовали за ним.
   - Я не мог видеть вас раньше? - спросил у Лены щенок-патологоанатом, галантно придерживая дверь, - Здесь - вряд ли.
   - Нет, правда... Может быть, в театре?
   - Ну, разве что в последнем фильме Спилберга. У меня был там довольно приличный эпизод.
   Патологоанатом засмеялся, показав крепкие молодые зубы: он оценил шутку.
   - Что произошло?
   - Убийство произошло, - железобетонный врачишко по-прежнему улыбался. - И все-таки я вас где-то видел.
   - Убийство? Кому понадобилось убивать Афу?
   - Как вы сказали? Афу? Забавное имя...
   Вообще-то, само убийство - не моя парафия. Увы. Ничего не могу сказать по этому поводу. Физиологические подробности - пожалуйста, но не больше...
   Лену мало интересовали физиологические подробности, и она, отделившись от патологоанатома, почти побежала по коридору.
   - Крайняя дверь направо! - успел крикнуть он.
   Крайняя дверь с правой стороны коридора оказалось распахнутой настежь, и из нее неслись нечленораздельные звуки, вопли и завывания. К началу Лена опоздала, но зрелище, представшее перед ней, было страшным, смешным и завораживающим одновременно. Маслобойщиков стоял на коленях перед мертвым, распластанным на столе телом. Волосы на голове мэтра зашевелились, а семинаристская, жесткая, как веник, борода встала колом. Мэтр хватал воздух скрюченными пальцами и голосил, как последняя плакальщица на сельском погосте. Капитан Целищев и Гжесь жались у стены.
   - Сделайте что-нибудь, - жалобным голосом попросил у Гжеся капитан. Ведь кончается человек... Может, ему водички, а?
   - Ничего. Если что и кончится, так только текст. Это, видите ли, монолог короля Лира, - флегматично заметил Гжесь. - Он не очень длинный, но еще минуту потерпеть придется.
   И действительно, ровно через минуту, обрубив фразу на полуслове, Маслобойщиков уронил голову на грудь и затих. Но не прошло и нескольких мгновении, как он снова вздернул бороду и обвел присутствующих победным взглядом.
   - Да-а... Талант не пропьешь! - заключил он.
   - Вы того... - пролепетал, с трудом приходя в себя, капитан Целищев. Пожилой человек, а устраиваете... Нехорошо...
   Морг все-таки, а не цирк-шапито. Узнаете покойную?
   - Подойди сюда, друг мой, - Маслобойщиков подозвал Гжеся слабым голосом монарха, умирающего от гемофилии. - И ты, Елена. Проститесь с актрисой. Без нее театр опустеет, и лишь ветер воспоминаний будет бродить по пыльным кулисам.
   Там, где еще совсем недавно слышалось ее прерывистое учащенное дыхание...
   - Значит, вы признаете в покойной гражданку Филипаки? - Грубый солдафон Целищев самым бесцеремонным образом прервал полет поэтической мысли Гавриила Леонтьевича.
   - Да. Это она.
   Гжесь коротко кивнул головой, а Лена закусила губу, чтобы не расплакаться. Это действительно была Афина. Прикрытая казенной простыней, она казалась еще миниатюрнее, чем была при жизни, еще беспомощнее. Левая половина ее лица была стесана, очевидно, вследствие удара о землю, на виске зиял небольшой пролом, но правая сделалась еще привлекательнее: сходство с древнегреческой статуей, почти " неуловимое при жизни, стало теперь абсолютным. Ежедневная изматывающая борьба за выживание закончилась, теперь можно и передохнуть. А передохнув, отправиться в свой собственный, краснофигурный, растрескавшийся мир и снова стать силуэтом на вазе. Лене на мгновение показалось, что и похорон-то никаких не будет, что бедняжку Афу Филипаки просто закроют досками, как скульптуру в Летнем саду: на долгую, бесконечно долгую зиму.
   Она до сих пор не могла понять, каким образом Афа прибилась к бродячей труппе Маслобойщикова. Со Светаней, Гжесем да и с ней самой все было ясно. Но Афа!..
   Нельзя же в самом деле считать достаточным основанием недолгую работу в ТЮЗе под началом мэтра. А постылое джусерство, все эти ежедневные унизительные рейды по электричкам!.. У них было слишком мало времени, чтобы сблизиться по-настоящему, и теперь Лена жалела об этом. Нет, она успела кое-что узнать об Афине, но это "кое-что" складывалось из случайно оброненных фраз, из интонаций, из собственных Лениных догадок и умозаключений.
   В свое время Афа училась в хореографическом училище где-то на периферии - то ли в Перми, то ли в Казани. Но пермский (или казанский) финал был смазан, во всяком случае, Афа никогда не говорила о нем.
   Окончила ли она училище или ушла с последнего курса, поняв, что балетная карьера ей не светит? Но, в конце концов, классический балет - не единственный свет в окошке, а с профессиональной подготовкой Афины можно было устроиться в любое шоу. Почему же она не сделала этого, почему выбрала пропахшее портвейном стойло Маслобойщикова? Лена несколько раз видела, как исступленно тренируется Афина: у станка, в своей комнате на Лиговке.
   Красоты в этих тренировках на маленьком пятачке было немного, гораздо больше - изощренной, лишенной всякого чувства техники. Как будто внутри у маленькой гречанки все уже давно перегорело, но тело продолжало жить отдельно от нее, И выполнять привычную работу. Судя по всему, в жизни Афы была какая-то трагедия, ее отголоски докатились и до Лены. Фотография в рамке у кровати: Афина и молодой человек, оба в легких ярко-оранжевых куртках, на которых лежит тень от паруса.
   - Твой парень? - спросила Лена без всякого умысла.
   - Просто приятель, - равнодушно ответила Афа, разминая ноги у станка.
   - Очень симпатичный.
   - Обыкновенный...
   Больше этой фотографии Лена не видела, хотя довольно часто забегала к Афе: от "Маяковской" до Лиговки, где жила Афина, было рукой подать. Снимок, осененный парусом, очень долго не давал Лене покоя. Для просто приятеля молодой человек стоял слишком близко. Для просто приятеля он казался слишком уж счастливым. Для просто приятеля он слишком нежно обнимал за плечи Афину. И сама Афа была слишком яркой. Нестерпимо. Но развивать бабскую тему о молодом человеке с фотографии Лена не решилась, чтобы не сбить ноги о подводные камни. Возможно, они расстались. Даже скорее всего. И Ленин невинный вопрос был последним звеном в уже перетершейся цепи. "Просто приятель" - и с глаз долой. "Обыкновенный" - и вон из сердца. Публичная точка поставлена, и сооружать из нее многоточие - бессмысленно. Так же бессмысленно, как и набивать бесконечными батманами и аттитюдами <Основные позы классического танца.> маленькую комнатку...
   В последние несколько недель Афина изменилась. Лена подумала даже, что обаяшка со снимка снова бросил якорь в тихой гавани на Лиговке. Они сидели в кофейне на Марата, когда Афа сказала ей:
   - Теперь все будет по-другому. К черту электрички, к черту старого пропойцу... Теперь все будет по-другому.
   - Ты нашла работу по специальности? - высказала предположение Лена.
   Вместо ответа Афа подняла скрещенные пальцы и рассмеялась.
   - Тогда я тоже держусь за дерево!
   - Ты даже не представляешь себе... Нет, не сейчас... Ты сама скоро все узнаешь.
   - Шанс? - Лена редко произносила это слово, но сейчас не удержалась.
   - Один из тысячи. И он - мой. Кажется...
   Один из тысячи, один из миллиона...
   А все кончилось тем, что поезд, набитый шансами под завязку, столкнул Афину с подножки. И бросил тело под насыпь.
   ...Формальности заняли несколько часов - из-за неторопливости и обстоятельности капитана Целищева и излишней экзальтированности Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Оставаться один на один с сумасшедшим режиссером Целищев наотрез отказался, и Лене с Гжесем пришлось выступить в роли группы поддержки. Капитан списал все паспортные данные, задал несколько ничего не значащих вопросов о самой "гражданке Филипаки" и о том, когда "уважаемые артисты" видели свою коллегу в последний раз. Отвечал по большей части Гжесь: в последний раз ее видели на прошлой неделе, она отработала спектакль в понедельник. В четверг же сослалась на занятость, и пьесу откатали без нее.
   Следующий спектакль должен был быть в субботу, но связаться с ней не удалось.
   Пришлось срочно вводить другую актрису (кивок в сторону Лены), это обычная театральная практика. А что, собственно, произошло?..
   А произошло, со слов капитана Целищева, следующее. В понедельник, во второй половине дня, забредшие на перегон Ораниенбаум - Мартышкино дачник, его малолетняя дочь и собака обнаружили труп девушки. Вся троица развлекалась тем, что бросала друг другу пластиковую летающую тарелочку. Зеленого цвета, уточнил почему-то капитан Целищев. То ли девчонка оказалась слишком мала ростом, то ли собака не проявила должной собачьей расторопности, но тарелочка, посланная могучей рукой дачника, оказалась в тихой, ничем не примечательной канаве у железнодорожной насыпи. От посторонних глаз канава была надежно скрыта зарослями лопухов и крапивы, так что обнаружение трупа можно смело отнести к разряду счастливых случайностей. Если бы не собака, отправленная на поиски тарелки, тело могло пролежать в прохладной глубине канавы несколько недель. А то и несколько месяцев, вплоть до наступления холодов.
   - Значит, вы утверждаете, что гражданка Филипаки работала так называемым джусером на нашей железнодорожной ветке? - спросил Целищев.
   Лена и Гжесь согласно закивали головами.
   - Это многое объясняет.
   - Что же это может объяснить? - Лена была удивлена столь быстрым восстановлением причинно-следственных связей.
   - Беда с этими джусерами, - вздохнул капитан. - Третий случай за последние полтора года. В самом ремесле, как и в любом другом, ничего криминального нет...
   Но что вокруг творится... Есть хлебные маршруты, есть хлебный товар, один может за день сто рублей заработать, а другой - и всю тысячу... Или своему хозяину не отстегиваешь сколько положено, часть выручки утаиваешь. А если еще и с конкурентами схлестнешься!.. Беда. От хорошей жизни на электричку не пойдешь, верно? Вот и шастают там всякие опустившиеся элементы, не про вашу коллегу будет сказано...
   Делят сферы влияния в масштабе ветки...
   Что ж, будем расследовать. Возможно, и товарищи из Питера подключатся.
   Больше об убийстве Целищев не распространялся, было видно, что оно ему как кость в горле, это убийство. И после окончания неприятной для него обязательной программы перешел к показательным выступлениям. Из худенькой стопки вещей, некогда принадлежащих Афине, он вытащил пухлую расхристанную тетрадь, достал из нее листок и протянул заскучавшему режиссеру.
   - Адресовано Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу. То есть вам.
   - А я, как на грех, очки забыл. Прочти, друг мой, - обратился мэтр к Гжесю.
   - Вслух?
   - Вслух, конечно.
   - Но, может быть... это личное?
   - Деяния мертвых, друг мой, всегда публичны. И это единственная тайна, покровы с которой срывает смерть.
   Гжесь развернул сложенную вдвое тетрадную страницу, прокашлялся и с выражением прочел:
   - "Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу, худруку театра "Глобус", далее адрес... От Филипаки Афины, далее адрес...
   С радостью спешу сообщить вам, козел вы драный, что прекращаю свою смехотворную деятельность в вашей пародии на театр. Горите вы синим пламенем, старый маразматик..." Дальше читать? Тут еще три абзаца.
   Капитан Целищев хмыкнул, Лена улыбнулась, и лишь Маслобойщиков сохранял олимпийское спокойствие.
   - Пожалуй, я сам прочту. На досуге.
   А вам, господин капитан, я бы не советовал зубоскалить. Мнение ушедших в мир иной нужно уважать. Даже если оно ошибочно. Бедное, заблудшее дитя... ;
   Маслобойщиков с неожиданной для его студенистого тела ловкостью подскочил к Гжесю и вырвал листок из его рук.
   - Теперь мы можем быть свободны?
   Целищев замялся.
   - Вскрытие и экспертиза проведены, и тело нужно похоронить, - начал он.
   - Так в чем же дело? Хороните.
   - У покойной есть родственники, проживающие в России? Может быть, близкие люди...
   Близкие люди. Был ли парень с фотокарточки близким Афине человеком? Или он так же равнодушно продолжит закреплять парус, когда узнает о ее гибели: "просто приятельница", "обыкновенная". А это вытянет разве что на одинокую поминальную гвоздику, не больше.
   - Откуда же мы можем знать? - снисходительно удивился Маслобойщиков. Вы компетентные органы, вы и должны это установить.
   - Все верно. Но связаться с ее родными в Греции пока не представляется возможным. А тело, сами понимаете, ждать не будет.
   - Может и подождать, ничего с ним не сделается. Здесь у вас прохладно. Или вы... - До Маслобойщикова наконец-то дошел смысл экивоков капитана Целищева. - Вы предлагаете обстряпать похороны за наш счет?
   - Ну, если никого из близких не найдется... Это было бы по-христиански...
   - Я сам православный и глубоко верующий человек. - Мэтр лживо скосил глаза к переносице и вытащил из-под рубахи огромный медный крест. - Вот, освящен самим патриархом. И сам я благословлен им же... А как насчет муниципального предприятия? Существуют же квоты для таких случаев! Подхороните к какой-нибудь благообразной могилке, и вся недолга. От нас требовалось опознать тело, мы его опознали. Что же еще?!
   Спутанные волосы на голове Маслобойщикова потрескивали: верный признак того, что мэтр подсчитывал, во сколько бутылок портвейна и водки могут обойтись ему незапланированные расходы на погребение.
   - Конечно, - не выдержала Лена. - Конечно, мы сделаем все, что нужно.
   - Вот и хорошо. - Капитан Целищев облегченно вздохнул. - Поговорите с патологоанатомом, он все вам оформит...
   Выйдя на свежий воздух и избавившись от капитана, Маслобойщиков сразу же повеселел. И пока Лена договаривалась с начинающим жуиром Луценко о выдаче тела, успел хлебнуть припасенного заранее пивка. Появившуюся в дверях морга Лену он встретил бурными восклицаниями:
   Вот она, наша добрая самаритянка!
   Вот она, юдоль всех скорбящих! Целую ручки и преклоняюсь перед величием души!
   - Ну, что? - Гжесь, судя по его хмурой физиономии, был не особенно доволен Лениным порывом, но открыто возражать не решился.
   - Похоронить можно здесь, на местном кладбище. Ритуальные услуги я уже заказала. Завтра привезем деньги...
   - А вещи? - не выдержал Маслобойщиков.
   - Какие вещи?
   - Ну, как же? Я сам видел. Лежали на столе у этого жандарма... Кошелечек голубенький, пояс-портмоне и цепочка с кулоном золотая... И еще что-то. Кажется, кольцо. Разве они не отдали тебе вещи, раз уж ты взялась за сей скорбный плуг?..
   - Пока нет. Это же вещественные доказательства по делу. А если и нет, то их, скорее всего, передадут родственникам, когда те объявятся.
   - Отговорки, - неожиданно взбеленился мэтр, переходя с высокого штиля на извозчицкий жаргон. - Замылят, вот увидишь. Креста на них нет!.. Родственникам передадут! Как хоронить, так чужие люди, а как у наследства руки греть, так сразу родственники материализуются!
   - Да полно вам, Леонтьич! - попытался урезонить мэтра Гжесь. - Лучше поедем обратно, торчать здесь до вечера нет никакого смысла...
   Стоило им только выехать за пределы Ломоносова, как Маслобойщиков нахохлился и нервно заерзал на заднем сиденье.
   - А ведь он прав! - произнес мэтр, пристально вглядываясь в окрестности.
   - Кто? - не отрываясь от дороги, спросил Гжесь.
   - Жандарм. Не по-христиански все это.
   Ушла актриса, ушла красивая, молодая девушка, в сущности, дитя... Ушла нелепо, трагически. И никого рядом с ней не оказалось. Чтобы помочь, чтобы протянуть руку... А мы делаем вид, что ничего не произошло.
   - Никто не делает вид, - обиделся Гжесь - и за себя, и за Лену, и за самого мэтра. - Просто все переживают молча.
   - Вот именно - молча! А надо вопить, кричать, бить во все колокола, посылать проклятья равнодушному небу!.. Господи Иисусе, ну что за трасса! Как в тайге, как на Чуйском тракте! Ни одной забегаловки!
   Ну-ка, что там такое?
   За железнодорожным переездом, перед которым стоял теперь Гжесь в ожидании зеленого сигнала, дорога раздваивалась: нижнее шоссе вело на Петергоф (именно по нему они и добрались в Ломоносов), а верхнее делало резкий поворот в сторону от Залива.
   - Наверх! - скомандовал Маслобойщиков. - Должно же быть здесь что-нибудь, в конце концов!
   - А куда, собственно, мы едем? - поинтересовался Гжесь, послушно сворачивая на верхнюю дорогу.
   Маслобойщиков благоразумно промолчал.
   Цель неожиданного маневра стала ясна, как только "шестерка" проплыла мимо железнодорожной платформы с посеревшими от времени буквами: "МАРТЫШКИНО". Эту часть Ломоносова бродячая труппа "Глобуса" уже посещала: весной в мартышкинской школе Маслобойщиков давал премьеру "Маленькой Бабы-яги".
   - Теперь направо и до перекрестка. За перекрестком остановишься, мэтр уже включил автопилот, и спорить с ним было бессмысленно.
   За перекрестком "шестерку" Гжеся поджидала халупа с многообещающей вывеской "ЛЕТО". Покосившиеся буквы рекламного щита, прикрученные ржавой проволокой к поручню у витрины, обещали "бизнес-ланчи по умеренной цене" и "спиртное в разлив".
   - Вот и островок цивилизации, - сразу оживился Маслобойщиков. - Думаю, никто не будет возражать, если мы помянем покойную Афиночку, пусть земля будет ей пухом. Посидим, подумаем в тишине о бренности всего сущего...
   - Я за рулем, - мрачно напомнил Гжесь.
   Но режиссер уже не слушал его. Он выпал из машины и через секунду скрылся в кафе.
   - Что будем делать? - спросил Гжесь у Лены, выключая двигатель.
   - Давай уедем отсюда к чертовой матери. Пусть сам выбирается.
   - С ума сошла! Он и так как ребенок, а когда за воротник зальет... Сама знаешь.
   Светаня нам этого не простит.
   - Еще как простит! - вырвалось у Лены.
   - В любом случае одного я его не оставлю.
   - И что ты предлагаешь?
   - Может быть, и вправду помянем?
   - Ты за рулем, - мрачно напомнила Лена. - А я пить с твоим алкашом мэтром не собираюсь.
   - Ну и замечательно. - Гжесь даже рассмеялся от простоты осенившей его идеи. - В конце концов, у тебя тоже есть права. Ты и поведешь.
   - Это ничего не значит. Ты же знаешь, машины я боюсь. И ни за какие деньги за руль не сяду.
   - А сто долларов, которые ты профукала на курсы вождения? Их вписать в счет или нет?
   Курсы вождения были зимним Лениным кошмаром. Она окунулась в этот кошмар добровольно, чтобы пореже встречаться с сексуально озабоченным Гжесем по вечерам. Для этого все средства были хороши, к тому же автошкола располагалась под боком, на Пятнадцатой линии, стоило только перейти Малый проспект. Откуда ей было знать, что скромная табличка "АВТОШКОЛА № 4" окажется приглашением в хорошо закамуфлированный ад. А преподаватель теории Николай Петрович Поклонский возьмет на себя неблагодарную роль Вельзевула. Со второго занятия Лену стали преследовать ужасающие в своих натуралистических подробностях сны. В этих снах она лизала раскаленные сковородки с клеймом "Запретительные знаки", поджаривалась на вертеле, отдаленно напоминающем гаишный жезл, и получала свою порцию раскаленного свинца под табличкой "Стоянка по будним дням запрещена". В реальности дело обстояло не лучше. Любая разметка сливалась для Лены в одну сплошную линию, а безобидный параграф "Проезд нерегулируемых перекрестков" прямо на глазах трансформировался в новую Книгу мертвых. Достаточно было прочесть первую строку, чтобы выпустить на волю всех демонов. К тому же Вельзевул Поклонский взял дурную моду каждое занятие вызывать Лену к доске, и от всех этих встречных и попутных трамваев вкупе с правыми и левыми поворотами у нее темнело в глазах и подгибались колени. Так, на полусогнутых, она и доплелась до окончания теоретического курса, после чего начались муки практического вождения. От нее отказались два инструктора, и лишь третий (в прошлом гонщик-экстремал) сумел научить ее кое-как переключать скорости и не путать педаль тормоза с педалью сцепления. Экзамены в ГАИ Лена сдала только с четвертого раза, наглотавшись перед сдачей успокоительных таблеток. А заработанные потом и кровью права были заброшены в рюкзак и благополучно забыты. Да и табличка "АВТОШКОЛА № 4", изредка появляясь в поле Лениного зрения, больше не вызывала нервной дрожи и приступов головокружения.
   И вот теперь, в самый неподходящий момент, Гжесь напомнил ей о правах. Да еще попрекнул ста долларами.
   - Ты можешь говорить что угодно, но машину я не поведу.
   - Давай хотя бы зайдем, посмотрим, что там с мэтром...
   Препираться с Гжесем было бесполезно, оставалось только следовать в его кильватере. Что Лена и сделала, опрометчиво ступив под своды кафе "Лето".
   "Островок цивилизации" оказался самой обыкновенной рыгаловкой с липкой клеенкой на столах и декоративным панно во всю стену. Панно откликалось на имя "Родные просторы", но с тем же успехом могло называться "Сбор колхозного урожая". С толстомясыми краснокирпичными труженицами полей мирно уживалась бесстыжие самки "Плейбоя", развешанные над стойкой. А о том, чтобы "подумать в тишине о бренности всего сущего", сразу же пришлось забыть, - из двух косо висящих колонок горланил во всю луженую эмигрантскую глотку Михаил Шуфутинский.
   Маслобойщиков пристроился непосредственно под колонками и с завидной скоростью поглощал портвейн. Появление Гжеся и Лены было встречено царственным кивком головы и революционным призывом:
   - Выпьем!
   И тотчас же сальный голос Шуфутинского грянул: "За милых дам, за милых дам!"
   - Актуально, - хэкнул мэтр, опрокидывая стакан и закусывая собственной бородой. - Присоединяйтесь к тосту.
   Гжесь с сомнением посмотрел на чернильного цвета бурду:
   - Я, пожалуй, лучше водочки.
   ...На то, чтобы упиться, Гжесю хватило сорока минут: мэтр погонял тосты, как лошадей, пускал их галопом, аллюром и иноходью, брал с места в карьер, пришпоривал, когда нужно, или вообще отпускал поводья. Сначала шел тематический блок: "за невинно убиенную Афину Филипаки", "за нашу Афиночку", "за почившую актрису", "за солнце русской сцены", "за темперамент, который даже смерти не по зубам".
   Блок закончился призывом "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке", после чего Гжесь был послан за очередной дозой водки и портвейна. Второе отделение марлезонского балета тоже не отличалось особым разнообразием: "за актерское товарищество с неограниченной ответственностью перед будущим державы", "за пыль кулис", "за огни рампы", "за мизансцену по имени жизнь" и почему-то "за день театра, не к столу будет сказано". После этого распаренный "Тремя семерками"