Плейн Белва. Благословение

   – Я никогда больше не поверю, ни во что и никому, – сказал Джей.
   И он ушел. Дверь за ним захлопнулась.
   Дженни стояла, прижавшись к стене спиной и ладонями рук. Питер прошел в ванную комнату, вернулся назад с халатом и накинул его на нее. «Не спрашивай меня ни о чем, – молча умоляли ее глаза. – Пожалуйста, не надо вопросов».
   И он ничего не спросил; словно все поняв, он взял ее руку и зажал ее между своими, пытаясь ее согреть, сказав только:
   – Ты вся окоченела.
   – Я не могу, – пыталась было начать она, – я не могу говорить.
   И он тоже это понял.
   – Тебе не нужно говорить. Я не собираюсь тебя ни о чем расспрашивать. Но тебе лучше вернуться в кровать, пока я приготовлю чай.
   Чай был горячим, с молоком. Он держал чашку и вытирал капли, стекавшие с ее трясущихся губ.
   – Горячее молоко поможет тебе уснуть, – прошептал он.
   Когда она все выпила, то откинулась на подушку. Лампа в углу, удаленная и темная, отбрасывала тень на потолок. Он поглаживал ее лоб; крепкие пальцы двигались ритмично. И она начала медленно проваливаться и проваливаться. Умирать…
   Когда она проснулась утром, Питер сидел в кресле возле кровати. Ей подумалось, что он просидел так всю ночь.
   – Я приготовил завтрак, – сказал он. – Хотя сначала тебе нужно принять душ и причесаться.
   Но сейчас ее голова была ясной, и все, что казалось неясным вчера вечером, стало четким, как заголовок в «Таймс». Лицо Джея вырисовывалось смутно из-за отчаяния, охватившего ее. Но она ясно представляла его глаза; они, должно быть, запечатлелись у нее где-то в подсознании. Они смотрели на нее с такой пронзительной болью. Однажды, когда она была еще маленькой девочкой и жила в своем доме, она видела, как во дворе в конце улицы мужчина бил собаку. И она не могла забыть печальные глаза собаки…
   Она уткнулась лицом в подушку и заплакала, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Так рыдают люди, когда умирает кто-то из близких. «Я помню маму, когда умер папа. Я думала, что она тоже умрет от рыданий.
   Через некоторое время, когда рыдания прекратились, Питер вошел в комнату. Он ждал, не говоря ни слова, только слегка покачивал головой и чуть-чуть улыбался, словно мягко уговаривал капризного ребенка:
   – Ну, не плачь!
   – Но ведь ничего не было, – сказала она. – Мы ничего не делали.
   – Нет, но все, вероятно, выглядело так, словно мы что-то делали.
   – Мы собирались пожениться.
   – Кто он?
   – Юрист.
   – Ты не доверяешь мне?
   – Нет.
   Он снова улыбнулся и пожал плечами.
   – Ты обиделся, потому что я не назвала тебе его имя?
   – Это не имеет значения.
   – Ты был так добр ко мне, Питер.
   – Конечно. Разве ты не сделала бы то же самое?
   – Полагаю, да.
   – Ты бы сделала. Ты отличаешься от большинства людей. – Он сел в стоявшее в углу кресло и бросил на нее прямой, сочувственный взгляд. – Я чувствую себя ужасно виноватым. Я не знаю, в чем там дело, но это нетрудно представить себе, – и я вижу, что мое присутствие причинило тебе снова ужасные неприятности. – Когда она не ответила, его лоб наморщился. – Это второй раз, когда я вторгаюсь в твою жизнь. Что мне сказать? Неужели я совсем ничего не могу сделать?
   – Ничего. Что тут можно сделать? – Слишком много сил требовалось, чтобы говорить, но он выглядел таким несчастным, что она должна была добавить что-то еще.
   – Ты же сделал это не нарочно. Ты хотел помочь, оставаясь здесь со мной.
   – Ты до смерти напутала меня, когда так выскочила из-за стола. Джилл тоже испугалась. Ты выглядела просто обезумевшей. Да, обезумевшей. Вот почему я должен был приехать.
   – Я действительно обезумела в какой-то миг.
   – Из-за него? Ты не хотела, чтобы он узнал о Джилл? Легкое всхлипывание вырвалось у нее.
   – Это – это было немыслимо.
   Он больше ничего не спрашивал и в течение одной-двух минут ничего не говорил. Сделав огромное усилие, она заставила себя сесть и попросила его выйти из комнаты. Завернувшись поплотнее в турецкий халат, она пошла в ванную комнату.
   Стоя под падающими струями горячей воды, она, не отдавая себе отчета в том, что делает, намыливала свое тело. Она стояла так очень долго, в каком-то летаргическом состоянии, как бы ища спасения в приятном тепле. Потом она вышла, почистила зубы и расчесала волосы; темные волосы легли волнами. Но лицо, отражавшееся в зеркале, было опустошенным, с покрасневшими глазами, сузившимися под набухшими веками. Отвратительно. Это не имело значения. Ничто не имело значения. Кто-то завязывает волосы и чистит зубы. Зачем все это? Какая разница, если один из зубов сгниет?
   – Ты выглядишь лучше, – отметил Питер.
   – Я похожа на черта. Посмотри на меня. – Ей доставило бы какое-то извращенное удовольствие, если бы он признал это.
   – Хорошо, – произнес он, меняя предмет разговора, – как насчет кофе в постели?
   – Постель? Я должна идти на работу, Питер. Уже восемь часов.
   – Ты не в состоянии работать сегодня, Дженни, и ты знаешь это. Иди ложись в постель. Ты можешь встать попозже.
   Он приготовил тосты и сварил яйцо, к которому она и не притронулась. Вот уже несколько дней у нее совершенно не было аппетита. Он смотрел, как она пила кофе, сжимая чашку обеими руками, а потом сказал:
   – Я позвоню к тебе на работу, если ты сама не хочешь, и скажу, что ты заболела.
   – Сделай это. Только спроси Дайну. – Все желания и стремления куда-то испарились, но она должна была как-то собраться и не дать чувству опустошенности полностью овладеть ею. – Передай, что я буду завтра.
   – Я не уверен. Ты имеешь право на отдых.
   – Я ни на что не имею право.
   – Почему ты так жестока к себе? У тебя был шок. Ты была в состоянии шока, словно ты пережила смерть.
   Это был странный способ описания того, что она переживала, но она действительно ощущала все это как смерть. «Не уверена, что знаю, как выбраться из этого, – подумала она. – Ничто не имеет значения, если все может так закончиться. Все за каких-то две или три минуты».
   – Он что-то сказал, когда стоял у двери, – начала она. – Я не могу точно вспомнить, что. А ты можешь?
   Питер выглядел озадаченным, и она уточнила.
   – Прошлой ночью, когда он уходил. Я назову его Джо, потому что это не его имя. Я пытаюсь вспомнить. Что-то о неверии?
   – О, ты действительно хочешь знать? Тебе снова нужно пройти через это?
   – Да, я хочу знать.
   – Он сказал: «Я никогда больше ни во что и никому не поверю».
   Слова, даже дважды повторенные, имели оттенок какой-то обреченности. Какое-то время она повторяла их про себя, вслушиваясь в их смысл, затем спросила Питера, что, по его мнению, «Джо» подразумевал под этим.
   – Никогда – значит очень долго, Дженни.
   – Ты прав. Это был глупый вопрос.
   Ну что ж, сейчас или потом появится другая женщина. И, закрыв свои глаза, она живо представила себе женщину, к которой он повернется в постели и распахнет свои объятия. Какие слова он будет ей говорить? Слова, которые они говорили друг другу на своем особом языке?
   Ох, можно написать тысячи страниц по популярной психологии и описывать ревность как нечто примитивное и отмирающее, но правда в том, что ревность – это пытка, и люди убивают друг друга из-за нее. Это потеря, последняя потеря, и даже хуже.
   Так что теперь ты знаешь, Дженни, ты знаешь, словно побывала в шкуре Джея, что он почувствовал, когда увидел тебя здесь прошлой ночью.
   В дверь позвонили так резко, что Питер вздрогнул.
   – Это Ширли, из квартиры напротив. Она обычно звонит, чтобы спросить, не хочу ли я прогуляться пешком на работу вместе с ней.
   – Я скажу ей, что у тебя грипп. Хорошо? Когда он вернулся, то выглядел смущенным.
   – Если бы ты видела изумление на ее лице! Ее брови взлетели вверх почти до волос.
   Дженни с горечью произнесла:
   – Могу себе представить. Ты совсем не похож на того мужчину, которого она привыкла видеть здесь по утрам.
   – Она хотела войти, но я сказал, что сам позабочусь о тебе, что я старый друг и к тому же доктор.
   – Спасибо. Я бы не хотела, чтобы она видела меня такой. – Было странно, что она не стеснялась Питера, который видел ее. – Ширли – добрая душа, но она слишком много болтает. Она знает все и обо всех.
   – У тебя должны быть и другие друзья. Я думаю, тебе следует поговорить сегодня с какой-нибудь подругой.
   – Я не хочу никого видеть.
   Он продолжал мягко увещевать:
   – Но тебе нужна какая-то помощь, пока ты не сможешь все исправить.
   – Ничего уже не поправишь, разве ты не видишь? Мне, вероятно, придется справляться самой, так что мне нужно привыкать к этому прямо сейчас.
   Она храбрилась, но не верила самой себе. Джей непременно вернется и захочет услышать какие-то объяснения… Потом она напомнила себе: если даже и так, вопрос с Джилл все еще остается не решенным, так что все начнется сначала.
   – Извини меня. Можно спросить, почему ты говоришь «никогда»?
   – Это долгая история.
   – Может, ты сможешь рассказать как-нибудь покороче.
   – Ну, я лгала ему. А он никогда не лгал мне. О, ты не понимаешь! Нужно знать его и все, что было раньше.
   Питер посмотрел с сомнением, но больше ничего не спрашивал. И Дженни, посмотрев на себя со стороны, что являлось ее привычкой, увидела себя сидящей в кровати и смотрящей на этого долговязого незнакомца, который вдруг начал снова становиться близким. Небольшая рыжая щетина появилась на его щеках за ночь; она могла припомнить то время, когда он говорил о том, чтобы отрастить бороду. Она могла припомнить…
   И она стала сравнивать: он ведь был ненамного моложе Джея, хотя выглядел гораздо моложе, как-то беспечнее, словно жизнь была благосклонен к нему. Она вдруг поняла, что ничего не знала о нем, за исключением того, что он профессор. На секунду она представила его в профессорской позе, сидящим на столе, слегка покачивая ногой; он, должно быть, носит лаковые туфли и кашемировый пуловер. Она не была уверена, курит ли он трубку; но это было бы уж слишком похоже на расхожие представления о профессоре. Девушки наверняка кокетничают с ним. А мальчикам, вероятно, нравится его рост и мужественный облик. Но она действительно ничего не знала о нем.
   – Ты женат? – спросила она.
   – Я? А почему ты спрашиваешь?
   – Не знаю. Просто любопытство.
   – Не женат.
   – Я читала про тебя однажды. Это было в указателе американских ученых. Я была рада, что ты добился успеха. Ты достиг того, к чему стремился.
   – Ты была рада? – Он удивился. – После всего, что произошло между нами, ты могла радоваться за меня?
   – Одно с другим не связано, – просто ответила она. Он покачал головой.
   – Ты слишком добра. Хотя ты всегда была такой. Дженни слегка улыбнулась. Конечно, она была добра к нему. И она сказала:
   – Дело не только в этом. Я просто уважаю людей, которые не растрачивают себя по пустякам.
   – Ну, я, конечно, не Шлиман на развалинах Трои, но я описал несколько интересных открытий в юго-западных пустынях, и я люблю преподавать, вот и все. Я вполне удовлетворен своей жизнью. Но расскажи мне о себе, о своей юридической практике.
   Он говорил слегка шутливо, и она понимала, что это неуклюжая попытка отвлечь ее от ее мыслей, как-то изменить ее настроение. Но все вдруг стало странным и холодным снова. Зимний свет, тусклый и голубоватый, как разведенное молоко, казался несколько зловещим в этой маленькой комнате, которая была такой уютной ночью: выдвижные ящики комода были поцарапаны; белые занавески выглядели желтоватыми и истончились. Здесь витал призрак неудачи. Ответа от нее не последовало. И Питер заговорил снова, на этот раз более серьезно.
   – Мне бы не хотелось оставлять тебя в таком состоянии одну. Так не хочется уходить.
   – Возвращаешься назад, в Чикаго?
   – Нет, я планировал провести здесь в городе неделю. Мне нужно встретиться с некоторыми людьми с кафедры археологии Колумбийского университета. Сегодня днем состоится конференция и обед. На следующей неделе мне придется лететь в Атланту.
   Она ничего не спросила.
   – У моих родителей сороковая годовщина их свадьбы. Знаменательная дата.
   Она продолжала молчать.
   – Я знаю, ты не хочешь слышать о них.
   Она могла бы задать встречный вопрос: раз ты знаешь это, зачем говоришь о них? Но это было не в ее характере. Поэтому она только ответила:
   – Это действительно не имеет никакого значения для меня, ты знаешь.
   Он покраснел.
   – Ну, я только хотел сказать, что должен ехать в Атланту. Иначе я бы остался и попытался помочь. Помочь Джилл и тебе… Ты знаешь, что я хочу сказать, Дженни. В основном, помочь тебе, хотя и не знаю, как.
   – Я тоже не знаю. Так что тебе лучше поехать на юбилей в Атланту, – сказала она довольно холодно.
   Он ощутил необходимость пояснить что-то.
   – Это будет небольшое торжество. Семейный праздник. Большинство родственников умерло с тех пор как ты… я хочу сказать, там будет не так много людей. У Салли Джун нет детей.
   Дженни могла представить их всех за темным полированным столом. Каждый из них сидит перед аккуратно свернутой белой льняной салфеткой. Зимой вид из высоких окон должен быть удручающий: темные вечнозеленые деревья и голые лужайки. У сестры нет детей, значит, у них нет внуков. Это, должно быть, очень болезненный вопрос, особенно для таких людей, как они, гордящихся своей родословной и заботящихся о продолжении рода. И она не смогла удержаться от вопроса:
   – Неужели они никогда не спрашивали, никогда не упоминали?..
   – Нет. – Она видела, что он был неспособен встретиться с ее взглядом. Еще он добавил: – Я часто удивляюсь, думают ли они об этом, или хотя бы говорят об этом между собой.
   – Ты собираешься сказать им сейчас то, что знаешь?
   – Я не уверен. Я не могу придумать, как это лучше сделать. А ты?
   – Я? Я совсем не могу думать об этом, – с горечью ответила Дженни.
   Они оба хранили молчание, пока Питер не сказал:
   – Мне так не хочется оставлять тебя одну, но я должен идти.
   – Конечно. Пожалуйста, иди. Не надо опаздывать из-за меня.
   – Я позвоню тебе. Или, может быть, я снова забегу.
   – Не нужно.
   – Я знаю, я не должен этого делать, но я забегу. Стакан с водой стоит на столе. Запри дверь, когда я уйду.
   Еще одна волна отчаяния и безысходности нахлынула на нее, когда он ушел. Казалось, словно вся радость жизни, надежда, солнечный свет исчезли как не бывало. И никогда она не чувствовала себя такой усталой.
   Она собралась спать. Долгое время сон не приходил. Но после того, как гудки машин и шум моторов стали сливаться в один монотонный мерный гул, она начала погружаться в сон. Даже тогда она знала, что это только временное облегчение, и оно было блаженством.
   Дженни проспала целый день и всю ночь. На другое утро ее физические силы восстановились настолько, что она смогла быстро встать, одеться, немного поесть и начать трезво оценивать ситуацию. Ничего не случится, если она еще один день не пойдет на работу, решила она. Надежда, очень сомнительная и робкая, поддерживала ее, несмотря ни на что. Возможно, будет более благоразумно подождать дома. Джей может прийти…
   Он позвонит в офис, узнает, что она заболела, и тогда…
   Она размышляла над этим, когда раздался звонок в дверь. Она пошла открывать.
   Ширли скользнула взглядом по Дженни.
   – Уже лучше, да?
   – Немного. Я спала почти двадцать четыре часа. Наверное, грипп или что-то еще.
   – Хорошо. Очень удачно, что твой друг был здесь. Он сказал, что ты очень слаба.
   – Да, мне было плохо.
   – Ладно. Я загляну к тебе днем. Я, наверное, вернусь домой пораньше. Так что, если что-то тебе понадобится, ты знаешь, где меня найти.
   – Большое спасибо, Ширли, но я в порядке. Правда, все хорошо.
   Когда Ширли ушла, Дженни налила вторую чашечку кофе и снова села. Многие вещи на крошечной кухоньке лежали не на своих местах. Черный лакированный поднос – на верхней полке, а не внизу. Он смотрелся лучше на верхней полке рядом с черной лакированной коробочкой с китайским чаем. Питер сделал это; он замечал такие вещи. Он был очень дотошным, и ему было свойственно стремление к совершенству; он, кроме всего прочего, родился в доме с высокими белыми колоннами. Дом, где Дженни оказалась нежеланной! И она родила внучку для них! Она опустила голову на руки, и, хотя несколько минут назад она дрожала от холода, сейчас ей стало жарко от прилившей к лицу крови.
   И все же Питер был так добр к ней! И Ширли тоже. Они хотели помочь. И она должна быть благодарна. И она была благодарна. Но единственным, кто мог действительно помочь, был Джей.
   Утро прошло незаметно.
   Днем она вдруг с содроганием вспомнила, что, уйдя в себя, она совершенно забыла о Джордже Кромвелле. Добрый и простодушный старик лежал в своем новом гробу в мерзлой земле. Щеки вспыхнули у нее от чувства вины. Она должна, по крайней мере, послать цветы его вдове. Затем вскоре навестить ее. В своем отчаянии она почти забыла о другой женщине, и сейчас она размышляла, пытаясь сопоставить боль той женщины со своей собственной болью. Но нельзя было и сравнивать, это было несопоставимо.
   Я схожу сейчас за цветами, подумала она. Это займет всего несколько минут, и если Джей придет и увидит, что меня нет, то он подождет.
   Он не придет.
   Когда она открыла дверь на улицу, то с ужасом увидела, что к дому подходит Питер. Это было слишком!
   У нее не было никакой необходимости видеть его или вести задушевные разговоры о них самих или о Джилл.
   – Итак, ты уже выходишь! – воскликнул он. – Ну, ты выглядишь гораздо лучше, чем вчера. Как ты себя чувствуешь?
   – Прекрасно, как видишь.
   Он пристально взглянул на нее.
   – Я не знаю, как насчет «прекрасно», но значительно лучше. Ты куда-то направляешься?
   – Только в цветочный магазин на проспекте.
   – Не возражаешь, если я пройдусь с тобой?
   – Нет. – И она добавила: – Я сказала, что чувствую себя прекрасно, но на самом деле очень устала. Так что извини меня, если я буду не очень разговорчивой.
   Он ничего не ответил. В это время дня на улице было мало прохожих, поэтому резкий, быстрый стук каблучков Дженни звучал очень четко и громко, и молчание Питера казалось еще более тяжелым и мрачным. Ее охватило странное чувство, словно она уже долгое время находилась где-то далеко отсюда.
   У какой-то витрины рядом с цветочным магазином она остановилась, как бы собираясь с силами, а сама смотрела, как мальчик выкладывал пирамиду из флакончиков с духами «Нюи де Ноэль», «Калеш», «Шалимар». «Шалимар» имели сладкий запах, как розы, сахар и ваниль. Сладкая карамелька, всегда говорил Джей, целуя ее в шею. Отвернувшись от витрины, она ничего не видела сквозь слезы и обязательно столкнулась бы с проходившим мужчиной, если бы Питер не удержал ее за руку.
   В цветочном магазине она заказала отправить розы Марте Кромвелл и снова вышла на улицу, ставшую шумной и равнодушной.
   Питер нарушил молчание.
   – Можно спросить у тебя только одну вещь? Я не хочу надоедать тебе, Дженни, но ты говорила с ним?
   133
   – Нет.
   Он вздрогнул.
   – Господи, это моя вина.
   – Это все равно бы кончилось таким образом при таких обстоятельствах.
   – Джилл, ты ее имеешь в виду. Это все из-за нее, говорит она.
   – О, Питер, я ничего не говорю. Ради Бога, не заставляй меня ни о чем думать. Я не хочу ни о чем думать.
   – Смешно, именно это сказала о себе вчера Джилл.
   – Ты видел ее опять?
   – Да, я должен был побывать в Колумбийском университете, я говорил тебе. Так что мы завтракали вместе. Я рассказал ей о тебе, в общем, рассказал ей все. Ты не возражаешь?
   – Если и возражала бы, то уже слишком поздно, не так ли? Так что, не возражаю.
   – Она плакала, Дженни. Она считает, что очень давила на тебя. Она не была бы такой настойчивой, если бы знала все.
   – Она не хотела этого. Скажи ей, что я понимаю ее. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой из-за меня.
   – Было бы лучше, если бы ты сказала все это ей сама, Дженни.
   Дженни всплеснула руками.
   – Разве ты не знаешь, что мы с ней как по кругу ходим, все повторяется опять и опять. Это ни к чему не приведет.
   – Ты не должна себя так настраивать. Разве не стоит снова попытаться?
   Извинения, объяснения, и, возможно, опять слезы, подумала она и повторила:
   – Это ни к чему не приведет.
   – Я не пытаюсь ни к чему принудить тебя. Но она такая молодая. Ее детство закончилось только вчера. Пожалуйста, подумай об этом.
   Дженни вздохнула.
   – Хорошо. Я думаю. И это то, что я думаю.
   – Подумай об этом еще, пожалуйста.
   Его голос был мягким. Он успокаивал ее, и она знала это. И он, наверное, был прав. Нет, он определенно был прав. «Детство Джилл… что я знаю об этом? Но я знаю, как больно, когда тебя не понимают. Как Джей меня или как я Джилл. Все перепуталось, сплелось в какой-то узел.
   Но я не могу развязать его сейчас. Не могу».
   И, наклонив голову против ветра, она поспешила домой. На полпути домой она остановилась и протянула руку.
   – Питер, я хочу попрощаться здесь.
   – Ты не хочешь, чтобы я зашел к тебе домой? Хорошо, Дженни. Я понимаю. Но ты сделаешь для меня кое-что? Может, ты подумаешь хорошенько, как поговорить с Джилл?
   – Я постараюсь, Питер.
   Она открыла ключом дверь, когда распахнулась дверь квартиры Ширли.
   – Где ты была? Я уж думала, что ты никогда не придешь.
   – Что ты имеешь в виду? Меня не было около получаса. Минут сорок пять, может быть.
   – Джей был здесь.
   У Дженни сердце замерло.
   – Ну? Ты разговаривала с ним?
   – Он позвонил ко мне, когда у тебя никто не открыл. Я сказала ему, что видела, как ты шла по улице – я тогда только что вошла – со своим другом, тем доктором из Чикаго.
   – Ты так сказала ему?
   – Конечно. А не нужно было?
   Как странно, сердце может замирать в то время, как голос остается твердым!
   – Что он сказал?
   – Ничего. Только поблагодарил меня и ушел. Он такой джентльмен! О, я сказала ему, что ты почувствовала себя лучше этим утром и что твой друг-доктор, должно быть, разрешил тебе выходить на улицу.
   Дженни смотрела на подругу потухшим взглядом. Несмотря на манеры, умение одеваться и утонченный вкус, Ширли была лишь добросердечным, бездумным и чересчур болтливым ребенком. И сейчас из-за ее словоохотливости жизнь Дженни рушилась окончательно. В случайность второго прихода ее «чикагского друга» Джей уже не поверит.
   – Думаю, пойду снова лягу, – тихо сказала она.
   – Тебе все-таки не следует гулять в такую погоду. Ты такая бледная. Кто бы что ни говорил, но риск получить пневмонию…
   Но Дженни уже зашла к себе и закрыла за собой дверь.
   Сейчас ее знобило. Она опустилась в громоздкое кресло в прихожей и уставилась на пол. На маленьком коврике были изображены квадраты, четыре в ширину, семь в длину. Семью четыре – двадцать восемь. Время шло, и ее голова начала кружиться так, что Питер, тот, молодой, и настоящий начали кружиться, сливаясь с Джеем, свет сливался с темнотой, а страх витал над всем этим. Что еще она сделает со своей жизнью? Что сможет она сделать еще? И резко, как холодным утром кто-то после долгого раздумья вдруг выпрыгивает из кровати, она подошла к телефону и набрала номер офиса Джея.
   Знакомый голос секретарши был как-то слегка неуверенным или смущенным, или холодным; что бы там ни было, Дженни сразу поняла, что ей солгали. Нет, мистер Вулф не приходил. Его, вероятнее всего, совсем не будет сегодня. Нет, она действительно не знает, когда он вернется и где он сейчас. И это от дружелюбной седовласой женщины, у которой всегда находилось несколько слов для Дженни и которой даже обещали приглашение на свадьбу!
   Было три часа. Три – это как напоминание: дети пришли из школы. «Конечно, – подумала она, – вот что я должна сделать. Эмили и Сью скажут мне, если он дома». Ее рука легла на телефон. А если он там, что она ему скажет? Как начать? О, мой дорогой, мой любимый, выслушай меня. Выслушай что? Ее пальцы уже набирали номер.
   – Это ты, Сью?
   – Нет, это Эмили.
   – Как ты, дорогая? Это Дженни.
   – Я знаю, – ответила девочка.
   – Скажи мне, папа там?
   – Я не знаю.
   – Дорогая, что значит, ты «не знаешь»? Ребенок что-то невнятно пробормотал.
   – Я не слышу, тебя, Эмили. Что ты сказала?
   – Я сказала, что няня не хочет, чтобы я разговаривала по телефону сейчас.
   – А няня знает, что ты разговариваешь со мной?
   – Я думаю, да.
   Вот так Дженни узнала, что произошло. Никогда, никогда Джей не скажет своим детям ничего плохого о ней; он определенно никогда не позволит им грубить ей. Он, должно быть, просто сказал няне, что не хочет разговаривать с ней, и няня сказала что-то об этом детям.
   И она представила Джея в библиотеке, где он обычно звонил по телефону, стоявшем на столе рядом со статуэткой Линкольна на подставке. Большое кресло было обтянуто темно-зеленой кожей с медными шляпками гвоздей. Он наверняка сидит сейчас там, одинокий и разочарованный.
   Она представила себе Эмили, отвечающую по телефону в холле. Эмили всегда любила подбегать к телефону, что злило няню. Эта женщина была такой строгой, что Дженни уже подумывала о том, как после свадьбы она очень тактично убедит Джея подыскать кого-нибудь другого.
   – Я соскучилась по тебе, дорогая, – сказала она теперь.