Страница:
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
МОИ УЧЕНЫЕ СТЕПЕНИ
Вы, голубчик, дегенерат. Знаете, что такое "дегенерат"?
Ярослав Гашек (1883 - 1923)
Я уже рассказывал о недавнем диссертанте, работа которого была перенасыщена "ляпами". Тогда я трусливо сбежал с заседания Совета, заранее поставив подписи на чистом листе протокола и перепоручив, подобно думским депутатам, проголосовать за меня первому попавшемуся коллеге. Потом я узнал, что за присуждение кандидатской степени проголосовали единогласно. Значит, "за" проголосовал и я. В ХХ веке я этого себе не позволил бы. А теперь... как не вспомнить четверостишье Алексея Константиновича Толстого:
Будь настойчив в правом споре, В пустяках уступчив будь, Жилься докрасна в запоре, А поноса вспядь не нудь.
Сегодня защита кандидатской диссертации не событие, а именно пустяк. Когда я (уже после защиты) сказал одному из коллег, что Высшая аттестационная комиссия такую позорную диссертацию не пропустит, тот со знанием дела пояснил, что теперь ВАК пропускает все кандидатские диссертации без разбора. Так что моя уступчивость оправдана. Правильно сделал: не жилился и, в то же время, не нудился. К тому же и "девственность" сохранил, и плевать против ветра не пришлось. А теперь вернусь в середину ХХ века и расскажу, как потом и кровью зарабатывал свои ученые степени. Изданная в 1951 году книга, хотя и пользовалась успехом, как никакая из моих последующих книг, наплодила мне кучу врагов: "Выскочка!", "Молоко на губах не высохло, а уже книгу пропихнул!". Примечание для любознательных: я и сам не пойму, как решилось солидное московское издательство заключить договор с недавним студентом, у которого и за душой-то ничего (и, поверьте, никого!) не было... По окончании МАИ я сказал себе: "Аспирантура? Ну, нет, с меня довольно!". А уже через несколько месяцев поступил в аспирантуру Института радиоэлектроники АН СССР. Но... из номерного НИИ, куда был распределен, меня (заметьте, вопреки закону!) не отпустили, а придумали гениальный ход: перевели в свою очную (!) аспирантуру и оставили на полной ставке младшего научного сотрудника. Это отвечало моим интересам, главным образом, по меркантильной причине: плюс к зарплате я стал получать и аспирантскую стипендию. Не буду утомлять читателя подробностями. Скажу только, что меня, как говорится, черт дернул придумать "перпетуум мобиле" - вечный двигатель. Разумеется не в прямом, а в переносном смысле слова. Ведь все, что невозможно, ассоциируется именно с вечным двигателем. Итак, меня угораздило изготовить и положить в основу диссертации прибор, над созданием которого безуспешно трудился целый отдел другого НИИ. У них не получилось. А раз не получилось, то значит - невозможно. Защита моей диссертации происходила в "третьем" НИИ (в нашем диссертационного совета не было). Все шло гладко, пока "конкуренты" не заявили, что мой эксперимент подложен, а созданный мной прибор - фикция. "Этого не может быть, потому что не может быть никогда!" Перед внутренними взорами членов Совета предстали весы: на одной чаше - "кустарь-одиночка" со своим "вечным двигателем", а на другой - творческий коллектив целого отдела, подтвердивший упорным коммунистическим трудом невозможность "перпетуум мобиле". Первым оппонентом у меня был воистину великий ученый - профессор Семен Эммануилович Хайкин, создавший в тридцатые годы в соавторстве с академиком Андроновым и профессором Виттом фундаментальную "Теорию колебаний". Поскольку "бог троицу не любит", Витта расстреляли, и несколько изданий "Теории колебаний" вышли только за двумя подписями. Незадолго до моей защиты Хайкин опубликовал еще один капитальный труд "Механику". На его (и мою) беду книгу прочитал другой великий ученый крупнейший специалист и в языкознании, и во всех прочих науках - Иосиф Виссарионович Сталин. Прочитал и вынес вердикт: книга порочная, идеалистическая. К счастью, репрессий не последовало (помните, я писал, что никто из моих коллег не был репрессирован?). Но своим "корешком" "Механика" ударила и по мне... Тогда я не был закаленным бойцом (им стал впоследствии). Вместо того чтобы сказать: "Уважаемые члены Совета! Прервите, пожалуйста, защиту, образуйте комиссию для проверки моих результатов. Если ее решение окажется отрицательным, возобновлять защиту не придется, и в кандидатской степени мне автоматически будет отказано. Если же результаты подтвердятся, то зачтите это в мою пользу..." Я же только бил себя в грудь, клянясь, что результаты правильны... Встал Хайкин и сказал примерно следующее: "Если возникли сомнения в достоверности результатов диссертации, то, получив автореферат, надо было немедленно сообщить о них Совету. А после драки кулаками не машут". На это председатель Совета ответил так: "Профессор Хайкин! Иосиф Виссарионович Сталин дал справедливую оценку вашей порочной идеалистической книжке. Прискорбно, что вы вдобавок выступаете в роли зажимщика критики. Переходим к голосованию". В наступившей тишине раздался треск: - мой научный руководитель, один из пионеров отечественной радиолокации Борис Константинович Шембель сломал удочку для подледного лова рыбы. Он был страстным рыбаком и, будучи уверен в моем успехе, собирался до банкета часок-другой половить рыбку. Эксперименты проводились на глазах Бориса Константиновича, но по тогдашним правилам научный руководитель, выступив в начале, затем не имел права открыть рта. Мой главный свидетель сидел с "завязанным ртом" и мог только в знак протеста и досады переломить о колено бамбуковое удилище. С разницей в один голос я был "провален". Семен Эммануилович Хайкин, сам член ВАК, тут же предложил мне немедленно обжаловать решение Совета: "Ручаюсь, оно будет отменено!". Но на меня напала такая депрессия, что ни о каком обжаловании я не мог и думать. Хайкин этого мне не простил. С тех пор мы не виделись. Через месяц депрессия прошла, а беспристрастная комиссия не только подтвердила мою правоту, но и несколько улучшила результаты. Мне было предоставлено почетное право сделать доклад о своем приборе в конференц-зале Политехнического музея. "Конкуренты" при встрече чуть ли не бросались мне на грудь: "Вы, дорогой, сами виноваты... если бы вовремя ознакомили... привлекли... Мы бы вас горячо поддержали! Время летит, как известно, быстро. Прошли зима, весна. Наступило лето. Повторная защита была назначена на осень (нужно было еще успеть "подновить" диссертацию, отпечатать и разослать автореферат). В июле 1952 года я осуществил право, гарантированное Сталинской конституцией, - уехал отдыхать в Крым. Там меня застал свежий номер "Правды" с постановлением ЦК КПСС и Советского правительства о необходимости ужесточить требования к диссертациям. Сердце мое екнуло. И не зря. По приезде домой я распечатал письмо, в котором меня уведомляли, что назначенная на сентябрь защита состояться не может, поскольку номерные НИИ лишены права принимать открытые диссертации. И началось хождение по мукам, продолжавшееся 4 (четыре!) года. Многие диссертационные Советы были расформированы. Другие боялись подобной участи и потому принимали диссертации только у "своих". Меня все время "отфутболивали": дескать, диссертация не соответствует профилю Совета. А потом... Мне предложили сделку: если я соглашусь (не имея ученой степени!) возглавить кафедру в Новосибирском электротехническом институте связи, то уже через несколько месяцев мне организуют защиту в Московском электротехническом институте связи. Так оно и произошло. Точнее, произошло действо, напоминавшее комедию. Вся защита продолжалась 40 минут. Мне, несмотря на мои мольбы, не задали ни одного вопроса. Потом выступил профессор, заслуженный деятель науки Николай Иосафович Чистяков (впоследствии я удостоился чести быть соавтором двух его книг), сказал буквально несколько слов вроде: "Все мы знаем, при каких обстоятельствах..." А через пару месяцев я уже получил "корочки" кандидата технических наук. Думаете, только мне приходилось "прошибать лбом стену"? Сошлюсь на опыт жены. Здесь надобно пояснение. Моя жена - Тамара Васильевна Плонская - работает профессором кафедры технических средств судовождения. Она мой постоянный соавтор. А тема нашей многолетней совместной работы хотя и специфична, но граничит с фантастикой, и потому расскажу о ней в одной из последующих глав. И еще о жене (простите за откровенность!). Она моложе меня на 20 лет, 33 года живем душа в душу. Была моей студенткой (но не аспиранткой!). Автор десятков научных статей, книг и учебных пособий. Кандидатскую диссертацию защитила ровно двадцать лет назад, в 1982 году. Тема - на стыке радиоэлектроники и вычислительной техники. С одной стороны, это приветствуется, ведь именно на стыке наук делаются самые неожиданные открытия. С другой стороны, специализированный диссертационный Совет имеет право принимать диссертации лишь по определенной, строго "очерченной" специальности. И жена обращалась в диссертационные советы Московского энергетического института, Московского высшего технического училища, Московского станкоинструментального института и Рязанского радиотехнического института. Всюду ее принимали в высшей степени благожелательно, внимательно знакомились с диссертацией, обсуждали на кафедрах, даже давали хвалебные отзывы! Но в первых трех случаях следовал все тот же ответ: "не наша специальность". И лишь Совет Рязанского радиотехнического института был наделен правом принимать защиты как по радиоэлектронике, так и по вычислительной технике! Счастливое совпадение! Но сколько нервных клеток понадобилось, чтобы, наконец, "выпала счастливая карта"! Я вовсе не хочу сказать: вот как надо "посвящать в кандидаты наук"! Требовательность должна быть в разумных пределах, а ими-то в "мое" время зачастую пренебрегали, видимо, по принципу: лучше не пустить в кандидаты (или в доктора) достойного, чем распахнуть двери перед недостойным... Но стоит ли впадать в другую крайность? А теперь расскажу, как стал доктором наук. В научном мире существует поговорка: "кандидатскую диссертацию делает доктор, а докторскую кандидат". Несмотря на кажущуюся ее нелепость, в ней есть толика здравого смысла. Традиционный путь в кандидаты наук - через аспирантуру. И если научный руководитель аспиранта относится к своим обязанностям неравнодушно, то он опекает своего подопечного - подсказывает идеи, помогает преодолеть "подводные камни", отсекает лишнее, ошибочное. Будущий же доктор наук предоставлен самому себе. Докторская степень в науке - наивысшая. Ранг академика почетнее, но не выше, чем доктора наук эти понятия относятся к разным категориям. Кандидат наук, претендующий на степень доктора, не нуждается в руководителе. Он должен рассчитывать только на себя, свои знания, интеллект, научную эрудицию. По описанным причинам я стал кандидатом наук поздно - в 31 год. А уже в 35 представил к защите в Совет Киевского политехнического института докторскую диссертацию. Все шло идеально: оппоненты - даже не два, а три доктора наук дали превосходные отзывы. Был разослан автореферат, назначен день защиты. А затем вмешался злой рок... Вынужден нарушить плавный ход повествования и обратиться к предистории. Я еще в Москве. Заведую лабораторией в НИИ. Телефонный звонок. Начальник отдела кадров просит зайти. В кабинете вижу плотного парня с копной пшеничных волос, румяным круглым лицом и подслеповатыми глазами, моложе меня года на два. Представляется: Александр Герасимович Смагин. Не без злого чувства привожу полностью фамилию, имя и отчество. Мне объясняют, что Смагин только что окончил университет, по образованию физик-ядерщик, но вот беда, не может устроиться по специальности. Не могу ли я взять его к себе в лабораторию младшим научным сотрудником? Штатные места есть, почему бы ни взять! Знал бы я тогда, какую змею привечаю... И опять не хочу утомлять читателя излишними подробностями... Прошел год - мы почти что друзья, хотя называем друг друга по имени-отчеству. Пишу статью, ее принимают в журнал. Застенчиво улыбаясь, говорит: - А меня не возьмете в соавторы? У вас ведь и так ой-ой-ой сколько опубликовано! Иду в редакцию, прошу допечатать фамилию соавтора. Спустя еще несколько дней: - У вас уже написана диссертация, а я только собираюсь. Нельзя сделать так, чтобы я был единственным автором статьи? Разумеется, будет ссылка на ваше участие. Не скрою, меня покоробило. Но, как известно, дураков не сеют, не жнут... Снова иду на поклон в редакцию, как старик из сказки Пушкина к государыне-рыбке. В редакции удивляются, но просьбу мою выполняют. Ах, если бы я тогда мог предвидеть, какую пакость себе делаю! 1961-й год. Я уже доцент, заведующий кафедрой Одесского политехнического института. Смагин все там же - старший научный сотрудник, время от времени мы переписываемся. В начале книги я вскользь упомянул, что не сохраняю писем. А смагинские письма, сам не знаю, почему - сохранил все до единого. И это меня спасло! В одном из последних писем Смагин пожаловался, что никак не может защитить кандидатскую... А у меня уже не то что аспиранты, а "свои" кандидаты есть. По простоте душевной приглашаю Смагина в Одессу, обещаю провести по конкурсу на должность доцента, хоть и нет у него степени. И, представьте, провожу! Вот-вот должен переехать. Сам же в предзащитных хлопотах. Получаю трогательную телеграмму Смагина. Рассыпается в благодарностях... А затем происходит нечто в духе Мастера и Маргариты Булгакова. Видно, Воланд решил подшутить, потому что до сих пор я не нашел иного объяснения случившемуся. Через неделю после телеграммы в Совет Киевского политехнического института пришло заявление Смагина, что Плонский... украл у него кусок диссертации! При этом он ссылался на злосчастную статью, поменявшую авторов по глупости первого из них. К слову, объект статьи, со ссылкой на Смагина, упоминался не в самой диссертации, а в приложении к ней! Заручаюсь кучей бумаг с печатями за подписями директора НИИ, где проводилось исследования, других известных ученых. В один голос опровергают Смагина. А в Совете мне соболезнующее говорят: мы же не Петровка, 38. Подайте на Смагина в суд, будет решение - приходите. А сейчас за результат не ручаемся. Короче, снимаем диссертацию с защиты. В те годы печать, особенно, партийная, действительно была четвертой властью. И кто-то меня надоумил обратиться в "Правду". Через какое-то время корреспондент устраивает нам со Смагиным очную ставку. Мне, как "потерпевшему" - первое слово. - Скажите, - спрашиваю Смагина, - как вы относитесь к моей книге "Пьезокварц в технике связи"? - Низкопробная книжонка, которая даже для ремесленных училищ не годится. И тут я вынимаю письмо Смагина, в котором он превозносит книгу до небес и уверяет, что только благодаря ей стал специалистом в новой для него области. - Нужна экспертиза почерка? - спрашиваю. Смагин молчит. Вопрос-ответ-письмо. Вопрос-ответ-письмо... - Достаточно, - говорит корреспондент. И вот в еженедельнике ЦК КПСС "Экономическая газета" появилась огромная во всю полосу - статья под названием: "В глупом положении". Как вы думаете, кто в глупом положении? Конечно же, я! Потому что покровительствовал проходимцу и даже протащил (!) его через Совет Одесского института в доценты. Но для меня эта статья была музыкой с небес. Потому что полностью снимала с меня обвинения Смагина. Ну что ж, теперь я мог на белом коне въехать в Совет Киевского политеха. Но не пожелал: оскорбления не забываются! И уже в 1964 году (вот сколько длилось "разбирательство"!) я обратился в Совет Львовского политехнического института (единственный на Украине, кроме Киевского, где принимали докторские по моей специальности). - Ты с ума сошел! - пугали меня. - Это же западноукраинские националисты. Они русских ненавидят! Тебя там просто растерзают! Но я не внял советам. До сих пор с благодарностью вспоминаю профессора Юрия Теофановича Величко. Он и впрямь был националистом - разговаривал на галицийском диалекте украинского языка. Я общался с ним на уровне подсознания. Но как благожелательно он ко мне отнесся! Да и счет 21:1 в мою пользу говорит сам за себя. Думаете, на этом закончились мои злоключения? Увы... Два с половиной года Высшая аттестационная комиссия хранила молчание. Оказывается, все это время она занималась... подметными письмами, инспирированными Смагиным и моими бывшими "конкурентами" (они тоже не забыли "унижения"). А потом меня вызвали на повторную защиту в Президиум ВАК. И я выступал перед светилами науки. Один за другим вышли "судьи", а мне сказали, чтобы пришел за ответом через две недели. До сих пор с дрожью вспоминаю мрачные казематы Высшей аттестационной комиссии, толпу седовласых старцев, терпеливо ожидавших решения своей участи. Нас было двадцать пять человек. Одного за другим приглашали в чиновничий кабинет. Один за другим выходили измученные люди. Многие не скрывали слез. Кое-кто судорожно нащупывал нитроглицирин. Двадцать четыре отказа. Меня вызвали двадцать пятым. - А знаете, мы вас утвердили, - не скрывая удивления, сказал чиновник. В душе - пустота...
Примечание к главе. Что лучше - инквизиторские защиты ХХ века или снисходительные ХХI? Вопрос неправомочный. Далеко не все защиты в прошлом столетии напоминали бои гладиаторов. Приведенные мной примеры все же, скорее, исключение, чем правило. И далеко не все защиты столетия нынешнего столь пародийны. Но можно с железной убежденностью утверждать: уровень требовательности к диссертациям если не рухнул, то снизился на порядок. Не располагаю статистикой, но подозреваю, что число "остепенившихся" растет в той же пропорции. Неудивительно, что настолько упал престиж кандидатов и докторов наук.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ЧЕЛОВЕК И ВСЕВЫШНИЙ
Я человек, я слаб, но я готов
сразиться с тобой,
суровое, призрачное завтра!
Герман Мелвилл (1819 - 1891)
В конце "моего" века я спросил у студентов, кто верит в бога. Подняли руку два человека из пятидесяти. Один из них сказал: "А теперь спросите, кто не верит". Поднялось... двадцать рук. Какой отсюда следует вывод? Остальные или верят в бога, но "по инерции" "стесняются" в этом признаться, или "на пути к богу". Сегодня, в XXI веке я боюсь повторять этот эксперимент. Пропорция явно изменится в пользу религии. Это показатель состояния умов молодого поколения: образовался вакуум, и, потерпев фиаско в общении со старшим поколением, утратив веру вообще во все обыденное, молодые пытаются обрести ее у бога. Впрочем, о чем я? Старшее поколение и само устремилось в церковь. Одни потому, что сейчас это модно, другие из чувства безысходности, третьи потому, что "положение обязывает". Со сложным чувством наблюдаю я, благодаря услужливому телевидению, как осеняют себя крестным знамением не просто бывшие члены КПСС, а функционеры высокого ранга, которые четверть века назад третировали верующих. Может быть, они искренне раскаялись в неверии и униженно вымаливают у бога прощение, как в свое время молил братьев по ЦК КПСС о политической реабилитации известный политический деятель? Только мы знаем, сколь он был искренен. Уверен, что с такой же искренностью "перековали мечи на орала" бывшие безбожники. - А вы сами в бога верите? - спросили меня, в свою очередь, студенты. Я, как на духу, ответил, что, хотя тайком от отца-коммуниста был крещен, но в библейского бога никогда не верил, не верю и не поверю в будущем, даже если чудесным образом доживу до двадцать второго века. Саму же Библию (и Коран тоже) рассматриваю как фольклор. Но, допустим, в моем сознании произошел переворот. Так в какого бога мне верить - в святую Троицу, Аллаха, Иегову, Будду? Кому и по каким причинам отдать предпочтение? А если я выберу христианство, то какую его ветвь православие, католицизм, протестантство (насколько мне известно, они не больно-то ладят между собой: в Великобритании католики "воюют" с протестантами, патриарх "Всея Руси" Алексий ну никак не хочет замириться с Папой). А ведь еще существуют сотни (а может, тысячи?) всевозможных сект. Может, в одну из них податься? В какую, ведь все конфессии, все секты уверяют, что лишь они уполномочены богом нести его слово в человеческие массы. Нет, уж, воздержусь от веры в бога, как воздержался от вступления в КПСС. Но почему? Да потому, что я какой-никакой, а ученый. Ученые же ничего не принимают на веру. Им нужны доказательства. А само слово "доказательство" клерикалы берут в штыки. А теперь хочу ввести некую классификацию: * Вера в бога; * Религия; * Церковь.
Конституции всех цивилизованных стран, включая Россию, гарантируют свободу совести. Иными словами, дело совести каждого из нас - верить или не верить в бога. И я с великим уважением отношусь к верующему человеку, если его вера искренна. Верили в бога и многие великие люди, видимо на то у них были основания. Религию человек чаще всего не выбирает. Она обычно связана с национальной принадлежностью. Хотя, как бывало в Чечне с нашими пленными солдатами, иногда православный становится мусульманином.
МОИ УЧЕНЫЕ СТЕПЕНИ
Вы, голубчик, дегенерат. Знаете, что такое "дегенерат"?
Ярослав Гашек (1883 - 1923)
Я уже рассказывал о недавнем диссертанте, работа которого была перенасыщена "ляпами". Тогда я трусливо сбежал с заседания Совета, заранее поставив подписи на чистом листе протокола и перепоручив, подобно думским депутатам, проголосовать за меня первому попавшемуся коллеге. Потом я узнал, что за присуждение кандидатской степени проголосовали единогласно. Значит, "за" проголосовал и я. В ХХ веке я этого себе не позволил бы. А теперь... как не вспомнить четверостишье Алексея Константиновича Толстого:
Будь настойчив в правом споре, В пустяках уступчив будь, Жилься докрасна в запоре, А поноса вспядь не нудь.
Сегодня защита кандидатской диссертации не событие, а именно пустяк. Когда я (уже после защиты) сказал одному из коллег, что Высшая аттестационная комиссия такую позорную диссертацию не пропустит, тот со знанием дела пояснил, что теперь ВАК пропускает все кандидатские диссертации без разбора. Так что моя уступчивость оправдана. Правильно сделал: не жилился и, в то же время, не нудился. К тому же и "девственность" сохранил, и плевать против ветра не пришлось. А теперь вернусь в середину ХХ века и расскажу, как потом и кровью зарабатывал свои ученые степени. Изданная в 1951 году книга, хотя и пользовалась успехом, как никакая из моих последующих книг, наплодила мне кучу врагов: "Выскочка!", "Молоко на губах не высохло, а уже книгу пропихнул!". Примечание для любознательных: я и сам не пойму, как решилось солидное московское издательство заключить договор с недавним студентом, у которого и за душой-то ничего (и, поверьте, никого!) не было... По окончании МАИ я сказал себе: "Аспирантура? Ну, нет, с меня довольно!". А уже через несколько месяцев поступил в аспирантуру Института радиоэлектроники АН СССР. Но... из номерного НИИ, куда был распределен, меня (заметьте, вопреки закону!) не отпустили, а придумали гениальный ход: перевели в свою очную (!) аспирантуру и оставили на полной ставке младшего научного сотрудника. Это отвечало моим интересам, главным образом, по меркантильной причине: плюс к зарплате я стал получать и аспирантскую стипендию. Не буду утомлять читателя подробностями. Скажу только, что меня, как говорится, черт дернул придумать "перпетуум мобиле" - вечный двигатель. Разумеется не в прямом, а в переносном смысле слова. Ведь все, что невозможно, ассоциируется именно с вечным двигателем. Итак, меня угораздило изготовить и положить в основу диссертации прибор, над созданием которого безуспешно трудился целый отдел другого НИИ. У них не получилось. А раз не получилось, то значит - невозможно. Защита моей диссертации происходила в "третьем" НИИ (в нашем диссертационного совета не было). Все шло гладко, пока "конкуренты" не заявили, что мой эксперимент подложен, а созданный мной прибор - фикция. "Этого не может быть, потому что не может быть никогда!" Перед внутренними взорами членов Совета предстали весы: на одной чаше - "кустарь-одиночка" со своим "вечным двигателем", а на другой - творческий коллектив целого отдела, подтвердивший упорным коммунистическим трудом невозможность "перпетуум мобиле". Первым оппонентом у меня был воистину великий ученый - профессор Семен Эммануилович Хайкин, создавший в тридцатые годы в соавторстве с академиком Андроновым и профессором Виттом фундаментальную "Теорию колебаний". Поскольку "бог троицу не любит", Витта расстреляли, и несколько изданий "Теории колебаний" вышли только за двумя подписями. Незадолго до моей защиты Хайкин опубликовал еще один капитальный труд "Механику". На его (и мою) беду книгу прочитал другой великий ученый крупнейший специалист и в языкознании, и во всех прочих науках - Иосиф Виссарионович Сталин. Прочитал и вынес вердикт: книга порочная, идеалистическая. К счастью, репрессий не последовало (помните, я писал, что никто из моих коллег не был репрессирован?). Но своим "корешком" "Механика" ударила и по мне... Тогда я не был закаленным бойцом (им стал впоследствии). Вместо того чтобы сказать: "Уважаемые члены Совета! Прервите, пожалуйста, защиту, образуйте комиссию для проверки моих результатов. Если ее решение окажется отрицательным, возобновлять защиту не придется, и в кандидатской степени мне автоматически будет отказано. Если же результаты подтвердятся, то зачтите это в мою пользу..." Я же только бил себя в грудь, клянясь, что результаты правильны... Встал Хайкин и сказал примерно следующее: "Если возникли сомнения в достоверности результатов диссертации, то, получив автореферат, надо было немедленно сообщить о них Совету. А после драки кулаками не машут". На это председатель Совета ответил так: "Профессор Хайкин! Иосиф Виссарионович Сталин дал справедливую оценку вашей порочной идеалистической книжке. Прискорбно, что вы вдобавок выступаете в роли зажимщика критики. Переходим к голосованию". В наступившей тишине раздался треск: - мой научный руководитель, один из пионеров отечественной радиолокации Борис Константинович Шембель сломал удочку для подледного лова рыбы. Он был страстным рыбаком и, будучи уверен в моем успехе, собирался до банкета часок-другой половить рыбку. Эксперименты проводились на глазах Бориса Константиновича, но по тогдашним правилам научный руководитель, выступив в начале, затем не имел права открыть рта. Мой главный свидетель сидел с "завязанным ртом" и мог только в знак протеста и досады переломить о колено бамбуковое удилище. С разницей в один голос я был "провален". Семен Эммануилович Хайкин, сам член ВАК, тут же предложил мне немедленно обжаловать решение Совета: "Ручаюсь, оно будет отменено!". Но на меня напала такая депрессия, что ни о каком обжаловании я не мог и думать. Хайкин этого мне не простил. С тех пор мы не виделись. Через месяц депрессия прошла, а беспристрастная комиссия не только подтвердила мою правоту, но и несколько улучшила результаты. Мне было предоставлено почетное право сделать доклад о своем приборе в конференц-зале Политехнического музея. "Конкуренты" при встрече чуть ли не бросались мне на грудь: "Вы, дорогой, сами виноваты... если бы вовремя ознакомили... привлекли... Мы бы вас горячо поддержали! Время летит, как известно, быстро. Прошли зима, весна. Наступило лето. Повторная защита была назначена на осень (нужно было еще успеть "подновить" диссертацию, отпечатать и разослать автореферат). В июле 1952 года я осуществил право, гарантированное Сталинской конституцией, - уехал отдыхать в Крым. Там меня застал свежий номер "Правды" с постановлением ЦК КПСС и Советского правительства о необходимости ужесточить требования к диссертациям. Сердце мое екнуло. И не зря. По приезде домой я распечатал письмо, в котором меня уведомляли, что назначенная на сентябрь защита состояться не может, поскольку номерные НИИ лишены права принимать открытые диссертации. И началось хождение по мукам, продолжавшееся 4 (четыре!) года. Многие диссертационные Советы были расформированы. Другие боялись подобной участи и потому принимали диссертации только у "своих". Меня все время "отфутболивали": дескать, диссертация не соответствует профилю Совета. А потом... Мне предложили сделку: если я соглашусь (не имея ученой степени!) возглавить кафедру в Новосибирском электротехническом институте связи, то уже через несколько месяцев мне организуют защиту в Московском электротехническом институте связи. Так оно и произошло. Точнее, произошло действо, напоминавшее комедию. Вся защита продолжалась 40 минут. Мне, несмотря на мои мольбы, не задали ни одного вопроса. Потом выступил профессор, заслуженный деятель науки Николай Иосафович Чистяков (впоследствии я удостоился чести быть соавтором двух его книг), сказал буквально несколько слов вроде: "Все мы знаем, при каких обстоятельствах..." А через пару месяцев я уже получил "корочки" кандидата технических наук. Думаете, только мне приходилось "прошибать лбом стену"? Сошлюсь на опыт жены. Здесь надобно пояснение. Моя жена - Тамара Васильевна Плонская - работает профессором кафедры технических средств судовождения. Она мой постоянный соавтор. А тема нашей многолетней совместной работы хотя и специфична, но граничит с фантастикой, и потому расскажу о ней в одной из последующих глав. И еще о жене (простите за откровенность!). Она моложе меня на 20 лет, 33 года живем душа в душу. Была моей студенткой (но не аспиранткой!). Автор десятков научных статей, книг и учебных пособий. Кандидатскую диссертацию защитила ровно двадцать лет назад, в 1982 году. Тема - на стыке радиоэлектроники и вычислительной техники. С одной стороны, это приветствуется, ведь именно на стыке наук делаются самые неожиданные открытия. С другой стороны, специализированный диссертационный Совет имеет право принимать диссертации лишь по определенной, строго "очерченной" специальности. И жена обращалась в диссертационные советы Московского энергетического института, Московского высшего технического училища, Московского станкоинструментального института и Рязанского радиотехнического института. Всюду ее принимали в высшей степени благожелательно, внимательно знакомились с диссертацией, обсуждали на кафедрах, даже давали хвалебные отзывы! Но в первых трех случаях следовал все тот же ответ: "не наша специальность". И лишь Совет Рязанского радиотехнического института был наделен правом принимать защиты как по радиоэлектронике, так и по вычислительной технике! Счастливое совпадение! Но сколько нервных клеток понадобилось, чтобы, наконец, "выпала счастливая карта"! Я вовсе не хочу сказать: вот как надо "посвящать в кандидаты наук"! Требовательность должна быть в разумных пределах, а ими-то в "мое" время зачастую пренебрегали, видимо, по принципу: лучше не пустить в кандидаты (или в доктора) достойного, чем распахнуть двери перед недостойным... Но стоит ли впадать в другую крайность? А теперь расскажу, как стал доктором наук. В научном мире существует поговорка: "кандидатскую диссертацию делает доктор, а докторскую кандидат". Несмотря на кажущуюся ее нелепость, в ней есть толика здравого смысла. Традиционный путь в кандидаты наук - через аспирантуру. И если научный руководитель аспиранта относится к своим обязанностям неравнодушно, то он опекает своего подопечного - подсказывает идеи, помогает преодолеть "подводные камни", отсекает лишнее, ошибочное. Будущий же доктор наук предоставлен самому себе. Докторская степень в науке - наивысшая. Ранг академика почетнее, но не выше, чем доктора наук эти понятия относятся к разным категориям. Кандидат наук, претендующий на степень доктора, не нуждается в руководителе. Он должен рассчитывать только на себя, свои знания, интеллект, научную эрудицию. По описанным причинам я стал кандидатом наук поздно - в 31 год. А уже в 35 представил к защите в Совет Киевского политехнического института докторскую диссертацию. Все шло идеально: оппоненты - даже не два, а три доктора наук дали превосходные отзывы. Был разослан автореферат, назначен день защиты. А затем вмешался злой рок... Вынужден нарушить плавный ход повествования и обратиться к предистории. Я еще в Москве. Заведую лабораторией в НИИ. Телефонный звонок. Начальник отдела кадров просит зайти. В кабинете вижу плотного парня с копной пшеничных волос, румяным круглым лицом и подслеповатыми глазами, моложе меня года на два. Представляется: Александр Герасимович Смагин. Не без злого чувства привожу полностью фамилию, имя и отчество. Мне объясняют, что Смагин только что окончил университет, по образованию физик-ядерщик, но вот беда, не может устроиться по специальности. Не могу ли я взять его к себе в лабораторию младшим научным сотрудником? Штатные места есть, почему бы ни взять! Знал бы я тогда, какую змею привечаю... И опять не хочу утомлять читателя излишними подробностями... Прошел год - мы почти что друзья, хотя называем друг друга по имени-отчеству. Пишу статью, ее принимают в журнал. Застенчиво улыбаясь, говорит: - А меня не возьмете в соавторы? У вас ведь и так ой-ой-ой сколько опубликовано! Иду в редакцию, прошу допечатать фамилию соавтора. Спустя еще несколько дней: - У вас уже написана диссертация, а я только собираюсь. Нельзя сделать так, чтобы я был единственным автором статьи? Разумеется, будет ссылка на ваше участие. Не скрою, меня покоробило. Но, как известно, дураков не сеют, не жнут... Снова иду на поклон в редакцию, как старик из сказки Пушкина к государыне-рыбке. В редакции удивляются, но просьбу мою выполняют. Ах, если бы я тогда мог предвидеть, какую пакость себе делаю! 1961-й год. Я уже доцент, заведующий кафедрой Одесского политехнического института. Смагин все там же - старший научный сотрудник, время от времени мы переписываемся. В начале книги я вскользь упомянул, что не сохраняю писем. А смагинские письма, сам не знаю, почему - сохранил все до единого. И это меня спасло! В одном из последних писем Смагин пожаловался, что никак не может защитить кандидатскую... А у меня уже не то что аспиранты, а "свои" кандидаты есть. По простоте душевной приглашаю Смагина в Одессу, обещаю провести по конкурсу на должность доцента, хоть и нет у него степени. И, представьте, провожу! Вот-вот должен переехать. Сам же в предзащитных хлопотах. Получаю трогательную телеграмму Смагина. Рассыпается в благодарностях... А затем происходит нечто в духе Мастера и Маргариты Булгакова. Видно, Воланд решил подшутить, потому что до сих пор я не нашел иного объяснения случившемуся. Через неделю после телеграммы в Совет Киевского политехнического института пришло заявление Смагина, что Плонский... украл у него кусок диссертации! При этом он ссылался на злосчастную статью, поменявшую авторов по глупости первого из них. К слову, объект статьи, со ссылкой на Смагина, упоминался не в самой диссертации, а в приложении к ней! Заручаюсь кучей бумаг с печатями за подписями директора НИИ, где проводилось исследования, других известных ученых. В один голос опровергают Смагина. А в Совете мне соболезнующее говорят: мы же не Петровка, 38. Подайте на Смагина в суд, будет решение - приходите. А сейчас за результат не ручаемся. Короче, снимаем диссертацию с защиты. В те годы печать, особенно, партийная, действительно была четвертой властью. И кто-то меня надоумил обратиться в "Правду". Через какое-то время корреспондент устраивает нам со Смагиным очную ставку. Мне, как "потерпевшему" - первое слово. - Скажите, - спрашиваю Смагина, - как вы относитесь к моей книге "Пьезокварц в технике связи"? - Низкопробная книжонка, которая даже для ремесленных училищ не годится. И тут я вынимаю письмо Смагина, в котором он превозносит книгу до небес и уверяет, что только благодаря ей стал специалистом в новой для него области. - Нужна экспертиза почерка? - спрашиваю. Смагин молчит. Вопрос-ответ-письмо. Вопрос-ответ-письмо... - Достаточно, - говорит корреспондент. И вот в еженедельнике ЦК КПСС "Экономическая газета" появилась огромная во всю полосу - статья под названием: "В глупом положении". Как вы думаете, кто в глупом положении? Конечно же, я! Потому что покровительствовал проходимцу и даже протащил (!) его через Совет Одесского института в доценты. Но для меня эта статья была музыкой с небес. Потому что полностью снимала с меня обвинения Смагина. Ну что ж, теперь я мог на белом коне въехать в Совет Киевского политеха. Но не пожелал: оскорбления не забываются! И уже в 1964 году (вот сколько длилось "разбирательство"!) я обратился в Совет Львовского политехнического института (единственный на Украине, кроме Киевского, где принимали докторские по моей специальности). - Ты с ума сошел! - пугали меня. - Это же западноукраинские националисты. Они русских ненавидят! Тебя там просто растерзают! Но я не внял советам. До сих пор с благодарностью вспоминаю профессора Юрия Теофановича Величко. Он и впрямь был националистом - разговаривал на галицийском диалекте украинского языка. Я общался с ним на уровне подсознания. Но как благожелательно он ко мне отнесся! Да и счет 21:1 в мою пользу говорит сам за себя. Думаете, на этом закончились мои злоключения? Увы... Два с половиной года Высшая аттестационная комиссия хранила молчание. Оказывается, все это время она занималась... подметными письмами, инспирированными Смагиным и моими бывшими "конкурентами" (они тоже не забыли "унижения"). А потом меня вызвали на повторную защиту в Президиум ВАК. И я выступал перед светилами науки. Один за другим вышли "судьи", а мне сказали, чтобы пришел за ответом через две недели. До сих пор с дрожью вспоминаю мрачные казематы Высшей аттестационной комиссии, толпу седовласых старцев, терпеливо ожидавших решения своей участи. Нас было двадцать пять человек. Одного за другим приглашали в чиновничий кабинет. Один за другим выходили измученные люди. Многие не скрывали слез. Кое-кто судорожно нащупывал нитроглицирин. Двадцать четыре отказа. Меня вызвали двадцать пятым. - А знаете, мы вас утвердили, - не скрывая удивления, сказал чиновник. В душе - пустота...
Примечание к главе. Что лучше - инквизиторские защиты ХХ века или снисходительные ХХI? Вопрос неправомочный. Далеко не все защиты в прошлом столетии напоминали бои гладиаторов. Приведенные мной примеры все же, скорее, исключение, чем правило. И далеко не все защиты столетия нынешнего столь пародийны. Но можно с железной убежденностью утверждать: уровень требовательности к диссертациям если не рухнул, то снизился на порядок. Не располагаю статистикой, но подозреваю, что число "остепенившихся" растет в той же пропорции. Неудивительно, что настолько упал престиж кандидатов и докторов наук.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ЧЕЛОВЕК И ВСЕВЫШНИЙ
Я человек, я слаб, но я готов
сразиться с тобой,
суровое, призрачное завтра!
Герман Мелвилл (1819 - 1891)
В конце "моего" века я спросил у студентов, кто верит в бога. Подняли руку два человека из пятидесяти. Один из них сказал: "А теперь спросите, кто не верит". Поднялось... двадцать рук. Какой отсюда следует вывод? Остальные или верят в бога, но "по инерции" "стесняются" в этом признаться, или "на пути к богу". Сегодня, в XXI веке я боюсь повторять этот эксперимент. Пропорция явно изменится в пользу религии. Это показатель состояния умов молодого поколения: образовался вакуум, и, потерпев фиаско в общении со старшим поколением, утратив веру вообще во все обыденное, молодые пытаются обрести ее у бога. Впрочем, о чем я? Старшее поколение и само устремилось в церковь. Одни потому, что сейчас это модно, другие из чувства безысходности, третьи потому, что "положение обязывает". Со сложным чувством наблюдаю я, благодаря услужливому телевидению, как осеняют себя крестным знамением не просто бывшие члены КПСС, а функционеры высокого ранга, которые четверть века назад третировали верующих. Может быть, они искренне раскаялись в неверии и униженно вымаливают у бога прощение, как в свое время молил братьев по ЦК КПСС о политической реабилитации известный политический деятель? Только мы знаем, сколь он был искренен. Уверен, что с такой же искренностью "перековали мечи на орала" бывшие безбожники. - А вы сами в бога верите? - спросили меня, в свою очередь, студенты. Я, как на духу, ответил, что, хотя тайком от отца-коммуниста был крещен, но в библейского бога никогда не верил, не верю и не поверю в будущем, даже если чудесным образом доживу до двадцать второго века. Саму же Библию (и Коран тоже) рассматриваю как фольклор. Но, допустим, в моем сознании произошел переворот. Так в какого бога мне верить - в святую Троицу, Аллаха, Иегову, Будду? Кому и по каким причинам отдать предпочтение? А если я выберу христианство, то какую его ветвь православие, католицизм, протестантство (насколько мне известно, они не больно-то ладят между собой: в Великобритании католики "воюют" с протестантами, патриарх "Всея Руси" Алексий ну никак не хочет замириться с Папой). А ведь еще существуют сотни (а может, тысячи?) всевозможных сект. Может, в одну из них податься? В какую, ведь все конфессии, все секты уверяют, что лишь они уполномочены богом нести его слово в человеческие массы. Нет, уж, воздержусь от веры в бога, как воздержался от вступления в КПСС. Но почему? Да потому, что я какой-никакой, а ученый. Ученые же ничего не принимают на веру. Им нужны доказательства. А само слово "доказательство" клерикалы берут в штыки. А теперь хочу ввести некую классификацию: * Вера в бога; * Религия; * Церковь.
Конституции всех цивилизованных стран, включая Россию, гарантируют свободу совести. Иными словами, дело совести каждого из нас - верить или не верить в бога. И я с великим уважением отношусь к верующему человеку, если его вера искренна. Верили в бога и многие великие люди, видимо на то у них были основания. Религию человек чаще всего не выбирает. Она обычно связана с национальной принадлежностью. Хотя, как бывало в Чечне с нашими пленными солдатами, иногда православный становится мусульманином.