Страница:
— Каковы сейчас ваши планы на будущее? Чем собираетесь заниматься?
— А-а, — махнул ладонью Грег. — Чем заниматься. В одиночку ничего не сделаешь.
— Но ведь должны же быть какие-то устремления, мечты?
— Хотелось бы все-таки разыскать материалы Роберта Смайлса, даже, знаете ли, из чисто человеческого любопытства.
— Хе, любопытства. — Доктор фыркнул. — Это может позволить себе человек обеспеченный, которому некуда девать деньги. Но думается, было бы заманчиво предпринять попытку без лишнего шума завладеть этими тайнами. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, заслуживают ли они действительно внимания. Вы же не специалист и не в состоянии объективно оценить их значение, а в предсмертной исповеди ваш Роберт Смайлс, несмотря на свою ученость, мог и изрядно поднапутать. Не так ли?
— Разумеется. Поэтому я и предлагал вам разделить компанию. Вы же врач. Да и прихватить еще одного-двух компетентных в других вопросах спутников. Взять с собой также моего друга Мартина, он прекрасный человек, верный товарищ.
— Признаюсь, ваши идеи начинают меня увлекать. Вероятно, вы, Грег, как детектив, обладаете способностями заинтриговать человека, особенно такого простодушного, как я.
— Вы меня переоцениваете, доктор.
— Ничуть. Но что бы вы ответили, если бы с нами отправился и мой теперешний приятель, тот самый пациент, о котором я вам говорил? Он физик-математик, специалист по электронике и еще по чему-то весьма заумному, я в этом слабо разбираюсь.
— Вы так говорите, будто уже окончательно приняли мое предложение?
— А если да?
— Буду рад и польщен, доктор.
— Считайте, принял. Давайте попробуем, — он развел коротковатыми руками, — риск благородное дело, а любознательность — двигатель прогресса. Я сейчас так же, как и вы, безработный. Из клиники меня бесцеремонно, я бы сказал, даже нагло, поперли — заменили иммигрантом из Европы.
— Как это понимать?
— Их дипломы у нас недействительны. Следовательно, числиться врачами не имеют права. Оформляются санитарами, а фактически исполняют обязанности докторов. Для владельцев дешево и сердито. Деньги-то платят как санитару. Но бедолаги и тому рады-радешеньки — какая-никакая, а работа. Видите, как все просто. Короче, от меня избавились. Кое-что я скопил на черный день, не так уж много, но на годик хватит, а там посмотрим.
— Чем занимается ваш друг физик? Сотрудничает в частной фирме? В институте?
— Нет, что вы, — Эдерс заразительно расхохотался. — Подвизается всего-навсего мусорщиком в моей бывшей клинике. Он выходец из России.
— Русский? — удивился Грег.
— Русский, — кивнул Эдерс. — Из тех, чьи предки эмигрировали еще до революции. Сейчас дворник. Научные исследования в приватных лабораториях его, видите ли, не устраивают.
— А мусорщиком в клинике?
— Там он отрабатывает стоимость своего лечения. Вы же знаете, как накладно попадать в больницы. Когда выплатит — тоже выгонят в три шеи. Подыщут цветного — расходов меньше.
— Странный тип, — хмыкнул Грег. — Стоило изнурять себя учебой, чтобы потом возиться в разном хламе. Странный тип.
— Очень, — подтвердил доктор. — Но, как мне кажется, человек хороший и вроде бы способный ученый. Интеллектуал.
— Что привело его к вам?
— Об этом сам расскажет. На мой взгляд, парень стоящий.
— Как его звать?
— Уваров Мишель. Университет окончил в Сорбонне. Помыкался по свету и вот притулился у нас.
— А не скрывается ли он от ответственности? Не натворил ли чего?
— Нет-нет, — Эдерс отрицательно затряс головой. — Уголовника из него не получится — животных любит и детей.
— Слабый аргумент.
— Какой есть. — Доктор вывернул ладони. — Чего гадать — встретимся, поговорим и решим. Может, он и не захочет ввязываться.
— Логично. — Грег задумался. — Мы в конце концов ничего не теряем. Когда вы его приведете?
— Хоть сейчас.
— Он живет в гостинице?
— Что вы! — Эдерс рассмеялся. — У себя приютил — спит на тахте.
— Позвоните, пусть приходит. Автомат у подъезда, направо.
Доктор стал подниматься. Открылась дверь. Вернулся Мартин. В руках пакеты с покупками. Он сложил их за занавеской и, выглянув, спросил:
— Будут гости?
— Скорее всего пожалует молодой человек — русский.
— Господи, — встрепенулся негр. — Сроду не общался с русскими.
— Что купили вкусненького?
— Бифштексов и камбалы. Немного овощей — салат состряпаю.
— Пиво найдется?
— Есть. Правда, вчерашнее, осталось от воскресенья.
— Мы с доктором прогуляемся-позвонить.
— Хорошо. Не задерживайтесь.
— Обещаю. — Грег легонько хлопнул негра по плечу.
Они надели пиджаки и вышли.
Когда возвратились, стол был накрыт. Пахло жаренной на оливковом масле рыбой, корицей, укропом и чесноком. На стеклянной сковороде, прикрытые сверху мелко нарезанной картошкой, шипели в сале, источая пряный аромат, розовые, сочные бифштексы.
— А гость? — полюбопытствовал Мартин.
— Скоро появится. Облачается в парадный костюм, натирается благовониями и смокинг гладит, — усмехнулся Эдерс.
— Вы раздевайтесь и присядьте к столу, — сказал Мартин. — Кофейку выпьете.
— Ничего, потерпим. — Грег повернулся к Эдерсу и спросил: — Он говорит по-английски?
— Еще как, почти без акцента. Правда, с некоторыми особенностями — часто употребляет слова в уменьшительном значении, ну там, ножонки, ручонки. Внешне на русского, в нашем представлении, похож мало. То есть не в красной рубахе, не бородатый и не клыкастый. — Добавил удовлетворенно: — Не пьет и не курит.
2. НОВОЕ ЛИЦО
3. ЭТОТ СТРАННЫЙ РУССКИЙ
— А-а, — махнул ладонью Грег. — Чем заниматься. В одиночку ничего не сделаешь.
— Но ведь должны же быть какие-то устремления, мечты?
— Хотелось бы все-таки разыскать материалы Роберта Смайлса, даже, знаете ли, из чисто человеческого любопытства.
— Хе, любопытства. — Доктор фыркнул. — Это может позволить себе человек обеспеченный, которому некуда девать деньги. Но думается, было бы заманчиво предпринять попытку без лишнего шума завладеть этими тайнами. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, заслуживают ли они действительно внимания. Вы же не специалист и не в состоянии объективно оценить их значение, а в предсмертной исповеди ваш Роберт Смайлс, несмотря на свою ученость, мог и изрядно поднапутать. Не так ли?
— Разумеется. Поэтому я и предлагал вам разделить компанию. Вы же врач. Да и прихватить еще одного-двух компетентных в других вопросах спутников. Взять с собой также моего друга Мартина, он прекрасный человек, верный товарищ.
— Признаюсь, ваши идеи начинают меня увлекать. Вероятно, вы, Грег, как детектив, обладаете способностями заинтриговать человека, особенно такого простодушного, как я.
— Вы меня переоцениваете, доктор.
— Ничуть. Но что бы вы ответили, если бы с нами отправился и мой теперешний приятель, тот самый пациент, о котором я вам говорил? Он физик-математик, специалист по электронике и еще по чему-то весьма заумному, я в этом слабо разбираюсь.
— Вы так говорите, будто уже окончательно приняли мое предложение?
— А если да?
— Буду рад и польщен, доктор.
— Считайте, принял. Давайте попробуем, — он развел коротковатыми руками, — риск благородное дело, а любознательность — двигатель прогресса. Я сейчас так же, как и вы, безработный. Из клиники меня бесцеремонно, я бы сказал, даже нагло, поперли — заменили иммигрантом из Европы.
— Как это понимать?
— Их дипломы у нас недействительны. Следовательно, числиться врачами не имеют права. Оформляются санитарами, а фактически исполняют обязанности докторов. Для владельцев дешево и сердито. Деньги-то платят как санитару. Но бедолаги и тому рады-радешеньки — какая-никакая, а работа. Видите, как все просто. Короче, от меня избавились. Кое-что я скопил на черный день, не так уж много, но на годик хватит, а там посмотрим.
— Чем занимается ваш друг физик? Сотрудничает в частной фирме? В институте?
— Нет, что вы, — Эдерс заразительно расхохотался. — Подвизается всего-навсего мусорщиком в моей бывшей клинике. Он выходец из России.
— Русский? — удивился Грег.
— Русский, — кивнул Эдерс. — Из тех, чьи предки эмигрировали еще до революции. Сейчас дворник. Научные исследования в приватных лабораториях его, видите ли, не устраивают.
— А мусорщиком в клинике?
— Там он отрабатывает стоимость своего лечения. Вы же знаете, как накладно попадать в больницы. Когда выплатит — тоже выгонят в три шеи. Подыщут цветного — расходов меньше.
— Странный тип, — хмыкнул Грег. — Стоило изнурять себя учебой, чтобы потом возиться в разном хламе. Странный тип.
— Очень, — подтвердил доктор. — Но, как мне кажется, человек хороший и вроде бы способный ученый. Интеллектуал.
— Что привело его к вам?
— Об этом сам расскажет. На мой взгляд, парень стоящий.
— Как его звать?
— Уваров Мишель. Университет окончил в Сорбонне. Помыкался по свету и вот притулился у нас.
— А не скрывается ли он от ответственности? Не натворил ли чего?
— Нет-нет, — Эдерс отрицательно затряс головой. — Уголовника из него не получится — животных любит и детей.
— Слабый аргумент.
— Какой есть. — Доктор вывернул ладони. — Чего гадать — встретимся, поговорим и решим. Может, он и не захочет ввязываться.
— Логично. — Грег задумался. — Мы в конце концов ничего не теряем. Когда вы его приведете?
— Хоть сейчас.
— Он живет в гостинице?
— Что вы! — Эдерс рассмеялся. — У себя приютил — спит на тахте.
— Позвоните, пусть приходит. Автомат у подъезда, направо.
Доктор стал подниматься. Открылась дверь. Вернулся Мартин. В руках пакеты с покупками. Он сложил их за занавеской и, выглянув, спросил:
— Будут гости?
— Скорее всего пожалует молодой человек — русский.
— Господи, — встрепенулся негр. — Сроду не общался с русскими.
— Что купили вкусненького?
— Бифштексов и камбалы. Немного овощей — салат состряпаю.
— Пиво найдется?
— Есть. Правда, вчерашнее, осталось от воскресенья.
— Мы с доктором прогуляемся-позвонить.
— Хорошо. Не задерживайтесь.
— Обещаю. — Грег легонько хлопнул негра по плечу.
Они надели пиджаки и вышли.
Когда возвратились, стол был накрыт. Пахло жаренной на оливковом масле рыбой, корицей, укропом и чесноком. На стеклянной сковороде, прикрытые сверху мелко нарезанной картошкой, шипели в сале, источая пряный аромат, розовые, сочные бифштексы.
— А гость? — полюбопытствовал Мартин.
— Скоро появится. Облачается в парадный костюм, натирается благовониями и смокинг гладит, — усмехнулся Эдерс.
— Вы раздевайтесь и присядьте к столу, — сказал Мартин. — Кофейку выпьете.
— Ничего, потерпим. — Грег повернулся к Эдерсу и спросил: — Он говорит по-английски?
— Еще как, почти без акцента. Правда, с некоторыми особенностями — часто употребляет слова в уменьшительном значении, ну там, ножонки, ручонки. Внешне на русского, в нашем представлении, похож мало. То есть не в красной рубахе, не бородатый и не клыкастый. — Добавил удовлетворенно: — Не пьет и не курит.
2. НОВОЕ ЛИЦО
В коридоре раздались неторопливые шаги. Кто-то остановился и затем тихонько постучал. Все повернули головы к входу.
— Войдите! — крикнул Грег.
Дверь отворилась. На пороге появился высокий молодой человек в очках в прозрачной оправе. Бросалась в глаза худоба. Нервное овальное лицо у короткого носа усыпали веснушки. Одет в вытертые техасы и поношенную спортивную куртку. На ногах тоже далеко не новые теннисные туфли.
— Здравствуйте, — произнес нерешительно и окинул присутствующих взглядом. — Судя по тому, что здесь доктор Эдерс, я не ошибся адресом.
— Все правильно. — Грег поднялся. — Заходите, пожалуйста. Здравствуйте, — он протянул руку. — Знакомьтесь. Это Мартин, я Грег, остальных, как говорится, вы знаете.
Мартин встал и пожал гостю руку.
— Мое имя Мишель Уваров, — представился вошедший.
— Снимайте куртку и присаживайтесь. Милости просим.
— Благодарю. — Он сбросил куртку, повесил на вбитый в стену гвоздь.
Грег сел и сказал:
— Теперь, кажется, все в сборе. Давайте поужинаем, потом я сообщу причину нашего собрания в столь представительном составе. Командуйте, Мартин.
Негр разложил по тарелкам салат и пригласил к столу.
— Дальше каждый ухаживает за собой сам. Ешьте на здоровье сколько хотите. При надобности приготовлю еще.
Они принялись за еду, время от времени бросая незаметно друг на друга внимательные взгляды. Чувствовалось, пришелец вызвал живой интерес. Уваров был, несомненно, голоден, видно, нечасто приходилось есть то, что было на столе. Но ел неторопливо и явно стеснялся.
С холодными закусками разделались быстро, и Мартин пододвинул сковородку с мясом, не преминув напомнить: далее каждый заботится о себе сам.
Эдерс отрезал кусочек бифштекса, пожевал и подмигнул по-приятельски Мартину, закачал плечами: ох, ох, ох. В знак оценки его кулинарных способностей потряс руками с ножом и вилкой, в восхищении закатил глаза.
После того, как с жарким покончили, Грег вытер бумажной салфеткой губы и произнес:
— Теперь налейте себе пива. Затем я проинформирую, зачем мы, собственно, встретились. Если есть желание — курите. — Он щелкнул зажигалкой и выпустил струйку дыма.
— Мне думается, сначала вас надо ознакомить с открытиями Роберта Смайлса и его отца. О них я рассказывал когда-то доктору.
— Может быть, прежде Уваров поведает о себе? — перебил Эдерс.
— Нет, по-моему, лучше начать с работ Смайлса. Я не сведущ в науках, о которых он говорил. На мой взгляд, исследования уникальны, я в этом убежден, так как наблюдал частичное их воплощение в практику. А вдруг остальное не стоит выеденного яйца и мистер Уваров не согласится участвовать в нашей экспедиции? Да и вы тоже, доктор.
— Но мне известно об открытиях, — возразил Эдерс.
— Правильно, известно. Но вам о них сообщил дилетант. Я мог что-то исказить, перепутать, заменить термины, ибо не разбираюсь в этих вещах. Я хочу, чтобы вы все услышали из первых уст, от самого автора.
— Интере-есно, — протянул, усмехнувшись, доктор. — Вы что, как спирит, вызовете пред наши очи дух покойного?
— Почти. Его вы, разумеется, не увидите, но услышите. Я прокручу пленку предсмертного разговора с ним. Она смонтирована так, что не имеющее отношения к открытиям вырезано, и получился, правда, не очень связный, но последовательный рассказ, а главное — подлинный.
— Здорово! — восхитился Эдерс.
— Кое-где, конечно, остались мои реплики, но они не собьют вас. Учтите — сперва он ведет речь об отце, профессоре медицины. Сейчас прослушаем. А мистер Уваров расскажет о себе после того, как сделает заключение о работах Смайлсов. Согласны?
— Да, — ответил за всех Уваров, — только у меня к вам и остальным просьба. Ради бога не называйте меня мистером — мне это неприятно и даже противно.
Эдерс бросил взгляд на Грега, словно хотел сказать: «Видите, со странностями парень».
— Я думаю, мы примем предложение ми… э… Мишеля Уварова, — Грег засмеялся и повернулся к стоящему на тумбочке магнитофону. — Начинаю, слушайте внимательно. Если желаете, бумага и ручки на подоконнике. Впрочем, пленку можно крутить сколько угодно.
Грег нажал клавишу. Завертелась катушка, послышался слабый голос. Говорил несомненно больной человек, иногда он переходил на шепот, дыхание прерывалось.
— Отец был выдающийся специалист своего дела. Он совершил много открытий, порой исключительных, особенно в области генетики, генной инженерии, регенерации конечностей млекопитающих и человека, выращивания органов в благодатной среде и так далее. Разработал систему биостимуляции. Начал исследования по продлению жизни людей. Создал научную теорию. Всему, что касается медицины, я обязан ему. Мне оставалось найти импульс, чтобы вся эта стройная система обрела практическое применение… Отец доказал, что для избавления от наследственных болезней следует изменить генетический код, стереть его в зародыше и заменить новым, составленным человеком, или заставить хромосомы «вспомнить» то, что «забыто» в процессе эволюции.
— Но почему же никому не известно о вашем отце? — прозвучал вопрос Грега. — Извините, я даже не слышал об ученом с таким именем, хотя ваши некоторые статьи читал.
— Отец слыл идеалистом, теперь бы сказали — чудаком. Он никогда ничего не публиковал, складывал все в кубышку, надеясь, что будет жить вечно — настолько поверил в свои теоретические выкладки. Собирался выступить тогда, когда узнает, как заставить заработать созданную им «машину». А это была уже иная стезя, в которой он был профаном. Медику не под силу разгадать то, что является прерогативой совершенно другой науки, вернее, целого комплекса наук и их ответвлений. Это предстояло сделать мне. Я начал работу с лучами типа лазеров. Толчком для размышлений послужили факты столь древние, что на них никто не обращал внимания. В экспедиции профессора Эдвина мне довелось увидеть мумии трехтысячелетней давности. Мелькнула мысль: неужели египетские кудесники не могли достичь желаемого результата — сохранить ткани, сделать их неподвластными времени. Ведь к этому они стремились, на это рассчитывали.
Потом догадался: материал рассыпался в прах вопреки желаниям и расчетам. Вы знаете что-либо о квантовой механике?
— Да как сказать? Видите ли… — это была реплика Грега.
— Не тяните. Не знаете. Попробую объяснить, иначе не поймете сути открытий. Так вот, теория элементарных частиц, основанная на квантовой механике и теории относительности, соединила воедино понятия «поле» и «вещество». Оказалось: они даже могут превращаться друг в друга. Вам понятно?
— Пока понятно.
— Я обратился к космическим лучам. Это тоже элементарные частицы, а иногда и целые ядра легких элементов. Самое замечательное в них — чудовищная энергия, порой доходящая до десяти в девятнадцатой степени электрон-вольт. Непонятная цифра? Расшифрую — этого хватило бы на действие карманного фонарика в течение двух секунд.
— Так мало? Вы же говорили — чудовищная энергия?
— Но это всего от одной частицы, причем невидимой ни в один микроскоп, а дающей столь зримый результат. В сумме же действие их невозможно представить.
— А откуда она берется, энергия?
— Ее частицы приобретают от ударной волны в момент взрыва «новых» звезд. Затем частицы разгоняются магнитными полями Галактики. Путешествуя по ней миллионы, а иногда и миллиарды лет, они накапливают огромную энергию. Ученые начали создавать установки — ускорители потока частиц высоких энергий. Я же обнаружил — подобные приборы, правда, не совсем такие, но близкие по духу, что ли, уже существовали тысячи лет назад. Это египетские пирамиды. Они не ускоряют частицы, а фокусируют их поток. Вам, конечно, известно: материя существует в виде вещества и поля?
— Да.
— В решении проблем я, очевидно, чисто интуитивно сначала отринул вещества и занялся полями. Их пока известно четыре: поля ядерных сил сильного и слабого взаимодействия, электромагнитные и гравитационные. Ни одно мне не подходило. Следовало искать другие, еще не открытые. Вдруг озарило — а не существует ли связи между физикой и космологией? Помог случай. В патентном бюро, разбирая как-то одну из самых курьезных моделей «вечного двигателя», я поразился: двигатель, разумеется, не работал, что явствовало из заключения экспертов, но вот по моим выкладкам и расчетам он должен был действовать. Ошиблись эксперты? Нет. Просто они не знали того, что уже» знал я. Двигатель подпитывается каким-то неизвестным и загадочным полем. Я начал искать… И нашел. Доселе неоткрытое поле улавливали из космоса монументальные гробницы фараонов. Я назвал это гипотетическое поле Т-полем, где Т означало — трение. Действие Т-поля исключительно. Оно раскачивало диполи и молекулы, разъединяло связи внутри их, рвало нити соединения любого вещества. Даже полимеры разлагало полностью. Оно как бы расшатывало материал, делало податливым, безвольным, нарушало структуру, заставляло атомы меняться местами, изменять свойства. Стремилось сделать вещество жидкостью, текучей, словно вода. Впоследствии я убедился: именно это поле может менять генетический код, начисто стирать, заменять новым или из глубины веков возрождать признаки, забытые и отринутые эволюцией как ненужные. Мои открытия подводили вплотную к реализации идей, но лишь подводили.
— Вы хотите сказать, следовало найти еще что-то?
— Да. Поле предстояло сфокусировать — оно быстро рассеивалось в пространстве. Не имелось прибора для его обнаружения и определения мощности. Опять труд. Днем и ночью. Скоро все было готово — оставалось самое главное.
— Как, и на этом работа не заканчивалась?
— Требовался источник энергии. Конечно, Т-поле можно получить и с помощью существующих электростанций. Но это дорого и громоздко, да и не исчерпывало проблемы целиком, снижало ценность некоторых открытий в комплексе. Нужен был малогабаритный, дешевый и необыкновенно мощный аккумулятор.
Я запросил у компьютера информацию по данной теме. Разумеется, ее оказалось не так уж и много. Отыскать требуемое не представляло труда. Это в основном материалы, статьи и записи советского ученого Иоффе. Я выяснил: он занимался кристаллами, точнее, их поляризацией и диэлектриками, и столкнулся с необычным явлением — в тонкой пластинке кварцита наводился ток. Но когда ученый попытался сложить пластинки в пакет, надеясь, что и напряжения будут складываться, — ничего не вышло, происходили пробои. Однако у русского не было того, чем обладал я. Идея облучить пластинки Т-полем сверкнула молнией. И все встало на свои места. Каждая пластинка толщиной в один микрон покрывалась после облучения молекулярной пленкой, не пропускающей заряд. Пакет размерами всего в миллиметр давал напряжение в миллион вольт. Источник найден — элемент величиной со спичечный коробок давал энергии столько же, сколько средняя электростанция. Круг замкнулся: аккумулятор подпитывал Т-поле, а его излучения помогали решать многие проблемы.
— Ну а остальное? Другие аппараты?
— Приборы, просвечивающие стены, раздевающие негодяев и прочее, — игрушки. Достаточно импульса, равного доле секунды, чтобы облученное вспышкой Т-поля вещество малой твердости рассыпалось в прах. Катализатором являлся сноп ультразвуковых волн. Это бескровное орудие возмездия. Я всегда ненавидел насилия, скажу откровенно — не переносил вида крови, презирал главное безумство — войну. Больше всего я опасался, как бы мои открытия и изобретения не послужили ей. Раздевающим аппаратом я хотел выставить на публичное осмеяние ненавистных мне мерзавцев, ибо у кого-то из русских писателей прочел: смеха страшится даже тот, кто вообще ничего не боится. Но вскоре я понял: даже мои «шутки», попади они в лапы милитаристов, превратятся в страшное оружие. Прав был Аристотель, когда утверждал: «Кто двигается в науках, но отстает в нравственности, тот более идет назад, чем Вперед». Что же касаемо серьезных открытий, то если бы до них добрался Робинсон, он бы купался в золоте и превратил бы людей в бесправных рабов, скотину.
Голос смолк. Шелестела пленка, конец ее монотонно стукал по роликам.
— Все. — Грег выключил магнитофон. — Мне бы хотелось, что бы вы, не торопясь, подумав, прокомментировали. Начнем с вас, Уваров, доктор более-менее в курсе. Свое мнение он мне когда-то высказал. Что вы думаете?
— По-ра-зи-тельно, — слегка запинаясь, начал Уваров. Глаза его оживились, очки сползли, и он смотрел поверх них. — Жаль, я не могу задать ему несколько вопросов. В том, что мы услышали, есть ответы на некогда интересовавшие меня явления. Причем ответы гениально просты. Некоторые проблемы, правда, в зародыше, роились в сознании, вернее, в воображении, но я отодвигал их на будущее и, признаться, на не совсем близкое. Меня, однако, поразили его пессимизм, надломленность и обреченность. Парадокс: с одной стороны — столь великая сила, с другой — безысходность, какое-то непротивление злу. — Физик дрожащими руками вытер лоб. — Если вы возьмете меня с собой, буду очень рад.
— Ну а ваше теперешнее мнение, доктор? — Грег был явно доволен выступлением русского. — Что скажет второй спец?
— Я не столь восторжен, как мой коллега. — Эдерс усмехнулся в усы. — Прежде, когда Грег рассказал мне о Смайлсах, я отнесся к сообщению весьма скептически. Больше того, решил: имею дело с шизофреником, иногда случается такое на почве травмы. Уж простите, Грег, но и вас посчитал слегка свихнувшимся. Потом представилось время подумать, сделать некоторые допущения, проанализировать. Короче, я заколебался. В клинике, куда доставили Грега, я тоже прослушал запись, но, видно, там было много лишнего, и я настроился на иронический лад. Теперь пересмотрел свои взгляды. Сочту за честь принять участие в экспедиции. Да, по поводу удивления Мишеля пессимизмом Смайлса. А что ему прикажете делать? Человек сломлен и раздавлен жизнью.
— Значит, это плохая жизнь, — назидательно возразил Уваров, — и следовало поискать более разумный выход.
— Легко сказать. — Эдерс хмыкнул.
— Ну мне не очень легко, скорее наоборот. Но складывать оружие было рановато.
— Хорошо. — Грег постучал никелированным крючком по столу. — Есть какие-нибудь предложения по существу?
— Есть, — улыбнулся доктор и поднял бокал с пивом. — Хотя я злейший противник спиртного, но предлагаю тост. Видите ли, по восточному календарю нынешний год называется годом черной собаки.
— А почему черной? — удивился Мартин. — Значит, в этом летосчислении встречаются собаки других цветов?
— Представьте, да. Кроме белой, желтой, что вполне естественно для этих животных, могут быть красные и даже синие. Мудрецы толкуют: именно этот год благоприятствует добрым начинаниям, сулит успех. Становится черным для дурных людей и светлым для верных и преданных.
— Теперь, я думаю, самое время выслушать нашего русского друга, — предложил Грег. — Расскажите о себе, но желательно поподробнее и, разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались единомышленники и судить строго не будут.
— Ладно, — Уваров вытер губы. — Откровенно так откровенно. Скрывать мне от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.
— Полно вам, — насупился Эдерс.
— И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.
— Войдите! — крикнул Грег.
Дверь отворилась. На пороге появился высокий молодой человек в очках в прозрачной оправе. Бросалась в глаза худоба. Нервное овальное лицо у короткого носа усыпали веснушки. Одет в вытертые техасы и поношенную спортивную куртку. На ногах тоже далеко не новые теннисные туфли.
— Здравствуйте, — произнес нерешительно и окинул присутствующих взглядом. — Судя по тому, что здесь доктор Эдерс, я не ошибся адресом.
— Все правильно. — Грег поднялся. — Заходите, пожалуйста. Здравствуйте, — он протянул руку. — Знакомьтесь. Это Мартин, я Грег, остальных, как говорится, вы знаете.
Мартин встал и пожал гостю руку.
— Мое имя Мишель Уваров, — представился вошедший.
— Снимайте куртку и присаживайтесь. Милости просим.
— Благодарю. — Он сбросил куртку, повесил на вбитый в стену гвоздь.
Грег сел и сказал:
— Теперь, кажется, все в сборе. Давайте поужинаем, потом я сообщу причину нашего собрания в столь представительном составе. Командуйте, Мартин.
Негр разложил по тарелкам салат и пригласил к столу.
— Дальше каждый ухаживает за собой сам. Ешьте на здоровье сколько хотите. При надобности приготовлю еще.
Они принялись за еду, время от времени бросая незаметно друг на друга внимательные взгляды. Чувствовалось, пришелец вызвал живой интерес. Уваров был, несомненно, голоден, видно, нечасто приходилось есть то, что было на столе. Но ел неторопливо и явно стеснялся.
С холодными закусками разделались быстро, и Мартин пододвинул сковородку с мясом, не преминув напомнить: далее каждый заботится о себе сам.
Эдерс отрезал кусочек бифштекса, пожевал и подмигнул по-приятельски Мартину, закачал плечами: ох, ох, ох. В знак оценки его кулинарных способностей потряс руками с ножом и вилкой, в восхищении закатил глаза.
После того, как с жарким покончили, Грег вытер бумажной салфеткой губы и произнес:
— Теперь налейте себе пива. Затем я проинформирую, зачем мы, собственно, встретились. Если есть желание — курите. — Он щелкнул зажигалкой и выпустил струйку дыма.
— Мне думается, сначала вас надо ознакомить с открытиями Роберта Смайлса и его отца. О них я рассказывал когда-то доктору.
— Может быть, прежде Уваров поведает о себе? — перебил Эдерс.
— Нет, по-моему, лучше начать с работ Смайлса. Я не сведущ в науках, о которых он говорил. На мой взгляд, исследования уникальны, я в этом убежден, так как наблюдал частичное их воплощение в практику. А вдруг остальное не стоит выеденного яйца и мистер Уваров не согласится участвовать в нашей экспедиции? Да и вы тоже, доктор.
— Но мне известно об открытиях, — возразил Эдерс.
— Правильно, известно. Но вам о них сообщил дилетант. Я мог что-то исказить, перепутать, заменить термины, ибо не разбираюсь в этих вещах. Я хочу, чтобы вы все услышали из первых уст, от самого автора.
— Интере-есно, — протянул, усмехнувшись, доктор. — Вы что, как спирит, вызовете пред наши очи дух покойного?
— Почти. Его вы, разумеется, не увидите, но услышите. Я прокручу пленку предсмертного разговора с ним. Она смонтирована так, что не имеющее отношения к открытиям вырезано, и получился, правда, не очень связный, но последовательный рассказ, а главное — подлинный.
— Здорово! — восхитился Эдерс.
— Кое-где, конечно, остались мои реплики, но они не собьют вас. Учтите — сперва он ведет речь об отце, профессоре медицины. Сейчас прослушаем. А мистер Уваров расскажет о себе после того, как сделает заключение о работах Смайлсов. Согласны?
— Да, — ответил за всех Уваров, — только у меня к вам и остальным просьба. Ради бога не называйте меня мистером — мне это неприятно и даже противно.
Эдерс бросил взгляд на Грега, словно хотел сказать: «Видите, со странностями парень».
— Я думаю, мы примем предложение ми… э… Мишеля Уварова, — Грег засмеялся и повернулся к стоящему на тумбочке магнитофону. — Начинаю, слушайте внимательно. Если желаете, бумага и ручки на подоконнике. Впрочем, пленку можно крутить сколько угодно.
Грег нажал клавишу. Завертелась катушка, послышался слабый голос. Говорил несомненно больной человек, иногда он переходил на шепот, дыхание прерывалось.
— Отец был выдающийся специалист своего дела. Он совершил много открытий, порой исключительных, особенно в области генетики, генной инженерии, регенерации конечностей млекопитающих и человека, выращивания органов в благодатной среде и так далее. Разработал систему биостимуляции. Начал исследования по продлению жизни людей. Создал научную теорию. Всему, что касается медицины, я обязан ему. Мне оставалось найти импульс, чтобы вся эта стройная система обрела практическое применение… Отец доказал, что для избавления от наследственных болезней следует изменить генетический код, стереть его в зародыше и заменить новым, составленным человеком, или заставить хромосомы «вспомнить» то, что «забыто» в процессе эволюции.
— Но почему же никому не известно о вашем отце? — прозвучал вопрос Грега. — Извините, я даже не слышал об ученом с таким именем, хотя ваши некоторые статьи читал.
— Отец слыл идеалистом, теперь бы сказали — чудаком. Он никогда ничего не публиковал, складывал все в кубышку, надеясь, что будет жить вечно — настолько поверил в свои теоретические выкладки. Собирался выступить тогда, когда узнает, как заставить заработать созданную им «машину». А это была уже иная стезя, в которой он был профаном. Медику не под силу разгадать то, что является прерогативой совершенно другой науки, вернее, целого комплекса наук и их ответвлений. Это предстояло сделать мне. Я начал работу с лучами типа лазеров. Толчком для размышлений послужили факты столь древние, что на них никто не обращал внимания. В экспедиции профессора Эдвина мне довелось увидеть мумии трехтысячелетней давности. Мелькнула мысль: неужели египетские кудесники не могли достичь желаемого результата — сохранить ткани, сделать их неподвластными времени. Ведь к этому они стремились, на это рассчитывали.
Потом догадался: материал рассыпался в прах вопреки желаниям и расчетам. Вы знаете что-либо о квантовой механике?
— Да как сказать? Видите ли… — это была реплика Грега.
— Не тяните. Не знаете. Попробую объяснить, иначе не поймете сути открытий. Так вот, теория элементарных частиц, основанная на квантовой механике и теории относительности, соединила воедино понятия «поле» и «вещество». Оказалось: они даже могут превращаться друг в друга. Вам понятно?
— Пока понятно.
— Я обратился к космическим лучам. Это тоже элементарные частицы, а иногда и целые ядра легких элементов. Самое замечательное в них — чудовищная энергия, порой доходящая до десяти в девятнадцатой степени электрон-вольт. Непонятная цифра? Расшифрую — этого хватило бы на действие карманного фонарика в течение двух секунд.
— Так мало? Вы же говорили — чудовищная энергия?
— Но это всего от одной частицы, причем невидимой ни в один микроскоп, а дающей столь зримый результат. В сумме же действие их невозможно представить.
— А откуда она берется, энергия?
— Ее частицы приобретают от ударной волны в момент взрыва «новых» звезд. Затем частицы разгоняются магнитными полями Галактики. Путешествуя по ней миллионы, а иногда и миллиарды лет, они накапливают огромную энергию. Ученые начали создавать установки — ускорители потока частиц высоких энергий. Я же обнаружил — подобные приборы, правда, не совсем такие, но близкие по духу, что ли, уже существовали тысячи лет назад. Это египетские пирамиды. Они не ускоряют частицы, а фокусируют их поток. Вам, конечно, известно: материя существует в виде вещества и поля?
— Да.
— В решении проблем я, очевидно, чисто интуитивно сначала отринул вещества и занялся полями. Их пока известно четыре: поля ядерных сил сильного и слабого взаимодействия, электромагнитные и гравитационные. Ни одно мне не подходило. Следовало искать другие, еще не открытые. Вдруг озарило — а не существует ли связи между физикой и космологией? Помог случай. В патентном бюро, разбирая как-то одну из самых курьезных моделей «вечного двигателя», я поразился: двигатель, разумеется, не работал, что явствовало из заключения экспертов, но вот по моим выкладкам и расчетам он должен был действовать. Ошиблись эксперты? Нет. Просто они не знали того, что уже» знал я. Двигатель подпитывается каким-то неизвестным и загадочным полем. Я начал искать… И нашел. Доселе неоткрытое поле улавливали из космоса монументальные гробницы фараонов. Я назвал это гипотетическое поле Т-полем, где Т означало — трение. Действие Т-поля исключительно. Оно раскачивало диполи и молекулы, разъединяло связи внутри их, рвало нити соединения любого вещества. Даже полимеры разлагало полностью. Оно как бы расшатывало материал, делало податливым, безвольным, нарушало структуру, заставляло атомы меняться местами, изменять свойства. Стремилось сделать вещество жидкостью, текучей, словно вода. Впоследствии я убедился: именно это поле может менять генетический код, начисто стирать, заменять новым или из глубины веков возрождать признаки, забытые и отринутые эволюцией как ненужные. Мои открытия подводили вплотную к реализации идей, но лишь подводили.
— Вы хотите сказать, следовало найти еще что-то?
— Да. Поле предстояло сфокусировать — оно быстро рассеивалось в пространстве. Не имелось прибора для его обнаружения и определения мощности. Опять труд. Днем и ночью. Скоро все было готово — оставалось самое главное.
— Как, и на этом работа не заканчивалась?
— Требовался источник энергии. Конечно, Т-поле можно получить и с помощью существующих электростанций. Но это дорого и громоздко, да и не исчерпывало проблемы целиком, снижало ценность некоторых открытий в комплексе. Нужен был малогабаритный, дешевый и необыкновенно мощный аккумулятор.
Я запросил у компьютера информацию по данной теме. Разумеется, ее оказалось не так уж и много. Отыскать требуемое не представляло труда. Это в основном материалы, статьи и записи советского ученого Иоффе. Я выяснил: он занимался кристаллами, точнее, их поляризацией и диэлектриками, и столкнулся с необычным явлением — в тонкой пластинке кварцита наводился ток. Но когда ученый попытался сложить пластинки в пакет, надеясь, что и напряжения будут складываться, — ничего не вышло, происходили пробои. Однако у русского не было того, чем обладал я. Идея облучить пластинки Т-полем сверкнула молнией. И все встало на свои места. Каждая пластинка толщиной в один микрон покрывалась после облучения молекулярной пленкой, не пропускающей заряд. Пакет размерами всего в миллиметр давал напряжение в миллион вольт. Источник найден — элемент величиной со спичечный коробок давал энергии столько же, сколько средняя электростанция. Круг замкнулся: аккумулятор подпитывал Т-поле, а его излучения помогали решать многие проблемы.
— Ну а остальное? Другие аппараты?
— Приборы, просвечивающие стены, раздевающие негодяев и прочее, — игрушки. Достаточно импульса, равного доле секунды, чтобы облученное вспышкой Т-поля вещество малой твердости рассыпалось в прах. Катализатором являлся сноп ультразвуковых волн. Это бескровное орудие возмездия. Я всегда ненавидел насилия, скажу откровенно — не переносил вида крови, презирал главное безумство — войну. Больше всего я опасался, как бы мои открытия и изобретения не послужили ей. Раздевающим аппаратом я хотел выставить на публичное осмеяние ненавистных мне мерзавцев, ибо у кого-то из русских писателей прочел: смеха страшится даже тот, кто вообще ничего не боится. Но вскоре я понял: даже мои «шутки», попади они в лапы милитаристов, превратятся в страшное оружие. Прав был Аристотель, когда утверждал: «Кто двигается в науках, но отстает в нравственности, тот более идет назад, чем Вперед». Что же касаемо серьезных открытий, то если бы до них добрался Робинсон, он бы купался в золоте и превратил бы людей в бесправных рабов, скотину.
Голос смолк. Шелестела пленка, конец ее монотонно стукал по роликам.
— Все. — Грег выключил магнитофон. — Мне бы хотелось, что бы вы, не торопясь, подумав, прокомментировали. Начнем с вас, Уваров, доктор более-менее в курсе. Свое мнение он мне когда-то высказал. Что вы думаете?
— По-ра-зи-тельно, — слегка запинаясь, начал Уваров. Глаза его оживились, очки сползли, и он смотрел поверх них. — Жаль, я не могу задать ему несколько вопросов. В том, что мы услышали, есть ответы на некогда интересовавшие меня явления. Причем ответы гениально просты. Некоторые проблемы, правда, в зародыше, роились в сознании, вернее, в воображении, но я отодвигал их на будущее и, признаться, на не совсем близкое. Меня, однако, поразили его пессимизм, надломленность и обреченность. Парадокс: с одной стороны — столь великая сила, с другой — безысходность, какое-то непротивление злу. — Физик дрожащими руками вытер лоб. — Если вы возьмете меня с собой, буду очень рад.
— Ну а ваше теперешнее мнение, доктор? — Грег был явно доволен выступлением русского. — Что скажет второй спец?
— Я не столь восторжен, как мой коллега. — Эдерс усмехнулся в усы. — Прежде, когда Грег рассказал мне о Смайлсах, я отнесся к сообщению весьма скептически. Больше того, решил: имею дело с шизофреником, иногда случается такое на почве травмы. Уж простите, Грег, но и вас посчитал слегка свихнувшимся. Потом представилось время подумать, сделать некоторые допущения, проанализировать. Короче, я заколебался. В клинике, куда доставили Грега, я тоже прослушал запись, но, видно, там было много лишнего, и я настроился на иронический лад. Теперь пересмотрел свои взгляды. Сочту за честь принять участие в экспедиции. Да, по поводу удивления Мишеля пессимизмом Смайлса. А что ему прикажете делать? Человек сломлен и раздавлен жизнью.
— Значит, это плохая жизнь, — назидательно возразил Уваров, — и следовало поискать более разумный выход.
— Легко сказать. — Эдерс хмыкнул.
— Ну мне не очень легко, скорее наоборот. Но складывать оружие было рановато.
— Хорошо. — Грег постучал никелированным крючком по столу. — Есть какие-нибудь предложения по существу?
— Есть, — улыбнулся доктор и поднял бокал с пивом. — Хотя я злейший противник спиртного, но предлагаю тост. Видите ли, по восточному календарю нынешний год называется годом черной собаки.
— А почему черной? — удивился Мартин. — Значит, в этом летосчислении встречаются собаки других цветов?
— Представьте, да. Кроме белой, желтой, что вполне естественно для этих животных, могут быть красные и даже синие. Мудрецы толкуют: именно этот год благоприятствует добрым начинаниям, сулит успех. Становится черным для дурных людей и светлым для верных и преданных.
— Теперь, я думаю, самое время выслушать нашего русского друга, — предложил Грег. — Расскажите о себе, но желательно поподробнее и, разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались единомышленники и судить строго не будут.
— Ладно, — Уваров вытер губы. — Откровенно так откровенно. Скрывать мне от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.
— Полно вам, — насупился Эдерс.
— И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.
3. ЭТОТ СТРАННЫЙ РУССКИЙ
— Уж наберитесь терпения, — начал Уваров. — О династии нашей можно сложить целый роман.
— Наберемся, — успокоил его Грег. — Пусть вас не смущает время, рассказывайте.
— Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году…
— Вы хотите начать с 1861 года? — ужаснулся Эдерс.
— Да пусть говорит! Куда нам спешить? — Мартин ободряюще взглянул на русского.
— Не пугайтесь, об этом всего несколько слов. — Уваров чуть прикрыл веки и продолжил: — Мой любимый поэт Некрасов так прокомментировал это событие: «Порвалась цепь великая. Порвалась и ударила. Одним концом по барину, другим по мужику». Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке — держали в Москве рыбную торговлю, а барину платили дань. Прадедушка, человек предприимчивый, быстро пошел в гору и разбогател до миллионного состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и «безобразником». Его супруга являла полную противоположность — искала утешения в религии. Родив сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости мужа, который незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а сына сбагрив в морской кадетский корпус, перебрался в Париж в обществе француженки — то ли певички, то ли плясуньи кафешантана. Капиталы также перевел во Францию. Жил припеваючи, стриг купоны, словно заправский рантье.
В двадцатых годах дедушка плавал на миноносце гардемарином. Когда Красная Армия ударила по Крыму, молодой моряк отправился в Константинополь. Разумеется, не один, а с возлюбленной. Она-то и стала моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в Париже и, само собой, наведались к папаше-свекру. Но новоявленный рантье отошел в потусторонний мир. Однако бывшая «арфистка» не только взяла их под свое крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.
— Во-от. — Мартин поднял указательный палец. — А мы часто говорим — шансонетка. Извините, перебил.
— В 1922 году у супругов родился сын — мой отец. Почти одновременно их постигло и горе — умерла от воспаления легких мачеха-патронесса. Свое состояние она завещала им.
Следует заметить, политикой дед не интересовался, и ему претило общество злобствующих белоэмигрантов. Он не вступал ни в какие «союзы», не предъявлял большевикам счет за отнятое добро, тем более никто у него ничего и не отнимал.
Когда фашисты оккупировали Францию, пришлось бежать в Великобританию. Разумеется, остались без гроша. Дед сник и как-то незаметно отдал богу душу — все заботы легли на плечи моего отца. Он стал моряком и даже весьма отличился в десанте через Ла-Манш при открытии второго фронта.
По окончании войны они возвратились в Париж, где и поселились в своем особняке. Так и жили: отец плавал, бабушка вела хозяйство.
Однажды, вернувшись из очередного рейса, застал дома молоденькую девушку-сиротку, дальнюю родственницу матери. На ней он и женился. Вскоре на свет появился я. Оговорюсь, в семье постоянно говорили по-русски, и родной язык я освоил раньше французского и тем более английского. Далекую отчизну не забывали, в особняке было много книг, я рано познакомился с русской классикой, а впоследствии папа привозил советские книги. Уже после окончания Сорбоннского университета я дважды побывал в СССР туристом. Поездки оставили неизгладимый след, я буквально заболел родиной предков. Там меня интересовало все: посещал то, что хотел. Часто вообще бродил в одиночку и в любое время по старым кварталам столицы и Ленинграда. Не могу объяснить, но, вероятно, под впечатлением рассказов близких я как бы узнавал места, в которых никогда прежде не доводилось бывать. Словно после длительной разлуки возвратился туда, откуда меня увезли ребенком. Иногда ловил себя на мысли, что все это уже видел, причем до мельчайших подробностей, о которых раньше никогда не было речи. Я знал русский, мне не требовался посредник в разговоре с советскими людьми, да и они, мне кажется, не подозревали, что я иностранец, представитель иного мира. Скажу откровенно, под конец я чувствовал себя почти советским гражданином, мысли и чаяния этих люден мне были ближе, нежели остальным участникам круиза.
— Наберемся, — успокоил его Грег. — Пусть вас не смущает время, рассказывайте.
— Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году…
— Вы хотите начать с 1861 года? — ужаснулся Эдерс.
— Да пусть говорит! Куда нам спешить? — Мартин ободряюще взглянул на русского.
— Не пугайтесь, об этом всего несколько слов. — Уваров чуть прикрыл веки и продолжил: — Мой любимый поэт Некрасов так прокомментировал это событие: «Порвалась цепь великая. Порвалась и ударила. Одним концом по барину, другим по мужику». Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке — держали в Москве рыбную торговлю, а барину платили дань. Прадедушка, человек предприимчивый, быстро пошел в гору и разбогател до миллионного состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и «безобразником». Его супруга являла полную противоположность — искала утешения в религии. Родив сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости мужа, который незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а сына сбагрив в морской кадетский корпус, перебрался в Париж в обществе француженки — то ли певички, то ли плясуньи кафешантана. Капиталы также перевел во Францию. Жил припеваючи, стриг купоны, словно заправский рантье.
В двадцатых годах дедушка плавал на миноносце гардемарином. Когда Красная Армия ударила по Крыму, молодой моряк отправился в Константинополь. Разумеется, не один, а с возлюбленной. Она-то и стала моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в Париже и, само собой, наведались к папаше-свекру. Но новоявленный рантье отошел в потусторонний мир. Однако бывшая «арфистка» не только взяла их под свое крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.
— Во-от. — Мартин поднял указательный палец. — А мы часто говорим — шансонетка. Извините, перебил.
— В 1922 году у супругов родился сын — мой отец. Почти одновременно их постигло и горе — умерла от воспаления легких мачеха-патронесса. Свое состояние она завещала им.
Следует заметить, политикой дед не интересовался, и ему претило общество злобствующих белоэмигрантов. Он не вступал ни в какие «союзы», не предъявлял большевикам счет за отнятое добро, тем более никто у него ничего и не отнимал.
Когда фашисты оккупировали Францию, пришлось бежать в Великобританию. Разумеется, остались без гроша. Дед сник и как-то незаметно отдал богу душу — все заботы легли на плечи моего отца. Он стал моряком и даже весьма отличился в десанте через Ла-Манш при открытии второго фронта.
По окончании войны они возвратились в Париж, где и поселились в своем особняке. Так и жили: отец плавал, бабушка вела хозяйство.
Однажды, вернувшись из очередного рейса, застал дома молоденькую девушку-сиротку, дальнюю родственницу матери. На ней он и женился. Вскоре на свет появился я. Оговорюсь, в семье постоянно говорили по-русски, и родной язык я освоил раньше французского и тем более английского. Далекую отчизну не забывали, в особняке было много книг, я рано познакомился с русской классикой, а впоследствии папа привозил советские книги. Уже после окончания Сорбоннского университета я дважды побывал в СССР туристом. Поездки оставили неизгладимый след, я буквально заболел родиной предков. Там меня интересовало все: посещал то, что хотел. Часто вообще бродил в одиночку и в любое время по старым кварталам столицы и Ленинграда. Не могу объяснить, но, вероятно, под впечатлением рассказов близких я как бы узнавал места, в которых никогда прежде не доводилось бывать. Словно после длительной разлуки возвратился туда, откуда меня увезли ребенком. Иногда ловил себя на мысли, что все это уже видел, причем до мельчайших подробностей, о которых раньше никогда не было речи. Я знал русский, мне не требовался посредник в разговоре с советскими людьми, да и они, мне кажется, не подозревали, что я иностранец, представитель иного мира. Скажу откровенно, под конец я чувствовал себя почти советским гражданином, мысли и чаяния этих люден мне были ближе, нежели остальным участникам круиза.