Страница:
Цзян всхлипнула и убрала с меня руку. Но одновременно с этим взбрыкнула всем телом так, что одеяло вспорхнуло вверх и снова опустилось. Опустилось на нас обоих. Я обнял ее сзади. Провел пальцами по ее тонким предплечьям. Добрался до запястий. Дальше ее кисти прятались в штанах, были зажаты между бедрами, совершавшими непрерывные движения.
– Глупенькая… Почему ты делаешь это в одежде? Штаны нужно снять.
– Я… Я всегда снимаю их… Но сейчас… Она задыхалась.
– Дай-ка я помогу тебе.
– Не надо… Не мешай…
Я встал на колени, наклонился над ней, одной рукой приподнял ее за талию, а другой быстро спустил ее штаны до колен. Она получила свое удовольствие в тот же момент. Выкрикнула «Ой! Ой!» - этакие два словечка, одинаково звучащие на всех языках всех миров. Ягодицы ее, слабо белеющие во мраке, сжались, тело ее выгнулось вперед, а потом назад, а потом снова вперед, да так и застыло.
– Какая ты быстрая девчонка, - с завистью заметил я, окончательно стягивая с нее штаны. - Только начала и уже кончила…
– Обычно не так. - Она вдруг повернулась на спину и открыла глаза. - Это из-за тебя так быстро. Потому что ты пришел.
– Всегда к вашим услугам, госпожа. - Я приложил руку к сердцу и склонил голову. - Готов приходить к вам каждую ночь…
Рука ее заскользила по моей коже и вдруг удивленно наткнулась на некую анатомическую особенность, устремленную вверх.
– А ты… Так ты что, еше не всё?
– С чего бы это всё? - горько произнес я. - Я еще практически ничего. Когда вы начали кончать, сударыня, я еще даже не кончил начинать.
Она поднялась на колени, стащила с себя рубашку и прижалась ко мне, обхватила руками. «О боже! - пронеслось в моей перевозбужденной голове. - Я добился своего!» А она, маленькая негодяйка, провела губами по моей щеке, уткнулась в ухо и шепнула:
– Все равно я тебе не разрешу.
Я рухнул на тюфяк как подкошенный. Вот что могут сделать с человеком шесть гадких слов, произнесенных не к месту.
– Я тебе помогу. - Она легла рядом со мной и решительно обхватила рукой мое уязвленное мужское достоинство. - Правда, я не знаю, как это делается. Но ты мне покажешь, да?
– Мы поможем друг другу. - Пальцы мои скользнули вниз, в ее горячее и совершенно мокрое местечко. - Где ты себя гладишь? Вот здесь, да?
– Немножко глубже… Да…
Я не помню, сколько раз мы помогли друг другу в эту ночь, прежде чем заснули, совершенно потеряв силы. Но, проваливаясь в сон, я четко осознавал, что все это неправильно. Это было издевательством - отдавать себя рукам, если можно было сделать это обычным способом - простым, знакомым и таким приятным.
Я чувствовал себя настоящим извращенцем.
Г лава 5
Часть II
Г лава 1
– Глупенькая… Почему ты делаешь это в одежде? Штаны нужно снять.
– Я… Я всегда снимаю их… Но сейчас… Она задыхалась.
– Дай-ка я помогу тебе.
– Не надо… Не мешай…
Я встал на колени, наклонился над ней, одной рукой приподнял ее за талию, а другой быстро спустил ее штаны до колен. Она получила свое удовольствие в тот же момент. Выкрикнула «Ой! Ой!» - этакие два словечка, одинаково звучащие на всех языках всех миров. Ягодицы ее, слабо белеющие во мраке, сжались, тело ее выгнулось вперед, а потом назад, а потом снова вперед, да так и застыло.
– Какая ты быстрая девчонка, - с завистью заметил я, окончательно стягивая с нее штаны. - Только начала и уже кончила…
– Обычно не так. - Она вдруг повернулась на спину и открыла глаза. - Это из-за тебя так быстро. Потому что ты пришел.
– Всегда к вашим услугам, госпожа. - Я приложил руку к сердцу и склонил голову. - Готов приходить к вам каждую ночь…
Рука ее заскользила по моей коже и вдруг удивленно наткнулась на некую анатомическую особенность, устремленную вверх.
– А ты… Так ты что, еше не всё?
– С чего бы это всё? - горько произнес я. - Я еще практически ничего. Когда вы начали кончать, сударыня, я еще даже не кончил начинать.
Она поднялась на колени, стащила с себя рубашку и прижалась ко мне, обхватила руками. «О боже! - пронеслось в моей перевозбужденной голове. - Я добился своего!» А она, маленькая негодяйка, провела губами по моей щеке, уткнулась в ухо и шепнула:
– Все равно я тебе не разрешу.
Я рухнул на тюфяк как подкошенный. Вот что могут сделать с человеком шесть гадких слов, произнесенных не к месту.
– Я тебе помогу. - Она легла рядом со мной и решительно обхватила рукой мое уязвленное мужское достоинство. - Правда, я не знаю, как это делается. Но ты мне покажешь, да?
– Мы поможем друг другу. - Пальцы мои скользнули вниз, в ее горячее и совершенно мокрое местечко. - Где ты себя гладишь? Вот здесь, да?
– Немножко глубже… Да…
Я не помню, сколько раз мы помогли друг другу в эту ночь, прежде чем заснули, совершенно потеряв силы. Но, проваливаясь в сон, я четко осознавал, что все это неправильно. Это было издевательством - отдавать себя рукам, если можно было сделать это обычным способом - простым, знакомым и таким приятным.
Я чувствовал себя настоящим извращенцем.
Г лава 5
Я проснулся оттого, что луч солнца пробился сквозь щель в стене сарая и дотронулся до моего носа, щекотно провел по моей коже - словно соломинкой. Я сморщил нос и открыл глаза.
Анютка лежала рядом со мной. Точнее, она почти лежала на мне, обняв меня обеими руками и прижавшись ко мне тонким юным телом. Тихо посапывала носиком. Она спала крепко и видела во сне что-то приятное.
Может быть, ей снился я. Во всяком случае, мне хотелось верить именно в это. Анютка - именно так я называл эту девушку в той моей, настоящей жизни. В действительности ее звали Ань Цзян, но я называл ее на русский манер - Анюткой. Потому что мне так было удобнее. Потому что я был русским. И, как положено русскому, я переиначивал ее китайскую фамилию так, как мне хотелось.
«Мигель», - тихо прошептала она сквозь сон.
Мигель - так звучало мое настоящее имя. Испанское имя. По-русски меня звали Михаил, но, так как в последние годы я жил в Испании, мне пришлось привыкнуть к имени «Мигель». Я был не против. Все равно это было именно мое имя, и оно не имело ничего общего с дурацким прозвищем «Шустряк».
Я вспомнил о себе все. Вспомнил так ясно, словно никогда и не было тупого беспамятства последних недель. Я наслаждался тем, что снова помню себя, лежал и вспоминал все то, что произошло в последний год, все то, что вылилось в цепь событий, приведших меня сюда - в загадочный мир под названием Кларвельт.
Если говорить точнее, я был не просто русским. Я был полукровкой - наполовину русским, наполовину испанцем. Всю свою жизнь я считал себя русским, несмотря на то что носил фамилию Гомес. Я родился и жил в России, но однажды решил переменить место жительства. Я приехал в Барселону, к родственникам своего покойного отца - Хуана Гомеса. Я оставил в России свою русскую маму, потому что она не захотела уезжать. Я научился говорить по-испански. Я даже получил испанское гражданство, несмотря на некоторые трудности, связанные с моим разгильдяйским поведением. Я слишком любил выпить хорошего виски (много хорошего виски!), поваляться в постели с хорошенькими девчонками, а работать предпочитал нелегально, чтобы не платить налоги государству. Мои испанские родственнички - примерные католики - не дали мне погрязнуть в пучине греха. Они уладили мои конфликты с полицией, пристроили меня работать жонглером в очень приличное место - огромный парк аттракционов. Он назывался «Парк Чудес». Существование мое приобрело стабильность и даже некоторую, если можно так выразиться, приличность, чего никогда не наблюдалось во время моей жизни в России.
Моя профессия - жонглер. Да-да, именно так. Можно относиться к этому ремеслу как к несерьезному занятию, но это единственное, что я умею делать хорошо. Я - отличный жонглер. Может быть, даже выдающийся. Во всяком случае, так об этом было написано в рекламном буклете Парка Чудес. Я не против. Выдающийся так выдающийся.
Итак, я работал жонглером в этом самом парке. А еще там работала девочка из Китайской Народной Республики по фамилии Ань и по имени Цзян - весьма симпатичное шестнадцатилетнее создание. Цзян выступала в китайском цирке с акробатическими номерами. Кроме того, она весьма неплохо владела у-шу.
Честно говоря, она была мастером спорта по китайским единоборствам. И в один прекрасный день я подкатился к ней с заманчивым предложением - она будет учить меня этому самому у-шу, а за это я… А что я? А ничего. Я так ничем и не расплатился с ней за те уроки. Обычно я расплачивался с девушками за все услуги собственной натурой, и все были от этого в полном восторге. Более того. Цзян определенно имела на меня виды и даже не скрывала этого. Но, как ни странно, она была первой в моей жизни близкой девчонкой, с которой я наотрез отказывался переспать.
За нашими отношениями стояла тень Лурдес.
С Лурдес мы познакомились при весьма странных обстоятельствах. Я заприметил ее, когда выступал со своим номером на маленькой площади в старом квартале Барселоны. Это было еще до того, как я устроился в Парк Чудес. В тот день я жонглировал - зарабатывал, стало быть, себе на жизнь, а она сидела за столиком с двумя парнями, про которых сразу можно было сказать, что это бандиты на отдыхе. Два колоритных быка в золотых цепях и с табуретками вместо голов. К тому же бандюганы оказались русскими - я услышал их разговор. К ужасу моему, я выяснил, что они собираются отвезти девушку в пригородный коттедж и устроить там что-то вроде «утренника» - народного порнографического развлечения, популярного среди российского бычья. Я честно предупредил девушку об этом, когда ребятки отлучились оросить местные писсуары. Но она не захотела слушать меня, проявила свой строптивый нрав - послала меня подальше и поехала с ними. Ну, дальше все происходило, как в киношном боевике, - я оседлал свой мотороллер, выследил их и спас Эту девушку. Правда, при этом меня чуть не пристрелили. Но это не в счет - я уже привык к тому, что кто-то пытается убить меня.
А потом… Потом Лурдес удрала от меня через окно в туалете. Не оценила моего героизма и благородства. Наверное, мне стоило забыть ее. Но я заболел ею. В голове моей поселилась навязчивая идея, что я люблю эту девушку и обязательно должен ее найти. Это был тот самый период моей жизни, о котором упоминала вчера Цзян. Проблема состояла в том, что я действительно любил Лурдес. Я не знал, как ее зовут, где ее искать, но был уверен, что когда-нибудь увижу ее снова. Любовь к ней - к прекрасной даме, удравшей от меня через окошко сортира, - превратилась в горячечный бред, который я безуспешно пытался затушить литрами алкоголя. Поведение мое, обычно незатейливо дурацкое, в этот период приобрело черты полного идиотизма. Подружка моя Цзян мучилась со мной, пыталась привести меня в чувство, но что она могла сделать?
Как ни странно, однажды я снова встретился с Лурдес. Она сама нашла меня и приехала ко мне в Парк Чудес. Я был счастлив тогда, был уверен, что судьба наконец-то совершила хоть один справедливый поступок по отношению ко мне. Но я ошибся - как обычно. У высших сил, что двигают нами, как пешками на шахматной доске, имелось собственное мнение на этот счет. День, когда Лурдес появилась в Парке Чудес, был отмечен черным крестиком в настольном календаре Господа Бога. Я назвал этот день ДНЕМ ДЬЯВОЛА [Об этих событиях рассказывается в романе А. Плеханова «День Дьявола»]. Сами понимаете, хорошие дни такими именами не называют.
Это был чертовски тяжелый день. Точнее сказать, этот день должен был стать последним в нашей жизни. Парк Чудес, в котором я тогда работал, в тот день был разрушен наполовину, погибли сотни людей. К счастью, мы выжили - я, и Лурдес, и Ань Цзян, и Демид, и Ван Вэй - все главные участники события. Мы даже выполнили некую важную миссию. Нам пришлось много бегать, драться и совершать невероятные усилия, чтобы остаться в живых.
Я плохо помню подробности этого дня. Так или иначе, день этот закончился, выпал из моей жизни. И жизнь начала налаживаться - ценой моральных потерь и ограничений. К сожалению, Анютка была права - после того, как у меня появилась Лурдес, места для маленькой китайской девочки уже не осталось. И Цзян уехала. Демид Коробов и Ван Вэй - две загадочные личности, не вызывающие у меня особой симпатии, прихватили ее с собой. Надобно сказать, что проживали они в стране Великобритании. Старикан Ван Вэй был профессором в каком-то из английских университетов и преподавал там что-то китайское - то ли историю, то ли филологию. А Демид Коробов… Я не берусь точно определить, что представлял собой Демид и чем он занимался. Это выше моего понимания. Выглядел он всегда замученным до полусмерти, что не мешало ему быть совершенной машиной для убийства и ходячим сгустком концентрированного разума. Он был весьма странным типом, этот Демид. Во всяком случае, почтенный профессор Ван называл его не иначе как «мой господин». Это позволяло мне предположить, что Демид Коробов - не просто менеджер по управлению Разными мистическими чудесами, кочующий по всему миру, а нечто большее. Может быть, даже некий представитель Небес на земле, отвечающий за судьбу человечества. Я маленький человек и не хочу вникать в такие подробности. Достаточно того, что эти люди перевернули вверх тормашками всю мою жизнь.
Так вот, если вы думаете, что с окончанием Дня Дьявола все закончилось, то вы ошибаетесь. Все только началось.
Из Парка Чудес я ушел - не мог больше работать там, где лужи человеческой крови впитались в землю. Впрочем, без работы я не остался. Переквалифицировался из жонглера в метальщика ножей - правда, уже не «выдающегося», а всего лишь «великолепного». Так написали на афишках в городке, где я поселился и стал выступать в постоянном шоу. Там было много разных номеров, и в одном из них я играл главную роль. Шоу это называлось «Viva el valor!» - «Да здравствует мужество!». Мужество мое заключалось в том, что я кидал ножи в красивую девушку, привязанную к бутафорскому дереву. Дерево было исполнено из прессованных стружек, и при желании девушка могла поднатужиться, приподнять его и убежать вместе с ним. Но она не делала этого - стояла, извивалась, изображала, что очень страдает в неволе, и всячески старалась показать длинные ноги через разрезы платья. А я, стало быть, метал в эту бабенку ножи. Правда, в саму девушку попадать мне не рекомендовалось, поэтому ножи втыкались в веревки, которыми она была привязана. В результате оного действия веревки перерезались, девушка освобождалась, бросалась мне в объятия, награждала меня благодарным поцелуем (я пытался упросить импресарио, чтобы это слюнтяйство было отменено, но он, гад, настоял на своем), после чего мы упархивали за кулисы, где красивая девушка соскребала с лица грим и превращалась в замученную жизнью и неврозами женщину средних лет - с неплохой, правда, фигурой. После чего она, как водится, начинала приставать ко мне - не хочу ли я, такой лапочка, получить в качестве благодарности за чудесное спасение незабываемый вечер с прекрасной дамой, искушенной в самой экзотической любви. Я с досадой осматривал прекрасную даму и в тысячный раз отказывал ей, причем в речи моей преобладали такие слова, как «Слушай, сколько можно?…», «Отвали» и даже «Опять в лоб хочешь? Это я устрою». В последней фразе я намекал на то, как однажды, выведенный из себя постоянными покушениями на свою высоконравственность, я попал ножом ей в лоб. Разумеется, кинжал мой не воткнулся - в планы мои не входило доводить дело до убийства, - но засветил рукояткой в лоб прекрасной сударыне так, что мало ей не показалось. Она понимала, что это не было моей ошибкой. Она знала, что мои руки полностью подчиняются мне и делают только то, что я им прикажу. Поэтому обычно она прекращала свои домогательства, называла меня «гнусным педиком» и уходила пить кофе. Вот так проходил каждый мой рабочий день. Зрители, впрочем, валили на представление толпой, и зарабатывал я достаточно для того, чтобы жить так, как мне хочется.
А гнусным педиком я не был. Просто не хотел я спать с этой теткой, и все тут. Всю мою жизнь на меня западала любая женщина, стоило мне только посмотреть на нее и улыбнуться. Ну и что с того? Это не значит, что я Должен спать со всеми, кто этого захочет. Я очень разборчив. Впрочем, должен вам сказать, что в последний год мне пришлось вообще выкинуть из головы мысли о связях на стороне. Потому что я жил с Лурдес, только с ней. Да и не хотелось мне никого, кроме нее.
Я был бы счастлив жить с Лурдес, и работать в своем шоу, и приходить каждый вечер домой, и видеть ее, и сидеть рядом с ней перед телевизором, и ужинать с ней, и заниматься с ней любовью. Я, закоренелый холостяк, даже помышлял о женитьбе, потому что был уверен, что нашел девушку, предназначенную мне судьбой. Но так не получилось.
День Дьявола проехался по нашим жизням как бульдозер. Он переломал наши судьбы, раскрошил их в кривые осколки. Теперь мы пытались сложить из этих осколков что-то новое, но то, что получалось, совсем не было похоже на прежнее наше существование. Лурдес, которая вела до Дня Дьявола довольно беспутный образ жизни, посерьезнела и поумнела. Она купила себе очки в тонкой золотой оправе. Она поступила в университет в Барселоне. Она училась там с увлечением, и, кажется, учеба интересовала ее гораздо больше, чем моя скромная персона. Поэтому наша размеренная семейная жизнь существовала только в моих мечтах. Нынешний наш городишко, имеющий вкусное название Эмпанада [Empanada - пирог (исп.).], находился в ста пятидесяти километрах севернее Барселоны, довольно далеко, и Лурдес приезжала ко мне только по выходным. Не слишком часто. К тому же нужно учесть, что каждые четвертые выходные она не приезжала вовсе. Правда, в таком случае я сам садился на поезд и ехал к ней, в Барселону. Но это было не то. Она снимала комнату вдвоем с подружкой, подружку приходилось тактично выпроваживать, чтобы остаться наедине; подружке, тоже студентке, надо было готовиться к занятиям, времени вечно было мало, любовь наспех превращалась в пытку - в общем, все было не так… К тому же подружка, шустрая рыжая девица баскетбольного роста, посматривала на меня с подозрительным вожделением, а однажды приперла меня к стенке и заявила, что, мол, нечего ее выпроваживать, что она, мол, девчонка без предрассудков и, мол, нужно делать это самое всем втроем. Кровати сдвинуть, места хватит и все такое… Короче говоря, мне предложили шикарную групповушку. Как и положено идиоту, я немедленно распсиховался. На девицу наорал и обозвал ее шлюхой, Лурдес схватил за шиворот и выволок ее на лестничную площадку, где устроил ей безобразную сиену ревности. Я бушевал так яростно и громко, что все соседи повысовывали свои любопытные носы из дверей. «Лурдес, мать твою! - вопил я. - Опять ты принялась за свои лесбиянские фокусы?! Ты же обещала! Ты уедешь из этого гребаного притона сегодня же! Я сниму тебе отдельную квартиру! Я заработаю денег на это!…» И так далее в том же духе. Лурдес даже не пыталась оправдываться. Я так и не узнал, спала она с этой рыжей верзилой или нет. Лурдес просто стояла молча и смотрела на меня грустными глазами.
После этого я снял для нее отдельную квартиру. Я выбивался из сил, чтобы заработать достаточно, но это не улучшило наших отношений. Любовь наша раздиралась с треском - как кусок некогда красивой и вдруг обветшавшей ткани, который тянут с двух сторон. И я, и Лурдес были людьми, привыкшими жить только для себя. Оба мы не терпели чьих-либо приказов. Хуже того, мы слабо представляли, что для совместной жизни нужно поступаться собственной свободой, доселе неограниченной. Иногда мы делали какие-то робкие шаги навстречу друг другу, но состояние равновесия длилось недолго - мы тут же бросались назад, на завоеванные и обжитые плацдармы эгоизма, и возвращались к прежней, дурной и муторной войне двух любящих друг друга людей. Да, я любил Лурдес, несмотря ни на что, и именно поэтому я не мог расстаться с ней. Мне было плохо с ней и было еще хуже без нее. Любила ли она меня? Думаю, что да. В постели мы всегда находили примирение. В постели мы подходили друг другу идеально - как самый изощренный ключ к самому секретному замку. «Я люблю тебя, Мигель!» - шептала она мне в ухо, а иногда и кричала эти слова, изгибаясь в порыве страсти, и у меня не было повода не верить ей. Она плакала навзрыд, когда я впервые сказал ей, что, наверное, мы не подходим друг другу и когда-нибудь нам придется расстаться. Тогда она бросила свой чертов университет на неделю, и приехала ко мне в Эмпанаду, и жила со мной, и ходила смотреть на мои представления, и хлопала и кричала от восторга вместе со всеми, и готовила для меня энчиладос с сыром (кажется, эти незамысловатые лепешки были единственным блюдом, которое она умела готовить), и ужинала со мной, и смотрела со мной телевизор. Все было хорошо. Она говорила мне, что и дальше у нас все будет хорошо, и мы обязательно поженимся, и у нас будет куча детей, и первого мальчика мы назовем русским именем Саша, а первую девочку - русским именем Наташа, потому что это сейчас очень модно - называть детей русскими именами Саша и Наташа… И я, конечно, верил во все это, потому что мне нужно было верить хоть во что-то…
Я очень любил ее.
Ровно через неделю она снова надела свои очки. Ее короткий отпуск кончился. Она поцеловала меня, когда садилась в поезд. Она долго махала мне рукой в окно вагона. Я не выдержал и разрыдался, когда вернулся домой. Я почему-то решил, что эта неделя была лучшей в нашей жизни и больше такой уже не будет.
Так оно и получилось. Лучше этой недели в нашей с Лурдес жизни уже не было. Все вернулось на круги своя. Круги, расходящиеся в темной холодной воде, в которой порой так хочется утопиться… Эта неделя была пиком нашей любви - вершиной, этаким горбиком, с которого так удобно падать. Иногда мне кажется, что любовь похожа на одногорбого верблюда в профиль. Сперва ты раскачиваешься на горбу, обозреваешь окрестности своей жизни с высоты, будучи уверен, что всегда будет так и по-другому быть не может. А потом вдруг обнаруживаешь, что медленно, но неуклонно сползаешь по горбу назад - к задней и вонючей части корабля пустыни. И ты цепляешься за шерсть в попытке сделать хоть что-нибудь, хоть как-то замедлить собственное продвижение вниз и ничего не можешь сделать, потом долго и нудно болтаешься в воздухе, зажав в руках скользкий хвост, и в конце концов шлепаешься в кучу верблюжьего навоза. Такова диалектика любовных взаимоотношений. Моих, во всяком случае. Я знаю многих людей, верблюды-любови которых имеют два горба, и даже три горба, а иногда столько много горбов, что можно кататься на них всю жизнь, как на американских горках. Мои верблюды, сколько бы их у меня ни было, все были безнадежно одногорбыми, как на пачке «Кэмела».
Впрочем, я не успел плюхнуться в дерьмо. Просто не успел. Я еще цеплялся за среднюю часть верблюжьего горба, я еше любил, я еще страдал от агонии собственной любви, когда Лурдес исчезла. Ее украли.
Я догадывался, кто сделал это. Я видел этого человека в Испании. Я даже узнал его имя и вспомнил это имя сейчас.
Его звали Вальдес.
Анютка лежала рядом со мной. Точнее, она почти лежала на мне, обняв меня обеими руками и прижавшись ко мне тонким юным телом. Тихо посапывала носиком. Она спала крепко и видела во сне что-то приятное.
Может быть, ей снился я. Во всяком случае, мне хотелось верить именно в это. Анютка - именно так я называл эту девушку в той моей, настоящей жизни. В действительности ее звали Ань Цзян, но я называл ее на русский манер - Анюткой. Потому что мне так было удобнее. Потому что я был русским. И, как положено русскому, я переиначивал ее китайскую фамилию так, как мне хотелось.
«Мигель», - тихо прошептала она сквозь сон.
Мигель - так звучало мое настоящее имя. Испанское имя. По-русски меня звали Михаил, но, так как в последние годы я жил в Испании, мне пришлось привыкнуть к имени «Мигель». Я был не против. Все равно это было именно мое имя, и оно не имело ничего общего с дурацким прозвищем «Шустряк».
Я вспомнил о себе все. Вспомнил так ясно, словно никогда и не было тупого беспамятства последних недель. Я наслаждался тем, что снова помню себя, лежал и вспоминал все то, что произошло в последний год, все то, что вылилось в цепь событий, приведших меня сюда - в загадочный мир под названием Кларвельт.
Если говорить точнее, я был не просто русским. Я был полукровкой - наполовину русским, наполовину испанцем. Всю свою жизнь я считал себя русским, несмотря на то что носил фамилию Гомес. Я родился и жил в России, но однажды решил переменить место жительства. Я приехал в Барселону, к родственникам своего покойного отца - Хуана Гомеса. Я оставил в России свою русскую маму, потому что она не захотела уезжать. Я научился говорить по-испански. Я даже получил испанское гражданство, несмотря на некоторые трудности, связанные с моим разгильдяйским поведением. Я слишком любил выпить хорошего виски (много хорошего виски!), поваляться в постели с хорошенькими девчонками, а работать предпочитал нелегально, чтобы не платить налоги государству. Мои испанские родственнички - примерные католики - не дали мне погрязнуть в пучине греха. Они уладили мои конфликты с полицией, пристроили меня работать жонглером в очень приличное место - огромный парк аттракционов. Он назывался «Парк Чудес». Существование мое приобрело стабильность и даже некоторую, если можно так выразиться, приличность, чего никогда не наблюдалось во время моей жизни в России.
Моя профессия - жонглер. Да-да, именно так. Можно относиться к этому ремеслу как к несерьезному занятию, но это единственное, что я умею делать хорошо. Я - отличный жонглер. Может быть, даже выдающийся. Во всяком случае, так об этом было написано в рекламном буклете Парка Чудес. Я не против. Выдающийся так выдающийся.
Итак, я работал жонглером в этом самом парке. А еще там работала девочка из Китайской Народной Республики по фамилии Ань и по имени Цзян - весьма симпатичное шестнадцатилетнее создание. Цзян выступала в китайском цирке с акробатическими номерами. Кроме того, она весьма неплохо владела у-шу.
Честно говоря, она была мастером спорта по китайским единоборствам. И в один прекрасный день я подкатился к ней с заманчивым предложением - она будет учить меня этому самому у-шу, а за это я… А что я? А ничего. Я так ничем и не расплатился с ней за те уроки. Обычно я расплачивался с девушками за все услуги собственной натурой, и все были от этого в полном восторге. Более того. Цзян определенно имела на меня виды и даже не скрывала этого. Но, как ни странно, она была первой в моей жизни близкой девчонкой, с которой я наотрез отказывался переспать.
За нашими отношениями стояла тень Лурдес.
С Лурдес мы познакомились при весьма странных обстоятельствах. Я заприметил ее, когда выступал со своим номером на маленькой площади в старом квартале Барселоны. Это было еще до того, как я устроился в Парк Чудес. В тот день я жонглировал - зарабатывал, стало быть, себе на жизнь, а она сидела за столиком с двумя парнями, про которых сразу можно было сказать, что это бандиты на отдыхе. Два колоритных быка в золотых цепях и с табуретками вместо голов. К тому же бандюганы оказались русскими - я услышал их разговор. К ужасу моему, я выяснил, что они собираются отвезти девушку в пригородный коттедж и устроить там что-то вроде «утренника» - народного порнографического развлечения, популярного среди российского бычья. Я честно предупредил девушку об этом, когда ребятки отлучились оросить местные писсуары. Но она не захотела слушать меня, проявила свой строптивый нрав - послала меня подальше и поехала с ними. Ну, дальше все происходило, как в киношном боевике, - я оседлал свой мотороллер, выследил их и спас Эту девушку. Правда, при этом меня чуть не пристрелили. Но это не в счет - я уже привык к тому, что кто-то пытается убить меня.
А потом… Потом Лурдес удрала от меня через окно в туалете. Не оценила моего героизма и благородства. Наверное, мне стоило забыть ее. Но я заболел ею. В голове моей поселилась навязчивая идея, что я люблю эту девушку и обязательно должен ее найти. Это был тот самый период моей жизни, о котором упоминала вчера Цзян. Проблема состояла в том, что я действительно любил Лурдес. Я не знал, как ее зовут, где ее искать, но был уверен, что когда-нибудь увижу ее снова. Любовь к ней - к прекрасной даме, удравшей от меня через окошко сортира, - превратилась в горячечный бред, который я безуспешно пытался затушить литрами алкоголя. Поведение мое, обычно незатейливо дурацкое, в этот период приобрело черты полного идиотизма. Подружка моя Цзян мучилась со мной, пыталась привести меня в чувство, но что она могла сделать?
Как ни странно, однажды я снова встретился с Лурдес. Она сама нашла меня и приехала ко мне в Парк Чудес. Я был счастлив тогда, был уверен, что судьба наконец-то совершила хоть один справедливый поступок по отношению ко мне. Но я ошибся - как обычно. У высших сил, что двигают нами, как пешками на шахматной доске, имелось собственное мнение на этот счет. День, когда Лурдес появилась в Парке Чудес, был отмечен черным крестиком в настольном календаре Господа Бога. Я назвал этот день ДНЕМ ДЬЯВОЛА [Об этих событиях рассказывается в романе А. Плеханова «День Дьявола»]. Сами понимаете, хорошие дни такими именами не называют.
Это был чертовски тяжелый день. Точнее сказать, этот день должен был стать последним в нашей жизни. Парк Чудес, в котором я тогда работал, в тот день был разрушен наполовину, погибли сотни людей. К счастью, мы выжили - я, и Лурдес, и Ань Цзян, и Демид, и Ван Вэй - все главные участники события. Мы даже выполнили некую важную миссию. Нам пришлось много бегать, драться и совершать невероятные усилия, чтобы остаться в живых.
Я плохо помню подробности этого дня. Так или иначе, день этот закончился, выпал из моей жизни. И жизнь начала налаживаться - ценой моральных потерь и ограничений. К сожалению, Анютка была права - после того, как у меня появилась Лурдес, места для маленькой китайской девочки уже не осталось. И Цзян уехала. Демид Коробов и Ван Вэй - две загадочные личности, не вызывающие у меня особой симпатии, прихватили ее с собой. Надобно сказать, что проживали они в стране Великобритании. Старикан Ван Вэй был профессором в каком-то из английских университетов и преподавал там что-то китайское - то ли историю, то ли филологию. А Демид Коробов… Я не берусь точно определить, что представлял собой Демид и чем он занимался. Это выше моего понимания. Выглядел он всегда замученным до полусмерти, что не мешало ему быть совершенной машиной для убийства и ходячим сгустком концентрированного разума. Он был весьма странным типом, этот Демид. Во всяком случае, почтенный профессор Ван называл его не иначе как «мой господин». Это позволяло мне предположить, что Демид Коробов - не просто менеджер по управлению Разными мистическими чудесами, кочующий по всему миру, а нечто большее. Может быть, даже некий представитель Небес на земле, отвечающий за судьбу человечества. Я маленький человек и не хочу вникать в такие подробности. Достаточно того, что эти люди перевернули вверх тормашками всю мою жизнь.
Так вот, если вы думаете, что с окончанием Дня Дьявола все закончилось, то вы ошибаетесь. Все только началось.
Из Парка Чудес я ушел - не мог больше работать там, где лужи человеческой крови впитались в землю. Впрочем, без работы я не остался. Переквалифицировался из жонглера в метальщика ножей - правда, уже не «выдающегося», а всего лишь «великолепного». Так написали на афишках в городке, где я поселился и стал выступать в постоянном шоу. Там было много разных номеров, и в одном из них я играл главную роль. Шоу это называлось «Viva el valor!» - «Да здравствует мужество!». Мужество мое заключалось в том, что я кидал ножи в красивую девушку, привязанную к бутафорскому дереву. Дерево было исполнено из прессованных стружек, и при желании девушка могла поднатужиться, приподнять его и убежать вместе с ним. Но она не делала этого - стояла, извивалась, изображала, что очень страдает в неволе, и всячески старалась показать длинные ноги через разрезы платья. А я, стало быть, метал в эту бабенку ножи. Правда, в саму девушку попадать мне не рекомендовалось, поэтому ножи втыкались в веревки, которыми она была привязана. В результате оного действия веревки перерезались, девушка освобождалась, бросалась мне в объятия, награждала меня благодарным поцелуем (я пытался упросить импресарио, чтобы это слюнтяйство было отменено, но он, гад, настоял на своем), после чего мы упархивали за кулисы, где красивая девушка соскребала с лица грим и превращалась в замученную жизнью и неврозами женщину средних лет - с неплохой, правда, фигурой. После чего она, как водится, начинала приставать ко мне - не хочу ли я, такой лапочка, получить в качестве благодарности за чудесное спасение незабываемый вечер с прекрасной дамой, искушенной в самой экзотической любви. Я с досадой осматривал прекрасную даму и в тысячный раз отказывал ей, причем в речи моей преобладали такие слова, как «Слушай, сколько можно?…», «Отвали» и даже «Опять в лоб хочешь? Это я устрою». В последней фразе я намекал на то, как однажды, выведенный из себя постоянными покушениями на свою высоконравственность, я попал ножом ей в лоб. Разумеется, кинжал мой не воткнулся - в планы мои не входило доводить дело до убийства, - но засветил рукояткой в лоб прекрасной сударыне так, что мало ей не показалось. Она понимала, что это не было моей ошибкой. Она знала, что мои руки полностью подчиняются мне и делают только то, что я им прикажу. Поэтому обычно она прекращала свои домогательства, называла меня «гнусным педиком» и уходила пить кофе. Вот так проходил каждый мой рабочий день. Зрители, впрочем, валили на представление толпой, и зарабатывал я достаточно для того, чтобы жить так, как мне хочется.
А гнусным педиком я не был. Просто не хотел я спать с этой теткой, и все тут. Всю мою жизнь на меня западала любая женщина, стоило мне только посмотреть на нее и улыбнуться. Ну и что с того? Это не значит, что я Должен спать со всеми, кто этого захочет. Я очень разборчив. Впрочем, должен вам сказать, что в последний год мне пришлось вообще выкинуть из головы мысли о связях на стороне. Потому что я жил с Лурдес, только с ней. Да и не хотелось мне никого, кроме нее.
Я был бы счастлив жить с Лурдес, и работать в своем шоу, и приходить каждый вечер домой, и видеть ее, и сидеть рядом с ней перед телевизором, и ужинать с ней, и заниматься с ней любовью. Я, закоренелый холостяк, даже помышлял о женитьбе, потому что был уверен, что нашел девушку, предназначенную мне судьбой. Но так не получилось.
День Дьявола проехался по нашим жизням как бульдозер. Он переломал наши судьбы, раскрошил их в кривые осколки. Теперь мы пытались сложить из этих осколков что-то новое, но то, что получалось, совсем не было похоже на прежнее наше существование. Лурдес, которая вела до Дня Дьявола довольно беспутный образ жизни, посерьезнела и поумнела. Она купила себе очки в тонкой золотой оправе. Она поступила в университет в Барселоне. Она училась там с увлечением, и, кажется, учеба интересовала ее гораздо больше, чем моя скромная персона. Поэтому наша размеренная семейная жизнь существовала только в моих мечтах. Нынешний наш городишко, имеющий вкусное название Эмпанада [Empanada - пирог (исп.).], находился в ста пятидесяти километрах севернее Барселоны, довольно далеко, и Лурдес приезжала ко мне только по выходным. Не слишком часто. К тому же нужно учесть, что каждые четвертые выходные она не приезжала вовсе. Правда, в таком случае я сам садился на поезд и ехал к ней, в Барселону. Но это было не то. Она снимала комнату вдвоем с подружкой, подружку приходилось тактично выпроваживать, чтобы остаться наедине; подружке, тоже студентке, надо было готовиться к занятиям, времени вечно было мало, любовь наспех превращалась в пытку - в общем, все было не так… К тому же подружка, шустрая рыжая девица баскетбольного роста, посматривала на меня с подозрительным вожделением, а однажды приперла меня к стенке и заявила, что, мол, нечего ее выпроваживать, что она, мол, девчонка без предрассудков и, мол, нужно делать это самое всем втроем. Кровати сдвинуть, места хватит и все такое… Короче говоря, мне предложили шикарную групповушку. Как и положено идиоту, я немедленно распсиховался. На девицу наорал и обозвал ее шлюхой, Лурдес схватил за шиворот и выволок ее на лестничную площадку, где устроил ей безобразную сиену ревности. Я бушевал так яростно и громко, что все соседи повысовывали свои любопытные носы из дверей. «Лурдес, мать твою! - вопил я. - Опять ты принялась за свои лесбиянские фокусы?! Ты же обещала! Ты уедешь из этого гребаного притона сегодня же! Я сниму тебе отдельную квартиру! Я заработаю денег на это!…» И так далее в том же духе. Лурдес даже не пыталась оправдываться. Я так и не узнал, спала она с этой рыжей верзилой или нет. Лурдес просто стояла молча и смотрела на меня грустными глазами.
После этого я снял для нее отдельную квартиру. Я выбивался из сил, чтобы заработать достаточно, но это не улучшило наших отношений. Любовь наша раздиралась с треском - как кусок некогда красивой и вдруг обветшавшей ткани, который тянут с двух сторон. И я, и Лурдес были людьми, привыкшими жить только для себя. Оба мы не терпели чьих-либо приказов. Хуже того, мы слабо представляли, что для совместной жизни нужно поступаться собственной свободой, доселе неограниченной. Иногда мы делали какие-то робкие шаги навстречу друг другу, но состояние равновесия длилось недолго - мы тут же бросались назад, на завоеванные и обжитые плацдармы эгоизма, и возвращались к прежней, дурной и муторной войне двух любящих друг друга людей. Да, я любил Лурдес, несмотря ни на что, и именно поэтому я не мог расстаться с ней. Мне было плохо с ней и было еще хуже без нее. Любила ли она меня? Думаю, что да. В постели мы всегда находили примирение. В постели мы подходили друг другу идеально - как самый изощренный ключ к самому секретному замку. «Я люблю тебя, Мигель!» - шептала она мне в ухо, а иногда и кричала эти слова, изгибаясь в порыве страсти, и у меня не было повода не верить ей. Она плакала навзрыд, когда я впервые сказал ей, что, наверное, мы не подходим друг другу и когда-нибудь нам придется расстаться. Тогда она бросила свой чертов университет на неделю, и приехала ко мне в Эмпанаду, и жила со мной, и ходила смотреть на мои представления, и хлопала и кричала от восторга вместе со всеми, и готовила для меня энчиладос с сыром (кажется, эти незамысловатые лепешки были единственным блюдом, которое она умела готовить), и ужинала со мной, и смотрела со мной телевизор. Все было хорошо. Она говорила мне, что и дальше у нас все будет хорошо, и мы обязательно поженимся, и у нас будет куча детей, и первого мальчика мы назовем русским именем Саша, а первую девочку - русским именем Наташа, потому что это сейчас очень модно - называть детей русскими именами Саша и Наташа… И я, конечно, верил во все это, потому что мне нужно было верить хоть во что-то…
Я очень любил ее.
Ровно через неделю она снова надела свои очки. Ее короткий отпуск кончился. Она поцеловала меня, когда садилась в поезд. Она долго махала мне рукой в окно вагона. Я не выдержал и разрыдался, когда вернулся домой. Я почему-то решил, что эта неделя была лучшей в нашей жизни и больше такой уже не будет.
Так оно и получилось. Лучше этой недели в нашей с Лурдес жизни уже не было. Все вернулось на круги своя. Круги, расходящиеся в темной холодной воде, в которой порой так хочется утопиться… Эта неделя была пиком нашей любви - вершиной, этаким горбиком, с которого так удобно падать. Иногда мне кажется, что любовь похожа на одногорбого верблюда в профиль. Сперва ты раскачиваешься на горбу, обозреваешь окрестности своей жизни с высоты, будучи уверен, что всегда будет так и по-другому быть не может. А потом вдруг обнаруживаешь, что медленно, но неуклонно сползаешь по горбу назад - к задней и вонючей части корабля пустыни. И ты цепляешься за шерсть в попытке сделать хоть что-нибудь, хоть как-то замедлить собственное продвижение вниз и ничего не можешь сделать, потом долго и нудно болтаешься в воздухе, зажав в руках скользкий хвост, и в конце концов шлепаешься в кучу верблюжьего навоза. Такова диалектика любовных взаимоотношений. Моих, во всяком случае. Я знаю многих людей, верблюды-любови которых имеют два горба, и даже три горба, а иногда столько много горбов, что можно кататься на них всю жизнь, как на американских горках. Мои верблюды, сколько бы их у меня ни было, все были безнадежно одногорбыми, как на пачке «Кэмела».
Впрочем, я не успел плюхнуться в дерьмо. Просто не успел. Я еще цеплялся за среднюю часть верблюжьего горба, я еше любил, я еще страдал от агонии собственной любви, когда Лурдес исчезла. Ее украли.
Я догадывался, кто сделал это. Я видел этого человека в Испании. Я даже узнал его имя и вспомнил это имя сейчас.
Его звали Вальдес.
Часть II
Демид: несколько слов о жизни Диего Санчеса
Г лава 1
Вальдесом звали Великого Инквизитора Испании в середине шестнадцатого века. Это была очень большая и важная должность - Великий Инквизитор. Этот человек руководил Святой Инквизицией, а она решала судьбы сотен тысяч людей, которые попадали в ее застенки. Сеть учреждений инквизиции, накрывшая всю страну, боролась с ересью - религиозными учениями, хоть в малой степени отступавшими от предписанных канонов и образа мышления римского католичества. Людей, заподозренных в ереси, допрашивали с применением пыток, и все они, конечно, признавались в своих грехах - попробуй не признайся, если тебя пытают раскаленным железом.
Человек, который похитил Лурдес, называл себя Вальдесом - в честь Великого Инквизитора. Но он не был настоящим Вальдесом. Он родился в двадцатом веке, и звали его Диего Санчес. Ему не нравилось это имя - Диего, как не нравилось все, что окружает его в этом мире. Он избрал себе новое имя - Вальдес. Свое настоящее имя он вспоминал только тогда, когда приходилось иметь дело с официальными властями. Например, в том случае, когда он попал в полицию, арестованный по обвинению в двойном убийстве.
– Диего Санчес, - произнес тогда офицер полиции, - вы обвиняетесь в убийстве Кристины Глориэты Ромеро и Хакима Окама. Признаете ли вы себя виновным?
– Признаю, - хмуро сказал Вальдес.
Глупо было не признаться в этом, если его взяли дома, окровавленным с головы до ног, в компании двух истерзанных трупов, висящих на крючьях, ввинченных в потолок. Вальдес мог бы нанять хорошего дорогого адвоката, попытаться хоть как-то выкрутиться, но у него не было в этом ни малейшего опыта. Однако ему все же повезло. Молодой парень, которого он нанял в качестве защитника, сумел найти какие-то зацепки в ходе следствия, блестяще отработал процесс, великолепно выступил на суде, и Вальдесу дали всего десять лет. Десять лет… Совсем немного для двойного убийства.
Вальдес отсидел только шесть лет и вышел из тюрьмы - освободился досрочно за примерное поведение. Но эти годы не показались ему сахаром.
Тюрьма сделала Вальдеса более умным и осторожным. Он понял, что не стоит афишировать свое жизненное кредо, если оно так отличается от общепринятого. Он просто ждал своего часа.
И однажды он дождался его.
Вы спросите меня: «Откуда ты все это знаешь?»
Я знаю многое. Таковы особенности моей профессии - знать многое в этом мире. К сожалению, это знание не доставляет мне радости, потому что, как правило, я добываю информацию о самых отвратительных людях, существующих на планете. Есть и еще один предмет для сожаления - во многих случаях я должен вмешиваться, чтобы не допустить совершения этими людьми зла. Хотите знать, каков идеал моего образа жизни? Валяться на диване и читать книжку. Но это удается мне очень редко, потому что в злосчастной судьбе моей записано, что я должен рыскать по всему миру в поисках определенных людей, собирать о них определенную информацию, а потом совершать по отношению к ним определенные действия.
Вы можете сказать, что я говорю настолько запутанно, что все это кажется бессмыслицей. Не спешите. Я попытаюсь объяснить все по порядку. А вы попытайтесь поверить - хотя поверить во все это совсем непросто.
Меня зовут Демид. Демид Петрович Коробов.
Моя профессия… Впрочем, я и сам затрудняюсь назвать точный род своей профессии. В Испании, например, называют это словом «Consagrado», а в Англии - «Initiated», что можно перевести как «Посвященный». Невозможно толком объяснить, что это такое. Во всяком случае, это связано с явлениями, которые не имеют материального объяснения. Кое-кто считает, что Посвященные - это убийцы демонов, но с этим я тоже не могу согласиться. Демона вообще нельзя убить, ведь в нашем мире он практически бессмертен. Можно только изгнать его из нашего мира - отправить в то место, откуда он сумел вырваться. Обязанности Посвященных намного шире, чем просто борьба с какими-то облезлыми демонами…
Мы, Посвященные, следим за порядком. Пожалуй, именно так.
Мир, в котором мы с вами живем, - сложная штука, но все же он вполне изучен. Все в нем - от гигантских звезд до крохотных атомов - подчиняется физическим законам, которые можно описать в математических формулах. Но, кроме нашей Вселенной, которую Посвященные называют Средним Миром, есть и другие миры. Они находятся не далеко и не близко от Среднего Мира - невозможно описать пространственное соотношение миров друг с другом. Они находятся где-то. Они существуют параллельно.
Человек, который похитил Лурдес, называл себя Вальдесом - в честь Великого Инквизитора. Но он не был настоящим Вальдесом. Он родился в двадцатом веке, и звали его Диего Санчес. Ему не нравилось это имя - Диего, как не нравилось все, что окружает его в этом мире. Он избрал себе новое имя - Вальдес. Свое настоящее имя он вспоминал только тогда, когда приходилось иметь дело с официальными властями. Например, в том случае, когда он попал в полицию, арестованный по обвинению в двойном убийстве.
– Диего Санчес, - произнес тогда офицер полиции, - вы обвиняетесь в убийстве Кристины Глориэты Ромеро и Хакима Окама. Признаете ли вы себя виновным?
– Признаю, - хмуро сказал Вальдес.
Глупо было не признаться в этом, если его взяли дома, окровавленным с головы до ног, в компании двух истерзанных трупов, висящих на крючьях, ввинченных в потолок. Вальдес мог бы нанять хорошего дорогого адвоката, попытаться хоть как-то выкрутиться, но у него не было в этом ни малейшего опыта. Однако ему все же повезло. Молодой парень, которого он нанял в качестве защитника, сумел найти какие-то зацепки в ходе следствия, блестяще отработал процесс, великолепно выступил на суде, и Вальдесу дали всего десять лет. Десять лет… Совсем немного для двойного убийства.
Вальдес отсидел только шесть лет и вышел из тюрьмы - освободился досрочно за примерное поведение. Но эти годы не показались ему сахаром.
Тюрьма сделала Вальдеса более умным и осторожным. Он понял, что не стоит афишировать свое жизненное кредо, если оно так отличается от общепринятого. Он просто ждал своего часа.
И однажды он дождался его.
Вы спросите меня: «Откуда ты все это знаешь?»
Я знаю многое. Таковы особенности моей профессии - знать многое в этом мире. К сожалению, это знание не доставляет мне радости, потому что, как правило, я добываю информацию о самых отвратительных людях, существующих на планете. Есть и еще один предмет для сожаления - во многих случаях я должен вмешиваться, чтобы не допустить совершения этими людьми зла. Хотите знать, каков идеал моего образа жизни? Валяться на диване и читать книжку. Но это удается мне очень редко, потому что в злосчастной судьбе моей записано, что я должен рыскать по всему миру в поисках определенных людей, собирать о них определенную информацию, а потом совершать по отношению к ним определенные действия.
Вы можете сказать, что я говорю настолько запутанно, что все это кажется бессмыслицей. Не спешите. Я попытаюсь объяснить все по порядку. А вы попытайтесь поверить - хотя поверить во все это совсем непросто.
Меня зовут Демид. Демид Петрович Коробов.
Моя профессия… Впрочем, я и сам затрудняюсь назвать точный род своей профессии. В Испании, например, называют это словом «Consagrado», а в Англии - «Initiated», что можно перевести как «Посвященный». Невозможно толком объяснить, что это такое. Во всяком случае, это связано с явлениями, которые не имеют материального объяснения. Кое-кто считает, что Посвященные - это убийцы демонов, но с этим я тоже не могу согласиться. Демона вообще нельзя убить, ведь в нашем мире он практически бессмертен. Можно только изгнать его из нашего мира - отправить в то место, откуда он сумел вырваться. Обязанности Посвященных намного шире, чем просто борьба с какими-то облезлыми демонами…
Мы, Посвященные, следим за порядком. Пожалуй, именно так.
Мир, в котором мы с вами живем, - сложная штука, но все же он вполне изучен. Все в нем - от гигантских звезд до крохотных атомов - подчиняется физическим законам, которые можно описать в математических формулах. Но, кроме нашей Вселенной, которую Посвященные называют Средним Миром, есть и другие миры. Они находятся не далеко и не близко от Среднего Мира - невозможно описать пространственное соотношение миров друг с другом. Они находятся где-то. Они существуют параллельно.