Покрышкина Мария Кузьминична
Жизнь, отданная небу
Покрышкина Мария Кузьминична
Жизнь, отданная небу
Аннотация издательства: Имя трижды Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина широко известно. О нем написано немало книг и, казалось, исчерпано все. что можно было сказать о знаменитом летчике-истребителе. Но книга "Жизнь, отданная небу" во многом открывает неизвестное ранее. Мария Кузьминична Покрышкина - жена и друг героя - тепло и проникновенно рассказывает о своем муже, приводит новые факты и штрихи, значительно дополняющие его портрет.
Содержание
Вступление
Это было у моря
Я буду звать тебя Мария
Манасские будни
Пять месяцев неизвестности
И снова разлуки
Прощай, БАО!
В Новосибирске
Земляки встречают своего героя
Учеба в академии имени М. В. Фрунзе
Служба на Волге
"Вижу Батайский мост, Саша!"
И снова учеба
Десять лет в Киеве
В Главном штабе ПВО
Маршальские звезды
И помнит мир спасенный
До последнего удара сердца
Вступление
До сих пор не могу до конца поверить, что его нет. Вхожу в квартиру форменная фуражка на вешалке, шахматы расставлены, дверь кабинета открыта. Кажется, сейчас встанет из-за стола и выйдет навстречу. Непроизвольно делаю шаг вперед. Но в квартире только тишина... В нашей квартире, где еще совсем недавно тишина была таким редким гостем.
"Они жили долго и счастливо и умерли в один день" - так хорошо и мудро заканчивается старая сказка. Мы тоже жили долго и счастливо. Но вот Александра Ивановича нет, а я живу. Конечно же, я не одинока. У меня замечательные дети и внуки. Часто бывают друзья. Но ни на шаг меня не отпускает от себя память. Она-то и побудила взяться за перо.
В последние месяцы жизни Александра Ивановича, возвращаясь от него из больницы, чтобы хоть на какое-то время оторваться от тягостных мыслей, я начинала перебирать наиболее яркие события нашей жизни, записывала их и на другой день читала мужу.
"Ну и память у тебя, Мария, - улыбался он, - впору роман писать. А что? Он, пожалуй, получится". В те дни Александр Иванович заканчивал работу над книгой "Познать себя в бок", увидеть которую ему, увы, не довелось. Нет, тогда я не думала о книге. И если бы не искреннее желание добавить еще несколько штрихов к образу человека, ставшего народным героем, если бы не настойчивые просьбы многих друзей, я не взялась бы за эту работу.
Мне не довелось бывать в боях рядом с Покрышкиным. Поэтому описании боевых действий читатель в моей книге не найдет. Впрочем, о фронтовых подвигах Александра Покрышкина немало написано его однополчанами. Но я провожала его в боевые вылеты и встречала после них. Боев в его жизни было много, и не только на фронте. С такой же отвагой и бескомпромиссностью, с которыми мой муж сражался с врагом, он воевал с косностью, бюрократизмом, подлостью, со своей болезнью, наконец. Он боролся за победу до конца и побеждал. Только один раз он проиграл бой... С той поры я одна.
Александр Иванович немалого достиг в жизни: прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза, маршал авиации. Еще при жизни стал легендой. И если оценивать по большому счету, он был счастливым человеком. Но счастье даже в сказках просто так не дается. А уж в действительности... Счастье Покрышкина - очень и очень трудное, завоеванное и выстраданное.
Да, его можно было назвать и честолюбивым человеком. Но только в том плане, что честь свою ставил превыше всего. Он не терпел, когда порой ему оказывали почести сверх меры. В быту был скромным и нетребовательным, простым и открытым для людей.
Круг наших друзей никогда не определялся занимаемыми должностями и рангами. Однако заслужить дружбу Покрышкина было не просто. Зато уж если Александру Ивановичу человек нравился, то это, как правило, навсегда. Он не покидал друзей ни в радости, ни тем более в горе. Потому и нас никогда не оставляли друзья. Сейчас я это особенно чувствую.
У него был острый ум, способный мгновенно оценить ситуацию и тут же найти единственно верное решение. Это природное качество, отточенное боевой практикой, ярко проявилось после войны на командной работе. Я только теперь поняла, почему он так самозабвенно любил шахматы: в них, как и в летной работе, часто приходится в самые сжатые сроки просчитывать максимальное количество вариантов, чтобы выбрать один.
Помню, забежал к нам как-то самый младший брат Александра Ивановича Виктор, тогда еще студент-геолог. Муж усадил его за шахматы. Прошел час, второй. Слышу из-за двери голос Виктора:
- Саша, отпусти ты меня, бога ради. Заниматься надо. Александр Иванович молча встал, подпер дверь креслом:
- Пока двадцать пятую партию не сыграем, не выпущу. Что оставалось делать бедному студенту?
С шахматами могла конкурировать только охота. По этому поводу я шутила:
- На первом месте у тебя, Александр, работа, на втором - охота, а уж третье - мое.
- Держи его крепче, Мария, оно тоже призовое, - смеялся муж.
За свое место я никогда не беспокоилась. Александр Иванович был любящим мужем. А каким он был прекрасным отцом!
Кто мог знать Покрышкина-человека лучше, чем я? И как жалею, что не обладаю писательским даром, который помог бы мне в полной мере передать светлую силу обаяния души Александра Ивановича. Но если даже хоть в какой-то степени мне удастся это сделать, значит, частичку долга перед его памятью я выполню.
Перед вами не роман, не повесть, не мемуары. Это просто записки человека, который очень любил и любит Александра Ивановича Покрышкина.
М. К. ПОКРЫШКИНА.
Это было у моря
Да-да, мы действительно встретились с ним у самого синего моря, в августе 1942 года. Все начиналось как в старом романе. Только у нашего моря не зеленели пальмы, а на героине вместо бальных туфелек были кирзовые сапоги. Служила я медицинской сестрой санитарной части батальона аэродромного обслуживания (БАО). До того как военная судьба забросила наш БАО на берег Каспийского моря в поселок Манас, что расположился километрах в сорока от Махачкалы, нам сполна довелось испытать и горечь отступления, и боль утрат, и тяготы фронтовой службы.
Не буду подробно рассказывать, что такое БАО. Скажу только, что без его скромных служащих - связистов, метеорологов, медиков, оружейников, солдат аэродромной роты, автомобилистов и интендантов - нормальная боевая работа летчиков была бы просто невозможна. Конечно, нам, баовцам, не приходилось вступать в непосредственные схватки с врагом, но мы обеспечивали жизнь и мощь авиаподразделений, их постоянную боеготовность, и для этого требовались в полной мере и мастерство, и мужество, и самопожертвование.
Работы в Манасе было невпроворот. И все же здесь жилось значительно легче. Мы наконец-то пришли в себя, отогрелись под ласковым южным солнцем. Суровую зиму 1941/42 года вспоминали как что-то ужасное. Мало того, что наш БАО был тогда в непосредственной близости от передовой. Все мы, особенно летчики и авиатехники, страдали от морозов и пронизывающих до костей ледяных степных ветров.
Самолеты МиГ-3, которыми были укомплектованы обслуживаемые нами полки, имели в ту пору каверзную конструктивную недоработку - у них нередко заклинивало фонари летных кабин. Случись что в воздухе - и с парашютом не выбросишься. Поэтому многие летчики, несмотря на страшные морозы, летали с открытыми кабинами. Медики перед каждым стартом бегали от самолета к самолету, требуя, чтобы пилоты смазывали лица гусиным жиром. Какого труда стоило подчас сломить их мальчишескую браваду: не буду, мол, и все...
Помню, как однажды я уговаривала перед вылетом капитана Алексея Постнова, а он упрямился:
- Сказал, не буду мазаться, значит, не буду. Да не беспокойся, сестричка, ничего со мной не случится.
Так и вылетел. А через четверть часа мы с удивлением и тревогой увидели, что его самолет идет на посадку. Вылез из кабины - нельзя узнать: лицо белое, распухшее. Глаза - узкие щелочки - едва видны.
Обработали мы Постнова, отправили в санчасть. Вскоре он вновь летал, но следы обморожения остались у него надолго. Уже после войны судьба вновь нас свела. В первую встречу Алексей пошутил:
- Ну что бы мне тогда послушаться тебя, Маша. Каким бы красавцем мог быть.
- Ты и так, Лешенька, красивый. А вот к добрым советам, надеюсь, научился относиться внимательнее.
А наши авиатехники! Они дневали и ночевали на аэродромах возле своих самолетов. Обморожения среди них были обычным явлением, хотя мы, медики, как могли помогали им. Только помощь эта оказывалась слабой. Приходилось лишь удивляться, как люди не простужались, круглосуточно находясь на морозе, на ветру. Не знаю, когда они умудрялись спать и есть. Приди в любое время - они у самолетов. С обмороженными лицами, с руками, которые превратились в сплошные кровоточащие раны, насквозь пропитанные техническими маслами и бензином.
Надо сказать, что и нам во время дежурств на аэродроме в ожидании возвращения с боевых заданий летчиков доставалось от морозов изрядно. Сидишь в промерзшей насквозь санитарной машине (отопления в ней не было) с неизменным нашим водителем - Айзиком и чувствуешь, как постепенно превращаешься в ледышку.
Как-то подошел к автомобилю командир полка Андрей Гаврилович Маркелов. Увидев меня с уже побелевшим носом, сказал жалостливо:
- Что ж ты, милая, в землянку к нам не зайдешь погреться. Стесняешься, что ли?
Нет уж, думаю, к вам, летунам, только попадись. От шуточек ваших сквозь землю провалишься. И забилась поглубже в кабину:
- Спасибо. Мне не холодно.
Зато, здесь, в Манасе, в глубоком тылу, после грохота войны мы все были очарованы теплом, тишиной и красотой Каспийского моря. Многие из нас видели море впервые и не могли нарадоваться его лазурному простору.
Буквально на второй день нашей передислокации ко мне в амбулаторию прибежала одна из медсестер - Тамара Лескова и прямо с порога:
- Ты знаешь, Мария, к нам сразу два истребительных полка прибыли! А один из них - гвардейский!
Я была очень занята, да и не в настроении. Поэтому интереса к сообщению не проявила:
- Мне-то какая разница, кто там прибыл, гвардейцы или еще кто.
Тамара, по-моему, немного обиделась:
- К тебе по-хорошему пришла, хотела пригласить искупаться, а ты... Не я же в твоих неприятностях виновата! Хочешь, я тебя сегодня вечером в лазарете подменю?
Тут я совсем расстроилась, даже слезы выступили:
- Не надо меня жалеть! И купаться я не хочу, и в подмене не нуждаюсь.
Неприятности личного порядка у меня действительно были: наш начальник санслужбы (не называю его фамилии) обратил на меня свое "пристальное" внимание. Но так как его притязания были начисто отвергнуты, мне пришлось за это расплачиваться.
При каждом удобном случае, при малейшей возможности он старался "не забывать" про меня. Если у моих подруг хоть изредка выдавались короткие передышки, то я даже помышлять о них не могла. На меня была возложена ответственность за амбулаторию и хирургический блок, а после целого дня работы - ночные дежурства в лазарете. Так что о танцах я могла только мечтать. Спасибо девушкам, они время от времени добровольно подменяли меня, давая возможность хоть чуточку передохнуть и поспать.
Тамара отправилась купаться одна. Мне, как обычно, предстояло ночное дежурство в лазарете, а с утра - опять работа в амбулатории.
В нашем лазарете уже находилось несколько раненых и больных из прилетевших в этот день истребительных полков. Они прибыли к нам немного раньше основного состава. К вечеру, выполнив все процедуры, назначенные больным, я взяла роман Виктора Гюго "Отверженные" и, что называется, с головой ушла в него. Надо сказать, что встреча с книгой в ту пору была наслаждением высшего порядка. Просто подержать ее в руках, притронуться к ней уже было радостью. А тут выпало этакое счастье - читать "Отверженных"!
И вот в момент полного моего блаженства в проеме открытой двери появились три летчика. Взглянув на них, я невольно вспомнила картину А. Васнецова "Три богатыря". Смотрела на них, но почему-то видела только того, кто стоял в середине: капитан, выше среднего роста, широкоплечий, подтянутый, с мужественным волевым лицом и большими серо-голубыми глазами. На груди - орден Ленина. В нем была какая-то серьезность и основательность. "Это Он!" - пронзила меня шальная мысль. Но я тут же устыдилась ее: "Господи, о чем я думаю? Ведь я даже голоса его еще не слышала".
Кто-то из двоих, пришедших с голубоглазым богатырем (это были летчики из его эскадрильи Андрей Труд и Владимир Бережной, погибший весной 1943 года на Кубани), обратился ко мне с просьбой:
- Вы нас, пожалуйста, извините за столь поздний визит, но раньше никак не могли вырваться. Нам бы товарища нашего повидать, комэска Анатолия Камосу. Разрешите?
А богатырь с коротко остриженными темно-русыми волосами стоит и внимательно разглядывает меня. Большой палец правой руки засунут под ремень гимнастерки, в левой - пилотка. Как позже Саша признался, в те первые минуты нашей встречи он тоже подумал: "Вот та, которую я всю жизнь искал". Это ли не любовь с первого взгляда?!
Здесь я немного отвлекусь, чтобы сказать вот о чем. Меня поражает, как некоторые литераторы изображают в своих произведениях моего мужа этаким сибирским медведем, увальнем, угрюмым и неразговорчивым человеком. Например, в книге Ю. Жукова "Один "миг" из тысячи" А. И. Покрышкин изображен именно таким. Но подобное описание внешности и характера Александра Ивановича ни в коей мере не соответствует действительности. Напротив, он всегда был энергичен, спортивен, с легкой пружинистой походкой, сохранившейся до последних дней жизни. Зарядкой Саша занимался с десятилетнего возраста, позже приобщил к ней и меня, и детей. OR любил хорошую, добрую шутку, и сам охотно и всегда к месту шутил. Очень любил дарить цветы и всегда был окружен друзьями. Что тут общего с образом угрюмого медведя?
Летчики уговорили меня пропустить их к Камосе, однако пошли к нему только двое - Андрей и Володя. А третий, так неожиданно привлекший мое внимание, остался.
- Капитан Покрышкин, - представился он и, присев на скамейку, поинтересовался: - Что читаете?
- "Отверженные" Виктора Гюго.
- Интересно бы почитать. Сам недавно был отверженным.
Я объяснила, что книга принадлежит не мне и читаем мы ее все по очереди, но бравый летчик продолжал сидеть и внимательно меня разглядывал. Я смутилась:
- Вы, кажется, пришли навестить своего товарища, так в чем же дело? Или вас проводить к нему?
Мой собеседник поднялся и пошел в палату. Вскоре все трое вернулись в приемный покой. И капитан снова подошел ко мне:
- А все-таки, может, дашь мне эту книгу? Я читаю очень быстро.
Взглянув на него, я сухо спросила:
- Почему это вы ко мне на "ты" обращаетесь?
- Извините, постараюсь исправиться.
Как мне ни жаль было расставаться с книгой, он у меня ее все-таки выпросил.
Вечером того же дня капитан Покрышкин отправился на берег моря купаться и застал там нашу медсестру Тамару. Воспользовавшись случаем, он постарался выведать все о заинтересовавшем его "предмете": кто я и что я, не замужем ли? А так как вопросов у него оказалось много, а вода была уже довольно холодная, капитан на следующий день появился в амбулатории одетым в реглан и с повышенной температурой. Я дала ему градусник, а сама принялась за оформление документов.
Сидит, глаз с меня не сводит. Подниму голову - он отвернется. Опущу его взгляд на себе чувствую. Наконец, забрала у него градусник, смотрю температура под сорок! Да, перекупался товарищ, любопытство подвело. Направила его в лазарет.
К вечеру появилась Тамара и говорит:
- Мария, тебя просит зайти тот капитан, которого ты сегодня положила в лазарет. Спросить что-то хочет.
Я неприступная, как скала:
- Скажи своему капитану, что завтра с утра будет мое дежурство в лазарете и он сможет задать мне все свои вопросы.
И не пошла: пусть не задается.
А наутро, когда я заглянула в лазарет, он спал. Мне почему-то вдруг стало жалко его будить... Попозже снова зашла в палату, чтобы заполнить историю болезни. Были там вопросы, ответы на которые меня тоже интересовали: место довоенного жительства, год рождения, ближайшие родственники.
Услышала, что в Новосибирске у него живет мать, Покрышкина Ксения Степановна. А вот что жены нет, поначалу не поверила. Разве так может быть, когда человеку уже почти тридцать? Дурит, наверное, голову мне. Почему-то эта мысль меня расстроила.
После трех дней пребывания в лазарете Покрышкин был вызван в штаб армии за назначением на должность заместителя командира полка. Часть эта базировалась где-то в другом месте.
Сразу же после завтрака Саша быстренько собрался, вернул мне книгу:
- Прекрасный роман. Спасибо. Надеюсь, я не очень его задержал?
- Ничего, я рада, что он вам понравился.
- Что ж, может быть, мы больше не увидимся с вами, не поминайте лихом.
- Да вроде бы не за что.
Наша санчасть располагалась в тени деревьев на пригорке, а внизу на пятачке его ждала "персональная" полуторка. Он сбежал вниз и в мгновение ока перемахнул через борт машины. Не знаю почему, но на душе стало грустно. Взяла в руки книгу, стала лихорадочно перелистывать ее всю от начала до конца. "Ну как же так, мог же он мне хотя бы записку написать!" Но в книге ничего не оказалось. Да и почему он, собственно, должен был мне писать? Ведь мы совсем чужие люди!
Стою, утешаю себя. Вдруг над Манасом, едва не цепляясь за макушки деревьев, пронесся самолет. Это был он, и он улетел, скорее всего, навсегда!
На следующий день, к вечеру, на пороге санчасти появилась длинная и тощая фигура Андрея Труда с его неизменной улыбкой на лице и с лукавинкой в больших голубых глазах.
- Машенька, нальешь сто граммов спиртика, скажу, где тебя Сашка Покрышкин ожидает!
- Во-первых, - сказала я, - с пьянчужками ни в какие контакты не вступаю. А во-вторых, мог бы что-нибудь и правдоподобнее придумать.
- Машенька, вот ей-богу, Сашка тебя ждет!
- Ну откуда ему тут взяться, если он вчера утром улетел? Ты же сам с ним у машины прощался! И мне он сказал, что навсегда...
- А вот и не навсегда! Насчет ста граммов я пошутил, конечно, но Сашка тебя действительно ждет. Выйди, проверь!
Думаю, разыгрывает он меня, не может без своих шуточек. А вдруг и в самом деле? Решила на всякий случай выйти, посмотреть. Выхожу - он и вправду стоит!
Увидев меня, обрадовался.
- Ты что же это, я к тебе на крыльях, можно сказать, летел, спешил, а ты даже выйти ко мне не хочешь?
- Думала, Андрей разыгрывает, - ответила я. Но тут же спохватилась и спросила: - А кто, собственно, я вам такая, чтобы ко мне спешить? И почему вы ко мне постоянно обращаетесь на "ты"?
Он улыбнулся и, окинув меня сияющим взглядом, сказал:
- Так уж вышло, что не смог я от тебя и от своих ребят улететь... А касательно того, что я тебя на "ты" называю, так теперь уж я по-другому не смогу. Давай сегодня на танцы сходим!
- Не знаю, смогу ли я: нужно, чтобы кто-то из девочек меня подменил. Попробую Таечку Попову попросить.
Так с этого дня Тая Попова, как и Андрей Труд, стали нашими "поверенными". Андрей вообще для своего любимого командира готов был на все. А с моей подругой Таечкой мы пронесли нашу дружбу через всю войну и продолжаем дружить по сей день. На фронте она была заведующей аптекой. Причем очень строгой. Принесет, бывало, мне с утра упаковок десять бинтов и скажет:
- Все, Мусенька, это тебе на целый день.
Я тут же взвинчусь:
- Тогда становись вместо меня, посмотрю, много ли ты десятью бинтами наработаешь!
Она, обидевшись, уйдет, но вскоре появится вновь с новой порцией бинтов.
- Вот теперь - другое дело!
Она, искренне возмущаясь, втолковывает мне:
- Ну как же ты, Мусенька, не хочешь понять, что у меня бинты строго ограничены.
- А у меня - раненые и больные...
Таисия Ивановна Попова - человек, достоинства которого трудно переоценить. Наша многолетняя дружба дает мне право это утверждать.
Заведующий клубом в нашем БАО был Саша Перлов, среднего роста, красивый зеленоглазый парень. Скромный, очень воспитанный ленинградец. По молодости мы частенько подтрунивали над тем, что он постоянно носил за поясом гимнастерки грелку. А у него была язва желудка, и его всегда мучили ноющие боли. Он так и не смог вылечиться, умер вскоре после Победы очень молодым, оставив жену и сына.
Благодаря стараниям Саши Перлова у нас каждый вечер играла музыка и устраивались танцы при лунном свете. На импровизированную танцевальную площадку собирались все, кто был свободен от дежурства. До сих пор вспоминаю ту замечательную августовскую ночь и, теперь почти уже забытую, мелодию старинного танго "Брызги шампанского". Я тогда впервые танцевала со своим будущим мужем...
Я буду звать тебя Мария
Может быть, постороннему человеку это Сашино решение и покажется малозначащим, для меня оно - суть его характера. В самом начале нашего знакомства он поинтересовался, как меня зовут мои подруги. Я пожала плечами:
- По-разному. Чаще всего Машей или Машенькой, иногда Марьей, а Тая, она самая близкая мне, Мусей или Мусенькой.
Покрышкин помолчал, оценивая про себя перечисленные мной варианты. Видимо, они его чем-то не устраивали, он поморщился и решительно сказал:
- Нет. Я буду звать тебя Марией.
Саша во всем любил определенность и основательность.
С его слов я уже знала, что мечтой стать летчиком он загорелся с детства, но прежде чем эта мечта осуществилась, ему пришлось преодолеть немало трудностей и испытаний.
Узнав, что при поступлении в авиационное училище нужно пройти очень строгую медицинскую комиссию, он чуть ли не с десятилетнего возраста начал себя закаливать. Зимой, а в Новосибирске, где проживала их семья, она далеко не мягкая, выходил каждое утро раздетым по пояс во двор и делал зарядку, растирался снегом. На "представление" собиралась вся улица.
Жизнь не баловала его. В неполных пятнадцать лет он вынужден был оставить ученье и зарабатывать себе на хлеб - так сложились семейные обстоятельства. И уж потом, работая, доучивался, чтобы получить среднее образование. Без него о летном училище нечего было и мечтать.
Трудиться Саша начал учеником кровельщика. Потом поступил в ремесленное училище, где получил профессию слесаря-лекальщика. Работая на заводе, стал посещать занятия в осоавиахимовском планерном кружке. На заводе ему дали комсомольскую путевку в авиационное училище, которое находилось в городе Перми. Сколько было радости! Но, уже приехав в училище, узнал, что оно преобразовано в техническое.
Разве этого он добивался? Покрышкин перестал посещать занятия. И только строгое напоминание, что сюда он прибыл по путевке комсомола и авиатехники нужны ВВС не меньше, чем летчики, заставило его окончить Пермское училище с отличием. Характера ему было не занимать.
Он стал авиационным техником и вместо того, чтобы летать, готовил к полетам боевые самолеты для других летчиков. Теперь снова поступить в авиационное училище, только летное, для него стало еще трудней. Сколько упорства и настойчивости ему пришлось проявить, сколько рапортов послать по команде, прежде чем добился разрешения в свободное от службы время заниматься в ближайшем осоавиахимовском аэроклубе... Лишь к двадцати пяти годам ему наконец удалось осуществить свою мечту - стать летчиком-истребителем.
Надо сказать, в наших судьбах многое оказалось схожим. И это, видимо, сыграло свою роль. Я тоже не была ни белоручкой, ни маменькиной дочкой. Родилась в крестьянской семье под Харьковом. Отец - инвалид, слепой. И мне с ранних лет приходилось и учиться, и работать, чтобы помогать семье.
После школы-семилетки поступила в Харьковское медицинское училище. Окончила его в 1939 году с отличием. Направили медсестрой в терапевтическое отделение больницы. Но я мечтала стать хирургом и потому поступила на курсы операционных сестер. Когда началась война, в первый же день пошла в военкомат и получила назначение в 443-й батальон аэродромного обслуживания. Сначала все мы, средний медперсонал, числились вольнонаемными, а с 1942 года нам присвоили воинские звания. Я стала сержантом медслужбы.
К моменту нашего знакомства с Александром Покрышкиным на его счету было двенадцать засчитанных (незасчитанные тоже были) сбитых вражеских самолетов. Его уже наградили орденом Ленина, направили представление на присвоение звания Героя Советского Союза. Тем не менее мы встретились с ним, пожалуй, в самый трудный период его жизни. Волей своего командира лучший летчик полка был... посажен на гауптвахту. Партийное бюро поддалось настоянию начальства: приняло решение об исключении Покрышкина из партии. Представление на Героя отозвали обратно.
Причина? Она и сейчас злободневна. Косность и рутинерство без боя своих позиций не сдают. И не всегда побеждают новаторы, тем более что они, как правило, нарушают утвержденные инструкцией устаревшие правила. Система выработанных Покрышкиным тактических боевых приемов воздушного боя, отчеканенных автором в знаменитой формуле: "высота - скорость - маневр огонь" (я не специалист и не берусь рассматривать ее подробно), не сразу пробила себе путь.
В довершение своего "праведного" гнева тот командир (не хочу называть его настоящую фамилию, так как в книге Александра Ивановича "Познать себя в бою" она изменена) снял Сашу с довольствия, направил его в запасной авиаполк.
Купить что-либо из еды в Манасе было невозможно, и Покрышкин попросту голодал. Подкармливали его друзья-летчики и я из своего сержантского пайка. Приносили ему еду на берег Каспия, где он разрабатывал и заносил в свой альбом, хранящийся сейчас в Центральном музее Вооруженных Сил СССР, новые тактические приемы воздушного боя. Он был сильным и гордым человеком и очень страдал от унижения, но с присущей ему волей и настойчивостью упорно заставлял себя работать.
Жизнь, отданная небу
Аннотация издательства: Имя трижды Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина широко известно. О нем написано немало книг и, казалось, исчерпано все. что можно было сказать о знаменитом летчике-истребителе. Но книга "Жизнь, отданная небу" во многом открывает неизвестное ранее. Мария Кузьминична Покрышкина - жена и друг героя - тепло и проникновенно рассказывает о своем муже, приводит новые факты и штрихи, значительно дополняющие его портрет.
Содержание
Вступление
Это было у моря
Я буду звать тебя Мария
Манасские будни
Пять месяцев неизвестности
И снова разлуки
Прощай, БАО!
В Новосибирске
Земляки встречают своего героя
Учеба в академии имени М. В. Фрунзе
Служба на Волге
"Вижу Батайский мост, Саша!"
И снова учеба
Десять лет в Киеве
В Главном штабе ПВО
Маршальские звезды
И помнит мир спасенный
До последнего удара сердца
Вступление
До сих пор не могу до конца поверить, что его нет. Вхожу в квартиру форменная фуражка на вешалке, шахматы расставлены, дверь кабинета открыта. Кажется, сейчас встанет из-за стола и выйдет навстречу. Непроизвольно делаю шаг вперед. Но в квартире только тишина... В нашей квартире, где еще совсем недавно тишина была таким редким гостем.
"Они жили долго и счастливо и умерли в один день" - так хорошо и мудро заканчивается старая сказка. Мы тоже жили долго и счастливо. Но вот Александра Ивановича нет, а я живу. Конечно же, я не одинока. У меня замечательные дети и внуки. Часто бывают друзья. Но ни на шаг меня не отпускает от себя память. Она-то и побудила взяться за перо.
В последние месяцы жизни Александра Ивановича, возвращаясь от него из больницы, чтобы хоть на какое-то время оторваться от тягостных мыслей, я начинала перебирать наиболее яркие события нашей жизни, записывала их и на другой день читала мужу.
"Ну и память у тебя, Мария, - улыбался он, - впору роман писать. А что? Он, пожалуй, получится". В те дни Александр Иванович заканчивал работу над книгой "Познать себя в бок", увидеть которую ему, увы, не довелось. Нет, тогда я не думала о книге. И если бы не искреннее желание добавить еще несколько штрихов к образу человека, ставшего народным героем, если бы не настойчивые просьбы многих друзей, я не взялась бы за эту работу.
Мне не довелось бывать в боях рядом с Покрышкиным. Поэтому описании боевых действий читатель в моей книге не найдет. Впрочем, о фронтовых подвигах Александра Покрышкина немало написано его однополчанами. Но я провожала его в боевые вылеты и встречала после них. Боев в его жизни было много, и не только на фронте. С такой же отвагой и бескомпромиссностью, с которыми мой муж сражался с врагом, он воевал с косностью, бюрократизмом, подлостью, со своей болезнью, наконец. Он боролся за победу до конца и побеждал. Только один раз он проиграл бой... С той поры я одна.
Александр Иванович немалого достиг в жизни: прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза, маршал авиации. Еще при жизни стал легендой. И если оценивать по большому счету, он был счастливым человеком. Но счастье даже в сказках просто так не дается. А уж в действительности... Счастье Покрышкина - очень и очень трудное, завоеванное и выстраданное.
Да, его можно было назвать и честолюбивым человеком. Но только в том плане, что честь свою ставил превыше всего. Он не терпел, когда порой ему оказывали почести сверх меры. В быту был скромным и нетребовательным, простым и открытым для людей.
Круг наших друзей никогда не определялся занимаемыми должностями и рангами. Однако заслужить дружбу Покрышкина было не просто. Зато уж если Александру Ивановичу человек нравился, то это, как правило, навсегда. Он не покидал друзей ни в радости, ни тем более в горе. Потому и нас никогда не оставляли друзья. Сейчас я это особенно чувствую.
У него был острый ум, способный мгновенно оценить ситуацию и тут же найти единственно верное решение. Это природное качество, отточенное боевой практикой, ярко проявилось после войны на командной работе. Я только теперь поняла, почему он так самозабвенно любил шахматы: в них, как и в летной работе, часто приходится в самые сжатые сроки просчитывать максимальное количество вариантов, чтобы выбрать один.
Помню, забежал к нам как-то самый младший брат Александра Ивановича Виктор, тогда еще студент-геолог. Муж усадил его за шахматы. Прошел час, второй. Слышу из-за двери голос Виктора:
- Саша, отпусти ты меня, бога ради. Заниматься надо. Александр Иванович молча встал, подпер дверь креслом:
- Пока двадцать пятую партию не сыграем, не выпущу. Что оставалось делать бедному студенту?
С шахматами могла конкурировать только охота. По этому поводу я шутила:
- На первом месте у тебя, Александр, работа, на втором - охота, а уж третье - мое.
- Держи его крепче, Мария, оно тоже призовое, - смеялся муж.
За свое место я никогда не беспокоилась. Александр Иванович был любящим мужем. А каким он был прекрасным отцом!
Кто мог знать Покрышкина-человека лучше, чем я? И как жалею, что не обладаю писательским даром, который помог бы мне в полной мере передать светлую силу обаяния души Александра Ивановича. Но если даже хоть в какой-то степени мне удастся это сделать, значит, частичку долга перед его памятью я выполню.
Перед вами не роман, не повесть, не мемуары. Это просто записки человека, который очень любил и любит Александра Ивановича Покрышкина.
М. К. ПОКРЫШКИНА.
Это было у моря
Да-да, мы действительно встретились с ним у самого синего моря, в августе 1942 года. Все начиналось как в старом романе. Только у нашего моря не зеленели пальмы, а на героине вместо бальных туфелек были кирзовые сапоги. Служила я медицинской сестрой санитарной части батальона аэродромного обслуживания (БАО). До того как военная судьба забросила наш БАО на берег Каспийского моря в поселок Манас, что расположился километрах в сорока от Махачкалы, нам сполна довелось испытать и горечь отступления, и боль утрат, и тяготы фронтовой службы.
Не буду подробно рассказывать, что такое БАО. Скажу только, что без его скромных служащих - связистов, метеорологов, медиков, оружейников, солдат аэродромной роты, автомобилистов и интендантов - нормальная боевая работа летчиков была бы просто невозможна. Конечно, нам, баовцам, не приходилось вступать в непосредственные схватки с врагом, но мы обеспечивали жизнь и мощь авиаподразделений, их постоянную боеготовность, и для этого требовались в полной мере и мастерство, и мужество, и самопожертвование.
Работы в Манасе было невпроворот. И все же здесь жилось значительно легче. Мы наконец-то пришли в себя, отогрелись под ласковым южным солнцем. Суровую зиму 1941/42 года вспоминали как что-то ужасное. Мало того, что наш БАО был тогда в непосредственной близости от передовой. Все мы, особенно летчики и авиатехники, страдали от морозов и пронизывающих до костей ледяных степных ветров.
Самолеты МиГ-3, которыми были укомплектованы обслуживаемые нами полки, имели в ту пору каверзную конструктивную недоработку - у них нередко заклинивало фонари летных кабин. Случись что в воздухе - и с парашютом не выбросишься. Поэтому многие летчики, несмотря на страшные морозы, летали с открытыми кабинами. Медики перед каждым стартом бегали от самолета к самолету, требуя, чтобы пилоты смазывали лица гусиным жиром. Какого труда стоило подчас сломить их мальчишескую браваду: не буду, мол, и все...
Помню, как однажды я уговаривала перед вылетом капитана Алексея Постнова, а он упрямился:
- Сказал, не буду мазаться, значит, не буду. Да не беспокойся, сестричка, ничего со мной не случится.
Так и вылетел. А через четверть часа мы с удивлением и тревогой увидели, что его самолет идет на посадку. Вылез из кабины - нельзя узнать: лицо белое, распухшее. Глаза - узкие щелочки - едва видны.
Обработали мы Постнова, отправили в санчасть. Вскоре он вновь летал, но следы обморожения остались у него надолго. Уже после войны судьба вновь нас свела. В первую встречу Алексей пошутил:
- Ну что бы мне тогда послушаться тебя, Маша. Каким бы красавцем мог быть.
- Ты и так, Лешенька, красивый. А вот к добрым советам, надеюсь, научился относиться внимательнее.
А наши авиатехники! Они дневали и ночевали на аэродромах возле своих самолетов. Обморожения среди них были обычным явлением, хотя мы, медики, как могли помогали им. Только помощь эта оказывалась слабой. Приходилось лишь удивляться, как люди не простужались, круглосуточно находясь на морозе, на ветру. Не знаю, когда они умудрялись спать и есть. Приди в любое время - они у самолетов. С обмороженными лицами, с руками, которые превратились в сплошные кровоточащие раны, насквозь пропитанные техническими маслами и бензином.
Надо сказать, что и нам во время дежурств на аэродроме в ожидании возвращения с боевых заданий летчиков доставалось от морозов изрядно. Сидишь в промерзшей насквозь санитарной машине (отопления в ней не было) с неизменным нашим водителем - Айзиком и чувствуешь, как постепенно превращаешься в ледышку.
Как-то подошел к автомобилю командир полка Андрей Гаврилович Маркелов. Увидев меня с уже побелевшим носом, сказал жалостливо:
- Что ж ты, милая, в землянку к нам не зайдешь погреться. Стесняешься, что ли?
Нет уж, думаю, к вам, летунам, только попадись. От шуточек ваших сквозь землю провалишься. И забилась поглубже в кабину:
- Спасибо. Мне не холодно.
Зато, здесь, в Манасе, в глубоком тылу, после грохота войны мы все были очарованы теплом, тишиной и красотой Каспийского моря. Многие из нас видели море впервые и не могли нарадоваться его лазурному простору.
Буквально на второй день нашей передислокации ко мне в амбулаторию прибежала одна из медсестер - Тамара Лескова и прямо с порога:
- Ты знаешь, Мария, к нам сразу два истребительных полка прибыли! А один из них - гвардейский!
Я была очень занята, да и не в настроении. Поэтому интереса к сообщению не проявила:
- Мне-то какая разница, кто там прибыл, гвардейцы или еще кто.
Тамара, по-моему, немного обиделась:
- К тебе по-хорошему пришла, хотела пригласить искупаться, а ты... Не я же в твоих неприятностях виновата! Хочешь, я тебя сегодня вечером в лазарете подменю?
Тут я совсем расстроилась, даже слезы выступили:
- Не надо меня жалеть! И купаться я не хочу, и в подмене не нуждаюсь.
Неприятности личного порядка у меня действительно были: наш начальник санслужбы (не называю его фамилии) обратил на меня свое "пристальное" внимание. Но так как его притязания были начисто отвергнуты, мне пришлось за это расплачиваться.
При каждом удобном случае, при малейшей возможности он старался "не забывать" про меня. Если у моих подруг хоть изредка выдавались короткие передышки, то я даже помышлять о них не могла. На меня была возложена ответственность за амбулаторию и хирургический блок, а после целого дня работы - ночные дежурства в лазарете. Так что о танцах я могла только мечтать. Спасибо девушкам, они время от времени добровольно подменяли меня, давая возможность хоть чуточку передохнуть и поспать.
Тамара отправилась купаться одна. Мне, как обычно, предстояло ночное дежурство в лазарете, а с утра - опять работа в амбулатории.
В нашем лазарете уже находилось несколько раненых и больных из прилетевших в этот день истребительных полков. Они прибыли к нам немного раньше основного состава. К вечеру, выполнив все процедуры, назначенные больным, я взяла роман Виктора Гюго "Отверженные" и, что называется, с головой ушла в него. Надо сказать, что встреча с книгой в ту пору была наслаждением высшего порядка. Просто подержать ее в руках, притронуться к ней уже было радостью. А тут выпало этакое счастье - читать "Отверженных"!
И вот в момент полного моего блаженства в проеме открытой двери появились три летчика. Взглянув на них, я невольно вспомнила картину А. Васнецова "Три богатыря". Смотрела на них, но почему-то видела только того, кто стоял в середине: капитан, выше среднего роста, широкоплечий, подтянутый, с мужественным волевым лицом и большими серо-голубыми глазами. На груди - орден Ленина. В нем была какая-то серьезность и основательность. "Это Он!" - пронзила меня шальная мысль. Но я тут же устыдилась ее: "Господи, о чем я думаю? Ведь я даже голоса его еще не слышала".
Кто-то из двоих, пришедших с голубоглазым богатырем (это были летчики из его эскадрильи Андрей Труд и Владимир Бережной, погибший весной 1943 года на Кубани), обратился ко мне с просьбой:
- Вы нас, пожалуйста, извините за столь поздний визит, но раньше никак не могли вырваться. Нам бы товарища нашего повидать, комэска Анатолия Камосу. Разрешите?
А богатырь с коротко остриженными темно-русыми волосами стоит и внимательно разглядывает меня. Большой палец правой руки засунут под ремень гимнастерки, в левой - пилотка. Как позже Саша признался, в те первые минуты нашей встречи он тоже подумал: "Вот та, которую я всю жизнь искал". Это ли не любовь с первого взгляда?!
Здесь я немного отвлекусь, чтобы сказать вот о чем. Меня поражает, как некоторые литераторы изображают в своих произведениях моего мужа этаким сибирским медведем, увальнем, угрюмым и неразговорчивым человеком. Например, в книге Ю. Жукова "Один "миг" из тысячи" А. И. Покрышкин изображен именно таким. Но подобное описание внешности и характера Александра Ивановича ни в коей мере не соответствует действительности. Напротив, он всегда был энергичен, спортивен, с легкой пружинистой походкой, сохранившейся до последних дней жизни. Зарядкой Саша занимался с десятилетнего возраста, позже приобщил к ней и меня, и детей. OR любил хорошую, добрую шутку, и сам охотно и всегда к месту шутил. Очень любил дарить цветы и всегда был окружен друзьями. Что тут общего с образом угрюмого медведя?
Летчики уговорили меня пропустить их к Камосе, однако пошли к нему только двое - Андрей и Володя. А третий, так неожиданно привлекший мое внимание, остался.
- Капитан Покрышкин, - представился он и, присев на скамейку, поинтересовался: - Что читаете?
- "Отверженные" Виктора Гюго.
- Интересно бы почитать. Сам недавно был отверженным.
Я объяснила, что книга принадлежит не мне и читаем мы ее все по очереди, но бравый летчик продолжал сидеть и внимательно меня разглядывал. Я смутилась:
- Вы, кажется, пришли навестить своего товарища, так в чем же дело? Или вас проводить к нему?
Мой собеседник поднялся и пошел в палату. Вскоре все трое вернулись в приемный покой. И капитан снова подошел ко мне:
- А все-таки, может, дашь мне эту книгу? Я читаю очень быстро.
Взглянув на него, я сухо спросила:
- Почему это вы ко мне на "ты" обращаетесь?
- Извините, постараюсь исправиться.
Как мне ни жаль было расставаться с книгой, он у меня ее все-таки выпросил.
Вечером того же дня капитан Покрышкин отправился на берег моря купаться и застал там нашу медсестру Тамару. Воспользовавшись случаем, он постарался выведать все о заинтересовавшем его "предмете": кто я и что я, не замужем ли? А так как вопросов у него оказалось много, а вода была уже довольно холодная, капитан на следующий день появился в амбулатории одетым в реглан и с повышенной температурой. Я дала ему градусник, а сама принялась за оформление документов.
Сидит, глаз с меня не сводит. Подниму голову - он отвернется. Опущу его взгляд на себе чувствую. Наконец, забрала у него градусник, смотрю температура под сорок! Да, перекупался товарищ, любопытство подвело. Направила его в лазарет.
К вечеру появилась Тамара и говорит:
- Мария, тебя просит зайти тот капитан, которого ты сегодня положила в лазарет. Спросить что-то хочет.
Я неприступная, как скала:
- Скажи своему капитану, что завтра с утра будет мое дежурство в лазарете и он сможет задать мне все свои вопросы.
И не пошла: пусть не задается.
А наутро, когда я заглянула в лазарет, он спал. Мне почему-то вдруг стало жалко его будить... Попозже снова зашла в палату, чтобы заполнить историю болезни. Были там вопросы, ответы на которые меня тоже интересовали: место довоенного жительства, год рождения, ближайшие родственники.
Услышала, что в Новосибирске у него живет мать, Покрышкина Ксения Степановна. А вот что жены нет, поначалу не поверила. Разве так может быть, когда человеку уже почти тридцать? Дурит, наверное, голову мне. Почему-то эта мысль меня расстроила.
После трех дней пребывания в лазарете Покрышкин был вызван в штаб армии за назначением на должность заместителя командира полка. Часть эта базировалась где-то в другом месте.
Сразу же после завтрака Саша быстренько собрался, вернул мне книгу:
- Прекрасный роман. Спасибо. Надеюсь, я не очень его задержал?
- Ничего, я рада, что он вам понравился.
- Что ж, может быть, мы больше не увидимся с вами, не поминайте лихом.
- Да вроде бы не за что.
Наша санчасть располагалась в тени деревьев на пригорке, а внизу на пятачке его ждала "персональная" полуторка. Он сбежал вниз и в мгновение ока перемахнул через борт машины. Не знаю почему, но на душе стало грустно. Взяла в руки книгу, стала лихорадочно перелистывать ее всю от начала до конца. "Ну как же так, мог же он мне хотя бы записку написать!" Но в книге ничего не оказалось. Да и почему он, собственно, должен был мне писать? Ведь мы совсем чужие люди!
Стою, утешаю себя. Вдруг над Манасом, едва не цепляясь за макушки деревьев, пронесся самолет. Это был он, и он улетел, скорее всего, навсегда!
На следующий день, к вечеру, на пороге санчасти появилась длинная и тощая фигура Андрея Труда с его неизменной улыбкой на лице и с лукавинкой в больших голубых глазах.
- Машенька, нальешь сто граммов спиртика, скажу, где тебя Сашка Покрышкин ожидает!
- Во-первых, - сказала я, - с пьянчужками ни в какие контакты не вступаю. А во-вторых, мог бы что-нибудь и правдоподобнее придумать.
- Машенька, вот ей-богу, Сашка тебя ждет!
- Ну откуда ему тут взяться, если он вчера утром улетел? Ты же сам с ним у машины прощался! И мне он сказал, что навсегда...
- А вот и не навсегда! Насчет ста граммов я пошутил, конечно, но Сашка тебя действительно ждет. Выйди, проверь!
Думаю, разыгрывает он меня, не может без своих шуточек. А вдруг и в самом деле? Решила на всякий случай выйти, посмотреть. Выхожу - он и вправду стоит!
Увидев меня, обрадовался.
- Ты что же это, я к тебе на крыльях, можно сказать, летел, спешил, а ты даже выйти ко мне не хочешь?
- Думала, Андрей разыгрывает, - ответила я. Но тут же спохватилась и спросила: - А кто, собственно, я вам такая, чтобы ко мне спешить? И почему вы ко мне постоянно обращаетесь на "ты"?
Он улыбнулся и, окинув меня сияющим взглядом, сказал:
- Так уж вышло, что не смог я от тебя и от своих ребят улететь... А касательно того, что я тебя на "ты" называю, так теперь уж я по-другому не смогу. Давай сегодня на танцы сходим!
- Не знаю, смогу ли я: нужно, чтобы кто-то из девочек меня подменил. Попробую Таечку Попову попросить.
Так с этого дня Тая Попова, как и Андрей Труд, стали нашими "поверенными". Андрей вообще для своего любимого командира готов был на все. А с моей подругой Таечкой мы пронесли нашу дружбу через всю войну и продолжаем дружить по сей день. На фронте она была заведующей аптекой. Причем очень строгой. Принесет, бывало, мне с утра упаковок десять бинтов и скажет:
- Все, Мусенька, это тебе на целый день.
Я тут же взвинчусь:
- Тогда становись вместо меня, посмотрю, много ли ты десятью бинтами наработаешь!
Она, обидевшись, уйдет, но вскоре появится вновь с новой порцией бинтов.
- Вот теперь - другое дело!
Она, искренне возмущаясь, втолковывает мне:
- Ну как же ты, Мусенька, не хочешь понять, что у меня бинты строго ограничены.
- А у меня - раненые и больные...
Таисия Ивановна Попова - человек, достоинства которого трудно переоценить. Наша многолетняя дружба дает мне право это утверждать.
Заведующий клубом в нашем БАО был Саша Перлов, среднего роста, красивый зеленоглазый парень. Скромный, очень воспитанный ленинградец. По молодости мы частенько подтрунивали над тем, что он постоянно носил за поясом гимнастерки грелку. А у него была язва желудка, и его всегда мучили ноющие боли. Он так и не смог вылечиться, умер вскоре после Победы очень молодым, оставив жену и сына.
Благодаря стараниям Саши Перлова у нас каждый вечер играла музыка и устраивались танцы при лунном свете. На импровизированную танцевальную площадку собирались все, кто был свободен от дежурства. До сих пор вспоминаю ту замечательную августовскую ночь и, теперь почти уже забытую, мелодию старинного танго "Брызги шампанского". Я тогда впервые танцевала со своим будущим мужем...
Я буду звать тебя Мария
Может быть, постороннему человеку это Сашино решение и покажется малозначащим, для меня оно - суть его характера. В самом начале нашего знакомства он поинтересовался, как меня зовут мои подруги. Я пожала плечами:
- По-разному. Чаще всего Машей или Машенькой, иногда Марьей, а Тая, она самая близкая мне, Мусей или Мусенькой.
Покрышкин помолчал, оценивая про себя перечисленные мной варианты. Видимо, они его чем-то не устраивали, он поморщился и решительно сказал:
- Нет. Я буду звать тебя Марией.
Саша во всем любил определенность и основательность.
С его слов я уже знала, что мечтой стать летчиком он загорелся с детства, но прежде чем эта мечта осуществилась, ему пришлось преодолеть немало трудностей и испытаний.
Узнав, что при поступлении в авиационное училище нужно пройти очень строгую медицинскую комиссию, он чуть ли не с десятилетнего возраста начал себя закаливать. Зимой, а в Новосибирске, где проживала их семья, она далеко не мягкая, выходил каждое утро раздетым по пояс во двор и делал зарядку, растирался снегом. На "представление" собиралась вся улица.
Жизнь не баловала его. В неполных пятнадцать лет он вынужден был оставить ученье и зарабатывать себе на хлеб - так сложились семейные обстоятельства. И уж потом, работая, доучивался, чтобы получить среднее образование. Без него о летном училище нечего было и мечтать.
Трудиться Саша начал учеником кровельщика. Потом поступил в ремесленное училище, где получил профессию слесаря-лекальщика. Работая на заводе, стал посещать занятия в осоавиахимовском планерном кружке. На заводе ему дали комсомольскую путевку в авиационное училище, которое находилось в городе Перми. Сколько было радости! Но, уже приехав в училище, узнал, что оно преобразовано в техническое.
Разве этого он добивался? Покрышкин перестал посещать занятия. И только строгое напоминание, что сюда он прибыл по путевке комсомола и авиатехники нужны ВВС не меньше, чем летчики, заставило его окончить Пермское училище с отличием. Характера ему было не занимать.
Он стал авиационным техником и вместо того, чтобы летать, готовил к полетам боевые самолеты для других летчиков. Теперь снова поступить в авиационное училище, только летное, для него стало еще трудней. Сколько упорства и настойчивости ему пришлось проявить, сколько рапортов послать по команде, прежде чем добился разрешения в свободное от службы время заниматься в ближайшем осоавиахимовском аэроклубе... Лишь к двадцати пяти годам ему наконец удалось осуществить свою мечту - стать летчиком-истребителем.
Надо сказать, в наших судьбах многое оказалось схожим. И это, видимо, сыграло свою роль. Я тоже не была ни белоручкой, ни маменькиной дочкой. Родилась в крестьянской семье под Харьковом. Отец - инвалид, слепой. И мне с ранних лет приходилось и учиться, и работать, чтобы помогать семье.
После школы-семилетки поступила в Харьковское медицинское училище. Окончила его в 1939 году с отличием. Направили медсестрой в терапевтическое отделение больницы. Но я мечтала стать хирургом и потому поступила на курсы операционных сестер. Когда началась война, в первый же день пошла в военкомат и получила назначение в 443-й батальон аэродромного обслуживания. Сначала все мы, средний медперсонал, числились вольнонаемными, а с 1942 года нам присвоили воинские звания. Я стала сержантом медслужбы.
К моменту нашего знакомства с Александром Покрышкиным на его счету было двенадцать засчитанных (незасчитанные тоже были) сбитых вражеских самолетов. Его уже наградили орденом Ленина, направили представление на присвоение звания Героя Советского Союза. Тем не менее мы встретились с ним, пожалуй, в самый трудный период его жизни. Волей своего командира лучший летчик полка был... посажен на гауптвахту. Партийное бюро поддалось настоянию начальства: приняло решение об исключении Покрышкина из партии. Представление на Героя отозвали обратно.
Причина? Она и сейчас злободневна. Косность и рутинерство без боя своих позиций не сдают. И не всегда побеждают новаторы, тем более что они, как правило, нарушают утвержденные инструкцией устаревшие правила. Система выработанных Покрышкиным тактических боевых приемов воздушного боя, отчеканенных автором в знаменитой формуле: "высота - скорость - маневр огонь" (я не специалист и не берусь рассматривать ее подробно), не сразу пробила себе путь.
В довершение своего "праведного" гнева тот командир (не хочу называть его настоящую фамилию, так как в книге Александра Ивановича "Познать себя в бою" она изменена) снял Сашу с довольствия, направил его в запасной авиаполк.
Купить что-либо из еды в Манасе было невозможно, и Покрышкин попросту голодал. Подкармливали его друзья-летчики и я из своего сержантского пайка. Приносили ему еду на берег Каспия, где он разрабатывал и заносил в свой альбом, хранящийся сейчас в Центральном музее Вооруженных Сил СССР, новые тактические приемы воздушного боя. Он был сильным и гордым человеком и очень страдал от унижения, но с присущей ему волей и настойчивостью упорно заставлял себя работать.