Плеханов Сергей. Золотая баба

   - К Золотой Баба идут... Правду сказал... Правда, что убить хотел... Как теперь делать будешь?
   - Ума не приложу, - униженно глядя на него, ответил Жиляй. - Где же двоим с тремя справиться? Они, вишь, какие - не клади палец в рот, все ваши хитрости обошли...
   - Тебя убить посылал... Ты думай, как... - жестко произнес шаман.
   Некоторое время Жиляй растерянно глядел вниз, на волнующуюся под ветром полосу леса. Потом резко повернулся. В глазах его полыхнула радость.
   - Пал надо пустить. Ветер-то от нас несет. Как раз этот колок между болотами и выжжет.
   - Умный башка! - Шаман с уважительным удивлением воззрился на Григория.
   Подошел к нему и полоснул ножом по веревочному ошейнику. Жиляй освобожденно потер ладонью горло. С новым вдохновением заговорил:
   - Им версты три идти. Поближе будут, тогда и поджигать... Никуда не денутся голуби - слева, справа болота, а от огня не убежишь, он по такому ветру - ого-го-го как поскачет...
   Иван и Алпа шли по тропе, катя впереди нового болвана. Этот выглядел попригляднее, не переваливался, как его предшественник, почивший во время камнепада.
   - Видать, немного осталось, - заговорил вогул. - Отец сказывал: у самого начала гор Витконайкерас...
   - А что значит это? - заинтересовался Иван.
   - Скала водяной царевны...
   - Кто такая?
   - А та, что в озерах да в реках живет.
   - Вроде как русалка по-нашему...
   Впереди послышался треск. Он быстро приближался. Побратимы насторожились. Иван вскинул ружье, взвел курок и подсыпал пороху на полку.
   Ломая сучья, подминая мелкие деревца, навстречу путникам огромными прыжками летел матерый лось. Увидев их, он даже не отклонился в сторону, только еще сильнее закинул голову, отягощенную гигантскими рогами, и, роняя пену с губ, промчался в нескольких саженях.
   Мгновение Иван и Алпа стояли оцепенев. Когда до слуха их донесся дальний гул, они вопросительно уставились друг на друга. Но, увидев, как совсем неподалеку прошмыгнули несколько зайцев и лис, побратимы разом воскликнули:
   - Пожар?!
   - Удирать надо, - сказал вогул.
   Иван с сожалением взглянул на болвана, потом медленно спустил курок. Втянул носом воздух и упавшим голосом подтвердил:
   - Горит.
   И быстрым шагом отправился назад по тропе. А через минуту они уже со всех ног бежали, не разбирая дороги. За спиной у них все нарастало грозное гудение. Языки дыма протянулись между стволами.
   - Давай в сторону! Может, на болотце отсидимся, - на бегу крикнул Иван.
   Алпа кивнул и стал забирать влево.
   Когда они выскочили к краю трясины, дым уже клубился тяжелыми волнами. А невидимое пламя ревело и завывало на все лады.
   - Топь! - обреченно сказал вогул.
   И бросил в болото увесистую гнилушку. Она беззвучно погрузилась в бурую жижу. Они снова пустились бежать, то и дело оглядываясь назад. Из дымного марева один за другим вылетали огненные шары - скрученные еловые лапы, объятые пламенем.
   Внезапно Иван споткнулся и с размаху полетел на землю. Руки его ушли в жидкую грязь. Алпа остановился, чтобы помочь ему встать, и вдруг заметил узкую полоску воды, сочащуюся под нависшим мхом. Показал на нее побратиму. Тот все понял без слов. Поднявшись с земли и подхватив ружье, он быстро пошел вдоль ручья.
   Бочаг нашли, когда дым уже окрасился в зловещие багровые тона, когда сквозь сплошную его завесу начали там и сям пробиваться огромные языки пламени, а сверху сыпались тлеющие уголья. В этом охваченном грозной стихией пространстве небольшая ямка, наполненная ключевой водой, на поверхности которой лениво кружили хвоинки, казалась неправдоподобно спокойной. Белый песочек, устилавший дно бочага, словно бы свидетельствовал о чистоте и прохладе хрустальной влаги.
   Беглецы помедлили несколько секунд, будто не решаясь совершить кощунство. Но столб огня, взметнувшийся совсем рядом - занялась кряжистая ель, - заставил их прыгнуть в бочаг. Воды было только по грудь Ивану, и, чтобы скрыться с головой, им пришлось сесть. Места в тесной ямке едва хватило для двоих.
   Скоро пожар бушевал прямо над ними. Иван и Алпа успевали на мгновение высунуть голову из воды, чтобы схватить воздуху, и снова погружались по самую макушку.
   Они не видели, как, подпрыгнув, выстрелило ружье, лежавшее на мху рядом с бочагом, как взялась огнем его ложа, как пламя налетело на брошенный здесь же берестяной пестерь Алпы. Не видели побратимы, как рушились вековые деревья, как из треснувших стволов лесных великанов фонтанами била горящая смола.
   Но огненное действо длилось недолго. Пожар ушел дальше, оставив у себя в тылу обугленные колонны, черную землю, россыпи углей и завалы тлеющих валежин, от которых поднимались густые струи дыма.
   Когда Иван и Алпа выбрались из воды, первым, что они увидели, были останки ружья и груда пепла на месте пестеря. Вогул ткнул ичигом эту жалкую кучку, она беззвучно распалась, обнажив кусок металла. Алпа наклонился, поднял топор без топорища. Встретился глазами с Иваном. Тот только вздохнул виновато. Потом отвязал от кушака ставшую ненужной пороховницу и бросил в бочаг.
   Пауль, расположенный на берегу порожистой реки, был невелик. По травянистой террасе без всякого порядка разбрелись с десяток полуземлянок и чумов, а в стороне, вдоль опушки бора, выстроились амбары на <курьих ножках> - высоко опиленных пнях. Посреди поселка возвышался огромный кедр с истрескавшимся от старости стволом; ветви его, увешанные шкурами и цветными лоскутьями, лениво трепетали на слабом ветру, среди раскачивающихся хвойных лап по временам открывались черепа оленей с раскидистыми рогами. На большом кострище, черневшем поблизости от кедра, были уложены свеженаколотые дрова,
   Несколько вогулов беспрерывно сновали между юртами, и землянками: один устраивал треногу из бревен, к которой затем подвесил большой медный котел, другой подносил из тайги широкие свитки бересты, третий сооружал из тесин невысокий помост подле кедра. Коренастый чернявый мужик в красной рубахе бросался подсоблять всем по очереди. И только двое вели себя степенно - тот, кто стоял у двери обширной полуземлянки с берестяной крышей, украшенной оленьими рогами, и тот, что расхаживал вдоль опушки тайги, окружавшей пауль. Оба они были до зубов вооружены - на поясе колчан и нож, за плечом лук, в руке короткое копье. Изредка из покрытого оленьими шкурами чума появлялся шаман. Отдавал короткие указания и вновь скрывался за меховой полостью.
   Иван и Алпа, наблюдавшие за поселком, из зарослей малины на склоне холма, переговаривались вполголоса, то и дело опасливо озирались по сторонам.
   - Праздник, говоришь? - задумчиво сказал Иван. - А чего им праздновать - что нас зажарили?
   - Похоже, медвежья пляска будет. Вон порылитыхор как убрали - и дров наготовили, и котел принесли...
   - Порыли... чего?
   - Священное место, значит, - с некоторой обидой пояснил Алпа. - Здесь собираются...
   Вогул не договорил. Тело его напряглось, словно перед прыжком, в глазах появилось какое-то странное выражение - боль и радость вместе. Проследив за взглядом Алпы, Иван увидел, как из небольшой избушки на краю пауля вышла невысокая девушка в широком ярко-синем платье, расшитом красными узорами. Волосы ее были заплетены в две толстых косы, унизанных бляхами, кольцами, убранных разноцветными лентами.
   Некоторое время побратимы молча наблюдали за обитательницей пауля. Она неутомимо носилась по всему стойбищу - то от юрты к камельку, где на воткнутых в землю прутьях пеклись лепешки, то взлетала по ступенькам, вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с берестяными ведрами к реке. А едва выдавалась свободная минута, она присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
   - Добрая хозяйка будет, - наконец заметил Иван.
   Вогул покраснел, словно похвала относилась к нему.
   Когда девушка в очередной раз направилась к амбару, ближе всех стоявшему к месту, где прятались побратимы, Алпа неожиданно издал трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
   Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то неловкими, суетливыми движениями стала доставать припасы. Со всех ног бросилась к камельку, сложила возле него добро, взятое из амбара. Потом ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля. Выйдя оттуда в шали и с туеском в руке, она что-то сказала вооруженному вогулу, мерявшему шагами опушку, и скрылась в лесу.
   Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на Ивана:
   - Подожди. Я быстро.
   И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
   Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший следом, с затаенной гордостью сказал:
   - Вот, это Пилай...
   - А меня Ивашкой зовут, - молодой человек во все глаза смотрел на возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд. - Да ты не робей...
   - Она и не боится, - ответил за нее Алпа. - Просто нрав такой.
   Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая, однако, смотреть на Ивана.
   - Нельзя вам здесь... Если ветер изменится, на пауль понесет - сразу собаки учуют...
   Иван беспомощно развел руками.
   - Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли...
   - Да я уж сказывал ей, - вмешался Алпа. - А она свое...
   - Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы... По тайге ходить станут, набредут...
   - А что за сборище такое?
   - Медведя убили.
   Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
   - Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
   - Замолчи! - чуть не закричал Алпа.
   На лице его был написан неподдельный ужас.
   Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
   - Чего благуешь?
   - Грех... грех... Нуми-Торум накажет... - побелевшими губами шептал Алпа.
   - Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана. - Это и есть мань-кол - бабий дом...
   - Нельзя мужикам в мань-кол! - прервал ее Алпа. - Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
   - А это еще кто? - с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
   - О-очень большой бог, - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. Са-амый большой...
   - А как же тот... за народом смотрящий мужик?
   - И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
   - Морока с вами. У нас просто: один всех выше...
   Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил:
   - Да уймись ты, ничего тебе не будет... Хоть то в соображение возьми, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в кустах сидеть - только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил...
   Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким косяком, вошла Пилай.
   - Выспались? - В глазах ее притаилась тревога.
   - Я-то слава богу. А он, - Иван кивнул в сторону побратима, - он жалится: всю ночь продрожал-де. Вот сижу увещеваю...
   - Я и сама-то... - призналась Пилай. - Днем-то не так страшно.
   После короткой паузы сказала - уже другим повеселевшим голосом:
   - А гости уже подходят - пелымских шестеро на той стороне речки показалось. Сейчас поедут за ними.
   - У вас что, лодка есть? - заинтересовался Иван.
   - Не одна еще.
   - А говорили, что к вам по воде не подняться.
   - Наши вниз и не плавают - здесь поблизости. Да на озера ходят лодки-то берестяные, на плече унести можно...
   Весь день Иван и Алпа сменяли друг друга возле крохотного окошка, прорубленного над входом и следили за тем, что делается в пауле.
   - На миг не отходит, - наконец сокрушенно произнес Иван. - Поди подберись тут к статую... От кого он только бережет-то его. К вам ведь только свои добираются.
   Алпа с усмешкой посмотрел на вооруженного вогула, сидевшего у входа в <рогатую> полуземлянку, и сказал:
   - От своих и берегут. Сколько драк между шаманами из-за Золотой Бабы было. Украсть несколько раз пытались - кто ею владеет, тому вся тайга дары несет... Вот Воюпта и бережет ее пуще глаза.
   Вдруг откуда-то с реки послышался частый вороний грай. И почти сразу же отозвались невидимые из мань-кола птицы в самом пауле. Со всех сторон неслось карканье. Когда Иван с недоумением прильнул к оконцу, чтобы понять, чем вызван вороний переполох, Алпа бесстрастно сказал:
   - Не птицы кричат, люди кричат.
   Побратим повернулся к нему с вопросительной миной на лице.
   - Значит, увидели лодку - медведя убитого везут...
   Иван не стал задавать вопросов и весь обратился в зрение и слух.
   На травянистой поляне тем временем появились люди - их было несколько десятков. Одни в шаманских одеяниях, обшитых лентами, галунами и бляхами, с татуировкой на лице, другие - в обычных охотничьих доспехах из звериных шкур. Все они двигались к берегу реки, размахивая руками и каркая на разные лады.
   Вот на узкой полоске воды, видной из окошка, появилась берестянка с тремя гребцами. Едва лодка ткнулась в берег, как к ней кинулись все многочисленные обитатели пауля. Поднялся целый фонтан брызг - люди что есть силы колотили по воде, обдавая друг друга, весело крича по-вороньи. Потом несколько десятков рук подхватили тушу медведя, бурой массой возвышавшуюся на дне берестянки, и потащили добычу к священному кедру, украшенному шкурами и цветными лоскутьями.
   Иван и Алпа увидели, как старый шаман что-то бранчливо сказал Пилай, как она, вспыхнув, бросилась к мань-колу.
   Войдя, она с обидой произнесла:
   - Прогнал - грех, мол, тебе на медвежьем празднике вертеться...
   - Что ж у них тут такое важное будет? - с усмешкой спросил Иван.
   - У зверя убитого прощенья просить будут. Обманывать его станут тебя не мы убили, тебя олени, или менквы, или птицы заклевали... - очень серьезно ответила Пилай.
   Иван недоверчиво слушал.
   - Правду говорит, - подтвердил Алпа. - Личины понадевают. Сам-то Воюпта, видно, журавлем оденется - так уж положено... Голову да шею журавлиную из деревяшки приладит...
   Караульный, приставленный к <рогатой> землянке с берестяной крышей, с завистью глядел в сторону кедра, где все уже было готово к празднеству. Перед головой медведя, уложенной поверх свернутой его шкуры на помосте, пылал большой костер, выхватывая из тьмы нижние ветви священного дерева и часть поляны. От котла, черневшего среди пламени, стлался пар. Шаманы, собравшиеся на праздник, сидели на земле полукольцом, почтительно глядя на морду убитого зверя. Позади них расположились сопровождавшие их служки в охотничьей одежде.
   Страж Золотой Бабы ощутил болезненный тычок в спину. Суетливо повернулся. Перед ним стоял Воюпта, только что вышедший из землянки.
   - Зеваешь? - прошипел шаман и, отстранив караульщика, направился к костру, позванивая монистом.
   Увидев его, сидевшие у костра замерли, сложив руки на коленях. А Воюпта, глядя поверх голов, прошествовал к помосту, взял лежавший рядом со шкурой бубен и стал нагревать его над огнем. Потом отошел от костра и на минуту замер, словно давая гостям возможность насладиться созерцанием его костюма. Тут и впрямь было на что посмотреть. На голове у колдуна топорщилась шапка из меха росомахи, обшитая бубенцами. Балахон из оленьей кожи украшали десятки, а может быть и сотни, блях, монет, лент, деревянных фигурок; гирлянды медвежьих и волчьих зубов опутывали шею.
   Сухо и величаво поклонившись зрителям, Воюпта поднял над головой бубен, обтянутый кожей, и задергал им со всевозрастающей скоростью. Колокольцы на обруче бубна залились тонко и тревожно. Резким движением шаман выхватил из-за пазухи лапку гагары и что есть мочи стал бить в бубен. И вдруг присел, закрыв лицо руками. Но через несколько мгновений ладонь его снова колотила по инструменту, вызывая глухие угрожающие звуки.
   А потом кудесник начал крутиться на одной ноге, визжа и причитая, заклиная и будто бы жалуясь кому-то. Словно вихрь, носился он по поляне, то подпрыгивал, вздымая полы своего балахона, то начинал кататься по траве, как в припадке.
   Когда камлание закончилось, Воюпта дал знак одному из постоянных обитателей пауля, сидевшему во втором ряду зрителей. Тот резво поднялся и кинулся в одну из юрт. Спустя полминуты появился оттуда вместе с Жиляем.
   Пленник остановился возле костра, опасливо озираясь по сторонам. И замер, услышав голос шамана, звучавший с грозно-пророческими интонациями:
   - Рущ! Ты помогал. Тебе верю. Хочу совсем вера иметь. Клятва даешь?
   - Да нешто я... - с подчеркнуто преданным видом начал Жиляй.
   - Я говорю! - Воюпта зыркнул на него глазами, в которых отражались языки пламени. - Клятва даешь?
   - Даю, даю, - поспешно согласился цыган.
   Последовал новый знак шамана одному из его служек, и на траву перед Жиляем упали две половинки собачьего трупа.
   - Пройди между разрубленный собак!
   Цыган, боязливо семеня ногами, прошел, как ему было указано.
   - Садись! Праздник смотри! Верю тебе!
   И шаман отошел в сторону.
   Из темноты немедленно вынырнули двое вогулов, ведя на кожаном аркане белого оленя. Когда тот замер возле костра, едва приметно поводя своими синеватыми глазами, из полукруга зрителей поднялся один - молодой шаман и с криком вонзил нож оленю под лопатку. Жертвенное животное рванулось вперед, но двое его поводырей крепко держались за концы тынзяна. Повалившись на бок, олень забился, закусив язык.
   Прошло всего несколько мгновений, а сердце оленя, его почки, мозг, печень уже дымились в расписных деревянных чашах, и один из шаманов поливал их кровью. Воюпта взял в руку трепещущий глаз и сунул ладонь к лицу Жиляя. Тот в ужасе отшатнулся, но старый шаман умело впихнул ему в рот студенистую массу. И пока цыган, перемазанный кровью, содрогаясь от отвращения, пытался проглотить глаз, Воюпта с ласковыми интонациями повторял:
   - Е-ешь, рущ! Е-ешь, гость дорогой!..
   Когда гости немного подкрепились оленьим мясом, Воюпта поднялся и сказал:
   - Пляска, однако, начинать надо.
   И пошел к рогатой полуземлянке. Шаманы и их служки последовали примеру хозяина и разбрелись по чумам и землянкам.
   Через некоторое время стали появляться вновь. Но теперь было невозможно узнать, кто есть кто, - каждый был одет в какой-нибудь необычайный костюм и с маской на лице. Одни в вывороченных мехом наверх малицах и берестяных колпаках, с длинными деревянными носами, другие в лохматых париках из размочаленного луба, скрывавших все лицо, третьи в звериных шкурах, с рогами на голове, четвертые в женских одеяниях и шалях. У многих в руках были различные инструменты - у кого сангультап, похожий на гусли, у кого суп-думран - свирель, у кого - кат-думран - нечто вроде скрипки. У других - палицы, копья.
   Наконец из полуземлянки появился <журавль> - из прорези вывернутой мехом наружу малицы торчал березовый шест с птичьей головой, заканчивавшейся длинным клювом.
   Один Жиляй остался в чем был - в красной рубахе и помятом грешневике. Какой-то сердобольный <менкв> в берестяном колпаке сунул ему грубую личину из такой же бересты. Цыган со вздохом надел ее, нахлобучил шляпу. К нему подскочило какое-то существо с огромным горбом и петушиным гребнем, поднесло чашку с мутной жидкостью. Жиляй отрицательно покачал головой. Тогда существо отхлебнуло из чашки и причмокнуло:
   - Пить нада! Хорошо будет. Башка веселый будет.
   Жиляй с сомнением взял в руки деревянный сосуд, хлебнул. Сморщился. Запустил пальцы в чашку. Поднес к огню бесформенный ослизлый кусок.
   - Гриб! - подбадривало существо. - Хорошо!
   - Так то ж мухомор! - крикнул Жиляй и плюнул в траву.
   - Все пьют! Все башка веселый!
   Цыган оглянулся. Возле костра действительно толпились <менквы>, <олени>, <глухари>, <утки> и иные ни на что не похожие твари и, приплясывая на месте, пили из таких же деревянных чаш.
   Тогда Жиляй залпом опрокинул в себя мухоморную жижу и с отчаянной бесшабашностью бросил оземь свою многострадальную шляпу...
   Караульщик потерянно топтался у входа в капище, не сводя глаз с освещенной костром поляны, где вовсю шло веселье. Гудение струн, сипение свирелей, крики людей и треск углей, скачущие фигуры в причудливых одеяниях, отбрасывающие гигантские тени, - это зловещее действо тревожило сердце одинокого стража, и он то и дело воинственно потряхивал копьем, словно сам собирался пуститься в пляс.
   Среди сонма топчущихся и скачущих возле священного кедра уже невозможно было разобрать отдельные фигуры. Только красная рубаха Жиляя мелькала то там, то здесь. Маска сбилась, из-под нее торчала спутанная борода. Цыган откалывал вприсядку, по временам зычно выкрикивая: <Эх, жизнь копейка! Голова - наживное дело!> И снова пропадал в гуще беснующихся...
   Когда с краю толпы отделились двое - <журавль> с отчетливо выделяющейся в свете костра деревянной <шеей> и невысокий <менкв>, караульщик почтительно отступил в сторону от входа и пропустил обоих участников пляски в капище. Присел на корточки, опершись на копье.
   Веселье мало-помалу начинало угасать. В костер давно уже не подбрасывали хворост, и он стал оседать, сгоревшие дрова и ветви рассыпались, угли тлели в траве.
   Страж поднял голову - над краем леса едва заметно посветлело, поблекли звезды. Крики и гудение струн слились в монотонный гул, постепенно сходивший на нет. Одна за другой от костра, пошатываясь, брели фигуры в масках, шкурах и колпаках, скрывались в чумах и землянках.
   И вдруг караульщика словно подбросило. К нему направлялся <журавль>, голова его свесилась набок, клюв уныло колебался, словно подбирая просыпанное зерно.
   Страж вскинул копье, загородил вход. Из прорези малицы высунулась седая голова Воюпты. Он с усталой злостью бросил:
   - Уйди!
   Караульщик отскочил в сторону, с задумчиво-недоуменным выражением уставился на шкуру, закрывавшую дверной проем. И тут же его снова точно в грудь толкнуло - из землянки послышался душераздирающий вопль.
   Сбежавшиеся к капищу увидели, как старый шаман, позабыв про усталость, что есть силы колотит журавлиной шеей незадачливого стража, а тот, катаясь у его ног, норовит закрыть голову от ударов клюва.
   Когда несколько гостей, одетых кто менквом, кто оленем, кто женщиной, проникли вслед за Воюптой в землянку, они увидели, что у противоположной стены ее навалены связки мехов, мерцают расставленные полукругом лампады.
   Старый шаман, не в силах произнести ни слова, только стонал и, исступленно раскачиваясь, показывал на квадратную дыру, вырезанную в углу берестяной крыши.
   В высокой траве, росшей вдоль опушки, темнели три бесформенные груды. Но едва по краю леса размеренно прошагала фигура с копьем, две из куч зашевелились, приподнялись над поляной.
   Клубок меха прошептал:
   - Вроде пронесло. Наляжем, Иван, недалеко до реки.
   И распрямился во весь рост. В руке у него была журавлиная <шея> с клювом.
   Иван тоже встал и, сдернув с головы колпак менква, сказал:
   - Чего мы с собой все это тащим?
   - Да впопыхах-то... - С этими словами Алпа отшвырнул <шею> и взялся за край свернутой шкуры, лежавшей рядом с беглецами на траве.
   Иван тоже отбросил колпак и взялся за другой конец шкуры.
   На берегу реки стояло несколько берестянок. Когда подтащили к ним шкуру, за которой оставался на песке глубокий след, над крайней лодкой поднялось лицо Пилай. Легко выскочив из своего укрытия, девушка столкнула берестянку на воду и бросилась помогать побратимам.
   - Ты лучше лодку держи, - сказал Иван и откинул край шкуры.
   В предрассветной мгле сокровенно блеснуло тело идола - это была небольшая - в половину человеческого роста - фигура обнаженной женщины с поднятыми руками.
   С огромным напряжением подняв Золотую Бабу, Иван и Алпа кое-как дотащили ее до берестянки.
   Ряженые, размахивая факелами, как-то развинченно мотаясь во все стороны, мчались вдоль темной полосы, тянувшейся по серой от росы траве.
   Жиляй выбежал на берег одним из первых. Крикнул:
   - А здесь-то борозду какую пропахали!
   Подоспевший Воюпта несколько мгновений не мог заговорить, с трудом переводя дыхание. Все с почтительным страхом смотрели ему в лицо, ожидая приказаний.
   - Беда! - наконец прохрипел шаман. - Сушь стоял. Вода совсем мало! Как бы закол не обсох, как бы не убежали...
   И быстро оглядев столпившихся вокруг него <менквов>, <оленей>, <уток>, стал распоряжаться. Одному из своих служек велел:
   - Десять людей возьми. Бегите Витконайкерас. Качающийся Камень столкните.
   Другому показал на лодку:
   - Пять людей плывите! Может, перед заколом догоните...
   Остальным крикнул:
   - Лодки берите! Перешеек побежим! Рущ! Со мной будешь.
   Жиляй, с очумелым видом слушавший Воюпту, покорно кивнул и бросился помогать тем, кто взваливал берестянки на плечи.
   Лодку несло в <трубе> - река, сжатая отвесными скалами, пенилась и с шумом билась о гранит. Иван и Алпа вовсю работали веслами, а Пилай, сидя на носу, вглядывалась в курящуюся туманом поверхность воды по курсу лодки.
   - Ну чего как пришибленные? - прервал молчание Иван. - Все ведь любо-мило вышло.
   - Боюсь. Ее боюсь, - повернулась к нему Пилай и украдкой указала на золотую статую.
   - А ты пообещай ей подарить чего-нибудь, - с улыбкой посоветовал Иван. - Может, она нам и пособит от Воюпты удрать.
   Вскоре Пилай вскрикнула:
   - Загорожено! Река загорожена!