Только много позже Саша мне признался, что, к счастью, у него отобрали тогда пистолет. Иначе вряд ли состоялась бы наша встреча. Горький эпизод в его жизни, но, как говорится, из песни слова не выбросишь.
- Я из-за тебя и воевать умнее, расчетливее стал, - говорил он мне. Как же я могу тебя одну оставить? Ты у меня самое дорогое, что есть в жизни.
Как я благодарна ему за эти слова!
Окончание истории с "отставкой" Покрышкина из авиации мне опять же известно с его слов и из рассказов друзей. Полк, в котором служил Саша, был включен в состав истребительной дивизии, прибывшей с фронта на переучивание и доукомплектование. Принимал полк командир дивизии, знавший летчиков еще по боям в Молдавии. Пройдясь перед строем, он поинтересовался:
- А где ваш командир эскадрильи Покрышкин? Почему его не видно?
- Он исключен из состава полка и находится под следствием за нарушение инструкций истребительной авиации, - доложил командир полка.
- Странно, я знал его как боевого и дисциплинированного летчика-истребителя. С этим вопросом надо разобраться.
- Покрышкин здесь, товарищ комдив! - выкрикнул кто-то из стоявших в строю летчиков.
Вечером того же дня состоялось партийное собрание полка, на котором присутствовал командир дивизии. Коммунисты обсудили обстоятельства дела и оправдали Сашу; отметили, что решение об отстранения его от должности, как и исключение из рядов партии, было несправедливым. А еще через несколько дней командующий воздушной армией генерал Н. Ф. Науменко, ознакомившись с обстоятельствами и лично побеседовав с Покрышкиным, назначил его заместителем командира соседнего полка, приказав прекратить касающиеся его разбирательства. Правда, назначение в тот раз не состоялось. Саша сумел убедить начальство оставить его командиром эскадрильи. Работать вместе с человеком, не пользующимся его уважением и доверием, он не мог. Познакомившись с Покрышкиным поближе, я, конечно же, поинтересовалась, почему он в свои двадцать девять лет оказался неженатым.
- Видишь ли, какое дело, - объяснил Саша, - сначала не до знакомств разных было. Летчиком стремился стать, времени не хватало. А потом почему-то показалось, что семейные летчики-истребители слишком осторожничают в воздухе, побаиваются рисковать. Решил, что земля их слишком крепко держит. Да и ты не встречалась, как же я мог жениться? - улыбнулся он.
Слышать такие слова мне было бесконечно радостно. Продолжая разговор, Саша сказал, что очень любит детей. И если бы имел их, то ни за что не оставил бы их сиротами "горе мыкать". Это его и останавливало от решительного шага - женитьбы.
- А теперь?
- Теперь другое дело. Знаешь, Мария, без хвастовства скажу, воевать научился здорово. Меня теперь не так-то легко сбить.
В том, что сказанное Сашей - истинная правда, я ничуть не сомневалась. Он был исключительно правдивым и душевно чистым человеком. О его любви к детям, доброте и вообще об обостренном чувстве справедливости можно судить но такому случаю, рассказанному мне его друзьями.
После окончания Пермской авиатехнической школы Покрышкин служил техником. Однажды, это было в 1937 году, в их городке арестовали одного из летчиков. Саша с другом, если мне не изменяет память, Василием Севастьяновым, шли с аэродрома домой, когда увидели, как жену того летчика с тремя детьми выселяли прямо на улицу. Шел проливной дождь, и дежурившие в этот день на аэродроме авиаторы, не задерживаясь, проходили мимо плачущего семейства. Саша остановился и решительно сказал:
- Вот что, Василий, я сейчас помогу им перебраться в свою комнату, а потом приду к тебе. Приютишь на какое-то время?
- О чем разговор! Приходи. Только, знаешь, отца-то их взяли как врага народа. За поддержку его семьи и сам можешь угодить туда, куда Макар телят не гонял.
- Мне бояться нечего. А в случае чего - я один, не страшно. Только видеть, как детей под дождь выбрасывают, не могу.
- Ты же военный человек и должен уметь сдерживать себя.
- Защиту женщин и детей считаю долгом каждого воина.
Это не просто слова. Это был его принцип, а принципами своими он никогда не поступался. Не мог пройти мимо чужого горя, даже если заступничество грозило ему личными неприятностями. Таким Саша оставался до конца.
Однако вернусь к событиям в Манасе. Странное, какое-то двойственное для меня это было время. Кругом бушевала война. Смерть и горе разгуливали по земле, а я чувствовала себя счастливой. Я знала, что счастье мое недолговечно, что нам очень скоро придется расстаться. Но пока, пусть на короткое время, мы были вместе!
Нельзя сказать, что я совсем не думала о будущем. Думала. Но мысли эти не имели ничего общего с каким-либо недоверием или сомнением в искренности чувств моего Саши. Ему я всегда верила безгранично. Просто знала, что он не способен даже на малейший обман. Но вот писем писать не любил и, как я узнала, редко радовал свою мать весточками о себе. Значит, и мне также придется их ждать неделями и мучиться неизвестностью, когда наступит срок расстаться.
- Ты пойми, - убеждала я его, - для счастья и покоя близкого тебе человека достаточно двух слов: жив и здоров!
- Исправлюсь, - обещал он. - Да и о чем сейчас беспокоиться: в боях мы пока не участвуем. Осваиваем новую технику.
- Это тоже небезопасно. И в любом случае о матери нельзя забывать...
На следующий день после этого разговора Саша пришел ко мне:
- Я сегодня матери написал! И сообщил, что женился.
Все во мне замерло. Тихо и вроде бы спокойно спрашиваю:
- И на ком же это ты женился?
- Как на ком? Да на тебе!
- Неплохо бы и у меня спросить, пойду ли я за тебя.
- А что тут спрашивать? И так все ясно!
Так началась наша семейная жизнь. До поры до времени мы старались не афишировать наши отношения. Не знаю, насколько ловко у нас это получалось, но девчата особенно вопросами не донимали. Однако Вадим Фадеев одним махом разрушил нашу конспирацию.
Как-то под вечер Саша с Вадимом взяли лодку н поплыли вдоль берега Каспия.
- Вадим, хочу поделиться с тобой одной новостью. Знаешь, я люблю Марию и хочу на ней жениться.
Вадим уставился на него ошалело и говорит:
- Ты что, спятил? Война идет. Тебя вполне могут сбить, а она останется одна, да еще чего доброго с ребенком! Война и без тебя вон сколько сирот наплодила. Нет, я тебе жениться не советую.
Но мой будущий муж, единожды приняв решение, уже не отступал от него.
Вадим, с его неуемной, кипучей натурой, бесшабашностью, конечно же, такую сногсшибательную новость долго хранить не мог. Едва вернувшись на берег, он примчался в санчасть. У нас шел прием больных. В комнате было человек тридцать. И вот прямо с порога, ни на кого не обращая внимания, Фадеев спрашивает меня:
- Машенька, меня Сашка Покрышкин прислал узнать: ты его очень любишь?
В комнате - немая сцена. Все смотрят на меня. А я от смущения дар речи потеряла... Тут Вадим понял, что допустил оплошность. Он подошел ко мне, обнял за плечи:
- Машенька, ну что ты так смутилась? Все хорошо! Сашка велел передать, что он тебя очень любит и хочет на тебе жениться.
И тут тишина взорвалась хохотом... Вот так наша "жгучая" тайна вмиг стала всеобщим достоянием.
Конечно, никто Вадима ко мне не присылал. И был он известным шутником и балагуром. Но на этот раз ему почему-то безоговорочно поверили и восприняли новость доброжелательно: Александра Ивановича очень уважали как человека и как летчика.
Вечером, когда пришел Саша, я возмущенно спросила его:
- Ну зачем тебе надо было рассказывать Вадиму о наших отношениях? Ты знаешь, что он выкинул?
- Да уж знаю, он рассказал, как ловко вогнал тебя в краску. Не обращай внимания: он нас с тобой очень любит!
Вадим, как и многие летчики из Сашиного полка, весной 1943 года погиб на Кубани. Он был превосходным и бесстрашным летчиком. Саша всегда был уверен в том, что если бы Вадим не погиб, быть бы ему трижды Героем! Количество сбитых самолетов у них было бы почти одинаковое.
Родился Вадим Фадеев на Волге, в семье учителей. Был хорошо образован, начитан, прекрасно пел. Красив собой: почти двухметрового роста блондин с голубыми глазами. Озорства ради отрастил бороду лопатой.
Вадим бережно хранил выданный ему командующим армией документ - приказ о выдаче ему двойного продовольственного пайка и разрешении на индивидуальный пошив одежды и обуви. Из готового обмундирования ему ничего не подходило - все было мало.
Как-то он угодил к нам в лазарет, заболел! До сих пор не могу без улыбки вспоминать его на прогнувшейся почти до пола кровати. Вадим никому не давал скучать. Всевозможные истории в его переложении веселили всех. Ко мне, наверное, из-за Саши, у него было особое отношение. Стоило мне войти в лазарет, как он подхватывался с кровати, драпировался в темно-серое армейское одеяло и... лилась ария князя Игоря или "Эй, ухнем!". А то начинал декламировать монолог Гамлета - "Быть или не быть..."
Он и в полку был организатором самодеятельности. Ребятам так требовалась разрядка после каждого боевого дня.
Однажды я с нашим водителем Айзиком повезла о Махачкалу в эвакогоспиталь тяжелобольных. На обратном пути вижу: по одной из улиц города идут Вадим и Саша. Фадеев, заметив нас, выскочил на проезжую часть и, расставив руки, загородил дорогу. Айзик едва успел затормозить. Вадим открыл дверцу и галантно поклонился:
- Машенька, нижайше просим вас посетить фотоателье.
Я было запротестовала, ссылаясь на занятость, но тут вмешался Саша. И мы предстали перед фотографом, расположившимся тут же, на улице. Сначала снялись по отдельности, затем все втроем, а потом Вадим встал и попросил фотографа:
- А теперь сфотографируйте их вдвоем! Вы не смотрите, что девушка смущается. Я вас уверяю, что фотографию, которую вы сделаете, они будут хранить до конца своей жизни.
Эта фотография висит сейчас в Сашином кабинете на почетном месте. И каждый раз, когда я смотрю на нее, мысленно благодарю Вадима...
Манасские будни
Наступила осень 1942 года. Из сводок Совинформбюро и газет мы знали о происходящих на фронтах событиях. По растущему напряжению переподготовки располагавшихся у нас авиационных полков чувствовалось: назревает что-то серьезное. Но даже в самых смелых мечтах мы не могли предположить, какие грандиозные перемены ожидают нас в ближайшем будущем.
Вечером девятнадцатого ноября наш начальник связи принял по радио взбудоражившее всех сообщение.
- В последний час! - ликующе оповестил он. - Экстренное сообщение Совинформбюро: удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа!
А еще через несколько дней - двадцать третьего ноября - по радио было передано новое экстренное сообщение Совинформбюро: "Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда". В нем говорилось, что советские войска прорвали оборону гитлеровцев сразу в двух местах: с северо-запада и с юга Сталинграда и за три дня напряженных боев продвинулись на шестьдесят-семьдесят километров. Освобождены город Калач на восточном берегу Дона, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово.
- Здорово! - восхитился Андрей Труд. - За три дня на семьдесят километров!
- Постой, постой, - прервал его Покрышкин. - Ты карту припомни: Калач, Кривая Музга, Абганерово...
Выходит, гитлеровцев там окружили! Ты представляешь себе такое колечко, а?!
- Ну вот, - резюмировал Труд, - люди воюют, а мы тут сидим, в зоне пилотаж отрабатываем.
- И посидишь! - неожиданно сурово сказал Саша. - Пока не станешь настоящим истребителем, пока не изучишь новую машину на все сто, кому ты на фронте нужен? Сейчас обычных летчиков хватает, пойми ты это. Классные мастера воздушного боя нужны! Значит, нужно учиться.
Летчики усиленно и много работали, выполняя тренировочные полеты. Во время полетов на старте непременно дежурила наша санитарная машина. Мне дежурить на аэродроме доводилось редко, так как в основном я была занята в амбулатории. Но выпадала и мне удача, когда в мои нечастые дежурства летала Сашина эскадрилья.
Служил у нас в автороте шофер на стартере (с помощью этой машины запускали двигатели самолетов). Возраста, по сравнению с нами, он был солидного - сорока с лишним лет. Еще в прошлую зиму, постоянно ремонтируя свою старенькую машину (новых тогда у нас вообще не было), он заболел фурункулезом. Это заболевание и сейчас трудно лечится, а во время войны, учитывая наши условия и скудность лечебных препаратов, тем более.
Водитель бедный вконец измучился, весь пропах ихтиолкой и мазью Вишневского. Но как ни бились медики, болезнь не отступала.
Однажды я решила провести ему курс аугогемотерапии. Оба наших врача, попавшие на фронт сразу после получения дипломов, не имели необходимых навыков. Они не брались за этот метод лечения и меня не очень-то одобряли. Спасибо, поддержал начальник амбулатории. Суть аутогемотерапии в том, что у больного берется кровь из вены у локтя, кубиков десять - пятнадцать, и вводится ему же ниже спины. Уколы и вливания я делала мастерски - благо, занималась этим каждый день. Сказался и опыт - я до войны проработала в больнице два года.
Итак, с благословения начальника амбулатории я принялась за дело. Недели через две больному стало лучше, а спустя некоторое время он, ко всеобщей нашей радости, совсем выздоровел.
Километрах в тридцати от Манаса находился поселок Избербаш, а в нем небольшой базар, изобилующий, всевозможными восточными яствами. Для нас это изобилие было странным и удивительным. Кругом идет война, гибнут и голодают люди, а здесь - своя жизнь со своими заботами и, разумеется, с базарными ценами.
В одно из воскресений мы с девочками собрались у медпункта. Стояли и грелись на солнышке, обсуждая всевозможные события. Вдруг наше внимание привлек солдат, поднимавшийся по лестнице с каким-то белым мешком в руках. Оказалось - мой подопечный шофер. Он съездил на базар, накупил там орехов, фруктов и прочих сладостей и вот пришел угостить нас. Конечно, мы не могли устоять перед таким искушением. Запомнился этот случай потому, что он, кажется, был единственным нашим близким знакомством с щедротами юга, а еще Саша потом долго подшучивал по поводу моей склонности к "взяточничеству". Но однажды, вспомнив этот случай, он сказал:
- Это хорошо, Мария, что дело свое ты знаешь досконально и проявляешь решительность. Люди тебя хвалят и благодарят, молодец!
Похвала Саши была мне очень приятна, но я постаралась не показать это и отшутилась:
- Стараюсь на тебя походить. Ты ведь, говорят, нестандартно летаешь.
- Значит, мы нашли друг друга, - рассмеялся он. - У нас, истребителей, тоже нужно постоянно искать новое. Если я завтра в бою применю свой вчерашний прием атаки, гитлеровский летчик будет к нему уже готов. А мне теперь очень хочется жить. И ребят своих сохранить очень хочется. Так что постоянно нужно и думать, и трудиться - овладевать мастерством.
Этому своему принципу он оставался верен до конца.
Надеяться на прекращение дождей не приходилосы. Командование стало думать, как выйти из создавшегося положения. Решено было своими силами отремонтировать несколько бараков, находившихся от Манаса в двадцати километрах в сторону Махачкалы. До войны там располагался какой-то завод.
Для ремонта бараков требовались прежде всего лесоматериалы. Поэтому создали специальную команду для их заготовки. Лес находился в горах, куда она и отправилась. И там произошло несчастье: на наших ребят напала банда. Цель налета, видимо, заключалась в овладении оружием, имевшимся у бойцов. Завязалась перестрелка, в результате которой два солдата погибли и несколько получили ранения.
Когда бойцов доставили в санчасть БАО, наступил уже поздний вечер. Тьма кромешная, но везти пострадавших в эвакогоспиталь, располагавшийся в Избербаше, нужно было срочно. Ждать до утра - значило рисковать жизнью раненых. И вот мы с безотказным Айзиком отправились в путь.
Айзик, как и начальник лазарета доктор Дехтярь, был добрейшим человеком. Возраст его приближался к пятидесяти, и он опекал нас всех, словно отец родных дочерей. Без какой-либо просьбы, бывало, подойдет и скажет:
- Ну-ка, снимай свои сапоги, а то они у тебя вот-вот каши запросят.
Увидит, несешь что-то тяжелое - обязательно поможет. Мы платили Айзику дочерней привязанностью, делились с ним своими радостями и обидами.
Несколько слов нужно сказать и о нашей многострадальной санитарной машине, или, как все мы ее называли, "санитарке". Она обладала удивительной особенностью неожиданно останавливаться в самом неподходящем месте.
Айзика, вернее, его ноги мы видели, как правило, под машиной. Он вечно что-то там латал и подкручивал. Но ни разу я не слышала, чтобы он пожаловался на свою шоферскую участь.
Итак, луна слабо освещала каменистую, ухабистую дорогу. Фары включать было нельзя. Не знаю, как Айзику, но мне казалось, что за каждым кустом нас подстерегает опасность. Шофер старался вести машину как можно осторожнее, чтобы не тревожить раненых. А осторожность и скорость - понятия, как правило, взаимозависимые.
До горной речушки, которую нам предстояло преодолеть, мы доехали сравнительно благополучно. Но стоило нашей видавшей виды транспортной единице въехать в речку, "санитарка", верная себе, тут же остановилась. Заглох двигатель! Я похолодела от мысли, что задержка может оказаться роковой: раненые нуждались в срочной медицинской помощи. Но Айзик успокоил:
- Машенька, не волнуйся, и вы, товарищи раненые, тоже. Я сейчас быстренько разберусь, что к чему.
Он вылез из машины прямо в ледяную воду, что-то в темноте на ощупь наладил, и мотор заработал! Его урчание и покряхтывание показалось нам самой прекрасной музыкой. В госпиталь поспели вовремя.
Распрощавшись с ранеными и пожелав им скорейшего выздоровления, отправились обратно. До Манаса добрались без приключений.
Было уже за полночь. И как же мы удивились, когда, спускаясь с пригорка, увидели встречавших нас товарищей. Мы были растроганы тем, что столько людей волновались и ждали нашего возвращения. Был среди встречавших, конечно, и Саша. Причем, как мне потом рассказала моя Таечка, беспокоился он больше всех. Вместе с Вадимом Фадеевым и Андреем Трудом они чуть не отправились навстречу нам пешком.
Доброта и внимание - эти присущие людям драгоценные качества проявлялись на войне во всей своей полноте.
Не могу не сказать в связи с этим и о теплом и даже, не побоюсь употребить это слово, уважительном отношении к нам, молодым женщинам, на фронте. Конечно, встречались разные и мужчины, и женщины, но в целом нас окружали моральная чистота, доброта и порядочность. Я, например, с фронта сохранила убежденность: если женщина уважает себя сама, то и окружающие всегда уважают ее.
И еще об одном, да не сочтет это сегодняшняя молодежь надоедливым брюзжанием: нам, девушкам БАО, а насчитывалось нас не менее полусотни, довольствие выдавалось по солдатской норме в полной мере, в том числе и махорка. Как правило, мы отдавали ее ребятам, а они, в свою очередь, экономили для нас сахар. Курящих среди девушек практически не было. С тем большим недоумением смотрю я на нынешних девчонок, беззастенчиво дымящих сигаретами. Это мне удивительно и грустно. Что заставляет их травить себя?
Однако вернусь к ремонту бараков. После столь дорого обошедшейся нам заготовки леса была создана строительная команда. Командовать этим "войском" поручили начальнику химической службы 16 ГИАП капитану А. Вилюеву. Медицинское обеспечение строителей возложили на меня. Выезжать к месту работы, а оно, я уже упоминала, находилось в двадцати километрах от Манаса, нужно было немедленно. Это меня очень расстроило: в тот вечер мы договорились встретиться с Сашей. Но приказы в армии, как известно, не обсуждаются. Погрузились в машины и поехали.
На место приехали уже затемно. Кое-как расположились на ночевку. Утро порадовало нас безоблачным чистым небом и ласковым, уже не жарким солнцем. Капитан Вилюев быстро и толково распределил людей по участкам, и работа закипела. Вдруг около полудня, едва не задевая крыши бараков, над нами пронесся самолет.
- Он что, с ума сошел? - вырвалось у работавшего рядом пожилого бойца.
А истребитель, развернувшись, вновь устремился к нам. Над самыми бараками летчик исполнил крутую "горку" с переворотом, и мы увидели, как от самолета отделился какой-то небольшой предмет, упавший неподалеку. Пока мы бежали к нему (я была с санитарной сумкой и отстала от других), истребитель стремительно растаял в небе.
- Машенька, а ведь это вам письмо! - воскликнул кто-то, развернув упавший с самолета сверток. - Ого! Да оно личного плана.
Это была записка от Саши. Был ли кто счастливее меня в тот день! Но вместе с радостью в сердце закрадывалась печаль.
Скоро, совсем скоро буду я ждать писем с передовой. Ждать и тревожиться за Сашу: жизнь летчиков на войне часто бывает такой короткой!
Пять месяцев неизвестности
И вот он наступил, грустный день расставания. Надолго ли затянется разлука? Суждено ли нам вообще встретиться? Кто мог ответить на эти вопросы.
В начале двадцатых чисел декабря 1942 года стало известно, что наш БАО должен перебазироваться в другое место, кажется, под Орджоникидзе. Погода стояла нелетная, и в день отъезда Саша с утра пришел ко мне, помогал грузить наши пожитки и имущество санчасти. Потом ненадолго ушел куда-то и вернулся со свертком:
- Мария, вот возьми обо мне на память. Здесь мой портрет, один наш парень нарисовал. Только одно условие: если разлюбишь меня, отправь, пожалуйста, портрет моей матери. Адрес у тебя есть.
- Напрасно ты мне такое условие ставишь, - обиделась я. - Никому я твой портрет не отдам.
- Не будем загадывать, - ответил он. - На войне все может случиться.
Опережая события, скажу, что портрет этот я впоследствии привезла в Новосибирск и торжественно вручила Ксении Степановне, матери Покрышкина, лично. Она была очень рада этому подарку. Мы поместили его в столовой, и когда я спрашивала у родившейся уже в Новосибирске пятимесячной дочки - где ее папа, она моментально поворачивала головку в сторону отцовского портрета. Но до этого времени тогда, в декабре 1942 года, было еще далеко.
Сборы, наконец, были закончены, и прозвучала команда "По машинам". Мы двинулись, а Саша шел вслед за нашей полуторкой. Машина прибавила скорость. Он остановился. И я еще долго видела его отдаляющуюся фигуру. Слезы застилали глаза. Как мы будем друг без друга?
С этого дня страх, что Саша может погибнуть, надолго поселился в душе. Этому в немалой степени содействовали и почтовые неурядицы. За короткий срок у нас трижды менялся номер полевой почты, в течение пяти месяцев я не имела вестей от Саши, а он от меня.
Правда, где-то с марта 1943 года о моем муже, как о лучшем летчике-истребителе кубанского неба, заговорила пресса, и центральная, и фронтовая. Но редкие газетные заметки, понятно, не очень-то успокаивали. Помню, в одной из сводок Совинформбюро сообщалось, что в течение дня на Кубани было сбито девяносто гитлеровских самолетов и сорок пять - наших. Могла ли я быть уверена в том, что и Саша не попал в число тех сорока пяти? И так день за днем, неделя за неделей.
В нашем БАО все, кому попадалось какое-либо приятное сообщение о летчиках-истребителях, спешили меня обрадовать. Не обходилось и без курьезов. Вот один из них.
На Ленинградском фронте воевал прекрасный летчик-истребитель дважды Герой Советского Союза Петр Афанасьевич Покрышев. Если не ошибаюсь, его счет к концу войны достиг 37 сбитых вражеских самолетов. После Победы мы познакомились, и он стал нашим искренним, добрым другом.
Так вот, кому-то из ребят попалась в газете заметка о Покрышеве, о его подвигах, проявленных при защите ленинградского неба. Естественно, о таком событии не могли не оповестить меня:
- Посмотри, Машенька, твой Саша, оказывается, уже в Ленинграде воюет. Да еще как! На-ка прочти. Правда, газетчики его фамилию немного переврали.
- Так и инициалы тут другие, не Сашины.
- Ну и что? Ты что, газетчиков не знаешь? Они все перепутают. А может, в целях секретности так все изменили. Нет, это точно о твоем Саше!
Объяснять, что такое разлука на войне, думаю, излишне. Это надо пережить, словами не расскажешь. Каждая минута, каждый час неизвестности наполнены ожиданием и тревогой. А дней таких нам выпало в ту пору немало. И в каждом - тысяча четыреста сорок минут. Как редкие глотки свежего воздуха скупые газетные заметки. Но адреса лучшего кубанского сокола в них не сообщалось! Только смотришь на дату публикации и думаешь: значит, до позапрошлого вторника он был живым и здоровым.
Подвигами моего мужа и его друзей-однополчан гордился весь наш батальон. И я часто вспоминала Сашины слова, сказанные им как-то в Манасе:
- Подвиг, чтобы ты знала, требует мысли, мастерства и риска. Просто так не полетишь и не собьешь. Гитлеровцы тоже умеют воевать. И количественное преимущество пока что на их стороне. Значит, мы должны воевать лучше них! А для этого надо постоянно думать, анализировать успехи и ошибки, извлекать из них уроки и учиться, все время чувствовать себя с самолетом единым целым. И еще надо знать слабости врага и уметь ими пользоваться.
- Я из-за тебя и воевать умнее, расчетливее стал, - говорил он мне. Как же я могу тебя одну оставить? Ты у меня самое дорогое, что есть в жизни.
Как я благодарна ему за эти слова!
Окончание истории с "отставкой" Покрышкина из авиации мне опять же известно с его слов и из рассказов друзей. Полк, в котором служил Саша, был включен в состав истребительной дивизии, прибывшей с фронта на переучивание и доукомплектование. Принимал полк командир дивизии, знавший летчиков еще по боям в Молдавии. Пройдясь перед строем, он поинтересовался:
- А где ваш командир эскадрильи Покрышкин? Почему его не видно?
- Он исключен из состава полка и находится под следствием за нарушение инструкций истребительной авиации, - доложил командир полка.
- Странно, я знал его как боевого и дисциплинированного летчика-истребителя. С этим вопросом надо разобраться.
- Покрышкин здесь, товарищ комдив! - выкрикнул кто-то из стоявших в строю летчиков.
Вечером того же дня состоялось партийное собрание полка, на котором присутствовал командир дивизии. Коммунисты обсудили обстоятельства дела и оправдали Сашу; отметили, что решение об отстранения его от должности, как и исключение из рядов партии, было несправедливым. А еще через несколько дней командующий воздушной армией генерал Н. Ф. Науменко, ознакомившись с обстоятельствами и лично побеседовав с Покрышкиным, назначил его заместителем командира соседнего полка, приказав прекратить касающиеся его разбирательства. Правда, назначение в тот раз не состоялось. Саша сумел убедить начальство оставить его командиром эскадрильи. Работать вместе с человеком, не пользующимся его уважением и доверием, он не мог. Познакомившись с Покрышкиным поближе, я, конечно же, поинтересовалась, почему он в свои двадцать девять лет оказался неженатым.
- Видишь ли, какое дело, - объяснил Саша, - сначала не до знакомств разных было. Летчиком стремился стать, времени не хватало. А потом почему-то показалось, что семейные летчики-истребители слишком осторожничают в воздухе, побаиваются рисковать. Решил, что земля их слишком крепко держит. Да и ты не встречалась, как же я мог жениться? - улыбнулся он.
Слышать такие слова мне было бесконечно радостно. Продолжая разговор, Саша сказал, что очень любит детей. И если бы имел их, то ни за что не оставил бы их сиротами "горе мыкать". Это его и останавливало от решительного шага - женитьбы.
- А теперь?
- Теперь другое дело. Знаешь, Мария, без хвастовства скажу, воевать научился здорово. Меня теперь не так-то легко сбить.
В том, что сказанное Сашей - истинная правда, я ничуть не сомневалась. Он был исключительно правдивым и душевно чистым человеком. О его любви к детям, доброте и вообще об обостренном чувстве справедливости можно судить но такому случаю, рассказанному мне его друзьями.
После окончания Пермской авиатехнической школы Покрышкин служил техником. Однажды, это было в 1937 году, в их городке арестовали одного из летчиков. Саша с другом, если мне не изменяет память, Василием Севастьяновым, шли с аэродрома домой, когда увидели, как жену того летчика с тремя детьми выселяли прямо на улицу. Шел проливной дождь, и дежурившие в этот день на аэродроме авиаторы, не задерживаясь, проходили мимо плачущего семейства. Саша остановился и решительно сказал:
- Вот что, Василий, я сейчас помогу им перебраться в свою комнату, а потом приду к тебе. Приютишь на какое-то время?
- О чем разговор! Приходи. Только, знаешь, отца-то их взяли как врага народа. За поддержку его семьи и сам можешь угодить туда, куда Макар телят не гонял.
- Мне бояться нечего. А в случае чего - я один, не страшно. Только видеть, как детей под дождь выбрасывают, не могу.
- Ты же военный человек и должен уметь сдерживать себя.
- Защиту женщин и детей считаю долгом каждого воина.
Это не просто слова. Это был его принцип, а принципами своими он никогда не поступался. Не мог пройти мимо чужого горя, даже если заступничество грозило ему личными неприятностями. Таким Саша оставался до конца.
Однако вернусь к событиям в Манасе. Странное, какое-то двойственное для меня это было время. Кругом бушевала война. Смерть и горе разгуливали по земле, а я чувствовала себя счастливой. Я знала, что счастье мое недолговечно, что нам очень скоро придется расстаться. Но пока, пусть на короткое время, мы были вместе!
Нельзя сказать, что я совсем не думала о будущем. Думала. Но мысли эти не имели ничего общего с каким-либо недоверием или сомнением в искренности чувств моего Саши. Ему я всегда верила безгранично. Просто знала, что он не способен даже на малейший обман. Но вот писем писать не любил и, как я узнала, редко радовал свою мать весточками о себе. Значит, и мне также придется их ждать неделями и мучиться неизвестностью, когда наступит срок расстаться.
- Ты пойми, - убеждала я его, - для счастья и покоя близкого тебе человека достаточно двух слов: жив и здоров!
- Исправлюсь, - обещал он. - Да и о чем сейчас беспокоиться: в боях мы пока не участвуем. Осваиваем новую технику.
- Это тоже небезопасно. И в любом случае о матери нельзя забывать...
На следующий день после этого разговора Саша пришел ко мне:
- Я сегодня матери написал! И сообщил, что женился.
Все во мне замерло. Тихо и вроде бы спокойно спрашиваю:
- И на ком же это ты женился?
- Как на ком? Да на тебе!
- Неплохо бы и у меня спросить, пойду ли я за тебя.
- А что тут спрашивать? И так все ясно!
Так началась наша семейная жизнь. До поры до времени мы старались не афишировать наши отношения. Не знаю, насколько ловко у нас это получалось, но девчата особенно вопросами не донимали. Однако Вадим Фадеев одним махом разрушил нашу конспирацию.
Как-то под вечер Саша с Вадимом взяли лодку н поплыли вдоль берега Каспия.
- Вадим, хочу поделиться с тобой одной новостью. Знаешь, я люблю Марию и хочу на ней жениться.
Вадим уставился на него ошалело и говорит:
- Ты что, спятил? Война идет. Тебя вполне могут сбить, а она останется одна, да еще чего доброго с ребенком! Война и без тебя вон сколько сирот наплодила. Нет, я тебе жениться не советую.
Но мой будущий муж, единожды приняв решение, уже не отступал от него.
Вадим, с его неуемной, кипучей натурой, бесшабашностью, конечно же, такую сногсшибательную новость долго хранить не мог. Едва вернувшись на берег, он примчался в санчасть. У нас шел прием больных. В комнате было человек тридцать. И вот прямо с порога, ни на кого не обращая внимания, Фадеев спрашивает меня:
- Машенька, меня Сашка Покрышкин прислал узнать: ты его очень любишь?
В комнате - немая сцена. Все смотрят на меня. А я от смущения дар речи потеряла... Тут Вадим понял, что допустил оплошность. Он подошел ко мне, обнял за плечи:
- Машенька, ну что ты так смутилась? Все хорошо! Сашка велел передать, что он тебя очень любит и хочет на тебе жениться.
И тут тишина взорвалась хохотом... Вот так наша "жгучая" тайна вмиг стала всеобщим достоянием.
Конечно, никто Вадима ко мне не присылал. И был он известным шутником и балагуром. Но на этот раз ему почему-то безоговорочно поверили и восприняли новость доброжелательно: Александра Ивановича очень уважали как человека и как летчика.
Вечером, когда пришел Саша, я возмущенно спросила его:
- Ну зачем тебе надо было рассказывать Вадиму о наших отношениях? Ты знаешь, что он выкинул?
- Да уж знаю, он рассказал, как ловко вогнал тебя в краску. Не обращай внимания: он нас с тобой очень любит!
Вадим, как и многие летчики из Сашиного полка, весной 1943 года погиб на Кубани. Он был превосходным и бесстрашным летчиком. Саша всегда был уверен в том, что если бы Вадим не погиб, быть бы ему трижды Героем! Количество сбитых самолетов у них было бы почти одинаковое.
Родился Вадим Фадеев на Волге, в семье учителей. Был хорошо образован, начитан, прекрасно пел. Красив собой: почти двухметрового роста блондин с голубыми глазами. Озорства ради отрастил бороду лопатой.
Вадим бережно хранил выданный ему командующим армией документ - приказ о выдаче ему двойного продовольственного пайка и разрешении на индивидуальный пошив одежды и обуви. Из готового обмундирования ему ничего не подходило - все было мало.
Как-то он угодил к нам в лазарет, заболел! До сих пор не могу без улыбки вспоминать его на прогнувшейся почти до пола кровати. Вадим никому не давал скучать. Всевозможные истории в его переложении веселили всех. Ко мне, наверное, из-за Саши, у него было особое отношение. Стоило мне войти в лазарет, как он подхватывался с кровати, драпировался в темно-серое армейское одеяло и... лилась ария князя Игоря или "Эй, ухнем!". А то начинал декламировать монолог Гамлета - "Быть или не быть..."
Он и в полку был организатором самодеятельности. Ребятам так требовалась разрядка после каждого боевого дня.
Однажды я с нашим водителем Айзиком повезла о Махачкалу в эвакогоспиталь тяжелобольных. На обратном пути вижу: по одной из улиц города идут Вадим и Саша. Фадеев, заметив нас, выскочил на проезжую часть и, расставив руки, загородил дорогу. Айзик едва успел затормозить. Вадим открыл дверцу и галантно поклонился:
- Машенька, нижайше просим вас посетить фотоателье.
Я было запротестовала, ссылаясь на занятость, но тут вмешался Саша. И мы предстали перед фотографом, расположившимся тут же, на улице. Сначала снялись по отдельности, затем все втроем, а потом Вадим встал и попросил фотографа:
- А теперь сфотографируйте их вдвоем! Вы не смотрите, что девушка смущается. Я вас уверяю, что фотографию, которую вы сделаете, они будут хранить до конца своей жизни.
Эта фотография висит сейчас в Сашином кабинете на почетном месте. И каждый раз, когда я смотрю на нее, мысленно благодарю Вадима...
Манасские будни
Наступила осень 1942 года. Из сводок Совинформбюро и газет мы знали о происходящих на фронтах событиях. По растущему напряжению переподготовки располагавшихся у нас авиационных полков чувствовалось: назревает что-то серьезное. Но даже в самых смелых мечтах мы не могли предположить, какие грандиозные перемены ожидают нас в ближайшем будущем.
Вечером девятнадцатого ноября наш начальник связи принял по радио взбудоражившее всех сообщение.
- В последний час! - ликующе оповестил он. - Экстренное сообщение Совинформбюро: удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа!
А еще через несколько дней - двадцать третьего ноября - по радио было передано новое экстренное сообщение Совинформбюро: "Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда". В нем говорилось, что советские войска прорвали оборону гитлеровцев сразу в двух местах: с северо-запада и с юга Сталинграда и за три дня напряженных боев продвинулись на шестьдесят-семьдесят километров. Освобождены город Калач на восточном берегу Дона, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово.
- Здорово! - восхитился Андрей Труд. - За три дня на семьдесят километров!
- Постой, постой, - прервал его Покрышкин. - Ты карту припомни: Калач, Кривая Музга, Абганерово...
Выходит, гитлеровцев там окружили! Ты представляешь себе такое колечко, а?!
- Ну вот, - резюмировал Труд, - люди воюют, а мы тут сидим, в зоне пилотаж отрабатываем.
- И посидишь! - неожиданно сурово сказал Саша. - Пока не станешь настоящим истребителем, пока не изучишь новую машину на все сто, кому ты на фронте нужен? Сейчас обычных летчиков хватает, пойми ты это. Классные мастера воздушного боя нужны! Значит, нужно учиться.
Летчики усиленно и много работали, выполняя тренировочные полеты. Во время полетов на старте непременно дежурила наша санитарная машина. Мне дежурить на аэродроме доводилось редко, так как в основном я была занята в амбулатории. Но выпадала и мне удача, когда в мои нечастые дежурства летала Сашина эскадрилья.
Служил у нас в автороте шофер на стартере (с помощью этой машины запускали двигатели самолетов). Возраста, по сравнению с нами, он был солидного - сорока с лишним лет. Еще в прошлую зиму, постоянно ремонтируя свою старенькую машину (новых тогда у нас вообще не было), он заболел фурункулезом. Это заболевание и сейчас трудно лечится, а во время войны, учитывая наши условия и скудность лечебных препаратов, тем более.
Водитель бедный вконец измучился, весь пропах ихтиолкой и мазью Вишневского. Но как ни бились медики, болезнь не отступала.
Однажды я решила провести ему курс аугогемотерапии. Оба наших врача, попавшие на фронт сразу после получения дипломов, не имели необходимых навыков. Они не брались за этот метод лечения и меня не очень-то одобряли. Спасибо, поддержал начальник амбулатории. Суть аутогемотерапии в том, что у больного берется кровь из вены у локтя, кубиков десять - пятнадцать, и вводится ему же ниже спины. Уколы и вливания я делала мастерски - благо, занималась этим каждый день. Сказался и опыт - я до войны проработала в больнице два года.
Итак, с благословения начальника амбулатории я принялась за дело. Недели через две больному стало лучше, а спустя некоторое время он, ко всеобщей нашей радости, совсем выздоровел.
Километрах в тридцати от Манаса находился поселок Избербаш, а в нем небольшой базар, изобилующий, всевозможными восточными яствами. Для нас это изобилие было странным и удивительным. Кругом идет война, гибнут и голодают люди, а здесь - своя жизнь со своими заботами и, разумеется, с базарными ценами.
В одно из воскресений мы с девочками собрались у медпункта. Стояли и грелись на солнышке, обсуждая всевозможные события. Вдруг наше внимание привлек солдат, поднимавшийся по лестнице с каким-то белым мешком в руках. Оказалось - мой подопечный шофер. Он съездил на базар, накупил там орехов, фруктов и прочих сладостей и вот пришел угостить нас. Конечно, мы не могли устоять перед таким искушением. Запомнился этот случай потому, что он, кажется, был единственным нашим близким знакомством с щедротами юга, а еще Саша потом долго подшучивал по поводу моей склонности к "взяточничеству". Но однажды, вспомнив этот случай, он сказал:
- Это хорошо, Мария, что дело свое ты знаешь досконально и проявляешь решительность. Люди тебя хвалят и благодарят, молодец!
Похвала Саши была мне очень приятна, но я постаралась не показать это и отшутилась:
- Стараюсь на тебя походить. Ты ведь, говорят, нестандартно летаешь.
- Значит, мы нашли друг друга, - рассмеялся он. - У нас, истребителей, тоже нужно постоянно искать новое. Если я завтра в бою применю свой вчерашний прием атаки, гитлеровский летчик будет к нему уже готов. А мне теперь очень хочется жить. И ребят своих сохранить очень хочется. Так что постоянно нужно и думать, и трудиться - овладевать мастерством.
Этому своему принципу он оставался верен до конца.
Надеяться на прекращение дождей не приходилосы. Командование стало думать, как выйти из создавшегося положения. Решено было своими силами отремонтировать несколько бараков, находившихся от Манаса в двадцати километрах в сторону Махачкалы. До войны там располагался какой-то завод.
Для ремонта бараков требовались прежде всего лесоматериалы. Поэтому создали специальную команду для их заготовки. Лес находился в горах, куда она и отправилась. И там произошло несчастье: на наших ребят напала банда. Цель налета, видимо, заключалась в овладении оружием, имевшимся у бойцов. Завязалась перестрелка, в результате которой два солдата погибли и несколько получили ранения.
Когда бойцов доставили в санчасть БАО, наступил уже поздний вечер. Тьма кромешная, но везти пострадавших в эвакогоспиталь, располагавшийся в Избербаше, нужно было срочно. Ждать до утра - значило рисковать жизнью раненых. И вот мы с безотказным Айзиком отправились в путь.
Айзик, как и начальник лазарета доктор Дехтярь, был добрейшим человеком. Возраст его приближался к пятидесяти, и он опекал нас всех, словно отец родных дочерей. Без какой-либо просьбы, бывало, подойдет и скажет:
- Ну-ка, снимай свои сапоги, а то они у тебя вот-вот каши запросят.
Увидит, несешь что-то тяжелое - обязательно поможет. Мы платили Айзику дочерней привязанностью, делились с ним своими радостями и обидами.
Несколько слов нужно сказать и о нашей многострадальной санитарной машине, или, как все мы ее называли, "санитарке". Она обладала удивительной особенностью неожиданно останавливаться в самом неподходящем месте.
Айзика, вернее, его ноги мы видели, как правило, под машиной. Он вечно что-то там латал и подкручивал. Но ни разу я не слышала, чтобы он пожаловался на свою шоферскую участь.
Итак, луна слабо освещала каменистую, ухабистую дорогу. Фары включать было нельзя. Не знаю, как Айзику, но мне казалось, что за каждым кустом нас подстерегает опасность. Шофер старался вести машину как можно осторожнее, чтобы не тревожить раненых. А осторожность и скорость - понятия, как правило, взаимозависимые.
До горной речушки, которую нам предстояло преодолеть, мы доехали сравнительно благополучно. Но стоило нашей видавшей виды транспортной единице въехать в речку, "санитарка", верная себе, тут же остановилась. Заглох двигатель! Я похолодела от мысли, что задержка может оказаться роковой: раненые нуждались в срочной медицинской помощи. Но Айзик успокоил:
- Машенька, не волнуйся, и вы, товарищи раненые, тоже. Я сейчас быстренько разберусь, что к чему.
Он вылез из машины прямо в ледяную воду, что-то в темноте на ощупь наладил, и мотор заработал! Его урчание и покряхтывание показалось нам самой прекрасной музыкой. В госпиталь поспели вовремя.
Распрощавшись с ранеными и пожелав им скорейшего выздоровления, отправились обратно. До Манаса добрались без приключений.
Было уже за полночь. И как же мы удивились, когда, спускаясь с пригорка, увидели встречавших нас товарищей. Мы были растроганы тем, что столько людей волновались и ждали нашего возвращения. Был среди встречавших, конечно, и Саша. Причем, как мне потом рассказала моя Таечка, беспокоился он больше всех. Вместе с Вадимом Фадеевым и Андреем Трудом они чуть не отправились навстречу нам пешком.
Доброта и внимание - эти присущие людям драгоценные качества проявлялись на войне во всей своей полноте.
Не могу не сказать в связи с этим и о теплом и даже, не побоюсь употребить это слово, уважительном отношении к нам, молодым женщинам, на фронте. Конечно, встречались разные и мужчины, и женщины, но в целом нас окружали моральная чистота, доброта и порядочность. Я, например, с фронта сохранила убежденность: если женщина уважает себя сама, то и окружающие всегда уважают ее.
И еще об одном, да не сочтет это сегодняшняя молодежь надоедливым брюзжанием: нам, девушкам БАО, а насчитывалось нас не менее полусотни, довольствие выдавалось по солдатской норме в полной мере, в том числе и махорка. Как правило, мы отдавали ее ребятам, а они, в свою очередь, экономили для нас сахар. Курящих среди девушек практически не было. С тем большим недоумением смотрю я на нынешних девчонок, беззастенчиво дымящих сигаретами. Это мне удивительно и грустно. Что заставляет их травить себя?
Однако вернусь к ремонту бараков. После столь дорого обошедшейся нам заготовки леса была создана строительная команда. Командовать этим "войском" поручили начальнику химической службы 16 ГИАП капитану А. Вилюеву. Медицинское обеспечение строителей возложили на меня. Выезжать к месту работы, а оно, я уже упоминала, находилось в двадцати километрах от Манаса, нужно было немедленно. Это меня очень расстроило: в тот вечер мы договорились встретиться с Сашей. Но приказы в армии, как известно, не обсуждаются. Погрузились в машины и поехали.
На место приехали уже затемно. Кое-как расположились на ночевку. Утро порадовало нас безоблачным чистым небом и ласковым, уже не жарким солнцем. Капитан Вилюев быстро и толково распределил людей по участкам, и работа закипела. Вдруг около полудня, едва не задевая крыши бараков, над нами пронесся самолет.
- Он что, с ума сошел? - вырвалось у работавшего рядом пожилого бойца.
А истребитель, развернувшись, вновь устремился к нам. Над самыми бараками летчик исполнил крутую "горку" с переворотом, и мы увидели, как от самолета отделился какой-то небольшой предмет, упавший неподалеку. Пока мы бежали к нему (я была с санитарной сумкой и отстала от других), истребитель стремительно растаял в небе.
- Машенька, а ведь это вам письмо! - воскликнул кто-то, развернув упавший с самолета сверток. - Ого! Да оно личного плана.
Это была записка от Саши. Был ли кто счастливее меня в тот день! Но вместе с радостью в сердце закрадывалась печаль.
Скоро, совсем скоро буду я ждать писем с передовой. Ждать и тревожиться за Сашу: жизнь летчиков на войне часто бывает такой короткой!
Пять месяцев неизвестности
И вот он наступил, грустный день расставания. Надолго ли затянется разлука? Суждено ли нам вообще встретиться? Кто мог ответить на эти вопросы.
В начале двадцатых чисел декабря 1942 года стало известно, что наш БАО должен перебазироваться в другое место, кажется, под Орджоникидзе. Погода стояла нелетная, и в день отъезда Саша с утра пришел ко мне, помогал грузить наши пожитки и имущество санчасти. Потом ненадолго ушел куда-то и вернулся со свертком:
- Мария, вот возьми обо мне на память. Здесь мой портрет, один наш парень нарисовал. Только одно условие: если разлюбишь меня, отправь, пожалуйста, портрет моей матери. Адрес у тебя есть.
- Напрасно ты мне такое условие ставишь, - обиделась я. - Никому я твой портрет не отдам.
- Не будем загадывать, - ответил он. - На войне все может случиться.
Опережая события, скажу, что портрет этот я впоследствии привезла в Новосибирск и торжественно вручила Ксении Степановне, матери Покрышкина, лично. Она была очень рада этому подарку. Мы поместили его в столовой, и когда я спрашивала у родившейся уже в Новосибирске пятимесячной дочки - где ее папа, она моментально поворачивала головку в сторону отцовского портрета. Но до этого времени тогда, в декабре 1942 года, было еще далеко.
Сборы, наконец, были закончены, и прозвучала команда "По машинам". Мы двинулись, а Саша шел вслед за нашей полуторкой. Машина прибавила скорость. Он остановился. И я еще долго видела его отдаляющуюся фигуру. Слезы застилали глаза. Как мы будем друг без друга?
С этого дня страх, что Саша может погибнуть, надолго поселился в душе. Этому в немалой степени содействовали и почтовые неурядицы. За короткий срок у нас трижды менялся номер полевой почты, в течение пяти месяцев я не имела вестей от Саши, а он от меня.
Правда, где-то с марта 1943 года о моем муже, как о лучшем летчике-истребителе кубанского неба, заговорила пресса, и центральная, и фронтовая. Но редкие газетные заметки, понятно, не очень-то успокаивали. Помню, в одной из сводок Совинформбюро сообщалось, что в течение дня на Кубани было сбито девяносто гитлеровских самолетов и сорок пять - наших. Могла ли я быть уверена в том, что и Саша не попал в число тех сорока пяти? И так день за днем, неделя за неделей.
В нашем БАО все, кому попадалось какое-либо приятное сообщение о летчиках-истребителях, спешили меня обрадовать. Не обходилось и без курьезов. Вот один из них.
На Ленинградском фронте воевал прекрасный летчик-истребитель дважды Герой Советского Союза Петр Афанасьевич Покрышев. Если не ошибаюсь, его счет к концу войны достиг 37 сбитых вражеских самолетов. После Победы мы познакомились, и он стал нашим искренним, добрым другом.
Так вот, кому-то из ребят попалась в газете заметка о Покрышеве, о его подвигах, проявленных при защите ленинградского неба. Естественно, о таком событии не могли не оповестить меня:
- Посмотри, Машенька, твой Саша, оказывается, уже в Ленинграде воюет. Да еще как! На-ка прочти. Правда, газетчики его фамилию немного переврали.
- Так и инициалы тут другие, не Сашины.
- Ну и что? Ты что, газетчиков не знаешь? Они все перепутают. А может, в целях секретности так все изменили. Нет, это точно о твоем Саше!
Объяснять, что такое разлука на войне, думаю, излишне. Это надо пережить, словами не расскажешь. Каждая минута, каждый час неизвестности наполнены ожиданием и тревогой. А дней таких нам выпало в ту пору немало. И в каждом - тысяча четыреста сорок минут. Как редкие глотки свежего воздуха скупые газетные заметки. Но адреса лучшего кубанского сокола в них не сообщалось! Только смотришь на дату публикации и думаешь: значит, до позапрошлого вторника он был живым и здоровым.
Подвигами моего мужа и его друзей-однополчан гордился весь наш батальон. И я часто вспоминала Сашины слова, сказанные им как-то в Манасе:
- Подвиг, чтобы ты знала, требует мысли, мастерства и риска. Просто так не полетишь и не собьешь. Гитлеровцы тоже умеют воевать. И количественное преимущество пока что на их стороне. Значит, мы должны воевать лучше них! А для этого надо постоянно думать, анализировать успехи и ошибки, извлекать из них уроки и учиться, все время чувствовать себя с самолетом единым целым. И еще надо знать слабости врага и уметь ими пользоваться.