Выяснилось, что Иван Иванович во время войны служил в артиллерии и участвовал в освобождении того самого приволжского города, в котором мы жили. Муж любил донимать его по этому поводу:
- Ну-ка, расскажи мне, друг любезный, как же тебя угораздило от города камня на камне не оставить? Вот, Мария, по чьей милости мы с тобой в бараках жили и финские домики строили.
Конечно же, в шутку все это говорилось. Фронтовики знают, какие там были бои и скольких жизней они нам стоили.
На редкость светлая голова была у Ивана Ивановича. Он часто выезжал за рубеж читать лекции в университетах Канады, США, Японии, Скандинавских стран. И надо же такая обидная несправедливость: после тяжелого инсульта он абсолютно потерял память. Агния Григорьевна, сама врач-терапевт, чего только не перепробовала, куда только не обращалась, пытаясь вылечить мужа.
С командующим войсками Киевского военного округа Маршалом Советского Союза Петром Кирилловичем Кошевым у мужа установились прекрасные деловые и товарищеские отношения. Как-то, будучи у него в гостях, мы оказались за столом напротив нового генерала-авиатора - командующего ВВС округа и его женой. Взглянула на сидящего визави раз, другой. Показалось, что когда-то давно встречалась с этим человеком. Смотрю, он тоже исподволь приглядывается ко мне. И вдруг как озарило:
- Вася! Колесник!
- Ну конечно же, Машенька! А я сомневаюсь...
Василий Артемович Колесник был одним из пилотов Маркеловского полка, обслуживаемого нашим БАО лютой зимой 1942 года под Ровеньками.
- Вот упрямая была девчонка, - рассказывал Колесник моему мужу. - Сидит в своей "санитарке" кочерыжка-кочерыжкой от мороза. Аж голубая вся, только что инеем не покрыта, а в землянку к нам погреться не идет. Сам Маркелов ходил приглашать, не идет и все!
Мы близко подружились с их семьей. Часто с ними встречались, ездили за город, на рыбалку. Однажды Саша задержался на службе, и Артемыч уехал в Святошино, где мы обычно рыбачили, раньше. Когда подъехали мы с мужем, все мостки были уже заняты. Колесник пригласил Сашу на свой мосток.
- Становись рядом, - сказал он, освобождая для него место.
И сам Артемыч, и его мосток благоухали нашатырно-анисовыми каплями, которыми он щедро поливал наживку. Муж устроился рядом и одного за другим вытащил девять огромных карпов, а у Колесника - ничего. Он, понятно, нервничает, меняет насадку, глубину и... ни одной поклевки. Александр Иванович посочувствовал другу, предложил:
- Да ты не суетись, Артемыч. Все равно уже поплавков не видно. Куда мне девять карпов? И четырех довольно. А остальных ты забирай.
Артемыч повеселел, и домой оба направились в прекрасном настроении.
На следующий день, в воскресенье, мы, на этот раз уже с Евгенией Григорьевной, женой Колесника, снова приехали туда же. Мужчины принялись ловить рыбу. Дети бегают, играют с собакой. А мы с Евгенией Григорьевной готовим обед. Друг перед другом проявляем свой кулинарный талант.
И вот, раскладывая еду, Женя мне говорит:
- Посмотрела бы ты, Машенька, какой рыбы вчера мой Вася наловил! Честное слово, если бы своими глазами не увидела, не поверила бы.
- И не верь, Женя, самозванец твой Василий. Этих карпов мой Саша наловил и с ним поделился с условием, чтобы улов себе не приписывал, не хвастался бы.
. - Ах так... Василий! Значит, ты себе чужой улов присвоил? Не стыдно?
- Так какой же я рыбак, если не привру чуточку?
- Ничего себе, чуточку - на все сто процентов!
- Значит, я выдающийся рыбак.
Хохотали так, что соседи, бросив удить рыбу, поспешили к нам узнать, в чем дело. А узнав, смеялись вместе с нами.
Единственным членом семьи, у кого возникли некоторые проблемы в связи с переездом в Киев, оказалась наша дочь Светлана. В то время осуществлялась очередная "новация" в народном образовании, так называемая специализация общеобразовательной школы. И конечно же, в масштабах всей страны. Света обнаружила у себя талант художника и в наше отсутствие (мы были в санатории) сдала экзамены в художественную школу имени Сурикова. Узнав об этом, мы порадовались тому, что наша дочь сама нашла себя и в нашей семье будет художник.
В Киеве же художественная школа была единственной в республике, и преподавание в ней велось на украинском языке. Сколько было пролито слез по этому поводу! Но что делать? Не оставлять же из-за этого в Москве дочь-подростка. Решили так: если по-настоящему любит искусство, то и украинским языком овладеет. Правда, действительность оказалась не такой уж и страшной: в Киевской художественной школе велись уроки и на русском языке.
Мне довелось познакомиться с преподавателем Нестором Владимировичем (фамилию, к сожалению, не запомнила), который вел курс начертательной геометрии в Светином классе. Зная о том, что каждый из его учеников мнит себя по меньшей мере Репиным, он говорил им так: "Ось, колы ты вже будешь талант, Матюша, та писля школы будешь малюваты вывиски для магазинив, тоди, може, ты вже будешь знати, шотаке життя!"
Забегая вперед, замечу, что с собственной художницей в нашей семье так ничего и не вышло. Закончив художественную школу, Света поступила было в вуз на художественно-педагогический факультет, однако через год решила перейти на факультет искусствоведения.
С Сашей-маленьким никаких проблем не возникло.
Он поступил учиться в русско-украинскую школу и успешно ее окончил.
Вообще, нужно сказать, мы всегда жили дружно и весело. Конечно, случались и недоразумения с детьми - дети есть дети, особенно в школьном возрасте. Но они обычно разрешались мирно и просто. Чьей заслуги тут было больше, моей или мужа, сказать трудно.
С одной стороны, из-за своей постоянной занятости Александр Иванович редко вникал в бытовые вопросы. Даже когда я обращалась к нему с просьбой, например, побывать в школе и поинтересоваться учебой сына, он, узнав, что просьба эта не вызвана какими-то чрезвычайными обстоятельствами, неизменно отказывался:
- Мать, как тебе не стыдно, - в шутку укорял он меня. - В моем подчинении тысячи "гавриков" и я с ними управляюсь, а ты с двумя справиться не можешь!
Однако имя и авторитет отца для детей всегда имели огромное значение. И, бывало, провинившийся Саша-маленький обращался ко мне со слезной просьбой:
- Мамочка, ты только папе не говори - Лучше накажи сама как хочешь! Я, честное слово, такого больше никогда не сделаю.
И обещания, как правило, выполнялись, хотя отец ни разу детей не тронул пальцем. Даже голоса никогда не повышал, и не только дома. Помнится, размышляя вслух о выдержке, тактичном отношении к подчиненным, он заметил:
- Командир не вправе позволить себе неуважительное отношение к солдатам. Они-то не могут ответить грубостью на грубость.
Сказанное вовсе не означает, что Александр Иванович был этаким добреньким и ласковым ко всем начальником, способным на попустительство. Чего-чего, а требовательности и принципиальности в его характере хватало. Но, никому не давая поблажек и скидок, он был, в первую очередь, требовательным к себе самому. И это давало ему моральное право так же строго спрашивать с подчиненных.
В домашних и семейных делах муж полностью полагался на меня. И всегда поддерживал мой авторитет. Как-то, будучи еще младшеклассником, Саша-маленький попытался опротестовать перед отцом мой запрет на его вечернюю прогулку. Исполнил он это весьма дипломатично, не вводя отца в курс событий, предшествовавших его наказанию.
- Пап, можно я схожу на улицу с ребятами поиграю?
- А мама как на это дело смотрит?
- Ну, мама! Она же женщина и говорит, чтобы сегодня я посидел дома.
- Вот и выполняй. В доме у нас командир - мама. Тут и я ей обязан подчиняться. Так что ты не по адресу обратился.
Муж во всем мне доверял и был спокоен за семью. Думаю, что доверие его я оправдала. Как говорят военные, тылы у него всегда были надежно прикрыты, в доме - мир и порядок, а дети нам на радость выросли хорошими, полезными для общества людьми. У обоих - любимая работа. Дочь стала искусствоведом. Сын - океанологом. Можно сказать, повторил отца, только выбрал для себя не воздушный, а водный океан.
Постепенно, с возрастом сын все больше сближался с отцом. Но я не обижалась, а радовалась этому. Плохо, когда юноша растет в окружении одних женщин. Александр Иванович все чаще брал сына с собой сначала только на рыбалку, а потом и на охоту. Иногда даже поручал ему всю подготовку к воскресному выезду за город. Я понимала, что муж очень нуждался хотя бы в кратковременной разрядке от массы дел и забот, и никогда не препятствовала таким выездам. Он был мне признателен за это.
Особенно напряженный для него период наступил в начале шестидесятых годов. Служебные обязанности заставляли его чуть ли не ежедневно мотаться на самолете между Москвой, Киевом и Феодосией, и именно в это время тяжелый недуг уложил меня в больницу.
Можно только представить себе, как приходилось разрываться Александру Ивановичу между службой, депутатскими и партийными обязанностями, оставшимися дома детьми и моей больничной палатой. Но не было дня, чтобы утром, до отлета, и вечером, по возвращении, он не пришел ко мне. Предельно измотанный и уставший, муж появлялся в палате с неизменным букетом цветов и бодрой улыбкой. Уже через неделю моя палата превратилась в оранжерею.
Я пыталась убедить его приезжать ко мне пореже:
- Саша, ну что ты зачастил сюда? Завтра выходной, и я тебя очень прошу, съезди лучше с детьми в лес. Походите, отдохнете.
А он в ответ только улыбался:
- Мария, как же мы можем поехать без тебя? А кто мне скажет: "Саша, посмотри, какая красивая сосна или береза стоит? Какое причудливое облако проплыло в небе?" Нет, мы уж дождемся, когда ты свою поджелудочную подлечишь, и все вместе махнем на природу.
За все время моей болезни он только один раз съездил без меня в нашу любимую Кончу-Заспу. Это было 30 марта 1962 года. В этот день меня оперировали. Когда я очнулась в реанимационной палате, у изголовья кровати стояло пять бутончиков сон-травы! Где он их отыскал в такое время года, известно только ему. Вся больница приходила смотреть, когда бутончики распустились в лиловые с серебристым отливом цветы-колокольчики.
- Мария Кузьминична, какой же у вас муж внимательный, заботливый. Даже завидно, честное слово! - призналась мне однажды молоденькая и милая медсестра.
Что я могла ей ответить? Сказала откровенно, что думала:
- Знаете, Леночка, я сама себе всю жизнь завидую.
- Разве так бывает? - удивилась она.
- Бывает, если по-настоящему любишь.
В тот 1962 год мне еще не раз довелось возвращаться в больницу. Боролась с болезнью изо всех сил. Но наступил такой момент, когда показалось, что все усилия напрасны и жизнь прожита. И тогда Саша, видимо почувствовав мое настроение, пожалуй, единственный раз повысил на меня голос:
- Мария, не смей дурить! Никогда не думал, что ты способна на предательство. Возьми себя в руки!
А я тогда действительно была на грани жизни и смерти. Страшная, похудевшая за один месяц на 13 килограммов, не могла даже сидеть. Двенадцать суток ничего не ела и не пила. Жила на уколах. И вот после двухнедельной голодовки, услышав горький упрек мужа, я решила во что бы то ни стало переломить болезнь. Мне, потерявшей всякий интерес к еде, вдруг безумно захотелось есть. Явившийся на мой зов врач засомневался:
- Мария Кузьминична, поджелудочная шутить не любит. Дать вам сейчас поесть - большой риск. Мы можем вас потерять.
- От болезни то ли умру, то ли нет, еще неизвестно, а от голода точно. Хочу есть!
И врачи решили рискнуть. Принесли на блюдце граммов сто гречневой каши-размазни. Поставили блюдце мне на грудь, дали в руку чайную ложечку. Никогда в жизни не забуду восхитительного вкуса этой несоленой, сваренной на воде каши-размазни!
Ем, а про себя думаю: "А что, если действительно сама себя этой кашей на смерть обрекла?" И тут открывается дверь, и в палате появляется мой дорогой муж. Увидел мое антинаучное занятие и пришел от него прямо-таки в неописуемый восторг!
- Какая же ты у меня молодец, Мария! Ешь да поправляйся поскорее. Мы с ребятами очень по тебе скучаем. Плохо нам без тебя. Дом пустым кажется.
- Саша, я с тобой давно уже хочу поговорить серьезно, да все как-то откладывала. Выслушай меня, пожалуйста.
Он насторожился.
- О чем ты?
- У меня к тебе будет просьба. Только дай слово сделать так, как я тебя попрошу.
- Говори, я внимательно слушаю.
- Саша, ты видишь, как я тяжело болею. Могу и не выздороветь.
Муж с тревогой и пристально посмотрел на меня.
- Ну так вот. Если меня не станет, ты не убивайся по мне. Пройдет какое-то время, женись. Потому что мне и на том свете покоя не будет, если ты будешь ходить неухоженным. Мужчине труднее быть одному, чем женщине. Только прошу, не женись на очень молодой. Ей будешь нужен не ты, а твое положение и благополучие.
- О чем ты говоришь, мать? - нежно и как-то грустно улыбнулся он. - Ну как же я смогу жить без тебя? А наши дети? Да мы все что угодно сделаем, лишь бы ты выздоровела.
Я разревелась от переполнившего меня чувства благодарности:
- Саша, родной мой. То, что ты сейчас мне сказал, не каждой женщине дано услышать и через год после свадьбы. А мы с тобой прожили уже больше двадцати лет.
- Что же я могу поделать, если так оно и есть, - Александр Иванович шутливо развел руками. - А если серьезно, то знаешь, что я тебе скажу, Мария? Если бы какой-нибудь волшебник вернул мне молодость и выстроил передо мной сотню самых распрекрасных красавиц, а в самом конце поставил бы тебя в кирзовых сапогах, какой ты была в Манасе, я бы снова выбрал тебя.
...Болезнь отступила. Я вернулась домой, и жизнь, обычная, размеренная, постепенно вошла в свою колею. Муж, как всегда, пропадал на работе, дети учились, а я, как и на фронте, выполняла функции "обеспечения и обслуживания". Жены военных, во всяком случае большинство, со временем привыкают не вникать в служебные дела своих мужей, так и я привыкла к телефонным звонкам к концу рабочего дня:
- Мария, ты не беспокойся, я задержусь на пару часиков. Не успел все дела сделать.
- Хорошо. Когда поедешь, позвони, я ужин разогрею.
И только позже от других людей я узнала, что муж в эти сверхурочные часы работал над какой-то очень важной военно-научной проблемой. И работа его была признана настолько глубокой и содержательной, что ее представили на соискание ученой степени.
Не знаю, связано ли это с его диссертацией, но опять же со стороны слышала: муж внедрил в частях ПВО что-то такое, что к нему приезжали со всего Союза посмотреть и перенять опыт.
Забегая вперед, замечу, что благодарность за эту новинку получил, как часто в жизни бывает, не автор, а человек, не имеющий к ней никакого отношения. Когда вышестоящее начальство выбрало время ознакомиться с новинкой, Александр Иванович служил уже в другом месте, а его преемник "забыл" сказать восхищенной комиссии, что он тут ни при чем.
Позже, встретившись с этим человеком, я спросила, как же могло так получиться? Без тени смущения он ответил:
- Надо уметь использовать выгодную ситуацию.
Не хочу называть его фамилию, ибо факт этот не украшает его биографии.
Муж же на эту тему просто не стал разговаривать: "Какая разница, кого наградили. Главное - делу на пользу пошло".
За исключением очень редких случаев Александр Иванович никогда не обедал дома, хотя езды от штаба ему было всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут. На мои просьбы приезжать на обед домой он неизменно отвечал:
- Знаешь, Мария, хоть ты у меня любимая жена, но даже из-за тебя барства разводить не буду.
- Да кто тебе внушил, что нормально обедать дома - это барство?
- Не спорь с мужем, не переубедишь.
И вдруг однажды он заскочил на минутку, чтобы перекусить.
- В ЦК партии еду, к Петру Ефимовичу Шелесту. Все равно по пути.
Мне сразу бросилось в глаза, что муж очень расстроен. Задавать вопросы у жен военных не принято, но на этот раз, накрывая на стол, не выдержала и нарушила неписаное правило:
- Саша, что-то случилось?
- Почему ты так решила?
- По тебе вижу.
- Знаешь, Мария, только что передали: в Югославии погиб Сергей Семенович Бирюзов.
Мы хорошо знали семью Маршала Советского Союза, бывшего главкома войск ПВО страны, а позже начальника Генштаба Сергея Семеновича Бирюзова. Не раз встречались с ним и его женой, Юлией Ивановной, их детьми.
Как рассказал мне муж, Бирюзов погиб в авиационной катастрофе, произошедшей из-за неблагоприятных погодных условий. Гибель Сергея Семеновича отозвалась болью в сердцах всех, кто знал лично этого незаурядного человека. Буквально несколько месяцев не дожил он до памятного и радостного для всех фронтовиков события - двадцатилетия Победы над гитлеровской Германией.
Огромное спасибо замечательному советскому писателю, лауреату Ленинской премии Сергею Сергеевичу Смирнову, первым поднявшему на щит этот всенародный, выстраданный, омытый кровью праздник.
Накануне торжеств, посвященных двадцатилетию Победы, Александр Иванович получил приглашение из Польской Народной Республики, так как звание трижды Героя Советского Союза ему было присвоено, когда он находился со своей дивизией в польском городе Тарнобжеге. Нам было очень приятно, что польские друзья помнят об этом, но воспользоваться приглашением не смогли. Предстояли большие торжества в Москве, и муж должен был в них участвовать. В столицу мы выехали вместе.
Перед Днем Победы работники газеты "Известия" пригласили Александра Ивановича выступить перед коллективом редакции, где и преподнесли нам бесценный подарок - альбом с подборкой всех опубликованных в годы войны очерков, статей и заметок, посвященных Александру Ивановичу. Газетные вырезки были наклеены на страницы "Вестника фронтовой информации ТАСС" таким образом, что события из жизни мужа естественно перекликались с общей военной хроникой. Становились как бы неотъемлемой частью великого всенародного подвига. Много лет прошло с тех пор, но этот подарок я храню как очень дорогую реликвию.
Слишком беден мой язык, чтобы выразить волнующую атмосферу впервые тогда широко отмеченного праздника "со слезами на глазах". В чем-то он оказался схожим с незабываемым майским днем 1945 года. Да ведь и понятно, дни эти - родные братья, протянувшие друг другу руки через двадцатилетие.
На торжественном собрании в Кремле я обратила внимание на очень пожилого человека, сидевшего в президиуме. Он был одет в форму старой русской армии: китель черного цвета с красной окантовкой. На груди Георгиевские кресты. На голове нечто вроде клобука с православным крестом посередине.
Несколько позже кто-то мне объяснил, что этот престарелый человек, фамилия его Хруцкий, - единственный оставшийся в живых участник русско-турецкой войны. Возраст его был более чем солидный - стоодиннадцать лет.
На следующий день во время парада в честь двадцатилетия Победы я снова увидела этого ветерана. Он сидел на заботливо кем-то принесенном ему стуле в проходе между гостевыми трибунами. За его спиной стояла пожилая женщина. К слову сказать, позже, будучи в Болгарии, мне довелось убедиться, что здесь этого русского воина чтили как народного героя и знали куда больше, нежели у нас, на его родине. Вскоре ветерана не стало, но до сих пор он представляется мне как человек-символ русского мужества и интернационализма.
Вернувшись из Москвы домой, мы были встречены приехавшими в Киев к своему бывшему командиру друзьями - фронтовыми летчиками. В их числе был замечательный человек - Иван Ильич Бабак. Он в конце войны командовал родным для нас 16-м гвардейским истребительным авиационным полком.
Судьба Ивана Ильича очень примечательна. 14 апреля 1945 года Александр Иванович направил в штаб армии документы на присвоение ему звания дважды Героя Советского Союза. А через день, 16 апреля, Бабак прямо из бани, не успев до конца одеться, вылетел по тревоге на штурмовку вражеской колонны и был подбит зениткой.
На горящем самолете он упал на позицию фашистских артиллеристов и в полубессознательном состоянии, обгоревший, был схвачен гитлеровцами.
- Когда бежал от бани к самолету, ордена свои я не успел нацепить, не до того было, - рассказывал Бабак. - Ну и решил выдать себя за обыкновенного рядового летчика. А они слушают мои байки и смеются. С чего бы им так весело, думаю, меня слушать? И представляешь, Александр Иванович, суют мне под нос альбом с фотографиями наших асов-истребителей. На первом месте, между прочим, там твой портрет красовался. Ну и моя личность там тоже оказалась...
Иван Ильич прогостил у нас пять дней и многое рассказал о своих мытарствах в плену, где за месяц пережил столько, сколько другим и за всю жизнь не довелось. Рассказы его я не могла слушать без слез. В книге Александра Ивановича "Небо войны" описано счастливое избавление Бабака из плена.
Группа наших летчиков случайно оказалась рядом о лагерем для интернированных, где бывшие военнопленные проходили проверку. Неожиданно из-за колючей проволоки кто-то крикнул:
- Ребята, вы, случайно, не покрышкинцы?
Летчики остановились:
- А в чем дело?
- Да тут среди нас есть один летчик. Говорит, что из дивизии Покрышкина.
- Как его фамилия?
- Не знаем Мы его самого сейчас позовем. Увидев Ивана Ильича, летчики помчались к Александру Ивановичу.
- Товарищ командир, Иван Бабак нашелся!
- Где? - спросил Александр Иванович.
- В лагере для интернированных.
- Живо поехали туда!
Избитого и оборванного. Бабака они едва узнали. Пошли все вместе к начальнику лагеря, чтобы удостоверить его личность и попросить отпустить с ними. Однако у них потребовали специальное разрешение на освобождение Бабака из лагеря.
- Наговорить всякого можно. А мы должны точно знать, чем он тут в плену занимался, когда другие воевали.
- Ну вот что, - не выдержал Александр Иванович. - Я не знаю, чем во время войны занимались вы, а этот человек лично сбил тридцать пять самолетов врага! Гвардейским авиационным полком командовал.
Словом, вытащили Бабака из лагеря.
Привезли его в полк. Но в дальнейшем обстоятельства сложились для Ивана Ильича неблагоприятно. Особисты не оставили его в покое. И когда Александр Иванович уехал на учебу в Москву, Бабак вынужден был демобилизоваться. Вернулся к себе на родину под Полтаву к довоенной своей профессии школьного учителя. Проработал много лет, и никто в школе, ни учителя, н.и дети, не знали, что их преподаватель химии, скромный и немногословный Иван Ильич Бабак, - один из лучших, летчиков-истребителей Великой Отечественной войны, лично сбивший 35 самолетов врага.
- Ну, знаешь ли, друг любезный, от такой твоей скромности гордыней и обидой на весь белый свет отдает. Золотую Звезду тебе вручили не для того, чтобы ты ее где-то в шкатулке прятал! Вот тебе дубликат Звезды, у меня еще есть, и будь добр носить ее и пацанов на примере своих подвигов воспитывать.
Несколько позже кинорежиссер Григорий Наумович Чухрай, сам тоже фронтовик, узнав драматическую историю жизни Бабака, сделал его прообразом главного героя своего фильма "Чистое небо". В этой кинокартине почти в полном соответствии с действительными событиями показана судьба Ивана Ильича.
По ассоциации с кинофильмом вспомнился еще один примечательный эпизод. В Москве проходила декада искусств Украинской ССР. Мы с мужем были включены в состав республиканской делегации. Встречались с рабочими и студентами, колхозниками и учеными. Однажды наша группа отправилась в расположенную под Москвой авиационную часть. Здесь с военными летчиками встретились два трижды Героя Советского Союза! Причем Иван Никитович Кожедуб представлял Россию, а Александр Иванович Покрышкин - Украину.
Познакомившись с музеем боевой славы части, отправились на аэродром, где должен был состояться показательный пилотаж для гостей. Пилот в гермошлеме и противоперегрузочном костюме, похожий на космонавта, доложил о готовности к полету. Все стали подходить к нему с напутственными словами. Подошла и я:
- Счастливых взлетов вам и посадок!
Пилот удивленно взглянул на меня:
- Откуда вы знаете это пожелание? Оно в ходу только у летчиков.
- Знаю по той простой причине, что повторяю его своему мужу уже почти четверть века.
- Не скажете, кому именно?
Я указала на Александра Ивановича, и глаза у парня радостно засветились:
- Спасибо вам огромное! Ваше пожелание я буду помнить всегда. Передайте, пожалуйста, товарищу Покрышкину горячий привет от нас, молодых летчиков. Мы учимся у него и восхищаемся им!..
Перед отлетом в Киев пошла купить гостинцев детям. Возвращаюсь в гостиницу, слышу в номере смех, шум. С кем это мой муж резвится? Вхожу, передо мной картина: артисты Д. Гнатюк и А. Мокренко на коленях с распростертыми руками перед Александром Ивановичем!
- Вот, Мария, полюбуйся! Просят взять с собой на самолет. Говорят, срочно нужно быть в Киеве. Как считаешь?
- Наверное, надо помочь.
- Добро. Только с одним условием: всю дорогу петь!
- Согласны. Петь будем по очереди! - раздался бас сидевшего в кресле Андрея Кикотя.
Думаю, этот веселый перелет Москва - Киев помнят все его участники.
В августе 1968 года муж получил новое, еще более высокое назначение. Нам опять предстояло перебираться в Москву. Перед отъездом, как это и положено, Александр Иванович представил первому секретарю ЦК КПСС Петру Ефимовичу Шелесту своего преемника и прилетевшего с ним из Москвы главкома войск ПВО.
- Ну-ка, расскажи мне, друг любезный, как же тебя угораздило от города камня на камне не оставить? Вот, Мария, по чьей милости мы с тобой в бараках жили и финские домики строили.
Конечно же, в шутку все это говорилось. Фронтовики знают, какие там были бои и скольких жизней они нам стоили.
На редкость светлая голова была у Ивана Ивановича. Он часто выезжал за рубеж читать лекции в университетах Канады, США, Японии, Скандинавских стран. И надо же такая обидная несправедливость: после тяжелого инсульта он абсолютно потерял память. Агния Григорьевна, сама врач-терапевт, чего только не перепробовала, куда только не обращалась, пытаясь вылечить мужа.
С командующим войсками Киевского военного округа Маршалом Советского Союза Петром Кирилловичем Кошевым у мужа установились прекрасные деловые и товарищеские отношения. Как-то, будучи у него в гостях, мы оказались за столом напротив нового генерала-авиатора - командующего ВВС округа и его женой. Взглянула на сидящего визави раз, другой. Показалось, что когда-то давно встречалась с этим человеком. Смотрю, он тоже исподволь приглядывается ко мне. И вдруг как озарило:
- Вася! Колесник!
- Ну конечно же, Машенька! А я сомневаюсь...
Василий Артемович Колесник был одним из пилотов Маркеловского полка, обслуживаемого нашим БАО лютой зимой 1942 года под Ровеньками.
- Вот упрямая была девчонка, - рассказывал Колесник моему мужу. - Сидит в своей "санитарке" кочерыжка-кочерыжкой от мороза. Аж голубая вся, только что инеем не покрыта, а в землянку к нам погреться не идет. Сам Маркелов ходил приглашать, не идет и все!
Мы близко подружились с их семьей. Часто с ними встречались, ездили за город, на рыбалку. Однажды Саша задержался на службе, и Артемыч уехал в Святошино, где мы обычно рыбачили, раньше. Когда подъехали мы с мужем, все мостки были уже заняты. Колесник пригласил Сашу на свой мосток.
- Становись рядом, - сказал он, освобождая для него место.
И сам Артемыч, и его мосток благоухали нашатырно-анисовыми каплями, которыми он щедро поливал наживку. Муж устроился рядом и одного за другим вытащил девять огромных карпов, а у Колесника - ничего. Он, понятно, нервничает, меняет насадку, глубину и... ни одной поклевки. Александр Иванович посочувствовал другу, предложил:
- Да ты не суетись, Артемыч. Все равно уже поплавков не видно. Куда мне девять карпов? И четырех довольно. А остальных ты забирай.
Артемыч повеселел, и домой оба направились в прекрасном настроении.
На следующий день, в воскресенье, мы, на этот раз уже с Евгенией Григорьевной, женой Колесника, снова приехали туда же. Мужчины принялись ловить рыбу. Дети бегают, играют с собакой. А мы с Евгенией Григорьевной готовим обед. Друг перед другом проявляем свой кулинарный талант.
И вот, раскладывая еду, Женя мне говорит:
- Посмотрела бы ты, Машенька, какой рыбы вчера мой Вася наловил! Честное слово, если бы своими глазами не увидела, не поверила бы.
- И не верь, Женя, самозванец твой Василий. Этих карпов мой Саша наловил и с ним поделился с условием, чтобы улов себе не приписывал, не хвастался бы.
. - Ах так... Василий! Значит, ты себе чужой улов присвоил? Не стыдно?
- Так какой же я рыбак, если не привру чуточку?
- Ничего себе, чуточку - на все сто процентов!
- Значит, я выдающийся рыбак.
Хохотали так, что соседи, бросив удить рыбу, поспешили к нам узнать, в чем дело. А узнав, смеялись вместе с нами.
Единственным членом семьи, у кого возникли некоторые проблемы в связи с переездом в Киев, оказалась наша дочь Светлана. В то время осуществлялась очередная "новация" в народном образовании, так называемая специализация общеобразовательной школы. И конечно же, в масштабах всей страны. Света обнаружила у себя талант художника и в наше отсутствие (мы были в санатории) сдала экзамены в художественную школу имени Сурикова. Узнав об этом, мы порадовались тому, что наша дочь сама нашла себя и в нашей семье будет художник.
В Киеве же художественная школа была единственной в республике, и преподавание в ней велось на украинском языке. Сколько было пролито слез по этому поводу! Но что делать? Не оставлять же из-за этого в Москве дочь-подростка. Решили так: если по-настоящему любит искусство, то и украинским языком овладеет. Правда, действительность оказалась не такой уж и страшной: в Киевской художественной школе велись уроки и на русском языке.
Мне довелось познакомиться с преподавателем Нестором Владимировичем (фамилию, к сожалению, не запомнила), который вел курс начертательной геометрии в Светином классе. Зная о том, что каждый из его учеников мнит себя по меньшей мере Репиным, он говорил им так: "Ось, колы ты вже будешь талант, Матюша, та писля школы будешь малюваты вывиски для магазинив, тоди, може, ты вже будешь знати, шотаке життя!"
Забегая вперед, замечу, что с собственной художницей в нашей семье так ничего и не вышло. Закончив художественную школу, Света поступила было в вуз на художественно-педагогический факультет, однако через год решила перейти на факультет искусствоведения.
С Сашей-маленьким никаких проблем не возникло.
Он поступил учиться в русско-украинскую школу и успешно ее окончил.
Вообще, нужно сказать, мы всегда жили дружно и весело. Конечно, случались и недоразумения с детьми - дети есть дети, особенно в школьном возрасте. Но они обычно разрешались мирно и просто. Чьей заслуги тут было больше, моей или мужа, сказать трудно.
С одной стороны, из-за своей постоянной занятости Александр Иванович редко вникал в бытовые вопросы. Даже когда я обращалась к нему с просьбой, например, побывать в школе и поинтересоваться учебой сына, он, узнав, что просьба эта не вызвана какими-то чрезвычайными обстоятельствами, неизменно отказывался:
- Мать, как тебе не стыдно, - в шутку укорял он меня. - В моем подчинении тысячи "гавриков" и я с ними управляюсь, а ты с двумя справиться не можешь!
Однако имя и авторитет отца для детей всегда имели огромное значение. И, бывало, провинившийся Саша-маленький обращался ко мне со слезной просьбой:
- Мамочка, ты только папе не говори - Лучше накажи сама как хочешь! Я, честное слово, такого больше никогда не сделаю.
И обещания, как правило, выполнялись, хотя отец ни разу детей не тронул пальцем. Даже голоса никогда не повышал, и не только дома. Помнится, размышляя вслух о выдержке, тактичном отношении к подчиненным, он заметил:
- Командир не вправе позволить себе неуважительное отношение к солдатам. Они-то не могут ответить грубостью на грубость.
Сказанное вовсе не означает, что Александр Иванович был этаким добреньким и ласковым ко всем начальником, способным на попустительство. Чего-чего, а требовательности и принципиальности в его характере хватало. Но, никому не давая поблажек и скидок, он был, в первую очередь, требовательным к себе самому. И это давало ему моральное право так же строго спрашивать с подчиненных.
В домашних и семейных делах муж полностью полагался на меня. И всегда поддерживал мой авторитет. Как-то, будучи еще младшеклассником, Саша-маленький попытался опротестовать перед отцом мой запрет на его вечернюю прогулку. Исполнил он это весьма дипломатично, не вводя отца в курс событий, предшествовавших его наказанию.
- Пап, можно я схожу на улицу с ребятами поиграю?
- А мама как на это дело смотрит?
- Ну, мама! Она же женщина и говорит, чтобы сегодня я посидел дома.
- Вот и выполняй. В доме у нас командир - мама. Тут и я ей обязан подчиняться. Так что ты не по адресу обратился.
Муж во всем мне доверял и был спокоен за семью. Думаю, что доверие его я оправдала. Как говорят военные, тылы у него всегда были надежно прикрыты, в доме - мир и порядок, а дети нам на радость выросли хорошими, полезными для общества людьми. У обоих - любимая работа. Дочь стала искусствоведом. Сын - океанологом. Можно сказать, повторил отца, только выбрал для себя не воздушный, а водный океан.
Постепенно, с возрастом сын все больше сближался с отцом. Но я не обижалась, а радовалась этому. Плохо, когда юноша растет в окружении одних женщин. Александр Иванович все чаще брал сына с собой сначала только на рыбалку, а потом и на охоту. Иногда даже поручал ему всю подготовку к воскресному выезду за город. Я понимала, что муж очень нуждался хотя бы в кратковременной разрядке от массы дел и забот, и никогда не препятствовала таким выездам. Он был мне признателен за это.
Особенно напряженный для него период наступил в начале шестидесятых годов. Служебные обязанности заставляли его чуть ли не ежедневно мотаться на самолете между Москвой, Киевом и Феодосией, и именно в это время тяжелый недуг уложил меня в больницу.
Можно только представить себе, как приходилось разрываться Александру Ивановичу между службой, депутатскими и партийными обязанностями, оставшимися дома детьми и моей больничной палатой. Но не было дня, чтобы утром, до отлета, и вечером, по возвращении, он не пришел ко мне. Предельно измотанный и уставший, муж появлялся в палате с неизменным букетом цветов и бодрой улыбкой. Уже через неделю моя палата превратилась в оранжерею.
Я пыталась убедить его приезжать ко мне пореже:
- Саша, ну что ты зачастил сюда? Завтра выходной, и я тебя очень прошу, съезди лучше с детьми в лес. Походите, отдохнете.
А он в ответ только улыбался:
- Мария, как же мы можем поехать без тебя? А кто мне скажет: "Саша, посмотри, какая красивая сосна или береза стоит? Какое причудливое облако проплыло в небе?" Нет, мы уж дождемся, когда ты свою поджелудочную подлечишь, и все вместе махнем на природу.
За все время моей болезни он только один раз съездил без меня в нашу любимую Кончу-Заспу. Это было 30 марта 1962 года. В этот день меня оперировали. Когда я очнулась в реанимационной палате, у изголовья кровати стояло пять бутончиков сон-травы! Где он их отыскал в такое время года, известно только ему. Вся больница приходила смотреть, когда бутончики распустились в лиловые с серебристым отливом цветы-колокольчики.
- Мария Кузьминична, какой же у вас муж внимательный, заботливый. Даже завидно, честное слово! - призналась мне однажды молоденькая и милая медсестра.
Что я могла ей ответить? Сказала откровенно, что думала:
- Знаете, Леночка, я сама себе всю жизнь завидую.
- Разве так бывает? - удивилась она.
- Бывает, если по-настоящему любишь.
В тот 1962 год мне еще не раз довелось возвращаться в больницу. Боролась с болезнью изо всех сил. Но наступил такой момент, когда показалось, что все усилия напрасны и жизнь прожита. И тогда Саша, видимо почувствовав мое настроение, пожалуй, единственный раз повысил на меня голос:
- Мария, не смей дурить! Никогда не думал, что ты способна на предательство. Возьми себя в руки!
А я тогда действительно была на грани жизни и смерти. Страшная, похудевшая за один месяц на 13 килограммов, не могла даже сидеть. Двенадцать суток ничего не ела и не пила. Жила на уколах. И вот после двухнедельной голодовки, услышав горький упрек мужа, я решила во что бы то ни стало переломить болезнь. Мне, потерявшей всякий интерес к еде, вдруг безумно захотелось есть. Явившийся на мой зов врач засомневался:
- Мария Кузьминична, поджелудочная шутить не любит. Дать вам сейчас поесть - большой риск. Мы можем вас потерять.
- От болезни то ли умру, то ли нет, еще неизвестно, а от голода точно. Хочу есть!
И врачи решили рискнуть. Принесли на блюдце граммов сто гречневой каши-размазни. Поставили блюдце мне на грудь, дали в руку чайную ложечку. Никогда в жизни не забуду восхитительного вкуса этой несоленой, сваренной на воде каши-размазни!
Ем, а про себя думаю: "А что, если действительно сама себя этой кашей на смерть обрекла?" И тут открывается дверь, и в палате появляется мой дорогой муж. Увидел мое антинаучное занятие и пришел от него прямо-таки в неописуемый восторг!
- Какая же ты у меня молодец, Мария! Ешь да поправляйся поскорее. Мы с ребятами очень по тебе скучаем. Плохо нам без тебя. Дом пустым кажется.
- Саша, я с тобой давно уже хочу поговорить серьезно, да все как-то откладывала. Выслушай меня, пожалуйста.
Он насторожился.
- О чем ты?
- У меня к тебе будет просьба. Только дай слово сделать так, как я тебя попрошу.
- Говори, я внимательно слушаю.
- Саша, ты видишь, как я тяжело болею. Могу и не выздороветь.
Муж с тревогой и пристально посмотрел на меня.
- Ну так вот. Если меня не станет, ты не убивайся по мне. Пройдет какое-то время, женись. Потому что мне и на том свете покоя не будет, если ты будешь ходить неухоженным. Мужчине труднее быть одному, чем женщине. Только прошу, не женись на очень молодой. Ей будешь нужен не ты, а твое положение и благополучие.
- О чем ты говоришь, мать? - нежно и как-то грустно улыбнулся он. - Ну как же я смогу жить без тебя? А наши дети? Да мы все что угодно сделаем, лишь бы ты выздоровела.
Я разревелась от переполнившего меня чувства благодарности:
- Саша, родной мой. То, что ты сейчас мне сказал, не каждой женщине дано услышать и через год после свадьбы. А мы с тобой прожили уже больше двадцати лет.
- Что же я могу поделать, если так оно и есть, - Александр Иванович шутливо развел руками. - А если серьезно, то знаешь, что я тебе скажу, Мария? Если бы какой-нибудь волшебник вернул мне молодость и выстроил передо мной сотню самых распрекрасных красавиц, а в самом конце поставил бы тебя в кирзовых сапогах, какой ты была в Манасе, я бы снова выбрал тебя.
...Болезнь отступила. Я вернулась домой, и жизнь, обычная, размеренная, постепенно вошла в свою колею. Муж, как всегда, пропадал на работе, дети учились, а я, как и на фронте, выполняла функции "обеспечения и обслуживания". Жены военных, во всяком случае большинство, со временем привыкают не вникать в служебные дела своих мужей, так и я привыкла к телефонным звонкам к концу рабочего дня:
- Мария, ты не беспокойся, я задержусь на пару часиков. Не успел все дела сделать.
- Хорошо. Когда поедешь, позвони, я ужин разогрею.
И только позже от других людей я узнала, что муж в эти сверхурочные часы работал над какой-то очень важной военно-научной проблемой. И работа его была признана настолько глубокой и содержательной, что ее представили на соискание ученой степени.
Не знаю, связано ли это с его диссертацией, но опять же со стороны слышала: муж внедрил в частях ПВО что-то такое, что к нему приезжали со всего Союза посмотреть и перенять опыт.
Забегая вперед, замечу, что благодарность за эту новинку получил, как часто в жизни бывает, не автор, а человек, не имеющий к ней никакого отношения. Когда вышестоящее начальство выбрало время ознакомиться с новинкой, Александр Иванович служил уже в другом месте, а его преемник "забыл" сказать восхищенной комиссии, что он тут ни при чем.
Позже, встретившись с этим человеком, я спросила, как же могло так получиться? Без тени смущения он ответил:
- Надо уметь использовать выгодную ситуацию.
Не хочу называть его фамилию, ибо факт этот не украшает его биографии.
Муж же на эту тему просто не стал разговаривать: "Какая разница, кого наградили. Главное - делу на пользу пошло".
За исключением очень редких случаев Александр Иванович никогда не обедал дома, хотя езды от штаба ему было всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут. На мои просьбы приезжать на обед домой он неизменно отвечал:
- Знаешь, Мария, хоть ты у меня любимая жена, но даже из-за тебя барства разводить не буду.
- Да кто тебе внушил, что нормально обедать дома - это барство?
- Не спорь с мужем, не переубедишь.
И вдруг однажды он заскочил на минутку, чтобы перекусить.
- В ЦК партии еду, к Петру Ефимовичу Шелесту. Все равно по пути.
Мне сразу бросилось в глаза, что муж очень расстроен. Задавать вопросы у жен военных не принято, но на этот раз, накрывая на стол, не выдержала и нарушила неписаное правило:
- Саша, что-то случилось?
- Почему ты так решила?
- По тебе вижу.
- Знаешь, Мария, только что передали: в Югославии погиб Сергей Семенович Бирюзов.
Мы хорошо знали семью Маршала Советского Союза, бывшего главкома войск ПВО страны, а позже начальника Генштаба Сергея Семеновича Бирюзова. Не раз встречались с ним и его женой, Юлией Ивановной, их детьми.
Как рассказал мне муж, Бирюзов погиб в авиационной катастрофе, произошедшей из-за неблагоприятных погодных условий. Гибель Сергея Семеновича отозвалась болью в сердцах всех, кто знал лично этого незаурядного человека. Буквально несколько месяцев не дожил он до памятного и радостного для всех фронтовиков события - двадцатилетия Победы над гитлеровской Германией.
Огромное спасибо замечательному советскому писателю, лауреату Ленинской премии Сергею Сергеевичу Смирнову, первым поднявшему на щит этот всенародный, выстраданный, омытый кровью праздник.
Накануне торжеств, посвященных двадцатилетию Победы, Александр Иванович получил приглашение из Польской Народной Республики, так как звание трижды Героя Советского Союза ему было присвоено, когда он находился со своей дивизией в польском городе Тарнобжеге. Нам было очень приятно, что польские друзья помнят об этом, но воспользоваться приглашением не смогли. Предстояли большие торжества в Москве, и муж должен был в них участвовать. В столицу мы выехали вместе.
Перед Днем Победы работники газеты "Известия" пригласили Александра Ивановича выступить перед коллективом редакции, где и преподнесли нам бесценный подарок - альбом с подборкой всех опубликованных в годы войны очерков, статей и заметок, посвященных Александру Ивановичу. Газетные вырезки были наклеены на страницы "Вестника фронтовой информации ТАСС" таким образом, что события из жизни мужа естественно перекликались с общей военной хроникой. Становились как бы неотъемлемой частью великого всенародного подвига. Много лет прошло с тех пор, но этот подарок я храню как очень дорогую реликвию.
Слишком беден мой язык, чтобы выразить волнующую атмосферу впервые тогда широко отмеченного праздника "со слезами на глазах". В чем-то он оказался схожим с незабываемым майским днем 1945 года. Да ведь и понятно, дни эти - родные братья, протянувшие друг другу руки через двадцатилетие.
На торжественном собрании в Кремле я обратила внимание на очень пожилого человека, сидевшего в президиуме. Он был одет в форму старой русской армии: китель черного цвета с красной окантовкой. На груди Георгиевские кресты. На голове нечто вроде клобука с православным крестом посередине.
Несколько позже кто-то мне объяснил, что этот престарелый человек, фамилия его Хруцкий, - единственный оставшийся в живых участник русско-турецкой войны. Возраст его был более чем солидный - стоодиннадцать лет.
На следующий день во время парада в честь двадцатилетия Победы я снова увидела этого ветерана. Он сидел на заботливо кем-то принесенном ему стуле в проходе между гостевыми трибунами. За его спиной стояла пожилая женщина. К слову сказать, позже, будучи в Болгарии, мне довелось убедиться, что здесь этого русского воина чтили как народного героя и знали куда больше, нежели у нас, на его родине. Вскоре ветерана не стало, но до сих пор он представляется мне как человек-символ русского мужества и интернационализма.
Вернувшись из Москвы домой, мы были встречены приехавшими в Киев к своему бывшему командиру друзьями - фронтовыми летчиками. В их числе был замечательный человек - Иван Ильич Бабак. Он в конце войны командовал родным для нас 16-м гвардейским истребительным авиационным полком.
Судьба Ивана Ильича очень примечательна. 14 апреля 1945 года Александр Иванович направил в штаб армии документы на присвоение ему звания дважды Героя Советского Союза. А через день, 16 апреля, Бабак прямо из бани, не успев до конца одеться, вылетел по тревоге на штурмовку вражеской колонны и был подбит зениткой.
На горящем самолете он упал на позицию фашистских артиллеристов и в полубессознательном состоянии, обгоревший, был схвачен гитлеровцами.
- Когда бежал от бани к самолету, ордена свои я не успел нацепить, не до того было, - рассказывал Бабак. - Ну и решил выдать себя за обыкновенного рядового летчика. А они слушают мои байки и смеются. С чего бы им так весело, думаю, меня слушать? И представляешь, Александр Иванович, суют мне под нос альбом с фотографиями наших асов-истребителей. На первом месте, между прочим, там твой портрет красовался. Ну и моя личность там тоже оказалась...
Иван Ильич прогостил у нас пять дней и многое рассказал о своих мытарствах в плену, где за месяц пережил столько, сколько другим и за всю жизнь не довелось. Рассказы его я не могла слушать без слез. В книге Александра Ивановича "Небо войны" описано счастливое избавление Бабака из плена.
Группа наших летчиков случайно оказалась рядом о лагерем для интернированных, где бывшие военнопленные проходили проверку. Неожиданно из-за колючей проволоки кто-то крикнул:
- Ребята, вы, случайно, не покрышкинцы?
Летчики остановились:
- А в чем дело?
- Да тут среди нас есть один летчик. Говорит, что из дивизии Покрышкина.
- Как его фамилия?
- Не знаем Мы его самого сейчас позовем. Увидев Ивана Ильича, летчики помчались к Александру Ивановичу.
- Товарищ командир, Иван Бабак нашелся!
- Где? - спросил Александр Иванович.
- В лагере для интернированных.
- Живо поехали туда!
Избитого и оборванного. Бабака они едва узнали. Пошли все вместе к начальнику лагеря, чтобы удостоверить его личность и попросить отпустить с ними. Однако у них потребовали специальное разрешение на освобождение Бабака из лагеря.
- Наговорить всякого можно. А мы должны точно знать, чем он тут в плену занимался, когда другие воевали.
- Ну вот что, - не выдержал Александр Иванович. - Я не знаю, чем во время войны занимались вы, а этот человек лично сбил тридцать пять самолетов врага! Гвардейским авиационным полком командовал.
Словом, вытащили Бабака из лагеря.
Привезли его в полк. Но в дальнейшем обстоятельства сложились для Ивана Ильича неблагоприятно. Особисты не оставили его в покое. И когда Александр Иванович уехал на учебу в Москву, Бабак вынужден был демобилизоваться. Вернулся к себе на родину под Полтаву к довоенной своей профессии школьного учителя. Проработал много лет, и никто в школе, ни учителя, н.и дети, не знали, что их преподаватель химии, скромный и немногословный Иван Ильич Бабак, - один из лучших, летчиков-истребителей Великой Отечественной войны, лично сбивший 35 самолетов врага.
- Ну, знаешь ли, друг любезный, от такой твоей скромности гордыней и обидой на весь белый свет отдает. Золотую Звезду тебе вручили не для того, чтобы ты ее где-то в шкатулке прятал! Вот тебе дубликат Звезды, у меня еще есть, и будь добр носить ее и пацанов на примере своих подвигов воспитывать.
Несколько позже кинорежиссер Григорий Наумович Чухрай, сам тоже фронтовик, узнав драматическую историю жизни Бабака, сделал его прообразом главного героя своего фильма "Чистое небо". В этой кинокартине почти в полном соответствии с действительными событиями показана судьба Ивана Ильича.
По ассоциации с кинофильмом вспомнился еще один примечательный эпизод. В Москве проходила декада искусств Украинской ССР. Мы с мужем были включены в состав республиканской делегации. Встречались с рабочими и студентами, колхозниками и учеными. Однажды наша группа отправилась в расположенную под Москвой авиационную часть. Здесь с военными летчиками встретились два трижды Героя Советского Союза! Причем Иван Никитович Кожедуб представлял Россию, а Александр Иванович Покрышкин - Украину.
Познакомившись с музеем боевой славы части, отправились на аэродром, где должен был состояться показательный пилотаж для гостей. Пилот в гермошлеме и противоперегрузочном костюме, похожий на космонавта, доложил о готовности к полету. Все стали подходить к нему с напутственными словами. Подошла и я:
- Счастливых взлетов вам и посадок!
Пилот удивленно взглянул на меня:
- Откуда вы знаете это пожелание? Оно в ходу только у летчиков.
- Знаю по той простой причине, что повторяю его своему мужу уже почти четверть века.
- Не скажете, кому именно?
Я указала на Александра Ивановича, и глаза у парня радостно засветились:
- Спасибо вам огромное! Ваше пожелание я буду помнить всегда. Передайте, пожалуйста, товарищу Покрышкину горячий привет от нас, молодых летчиков. Мы учимся у него и восхищаемся им!..
Перед отлетом в Киев пошла купить гостинцев детям. Возвращаюсь в гостиницу, слышу в номере смех, шум. С кем это мой муж резвится? Вхожу, передо мной картина: артисты Д. Гнатюк и А. Мокренко на коленях с распростертыми руками перед Александром Ивановичем!
- Вот, Мария, полюбуйся! Просят взять с собой на самолет. Говорят, срочно нужно быть в Киеве. Как считаешь?
- Наверное, надо помочь.
- Добро. Только с одним условием: всю дорогу петь!
- Согласны. Петь будем по очереди! - раздался бас сидевшего в кресле Андрея Кикотя.
Думаю, этот веселый перелет Москва - Киев помнят все его участники.
В августе 1968 года муж получил новое, еще более высокое назначение. Нам опять предстояло перебираться в Москву. Перед отъездом, как это и положено, Александр Иванович представил первому секретарю ЦК КПСС Петру Ефимовичу Шелесту своего преемника и прилетевшего с ним из Москвы главкома войск ПВО.