Погодин Радий Петрович. Трень - брень

   - Чтобы не дрался, не мешал людям жить.
   Аркашка завопил:
   - Пустите! Все хватают за уши. Не за что больше хватать, да?
   - А вот я тебе метлой.
   - Все равно не имеете права за уши дергать.
   - А кто здесь набезобразил? Кто здесь мусору накидал? - Дворничиха шевельнула ногой разноцветные ленты.
   - Я, что ли? - возмутился Аркашка. - Не видите - дяди Шурины принадлежности. Все на меня сваливаете. - Аркашка стал выворачивать свои карманы. Оттуда посыпались рогатки, увеличительные стекла, деревянные кинжалы, военные погоны, стреляные патроны и потускневшая медаль "За оборону Ленинграда" - по всей вероятности, бабкина.
   Дворничиха поддала Аркашке рукой. Аркашка собрал свое боевое имущество и поплелся к парадной, зажав в кулаки красные, натасканные уши.
   - Уши мои, уши, - стонал он. - Уши мои, несчастные уши.
   Дворничиха взяла метлу от стены, смела разноцветный мусор в кучу.
   - И сколько же люди носят при себе всякого лишнего! Если бы взять их да потрясти, да пылесосом почистить. Ох и большая работа...
   Дворничиха чихнула, принялась искать носовой платок по карманам, вытащила оттуда штук тридцать ключей, несколько мотков шерсти, очки - одни для чтения, другие для дали, - тряпочки всевозможные, лекарства разные, в пакетиках и в бутылочках. Дворничиха даже похудела на вид, когда все это вынула. Наконец она высморкалась и упрятала свои богатства обратно.
   - Вот так, - сказала она. - Нельзя людей-то трясти, люди не любят, когда их трясут. Они свое барахло любят.
   Старая дворничиха села на скамейку, посадила Ольгу рядом с собой.
   - Вот мазурик, как больно толкает. Не думает.
   - Я сама упала.
   Дворничиха засмеялась, а когда отсмеялась, сказала:
   - Нельзя мне смеяться - одышка. Ты меня не смеши... - И опять засмеялась. А когда отдышалась, сказала: - Я маленькая была, тоже всегда падала. Меня набьют мальчишки или еще обидят чем, я домой пришлепаю и говорю: "Упала". Вот была глупая, ну совсем дурочка.
   Воробьи с верхних веток опустились на нижние - им теперь не опасно было.
   Аркашка высунулся из парадной. Крикнул:
   - Рыжая, ты зачем к нам приехала? У нас своих рыжих хватает.
   Ольга рванулась было, но старуха удержала ее:
   - Наплюй. Маленькие собачонки почему злые? К ним, бедняжкам, никто всерьез не относится.
   - Какой он маленький - дылда!
   - Это он по росту большой, а по уму еще мелкий.
   - Зачем он дразнит? Что я ему сделала?
   - Наплюй. Он дразнит, а ты будто и не слышишь.
   - Вам говорить просто - вас не дразнят. А меня все дразнят. Как увидят, так и пожалуйста: "На рыжих облава. Рыжая - бесстыжая". Даже когда я совсем крошечная была, и то не стеснялись. У меня уже никакого терпения нет. - Ольга шмыгнула носом сердито. - Я, наверно, кого-нибудь убью. Схвачу кирпичину и кокну по голове.
   - Господи помилуй! - Дворничиха засмеялась. - Прыткая какая! Ты думаешь, они ждать станут, пока ты кирпичину схватишь? Они первые схватят да тебя и кокнут. Ты лучше словом. Он тебя: "Рыжая". А ты ему, к примеру: "Сам дурак". Поняла?
   Ольга прочертила пальцем тропинку на щеке для слез. Но слез не было. Ольга плакала редко, хотя ей очень хотелось иной раз поплакать.
   - Что вы, - сказала она. - Я не умею. У меня внутри все сжимается, и становится стыдно. Мальчишку дураком обозвать и то неудобно, а взрослого человека... Да что вы!
   - А ты взрослого не обзывай. Ты поинтересуйся, умный он или нет. Он сам поймет, что ты имеешь в виду.
   - Не могу... Какой-нибудь пьяный идет по улице, ругается, теряет свою совесть на каждом шагу - с ним нянчатся, пульс щупают. Жалеют. Тьфу... А меня увидят - сразу лицо как двустволка и палят: "Рыжая!" Шоферы на машине остановятся, скажут: "Рыжая" - и дальше поедут. Даже когда похвалить хотят или приласкать, так не говорят "молодец", или "хорошая", или "милая". Только: "Рыженькая, подосиновичек, рыжик, рябинка". Я надеялась, что здесь люди культурные. В таком городе разве можно?
   Старуха пошевелила Ольгины волосы.
   - А что, город как город, как другие города. Одышка у меня от больного сердца.
   - Я понимаю, от ответа уходите.
   - Да куда же я ухожу? Вот я. Тут.
   Аркашка высунулся из лестничного окна, прицелился в Ольгу зеркальцем. Солнечный зайчик вспыхнул в Ольгиных волосах, сполз ей на покрасневшую щеку.
   - Я иногда все думаю, думаю. Кошки обижают воробьев, собаки обижают кошек. Это понятно. У них борьба видов - выживает сильнейший. Звери, что с них взять! Дальше думаю. Мальчишки обижают собак, кошкам крутят хвосты, пинают ногами. Зачем? С воробьями мальчишки поступают совсем подло бросают в них корки и норовят попасть в голову. И воробьи никак не могут разобраться, кормят их или убивают. Я спросила у нашей учительницы: откуда такое берется? Она мне говорит: "Думай о чем-нибудь другом. Разве тебе не о чем думать? Думай, например, о будущем. Зачем ты живешь? Кем ты хочешь быть?" Я ей сказала, что я и думаю о будущем. Были бы вы рыжая, тоже бы так думали.
   Солнечный зайчик обжег Ольгин глаз. Ольга вскочила, подняла кулаки. Дворничиха посадила ее обратно.
   - Наплюй.
   Аркашкино зеркало снова залепило Ольгин глаз солнцем. Ольга прикрыла лицо руками.
   - Может быть, этот Аркашка в тебя влюбился, - осторожно сказала старуха. - У нас ни единой девчонки во дворе нет.
   Воробьи чирикнули все разом, словно сто смычков упали на струны.
   - В меня не влюбятся. Я рыжая.
   Солнечный зайчик резвился на Ольгиной голове.
   - Ишь дурью мается, - вздохнула старая дворничиха. - Бабка его занянчила. Маша, моя подруга. Она ему даже игрушек не покупала обыкновенных. Погремушек, грызушек - ни в коем случае. Всё со значением, всё викторины.
   Аркашка захукал по-обезьяньи, заикал по-ослиному. Выстрелил в Ольгу из тонкой резинки бумажной пулей.
   Старая дворничиха взяла Ольгу за руку.
   - Наплюй. Он как улизнет из дома, сразу начинает по-ослиному кричать, с пистолетами бегать. Я иногда пугаюсь, думаю: прости господи, вот и свихнулся мальчик. Но он крепкий. Ему от бабки нервы крепкие перешли.
   - Рыжая! - заорал Аркашка. - Рыжая!
   Дворничиха сорвалась с места, побежала к парадной. Она держала метлу, как копье.
   - Я же тебя, гений гнилой! Я тебе покажу рыжую!
   Аркашка вывалил длинный язык:
   - Рыжая кошка!
   Ольга подняла из-под ног обломок вазы. Запустила им в Аркашку. Но он соскочил с подоконника. Звякнуло стекло. Осколки посыпались на брусчатку, вспыхнули на ней пронзительно.
   Аркашка захохотал.
   Дворничиха с укором посмотрела на Ольгу.
   - Я ж тебе говорила - наплюй.
   На чердаке паук муху поймал в тенета. Кот на крыше поскользнулся: хотел воробья схватить. В водосточную трубу провалился. Прочистил ее сверху донизу, вылез бурый от ржавчины, заорал благим матом.
   Дворничиха попробовала поднять Ольгин рюкзак, да не смогла.
   - Как же ты с такой тяжестью управляешься?
   Ольга взяла портфель, ухватила мешок за лямку, и они поволокли его вместе с дворничихой к парадной.
   - И наплюй, - сказала дворничиха. - Наплюй, и все тут.
   Двор опустел...
   Ухнула подворотня, эхо поднялось по водосточным трубам, запуталось на чердаке в паутине.
   Во двор из окна лестничного спрыгнул Аркашка.
   - Рыжая! - заорал он.
   И когда его голос смешался с уличным шумом, стал незаметным звуком в общем грохоте улицы, на сцену вышел шут (дядя Шура). Он давно стоял где-то сбоку. Был он в обыкновенном костюме, какой все мужчины носят, в брюках и в пиджаке, и галстук на нем темно-красный.
   Шут поиграл на своей балалайке. Что-то грустное поиграл, словно холодным ветром по осеннему лесу. Потом позвал:
   - Аркадий, поди-ка сюда.
   Аркашка приблизился к нему с опаской.
   - Ну, чего?
   - Ты отличник?
   - Отличник.
   - Изложи свое отношение к рыжим.
   - Я же вам излагал, - пробурчал Аркашка, прикрыв уже упомянутое место ладонями.
   - Изложи публике.
   - Дядя Шура, бабушка считает, что в нашем доме спокойнее, когда вы на работе, особенно когда на гастролях.
   - Передай ей привет. Излагай, публика ждет. Как ты относишься к рыжим?
   - Дядя Шура, бабушка говорит - хорошо бы вам ожениться. Вы, наверно, питаетесь всухомятку.
   - Передай ей спасибо. Что ж ты не излагаешь?
   Аркашка засопел всеми дыхательными отверстиями, потупился, втянул голову в плечи.
   - Дядя Шура, я знаю, куда вы ходите. Она крючками торгует.
   - Что?!
   - Я случайно узнал, дядя Шура.
   - А ну, марш домой! Иди играй на рояле!
   Трень-брень.
   Шут струны подергал невесело, поиграл маленечко для себя. Потом голову поднял и заговорил:
   - Я хочу извиниться. Может быть, некоторые особо высокочтимые зрители усомнятся в моем рассказе. Скажут, мол, рыжая девчонка - частный случай. И почему рыжая? Разве мало у нас блондинов, брюнетов, шатенов и прочих?.. Много. Они тверды и проворны... - Шут легонько провел по струнам. - Я извиняюсь. Нам придется продолжить о рыжей девочке, хотя, конечно, это есть частный случай.
   Трень-брень.
   КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
   Дворничиха отомкнула дверь бабушкиной квартиры. Ввела Ольгу в комнату.
   - Тут твоей бабки дом. Сиди в уюте, дожидайся ее.
   - Спасибо. - Ольга села на стул у дверей, рюкзак положила к ногам.
   - Клаше скажешь, что это я тебя запустила, Даша. Для твоего возраста - тетя Даша. Ну, сиди. Экая закусочка возбудительная! - Дворничиха оглядела стол, уставленный едой, отщипнула виноградину и ушла.
   Комната у бабушки мало сказать замечательная - чудесная комната. Солнце в ней - как в аквариуме. Воздух свежий, тополем пахнет. Слышно, как воробьи на дворе пищат, как на соседней улице трамвай ходит. Слышно, как этажом ниже шипят оладьи на сковородке.
   Ольга встала осторожно, сняла шубу и положила ее рядом со стулом на пол. Стул в крахмальном халате. Он похож на больничную строгую няню.
   Ольга прошлась по комнате - руки за спину, чтобы случайно не задеть чего, не нарушить порядка.
   - Ой как, - сказала она. - Не то что у нас. Будто собрались важные господа и все друг на друга не смотрят. Наверное, каждый считает себя красивее другого. Господа, помиритесь. Вы все ужасно красивые. Господин стол, можно вас потрогать немножко? Спасибо. - Ольга провела по столешнице пальцем. Стол завизжал.
   - У вас неприятный голос, господин стол, - сказала Ольга. - Вы недотрога. - Она отошла от стола к дивану.
   - Доброе утро, господин диван. Как вы спали? Во сне вам, наверное, снятся окорока. Нет, нет, не свиные... Вы хотите, чтобы я попробовала, какой вы упругий? - Ольга тихонько села. Покачалась. Диван издал вздох. Не любите, - сказала Ольга и сделала стойку на голове.
   - А бабушка плачет, - послышался голос от двери.
   Ольга упала на пол от неожиданности. В дверях стояла бабушка и в самом деле плакала.
   В голубом платье, в синей шерстяной кофте, она напоминала волну с седым гребнем. В руках бабушка держала сумку и пластмассовый обруч.
   - А бабушка плачет, - повторила она сквозь слезы, вытерла глаза уголком косынки и присела на краешек стула. - Бабушка руки ломала. Даже по радио розыск объявляли.
   - А я здесь, - сказала Ольга. - Можно я тебя поцелую?
   Бабушка принялась обнимать Ольгу:
   - Внученька, красное солнышко. Как ты там без бабушки жила? Ласочка моя. Девочка... - Потом бабушка сказала совсем другим голосом: Наказывала я своей дочке, предупреждала: не выходи замуж за этого... Бабушка потрогала Ольгины волосы, вздохнула. - И волосики у тебя вроде потемнее были. Надо же, девчонку крохотную, сосунка невидящего утащить куда Макар телят не гонял, где не то что люди - дерево стоящее не приживается. Говорила я своей дочке, предупреждала... Я ж тебя, внученька, больше десяти лет не видела. - Бабушка снова пустилась обнимать Ольгу, целовать и разглядывать. - Выросла-то! А изменилась! Мимо бы прошла, не узнала. А твои родители без мозгов, мазурики. Девчонку одну в самолете направили. А кабы самолет-то разбился?
   Ольга не удержалась, прыснула в кулак.
   - Смеешься? Вся в своего батьку. Нахалка. Смейся, смейся над бабушкой!
   Ольга посерьезнела, задумалась.
   - За что ты так не любишь отца?
   - А за то, что он... курам на смех. И что в нем моя дочка нашла? Ни кожи, ни рожи. Ведь с ним по улице пройти совестно. Тьфу, какой рыжий.
   - Бабушка...
   - Я ж ведь не про тебя говорю. Ты девочка, не виноватая. А он мужик. Тьфу. И надо же, уродился.
   Ольга отщипнула виноградину. Бабушка спохватилась - принялась хлопотать вокруг внучки:
   - Ты голодная, Оленька. Ты ешь, кушай. Попробуй-ка... Или этого. Ветчина свежая. С жиром-то не бери. С жиром пускай гости едят. Ты постненького, повкуснее.
   - Я подожду, - сказала ей Ольга. - Я в Архангельске завтракала.
   - Я тебе конфеток дам. Виноградцу поешь... На вот, я тебе подарок купила - хупалку. Сейчас все ее крутят. Как мартышки, виляют задом. Смотреть тошно.
   Ольга взяла обруч. Сказала спасибо и медленно пустила его вокруг талии.
   Бабушка разложила на столе конфеты, которые вытащила из сумки, печенье и села к столу, примеряясь, как будет беседовать с гостями.
   - Убери вазу на телевизор.
   - Зачем? Красиво же.
   - Убери, она мне будет гостей заслонять.
   Ольга взяла вазу, понесла ее к окну. Поставила на телевизор.
   За окном кто-то заиграл на рояле, громко, с наскоком, словно рояль враг и чем яростнее по нему лупить, тем скорее он испустит дух. За этим последовала пауза, раздался Аркашкин истошный вопль: "А что ты меня за ухо?!" - и снова загудел рояль, но уже ровнее, хотя по-прежнему в звуках его слышались недовольство и жалоба.
   - Аркадия усадили, - сказала бабушка. Быстро все поправила на столе: тарелки, вилки, рюмки. Смахнула несуществующую пыль с вещей. Довольно оглядела комнату. - Сейчас Маша придет. Ты с ней о чем-нибудь научном поговори.
   В коридоре звякнул звонок и залился долгим рассыпчатым звоном. Бабушка бросилась открывать. Из коридора послышался ее голос:
   - Заходи, подруга.
   - Захожу, подруга, захожу. Расстроилась я, - ответил ей другой голос, напористый и горячий. - Каждый день приступ. У меня от расстройства печень распухла.
   Ольга вертанула обруч вокруг талии. Опустила его, вертящийся, на колени и опять подняла на талию.
   В комнату вошли бабушка и высокая седая старуха.
   - Аркадий не по годам развивается. Я чуть в обморок не упала. Приходит и заявляет: "Бабушка, я чувствую, мне влюбиться пора".
   Ольга перестала крутить обруч, поймала его рукой.
   - Рано ему, - подтвердила бабушка. - А ты ему что?
   - Я его за ухо - и за рояль. Я ему строго. Про любовь пусть спрашивает, когда делу выучится. - Старуха Маша, даже не глянув на Ольгу, прошла к окну, высунула голову и закричала: - Нюансы! Где нюансы? Нюансы давай!
   За окном снова заиграли. Старуха вернулась к столу. Уставилась на Ольгу.
   - Ребятишки сейчас в развитие пошли. До чего головастые, до чего рослые! - сказала Ольгина бабушка.
   - Особенно мой Аркадий. - Старуха Маша подошла к Ольге, пошлепала ее по щеке: - Подосиновичек. Морковочка. Ну какая славная. Первый раз вижу, чтобы рыженькая - и такая славная. Даже веснушек нету.
   Ольга сердито пустила обруч, подняла его, крутящийся, на грудь.
   - В отца? - спросила старуха Маша.
   Ольгина бабушка тяжело вздохнула:
   - А то в кого же. Я дочке своей говорила, предупреждала...
   - И вовсе я не в отца, - сказала Ольга. - У него цвет совсем другой. У него желтый оттенок, а у меня красный. Я сама в себя.
   - В себя не бывает, - резонно заметила старуха Маша. - Все на кого-нибудь похожие. Значит, у вас в роду кто-то красный был. Цвет до седьмого колена передается.
   - В моем роду красных не было, - заявила бабушка.
   Старуха Маша принялась бесцеремонно разглядывать Ольгу.
   - Перестань крутить хупалку, когда на тебя взрослые смотрят. Несерьезная вещь. Я своему Аркадию не разрешаю.
   - Это почему же несерьезная? - спросила Ольгина бабушка уязвленно. Я ее в магазине купила. От нее талия развивается. Она гибкость дает.
   - Ни к чему с таких лет талию развивать. Она у тебя еще не влюбляется? Ну вот, разовьет талию и влюбится. Прямо хватай за рыжие космы и сажай дело делать, без разговоров. - Старуха Маша бросилась к окну и закричала на весь двор. - Пьяно! Там пьяно написано! Пьяно играй! Послушала и добавила грозно: - Я из тебя дурацкие интересы повытрясу.
   За окном заиграли тише.
   - Ты, Маша, садись, - предложила Ольгина бабушка.
   Маша села к столу, осмотрела закуски и, вдруг повернувшись к Ольге, сказала:
   - В кого же она такая? Она мне кого-то напоминает.
   Ольгина бабушка подвинула подруге тарелку с пирогами.
   - Ты, Маша, успокойся. Пироги кушай.
   Старуха взяла кусок пирога и положила его обратно.
   - Перестань кружить свою хупалку... Слушай, Клаша, а почему она у тебя в волосатом свитере ходит?
   - В свитере удобно, - ответила Ольга. - И красиво.
   Старуху Машу этот ответ не устроил. Она проворчала:
   - Красота хороша с хлебом, хлеб - с маслом, а девочка должна ходить в платье, как мы ходили. А то обтянутся, как неприкрытые обезьяны. Ну, насчет брюк я сейчас не возражаю. - Старуха Маша наклонилась к Ольгиной бабушке и что-то долго шептала ей на ухо. Обе согласно и скорбно кивали головами, вздыхали и бормотали: "Да, да. Боже мой. Это ужас..." Потом, когда они нашептались, Маша откинула голову и сказала задумчиво: - Так что, подруга, против брюк я не возражаю. А вот всякие свитера...
   Ольга перестала крутить обруч; он упал на пол, очертил Ольгу ярким оранжевым кругом.
   - Мой папа говорит, что всякий культурный человек должен прежде всего уважать чужие вкусы. А свитер мне мама вязала.
   Маша снова взяла кусок пирога и опять положила его на блюдо.
   - Смотри, как со взрослыми разговаривает. Ты потакай ее вкусам, она тебе еще не то скажет.
   Бабушка мигнула Ольге и рукой махнула, чтобы Ольга не спорила.
   - Маша, ты пирога попробуй.
   - Отбери у них внучку. А то тебе жить не для чего, только пыль с сундуков стирать. Отбери, я тебе ее воспитывать помогу, чтобы никакой пошлости. - Маша что-то хотела добавить, но снова взорвалась: - Акценты! Где у тебя акценты? Ты о чем думаешь? Переиграй.
   Пока Маша кричала на своего Аркашку, в коридоре снова раздался звонок. Бабушка открыла и вернулась в комнату с новой гостьей дворничихой тетей Дашей.
   - А ну-ка, скажи, что ты там думаешь? - требовала старуха Маша в окно.
   - Он думает, когда же ты перестанешь кричать, - сказала ей дворничиха. - И все жильцы в доме об этом думают.
   Маша обернулась.
   - Брось. Бабушки не кричат - воспитывают, - проворчала она и снова высунулась в окно: - В этом месте легата! Ты что, не видишь легату? Ты мне перестань о постороннем мечтать!
   Дворничиха улыбнулась Ольге, кивнула на распаленную Машу:
   - Ее батька тележного скрипа боялся. Ей самой слон на ухо наступил. В молодости ей даже на демонстрациях петь запрещали. А теперь, смотри-ка, слова какие употребляет - легата, нюансы.
   - Кто запрещал-то? - обернулась старуха Маша. - Я вас всех забивала в голосе. - Она запела на несусветный мотив: - "Наш паровоз летит вперед..." Вашего чириканья со мной рядом и не слышно было. Потому и запрещали. Из зависти. Кто лучше всех речи произносил? Как выйду, бывало, как грохну: "Товарищи! Мировая буржуазия хочет задушить нашу пролетарскую индивидуальность, навязать нам свою ханжескую, насквозь прогнившую мораль. Долой мещанские предрассудки!" Пальцы мягче! - закричала она в окно.
   Ольгина бабушка смеялась, прикрыв рот ладонью. Дворничиха даже колыхалась от смеха. А когда отдышалась, сказала:
   - Нюансы. Когда ее дочка в ожидании ходила, Маша всю квартиру портретами завесила в рамках. С одной стены Лев Толстой, с другой стены Пушкин, с третьей Чайковский, с четвертой Бетховен. Дочка-то, мол, на гениев наглядится и родит ей гения тоже. Разевай рот. Слышь, Маша, так бы все гениев нарожали.
   Маша отошла от окна.
   - Компрометируй меня, компрометируй. Они уже и так никого не уважают. Упарилась, сердце так и колотится. - Старуха Маша опустилась было на свой стул, но, глянув еще раз на Ольгу, вскочила. Шлепнула себя по бокам. Клава, у нас в деревне рыжая Марфа была. Помнишь?
   - Не помню, - сказала бабушка. - Садись, Маша, пироги кушай.
   Маша уселась наконец, положила себе на тарелку винегрет, налила себе шампанского в стакан.
   - Люблю шампанское и винегрет. Ты с нас пример не бери, - сказала она Ольге. - Мы старухи, мы и выпить можем.
   Дворничиха подтолкнула Ольгу.
   - А ну закрути. На поджилках умеешь?
   Ольга подняла обруч. Пустила его вокруг шеи, просунула в него, крутящийся, руки. Крутит на груди, на талии, на коленках.
   Маша выпила и навалилась на бабушку.
   - Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Ее ведьмой считали по предрассудку. У нее дурной глаз был.
   Бабушка печально потрясла головой.
   - Не помню. Кушайте пироги.
   - Дай-ка я покручу, - попросила Ольгу дворничиха. Встала, пустила обруч вокруг талии и захохотала: - Вот бес - щекотно.
   - Ты не от инфаркта умрешь - от хохота, - недовольно проворчала старуха Маша. - Возраста своего не уважаешь.
   - Чего мне его уважать?
   Ольга подставила дворничихе стул.
   - Вот кто мой возраст пускай уважает - дети. Я со своим возрастом только мирюсь. Приходится, ничего не поделаешь. А ну, закрути.
   Ольга подняла обруч, запустила его так быстро, словно она сама шпулька и на нее нитка наматывается.
   Старуха Маша поморщилась.
   - Перестань крутить хупалку, у меня от нее в голове мелькает. Рыжая Марфа такая же упрямая была, поперечная. - Маша опять повернулась к бабушке. - Ну, вспомнила? Мар-фа ры-жа-ая.
   - Ольга, садись. Ешь пироги, - приказала бабушка.
   Ольга потрясла головой.
   - Не хочу. Я в Архангельске ела.
   - Сейчас дети закормленные, - словно извиняясь за внучку, сказала бабушка. - Даже вкусненького не хотят.
   - Закормленные. Особенно мой Аркадий, - кивнула старуха Маша. - Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? На высоких каблуках все еще фасонишь, а памяти нет, - рассердилась она. - Ну, Марфа... Неужели не помнишь? Она за поскотиной жила. На отрубе. У реки.
   - Не помню Марфу! - Бабушка тоже начала сердиться. - А каблуки к этому не касаются. Чем выше каблук, тем выше у женщины настроение.
   - Не воображай. Ты всегда воображала - старые песни на новый лад перекраивала. - Маша махнула на бабушку рукой, повернулась к старухе Даше. - Я говорю, у нас в деревне рыжая Марфа жила. Я соображаю: на кого девчонка похожа? На рыжую Марфу похожа. Такой же зловредный цвет. И угораздило же такой родиться! Бедняжка. - Старуха Маша погладила Ольгу по голове. Поцеловала.
   Ольга съежилась.
   - Рыжая Марфа несчастная. Она, знаешь, померла от мороза. Закоченела. У нее изба сгорела до угольков. Ей ночевать негде было, и никто ее к себе не пустил. Все за скотину боялись. Марфа своими бесстыжими глазами на скотину хворь наводила. Темный народ был. Так и замерзла. Нашли ее утром на паперти. Лежит снегом засыпанная, только рыжие волосы на снегу горят.
   Ольга еще больше съежилась.
   Маша сорвалась с места, побежала к окну.
   - Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! закричала она.
   Старуха Даша обняла Ольгу.
   - Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато, а доброта есть. Последним поделится.
   - Неужели добротой можно оправдать глупость? - спросила Ольга.
   Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.
   - Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.
   - Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.
   - Нашел? - крикнула Маша в окно. - Медленно играй, не скачи по клавишам, как козел по грядкам.
   Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:
   - Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.
   - Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, - сказала старая дворничиха.
   - То-то он сегодня фальшивит. - Маша откусила пирога. - У тебя своих нет, потому и хохочешь.
   - Ага. Я своих в войну похоронила.
   - Легко тебе живется! - Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: - Я бы на твоем месте икала от горя.
   Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
   - Ну, беда.
   Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
   - Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь... Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну... Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
   - Не было у меня рыжих родственников, - сказала бабушка.
   - Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.
   За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.
   - Не этот! - вскочила старуха Маша. - Я тебе велела не этот играть. Другой! - Она хрипло и фальшиво запела: - Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля... Понял?
   За окном заиграли другой вальс.
   - Когда хочешь, тогда можешь, - сказала старуха Маша.
   Ольгина бабушка упрекнула ее:
   - И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.
   - Это ихнее дело, - заявила Маша. - Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга - она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. - Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: - Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. - Маша повернулась к бабушке. - От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться - не откажусь.