Страница:
Варма поджал под себя ноги, положил на колени инструмент и стал перебирать струны. Сын вторил ему на лудду.
— Миленькая мелодия, — сказал Овцын.
И тут же, словно для того, чтобы опровергнуть его, Варма пронзительным голосом запричитал по-вепски, завершая каждый речевой период странным повизгиванием.
— Заёйгал, — вполголоса прокомментировал Ивашка. — Вот так-то у всех у них, — что корела, что чудь, что весь… Не-е, наши песни повеселее будут…
— Темнота ты, — укоризненно заговорил Ильин. — Эти финские племена наши с тобой предки. Ведь в ходе движения славян к северу и востоку почти все они будут ассимилированы, то есть поглощены. Так что и в тебе и во мне хоть и небольшая примесь финской крови, но имеется.
— Эк ты загнул! — возмутился Иван. — Да у нас по всей округе наперечет случаи, когда кореляк русскую девку за себя брал али наоборот.
— В период колонизации смешение всегда сильнее… Да что спорить, в нашем веке крупный поэт был — Блок; он так писал, обращаясь к Руси: «Что там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, и меря намерила гатей, дорог да столбов верстовых».
Сказав это, Виктор с досадой подумал: «Черт побери, Иван определенно воздействует на меня отрицательно. Изъясняюсь как классная дама…»
Вепс продолжал самозабвенно петь, склонив голову набок. На его широкоскулом лице можно было прочесть если не точное содержание песнопений, то уж, во всяком случае, понять, когда речь шла об опасностях, подстерегавших его героев, об одержанных ими победах, о счастливом завершении их деяний.
«Вяярюйнен небось десять лет жизни отдал бы за такой концерт», подумал Ильин, вспомнив симпатичного бородача, приезжавшего к ним в институт из Хельсинки. Был он немногословен, хотя, пожалуй, на взгляд Вармы, мог сойти за балагура, целыми днями просиживал в архиве, разбирая полевые записи экспедиций, работавших в Карелии и на архангельском Севере. За все время, что они встречались в курилке — а в общей сложности набралось бы несколько часов — Виктор обменялся с ним дюжиной фраз. Но когда Вяярюйнен уезжал, он почему-то разыскал Ильина и, с чувством пожав ему руку, вручил свою визитную карточку: «Очень приятно было беседовать с вами. Если будете в Хельсинки, обязательно зайдите». «Хельсинки! — мысленно хмыкнул Ильин. — Сейчас бы я рад в самой дикой дыре оказаться — лишь бы это было в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году…»
В баню позвали, когда начало смеркаться. Выбравшись из землянки следом за Вармой, гости увидели, что поляна, на которой только что кипела многообразная хозяйственная жизнь, пуста.
— Где семья? — спросил Ильин.
— Все баня, — ответил вепс.
— Так мы что… с женщинами? — приостановился Виктор.
— Все баня, — кивнул Варма.
Анна, слышавшая этот диалог, решительно заявила:
— Я пойду позже.
— Чего девка дуровать стал? — Вепс озадаченно посмотрел на Ильина, когда княжна скрылась в землянке. — Зачем обижает?
— А! — Виктор решил не развивать тему. Недоставало только нарушить обычай гостевания.
По-видимому, Варма истолковал близкое его сердцу междометие как выражение презрения к взбалмошной женской природе. Не говоря больше ни слова, зашагал первым по тропе, тянувшейся среди сосен.
Через несколько минут вышли к излуке небольшой реки. На травянистом берегу чернел одинокий сруб. На пряслах возле бани была развешена одежда. Ильин узнал белое платье с красными свастиками.
Вепс сразу принялся раздеваться, то и дело охлопывая себя по плечам, по груди, по ляжкам — комары тучей ринулись на его молочно-белое незагорелое тело.
Старообрядец, не раздумывая, последовал его примеру. Да и Овцын колебался совсем недолго. Подтолкнув Виктора под бок, когда в бане разом заголосили веселые девичьи голоса, он решительно скинул с себя пропыленную сермяжину.
Когда за ними закрылась дверь, Ильина разом охватил крепкий духовитый жар. Прицокнув языком от удовольствия — парильщиком он был изрядным — Виктор огляделся: в полутьме можно было различить согбенные фигуры под ногами — это в больших деревянных шайках устроились старухи и дети. На полке смутно белели несколько фигур.
— Сюда! — голосом Ивашки крикнул один из обитателей полка.
Виктор с Василием пробрались между шаек в дальний от двери угол и вскарабкались на широкий помост, сложенный из толстых березовых плах. Затиснувшись между Вармой и его сыном, Ильин целиком отдался телесным ощущениям.
Подобно всем уважающим себя людям его поколения, он принадлежал к команде завзятых парильщиков, сложившейся еще во времена учения в аспирантуре. За годы совместных «помывочных мероприятий» у них выработались строгие ритуалы поведения в бане.
— Первый пар, отцы, надо в глубоком молчании воспринимать, — поучал их главный идеолог, толстяк Марфин. — Пущай душа к небесам отлетает, тогда телеса вполне во власть пара отойдут…
И действительно, когда они делали первый заход, можно было принять их за некую мистическую секту — с такой отрешенностью они сидели на полке.
…Дружный смех вывел Виктора из состояния блаженной прострации. Оказалось, кто-то из дочерей Вармы дунул Овцыну на спину, и тот, словно ужаленный, слетел вниз.
— Как огнем опалило, — почесывая пострадавшее место, оправдывался Василий. — Я и так-то с грехом пополам жар этакий сношу…
— А у вас что, не было подобных заведений? — спросил Виктор.
— Хаживал я в торговые бани — да разве там такое пекло! А к деревенщине в эти избенки курные — ни-ни, как погляжу на копоть, с души воротит. Это уж здесь, деваться некуда…
— Ничего, мы еще из тебя демократа выпестуем, — со смехом сказал Ильин.
И тут же, заметив рядом с собой распаренный веник, с маху опустил его на розовый зад Василия.
Новый обвал смеха вознаградил Виктора за проявленное остроумие.
Иван слез с полка.
— Я в речку. Пойдем?
Виктор, а за ним и Василий выскочили наружу. Комары словно ждали их за дверью. Колотя друг друга по спинам, троица бросилась к воде.
Вынырнув, Ильин увидел, что из бани повалил стар и млад. Впереди всех бежала дочь Вармы — та, что накрывала на стол во время обеда. Ее небольшая, ладно скроенная фигура, маленькие, упруго подпрыгивающие груди произвели впечатление не только на Ильина. Овцын довольно захмыкал рядом:
— Надо бы спросить, как зовут… А то вроде и обратиться не знаешь как…
— Плыви, чертяка, — Виктор ударил ладонью по воде, подняв веер брызг в сторону Василия. — Ишь вылупил глаза. Мы же в гостях…
— А сам-то, — буркнул Овцын и рванул вразмашку на середину речки.
Ильин повернул вниз по течению. И тут же из глубины к нему метнулась светлая тень. Над водой возникло лицо, облепленное льняными волосами. Откинув мокрую прядь, дочь Вармы прямо взглянула в лицо Виктору. В ярко-голубых глазах прыгали искорки смеха. С размаху хлопнув Ильина ладонью по плечу, девушка нырнула снова.
— Ч-черт! — невольно ругнулся Виктор, скривившись от боли. — Юмористка!
В голове у него промелькнуло: «Однако здесь своеобразное понимание скромности и нескромности».
Льняная макушка появилась из воды в десятке метров ниже. Ильин улыбнулся и нырнул в ее сторону.
Но девушка оказалась неплохой пловчихой. То и дело погружаясь в воду, она всплывала каждый раз в другом месте и радостно визжала, видя, что Виктор снова потерял ее.
Так мало-помалу они сплыли метров на двести ниже бани. Черная крыша ее скрылась за поворотом. Крики купающихся сразу стали глуше.
Девушка опять ушла под воду, но на сей раз всплыла так близко, что скользнула по его спине своим телом. Обхватив Ильина сильными руками, на мгновение прижалась к нему и вдруг, упершись в его плечи, подпрыгнула вверх, словно собиралась утопить.
Это было так неожиданно, что Виктор изрядно нахлебался воды. Вынырнув, услышал громкий смех. Через секунду шутница что есть силы колотила руками по воде, удирая к берегу. Ильин приударил следом.
Схватившись за нависшие над водой ветви тальника, девушка рывком бросила тело на зеленый травянистый берег, быстро вскарабкалась по отлогому склону.
Войдя в азарт погони, Виктор сразу заплутался среди светлого березняка. Остановившись, услышал в безмолвии только свое колотящееся сердце. За спиной хрустнула ветка. Он обернулся — дочь Вармы стояла в десятке шагов. В голубых глазах прыгали бесовские искры.
Он медленно пошел к ней. Она оставалась на месте, все с той же лукавой улыбкой глядя прямо в глаза ему.
Сжав руками сильные плечи девушки, Виктор привлек ее к себе, всмотрелся в чистое полудетское личико, в пухлые влажные губы, в подбородок, разделенный слабой ложбинкой. Руки его медленно скользили вдоль ребер, по упругим бедрам. Он чувствовал, как ее тело становится все более упругим, как ее начинает колотить озноб…
Когда Ильин в изнеможении лежал, уткнувшись в прохладный мох, ему вдруг представилось, как Анна сидит в полутемной землянке и смотрит на клубы дыма, поднимающегося над плошкой, в которой курится трутовик. Он резко поднялся и быстро пошел к реке. Не оборачиваясь назад, нырнул и, разрезая воду мощными гребками, пошел вверх по течению.
Когда подплыл к бане, с противоположного берега плюхнулись Овцын и другая дочь Вармы. Старый вепс стоял по колено в воде, поглаживал себя по животу и, посмеиваясь, глядел на гостей.
— Мало парился. Однако, еще баня надо.
Сидя на полке, Ильин старался не смотреть на забившуюся в угол шутницу В голове у него прокручивалось одно и то же: «Неужели в самом деле втюрился?.. Вот, оказывается, как это бывает… Ей-богу втюрился по-черному…»
II
— Миленькая мелодия, — сказал Овцын.
И тут же, словно для того, чтобы опровергнуть его, Варма пронзительным голосом запричитал по-вепски, завершая каждый речевой период странным повизгиванием.
— Заёйгал, — вполголоса прокомментировал Ивашка. — Вот так-то у всех у них, — что корела, что чудь, что весь… Не-е, наши песни повеселее будут…
— Темнота ты, — укоризненно заговорил Ильин. — Эти финские племена наши с тобой предки. Ведь в ходе движения славян к северу и востоку почти все они будут ассимилированы, то есть поглощены. Так что и в тебе и во мне хоть и небольшая примесь финской крови, но имеется.
— Эк ты загнул! — возмутился Иван. — Да у нас по всей округе наперечет случаи, когда кореляк русскую девку за себя брал али наоборот.
— В период колонизации смешение всегда сильнее… Да что спорить, в нашем веке крупный поэт был — Блок; он так писал, обращаясь к Руси: «Что там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, и меря намерила гатей, дорог да столбов верстовых».
Сказав это, Виктор с досадой подумал: «Черт побери, Иван определенно воздействует на меня отрицательно. Изъясняюсь как классная дама…»
Вепс продолжал самозабвенно петь, склонив голову набок. На его широкоскулом лице можно было прочесть если не точное содержание песнопений, то уж, во всяком случае, понять, когда речь шла об опасностях, подстерегавших его героев, об одержанных ими победах, о счастливом завершении их деяний.
«Вяярюйнен небось десять лет жизни отдал бы за такой концерт», подумал Ильин, вспомнив симпатичного бородача, приезжавшего к ним в институт из Хельсинки. Был он немногословен, хотя, пожалуй, на взгляд Вармы, мог сойти за балагура, целыми днями просиживал в архиве, разбирая полевые записи экспедиций, работавших в Карелии и на архангельском Севере. За все время, что они встречались в курилке — а в общей сложности набралось бы несколько часов — Виктор обменялся с ним дюжиной фраз. Но когда Вяярюйнен уезжал, он почему-то разыскал Ильина и, с чувством пожав ему руку, вручил свою визитную карточку: «Очень приятно было беседовать с вами. Если будете в Хельсинки, обязательно зайдите». «Хельсинки! — мысленно хмыкнул Ильин. — Сейчас бы я рад в самой дикой дыре оказаться — лишь бы это было в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году…»
В баню позвали, когда начало смеркаться. Выбравшись из землянки следом за Вармой, гости увидели, что поляна, на которой только что кипела многообразная хозяйственная жизнь, пуста.
— Где семья? — спросил Ильин.
— Все баня, — ответил вепс.
— Так мы что… с женщинами? — приостановился Виктор.
— Все баня, — кивнул Варма.
Анна, слышавшая этот диалог, решительно заявила:
— Я пойду позже.
— Чего девка дуровать стал? — Вепс озадаченно посмотрел на Ильина, когда княжна скрылась в землянке. — Зачем обижает?
— А! — Виктор решил не развивать тему. Недоставало только нарушить обычай гостевания.
По-видимому, Варма истолковал близкое его сердцу междометие как выражение презрения к взбалмошной женской природе. Не говоря больше ни слова, зашагал первым по тропе, тянувшейся среди сосен.
Через несколько минут вышли к излуке небольшой реки. На травянистом берегу чернел одинокий сруб. На пряслах возле бани была развешена одежда. Ильин узнал белое платье с красными свастиками.
Вепс сразу принялся раздеваться, то и дело охлопывая себя по плечам, по груди, по ляжкам — комары тучей ринулись на его молочно-белое незагорелое тело.
Старообрядец, не раздумывая, последовал его примеру. Да и Овцын колебался совсем недолго. Подтолкнув Виктора под бок, когда в бане разом заголосили веселые девичьи голоса, он решительно скинул с себя пропыленную сермяжину.
Когда за ними закрылась дверь, Ильина разом охватил крепкий духовитый жар. Прицокнув языком от удовольствия — парильщиком он был изрядным — Виктор огляделся: в полутьме можно было различить согбенные фигуры под ногами — это в больших деревянных шайках устроились старухи и дети. На полке смутно белели несколько фигур.
— Сюда! — голосом Ивашки крикнул один из обитателей полка.
Виктор с Василием пробрались между шаек в дальний от двери угол и вскарабкались на широкий помост, сложенный из толстых березовых плах. Затиснувшись между Вармой и его сыном, Ильин целиком отдался телесным ощущениям.
Подобно всем уважающим себя людям его поколения, он принадлежал к команде завзятых парильщиков, сложившейся еще во времена учения в аспирантуре. За годы совместных «помывочных мероприятий» у них выработались строгие ритуалы поведения в бане.
— Первый пар, отцы, надо в глубоком молчании воспринимать, — поучал их главный идеолог, толстяк Марфин. — Пущай душа к небесам отлетает, тогда телеса вполне во власть пара отойдут…
И действительно, когда они делали первый заход, можно было принять их за некую мистическую секту — с такой отрешенностью они сидели на полке.
…Дружный смех вывел Виктора из состояния блаженной прострации. Оказалось, кто-то из дочерей Вармы дунул Овцыну на спину, и тот, словно ужаленный, слетел вниз.
— Как огнем опалило, — почесывая пострадавшее место, оправдывался Василий. — Я и так-то с грехом пополам жар этакий сношу…
— А у вас что, не было подобных заведений? — спросил Виктор.
— Хаживал я в торговые бани — да разве там такое пекло! А к деревенщине в эти избенки курные — ни-ни, как погляжу на копоть, с души воротит. Это уж здесь, деваться некуда…
— Ничего, мы еще из тебя демократа выпестуем, — со смехом сказал Ильин.
И тут же, заметив рядом с собой распаренный веник, с маху опустил его на розовый зад Василия.
Новый обвал смеха вознаградил Виктора за проявленное остроумие.
Иван слез с полка.
— Я в речку. Пойдем?
Виктор, а за ним и Василий выскочили наружу. Комары словно ждали их за дверью. Колотя друг друга по спинам, троица бросилась к воде.
Вынырнув, Ильин увидел, что из бани повалил стар и млад. Впереди всех бежала дочь Вармы — та, что накрывала на стол во время обеда. Ее небольшая, ладно скроенная фигура, маленькие, упруго подпрыгивающие груди произвели впечатление не только на Ильина. Овцын довольно захмыкал рядом:
— Надо бы спросить, как зовут… А то вроде и обратиться не знаешь как…
— Плыви, чертяка, — Виктор ударил ладонью по воде, подняв веер брызг в сторону Василия. — Ишь вылупил глаза. Мы же в гостях…
— А сам-то, — буркнул Овцын и рванул вразмашку на середину речки.
Ильин повернул вниз по течению. И тут же из глубины к нему метнулась светлая тень. Над водой возникло лицо, облепленное льняными волосами. Откинув мокрую прядь, дочь Вармы прямо взглянула в лицо Виктору. В ярко-голубых глазах прыгали искорки смеха. С размаху хлопнув Ильина ладонью по плечу, девушка нырнула снова.
— Ч-черт! — невольно ругнулся Виктор, скривившись от боли. — Юмористка!
В голове у него промелькнуло: «Однако здесь своеобразное понимание скромности и нескромности».
Льняная макушка появилась из воды в десятке метров ниже. Ильин улыбнулся и нырнул в ее сторону.
Но девушка оказалась неплохой пловчихой. То и дело погружаясь в воду, она всплывала каждый раз в другом месте и радостно визжала, видя, что Виктор снова потерял ее.
Так мало-помалу они сплыли метров на двести ниже бани. Черная крыша ее скрылась за поворотом. Крики купающихся сразу стали глуше.
Девушка опять ушла под воду, но на сей раз всплыла так близко, что скользнула по его спине своим телом. Обхватив Ильина сильными руками, на мгновение прижалась к нему и вдруг, упершись в его плечи, подпрыгнула вверх, словно собиралась утопить.
Это было так неожиданно, что Виктор изрядно нахлебался воды. Вынырнув, услышал громкий смех. Через секунду шутница что есть силы колотила руками по воде, удирая к берегу. Ильин приударил следом.
Схватившись за нависшие над водой ветви тальника, девушка рывком бросила тело на зеленый травянистый берег, быстро вскарабкалась по отлогому склону.
Войдя в азарт погони, Виктор сразу заплутался среди светлого березняка. Остановившись, услышал в безмолвии только свое колотящееся сердце. За спиной хрустнула ветка. Он обернулся — дочь Вармы стояла в десятке шагов. В голубых глазах прыгали бесовские искры.
Он медленно пошел к ней. Она оставалась на месте, все с той же лукавой улыбкой глядя прямо в глаза ему.
Сжав руками сильные плечи девушки, Виктор привлек ее к себе, всмотрелся в чистое полудетское личико, в пухлые влажные губы, в подбородок, разделенный слабой ложбинкой. Руки его медленно скользили вдоль ребер, по упругим бедрам. Он чувствовал, как ее тело становится все более упругим, как ее начинает колотить озноб…
Когда Ильин в изнеможении лежал, уткнувшись в прохладный мох, ему вдруг представилось, как Анна сидит в полутемной землянке и смотрит на клубы дыма, поднимающегося над плошкой, в которой курится трутовик. Он резко поднялся и быстро пошел к реке. Не оборачиваясь назад, нырнул и, разрезая воду мощными гребками, пошел вверх по течению.
Когда подплыл к бане, с противоположного берега плюхнулись Овцын и другая дочь Вармы. Старый вепс стоял по колено в воде, поглаживал себя по животу и, посмеиваясь, глядел на гостей.
— Мало парился. Однако, еще баня надо.
Сидя на полке, Ильин старался не смотреть на забившуюся в угол шутницу В голове у него прокручивалось одно и то же: «Неужели в самом деле втюрился?.. Вот, оказывается, как это бывает… Ей-богу втюрился по-черному…»
II
Идея с переодеванием родилась у Виктора, когда до Новгорода было еще полтысячи верст пути по никудышным дорогам и разбитым гатям. Благодаря его затее им пришлось сделать крюк еще в добрую сотню верст, чтобы попасть к началу торгового пути из варяг в греки.
Ход его мыслей был таков: поскольку мы плохо ориентируемся в местных условиях, лучше всего выдать себя за иностранцев. Тем более что все, кроме Ивана, владели немецким языком. В разной степени, конечно. Анна великолепно — ибо росла под присмотром немки-гувернантки, потом постоянно общалась в Смольном с классными дамами да и с отцом не раз проводила по нескольку месяцев в Баден-Бадене и Киссингене. Овцын побывал в Саксонии во время Семилетней войны и вполне сносно объяснялся с княжной, желая продемонстрировать свою светскость. Познания Ильина были основательнее — в университете он занимался не только современным немецким, но и староверхненемецким, ибо дипломная работа его была посвящена фольклорным параллелям у славян Поморья и их соседей. Целыми днями он растолковывал спутникам особенности грамматики и архаичную лексику, сохранившуюся в его памяти. Ивашка обнаружил полную неспособность к языкам, поэтому его решили держать за конюха при «иностранцах».
Но для того, чтобы воплотить идею в жизнь, необходимо было материальное ее обеспечение — одежда, притачные лошади. Не являться же заморским купцам на убогой телеге, в которую была запряжена вислобрюхая клячонка, подаренная Добрыней. Да и средства нужны были, чтобы хотя бы на первых порах платить за пропитание и жилье.
Виктор предложил сложить в общий котел все их имущество и подумать, что можно пустить в обмен с иноземцами на необходимые четверке товары.
Распорядителем решили избрать Ильина, поскольку ему, по общему мнению, принадлежал главный вклад: исправно действующий фонарик, щипчики для срезания ногтей, олимпийский рубль, брелок для ключей с изображением Эйфелевой башни. В порыве благородства Виктор даже согласился на предложение Овцына спороть с ширинки джинсов медную «молнию». Замок давно приводил в восторг коллежского секретаря, хотя в то же время он недоумевал, как такая дорогая вещь могла оказаться на безобразных вытертых до белизны штанах, достойных какого-нибудь оборванца. Ильин сознательно дал уговорить себя пойти на жертву — во-первых, думал он, в двадцатый век можно вернуться и с расстегнутой прорехой или на худой конец снабдить ее пуговицей, а во-вторых, он замыслил убедить самого Овцына в необходимости отдать в обменный фонд малиновый камзол и парик.
Коллежский секретарь, конечно, встал на дыбы, услышав такое предложение. Он потратил на свое одеяние трехмесячное жалованье, одни галуны серебряного шитья чего стоили! А парик — это же настоящий шедевр — как ни мяли его язычники, как ни мок он под дождями, все равно сохранял свой щегольской вид.
Вот именно поэтому Василий и должен отдать свое достояние, настаивал Ильин. Пусть заберет себе полдюжины золотых, оказавшихся у него в поясе, это все равно не деньги, но камзол — целое состояние, надо только умело им распорядиться. Если какому-нибудь заезжему викингу лапшу на уши повесить, то бишь рассказать, что роскошное облачение с огромными орлеными пуговицами привезено из Персии или из Индии, он за него десять гривен золота не пожалеет.
Анна недоверчиво подняла брови, а Овцын посоветовал поменьше фантазировать. Тогда Ильин привел вычитанную им как-то в исландских сагах историю о крестившем Норвегию конунге Олафе Трюгвассоне, мальчиком, попавшем в плен к викингам. Лицо царской крови было обменяно на хороший плащ! В другом источнике рассказывалось о знатной норманке Стейнвер Старой, которая, прибыв в Исландию, расплатилась за земельное владение опять-таки расшитым плащом.
— Так это когда было, — хмыкнул Овцын.
— Именно теперь, сударь, в нашем с вами одиннадцатом веке или каких-нибудь лет тридцать назад… — с неменьшей иронией ответил Ильин.
Анна без колебаний внесла в банк ценностей нитку жемчуга и коралловую брошь.
Иван долго вздыхал, потом достал из-за пазухи кипарисный образок с изображением какого-то святого. Благоговейным тоном пояснил:
— С горы Афон странники, дай им бог здоровья, принесли. Пантелеймон-целитель, от всех болезней помогает.
— А в каком веке он жил? — с подозрением спросил Ильин.
Иван пожал плечами и ответил:
— Знаю только из жития его, что рожден он от знатных родителей в граде Никомидии, отец был язычником, а мать…
— Спасибо, все ясно, — прервал его Ильин. — Это нам подходит, остается выяснить, с какого века у нас на Руси его почитать стали.
— У нас святого Пантелеймона весьма и весьма уважают, — солидно сказал Овцын. — В день памяти его русский флот шведов дважды бил — при Гангуте и при Гренгаме.
— Не вздумай сделать ему такую рекламу при норманнах, — предупредил Ильин.
— А они что, тоже шведы? — простодушно спросил Василий.
— Да, и при этом далеко не столь воспитанные, какими стали при Карле XII…
Дорога вывела их на берег озера Нево в нескольких верстах от крепости Ладога — об этом сказал встретившийся им горшечник, возвращавшийся с базара на подводе, на добрую половину заставленной нераспроданным товаром.
— Худо торговля идет? — полюбопытствовал Ивашка.
Возница почесал спину кнутовищем и сплюнул. Неохотно отозвался:
— Чтоб их лешак всех подавил! От немца продыху нет — завалил дешевой посудой.
А вскоре путники увидели и первых гостей из-за моря — разрезая высоким выгнутым форштевнем рябь озера, летела ладья под огромным красным парусом, расшитым оскаленными мордами чудовищ. Борта были обвешаны желтыми щитами.
Иван перекрестился, увидев богоненавистные изображения.
— Не иначе язычники!
Затем показалась другая ладья, двигавшаяся навстречу первой. Эта шла на веслах — издали казалось, что над бортами мерно поднимаются и падают в воду десятки длинных хрупких на вид спиц.
Потом дорога повернула от озера в бор. А когда он расступился, открылась широкая лента реки. На противоположном берегу высился город, обнесенный земляным валом. Лес мачт выстроился под стеной крепости.
— Все флаги в гости, — машинально заметил Ильин.
— Чего? — не понял Ивашка.
— Да так, стихи вспомнил.
— Пушкин? — спросила княжна. — Мы, кажется, учили.
— Он, — подтвердил Виктор. — Причем почти об этих самых местах писано. В нескольких десятках верст отсюда из Ладожского озера — по-нынешнему Нево вытекает Нева, а еще сотню верст проплывешь и попадешь на то болото, где через семь столетий Петербург возникнет.
Паромщик переправил путников через Волхов прямо под стены крепости. Чтобы попасть к городским воротам, пришлось объехать половину окружности укреплений. Дорога шла вдоль рва, наполненного непроглядно-черной водой.
— Крепость знатная, — похвалил Овцын. — И в мое время с ней немало повозиться пришлось бы. А те каменные фассебреи по углам и нашим осадным орудиям не по зубам.
У надвратной башни несли службу два рослых воина в кольчугах со щитами и боевыми топорами. Ильина удивило то, что их ресницы и брови были густо накрашены, а на шее и на запястьях сияли массивные золотые гривны и браслеты.
Остановив знаком повозку, стражники бегло осмотрели ее содержимое. Ткнув топорищем ветхий мешок, в котором хранились все сокровища четверки, один из них спросил на ломаном русском:
— Зачем едете в Альдейгьюборг?
— Как-как? — не понял Ильин.
— Альдейгьюборг. По-вашему Ладога, — с презрением оглядев убогое одеяние филолога, пояснил воин.
Ильин понял, что перед ним варяги. Он еще не нашелся с ответом, как Иван сказал:
— Извозом думаю промыслить. А земляки мои в Новгород хотят пробираться, переночуем у вас — и дальше. — С этими словами он протянул стражу мелкую монету.
— Проезжай. — Варяг небрежно мотнул головой в сторону ворот.
— А ты находчивей меня оказался, — похвалил Ильин. — Я ведь грешным делом сказать хотел, что мы купить кое-чего желаем, а не сообразил, что тогда эти молодцы точно пожитки наши перетрясли бы в поисках деньжат.
— Я ведь, Витюша, стреляный воробей. Думаешь, в наше время таких ухарей не было? Только зазевайся — враз обчистят.
Спросили у прохожего, где можно остановиться на ночлег. Он махнул рукой в сторону низкого строения с дерновой крышей.
— А вон к Толстопяту Куриной Голове толкнитесь.
Анна прыснула в кулак. Ильин вопросительно посмотрел на нее.
— Ну и имена у здешних обитателей.
— Ничего в этом смешного, — наставительно сказал Виктор. — Не вздумай в дальнейшем показывать свою невоспитанность. В Древней Руси у каждого человека было прозвище, тогда не приглаживали правду в угоду ложно понятым приличиям — определяли характерную черту или очевидную примету с предельной откровенностью. И никто не обижался… Помню, когда учился в университете, встретил в каких-то старых летописях целую пригоршню кличек одну другой краше. Например: князь Семен Заболоцкий Угреватая Харя.
— С прозвищами дело ясное, — вмешался Овцын. — А имена? Что это еще за Толстопят? Я в святцах такого не видал.
— Язычники, одно слово, — сморщился Иван.
— Да дело в том, что в эти годы еще ни одного русского святого не было… То есть нет — в настоящем времени. А греческие имена ох с каким трудом пробивались. Даже если и нарекут кого-то при крещении по церковному установлению в честь святого, обязательно второе имя дают, русское. Этот обычай, кстати сказать, до твоих времен дожил, Ивашка…
— Что было, то было, — согласился старообрядец. — И Нехороший, и Рыло, и Неплюй, и еще бог весть какие языческие имена водились.
На постоялом дворе Иван также проявил завидную находчивость — за считанные минуты договорился с хозяином о ночлеге, сумев обойти в разговоре с ним скользкие темы, поставил лошадь на конюшню, нахлобучив ей на морду торбу с овсом, сбегал к кухарке и разжился у ней снедью на ужин.
Весь вечер, бродя по улицам Ладоги, Ильин прислушивался к разноголосому говору — гортанные выкрики арабов и персов, отрывистые фразы скандинавов и немцев, быстрая грассирующая речь франков.
Зайдя к корчму, Виктор спросил братину ставленого меда и, присев на лавку в углу, стал наблюдать за разношерстной толпой. Большинство и здесь занималось делами — один показывал на пальцах требуемую плату, другой загибал несколько пальцев, продавец непримиримо тряс головой, и торг начинался снова. Иные объяснялись с помощью деревяшки — владелец товара делал ножом несколько нарезок, покупатель срезал, первый купец снова добавлял зарубки, второй снова убирал их. Когда приходили к соглашению, выкладывали на стол монеты, связки мордок — кусочки беличьей шкурки, срезанные со лба, — или гривны кун — нанизанные на сухожилия дюжины куньих шкурок. Меховые деньг», бывшие в ходу в стране славян, принимались к оплате наравне с серебром и золотом, но, насколько мог приметить Ильин, их брали в основном здешние купцы. Иноземцы больше доверяли презренному металлу.
— Тут просто вавилонское столпотворение, — сказала Анна, когда Ильин вернулся с прогулки.
Оказывается, никуда не отлучаясь с постоялого двора, она увидела представителей полудюжины национальностей.
— Я ведь сюда как-то на пароходе из Петербурга до Шлюшина плавала на пикник. Где-то совсем неподалеку от Ладоги мы на берегу расположились. И за все три дня нашей экскурсии разве что десяток-другой барок с хлебом увидели.
— Теперь ты поняла, насколько тесно была связана Русь со всем миром? По ее территории проходили самые важные — в силу их безопасности — торговые пути. Ведь вокруг Европы викинги пиратствовали, а у нас купцов княжеские дружины охраняли…
— Так почему же потом такое захолустье воцарилось? — спросил Овцын.
— Татары, — вздохнув, сказал Ильин. — Они не только Русь придавили, но и международную торговлю порушили.
С иноземными купцами в Ладоге решили не общаться — если бы вышел какой-нибудь конфуз при обмене, здесь это могло бы привести к непредсказуемым последствиям.
— Знаете, где-нибудь вдалеке от населенных пунктов, от варягов княжеских, предлагаемые нами товары вызовут меньше вопросов, да и происхождение наше не так легко будет проверить. А здесь ведь — кем ни назовись, обязательно тебе земляка подыщут, поди тогда отвертись. За одно произношение, за словечки непривычного облика в колодки забьют, да еще и пытать станут, дабы вызнать, откуда такие подозрительные типы взялись…
Расчеты Ильина оправдались. В одном дне пути от Ладоги они набрели на берегу Волхова на стоянку любекских купцов, сплавлявших из Новгорода караван ладей с медом, поташем и кожами. Корыстолюбивые гости из-за моря с удовольствием согласились провернуть еще одну операцию, хотя, как и ожидал Ильин, немецкая речь одетых в славянскую одежду путников вызвала у купцов недоумение. Они с явным недоверием выслушали рассказ Анны о разбойниках, якобы ограбивших их.
— Ваше произношение мне незнакомо, — сказал один из граждан вольного города Любека. — Из каких краев вы?
— Из Кенигсберга, — ляпнул Овцын.
Купец недоуменно покрутил головой и сказал, что не слышал о таком городе. Ильин исподтишка показал кулак Василию — лезет с объяснениями, не зная элементарных вещей. Тевтонский орден обоснуется в Прибалтике лет через двести, на месте столицы Прусского королевства теперь, наверное, одни медведи обитают.
Но как бы ни были велики сомнения любекских негоциантов, когда они увидели то, что предлагали приобрести странные соплеменники, их обуял настоящий азарт. Стараясь перекричать друг друга, толкаясь и даже берясь то и дело за эфесы коротких мечей, купцы устроили нечто вроде аукциона.
Фонарик ушел за цену средней ладья — по указанию хозяина купцы тотчас же принялись переваливать ее груз на другие суда.
Щипчики для ногтей Ильин представил как личную собственность персидского шаха, взяв за образец рекламную операцию Бендера, всучившего людоедке Эллочке ситечко для чая. За свою безделушку он получил нечто гораздо более существенное, чем гамбсовский стул — целый гардероб мужского и женского платья.
Брелок с Эйфелевой башней оказался ритуальным символом самого первосвященника Канафы, отправившего на смерть Иисуса Христа. Правда, с этой драгоценностью чуть было не вышел конфуз, когда Ильин сказал, что на брелоке его первый владелец носил ключ от ковчега Завета. Один из купцов тут же решил прикинуть брелок к своим ключам, но от их массивных кованых колец хилая дюралевая безделушка сразу же погнулась. Кое-как удалось убедить покупателей, что ковчег открывался золотой отмычкой величиной с мизинец. Людям, привыкшим к огромным кованым замкам, охранявшим любой амбар, казалось невероятным, чтобы столь великая ценность, как свитки Моисеева закона, могла запираться маловнушительным ключиком.
Потом купцам предложили парик, но он вызвал у них только недоумение. Никто даже не спросил о его цене.
Как бы то ни было, и без того целый кошель серебряных талеров перекочевал к Ильину. Поэтому он по праву казначея решил, что остальные товары стоит придержать. Таким образом, кафтан, жемчуг, брошь и «молния» с джинсов составили стратегический резерв четверки. Пантелеймона-целителя решили вернуть Ивашке, ибо уверенности в том, что его уже начали почитать на Руси, не было. «Лучше не прокалываться. — сказал Ильин. — Хватит с нас Кенигсберга».
Овцын заметно повеселел оттого, что парик вернулся к нему, к тому же, Василий, видимо, надеялся, что до кафтана очередь может и не дойти. Надев немецкое платье — льняную рубашку камизу, короткие штаны брэ, плотные суконные чулки шосс, блио с длинными широкими рукавами, — он вертелся перед поставленным на ребро медным тазом, который вместе с прочей утварью остался на ладье от немцев. Анна пристыдила щеголя.
Ход его мыслей был таков: поскольку мы плохо ориентируемся в местных условиях, лучше всего выдать себя за иностранцев. Тем более что все, кроме Ивана, владели немецким языком. В разной степени, конечно. Анна великолепно — ибо росла под присмотром немки-гувернантки, потом постоянно общалась в Смольном с классными дамами да и с отцом не раз проводила по нескольку месяцев в Баден-Бадене и Киссингене. Овцын побывал в Саксонии во время Семилетней войны и вполне сносно объяснялся с княжной, желая продемонстрировать свою светскость. Познания Ильина были основательнее — в университете он занимался не только современным немецким, но и староверхненемецким, ибо дипломная работа его была посвящена фольклорным параллелям у славян Поморья и их соседей. Целыми днями он растолковывал спутникам особенности грамматики и архаичную лексику, сохранившуюся в его памяти. Ивашка обнаружил полную неспособность к языкам, поэтому его решили держать за конюха при «иностранцах».
Но для того, чтобы воплотить идею в жизнь, необходимо было материальное ее обеспечение — одежда, притачные лошади. Не являться же заморским купцам на убогой телеге, в которую была запряжена вислобрюхая клячонка, подаренная Добрыней. Да и средства нужны были, чтобы хотя бы на первых порах платить за пропитание и жилье.
Виктор предложил сложить в общий котел все их имущество и подумать, что можно пустить в обмен с иноземцами на необходимые четверке товары.
Распорядителем решили избрать Ильина, поскольку ему, по общему мнению, принадлежал главный вклад: исправно действующий фонарик, щипчики для срезания ногтей, олимпийский рубль, брелок для ключей с изображением Эйфелевой башни. В порыве благородства Виктор даже согласился на предложение Овцына спороть с ширинки джинсов медную «молнию». Замок давно приводил в восторг коллежского секретаря, хотя в то же время он недоумевал, как такая дорогая вещь могла оказаться на безобразных вытертых до белизны штанах, достойных какого-нибудь оборванца. Ильин сознательно дал уговорить себя пойти на жертву — во-первых, думал он, в двадцатый век можно вернуться и с расстегнутой прорехой или на худой конец снабдить ее пуговицей, а во-вторых, он замыслил убедить самого Овцына в необходимости отдать в обменный фонд малиновый камзол и парик.
Коллежский секретарь, конечно, встал на дыбы, услышав такое предложение. Он потратил на свое одеяние трехмесячное жалованье, одни галуны серебряного шитья чего стоили! А парик — это же настоящий шедевр — как ни мяли его язычники, как ни мок он под дождями, все равно сохранял свой щегольской вид.
Вот именно поэтому Василий и должен отдать свое достояние, настаивал Ильин. Пусть заберет себе полдюжины золотых, оказавшихся у него в поясе, это все равно не деньги, но камзол — целое состояние, надо только умело им распорядиться. Если какому-нибудь заезжему викингу лапшу на уши повесить, то бишь рассказать, что роскошное облачение с огромными орлеными пуговицами привезено из Персии или из Индии, он за него десять гривен золота не пожалеет.
Анна недоверчиво подняла брови, а Овцын посоветовал поменьше фантазировать. Тогда Ильин привел вычитанную им как-то в исландских сагах историю о крестившем Норвегию конунге Олафе Трюгвассоне, мальчиком, попавшем в плен к викингам. Лицо царской крови было обменяно на хороший плащ! В другом источнике рассказывалось о знатной норманке Стейнвер Старой, которая, прибыв в Исландию, расплатилась за земельное владение опять-таки расшитым плащом.
— Так это когда было, — хмыкнул Овцын.
— Именно теперь, сударь, в нашем с вами одиннадцатом веке или каких-нибудь лет тридцать назад… — с неменьшей иронией ответил Ильин.
Анна без колебаний внесла в банк ценностей нитку жемчуга и коралловую брошь.
Иван долго вздыхал, потом достал из-за пазухи кипарисный образок с изображением какого-то святого. Благоговейным тоном пояснил:
— С горы Афон странники, дай им бог здоровья, принесли. Пантелеймон-целитель, от всех болезней помогает.
— А в каком веке он жил? — с подозрением спросил Ильин.
Иван пожал плечами и ответил:
— Знаю только из жития его, что рожден он от знатных родителей в граде Никомидии, отец был язычником, а мать…
— Спасибо, все ясно, — прервал его Ильин. — Это нам подходит, остается выяснить, с какого века у нас на Руси его почитать стали.
— У нас святого Пантелеймона весьма и весьма уважают, — солидно сказал Овцын. — В день памяти его русский флот шведов дважды бил — при Гангуте и при Гренгаме.
— Не вздумай сделать ему такую рекламу при норманнах, — предупредил Ильин.
— А они что, тоже шведы? — простодушно спросил Василий.
— Да, и при этом далеко не столь воспитанные, какими стали при Карле XII…
Дорога вывела их на берег озера Нево в нескольких верстах от крепости Ладога — об этом сказал встретившийся им горшечник, возвращавшийся с базара на подводе, на добрую половину заставленной нераспроданным товаром.
— Худо торговля идет? — полюбопытствовал Ивашка.
Возница почесал спину кнутовищем и сплюнул. Неохотно отозвался:
— Чтоб их лешак всех подавил! От немца продыху нет — завалил дешевой посудой.
А вскоре путники увидели и первых гостей из-за моря — разрезая высоким выгнутым форштевнем рябь озера, летела ладья под огромным красным парусом, расшитым оскаленными мордами чудовищ. Борта были обвешаны желтыми щитами.
Иван перекрестился, увидев богоненавистные изображения.
— Не иначе язычники!
Затем показалась другая ладья, двигавшаяся навстречу первой. Эта шла на веслах — издали казалось, что над бортами мерно поднимаются и падают в воду десятки длинных хрупких на вид спиц.
Потом дорога повернула от озера в бор. А когда он расступился, открылась широкая лента реки. На противоположном берегу высился город, обнесенный земляным валом. Лес мачт выстроился под стеной крепости.
— Все флаги в гости, — машинально заметил Ильин.
— Чего? — не понял Ивашка.
— Да так, стихи вспомнил.
— Пушкин? — спросила княжна. — Мы, кажется, учили.
— Он, — подтвердил Виктор. — Причем почти об этих самых местах писано. В нескольких десятках верст отсюда из Ладожского озера — по-нынешнему Нево вытекает Нева, а еще сотню верст проплывешь и попадешь на то болото, где через семь столетий Петербург возникнет.
Паромщик переправил путников через Волхов прямо под стены крепости. Чтобы попасть к городским воротам, пришлось объехать половину окружности укреплений. Дорога шла вдоль рва, наполненного непроглядно-черной водой.
— Крепость знатная, — похвалил Овцын. — И в мое время с ней немало повозиться пришлось бы. А те каменные фассебреи по углам и нашим осадным орудиям не по зубам.
У надвратной башни несли службу два рослых воина в кольчугах со щитами и боевыми топорами. Ильина удивило то, что их ресницы и брови были густо накрашены, а на шее и на запястьях сияли массивные золотые гривны и браслеты.
Остановив знаком повозку, стражники бегло осмотрели ее содержимое. Ткнув топорищем ветхий мешок, в котором хранились все сокровища четверки, один из них спросил на ломаном русском:
— Зачем едете в Альдейгьюборг?
— Как-как? — не понял Ильин.
— Альдейгьюборг. По-вашему Ладога, — с презрением оглядев убогое одеяние филолога, пояснил воин.
Ильин понял, что перед ним варяги. Он еще не нашелся с ответом, как Иван сказал:
— Извозом думаю промыслить. А земляки мои в Новгород хотят пробираться, переночуем у вас — и дальше. — С этими словами он протянул стражу мелкую монету.
— Проезжай. — Варяг небрежно мотнул головой в сторону ворот.
— А ты находчивей меня оказался, — похвалил Ильин. — Я ведь грешным делом сказать хотел, что мы купить кое-чего желаем, а не сообразил, что тогда эти молодцы точно пожитки наши перетрясли бы в поисках деньжат.
— Я ведь, Витюша, стреляный воробей. Думаешь, в наше время таких ухарей не было? Только зазевайся — враз обчистят.
Спросили у прохожего, где можно остановиться на ночлег. Он махнул рукой в сторону низкого строения с дерновой крышей.
— А вон к Толстопяту Куриной Голове толкнитесь.
Анна прыснула в кулак. Ильин вопросительно посмотрел на нее.
— Ну и имена у здешних обитателей.
— Ничего в этом смешного, — наставительно сказал Виктор. — Не вздумай в дальнейшем показывать свою невоспитанность. В Древней Руси у каждого человека было прозвище, тогда не приглаживали правду в угоду ложно понятым приличиям — определяли характерную черту или очевидную примету с предельной откровенностью. И никто не обижался… Помню, когда учился в университете, встретил в каких-то старых летописях целую пригоршню кличек одну другой краше. Например: князь Семен Заболоцкий Угреватая Харя.
— С прозвищами дело ясное, — вмешался Овцын. — А имена? Что это еще за Толстопят? Я в святцах такого не видал.
— Язычники, одно слово, — сморщился Иван.
— Да дело в том, что в эти годы еще ни одного русского святого не было… То есть нет — в настоящем времени. А греческие имена ох с каким трудом пробивались. Даже если и нарекут кого-то при крещении по церковному установлению в честь святого, обязательно второе имя дают, русское. Этот обычай, кстати сказать, до твоих времен дожил, Ивашка…
— Что было, то было, — согласился старообрядец. — И Нехороший, и Рыло, и Неплюй, и еще бог весть какие языческие имена водились.
На постоялом дворе Иван также проявил завидную находчивость — за считанные минуты договорился с хозяином о ночлеге, сумев обойти в разговоре с ним скользкие темы, поставил лошадь на конюшню, нахлобучив ей на морду торбу с овсом, сбегал к кухарке и разжился у ней снедью на ужин.
Весь вечер, бродя по улицам Ладоги, Ильин прислушивался к разноголосому говору — гортанные выкрики арабов и персов, отрывистые фразы скандинавов и немцев, быстрая грассирующая речь франков.
Зайдя к корчму, Виктор спросил братину ставленого меда и, присев на лавку в углу, стал наблюдать за разношерстной толпой. Большинство и здесь занималось делами — один показывал на пальцах требуемую плату, другой загибал несколько пальцев, продавец непримиримо тряс головой, и торг начинался снова. Иные объяснялись с помощью деревяшки — владелец товара делал ножом несколько нарезок, покупатель срезал, первый купец снова добавлял зарубки, второй снова убирал их. Когда приходили к соглашению, выкладывали на стол монеты, связки мордок — кусочки беличьей шкурки, срезанные со лба, — или гривны кун — нанизанные на сухожилия дюжины куньих шкурок. Меховые деньг», бывшие в ходу в стране славян, принимались к оплате наравне с серебром и золотом, но, насколько мог приметить Ильин, их брали в основном здешние купцы. Иноземцы больше доверяли презренному металлу.
— Тут просто вавилонское столпотворение, — сказала Анна, когда Ильин вернулся с прогулки.
Оказывается, никуда не отлучаясь с постоялого двора, она увидела представителей полудюжины национальностей.
— Я ведь сюда как-то на пароходе из Петербурга до Шлюшина плавала на пикник. Где-то совсем неподалеку от Ладоги мы на берегу расположились. И за все три дня нашей экскурсии разве что десяток-другой барок с хлебом увидели.
— Теперь ты поняла, насколько тесно была связана Русь со всем миром? По ее территории проходили самые важные — в силу их безопасности — торговые пути. Ведь вокруг Европы викинги пиратствовали, а у нас купцов княжеские дружины охраняли…
— Так почему же потом такое захолустье воцарилось? — спросил Овцын.
— Татары, — вздохнув, сказал Ильин. — Они не только Русь придавили, но и международную торговлю порушили.
С иноземными купцами в Ладоге решили не общаться — если бы вышел какой-нибудь конфуз при обмене, здесь это могло бы привести к непредсказуемым последствиям.
— Знаете, где-нибудь вдалеке от населенных пунктов, от варягов княжеских, предлагаемые нами товары вызовут меньше вопросов, да и происхождение наше не так легко будет проверить. А здесь ведь — кем ни назовись, обязательно тебе земляка подыщут, поди тогда отвертись. За одно произношение, за словечки непривычного облика в колодки забьют, да еще и пытать станут, дабы вызнать, откуда такие подозрительные типы взялись…
Расчеты Ильина оправдались. В одном дне пути от Ладоги они набрели на берегу Волхова на стоянку любекских купцов, сплавлявших из Новгорода караван ладей с медом, поташем и кожами. Корыстолюбивые гости из-за моря с удовольствием согласились провернуть еще одну операцию, хотя, как и ожидал Ильин, немецкая речь одетых в славянскую одежду путников вызвала у купцов недоумение. Они с явным недоверием выслушали рассказ Анны о разбойниках, якобы ограбивших их.
— Ваше произношение мне незнакомо, — сказал один из граждан вольного города Любека. — Из каких краев вы?
— Из Кенигсберга, — ляпнул Овцын.
Купец недоуменно покрутил головой и сказал, что не слышал о таком городе. Ильин исподтишка показал кулак Василию — лезет с объяснениями, не зная элементарных вещей. Тевтонский орден обоснуется в Прибалтике лет через двести, на месте столицы Прусского королевства теперь, наверное, одни медведи обитают.
Но как бы ни были велики сомнения любекских негоциантов, когда они увидели то, что предлагали приобрести странные соплеменники, их обуял настоящий азарт. Стараясь перекричать друг друга, толкаясь и даже берясь то и дело за эфесы коротких мечей, купцы устроили нечто вроде аукциона.
Фонарик ушел за цену средней ладья — по указанию хозяина купцы тотчас же принялись переваливать ее груз на другие суда.
Щипчики для ногтей Ильин представил как личную собственность персидского шаха, взяв за образец рекламную операцию Бендера, всучившего людоедке Эллочке ситечко для чая. За свою безделушку он получил нечто гораздо более существенное, чем гамбсовский стул — целый гардероб мужского и женского платья.
Брелок с Эйфелевой башней оказался ритуальным символом самого первосвященника Канафы, отправившего на смерть Иисуса Христа. Правда, с этой драгоценностью чуть было не вышел конфуз, когда Ильин сказал, что на брелоке его первый владелец носил ключ от ковчега Завета. Один из купцов тут же решил прикинуть брелок к своим ключам, но от их массивных кованых колец хилая дюралевая безделушка сразу же погнулась. Кое-как удалось убедить покупателей, что ковчег открывался золотой отмычкой величиной с мизинец. Людям, привыкшим к огромным кованым замкам, охранявшим любой амбар, казалось невероятным, чтобы столь великая ценность, как свитки Моисеева закона, могла запираться маловнушительным ключиком.
Потом купцам предложили парик, но он вызвал у них только недоумение. Никто даже не спросил о его цене.
Как бы то ни было, и без того целый кошель серебряных талеров перекочевал к Ильину. Поэтому он по праву казначея решил, что остальные товары стоит придержать. Таким образом, кафтан, жемчуг, брошь и «молния» с джинсов составили стратегический резерв четверки. Пантелеймона-целителя решили вернуть Ивашке, ибо уверенности в том, что его уже начали почитать на Руси, не было. «Лучше не прокалываться. — сказал Ильин. — Хватит с нас Кенигсберга».
Овцын заметно повеселел оттого, что парик вернулся к нему, к тому же, Василий, видимо, надеялся, что до кафтана очередь может и не дойти. Надев немецкое платье — льняную рубашку камизу, короткие штаны брэ, плотные суконные чулки шосс, блио с длинными широкими рукавами, — он вертелся перед поставленным на ребро медным тазом, который вместе с прочей утварью остался на ладье от немцев. Анна пристыдила щеголя.