Плеханов Сергей. Золотая баба

Плеханов Сергей
Золотая баба

   Сергей ПЛЕХАНОВ
   ЗОЛОТАЯ БАБА
   Воля по естеству человеку толико нуждна
   и полезна, что ни едино благополучие ей
   сравняться не может и ничто ея достоино, ибо
   кто воли лишаем, тот купно всех благополучий
   лишается или приобрести и сохранить не
   благонадежен. Ибо кто в какой-либо неволе
   состоит, тот не может уже по своему хотению
   покоиться, веселиться, чести, имения
   снискивать и оные содержать, но все остается
   в воли того, кто над его волею
   владычествует.
   Татищев В. Н. Разговор двух приятелей
   о пользе науки и училищах. 1733
   I
   Угры приходили вместе с готами в Рим и участвовали в разгроме его Аларихом... На обратном пути часть их (уричей) осела в Паннонии и образовала там могущественное государство, часть вернулась на родину, к Ледовитому океану, и до сих пор имеет какие-то медные статуи, принесенные из Рима, которым поклоняются как божествам.
   Юлий Помпоний Лэт. Комментарии к <Георгикам> Вергилия, 1480-е годы
   За землею, называемою Вяткою, при проникновении в Скифию, находится большой идол Zlota Baba, что в переводе значит <золотая женщина> или <старуха>; окрестные народы чтут ее и поклоняются ей; никто проходящий поблизости, чтобы гонять зверей или преследовать их на охоте, не минует ее с пустыми руками и без приношений; даже если у него нет ценного дара, то он бросает в жертву идолу хотя бы шкурку или вырванную из одежды шерстину и, благоговейно склонившись, проходит мимо.
   Матвей Меховский. <Сочинение о двух Сарматиях>. 1517
   Золотая баба, то есть золотая старуха, есть идол, находящийся при устье Оби, в области Обдоре, на более дальнем берегу... По берегам Оби и по соседним рекам, в окрестности, расположено повсюду много крепостей, властелины которых (как говорят) все подчинены Государю Московскому. Рассказывают, или, выражаясь вернее, болтают, что этот идол, Золотая Старуха, есть статуя в виде некой старухи, которая держит в утробе сына, и будто там уже опять виден ребенок, про которого говорят, что он ее внук. Кроме того, будто бы она там поставила некие инструменты, которые издают постоянный звук наподобие труб. Если это так, то я думаю, что это происходит от сильного непрерывного дуновения ветров в эти инструменты.
   Сигизмунд Герберштейн. <Записки>, 1549
   В Обдорской области около устья реки Оби находится некий очень древний истукан, который москвитяне называют <Золотая Баба>, то есть <Золотая Старуха>. Это подобие старой женщины, держащей ребенка на руках и подле себя имеющей другого ребенка, которого называют ее внуком. Этому истукану обдорцы, угричи и вогуличи, а также и другие соседские племена воздают культ почитания, жертвуют идолу самые дорогие и высокоценные собольи меха, вместе с драгоценными мехами прочих зверей, закалывают в жертву ему отборнейших оленей, кровью которых мажут рот, глаза и прочие члены изображения; сырые же внутренности жертвы пожирают, и во время жертвоприношения колдун вопрошает истукана, что им надо делать и куда кочевать: истукан же (странно сказать) обычно дает вопрошающим верные ответы и предсказывает истинный исход их дел.
   Алессандро Гваньини. <Описание Европейской Сарматии>, 1578
   Я говорил с некоторыми из них и узнал, что они признают единого бога, олицетворяя его, однако, предметами, особенно для них нужными и полезными. Так, они поклоняются солнцу, оленю, лосю и пр. Но что касается до рассказа о золотой или яге-бабе (о которой случалось мне читать в некоторых описаниях этой страны, что она есть кумир в виде старухи), дающей на вопросы жреца прорицательные ответы об успехе предприятий и о будущем, то я убедился, что это пустая басня. Только в области Обдорской со стороны моря, близ устья большой реки Оби, есть скала, которая от природы (впрочем, отчасти с помощью воображения) имеет вид женщины в лохмотьях с ребенком на руках. На этом месте обыкновенно собираются обдорские самоеды, по причине его удобства для рыбной ловли и действительно иногда (по своему обычаю) колдуют и гадают о хорошем или дурном успехе своих путешествий, рыбной ловли, охоты и т. п.
   Джильс Флетчер. <О государстве русском>, 1591
   Можно предоставить легковерному летописцу верить в то, что он рассказывает про остяцкую богиню и что ни в какой мере не подтверждается последующими известиями. Некоторое сходство с этим рассказом имеет еще более древний рассказ про языческую богиню, державшую ребенка на коленях, которую почитали в низовьях реки Оби под именем Златой Бабы. Я расспрашивал про нее тамошних остяков и самоедов, но ничего не узнал, и то, что нам сейчас рассказывают на реке Оби про Белогорского шайтана, совсем не похоже на вышеприведенный рассказ.
   Достоверно лишь то, что белогорские остяки имели знаменитого шайтана, от имени которого делал предсказания приставленный к нему шайтанщик. Вероятно также и то, что при приближении казаков шайтанщик тщательно укрыл свою святыню и посоветовал остякам также спрятаться от казаков.
   Герард Миллер. <Описание Сибирского царства>, 1750
   Внешний вид и устройство его (идола) неизвестны были и самим обоготворявшим. Постоянно охраняемая двумя стражами в красных одеждах, с копьями в руках, его кумирня была закрыта для вогулов. Один только старейший и главный шаман имел право входить в кумирню.
   Ипполит Завалишин. <Описание Западной Сибири>, 1862
   II
   Иван проснулся словно от толчка, резко приподнялся на постели, откинув укрывавшую его полу овчинного тулупа. Напряженно прислушался. Тишину нарушало только дыхание спящих. Оглядел убогое пристанище, слабо озаренное светом лампады. С низкого бревенчатого потолка свисали пряди мха. На грубо обструганном столе в беспорядке стояла глиняная посуда, валялись деревянные ложки. На топчанах угадывались фигуры людей, закутанные в тряпье.
   Но вот до слуха Ивана явственно донесся крик совы. Молодой человек без промедления сбросил с топчана босые ноги, нашарил опорки и кинулся к лазу.
   То, что он увидел, высунувшись из землянки, заставило его затаиться. Со всех сторон к лесистому островку, на котором находился скит, двигались солдаты в синих мундирах. Они шли в полном безмолвии, по пояс утопая в тумане. На стволах их ружей играли розовые блики - над зубчатым таежным окоемом вставало солнце.
   Тревожный крик совы повторился. С раскидистой сосны проворно скользнул человек в лохмотьях и словно растворился в жухлой траве.
   Иван бросился расталкивать спящих.
   - Команда идет!
   В один миг тесная землянка наполнилась суматошным движением. Люди хватали в охапку какой-то убогий скарб и, пригнувшись, скрывались в темном отверстии, зиявшем в углу. Иван тоже последовал за всеми в подземный ход.
   Где-то впереди металось пламя свечи. Его то и дело закрывали силуэты людей, пробирающихся по узкой земляной щели, укрытой бревенчатым накатом. Снаружи вдруг послышались частые выстрелы. Беглецов словно бичом хлестнуло. Сгорбились спины, головы втянулись в плечи в надежде уменьшиться, стать неприметнее.
   Ход оборвался неожиданно. Иван оказался в большой землянке, заполненной людьми. Здесь было куда светлее - повсюду мигали лампады, язычки свечей отражались на окладах икон, светилось золотое шитье хоругвей.
   В стороне сбились в кучку несколько мужчин и женщин. Иван кинулся к ним, зашептал:
   - Матушка, все ли здесь?
   - Не знаю, родимый. В суматохе-то...
   Мать положила ему на плечо исхудавшую руку, внимательно посмотрела в глаза. Лихорадочный взгляд ее больше всяких слов говорил о том, как она измучена. Резкие морщины, свалявшиеся волосы, то и дело падающие на лицо, острые плечи, прикрытые латаной одежонкой. Пронзительное чувство сострадания охватило Ивана, и он порывисто прижал голову матери к своей богатырской груди. А глаза его тем временем шарили по сторонам, явно отыскивая кого-то.
   Стрельба наверху все продолжалась. То и дело доносились хриплые крики. Вот над головами беглецов глухо протопали чьи-то ноги, потом еще и еще. И наконец, послышались тяжкие удары у дальнего края землянки.
   По убежищу прошелестел тревожный шепот.
   - Доискались, - мрачно выдохнули сразу несколько голосов.
   И тут же сдавленную тишину прорезал гнусавый тенор. Псалом подхватил еще голос, другой, и скоро им вторил целый хор - дребезжащие старушечьи голоса, глухие мужицкие, ломкие детские. И чем сильнее становились удары в углу землянки, тем дружнее звучал распев. Дым от свечей и кадильниц ходил клубами, щипал глаза, а люди, то и дело утирая выступившие слезы, продолжали петь.
   Но вот лампадный сумрак прорезал луч яркого света. В отворившийся лаз просунулись стволы ружей.
   - А ну выбирайтесь, крысы, на свет божий! - рявкнул хриплый бас.
   Никто не шелохнулся. С надрывом гремел псалом. Теперь пели все - и стар и млад.
   И тогда в землянку ворвались солдаты, стали одного за другим выталкивать людей из убежища. Ивана швырнули на землю под сосной, где уже лежали несколько связанных обитателей скита, и, завернув руки за спину, принялись опутывать их веревкой. Закончив свою работу, солдаты достали маленькие трубочки и стали невозмутимо раскуривать их, наблюдая, как во всех направлениях снуют синие мундиры: кто-то нес иконы и книги, кто-то растаскивал накат землянок, кто-то гнал захваченных скитников.
   Иван с усилием перевернулся на спину и сел. В глаза ему бросились две женские фигуры в перепачканных изодранных сарафанах. Солдат подталкивал мать Ивана прикладом, а другую пленницу крепко держал за толстую косу.
   - Анютка, матушка! - невольно вырвалось у молодого человека.
   Обе приостановились на мгновение, с болью взглянув на Ивана. Но конвоир грубо дернул девушку за косу, а мать ткнул между лопаток ложей ружья.
   - В заводе наглядитесь друг на дружку!
   К развороченной землянке прошагал невысокий тщедушный мужик в войлочной шапке, в новом кафтане и высоких сапогах. Повелительно заговорил с солдатами, тыча пальцем в кучи бревен. Один из них вздул огонь с помощью кресала и принялся поджигать скит.
   И скоро жадное пламя с гудением стало пожирать сухое дерево, клубы дыма повисли над затлевшим дерном. Подняв сноп искр, обрушились в земляную яму остатки настила.
   * * *
   - Ивашка Антипов, по уличному прозвищу Рябых, - доложил низкорослый заводской приказчик в кафтане, когда Ивана ввели в обширную комнату с голыми стенами.
   Над небольшим кое-как обструганным столиком возвышалась грузная фигура управителя Карла Фогеля.
   - Тоже из Терентьефой? - твердо выговаривая согласные, спросил немец.
   - С Терентьевой, Карла Иваныч, - почтительно подтвердил приказчик.
   - Скажи, молодец, отчего вы в бега ушли? - с тем же деревянным акцентом проговорил Фогель.
   - Так вишь, ваше сиятельство, повинность-то заводская больно тяжела нам показалась. Мы ведь, селение то есть наше, еще до заводских затей на земельку эту сели. Так почто же нас к заводу приписали, нету такого закону...
   - Мальчишк! - Фогель что есть силы хлопнул ладонью по столу и вскочил. Когда он волновался, акцент в его речи делался еще заметнее, многие слова управитель произносил на немецкий лад - путая роды и падежи, глотая окончания. - Государыня императрица Анна Иоанновна повелел рудное и железное дело всеконечно расширить и для того в сем 1734 году нового начальника Главного заводов правления назначил - его превосходительство действительного статского советника Татищева.
   Немец схватил со стола бумагу и, с важностью уставив палец в потолок, заявил:
   - В сей промемории распорядился его превосходительство главноначальствующий о новых работных людей приискании и в ведомстве казенных заводов водворении... И то учинять повсеместно... к вящему державы российской процветанию.
   - Да уж шибко несходно тяготы эти нести, - тупо повторил Иван.
   - Ты мне дурака-то не валяй, - сведя к переносью кустистые брови, с угрозой сказал Тихон. - Думаешь, господин управитель тебя за малоумного сочтет и отпустит подобру?.. Не-ет, не проведешь, вражье семя! Он, Карла Иваныч, из самых злохитрых смутьянов будет. Весь в отца. Тот однодеревенцев к уходу в скит склонял, а этот чужую невесту сманил...
   - Какая чужая! - Иван яростно сжал кулаки. - Силком ее за Мишку сговорили. А она мне давно обещалась!
   - Ты такой дурной мальчишк?! - В голосе Фогеля слышалось изумление. Управитель смотрел на Ивана с таким выражением, словно только теперь наконец как следует разглядел его.
   - Вместе с ихней семейкой в скиту взяли Анну, Егора Кузьмина дочь. Хотели было к родителю отправить, так нет - уперлась: буду в заводе вместе с этими, - Тихон кивнул на Ивана. - Без вашего распоряжения не решаемся... Как велите...
   - А кто жених ее? - спросил Фогель.
   - Из хорошей семьи - отец его скотом торгует, властям послушание и страх надлежащий в чадах воспитал...
   - Без ее согласия Анютку сговорили! - крикнул Иван. - А ей этот Мишка - ну все равно что пустое место...
   - С каких это пор у девки спрашивать стали, за кого ей идти? - Тихон пренебрежительно вытянул губы трубкой.
   - Все едино она за него не пойдет, - угрюмо сказал Иван.
   - Выходит, это вы людей подбили в скит уйти? - нахмурясь, спросил немец. - За такую провинность знаешь что бывает? В вечную работу на цепь...
   - Никто никого не мутил, господин управитель, вот тебе истинный крест. Как объявили нам про приписку к заводу, так и поднялись несколько семей. Небось наслышаны, каково из соседних-то деревень мужику достается, кто в работы взят... А Анютка... своей волей с нами отправилась - уж больно донимал родитель, чтоб за Мишку шла.
   - Ишь петли какие вяжет! - Тихон чуть не задохнулся от злости. - Да кто же, кроме вас, дорогу в скит знает? Один твой батька-полесовщик всю тайгу вдоль и поперек исходил!
   - Что с того? Мы-то, семья наша, на денек только к братии завернули отдышаться... А другие - не знаю, может, и в скиту собирались пожить.
   - Куда ж путь держали? - недоверчиво усмехнулся Тихон.
   - К вогулам подались, - лаконично ответил Иван.
   Бровь Фогеля вопросительно изогнулась.
   - Мы ж люди лесные - дичину, рыбку промышлять способные, вот и порешили где поглуше отсидеться. Авось-де переменится что, приписку отменят или льгота какая выйдет - в одном времени век не изживешь.
   - Будет тебе льгота, кержацкое отродье. Батогами всласть упоштуют, заклокотал приказчик.
   - Помолчь, Тихон, - остановил его управитель. - Скажи-ка, юнош, почему твое семейство к вогулам отправилось? Почему вы были уверены, что вас там примут да еще и жить оставят?
   - Да я молвил уж: люд мы лесной, промысловый, с вогулом часто по урманам встречаемся. Не поделишь тайгу полюбовно - плохо придется. Вот и сдружились с коими. Родитель мой с одним - Мироном Самбиндаловым, по-ихнему Евдей, - крестами поменялись. А крестовый брат знаешь каков крепче сродника по плоти, последнее для тебя сымет...
   - Во-во, это у них, раскольников, в обычае, - подтвердил приказчик. С православным человеком из одной посудины не станет пить, опоганится-де, а с богопротивным язычником братается. Тьфу, анафемы!
   - Почто язычники! Все крещены, и имена нашенские носят - сказывал Мирон, еще допрежь моего рождения митрополит Филофей в ихние становища наезжал да в реку всех скопом окунал...
   - Филофей-то их оглоблей крестил! - Тихон опять замахал кулачишком. Знаем, как они веру-то чтут - в церковь божию раз в год забредет, да и то службу не выстоит, на пол уляжется. Великим постом мясо сырое едят, аки скоты бессловесные...
   Фогель, морщась, слушал приказчика и, едва тот сделал паузу, взял его за плечо.
   - Поди-ка, Тихон, на литейный двор, досмотри за новыми работниками. Я с юношем потолкую да и сам в завод приду...
   Приказчик поджал губы и, глядя точно перед собой, прошествовал к двери. Неестественно прямая спина его кричала о презрении к Ивану, к Фогелю, ко всему, что здесь было произнесено и еще будет сказано.
   Оставшись вдвоем с молодым человеком, немец некоторое время в задумчивости расхаживал по скрипучему полу. Потом решительно остановился у выхода из комнаты и поманил Ивана.
   Солдат, дежуривший в коридоре, вытянулся при появлении управителя и бросил взгляд на арестанта.
   - Подожди пока здесь, - распорядился Фогель и, снова поманив пальцем Ивана, двинулся в глубь длинного извилистого перехода.
   Когда они оказались в другом конце здания, немец отпер ключом двустворчатую дверь и пропустил парня в свои покои.
   Иван смиренно замер возле порога, не решаясь ступить разбитыми опорками на блестящий от воска <шахматный> паркет. Он завороженно переводил взгляд с одного незнакомого предмета на другой. Компас, астролябия, глобус, медные штативы с колбами, зрительные трубы - чего только не было наставлено на столе и низких тумбах вдоль стен! А карты, украшенные затейливыми миниатюрами! А литографии, изображающие какие-то дворцы в окружении фонтанов и странных деревьев, обстриженных на манер пуделей, каких пришлось раз увидеть Ивану, когда через их деревню проезжала в карете заводовладелица.
   Хозяин кабинета прошел тем временем к одной из тумб, открыл ящичек с табаком и принялся набивать короткую трубку-носогрейку, исподволь наблюдая за молодым раскольником. А тот, позабыв про все на свете, приблизился к одной из гравюр, с величайшим вниманием стал рассматривать обнаженных граций. Потом с гримасой отвращения оглядел человеческий скелет в углу помещения.
   Раскурив трубку, Фогель снова начал расхаживать из угла в угол. Когда Иван изучил почти все диковинки, собранные в кабинете, управитель остановился возле большого сундука, окованного полосовым железом, и достал из него несколько книг. Разложив их на столе, он кивком подозвал Ивана.
   - Грамоте разумеешь? У вас, раскольников, я слышал, все читать научены.
   - Нам без грамоты никак, ваше сиятельство. Попов-то мы, вишь, не признаем, некому, значится, и Писание нам честь...
   - Так, может, ты и эту книгу уже читал?
   Управитель подвинул к Ивану тяжелый фолиант. Крышки переплета были сделаны из тонко выструганных дощечек, а когда Фогель откинул верхнюю, молодой человек с удивлением обнаружил, что книга сшита из кусков бересты, ровно обрезанных по краям.
   Поняв по выражению лица Ивана, что тот видит странное сочинение впервые, Фогель спросил:
   - А может, кто-нибудь из скитских ее при тебе читал?
   - В глаза ее не видывал.
   - Уразумеешь, о чем здесь? - Немец провел прокуренным пальцем по заглавной строке первого листа, выведенной коричневыми чернилами.
   - <Во имя отца и сына и святаго духа изволением господа бога и спаса нашего Иисуса Христа вседержителя...> - без запинки прочел Иван.
   - Постой, постой, вижу - хорошо учен. Погляди теперь, что здесь писано, - и Фогель перевернул сразу несколько толстых листов, ткнул пальцем в низ страницы.
   - <И рек тот вогулич про идола Златою Бабой зовомого...> - начал читать Иван.
   Управитель прикрыл ладонью текст и спросил:
   - А ты слыхал про Золотую Бабу?
   - Кто ж про нее не знает? Каждому дет?нку старики байки про нее рассказывают: вот, мол, есть у вогул идол некий, по молитвам ихним помощь подающий... Только прячут его ото всех, крепко прячут, а и найдешь дорогу к нему - лешая нежить тебе путь заградит...
   Фогель обошел вокруг стола, сел на свое место и вооружился линзой в медной оправе. Увеличительное стекло выпятило жирную вязь полуустава.
   - В этой книге, найденной в разоренном скиту, сказано, где и у кого искать Золотую Бабу...
   Немец умолк и со значительностью воззрился на Ивана. Но тот сохранял довольно-таки равнодушное выражение лица.
   - Это очень важно для тебя и для всей твоей семьи. Захочешь, чтобы вас от заводских работ навсегда избавили, - поможешь мне. Не поможешь загоню всех в казарму, будут вас в доменный цех под стражей водить, а на ночь под замок запирать. Вам теперь по суду за совращение приписных крестьян к побегу... И еще - Анютку твою к родителям верну; пускай за Мишку идет...
   На лице Ивана появилось страдальческое выражение.
   - Заставь о себе бога молить, ваше сиятельство...
   Фогель жестом заставил его замолчать.
   - А поможешь - твоя будет.
   - Да заради таковой вольготы всепокорнейше служить готов, - частил Иван, словно опасаясь, что управитель передумает. - Ежели с командой к тому месту, где идол схоронен, пошлешь, я его, не щадя самого живота, отобью.
   - В том-то и дело, что к вогулам солдат не отправишь, - со вздохом заговорил Фогель. - Они ведь редко живут, на сотню верст одна семья. А сообщаются между собой отменно быстро. Пока команда до капища доберется, вся тайга знать будет, куда и зачем идут... Тут такой человек нужен, которому они доверяют.
   - Ваше сият... - робко начал Иван.
   - Доннерветтер! - вдруг взорвался управитель. - Когда ты наконец перестанешь величать меня сиятельством - я не князь, черт возьми!
   Проезжая на пароконной бричке по заводской плотине, Фогель зорко оглядывал раскинувшуюся внизу территорию завода. Сегодня управитель выглядел торжественно: он был в тщательно завитом парике и треуголке, белоснежное жабо топорщилось над воротом камзола. С плотины все виделось как на ладони: приземистые казармы, высокие корпуса домен, водяные колеса, размеренно вращающиеся под напором воды, низвергающейся из пруда в широкий тесовый ларь. В облаке водяной пыли то и дело возникали фигуры кузнецов, выбегавших из цеха <охолонуться>. Так объяснял немец сидевшему рядом с ним господину в длинном парике, локоны которого ложились на плечи синего мундира. Остановив лошадей, Фогель стал показывать своему спутнику, где находятся различные производства завода, как именуются части поселка, раскинувшегося на пологих склонах над зеркалом огромного пруда.
   - А вот извольте видеть, ваше превосходительство, этот край, или, как здесь говорят, <конец>, населен выходцами из Тульской губернии, посему и зовется Тульским.
   - Что же, хороши туляки в работе? - отрывисто спросил его превосходительство и, поднеся к глазу короткую медную трубу, принялся рассматривать строения Тульского конца.
   - Не пожалуюсь. Сметливы и к рукомеслу привычны.
   - А кто там живет? - спросил спутник Фогеля, повернувшись всем своим сухощавым телом в ту сторону, откуда они приехали. - Избы-то на иную руку строены, похлипче видом... Я вижу, напротив завода у вас очень удобный косогор. Селиться да жить мужику - веселие велие.
   - Думали уж, ваше превосходительство. Приняли к исполнению сенатский указ о раскольниках. Учнем кержацкие деревни к заводу переселять да на том краю и ставиться им велим. Глядишь, и Кержацкий конец выстроится...
   Когда бричка съехала по крутому спуску на заводской двор, навстречу начальству высыпало с дюжину мастеров, уставщиков, надзирателей. Все как по команде сорвали шапки и с почтительным ужасом на лице смотрели на прибывших. Тихон кинулся к экипажу и, проворно откинув ступеньку, помог выбраться важному гостю в длинном парике.
   Фогель вышел с другой стороны брички и зычно объявил:
   - К нам пожаловали его превосходительство горный командир действительный статский советник господин Татищев.
   Краткое оцепенение заводской верхушки сменилось испуганно-радостной суетой. Кто-то поспешил в цехи, кто-то бросился к лошадям, а Тихон и еще один чисто одетый уставщик, исчезнув на миг, вновь появились с тяжелыми резными стульями в руках. И потом, во все время осмотра завода Татищевым и Фогелем, как тени следовали за ними, успевая подсунуть стулья, едва начальство останавливалось перед каким-нибудь молотом или домной.
   В доменном цехе внимание горного командира привлекли несколько бородатых мужиков, бившихся вокруг вагонетки с рудой. Колеса ее соскочили с деревянных рельсов, и теперь рабочие, не совсем сноровисто орудуя вагами, пытались снова поставить вагонетку на колею.
   - Эт-то что за неумехи? - строго спросил Татищев.
   - Кержаки-с, - из-за спины его незамедлительно возник Тихон. Недавно только из деревни Терентьевой. Вздумали было по скитам от повинности заводской бегать, да господин управитель...
   - Поди! - Фогель раздраженно отодвинул приказчика локтем и быстро заговорил: - Во исполнение указа, позволяющего раскольникам селиться и жить при заводах...
   - ...Вы решили их на оные заводы загонять, - усмехнувшись, подхватил Татищев.
   - Не по-божески это! - вдруг крикнул пожилой мужик, возившийся у вагонетки.
   Татищев раздраженно взглянул на него.
   - Начальство перебивать?! Тебя кто спрашивал?
   - Дождешься, пока вы спросите, - с ненавистью пробурчал мужик. Что-то не узнавали у нас, желаем ли мы в заводе селиться.
   - Издеваться, сиволапый? О высших государственных интересах печься мы державной властью поставлены, а не о твоих удобствах заботиться!
   Горный командир грозно оглядел несколько десятков рабочих и заводских служителей, замерших в разных концах доменного двора. Снова заговорил, чеканя каждое слово, будто зачитывал некий указ:
   - Да ведаете ли вы, канальи, какие превеликие стеснения и тяготы нашему воинству выпадают, когда в орудьях и огненном бое нужда учинится?! Нынешней весной под вольным городом Данцигом за одну ночь две тысячи душ под неприятельской картечью да под ядрами полегло.
   - Енаралы виноваты, а с нас шкуру драть? - непримиримо уставившись на Татищева, сказал долговязый молодой мужик.
   - Ну ты! - взвизгнул Тихон, подскочив к спорщику. Ткнул его кулаком в зубы. - Опять народ мутить?..
   - Эй, полегче на руку! - прикрикнул горный командир. - Строгость строгостью, а по пустякам народ не след обижать.
   - На таковом слове благодарствуйте, - проговорил долговязый и поклонился.
   Его примеру последовали немногие. Большинство рабочих остались стоять в напряженно-враждебных позах.