Плейн Белва. Благословение

   – Она говорит, не нужно ворошить то, что было девятнадцать лет назад.
   – Она так сказала? – переспросила Джилл.
   – Да, но это не значит, что она не может изменить своего мнения. Давай дадим ей время подумать обо всем.
   – Это потому, что у нее есть другие дети, как вы считаете?
   – Я не знаю. Но мы все выясним.
   – Как?
   – У нас есть свои способы. Я дам тебе знать. И еще, Джилл, меня это не удивило, так что и ты не удивляйся. Это часто бывает, я же предупреждал тебя.
   Когда она сообщила обо всем своим родителям, отец сказал ей то же самое, и мама добавила:
   – Мы боялись, что так и произойдет. Я надеюсь, что все будет в порядке, Джилл, но если нет, ты должна смириться. Нельзя допустить, чтобы это сломило тебя. Хватит и Питера из Чикаго.
   Звонок Питера принес ей некоторое успокоение.
   – Все уладится, – весело сказал он. – Ты только наберись терпения. – Ей казалось, что она видела его на другом конце провода, моложавого, возможно, слишком легко относящегося к ее переживаниям, не таким по-отечески нежным, как папа, но все же доброжелательным. И она была благодарна ему за это.
   Шли дни, потом недели. Последовал звонок от Эммы Данн, которая рассказала ей еще об одной безуспешной попытке поговорить с Дженни.
   – Не расстраивайся. Всего только две попытки, Джилл. Я снова позвоню ей. У нее нет ни мужа, ни детей. У меня такое чувство, что она в конце концов согласится на встречу.
   Но Джилл не могла больше терпеть. У нее было такое чувство, что осталось всего полмили до конца дистанции; цель была близка, но ноги не двигались, и дыхания не хватало; но все же она должна совершить тот последний финальный рывок; она не может проиграть именно теперь. Не обращать внимания на все предостережения и советы. Не обращать внимания на родителей или Питера, на Рили и Данн. Идти к финишу во что бы то ни стало.
   Так однажды вечером после обеда она вернулась в свою комнату, приняла душ и переоделась. Затем вызвала такси. Я буду относиться ко всему спокойно, убеждала она себя, повторяя снова и снова так, что вскоре сама поверила в это, хотя сердце у нее замирало. Она вошла в дом, поднялась по лестнице и позвонила в дверь.
   Женский голос спросил:
   – Кто там?
   – Это Джилл, – отозвалась она. – Можно войти?

ГЛАВА 7

   С одеревеневшими руками и ногами, неуверенно держась левой рукой за стену, Дженни открыла дверь. Свет из комнаты упал на высокую молодую девушку. Волосы – первое, что увидела Дженни. Копна великолепных вьющихся светло-каштановых блестящих волос. Волосы цвета меди. Рыжие. Рыжие волосы.
   Дженни прислонилась к стене и смотрела. Она прижала руку к груди, туда, где стучало сердце, готовое вот-вот остановиться.
   – Простите, – мягко сказала девушка. – Простите. Вам плохо?
   Дженни выпрямилась. В какое-то мгновение ей показалось, что она видит кошмарный сон, и что, проснувшись, она увидит дневной свет и вернется к реальности. Но потом, в следующее мгновение, придя в себя, она увидела, что это и была реальность: девушка была живой и настоящей и намеревалась войти в дверь. Она посторонилась, едва держась на ногах, которые внезапно стали ватными.
   – Входи, – прошептала она.
   Они стояли посередине комнаты, на расстоянии трех-четырех метров, глядя друг на друга. Дженни ничего не чувствовала, кроме того, что она оцепенела. Обрывки мыслей метались в разные стороны, как листья по голой земле. «Что же я должна делать, чувствовать? Я оцепенела, я совершенно не способна что-либо делать или ощущать, разве не видно? И, кроме того, это может оказаться ошибкой. Да, конечно, это ошибка. Да».
   Но волосы. Разве у многих людей могут быть такие волосы? Теперь взгляни на ее лицо. Вглядись в лицо незнакомки.
   – Вы не совсем уверены, кто я? Но я не ошиблась. Меня зовут Джилл. Виктория Джилл. Вам говорили обо мне.
   – Да, – ответила Дженни, но ее голос прозвучал совершенно неслышно, поэтому ей пришлось повторить. – Да, говорили.
   Они продолжали стоять друг против друга на довольно значительном расстоянии в ее небольшой комнате.
   – Вам нужно сесть, – сказала девушка. – Вы вся дрожите.
   Они подошли к креслам, стоявшим возле софы. Теперь их разделяло всего полтора метра.
   «Она разглядывает меня, – подумала Дженни. – Ее взгляд скользит по моему лицу, как бы ища чего-то. Она хочет встретиться с моими глазами, но я видела влажный блеск в ее глазах, но я не могу это вынести, я не готова к слезам, я должна отвернуться.
   Мы даже не дотронулись друг до друга, даже не пожали руки. Если бы это был фильм, то мы бы обнимались и плакали, но я чувствую, что внутри у меня пусто. Она отвернулась и посмотрела в темное окно, где только тонкий луч света пробивается с улицы там, где занавеска немного отодвинута. Она смотрит на свет. Ее белая шелковая кофточка низко открывает шею, поэтому я могу видеть, как содрогаются мускулы ее горла, когда она глотает. У нее узкое, тонкое лицо, со светлыми аккуратными веснушками на носу, мелкими, но выступающими, не такими, как у меня или у него. У нее темные глаза с густыми ресницами и такими светлыми белками, что они кажутся голубыми. Черточку за черточкой, все еще не веря своим глазам, я разглядываю ее».
   Вдруг девушка резко обернулась.
   – Это ужасно для вас. Простите меня.
   И Дженни, которая должна была быть более сильной из них двоих, гордившаяся тем, что легко справляется с любыми трудностями, не нашла, что ответить.
   – Вам что-нибудь нужно? Воды? Бренди?
   – Нет. Спасибо. Сейчас все будет хорошо.
   – Вы уверены?
   – Я в порядке. Правда.
   Дженни вслушивалась в тишину, пытаясь собраться с мыслями. Пожарная сирена тревожно прозвучала на улице; когда она умолкла, воцарилась полная тишина. Мысленно она продолжала разговаривать сама с собой: «У меня начала болеть голова; кажется, будто сотни молотков стучат по ней ото лба до затылка. Я кладу руку на лоб, как будто рука может унять боль. До меня только сейчас дошло, что, если бы Джей не заболел, он появился бы минуту назад, когда прозвенел звонок, и сейчас был бы здесь, с нами. Сцена абсолютно невообразимая… И я снова смотрю на девушку – дочь – в моем кресле. Она кажется озабоченной, боится, что испугала меня, что мне станет плохо, и она не будет знать, что со мной делать. Она не понимает, да и откуда она может знать, что из-за нее моя жизнь может разорваться на части».
   Девушка заговорила:
   – Вы ничего не скажете? Не собираетесь же вы только сидеть и смотреть на меня, а?
   Легкий упрек сопровождался извиняющейся, довольно грустной улыбкой; на лбу, который едва было видно под челкой, появились беспокойные складочки.
   Дженни непроизвольно ответила:
   – Тебе не нравится, что я разглядываю тебя?
   – Нет, конечно, нет. – Джилл наклонилась к ней, подставив руку под подбородок. – Ну, что вы думаете обо мне?
   Глаза у Дженни застыли, она широко распахнула их, чтобы не потекли слезы. Она ответила:
   – Ты хорошенькая…
   – Вы тоже хорошенькая… А, нет ли у вас чувства, что это все происходит как бы не с вами? Можете ли вы поверить, что мы жили в этом городе весь последний год и не знали этого? Я и представить себе не могла. Я всегда думала, что вы должны были быть где-то на Среднем Западе, раз я родилась в Небраске.
   Как спокойно она говорит! Такая уравновешенность! Можно подумать, что мы просто знакомые, которые после долгих лет разлуки случайно встретились. Она, должно быть, дрожит внутри так же, как и я, но она скрывает свое волнение и держится в этой ситуации гораздо лучше меня. Мои руки все еще трясутся, а ее спокойно лежат на подлокотниках кресла.
   – Я родилась и выросла в Балтиморе.
   Будь готова теперь к сотням вопросов. Ответы, вот зачем она пришла. Она хочет попытаться распутать целый клубок вопросов.
   И теперь Дженни начала ощущать боль девушки, как свою собственную. «Представь, каково это, не знать, кто произвел тебя на свет! Всю свою жизнь я буду помнить папу: его усы; его добрые, волосатые руки; его голос, грубоватый, даже когда он смеялся. И маму, полную, веселую, вечно что-то говорящую».
   – А мы живем в Альбукерке.
   – Я знала, что ты живешь где-то на Западе. Я не знала только точно, где.
   – Там красиво, но Нью-Йорк просто чудо. Я была в опере, в Музее современного искусства, везде. Просто чудо.
   Сомнения постепенно отступали. Не в силах еще выслушать правду, как она есть, она хочет сначала коснуться каких-то нейтральных тем, просто поболтать, чтобы затем подобраться к сути дела. «Для меня тоже, – подумала Дженни, – это единственно возможный путь».
   – Так колледж дал тебе возможность увидеть Нью-Йорк?
   – Я уже была здесь раньше. Моя бабушка возила меня в Европу перед окончанием школы, и мы останавливались здесь на несколько дней.
   – Какой чудесный подарок! – «Я говорю какие-то банальности, а мое сердце буквально готово выпрыгнуть из груди!»
   – Это так. А вот и второй подарок, эта сумка. Она купила ее мне в Париже.
   Просторная сумка стояла на полу возле ног девушки.
   – Я знаю, что она красивая, но я совсем не этого хотела.
   Париж. Девочка – она должна прекратить даже в уме называть ее «девочкой» – носила хорошие часы с браслетом и маленькие серьги с бриллиантами в ушах, вещи, которые никогда не имела Дженни, и никогда не могла бы дать ей.
   Но все же что-то надо сказать.
   – Она подходящего размера. Можно носить в ней книги.
   – О, я и ношу ее с собой почти всегда, даже в колледж. У нас прекрасный студенческий городок в колледже. Вы, наверное, видели его, да?
   – Нет, – ответила Дженни. Я была там сегодня днем, надеясь увидеть тебя. Боясь увидеть тебя.
   – Ну, когда-нибудь вы побываете там.
   «Мы кружим, ходим по спирали, вокруг каких-то мелочей, со страхом приближаясь все ближе и ближе к центру, где лежит кинжал».
   Джилл открыла рот и закрыла, затем открыла его снова:
   – Как раз перед окончанием школы мама дала мне ваше письмо.
   – Мое письмо?
   – То, которое вы написали до моего рождения, оно было в свертке с детской одеждой.
   – То письмо. Ах, да.
   Она действительно забыла о нем. Правду говорят, что из памяти можно вычеркнуть все, что хочешь, то, что причиняет боль.
   – Мы были одни в доме в тот день. Она сидела возле меня и ждала, пока я прочитаю его. Мы обе плакали.
   – Я не могу вспомнить, что я написала.
   – Хотите, я перескажу его вам? Я знаю его наизусть. Дженни подняла руку.
   – О, нет! Пожалуйста, не надо.
   «Я не позволю разорвать себя на кусочки.
   Теперь, после того, как она рассказала мне это, я буду пытаться представить их, ее и женщину, которая стала ее мамой… На веранде, сказала она. Скалистые вершины. Красные столовые горы. Альбукерке расположен на горе, интересно? Ветер звенит. Кактус растет на лужайке. На веранде софа, где они обе сидят, и руки женщины обнимают плечи девушки; мне кажется, что у нее задумчивое умное лицо, седые пряди в темных волосах. Не знаю, почему я представляю себе ее такой».
   – В этот день я впервые решила, что должна обязательно найти вас, – сказала Джилл.
   – Не раньше?
   – Нет, по правде говоря. Но, как только эта идея возникла, я не могла больше выкинуть ее из головы. Я поняла, что должна узнать, откуда я.
   – А твои… родители?
   – Возражали ли они? Да нет. Они поняли. – Джилл замолчала. – Мои рыжие волосы… Я казалась такой заметной в моей семье. Вы понимаете, что я имею в виду.
   Такие великолепные волосы. Бедное дитя, разыскивает, откуда они появились.
   – У тебя волосы твоего отца, – сказала Дженни. И она тоже замолчала. – Это черта их семьи. Может быть, ты даже немного похожа на них… Я не слишком хорошо их знала. – Потом она отвернулась. – Для меня слишком больно говорить о них.
   – И не нужно. Просто расскажите мне о себе.
   – Рассказать о себе? – повторила Дженни, ощущая чувство горечи. – Целую жизнь за один вечер?
   – Будут и другие вечера, Дженни. Вы не возражаете, если я буду так называть вас? Мне кажется неправильным называть двух людей мамой.
   – Я не возражаю.
   «Говоря по правде, абсурдно называть меня мамой. Я не была мамой. И „другие вечера“, говорит она. Этого следовало ожидать. После первого шага должны последовать другие; никто не останавливается на достигнутом. Так дорога расширяется, конец ее трудно представить, кроме, вероятно, каменной стены для меня. Теперь она ждет моего рассказа. Она сидит, скрестив ноги, поза кажется сдержанной, хотя я уже знаю, что эта девочка – Джилл – не такая и сдержанная. Но я и сама такая».
   – Вы сказали, что приехали из Балтимора.
   – Мои родители были бедными евреями из Европы, одними из немногих выживших в лагерях смерти. У нас был небольшой, но очень хороший дом. Мой папа умер, моя мама живет во Флориде, у меня нет ни братьев, ни сестер… – Она задохнулась от волнения и замолчала.
   «Безумие все это, мы двое здесь, этот разговор, все, как в сюрреалистической картине Дали с тающими часами и вереницей сновидений, удаленными домами, потерянным временем. И я, с неохотой, словно в кабинете у психоаналитика, вынуждена извлекать из памяти давно забытые воспоминания».
   – Прости меня, – сказала Дженни, вытирая слезы. – Я обычно не плачу.
   – Почему не плачете? В этом нет ничего плохого.
   – Если я дам волю слезам, то боюсь, что не смогу остановиться.
   «Она сильная, эта девочка, и разумная к тому же. Она лидер сегодня, я лишь подчиняюсь. Я не привыкла к этому».
   Дженни скомкала мокрый носовой платок и выпрямилась в кресле, произнеся почти застенчиво:
   – Я даже не знаю, что еще сказать тебе. Ответ последовал незамедлительно.
   – Я хочу, чтобы вы рассказали мне, почему вы не хотели видеть меня, почему вы все время отказывались от встречи. Я не хотела врываться к вам таким образом, но иного пути просто не было.
   – Понимаешь ли, – ответила Дженни, запинаясь. – Очень трудно снова ворошить все в памяти…
   «Она загоняет меня в угол. В суде я хотя бы могу защищаться и нападать сама; меня довольно трудно загнать в ловушку. Но от этой девочки так легко не отделаешься. Да и я теперь не смогу забыть ее. Передо мной всегда теперь будет ее лицо, я буду слышать ее голос. Она хорошо говорит, четкая дикция так важна, все молодые люди часто разговаривают невнятно в наше время, они так плохо говорят… И сидит она с таким изяществом, кажется высокой и в кресле. Она бы легко вошла в семью Питера… Что за ирония судьбы? Ох, боль в голове не прекращается».
   Как раз в этот момент Джилл сказала:
   – А я так хотела войти в вашу жизнь, стать ее частью.
   Дженни вздохнула.
   – Разве это возможно теперь? Слишком поздно. Слишком поздно для нас обеих. Ты не можешь – я имею в виду, мы не можем войти в жизнь друг друга.
   – Ваша оговорка была не случайна. Вы можете войти в мою. Вы только не хотите, чтобы я вошла в вашу. Вы сказали это тем людям, которые звонили вам.
   – Я говорила не так.
   «Как жестоко, как глупо с их стороны сказать ей это! Неужели я говорила так? Я сказала, чтобы они оставили меня в покое. Посмотри на нее… Ее кожа как молоко, и голубые жилки на висках, там, где волосы откинуты назад, такие тонкие, кровь пульсирует в них… Теперь она огорчилась, обиделась… Я была права с самого начала. Было бы лучше для нас обеих никогда не знать друг друга».
   И Дженни очень мягко заговорила:
   – Я только имела в виду, что трудно, да, я сказала, что невозможно установить какие-то родственные отношения через девятнадцать лет. Вот что я хотела сказать.
   – Мы можем попытаться. Мы можем попытаться прямо сейчас найти общий язык. – Джилл взглянула на часы. – Сейчас только девять. У нас еще час или два в запасе. Если бы вы захотели, конечно, – закончила она.
   Дженни вздохнула.
   – Давай сделаем так. Я нарисую генеалогическое дерево и пришлю его тебе. Я опишу несколько случаев из своей жизни, все, что я вспомню о своих родных. Что касается твоего отца, боюсь, тут я мало что знаю. Он говорил мне лишь, что они южане, полагаю, их можно даже назвать еврейскими аристократами. Я ничего больше не знаю.
   – Не имеет значения. Я уже разговаривала с Питером, и он рассказал мне кое-что.
   Дженни опешила.
   – Ты… ты… что? Джилл взглянула на нее.
   – Я нашла его, так же, как я нашла вас. Мы много разговаривали по телефону в эти последние несколько недель. Он в Чикаго, и он приглашал меня прилететь на следующие выходные. Он был взволнован, когда я позвонила ему. Он хотел узнать обо мне как можно больше.
   Дженни как холодной водой окатили.
   – У нас много общего. – В голосе девушки слышались нотки торжества. – Он археолог. Вы не знали этого? Он профессор. А я была однажды на раскопках в Израиле, так что нам есть о чем поговорить. Он производит впечатление замечательного человека. Я жду не дождусь, когда увижу его.
   Несколько оправившись после потрясения, Дженни начала понимать, что за молодая особа сидит напротив нее. Чрезвычайно решительная, это правда, и умная, оставила напоследок все связанное с Питером, выслушав сначала, что ей скажет Дженни.
   Очень осторожно она сказала:
   – Я рада за тебя, Джилл. И за него тоже, если ты это хочешь от меня услышать. Надеюсь, вы поладите.
   – А почему бы и нет?
   – Ну, не могу сказать ничего определенного, потому что я ничего о нем не знаю. Я только знаю, что жизнь порой бывает очень запутанной.
   – Как и ваша жизнь? – Джилл вопросительно посмотрела Дженни прямо в глаза.
   В этот раз Дженни не отвела взгляда.
   – Да. Как и моя.
   – Но почему бы вам не рассказать мне о ней?
   – Нет, моя жизнь – это моя жизнь.
   Внезапно наступившее молчание пугало Дженни, и она уже собиралась было что-то сказать, но Джилл опередила ее.
   – Он хочет видеть вас. Дженни обомлела:
   – Кто? Питер? Хочет видеть меня?
   – Да, он говорит, что я сделала первый шаг, и что так будет лучше для всех нас. Он прилетит в Нью-Йорк сразу же по окончании семестра.
   – О, нет! О, нет! Вы не можете так поступить со мной, вы оба.
   – Я уже и не знаю, что может помешать этому. Он хочет видеть вас, он так сказал мне.
   – Но я не хочу, ты слышишь? – в гневе закричала Дженни. – Это просто какое-то надругательство над личностью!
   Она оказалась в ловушке. Питер, воскресший из небытия. В соседней комнате на кровати разложена одежда для медового месяца. Сплошной обман… Джей… о, мой дорогой, мой дорогой, неужели я потеряю тебя? О, я так этого не хочу, но я уже знаю, что так будет. Это буквами на стене написано. Я вижу это.
   – Что вы собираетесь сделать со мной? – вскричала она.
   Джилл подняла с пола сумочку и встала. Ее глаза были полны слез, но она довольно сухо сказала:
   – Вы совсем не такая, как я думала. Я никогда и помыслить не могла, что вы окажетесь такой.
   Дженни тоже встала:
   – А какой я должна была быть по-твоему?
   – Я не знаю, но не такой.
   Напряженные, взвинченные, дрожащие, они стояли друг против друга.
   – Нет, знаю, – с горечью произнесла Джилл. – Я думала, что, в конце концов… в конце концов, вы меня поцелуете.
   И Дженни зарыдала. Горе как бы выплеснулось наружу.
   – О, – всхлипывая, произнесла она, – ты пришла сюда так… так, что я не могу даже поверить, что я вижу… девятнадцать лет. Я открываю дверь. А теперь и он тоже… Я даже не могу представить. Конечно, я поцелую тебя.
   Джилл отступила назад.
   – Нет. Не так. Не после того, как я попросила об этом.
   Слезы и у нее хлынули из глаз и стекали теперь по ее щекам. Она распахнула дверь и выбежала в коридор.
   – Подожди! – закричала Джилл. – Ты не должна так уходить! Пожалуйста.
   Но девушка уже убежала. Ее быстрые шаги раздавались на лестнице, входная дверь хлопнула, и эхо разнеслось по всему дому. Дженни долго стояла, прислушиваясь, потом вернулась в комнату и села, закрыв лицо руками.
   Снова ее охватило чувство нереальности всего происходящего. Этого не было и быть не могло. Но на полу лежала губная помада девушки. Она выпала из ее сумочки, вероятно, когда та хотела достать платок, чтобы вытереть слезы.
   Дженни подняла ее с пола: Марселла Боргезе, Рамини Роуз Форст. Она зажала ее в руке и держала так долго, что она стала теплой, а Дженни все думала об улыбке девушки, ее сердитых прекрасных глазах и горьких слезах.
   «Я прочитала письмо, которое лежало в детской одежде…»
   Ребенок, который ищет свою мать. Бедный ребенок. Но у нее есть мать, у нее всегда была она. Зачем сейчас ей понадобилась я?
   Ты знаешь, зачем. Не спрашивай. Бедный ребенок.
   Но они все разрушат, она и Питер, Питер, воскресший из мертвых.
   Разве я смогу все время держать их на расстоянии от Джея? Как смеет он, как смеют они оба поступать так со мной?
   Прошло много времени, прежде чем Дженни встала, выключила лампу и взяла таблетку валиума из аптечки. Только раз в своей жизни, в состоянии стресса после хирургической операции, она принимала успокоительное. Этой ночью она проглотила бы что угодно, что помогло бы ей как-то снять эту полную растерянность и отчаяние.
   Утром она почувствовала себя лучше.
   – Самое важное, – вслух сказала она, обращаясь к самой себе, сидя на маленькой кухне за чашкой кофе, – не терять головы ни при каких обстоятельствах.
   Но Джилл убежала вся в слезах в ночь, в темноту. Надо попытаться что-то сделать! «Не помню точно, что я говорила, – подумала Дженни. – Я только помню, что была вне себя. Что-то нужно сделать, однако. Спокойный, рассудительный разговор. Мы можем пойти куда-нибудь пообедать, и я смогу объяснить все гораздо лучше. Мы обе будем менее эмоциональными во второй раз, я полагаю».
   Она листала телефонную книгу, когда раздался пронзительный звонок.
   – Доброе утро, – произнес Джей. Удивительный человек, он может быть бодрым и энергичным с самого утра. – Просто чудо! У меня упала температура, и я чувствую себя прекрасно, как насчет того, чтобы пробежаться в парке? Дети весь день будут с бабушкой.
   Нужно было срочно что-то придумать.
   – О, дорогой, я думала, ты болен, и у меня другие планы.
   – О, черт, какие еще другие планы?
   – Я… здесь приехала одна подруга моей матери из Майами. Я хотела повести ее в музей или куда-нибудь еще. Мы собирались пообедать с ней.
   – Ну что, я могу присоединиться к вам. Я приглашаю вас обеих на обед.
   – Она пожилая женщина, Джей, тебе будет скучно.
   – Почему ты думаешь, что мне будет скучно? И ты когда-нибудь будешь пожилой женщиной, и мне не будет скучно.
   – Честно, это будет ужасно. Дело в том, что их двое, и одна из них с мужем. Они чудесные, но просто очень нудные.
   – Юрист постоянно имеет дело с нудными людьми. Я привык к этому.
   – Да, но зачем они тебе в воскресенье? Кроме всего, у тебя вчера вечером была температура, и тебе лучше остаться дома еще на день.
   – Меня явно отвергают, – шутливо посетовал он.
   – Да, но только на сегодня. Отдохни и почитай газету. Я позвоню тебе попозже.
   Она повесила трубку. «Ложь и увертки. Я ненавижу себя за это. Вот к чему ведет ложь. К еще большей лжи».
   И все же она набрала номер телефона Барнардского колледжа. Пока Джилл шла к телефону, ей вдруг припомнились запахи студенческого общежития – сладковатой гигиенической пудры, резкий запах дезинфицирующей жидкости; звуки музыки, телефонных звонков, стука каблучков.
   Она представляла Джилл, торопливо идущую по коридору, – ее волосы развеваются при ходьбе, – в ожидании звонка от какого-то молодого человека или из дома.
   – Джилл, – сказала она, – это Дженни. – Да? – Тон был холодным. Говори смелее.
   – Я очень беспокоилась вчера вечером, благополучно ли ты добралась назад?
   – Я добралась благополучно.
   – Я очень сожалею, что все так вышло. Я думаю, может быть, мы с тобой сможем поговорить немного по душам и прояснить все. Как ты к этому относишься?
   – Хорошо… – Теперь тон был осторожным. – Когда?
   – Сегодня. В обед, я думаю. Где-то около часа. – Она быстро соображала; лучше всего назначить встречу где-нибудь в западной части города, там, где маловероятна встреча с кем-либо из друзей Джея, которые живут, в основном, в восточном районе и имеют обыкновение выходить в город по выходным. – В «Хилтоне» на пересечении Шестой авеню и Пятьдесят Третьей улицы. Там хорошо. Я подожду тебя возле регистрационной стойки, хорошо?
   – Я буду там.
   – И, Джилл… нам обеим будет легче на этот раз.
   – Я очень надеюсь. – Колебание. – Я рада, что ты позвонила, Дженни.
   Мы все обсудим спокойно и решим, что нам делать, говорила себе Дженни. Она уже достаточно взрослая и довольно рассудительная, чтобы понять, что у людей бывают разные обстоятельства, что нужно считаться с интересами другого человека.
   Исполненная самых радужных надежд, Дженни стояла в вестибюле отеля. У нее был острый глаз. И она всегда любила наблюдать за людьми.
   Вот красивая, но всем недовольная женщина, у мужа которой измученный вид, там мужчина средних лет, толкающий инвалидную коляску с молодой девушкой; а вот молодая пара с сияющими лицами и недорогим новым багажом явно для медового месяца, рядом о чем-то спорили два бизнесмена, а молодая мать никак не могла угомонить своего расшалившегося малыша. Взлеты и падения, и преодоление.
   Она увидела Джилл прежде, чем девушка заметила ее. Она не обратила внимания вчера, какая Джилл высокая. Рост, как и волосы, достались ей от него. У нее была хорошая осанка, широкий и свободный шаг, она была одета в" теплую клетчатую юбку и пушистый жакет из верблюжьей шерсти. На какое-то мгновение мужчины с дипломатами перестали спорить и проводили ее взглядами.