Погодин Радий Петрович. Трень - брень

Погодин Радий Петрович
Трень - брень

   Радий Петрович ПОГОДИН
   ТРЕНЬ - БРЕНЬ
   История в восьми картинах
   с прологом и эпилогом,
   но без начала и без конца
   ОГЛАВЛЕНИЕ:
   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
   ПРОЛОГ
   КАРТИНА ПЕРВАЯ
   КАРТИНА ВТОРАЯ
   КАРТИНА ТРЕТЬЯ
   КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
   КАРТИНА ПЯТАЯ
   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
   КАРТИНА ШЕСТАЯ
   КАРТИНА СЕДЬМАЯ
   КАРТИНА ВОСЬМАЯ
   ________________________________________________________________
   Д Е Й С Т В И Е П Е Р В О Е
   Кто знает край, где небо блещет
   Неизъяснимой синевой?..
   А. С. П у ш к и н
   ПРОЛОГ
   Вышел шут с балалайкой. Улыбка у него такая, что глаз не видно.
   - О благородные юные зрители, досточтимые пионеры, отважные защитники мелких животных и лесных насаждений, я приветствую вас!
   Я расскажу историю, которая началась неизвестно когда и, наверное, не скоро закончится.
   Трень-брень...
   Только не торопитесь смеяться... Не торопитесь смеяться... Ха-ха-ха...
   КАРТИНА ПЕРВАЯ
   Утро было раннее, солнце нежаркое. Ветер нес к самолетным стоянкам осенние листья.
   Самолеты решительно набирали скорость. Они красовались силой и, как молодые, удачливые спортсмены, уходили в самое поднебесье.
   Двое мальчишек глядели в небо.
   Летит самолет. Гудит самолет.
   Его отважный ведет пилот.
   Тучи как скалы. Тучи как пена.
   В тучах засада. В тучах измена.
   Сердце поэта, взреви, как мотор...
   - Вскрыли и забейся... Забейся и взвейся. Нет... Песня поэта, взреви, как мотор. Нет...
   - Зачем же песне реветь? Ну, ты даешь. И сердцу реветь незачем. Оно стучать должно.
   - А я еще не могу сразу. Самое главное я всегда дома придумываю.
   Мальчишку, который сочинял стихи, звали Бобой. Второго - Тимошей. Ростом они были одинаковые. Отличались они друг от друга весом. Боба был как будто пустотелый. Тимоша - как будто литой. И как ни крутись, но именно эти качества больше всего отражаются на характере.
   Мимо мальчишек проходили прилетевшие пассажиры. Южные пассажиры шли с цветами. От них пахло солнцем и морем. Северные пассажиры распахивали шубы и полушубки. От них тянуло взопревшей кожей, усталостью и табаком.
   Пассажиры проносили мимо мальчишек свой разговоры.
   - Скажите, пожалуйста, где багаж выдают?
   - Я все свое ношу с собой! Прилетел, слава богу. В самолете слова сказать не с кем. У всех рожи постные, как у архангелов. А на земле... Эй ты, индюк! Нахал! Петух в компоте!.. А на земле я любому слово скажу. Земля - матушка.
   - Вам куда?
   - Ему в крематорий.
   Вышел шут с балалайкой. Одежда на нем пилотская - темно-синяя, с золотыми шевронами.
   Трень-брень...
   - Я пришел извиниться. Физики-атомщики, герои великих строек, суровые юноши и прекрасные девушки с геологическими наклонностями, а также морские волки, летчики-испытатели, десятиклассники, сомлевшие от сомнений, сегодня не прилетели. Сегодня их рейсы проходят мимо нашего с вами театра. Нынче театром владею я и, уж простите великодушно, созываю только таких людей, которые пригодятся мне для рассказа.
   Еще раз прошу прощения.
   Трень-брень...
   - Простите, где багаж выдают? Мы подарим вам чайную розу.
   - Не выношу чайные розы и уличные знакомства.
   - Иван Селизарович, Иван Селизарович, вы меня неправильно поняли по телефону. Иван Селизарович, это была скромная шутка с моей стороны.
   - Шути, голубчик, но шути осторожно. В основном шути с подчиненными. У них чувство юмора есть осознанная необходимость.
   - Простите, где багаж выдают?
   - Да отвяжитесь вы, я вам не Горсправка.
   Пассажиры спешили к транспорту. Вежливые, терпеливые автобусы приседали от пятаков и двугривенных. Мордастые таксомоторы скликали попутчиков, чтобы в один конец да за двойные деньги.
   Боба поднял с асфальта красный кленовый лист, поплевал на него и пришлепнул к столбу, крашенному в алюминий.
   - Тимоша, скажи, что на свете самое красивое? Могу биться - не знаешь.
   - Чего не знать! Что мне нравится, то и красивое.
   - Ослам колючки нравятся.
   - Не возникай. Насчет ослов в зуб дам.
   - Дай в этот, он у меня молочный. - Боба оттянул пальцем нижнюю губу. - Юмор не понимаешь. - Он сплюнул и сообщил с таким видом, словно сделал подарок: - Самое красивое - ракеты, самолеты и автомобили. Скорость, помноженная на гармонию линий.
   - Скорость, помноженная на что?
   - На гармонию линий.
   - На что?
   Боба вздохнул грустно. Так грустно, чтобы всем стало совершенно понятно, как ему жалко товарища.
   Самолеты громыхали, словно не слышали этого разговора. Словно им все равно было, хвалят их или ругают.
   - Чего не понимаешь, тем не обладаешь, - сказал Боба.
   Тимоша насупился.
   - Ну, ты даешь! Ну, я пошел. А то черви сдохнут. - Он поднес к глазам стеклянную трехлитровую банку с веревочной ручкой.
   - Не сдохнут. Они живучие. Вчера ушли, а здесь самолет чуть не обвалился. Смотри, рыжая прилетела.
   - Тише ты, может, она иностранка.
   Мимо мальчишек прошла девчонка. Солнце запалило на ее голове рыжий осенний огонь. На девчонке была шуба из нерпы, ярко-красные брюки, темно-красный пушистый свитер. В одной руке нерпичий портфель, и к нему привязана нерпичья шапка. Изогнувшись стручком, девчонка волокла тяжеленный рюкзак.
   В небольшом отдалении от мальчишек девчонка остановилась, постояла секунду-другую, покрутила головой, высматривая кого-то в толпе, и угрюмо уселась на свой мешок.
   "Пассажиров, отлетающих рейсом триста вторым, Ленинград - Сочи, просят пройти на посадку, - объявила по радио девушка-диспетчер. И вдруг запела нежным домашним голосом: - "Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги..."
   - Разиня, микрофон не выключила, - сказал Тимоша.
   - Тайга под крылом ни о чем не поет. И не похожа тайга на море, сказала девчонка.
   "Извините, Аркадий Степанович", - объявила по радио девушка-диспетчер, хихикнула и выключила микрофон.
   Боба сделал вокруг девчонки несколько ленивых безразличных шагов, уселся на корточки почти нос к носу, спросил вежливо:
   - Скажите, пожалуйста, на что похожа тайга?
   - Тайга на тайгу похожа. Море - на море. И тайга не зеленая, ответила ему девчонка. - Отодвинься, чего ты мне в нос дышишь!
   Боба отодвинулся. Лицо у него было постным и предупредительным, словно он находился в учительской.
   - Я вас понял: тайга белая.
   - Ты что, глупый?
   - Ага, глупый - дурак.
   Девчонка улыбнулась, словно попросила прощения.
   - Дурак, а вежливый. Тайга даже зимой не бывает белая. Тайга везде разная. В Архангельской области тайга некрасивая. Вам такая не понравится. Она ржавая, в плешинах, в желтых пятнах. От болотного железа. Даже смотреть неприятно. За Уралом тайга бурая, в сиреневую переходит у горизонта. И везде тайга разноцветная. Зеленую тайгу, наверно, поэты придумали.
   Тимоше очень понравилось это ее заявление.
   - Крой их, - сказал он, - поэтов. Присаживай. Гармония линий, помноженная на скорость.
   Девчонка вскинула брови. Глаза у нее большими стали и робкими.
   - Это про что?
   - Это, понимаешь, формула красоты. Боба вывел.
   - Чего не понимаешь, тем не обладаешь, - сказал Боба. - Нынче радость - утром рано повстречались два барана.
   Тимоша улыбнулся ему задушевно.
   - Боба, не возникай. Скорость есть скорость. Линии есть линии. Они друг на друга не умножаются. А насчет баранов - напоминаю. - Тимоша показал Бобе кулак и уселся рядом с девчонкой на край тротуара.
   - Это же не буквально, - сказал Боба.
   Шофер такси, молодой человек расторопного вида, подошел к ребятишкам.
   - Привет, кавалеры. До центра по рублику, дальше по счетчику. Спешите ехать?
   - Нам на автобусе в самый раз, - ответил ему Тимоша.
   - Пардон...
   Когда шофер удалился, поигрывая ключиком от зажигания, Тимоша придвинулся поближе к девчонке.
   - Мы за аэродромом червей копаем. Сейчас на червей спрос. Народ увлекается рыбной ловлей. Дороже всех репейник ценится, белый такой. Его, гада, найти трудно. Выползки хорошо идут. Мы выползков по ночам в парке ловим с фонариком. Светишь в траву...
   Рыба в озерке.
   Рыба в ведерке.
   Глупая рыба,
   холодная рыба,
   бесстрастно прочитал Боба.
   Но сердце поэта не рыба.
   Песня эта
   сердце поэта!
   Девчонка быстро к нему повернулась:
   - Вы поэт?
   - Странный вопрос. - Боба пожал плечами.
   - У нас в классе один мальчик тоже сочинял стихи. Я их не могу прочитать. Он их одной девочке посвятил. Хорошие стихи, про северное сияние.
   - Тебе, наверное, посвятил? - спросил Тимоша.
   Девчонка головой покачала.
   - Мне еще никогда стихов не посвящали.
   - Ну и чихать.
   - Нет. Приятно все-таки.
   Девчонка посмотрела на стеклянную банку с червями. Тимоша проследил ее взгляд, насупился.
   - Ты не подумай чего. У нас цель. Нам мотор купить надо. Нам без мотора уже никак.
   - А вы откуда такая? - вежливо спросил Боба.
   - Какая?
   - В мехах.
   Тимоша объяснил шире:
   - Как иностранка. Иностранцы на себя хоть черта напялят, хоть голышмя по городу бегать станут или в шубах в жару. Им никто слова не скажет. Даже завидно, до чего иностранцам у нас почтение.
   Девчонка посмотрела на свою шубу.
   - На мне ничего не напялено. Шубу мне отец сшил. Нерпу я сама настреляла.
   У Тимоши глаза расширились и погасли медленно.
   - Ну, ты даешь! Ну, я пошел. Боба, пойдем, а то черви сдохнут.
   - Постоим, врать поучимся, - сказал Боба.
   - Это почему я вру? Я никогда не вру. Это зачем: вы человека не знаете, а уже не хотите ему верить? Я из винтовки гуся бью влет. И оленя...
   Тимоша угрюмо потянул Бобу за рукав:
   - Пойдем, а то черви сдохнут.
   Девчонка быстро повернулась к нему:
   - А ты молчи со своими червями. - Она расстегнула рюкзак, вытащила из него тяжелый моржовый бивень. Протерла его рукавом, чтобы блестел. - Я этого моржа сама завалила.
   - Один на один, - вежливо улыбнулся Боба.
   Девчонка кивнула.
   - Ну, я его из винтовки.
   - Моржа?.. - Унылый Тимоша поколебался немного. Поставил банку с червями на тротуар. Взял бивень. Пальцем поколупал. Понюхал даже. Годится...
   - Это секач. Одинокий. Они очень злые, одинокие.
   Боба улыбнулся еще вежливее. От него как бы медом пахнуло.
   - Могу биться - не из винтовки. Вы его из левольверта, жеваным мякишем.
   - Это зачем ты не веришь? - раздельно, даже с испугом, сказала девчонка. Она отняла бивень, запихнула в рюкзак. - Пожалуйста, не верьте. Как мне проехать к метро?
   - На автобусе, - сказал Тимоша. - На тридцать девятом.
   - Если вы моржей бьете, на самолетах летаете, возьмите такси до самого дома, - сказал Боба.
   - Ну и возьму! - Девчонка ухватила рюкзак, поволокла его к стоянке такси, крича на ходу: - Такси, такси! Возьмите меня!
   - Возьмите ее, - захохотал Боба. - Рыжая. Могу биться: как рыжий, так врун обязательно. А ты развесил свои ослиные уши. Рыжая моржа убила удивись на всю жизнь.
   Тимоша не спеша рукава засучил. Боба сошел с тротуара.
   - Не возникай.
   - Не надо, - попросил Боба. - Из-за какой-то рыжей поссорились. Да она не стоит... Пойдем, а то черви уснут.
   - Они уже уснули. - Тимоша взял Бобу за воротник.
   - Торчим здесь на солнце, - прохрипел Боба. - Дохлых никто не купит.
   - Купит. Мы в банку анисовых капель покапаем, они все на голову встанут, ежом растопырятся. - Тимоша поднял кулак.
   - Только не очень сильно, - сказал Боба и опустил голову.
   - За двух ослов и за двух баранов.
   - За одного барана.
   - За двух. Девчонку ты тоже бараном назвал.
   Боба вырвался, возмущенный.
   - Меня за рыжую бить? Товарища из-за какой-то там рыжей?
   Если товарища бить из-за рыжей,
   Значит, товарищ уже не товарищ
   предатель!
   В душе моей сразу получится грыжа,
   Если меня из-за рыжей ударишь,
   предатель!
   Пусть сердце поэта сковано льдом!
   - Перестань.
   - Не буду, - сказал Боба покорно. - Конечно, девчонку бараном назвать нельзя - это безграмотно.
   Самолеты на взлетном поле нетерпеливо гудели, сотрясали воздух сотнями лошадиных сил, им были неинтересны мелкие ребячьи страсти.
   Тимоша почесывал свой кулак, раздумывая, залепить Бобе леща или простить.
   Автомобильный гудок загнал мальчишек на тротуар.
   Девчонка сидела на заднем сиденье серой "Волги" и махала шапкой.
   - Эй! - сказала она. - Садитесь, поедем. А то у вас в самом деле черви уснут.
   Боба поправил куртку и как ни в чем не бывало первым полез в машину.
   - Садись, Тимоша, - сказал он. - Мы не гордые.
   Автомобильный мотор мягко фыркнул. Осенние яркие листья ринулись под колеса, взлетели, кружась, позади машины и снова легли на асфальт.
   Шумная толпа пассажиров заполнила площадь.
   "Совершил посадку самолет сорок два - пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят зайти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка. Повторяю: совершил посадку самолет сорок два - пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят пройти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка", объявил по радио мужской хриплый голос.
   КАРТИНА ВТОРАЯ
   В Ленинграде осень. Деревья украсили землю яркими листьями. Машины, которым велено убирать, жуют листья, дрожат от сытости, а листьев все больше. Листья все ярче.
   Улица была тихая, и дома на ней разноцветные. Ольга тащила по улице свой мешок. Шуба у нее нараспашку. Волосы растрепались. Мимо Ольги шагали прохожие. Первые и вторые улыбались ей. Третьи и четвертые не смотрели на нее, они в себя смотрели, в свои дела и заботы. Зато пятые-десятые хмыкали, хихикали, указывали на нее перстом.
   - Ишь вырядилась.
   - Ужас!
   - И что люди собой воображают. С малого возраста из себя что-то корчат.
   - Это же безобразие - девочка в такой модной шубе.
   - А брюки! А волосы!
   - Цаца!
   Ольга думала вслух:
   - Вы зачем на меня так смотрите? Вы зачем надо мной смеетесь? Я вам не нравлюсь? - И бормотала прохожим в спины: - Вместо того чтобы на меня глаза таращить и смеяться попусту, поглядели бы вокруг себя. Вы видите осень? Собирайте охапки оранжевых листьев. Возьмите побольше. Разбросайте их по полу в тесных жилищах. Шагайте - пальто нараспашку. Ветер спрячет вам за пазуху последние запахи лета. Берите рыжие листья. Людям необходимы яркие краски. Зачем вы пинаете их ногами? Эй, эй! Это же солнечный цвет!
   У парадной, как раз напротив Ольги, стояла другая девчонка. Может, постарше. Может, повыше. И конечно, красивее. У нее были длинные черные кудри.
   Девчонка кривила губы.
   - Ты что, чокнутая? - сказала она. - Ты что разоряешься?
   - Это я про себя. Я давно здесь не была. Меня еще совсем маленькую увезли отсюда. У меня сейчас столько слов вдруг - откуда берутся? Я вообще заметила: когда говоришь сама с собой, получается очень складно. Ты не замечала?
   - Вот рыжая! Вот ненормальная! Чтобы я сама с собой разговаривала? Я прысну...
   - Зачем ты меня называешь рыжей?
   - Тоже мне! А какая же ты? Может, светло-каштановая? Сейчас все рыжие называют себя светло-каштановыми. Тоже мне - модный цвет. Даже учителя в рыжий цвет перекрашиваются. По-моему, цвет поганый. Когда я смотрю на рыжих, у меня во рту кисло делается.
   - Зачем ты? - сказала ей Ольга. - При чем тут мои волосы? Давай познакомимся сначала.
   Девчонка дернула одним плечом, дернула другим плечом. Фыркнула, плюнула и растоптала.
   - Тоже мне! Не смеши. Рыжая - так и помалкивай.
   Ольга подошла к ней ближе.
   - Зачем ты все время говоришь: "Тоже мне, тоже мне"? Разве ты лучше всех разбираешься? Ты в самом деле думаешь, что ты лучше всех разбираешься?
   Девчонка взвизгнула вдруг, словно ее ущипнули или она увидела мышь. Закричала:
   - Отвяжись, психованная! - и ушла в подворотню.
   Ольга растерянно оглянулась.
   По улице шагал гражданин с портфелем. Он был высокий и пестрый, в костюме из синтетической ткани. Еще на нем была шляпа и макинтош. Макинтош этот переливался, менял окраску из серо-зеленой в синеватую и фиолетовую, как спина жука-скарабея. Гражданин высоко держал голову, смотрел на всех окружающих пристально и снисходительно.
   Поколебавшись немного, Ольга догнала его.
   - Извините, пожалуйста.
   - Ты меня, девочка? - спросил гражданин.
   - Ага. Извините, пожалуйста, я всегда слышала, что в вашем городе очень вежливые люди. Я тоже родилась здесь, и всегда гордилась, и всегда старалась...
   Гражданин опустил голову, он как будто нацелился в Ольгино рыжее темя.
   - К сожалению, вежливых осталось мало. Вежливые в войну вымерли.
   - Шутите, - сказала Ольга.
   - Шучу, - сказал гражданин. - Я часто шучу. Шутка - признак здоровья.
   Ольга подумала и потом спросила со вздохом:
   - Скажите, пожалуйста, мои волосы в самом деле такие противные?
   - Это тебе очень важно? - спросил гражданин.
   - Очень.
   Гражданин откинул голову. Потрогал Ольгины волосы пальцами сквозь перчатку.
   - По-моему, в самый раз, - сказал он. - Элегантно. Может быть, несколько смело. Вот эта прядка над виском вроде бы что-то не так. Если ее пригладить, то в основном, я полагаю...
   Ольга перебила его:
   - Я про цвет.
   Гражданин снова помедлил, помолчал, и покашлял, и еще дальше откинул голову.
   - По-моему, довольно приятный серый цвет.
   - Что вы, я рыжая, - прошептала Ольга.
   - Рыжая? - Гражданин торопливо погладил ее по голове. - Все равно. Извини, я дальтоник. Я не различаю краски.
   - И вы никогда не видели рыжего цвета?
   - Никогда.
   - И вот эти листья вам кажутся серыми?
   - Да... Они серые...
   - И вам не страшно?
   Гражданин изумился, обиделся даже.
   - Страшно? Напротив. Мне лично кажется нелепым и нездоровым все видеть в различном цвете. Это, знаешь ли, раздражает. Я лично думаю, что все нервные заболевания у нас происходят от пестроты жизни. Да, да...
   - И все люди вам кажутся серыми?
   - А что тут такого странного?
   - Я еще не умею сказать, что именно... Но если подняться вверх и глянуть на людей сверху, то покажется вдруг, что это не люди, а булыжная мостовая.
   - Ты говоришь по-детски, - сказал дальтоник. - Запомни: люди - наше богатство. - И он пошел, подняв голову, с достоинством и спокойствием человека, выполнившего свой долг.
   Ольга постояла немного, раздумывая, потом догнала его.
   - Скажите, где дом шестнадцать?
   - Дом шестнадцать? - Гражданин оглядел весь порядок домов. - Видишь, вон тот, темно-серый. Там во дворе дом шестнадцать.
   Ольга головой покрутила. Развела руками.
   - Темно-серый? Но на этой улице нет темно-серых домов. Здесь все дома разноцветные. Я сразу заметила: это разноцветный город, только очень поблекший.
   Дома от Ольгиных слов приосанились, повели плечами, гордо грудь выпятили.
   Стояли дома очень тесно друг к другу, и, боясь, что полопается штукатурка, они проделали эти движения мысленно.
   - Да, да, - повторила Ольга. - Это очень разноцветный город. Даже смешно, что кому-то он кажется серым.
   Из подворотни снова вышла девчонка с черными волосами.
   - Шубу напялила и дурочку корчит. Тоже мне... Вон красный дом, видишь? Заваливайся во двор, там дом шестнадцать. Недотепа рыжая. Периферия.
   КАРТИНА ТРЕТЬЯ
   Ольга вошла во двор. Переступила границу солнца и будто вспыхнула.
   Двор залит солнцем до самых крыш. Темная, почти черная подворотня в стене. Вечная тень осела на ее сводах сыростью. Двор вымощен камнем брусчаткой, - розовым и сиреневым. Камни хорошо прогреваются и тепло свое отдают с легкостью. Между ними свежая, как в июне, трава. Каменная скамейка и каменная треснувшая ваза. В вазе красные астры.
   Во дворе было пусто, тихо было. Воробьи добывали свой незаметный корм. Ослабевшие лепестки астр лежали на камнях красными каплями.
   И вот в этой теплой тиши раздался вопль:
   - Руки вверх! - С дерева, роняя листья и деревянные пистолеты, свалился четвероклассник Аркашка. - Р-руки вверх, говорю!
   Ольга положила на скамейку портфель, прислонила к вазе рюкзак, подняла руки.
   - Долго держать?
   Аркашка обошел вокруг, ткнул Ольгу деревянным своим пистолетом.
   - Не дрожи в локтях, - приказал он. - От страха дрожишь?
   - Зачем от страха? Смешное ведь не бывает страшным.
   Аркашка посмотрела на нее косо. Сказал:
   - Обожди пока, не уходи. - Отвернулся, вытащил зеркальце и, глядя в него, скорчил совершенно свирепую рожу. - Ну, а теперь?
   - Еще смешнее. - Ольга засмеялась, села на скамейку. - Ты умеешь ушами двигать? У нас в школе мальчишка был, сильно двигал. Еще он умел животом говорить.
   Аркашка наставил на Ольгу все свои пистолеты.
   - Встань! И не трать слова понапрасну. Они у тебя последние. Ты меня рассказами не разжалобишь. Р-руки вверх.
   Ольга встала, чем привела Аркашку в некоторое замешательство.
   - Ты слишком серьезно кричишь, - сказала она. - Это уже не смешно. Убери, пожалуйста, свои дурацкие пистолеты. Не тычь в лицо.
   - Не испугалась, скажешь? Так... - Аркашка заткнул свои пистолеты за пояс. Выхватил из-за пазухи рогатку. - Руки вверх! Застрелю, не моргну.
   Ольга взяла портфель.
   - Осторожнее. Ты меня можешь случайно поранить. Где квартира четыре?
   Аркашка отступил на шаг, натянул рогатку на всю длину.
   - Молчать! Мне уже надоел твой голос. Вопросы задавать буду я. Пол?
   - Что?
   - Пол, говорю. Мужчина ты или женщина?
   - Слушай, я тебя за уши оттаскаю.
   - Проклятье, ты опять говоришь?
   - Слушай, нельзя ли повежливее?
   - Вежливость - язык трусов и подхалимов. Для людей действия вежливость - напрасная трата времени. Впрочем, эти знания тебе уже не сгодятся.
   - Дай пройти.
   - Отвечай, ты рыжая или перекрашенная?
   - Что?
   - Сегодня на рыжих облава.
   Ольга села на скамейку, опустила руки устало.
   - Предупреждаю: если назовешь меня рыжей, за уши оттаскаю.
   - Не люблю рыжих.
   - Мне твоя любовь не нужна. До любви ты и не дорос еще. Ты сначала научись хотя бы уважать человека.
   - Я уважаю людей за дело. А с тобой не моргну - рассчитаюсь.
   Ольга вытянула руки вперед.
   - Согласна. Со мной уже давно пора рассчитаться. На, вяжи. Арестовывай.
   Аркашка подошел вязать, и тут Ольга схватила его за ухо. Сделала она это мгновенно, словно муху поймала.
   Воробьи на дереве заскакали с ветки на ветку. Парадные заухали. Водосточные трубы забормотали.
   - Не тяни меня за уши! - вопил Аркашка, хлестал Ольгу резинкой рогаточной, бил по ногам.
   - Извинись за рыжую, - потребовала Ольга.
   Воробьи взлетели на самые верхние ветки, оттуда им было виднее.
   - Рыжая швабра! - орал Аркашка. - Рыжая ведьма! Отпусти, говорю!
   Ольга отобрала у него рогатку, ухватила за второе ухо и потрясла. В этот момент из парадной вышел шут (дядя Шура). Снял со стены дворницкий фартук с бляхой, надел на себя.
   - Зачем безобразить? - сказал он. - Не можете как люди? Вам быстрее безобразить нужно.
   Ольга выпустила Аркашкины уши. Они были красными и горячими, каждое как отвислый собачий язык.
   Шут поклонился Ольге.
   - С приездом. Предвижу массу хлопот. - У Аркашки шут (дядя Шура) спросил: - Аркадий, у тебя ничего не болит?
   - Ну так, рыжая... - уныло сказал Аркашка, пряча от шута то самое место, которым в детстве рассчитываются за глупость, лень и всяческие неудачи.
   Шут взял Аркашку за ухо, отвел и посадил на камень в сторонке.
   - Не дергайте за уши! - завопил Аркашка. - Мне еще играть сегодня. Он прижал уши ладонями, покачал головой из стороны в сторону. Заскулил: Уши мои, уши.
   Шут (дядя Шура) пошел к подворотне. Аркашка вскочил и тут же сел снова, потому что шут (дядя Шура) обернулся внезапно.
   - А если мне неудобно, если я на чем-то колючем сижу?
   - Терпи!
   - "Терпи, терпи"! Если всякие рыжие станут меня за уши дергать...
   Шут подмигнул Ольге, покопался в одном своем рукаве, но ничего не нашел там, кроме разноцветного серпантина. В другом рукаве шут обнаружил гирлянду бумажных салфеток. Из карманов повытряс кучу всего разноцветного, бумажного, для дела ненужного. Из-за пазухи вытащил белого голубя. И лишь откуда-то из ворота, вспотев от усилий, шут достал настоящий живой цветок. Белый. Он бросил Ольге этот цветок и пошел в подворотню.
   - Дядя Шура, - сказал Аркашка, - а я знаю, куда вы идете.
   - Ну так что?
   - А фартук. В фартуке на свидания не ходят.
   Дядя Шура сорвал с себя фартук, галстук поправил, пригладил волосы и исчез в подворотне.
   Ольга нюхала цветок. Аркашка на нее смотрел недовольно. Воробьи на дереве совсем присмирели.
   - Ненавижу цветы, - заявил Аркашка. - Они вянут.
   Ольга сказала ему:
   - Деревянных пистолетов настрогал. В голове-то не густо чего-нибудь серьезное смастерить.
   - Я знаю, где у меня настоящие пистолеты лежат. Когда понадобится, я, не моргнув...
   - Нет у тебя настоящего пистолета. Где квартира четыре?
   - А там все равно никого. Бабушка тебя на аэродром встречать уехала.
   - Откуда ты знаешь, что это я?
   - Твоя бабушка все время хвастает: внучка прилетает, внучка прилетает. Ни разу не сказала, что внучка рыжая. Ты где на Севере жила? На Новой Земле?
   - Не скажу я тебе ничего.
   - Ну и не говори. Я тоже не рыжий, я тоже на Север подамся.
   - Зачем ты такой злой, отвратительный тип? Зачем ты так ненавидишь рыжих?
   - Ненавижу, и все. У меня свое мнение. Отдай рогатку.
   Ольгин голос стал тихим и жалобным:
   - У тебя глаза в разные стороны, я ведь тебя не дразню.
   - Ну и что? Я практиковался глаза в разные стороны разводить, а мне книжкой по голове трахнули. Я временно косой, а ты навсегда рыжая.
   Ольга вскочила, хотела схватить Аркашку за ухо, но он извернулся, подставил ей ножку - и она упала.
   - Отгулялась, рыжая команда, - засмеялся Аркашка. - Я теперь наведу порядок. Я всех рыжих разоблачу.
   Ольга поднялась с земли, отряхнулась. Аркашка на всякий случай отбежал к подворотне и угодил прямо в руки к пожилой, даже, можно сказать, старой дворничихе. Дворничиха крепко схватила Аркашку за ухо.