– Кто отец?
– Рабочий.
– С какого завода?
– С Кировского – с Путиловского.
– А чего ж ты так вырядился? Как анархист.
Витька потрогал шкуру красную махайродовую, шпагу потрогал. А шляпа фетровая мушкетерская с белым пером валялась на полу.
– Так… Промахнулся я.
– Не верю я ему, – сказала девчонка. – Ну, ни единому словечку не верю. Ишь, какие штиблеты на нем. Я таких отродясь не видывала. – Она пнула Витьку по ноге. Витька лягнул ее в ответ.
– Да, что-то ты крутишь, – согласился красногвардеец.
Девчонка вдруг схватила Витьку за локоть, впилась больно жесткими тонкими пальцами в тело.
– А ну, покажь руки!
Витька нехотя показал.
– Ясно, врет, что он рабочий сын. Мозолев нету.
– У меня же отец рабочий, – возмутился Витька. – А я же сам в школе учусь.
– А после школы? – Девчонка наседала на Витьку и руками размахивала. – Дров напилить-наколоть. Ребятишек меньших понянчить. Мамке полы вымыть помочь. Картошку почистить, ну и буржуйскому какому сынку или поповичу по скуле съездить. Деньжат подработать при случае. Нет, и не ври, не пролетарские у тебя ручки. – Девчонка ткнула Витьку в бок жестким своим кулаком, как костяшкой. – Признавайся, к какой партии принадлежишь?
– Да к нашей.
Девчонка так и взвилась.
– К ихней! Видали, ферт. Он к ихней партии принадлежит. Монархист? А может, эсер? Эсдэк? Кадет?
Витькино гражданское сознание напряглось все. Он закричал фальцетом:
– Я тебе как врежу! Пионер я!
Девчонка с облегчением перевела дух.
– Ну вот – сам сознался. Не выдержал моего допроса. И до чего же буржуазия хитрая – новую партию организовали, чтобы наше революционное сознание обманывать.
– Наша это партия! Коммунистическая! – заорал Витька истошным голосом.
Девчонка ничуть не смутилась.
– Меньшевик, значит, – сказала она.
– Врешь – большевик!
Девчонка глянула на Витьку с откровенным, даже насмешливым недоверием. Затем ее взгляд выразил жалость, сочувствие и понимание.
– Ну зачем же ты врешь? – спросила она. – Или тебе сдобные булки приелись? Горького захотел?
– Большевик, – сказал Витька тише. – Говорю – большевик.
– Побожись.
– Коммунисты в бога не веруют! – отчеканил Витька.
Светлоголовый парень хохотал.
– Отбивайся, гимназист.
Раненый девчонку поддержал:
– А ты, Нюшка, ему не спускай. Ты наскакивай.
Девчонка воспряла, глаза сощурила.
– А ты про каких это всех вождей говорил? – спросила она тихим, въедливым голосом.
– Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ильич Ленин.
– Маркса слыхала. А Фридрих твой – меньшевик.
– Но, но, – остановил ее раненый. – Это, Нюшка, уже не по правилам.
Девчонка обиженно поджала губы. «Он небось предметы проходил, а я читаю и то по складам, – подумала она. – Но я его на другом согну».
– А вы ему побольше верьте. Он гимназист, грамотный, может, из листовок чего почерпнул. А сейчас прикидывается, чтобы революционную бдительность обмануть. А ну, прижми руку к сердцу, – скомандовала она. И сама Витькину руку к Витькиному сердцу прижала. – Излагай программу!
– Что излагать?
– Излагай, говорю, большевистскую программу, контра.
– Вся власть Советам. Кто не работает – тот не ест…
– А про землю чего молчишь? – спросил раненый. – Ты про землю давай. Этот пункт самый главный.
– Земля – крестьянам. Фабрики – рабочим.
– То-то, – раненый лег поудобнее.
Светлоголовый парень подхватил его мысль на свой манер.
– Земле кто нужен? – сказал он. – Мужик ей нужен да еще конь. А сейчас все мужики да все кони где? Друг друга саблями чешут. Стынет земля без мужской руки… Бывало, выйдешь под вечер, пашня малиновая, аж в синь. И дух от нее идет живой.
Парень замолчал, наверно, представил себе затоптанную, захоженную пашню, поросшую бурьяном, да еще голодное злое дыхание над всей Россией.
– Война, – вздохнул он. – Братоубийство…
Девчонка прошлась мимо Витьки, заложив руки за спину, спокойная, как уверенный в себе оратор.
– Дальше излагай. Не знаешь… Во-первых, долой войну! Во-вторых, мир хижинам – война дворцам! В-третьих, пролетарии всех стран, соединяйтесь! В-четвертых, и да здравствует мировая революция!
Дверь наверху распахнулась. По лестнице спустилась женщина. Она была бледной, шла с трудом и дышала трудно. Казак плелся сзади.
– Вот она жизнь-то, как цыганская торба, – бормотал он понуро. – Сам не знаешь, чего из нее вытянешь.
Казак подвел женщину к старинному креслу.
– Как говорится – из князи да в грязи.
Светлоголовый парень помог женщине сесть.
– Вас били? – спросил он.
Женщина вздрогнула.
– Бить женщину?!
– Им хоть бы что.
Женщина опустила голову.
– По-моему, он глуп, этот полковник. Пытался убедить меня, что я связная этого Чапаева. Ну не смешно ли? Подлец и ничтожество. Он называл моего мужа трусом. Посмел бы он сказать это ему в лицо… – Женщина подняла голову, глаза ее вспыхнули возмущением: – Он на ковер плевал! И неприлично выражался! И рычал!
Светлоголовый парень усмехнулся едва приметно. Казак каблуками клацнул.
– Там вы молчали, барыня.
– Мне не пристало разговаривать с хамом.
Казак огляделся, ухватил Витьку глазами.
– Господин гимназист, вас к себе господин полковник просят.
У Витьки в голове мелькнула мысль: «Вот оно. Вот сейчас он покажет». Витька плечи расправил, вбежал на первые ступеньки лестницы. Крикнул:
– Все равно вас разобьют! – и запел: – «Родина слышит, родина знает, как ее сын в облаках побеждает…»
– Ишь, снова бредют, – сочувственно сказал казак.
Когда захлопнулась за Витькой дверь и тишина установилась в подвале, девчонка подобрала фетровую мушкетерскую шляпу с белым пером страусиным.
– Шумливый гимназист. Лучше бы молчал. Его бы отпустили, а там куда захочешь. Хочешь – к Чапаеву. А хочешь… Короче – жить.
– Жила бы. Чего стреляла в фараона? – проворчал раненый.
Наверху грохнуло что-то. Сквозь открытые окна залетел в арестантскую печальный звон стекла. Сапоги по стеклу захрустели.
Светлоголовый сказал:
– Хрусталь дробят.
Женщина сгорбилась.
«Чудаки, – девчонка подумала. – Хотя бы барынька эта. Себя ей не жалко – вместе с нами сидит, – а хрусталя жалко». Девчонка походила, повздыхала, ногти погрызла. Потом напялила на голову Витькину мушкетерскую шляпу, затянула на талии кофту вязаную. Повиляла немножечко задом, потрясла плечами.
– Я, мадам, как себе на жизнь зарабатываю. Ихние благородия после расстрелов душевные песни любят слушать. – Девчонка подошла к роялю, поколотила немного по клавишам и запела: – «Снился мне сад в подвенечном уборе. В этом саду мы сидели вдвоем…» Плачут ихние благородия под эту песню – рубашки на себе рвут. Бандитам или анархистам «Цыпленка» пою. «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» – Девчонка выщелкивала чечетку с оттяжкой, юбкой трясла, лягала ногами чуть ли не выше своей головы. – А вот у солдат на песнях не заработаешь. Солдаты сами петь горазды. Солдаты гадание любят, про будущую свою судьбу. – Девчонка достала затрепанную колоду карт из-под кофты, ловко стасовала их и подсела к светлоголовому парню.
– Слушай, сокол. Глаза твои прямо глядят, сердце твое горячо бьется. Рисковый ты человек, натура твоя гордая. Но бойся ночи темной, ручья проточного… А впереди тебя ждет счастье большое. Не веришь? Карты не врут, не обманывают – одну правду говорят. Большим начальником будешь. Будет у тебя дом новый, хлеб бесплатный, динама медная и сапоги со скрипом…
Парень засмеялся:
– А кто же заместо меня землю пахать станет?
– Как кто – динама. Динама и землю вспашет, и дров наколет, и воды начерпает. – Девчонка переметнула колоду, присела рядом с женщиной. Раскинула карты прямо у нее на коленях, да еще носом потянула и сладко зажмурилась, уловив аромат духов.
– Женщинам гадать тоже легко. Только вы не обижайтесь, в гадании на «ты» говорят, такой цыганский закон. Мне цыганка настоящая объясняла. Если на «вы», тогда веры не получится… Ой, горемычная, золотая, – запела она сладким голосом. – И будет тебе в скором времени письмо с черной каемочкой…
– Нет, нет, – отпрянула женщина. – Я не верю.
– Не верь, бриллиантовая, не верь. А бумага будет ошибочная. А сударь твой в казенном доме.
– Неправда, – сказала женщина. – Он в плену.
– Карты не врут – одну правду говорят. На картах плен тоже казенным домом обозначается. Позолоти ручку… А впереди у тебя небо голубое – ни одного облачка. Душа у тебя ясная, и счастье у тебя, красавица, будет со всех сторон. А эта карта указательная…
– Что это значит? – с интересом спросила женщина.
Девчонка метнула взгляд на светлоголового парня.
– Поглядывает на тебя, золотая, один сероглазый. Хороший человек, не ветреный…
– И не стыдно тебе? – засмеялась женщина.
– Так гадание же. Не соврешь – не прокормишься. – Девчонка встала, подошла к раненому красногвардейцу.
– Труднее всего комиссарам гадать.
– И комиссары слушают?
– А как же, – девчонка вздохнула. – Они-то, конечно, не для веры слушают, так, больше для интереса. Я слов ученых не знаю, а то бы и они поверили… Ой, большой ты человек, выдающийся Наполеон. Твоя голова, будто колокол, гудит, как народу хорошую жизнь наладить. Глаза твои вперед глядят на тысячу верст, вглубь просматривают на сто верст. Но нет у тебя личного социального счастья. А потом будет. Большим делом будешь заведовать. Для народа стараться будешь, чтобы каждому по динаме…
– Что ты все о динамах каких-то? – спросил парень.
Девчонка вскинула на него глаза.
– А как же? Я в Саратове видела в казарме. Солдаты такую динаму крутили, по очереди. И свет от нее горел и картина шла. Динама что хочешь может, она как бы заместо коня. Только ее кормить не надо и пасти. Я думаю, лет через пятьдесят у каждого жителя будет такая динама.
– Зачем же всем по динаме? Можно и одну на всех – большую, – сказал раненый красногвардеец.
– Э, не скажи. К одной-то динаме небось не все протолкнуться смогут. Народу-то в России тьма. Ближние поналипнут, а те, что подальше, тоже попрут. Подавят друг друга. Каждому по динаме безопаснее, да и вернее, я думаю.
Наверху заскрипела дверь. По лестнице спустился Витька. Не избитый, не помятый, гордый.
Девчонка медленно поднялась с колен.
– А-а… – пропела она очень ласковым голосом. – Господин гимназистик пожаловали.
– Не зови меня гимназистом. Я свой. – Витька похлопал девчонку по плечу. – Сейчас меня допрашивали. Я им все высказал. Всю правду им в глаза резал. Тебя как зовут?
– Нюшка.
– Не нужно, товарищ Нюшка, вешать нос. Мы, товарищи, на правильном пути. – Витька сделал еще один озабоченный виток по подвалу. – Сейчас для нас, товарищи, главная задача – пробиться к своим. Какие на этот счет имеются соображения? Высказывайтесь. – Витька уставился на светлоголового.
Тот руками развел.
– Никаких. Я, господин гимназист, здесь ни за что.
Витька подошел к девчонке.
– А у тебя?
Девчонка тут же промокла вся насквозь от злых слез и тут же высохла – распалилась от гнева. «Ишь, контра. Меня не обманешь, я тертая, битая…»
– А у меня полно соображений, – сказала она сквозь зубы и кулаки сжала. – И о чем же вас ваши благородия допрашивали?
– Допрос по всем правилам. Перекрестный.
– И что же вы им ответили?
– Сказал, как надо. Встал вот и сказал. – Витька грудь выпятил, голову закинул.
– Ишь ты. Где же это вы так вставать научились?
– У нас. Так все встают, когда надо.
– И что же, они вас чайком угостили, или какавой с макаронами?
Витька понял издевку – насупился.
– А ты все воображаешь? Я им рассказал все, как есть. Я им даже будущее объяснил, если хочешь знать.
Девчонка кивнула.
– Хочу.
– Я им сказал, что в будущем все будет. И телевизоры, и атомный ледокол, и реактивные самолеты, и спутники, и панорамное кино.
– А они?
– Они спросили – министры будут?
– А вы?
– Сказал, что будут.
– А они?
– Спросили – генералы будут?
– А вы?
– Сказал, не только генералы, даже маршалы.
– Ну, а они?
– Спросили – рестораны будут?
– А вы?
– Ну, будут, сказал. «Астория», «Европейский», «Метрополь», «Универсаль». А они смеются – не поверили, паразиты. – Витька обвел глазами арестованных. «Что-то не то», – подумал он и спросил тревожно: – Вы тоже не верите?
Девчонкины глаза сузились, стали похожи на сверкающие острые лезвия. Даже подбородок у нее острым стал.
– Мы верим. – Девчонка подошла к Витьке боком. Ей очень хотелось заехать кулаком в глаз этому подлому гимназисту, но она сдержалась, раскрыла перед Витькой затрепанную колоду. – Погадаю я тебе, гимназист-голубь. Черная карта на тебя вышла. Вроде провокатор ты – подсадной гусь. Говори, они тебя к нам подсадили, чтоб доносил? – Девчонка схватила Витьку за ворот. Карты полетели, рассыпались по полу.
Витька вырвался.
– Ты что? Ты что в самом деле? – он вдруг почувствовал слабость внутри, головокружение и такую тоску, словно остался один во всем мире. Витька подошел к светлоголовому парню.
– И вы не верите?
Парень засвистал что-то очень печальное.
Витька к раненому подошел. Раненый посмотрел на него тускло и отвернулся. Подошел Витька к женщине.
– И вы не верите, что я большевик?
– Я не могу судить, – сказала женщина сухо.
Витька сел на пол – завыл:
– Большевик я! Большевик!
Когда в подвальных закоулках улеглось эхо, разбуженное Витькиным криком, девчонка хмуро сказала:
– Большевиков вон как отделывают, – она кивнула на раненого. Девчонка всхлипнула. – Ну зачем ты, зачем ты такой гад? Поиграть тебе захотелось? Сидел бы дома, ел бы сдобные булки с изюмом…
В голове у Витьки было пусто, как в квартире, из которой навсегда уехали жильцы. Только какие-то тени, как пятна на выцветших обоях. Что-то здесь было, а что?
В подвал спустились казак и поручик. Казак остановился у лестницы – винтовка к ноге. Поручик, проходя мимо, тронул Витьку за подбородок.
– Не нужно волноваться, большевичек. Как говорится, мы с вами еще гульнем в «Метрополе».
От его слов стало Витьке совсем плохо, словно его уличили в воровстве.
– Выходи на середину! – скомандовал поручик светлоголовому парню. И когда парень стал перед ним, поручик еще раз скомандовал: – Скидывай сапоги!
Парень посмотрел в голубое окно за окном, повел светлыми бровями, словно отогнал какую-то мелкую мысль. Не сгибаясь, стряхнул с ноги сапог.
– Сними другой, – сказал поручик.
Парень другой сапог стряхнул. Одна нога у него была в портянку обернута в ситцевую, в цветочках. Другая нога босая.
Поручик сказал:
– Так, так, так… – расстегнул планшетку кожаную. Брезгливо, двумя пальцами вытащил из нее портянку и, поморщившись, бросил ее. Портянка легла к ногам парня. Такая же, ситцевая в цветочках. Поручик сказал: – Твоя, – и в голосе у него была задушевность. – В твоей подводе нашли под доской. А в портянке мышьячок. Что ж ты не отпираешься, сволочь?
Парень подхватил с пола ломаный стул с витыми тяжелыми ножками, но казак ударил его по руке прикладом.
– Не балуй.
– Зачем ты? Зачем? – Голос у поручика стал еще мягче. – Молодой, только жить да жить. А ты лиходейством занялся, бандит. На кого ты поднялся? На Россию! И что тебе надо? Землю? Получишь землю – сажень.
Парень молчал. Губы у него твердели, сжимались – ножом не раздвинуть.
Парень молчал, и Витька не выдержал. Витька нагнулся, подобрал с пола мушкетерскую шпагу – бросился на поручика. Он бы проткнул его, такая в нем была сила и ярость. Но казак Круговой подхватил его, как куренка, тряхнул и поставил в сторонку. Сползла с Витькиных плеч махайродова шкура, выпала из руки мушкетерская шпага.
– Такой иглой курей пугать, – сказал казак. – Не для войны оружие – для баловства.
Вокруг Витьки завинтились огненные спирали, приблизились почти вплотную – чтобы подхватить его. Но Витька видел, как наливались злобой поручиковы глаза, как побледнела женщина, закусила губу. Как приподнялся на локтях раненый красногвардеец.
– Нервы, – поручик налил себе коньяку. – Как говорится, героический психоз… Круговой, веди.
Витька голову вскинул, подошел к раненому красногвардейцу, пожал ему руку и, обратись ко всем, сказал:
– Прощайте, товарищи.
– Ишь, снова бредют. – Казак Круговой легонько оттолкнул его. – Здесь не театр. Расстреливают здесь всерьез… Давай. – Он кивнул светлоголовому парню, пропустил его вперед и зашагал следом, клацая по каменным ступеням казачьими коваными сапогами.
Наверху парень оглянулся.
– Вспоминайте, кто выживет.
Казак толкнул его.
– Давай не задерживайся.
Через минуту хлопнул во дворе негромкий выстрел…
За окошком было синее небо. Летние запахи спускались в подвал, к ним был подмешан кисловатый запах пороха.
Когда случается смерть среди людей, люди прячутся в себя и какое-то время находятся не все вместе, а по отдельности.
Тихо было.
Но чуткое ухо девчонки уловило за окном какую-то перемену в звуках. Слишком быстро по улицам казачьи кони скачут. Слишком громко двери в особняке хлопают.
– Наши, – сказала девчонка.
– Чапай! – сказал раненый красногвардеец.
Далекое «ура!» растекалось по городу, шумней становилось и бурливее, словно вода прорвала запруду.
По лестнице бегут – подошвами шаркают. А во дворе уже гранаты бухнули. Уже пулемет садит вдоль улицы. Звякнув по булыжнику, воют шальные пули.
ОПЯТЬ СИНЯЯ ВОРОНА
Анна Секретарева надела самое лучшее платье плиссированное, расчесала густую челку и, погрозив своему отражению в зеркале кулаком, пошла в больницу с серьезным ответственным поручением. Ответственное поручение она получила от своего шестого класса, но платье надевать самое нарядное шестой класс вовсе ее не просил и челку расчесывать перед зеркалом совсем не приказывал.
Пришла Анна Секретарева в приемный покой и выяснила вмиг, что к Витьке Парамонову ее не пустят, что вот уже двенадцать с половиной часов он лежит без сознания. Ни мать, ни отца, ни бабушку к нему не пустили, так как врачам не ясна его болезнь и вокруг этого дела туман еще не рассеялся, а, наоборот, все еще больше запуталось. Анна Секретарева немного пошумела насчет ответственного поручения, но эти белые холодные айсберги, именуемые медицинским персоналом, ее и слышать не слышали.
Тогда Анна Секретарева, недолго подумав, применила тактику – прочитала список больных, к которым ходить можно, выбрала среди них одного с заковыристым именем-отчеством Никодим Архипович, натерла глаза кулаками и – в регистратуру.
– Мне к дедушке – заболел наш дедушка Никодим Архипович.
– Шестая палата.
Анна Секретарева взбегала по щербатым ступенькам и у всех, кто попадался ей навстречу, спрашивала:
– Где тут травматологическое отделение, палата номер два?
Ее направили в длинный коридор с кафельным полом. В конце коридора стоял медный широкоплечий бюст заслуженного академика из прошлого века. Анна Секретарева раскатилась по кафелю на кожаных подошвах, чуть не вонзилась в академика лбом и тут заметила сбоку в закутке никелированную каталку, а на каталке под простыней Витька Парамонов лежит, бледный с закрытыми глазами, нос в потолок, руки поверх простыни, вдоль тела.
– Парамонов, – строго сказала Анна Секретарева, – как тебе не стыдно, – и замигала, замигала глазами часто-часто, и голос у нее сразу сел и охрип.
С грохотом полыхали зори, сквозь красный трепещущий свет неустойчивый прорисовывалось голубое пространство.
– Каракуты кружевары, кар кадары, кар кадары! – прокричала где-то ворона. Просвистела крыльями. По-над Витькой прошел синий ветер.
Витька застонал, открыл глаза.
– Стреляй же ты, белогвардеец! Стреляй! На, прицеливайся в сердце… – Витька задышал носом для суровости. – Я Витька Парамонов! Вы еще услышите…
– Кружат, кружат круглеца ламца дрица хоп ца-ца. Крови надо?
– Что? – прошептал Витька. – Чего ты просишь?
– Крови надо?
Витька скомкал на груди белую простыню.
– Не нужно крови. Хватит крови…
Свет слегка прояснился, полыхнул зарницами, розовым рассветным лучом коснулся стен и Витькиного влажного лба.
– Витька, ну, Витька же…
Витька повернулся на голос. Возле него стоит девчонка.
– Я тебе кричу, кричу. Ты что, оглох?
Витька рванулся всем телом к ней и застонал. У него все болело, и в организме происходило нечто странное, словно все внутренние органы, толкаясь, искали свои места.
Анна Секретарева выглянула в коридор – нет ли кого, потом принялась ухом отыскивать Витькино сердце, показалось ей, что у Витьки Парамонова сердца нет, правда, это давно ей казалось, иначе зачем было бы человеку так всех пугать – все вокруг в панике, а он лежит себе нос кверху.
– Не вертись ты, – сказала ему Анна Секретарева.
– Нюшка, хорошо, что ты пришла, – забормотал он. – Я думал – ты так и не поверишь… Какая ты нарядная сегодня. Белые из города смотались, да?
Разговорившись, Витька на каталке сел. Но Анна Секретарева уложила его и простыней прикрыла.
– Лежи, лежи. Ты меня с кем-то путаешь, Парамонов, или бредишь.
– Нет, Нюшка, правда – ты красивая сегодня. И челка у тебя. Ты на одну девчонку похожа, на нашу старосту Анну Секретареву.
Шестой класс не наказывал Анне Секретаревой плакать, но она всхлипнула тоненьким голосом.
– А я и есть Секретарева Анна.
Свет вдруг сделался резким, солнечным. Он исходил от простыней, от белых стен, от кафельного пола и голубого неба за окном.
Витька дернулся, застонал:
– Где я?
– В больнице, где еще…
– А ты Секретарева Анна?
– А кто же? Чего ты на меня так смотришь?
– Секретарева! Секретарева, можно я тебя потрогаю? Ты в самом деле – ты! Вернулся! – Витька схватил себя за ворот рубахи и прошептал: – А как же заклинание? Не говорил я заклинания. Я заклинания ведь не говорил! Я точно помню – не говорил!
Анна Секретарева терпеливо вздохнула.
– Ну, Витька. Ну до чего же тяжело с больными – сиди и слушай всякий бред… Ну, Витька, я к тебе по делу. Мне поручили. Серьезно – крови надо?
– Чего?
– Ну, крови надо?
– Зачем?
– Тебе. Переливание. Весь наш класс уже здесь, в саду, в кустах стоят. Все готовы, как один. Я первая. – Анна Секретарева вытянула руку. – Не боюсь ни капельки. Пусть берут хоть литр. – И вдруг засмеялась. – Шестой «А» тоже пришел. Ругаются: «Вы кровь сдаете, а мы что – хуже?» Мы говорим, что мы не виноваты, если ты из нашего класса. А они кричат: «Имеем право – у нас кровь лучше, поскольку выше успеваемость!»
– А что со мной произошло? Как я сюда попал?
– Как что? Кошмарный случай…
В коридоре послышались шлепающие шаги. Анна Секретарева юркнула под Витькину каталку.
К Витьке подошла старая седая санитарка.
– Очнулся, – сказала она. – Лежи, дыши воздухом. Тут воздух целебный, насквозь лекарством пропитанный. Надышишься и очухаешься.
– А что со мною было? Наверно, магнитные потоки. Или, может, когда из искривления пространства выходил в ноль времени. В этот момент нужно голову в плечи втягивать, а я ж в беспамятстве летел и не втянул. За паралаксом не следил…
Санитарка пощупала ему лоб.
– Температура нормальная. Переучился… Велено тебя в нервную палату перекатить. Травм на тебе не найдено.
– А здесь у меня что? – спросил Витька, ткнув пальцем себе в горло.
– Царапина. У вашего брата, как у кошек, вся шкура изорвана.
Витька завопил:
– А шрама-то и не было! Это от пули.
Санитарка седой головой покачала, хотела что-то сказать, но именно в этот момент из кабинета заведующего отделением вышел старый, но еще достаточно дюжий мужчина с костылем.
– Очнулся? Доложи, что ты там делал? – спросил он у Витьки.
– Как что? Что надо, то и делал. Что мог. Конечно, нужно было подготовиться, подчитать кое-что, проконсультироваться. Тогда бы я еще побольше дел наделал. Я, знаете, наверно, приземлился не туда, когда летел сюда, обратно. Наверное, вонзился в дом.
– Туда ты приземлился – ко мне на плечи. Да если бы не я, ты бы в лепешку. – Мужчина поднял глаза к потолку, руки поднял. – Я ж ведь тебя поймал. Гляжу – летишь? Соображаю – лови, Степан. Подставил руки – и готово, поймал. Я, брат, и не таких ловил… – Он шлепнул себя по забинтованной ноге. – А это пустяк в деле – срастется.
Санитарка двинулась на него всей своей белоснежной массой.
– А вы тут голову ему не крутите. Голова у него и без вас слабая. Поймал! – Она перешла на ты. – Ишь ты – поймал! А я вот у заведующего спрошу, может, и тебя, старый болтун, нужно в нервное переводить. Глаза вином залил: споткнулся о мальчишку и ногу сломал, старый хвастун, болтун плешивый.
Мужчина пришел в ярость.
– Во-первых, не плешивый! Во-вторых, как ты знаешь, что я его не ловил? Ты на месте происшествия была? Не была. А кто «скорую помощь» вызвал? Я! На одной ноге скакал!
– Ишь ты, кавалерист какой выискался, – санитарка толкнула каталку никелированную, чтобы катить Витьку Парамонова в нервное отделение.
Под каталкой громко пискнула Анна Секретарева.
Санитарка на Витьку посмотрела строго.
– Пищишь? – и снова каталку тронула.
– Осторожнее. Тут человек, – сказала вылезая Анна Секретарева.
Санитарка открыла рот, наверно, чтобы насчет порядка объяснить. Но Анна Секретарева челку свою поправила и сказала вперед:
– Я делегация. Насчет цветов.
Из санитарки долго выходил воздух и, видимо, почти весь вышел, а именно – голос у нее стал тонким и всхлипывающим.
– Да что он сделал, чтоб ему цветы? Он подвиг, что ли, совершил?.. Пошла отсюда! Я вот сейчас тебя за челку…
Анну Секретареву заслонил мужчина с костылем. Она выглянула из-за его спины и прошептала:
– Витька, спроси. Ну, Витька…
– Крови надо? – спросил Витька у санитарки.
– Я ей сейчас дам крови!
– Не имеете права! – Анна Секретарева отбежала за широкоплечий медный бюст заслуженного академика. – Мы тут всем классом. Мы кровь пришли отдать. Другие отдают, а нам нельзя?
Санитарка шлепнула Витьку по рукам, чтобы за халат не цеплялся, и уже совсем приблизилась к академику, как вдруг по коридору прошел синий ветер. Губы у академика будто бы усмехнулись. Глаза из-под медных тяжелых бровей полыхнули багряным светом. А за окном кто-то громко сказал:
– Каракуты кружевары. Крагли крагли круглокрутки. Носовертки перевертки.
Санитарка обомлела от этих слов, почувствовала в животе жжение.
Анна Секретарева повернулась к окну… Глаза ее распахнулись во все лицо. На крыше невысокого больничного флигеля сидела возле трубы ворона, глядела на Анну Секретареву синим хрустальным глазом и как будто подмигивала.
– Ворона. Синяя-синяя! – крикнула Анна Секретарева. – Витька, смотри. Ну, смотри же – синяя ворона!
А Витька Парамонов все сам видел. В одну коротенькую секунду почувствовал он в себе такое состояние, как будто он крепко выспался, хорошо искупался в прохладной воде, с аппетитом позавтракал и сейчас все его мускулы просят движения, а душа – дела.
– Ура!!! Будет много меди! – закричал Витька. – И нам на памятники хватит! – Соскочил с никелированной каталки и припустил по коридору, по холодному чистому кафелю.
– Рабочий.
– С какого завода?
– С Кировского – с Путиловского.
– А чего ж ты так вырядился? Как анархист.
Витька потрогал шкуру красную махайродовую, шпагу потрогал. А шляпа фетровая мушкетерская с белым пером валялась на полу.
– Так… Промахнулся я.
– Не верю я ему, – сказала девчонка. – Ну, ни единому словечку не верю. Ишь, какие штиблеты на нем. Я таких отродясь не видывала. – Она пнула Витьку по ноге. Витька лягнул ее в ответ.
– Да, что-то ты крутишь, – согласился красногвардеец.
Девчонка вдруг схватила Витьку за локоть, впилась больно жесткими тонкими пальцами в тело.
– А ну, покажь руки!
Витька нехотя показал.
– Ясно, врет, что он рабочий сын. Мозолев нету.
– У меня же отец рабочий, – возмутился Витька. – А я же сам в школе учусь.
– А после школы? – Девчонка наседала на Витьку и руками размахивала. – Дров напилить-наколоть. Ребятишек меньших понянчить. Мамке полы вымыть помочь. Картошку почистить, ну и буржуйскому какому сынку или поповичу по скуле съездить. Деньжат подработать при случае. Нет, и не ври, не пролетарские у тебя ручки. – Девчонка ткнула Витьку в бок жестким своим кулаком, как костяшкой. – Признавайся, к какой партии принадлежишь?
– Да к нашей.
Девчонка так и взвилась.
– К ихней! Видали, ферт. Он к ихней партии принадлежит. Монархист? А может, эсер? Эсдэк? Кадет?
Витькино гражданское сознание напряглось все. Он закричал фальцетом:
– Я тебе как врежу! Пионер я!
Девчонка с облегчением перевела дух.
– Ну вот – сам сознался. Не выдержал моего допроса. И до чего же буржуазия хитрая – новую партию организовали, чтобы наше революционное сознание обманывать.
– Наша это партия! Коммунистическая! – заорал Витька истошным голосом.
Девчонка ничуть не смутилась.
– Меньшевик, значит, – сказала она.
– Врешь – большевик!
Девчонка глянула на Витьку с откровенным, даже насмешливым недоверием. Затем ее взгляд выразил жалость, сочувствие и понимание.
– Ну зачем же ты врешь? – спросила она. – Или тебе сдобные булки приелись? Горького захотел?
– Большевик, – сказал Витька тише. – Говорю – большевик.
– Побожись.
– Коммунисты в бога не веруют! – отчеканил Витька.
Светлоголовый парень хохотал.
– Отбивайся, гимназист.
Раненый девчонку поддержал:
– А ты, Нюшка, ему не спускай. Ты наскакивай.
Девчонка воспряла, глаза сощурила.
– А ты про каких это всех вождей говорил? – спросила она тихим, въедливым голосом.
– Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ильич Ленин.
– Маркса слыхала. А Фридрих твой – меньшевик.
– Но, но, – остановил ее раненый. – Это, Нюшка, уже не по правилам.
Девчонка обиженно поджала губы. «Он небось предметы проходил, а я читаю и то по складам, – подумала она. – Но я его на другом согну».
– А вы ему побольше верьте. Он гимназист, грамотный, может, из листовок чего почерпнул. А сейчас прикидывается, чтобы революционную бдительность обмануть. А ну, прижми руку к сердцу, – скомандовала она. И сама Витькину руку к Витькиному сердцу прижала. – Излагай программу!
– Что излагать?
– Излагай, говорю, большевистскую программу, контра.
– Вся власть Советам. Кто не работает – тот не ест…
– А про землю чего молчишь? – спросил раненый. – Ты про землю давай. Этот пункт самый главный.
– Земля – крестьянам. Фабрики – рабочим.
– То-то, – раненый лег поудобнее.
Светлоголовый парень подхватил его мысль на свой манер.
– Земле кто нужен? – сказал он. – Мужик ей нужен да еще конь. А сейчас все мужики да все кони где? Друг друга саблями чешут. Стынет земля без мужской руки… Бывало, выйдешь под вечер, пашня малиновая, аж в синь. И дух от нее идет живой.
Парень замолчал, наверно, представил себе затоптанную, захоженную пашню, поросшую бурьяном, да еще голодное злое дыхание над всей Россией.
– Война, – вздохнул он. – Братоубийство…
Девчонка прошлась мимо Витьки, заложив руки за спину, спокойная, как уверенный в себе оратор.
– Дальше излагай. Не знаешь… Во-первых, долой войну! Во-вторых, мир хижинам – война дворцам! В-третьих, пролетарии всех стран, соединяйтесь! В-четвертых, и да здравствует мировая революция!
Дверь наверху распахнулась. По лестнице спустилась женщина. Она была бледной, шла с трудом и дышала трудно. Казак плелся сзади.
– Вот она жизнь-то, как цыганская торба, – бормотал он понуро. – Сам не знаешь, чего из нее вытянешь.
Казак подвел женщину к старинному креслу.
– Как говорится – из князи да в грязи.
Светлоголовый парень помог женщине сесть.
– Вас били? – спросил он.
Женщина вздрогнула.
– Бить женщину?!
– Им хоть бы что.
Женщина опустила голову.
– По-моему, он глуп, этот полковник. Пытался убедить меня, что я связная этого Чапаева. Ну не смешно ли? Подлец и ничтожество. Он называл моего мужа трусом. Посмел бы он сказать это ему в лицо… – Женщина подняла голову, глаза ее вспыхнули возмущением: – Он на ковер плевал! И неприлично выражался! И рычал!
Светлоголовый парень усмехнулся едва приметно. Казак каблуками клацнул.
– Там вы молчали, барыня.
– Мне не пристало разговаривать с хамом.
Казак огляделся, ухватил Витьку глазами.
– Господин гимназист, вас к себе господин полковник просят.
У Витьки в голове мелькнула мысль: «Вот оно. Вот сейчас он покажет». Витька плечи расправил, вбежал на первые ступеньки лестницы. Крикнул:
– Все равно вас разобьют! – и запел: – «Родина слышит, родина знает, как ее сын в облаках побеждает…»
– Ишь, снова бредют, – сочувственно сказал казак.
Когда захлопнулась за Витькой дверь и тишина установилась в подвале, девчонка подобрала фетровую мушкетерскую шляпу с белым пером страусиным.
– Шумливый гимназист. Лучше бы молчал. Его бы отпустили, а там куда захочешь. Хочешь – к Чапаеву. А хочешь… Короче – жить.
– Жила бы. Чего стреляла в фараона? – проворчал раненый.
Наверху грохнуло что-то. Сквозь открытые окна залетел в арестантскую печальный звон стекла. Сапоги по стеклу захрустели.
Светлоголовый сказал:
– Хрусталь дробят.
Женщина сгорбилась.
«Чудаки, – девчонка подумала. – Хотя бы барынька эта. Себя ей не жалко – вместе с нами сидит, – а хрусталя жалко». Девчонка походила, повздыхала, ногти погрызла. Потом напялила на голову Витькину мушкетерскую шляпу, затянула на талии кофту вязаную. Повиляла немножечко задом, потрясла плечами.
– Я, мадам, как себе на жизнь зарабатываю. Ихние благородия после расстрелов душевные песни любят слушать. – Девчонка подошла к роялю, поколотила немного по клавишам и запела: – «Снился мне сад в подвенечном уборе. В этом саду мы сидели вдвоем…» Плачут ихние благородия под эту песню – рубашки на себе рвут. Бандитам или анархистам «Цыпленка» пою. «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» – Девчонка выщелкивала чечетку с оттяжкой, юбкой трясла, лягала ногами чуть ли не выше своей головы. – А вот у солдат на песнях не заработаешь. Солдаты сами петь горазды. Солдаты гадание любят, про будущую свою судьбу. – Девчонка достала затрепанную колоду карт из-под кофты, ловко стасовала их и подсела к светлоголовому парню.
– Слушай, сокол. Глаза твои прямо глядят, сердце твое горячо бьется. Рисковый ты человек, натура твоя гордая. Но бойся ночи темной, ручья проточного… А впереди тебя ждет счастье большое. Не веришь? Карты не врут, не обманывают – одну правду говорят. Большим начальником будешь. Будет у тебя дом новый, хлеб бесплатный, динама медная и сапоги со скрипом…
Парень засмеялся:
– А кто же заместо меня землю пахать станет?
– Как кто – динама. Динама и землю вспашет, и дров наколет, и воды начерпает. – Девчонка переметнула колоду, присела рядом с женщиной. Раскинула карты прямо у нее на коленях, да еще носом потянула и сладко зажмурилась, уловив аромат духов.
– Женщинам гадать тоже легко. Только вы не обижайтесь, в гадании на «ты» говорят, такой цыганский закон. Мне цыганка настоящая объясняла. Если на «вы», тогда веры не получится… Ой, горемычная, золотая, – запела она сладким голосом. – И будет тебе в скором времени письмо с черной каемочкой…
– Нет, нет, – отпрянула женщина. – Я не верю.
– Не верь, бриллиантовая, не верь. А бумага будет ошибочная. А сударь твой в казенном доме.
– Неправда, – сказала женщина. – Он в плену.
– Карты не врут – одну правду говорят. На картах плен тоже казенным домом обозначается. Позолоти ручку… А впереди у тебя небо голубое – ни одного облачка. Душа у тебя ясная, и счастье у тебя, красавица, будет со всех сторон. А эта карта указательная…
– Что это значит? – с интересом спросила женщина.
Девчонка метнула взгляд на светлоголового парня.
– Поглядывает на тебя, золотая, один сероглазый. Хороший человек, не ветреный…
– И не стыдно тебе? – засмеялась женщина.
– Так гадание же. Не соврешь – не прокормишься. – Девчонка встала, подошла к раненому красногвардейцу.
– Труднее всего комиссарам гадать.
– И комиссары слушают?
– А как же, – девчонка вздохнула. – Они-то, конечно, не для веры слушают, так, больше для интереса. Я слов ученых не знаю, а то бы и они поверили… Ой, большой ты человек, выдающийся Наполеон. Твоя голова, будто колокол, гудит, как народу хорошую жизнь наладить. Глаза твои вперед глядят на тысячу верст, вглубь просматривают на сто верст. Но нет у тебя личного социального счастья. А потом будет. Большим делом будешь заведовать. Для народа стараться будешь, чтобы каждому по динаме…
– Что ты все о динамах каких-то? – спросил парень.
Девчонка вскинула на него глаза.
– А как же? Я в Саратове видела в казарме. Солдаты такую динаму крутили, по очереди. И свет от нее горел и картина шла. Динама что хочешь может, она как бы заместо коня. Только ее кормить не надо и пасти. Я думаю, лет через пятьдесят у каждого жителя будет такая динама.
– Зачем же всем по динаме? Можно и одну на всех – большую, – сказал раненый красногвардеец.
– Э, не скажи. К одной-то динаме небось не все протолкнуться смогут. Народу-то в России тьма. Ближние поналипнут, а те, что подальше, тоже попрут. Подавят друг друга. Каждому по динаме безопаснее, да и вернее, я думаю.
Наверху заскрипела дверь. По лестнице спустился Витька. Не избитый, не помятый, гордый.
Девчонка медленно поднялась с колен.
– А-а… – пропела она очень ласковым голосом. – Господин гимназистик пожаловали.
– Не зови меня гимназистом. Я свой. – Витька похлопал девчонку по плечу. – Сейчас меня допрашивали. Я им все высказал. Всю правду им в глаза резал. Тебя как зовут?
– Нюшка.
– Не нужно, товарищ Нюшка, вешать нос. Мы, товарищи, на правильном пути. – Витька сделал еще один озабоченный виток по подвалу. – Сейчас для нас, товарищи, главная задача – пробиться к своим. Какие на этот счет имеются соображения? Высказывайтесь. – Витька уставился на светлоголового.
Тот руками развел.
– Никаких. Я, господин гимназист, здесь ни за что.
Витька подошел к девчонке.
– А у тебя?
Девчонка тут же промокла вся насквозь от злых слез и тут же высохла – распалилась от гнева. «Ишь, контра. Меня не обманешь, я тертая, битая…»
– А у меня полно соображений, – сказала она сквозь зубы и кулаки сжала. – И о чем же вас ваши благородия допрашивали?
– Допрос по всем правилам. Перекрестный.
– И что же вы им ответили?
– Сказал, как надо. Встал вот и сказал. – Витька грудь выпятил, голову закинул.
– Ишь ты. Где же это вы так вставать научились?
– У нас. Так все встают, когда надо.
– И что же, они вас чайком угостили, или какавой с макаронами?
Витька понял издевку – насупился.
– А ты все воображаешь? Я им рассказал все, как есть. Я им даже будущее объяснил, если хочешь знать.
Девчонка кивнула.
– Хочу.
– Я им сказал, что в будущем все будет. И телевизоры, и атомный ледокол, и реактивные самолеты, и спутники, и панорамное кино.
– А они?
– Они спросили – министры будут?
– А вы?
– Сказал, что будут.
– А они?
– Спросили – генералы будут?
– А вы?
– Сказал, не только генералы, даже маршалы.
– Ну, а они?
– Спросили – рестораны будут?
– А вы?
– Ну, будут, сказал. «Астория», «Европейский», «Метрополь», «Универсаль». А они смеются – не поверили, паразиты. – Витька обвел глазами арестованных. «Что-то не то», – подумал он и спросил тревожно: – Вы тоже не верите?
Девчонкины глаза сузились, стали похожи на сверкающие острые лезвия. Даже подбородок у нее острым стал.
– Мы верим. – Девчонка подошла к Витьке боком. Ей очень хотелось заехать кулаком в глаз этому подлому гимназисту, но она сдержалась, раскрыла перед Витькой затрепанную колоду. – Погадаю я тебе, гимназист-голубь. Черная карта на тебя вышла. Вроде провокатор ты – подсадной гусь. Говори, они тебя к нам подсадили, чтоб доносил? – Девчонка схватила Витьку за ворот. Карты полетели, рассыпались по полу.
Витька вырвался.
– Ты что? Ты что в самом деле? – он вдруг почувствовал слабость внутри, головокружение и такую тоску, словно остался один во всем мире. Витька подошел к светлоголовому парню.
– И вы не верите?
Парень засвистал что-то очень печальное.
Витька к раненому подошел. Раненый посмотрел на него тускло и отвернулся. Подошел Витька к женщине.
– И вы не верите, что я большевик?
– Я не могу судить, – сказала женщина сухо.
Витька сел на пол – завыл:
– Большевик я! Большевик!
Когда в подвальных закоулках улеглось эхо, разбуженное Витькиным криком, девчонка хмуро сказала:
– Большевиков вон как отделывают, – она кивнула на раненого. Девчонка всхлипнула. – Ну зачем ты, зачем ты такой гад? Поиграть тебе захотелось? Сидел бы дома, ел бы сдобные булки с изюмом…
В голове у Витьки было пусто, как в квартире, из которой навсегда уехали жильцы. Только какие-то тени, как пятна на выцветших обоях. Что-то здесь было, а что?
В подвал спустились казак и поручик. Казак остановился у лестницы – винтовка к ноге. Поручик, проходя мимо, тронул Витьку за подбородок.
– Не нужно волноваться, большевичек. Как говорится, мы с вами еще гульнем в «Метрополе».
От его слов стало Витьке совсем плохо, словно его уличили в воровстве.
– Выходи на середину! – скомандовал поручик светлоголовому парню. И когда парень стал перед ним, поручик еще раз скомандовал: – Скидывай сапоги!
Парень посмотрел в голубое окно за окном, повел светлыми бровями, словно отогнал какую-то мелкую мысль. Не сгибаясь, стряхнул с ноги сапог.
– Сними другой, – сказал поручик.
Парень другой сапог стряхнул. Одна нога у него была в портянку обернута в ситцевую, в цветочках. Другая нога босая.
Поручик сказал:
– Так, так, так… – расстегнул планшетку кожаную. Брезгливо, двумя пальцами вытащил из нее портянку и, поморщившись, бросил ее. Портянка легла к ногам парня. Такая же, ситцевая в цветочках. Поручик сказал: – Твоя, – и в голосе у него была задушевность. – В твоей подводе нашли под доской. А в портянке мышьячок. Что ж ты не отпираешься, сволочь?
Парень подхватил с пола ломаный стул с витыми тяжелыми ножками, но казак ударил его по руке прикладом.
– Не балуй.
– Зачем ты? Зачем? – Голос у поручика стал еще мягче. – Молодой, только жить да жить. А ты лиходейством занялся, бандит. На кого ты поднялся? На Россию! И что тебе надо? Землю? Получишь землю – сажень.
Парень молчал. Губы у него твердели, сжимались – ножом не раздвинуть.
Парень молчал, и Витька не выдержал. Витька нагнулся, подобрал с пола мушкетерскую шпагу – бросился на поручика. Он бы проткнул его, такая в нем была сила и ярость. Но казак Круговой подхватил его, как куренка, тряхнул и поставил в сторонку. Сползла с Витькиных плеч махайродова шкура, выпала из руки мушкетерская шпага.
– Такой иглой курей пугать, – сказал казак. – Не для войны оружие – для баловства.
Вокруг Витьки завинтились огненные спирали, приблизились почти вплотную – чтобы подхватить его. Но Витька видел, как наливались злобой поручиковы глаза, как побледнела женщина, закусила губу. Как приподнялся на локтях раненый красногвардеец.
– Нервы, – поручик налил себе коньяку. – Как говорится, героический психоз… Круговой, веди.
Витька голову вскинул, подошел к раненому красногвардейцу, пожал ему руку и, обратись ко всем, сказал:
– Прощайте, товарищи.
– Ишь, снова бредют. – Казак Круговой легонько оттолкнул его. – Здесь не театр. Расстреливают здесь всерьез… Давай. – Он кивнул светлоголовому парню, пропустил его вперед и зашагал следом, клацая по каменным ступеням казачьими коваными сапогами.
Наверху парень оглянулся.
– Вспоминайте, кто выживет.
Казак толкнул его.
– Давай не задерживайся.
Через минуту хлопнул во дворе негромкий выстрел…
За окошком было синее небо. Летние запахи спускались в подвал, к ним был подмешан кисловатый запах пороха.
Когда случается смерть среди людей, люди прячутся в себя и какое-то время находятся не все вместе, а по отдельности.
Тихо было.
Но чуткое ухо девчонки уловило за окном какую-то перемену в звуках. Слишком быстро по улицам казачьи кони скачут. Слишком громко двери в особняке хлопают.
– Наши, – сказала девчонка.
– Чапай! – сказал раненый красногвардеец.
Далекое «ура!» растекалось по городу, шумней становилось и бурливее, словно вода прорвала запруду.
По лестнице бегут – подошвами шаркают. А во дворе уже гранаты бухнули. Уже пулемет садит вдоль улицы. Звякнув по булыжнику, воют шальные пули.
ОПЯТЬ СИНЯЯ ВОРОНА
Пришла Анна Секретарева в приемный покой и выяснила вмиг, что к Витьке Парамонову ее не пустят, что вот уже двенадцать с половиной часов он лежит без сознания. Ни мать, ни отца, ни бабушку к нему не пустили, так как врачам не ясна его болезнь и вокруг этого дела туман еще не рассеялся, а, наоборот, все еще больше запуталось. Анна Секретарева немного пошумела насчет ответственного поручения, но эти белые холодные айсберги, именуемые медицинским персоналом, ее и слышать не слышали.
Тогда Анна Секретарева, недолго подумав, применила тактику – прочитала список больных, к которым ходить можно, выбрала среди них одного с заковыристым именем-отчеством Никодим Архипович, натерла глаза кулаками и – в регистратуру.
– Мне к дедушке – заболел наш дедушка Никодим Архипович.
– Шестая палата.
Анна Секретарева взбегала по щербатым ступенькам и у всех, кто попадался ей навстречу, спрашивала:
– Где тут травматологическое отделение, палата номер два?
Ее направили в длинный коридор с кафельным полом. В конце коридора стоял медный широкоплечий бюст заслуженного академика из прошлого века. Анна Секретарева раскатилась по кафелю на кожаных подошвах, чуть не вонзилась в академика лбом и тут заметила сбоку в закутке никелированную каталку, а на каталке под простыней Витька Парамонов лежит, бледный с закрытыми глазами, нос в потолок, руки поверх простыни, вдоль тела.
– Парамонов, – строго сказала Анна Секретарева, – как тебе не стыдно, – и замигала, замигала глазами часто-часто, и голос у нее сразу сел и охрип.
С грохотом полыхали зори, сквозь красный трепещущий свет неустойчивый прорисовывалось голубое пространство.
– Каракуты кружевары, кар кадары, кар кадары! – прокричала где-то ворона. Просвистела крыльями. По-над Витькой прошел синий ветер.
Витька застонал, открыл глаза.
– Стреляй же ты, белогвардеец! Стреляй! На, прицеливайся в сердце… – Витька задышал носом для суровости. – Я Витька Парамонов! Вы еще услышите…
– Кружат, кружат круглеца ламца дрица хоп ца-ца. Крови надо?
– Что? – прошептал Витька. – Чего ты просишь?
– Крови надо?
Витька скомкал на груди белую простыню.
– Не нужно крови. Хватит крови…
Свет слегка прояснился, полыхнул зарницами, розовым рассветным лучом коснулся стен и Витькиного влажного лба.
– Витька, ну, Витька же…
Витька повернулся на голос. Возле него стоит девчонка.
– Я тебе кричу, кричу. Ты что, оглох?
Витька рванулся всем телом к ней и застонал. У него все болело, и в организме происходило нечто странное, словно все внутренние органы, толкаясь, искали свои места.
Анна Секретарева выглянула в коридор – нет ли кого, потом принялась ухом отыскивать Витькино сердце, показалось ей, что у Витьки Парамонова сердца нет, правда, это давно ей казалось, иначе зачем было бы человеку так всех пугать – все вокруг в панике, а он лежит себе нос кверху.
– Не вертись ты, – сказала ему Анна Секретарева.
– Нюшка, хорошо, что ты пришла, – забормотал он. – Я думал – ты так и не поверишь… Какая ты нарядная сегодня. Белые из города смотались, да?
Разговорившись, Витька на каталке сел. Но Анна Секретарева уложила его и простыней прикрыла.
– Лежи, лежи. Ты меня с кем-то путаешь, Парамонов, или бредишь.
– Нет, Нюшка, правда – ты красивая сегодня. И челка у тебя. Ты на одну девчонку похожа, на нашу старосту Анну Секретареву.
Шестой класс не наказывал Анне Секретаревой плакать, но она всхлипнула тоненьким голосом.
– А я и есть Секретарева Анна.
Свет вдруг сделался резким, солнечным. Он исходил от простыней, от белых стен, от кафельного пола и голубого неба за окном.
Витька дернулся, застонал:
– Где я?
– В больнице, где еще…
– А ты Секретарева Анна?
– А кто же? Чего ты на меня так смотришь?
– Секретарева! Секретарева, можно я тебя потрогаю? Ты в самом деле – ты! Вернулся! – Витька схватил себя за ворот рубахи и прошептал: – А как же заклинание? Не говорил я заклинания. Я заклинания ведь не говорил! Я точно помню – не говорил!
Анна Секретарева терпеливо вздохнула.
– Ну, Витька. Ну до чего же тяжело с больными – сиди и слушай всякий бред… Ну, Витька, я к тебе по делу. Мне поручили. Серьезно – крови надо?
– Чего?
– Ну, крови надо?
– Зачем?
– Тебе. Переливание. Весь наш класс уже здесь, в саду, в кустах стоят. Все готовы, как один. Я первая. – Анна Секретарева вытянула руку. – Не боюсь ни капельки. Пусть берут хоть литр. – И вдруг засмеялась. – Шестой «А» тоже пришел. Ругаются: «Вы кровь сдаете, а мы что – хуже?» Мы говорим, что мы не виноваты, если ты из нашего класса. А они кричат: «Имеем право – у нас кровь лучше, поскольку выше успеваемость!»
– А что со мной произошло? Как я сюда попал?
– Как что? Кошмарный случай…
В коридоре послышались шлепающие шаги. Анна Секретарева юркнула под Витькину каталку.
К Витьке подошла старая седая санитарка.
– Очнулся, – сказала она. – Лежи, дыши воздухом. Тут воздух целебный, насквозь лекарством пропитанный. Надышишься и очухаешься.
– А что со мною было? Наверно, магнитные потоки. Или, может, когда из искривления пространства выходил в ноль времени. В этот момент нужно голову в плечи втягивать, а я ж в беспамятстве летел и не втянул. За паралаксом не следил…
Санитарка пощупала ему лоб.
– Температура нормальная. Переучился… Велено тебя в нервную палату перекатить. Травм на тебе не найдено.
– А здесь у меня что? – спросил Витька, ткнув пальцем себе в горло.
– Царапина. У вашего брата, как у кошек, вся шкура изорвана.
Витька завопил:
– А шрама-то и не было! Это от пули.
Санитарка седой головой покачала, хотела что-то сказать, но именно в этот момент из кабинета заведующего отделением вышел старый, но еще достаточно дюжий мужчина с костылем.
– Очнулся? Доложи, что ты там делал? – спросил он у Витьки.
– Как что? Что надо, то и делал. Что мог. Конечно, нужно было подготовиться, подчитать кое-что, проконсультироваться. Тогда бы я еще побольше дел наделал. Я, знаете, наверно, приземлился не туда, когда летел сюда, обратно. Наверное, вонзился в дом.
– Туда ты приземлился – ко мне на плечи. Да если бы не я, ты бы в лепешку. – Мужчина поднял глаза к потолку, руки поднял. – Я ж ведь тебя поймал. Гляжу – летишь? Соображаю – лови, Степан. Подставил руки – и готово, поймал. Я, брат, и не таких ловил… – Он шлепнул себя по забинтованной ноге. – А это пустяк в деле – срастется.
Санитарка двинулась на него всей своей белоснежной массой.
– А вы тут голову ему не крутите. Голова у него и без вас слабая. Поймал! – Она перешла на ты. – Ишь ты – поймал! А я вот у заведующего спрошу, может, и тебя, старый болтун, нужно в нервное переводить. Глаза вином залил: споткнулся о мальчишку и ногу сломал, старый хвастун, болтун плешивый.
Мужчина пришел в ярость.
– Во-первых, не плешивый! Во-вторых, как ты знаешь, что я его не ловил? Ты на месте происшествия была? Не была. А кто «скорую помощь» вызвал? Я! На одной ноге скакал!
– Ишь ты, кавалерист какой выискался, – санитарка толкнула каталку никелированную, чтобы катить Витьку Парамонова в нервное отделение.
Под каталкой громко пискнула Анна Секретарева.
Санитарка на Витьку посмотрела строго.
– Пищишь? – и снова каталку тронула.
– Осторожнее. Тут человек, – сказала вылезая Анна Секретарева.
Санитарка открыла рот, наверно, чтобы насчет порядка объяснить. Но Анна Секретарева челку свою поправила и сказала вперед:
– Я делегация. Насчет цветов.
Из санитарки долго выходил воздух и, видимо, почти весь вышел, а именно – голос у нее стал тонким и всхлипывающим.
– Да что он сделал, чтоб ему цветы? Он подвиг, что ли, совершил?.. Пошла отсюда! Я вот сейчас тебя за челку…
Анну Секретареву заслонил мужчина с костылем. Она выглянула из-за его спины и прошептала:
– Витька, спроси. Ну, Витька…
– Крови надо? – спросил Витька у санитарки.
– Я ей сейчас дам крови!
– Не имеете права! – Анна Секретарева отбежала за широкоплечий медный бюст заслуженного академика. – Мы тут всем классом. Мы кровь пришли отдать. Другие отдают, а нам нельзя?
Санитарка шлепнула Витьку по рукам, чтобы за халат не цеплялся, и уже совсем приблизилась к академику, как вдруг по коридору прошел синий ветер. Губы у академика будто бы усмехнулись. Глаза из-под медных тяжелых бровей полыхнули багряным светом. А за окном кто-то громко сказал:
– Каракуты кружевары. Крагли крагли круглокрутки. Носовертки перевертки.
Санитарка обомлела от этих слов, почувствовала в животе жжение.
Анна Секретарева повернулась к окну… Глаза ее распахнулись во все лицо. На крыше невысокого больничного флигеля сидела возле трубы ворона, глядела на Анну Секретареву синим хрустальным глазом и как будто подмигивала.
– Ворона. Синяя-синяя! – крикнула Анна Секретарева. – Витька, смотри. Ну, смотри же – синяя ворона!
А Витька Парамонов все сам видел. В одну коротенькую секунду почувствовал он в себе такое состояние, как будто он крепко выспался, хорошо искупался в прохладной воде, с аппетитом позавтракал и сейчас все его мускулы просят движения, а душа – дела.
– Ура!!! Будет много меди! – закричал Витька. – И нам на памятники хватит! – Соскочил с никелированной каталки и припустил по коридору, по холодному чистому кафелю.