Пол Фредерик. Анналы Хичи

   – С ним? С кем это?
   – С психоаналитиком, Робин. Вот. Надевай.
   Она бросила мне одежду, и пока я ошеломленно выполнял ее распоряжение, вышла, оставив дверь открытой, и чуть позже в ней показался пожилой мужчина с печальным лицом.
   – Здравствуйте, Робин. Давно мы в сами не виделись, – сказала моя старая медицинская программа Зигфрид фон Психоаналитик.
 
   – Зигфрид, – сказал я, – я тебя не вызывал.
   Он кивнул, улыбаясь, идя по комнате. Опустил шторы, пригасил свет, превращая спальню из любовного гнездышка с некое подобие его старого помещения для консультаций.
   – Ты мне даже не нужен! – закричал я. – К тому же мне нравилось помещение в прежнем виде!
   Он сел на стул у постели, глядя на меня. Как будто ничего не изменилось. Да и кровать больше не предназначена для любовной игры, теперь это была кушетка боли, на которой я провел столько мучительных часов. Зигфрид невозмутимо сказал:
   – Поскольку вы совершенно очевидно нуждаетесь в освобождении от напряжения, Робби, я подумал, что стоит убрать новейшие отвлечения. Это не очень важно. Я все могу вернуть, если хотите, Роб, но поверьте, Роб, будет гораздо полезнее, если вы просто расскажете мне о своем ощущении тревоги или беспокойства, а не станете обсуждать убранство комнаты.
   И я рассмеялся.
   Не мог сдержаться. Смеялся вслух, громкий животный смех длился долго – много миллисекунд, а кончив смеяться, я вытер слезящиеся глаза (смех беззвучный, слезы нематериальные, но дело не в этом) и сказал:
   – Ты меня убиваешь, Зигфрид. Знаешь что? Ты ни на йоту не изменился.
   Он улыбнулся и ответил:
   – А вы, с другой стороны, изменились. Очень. Вы совсем не тот неуверенный, полный сомнений и чувства вины молодой человек, который пытался превратить наши сеансы в салонные игры. Вы прошли большой путь, Робин. Я очень доволен вами.
   – Вздор, – ответил я, улыбаясь – бдительно и осторожно.
   – С другой стороны, – продолжал он, – во многих отношениях вы совсем не изменились. Хотите провести время в пустой беседе и салонных играх? Или расскажете мне, что вас беспокоит?
   – И ты еще говоришь об играх! Ты сейчас играешь в одну из них. Ты хорошо знаешь все, что я сказал. Ты, наверно, даже знаешь все мои мысли!
   Он серьезно ответил:
   – То, что я знаю или не знаю, не имеет значения. И вы это понимаете. Важно то, что знаете вы, особенно то, о чем вы не хотите признаться даже самому себе. Но вам нужно все это вынести на поверхность. Начните с того, что вас тревожит.
   Я сказал:
   – Меня тревожит то, что я трус.
   Он посмотрел на меня с улыбкой.
   – Вы ведь и сами в это не верите.
   – Ну, я определенно не герой!
   – Откуда вы знаете, Робин? – спросил он.
   – Не увиливай! Герои не сидят и мрачно рассуждают. Герои не думают о том, предстоит ли им умереть! Герои не бродят, полные тревог и чувства вины!
   – Верно, герои ничего подобного не делают, – согласился Зигфрид, – но вы упустили еще одну отсутствующую у героев черту. Герои вообще ничего не делают. Они просто не существуют. Неужели вы на самом деле верите, что люди, которых вы именуете «героями», лучше вас?
   – Не знаю, верю ли я в это. Надеюсь.
   – Но, Робин, – рассудительно сказал он, – вы не так уж плохо действовали. Вы добились того, чего не мог никто, даже хичи. Вы разговаривали с двумя Врагами.
   – И все испортил, – с горечью сказал я.
   – Вы так думаете? – Зигфрид вздохнул. – Робби, вы часто придерживаетесь прямо противоположных взглядов на самого себя. Но с течением времени всегда принимаете наименее лестный для вас взгляд. Почему? Помните, в течение многих сеансов, когда мы впервые встретились, вы мне рассказывали, какой вы трус?
   – Но я и был трусом! Боже, Зигфрид, я целую вечность бродил по Вратам, прежде чем решился вылететь.
   – Да, это можно назвать трусостью, – сказал Зигфрид.
   – Верно, таково было ваше поведение. Но бывали случаи, когда вы вели себя так, что это можно назвать необыкновенной храбростью. Когда вы бросились в космический корабль и устремились на Небо Хичи, вы страшно рисковали. Вы подвергали опасности свою жизнь – в сущности, вы едва не погибли.
   – Ну, тогда была возможность заработать большие деньги. Этот полет обогатил меня.
   – Но вы и так были богаты, Роб, – он покачал головой. Потом задумчиво добавил: – Интересно, что когда вы совершаете нечто достойное, вы приписываете себе корыстные мотивы, а когда делаете что-то, что кажется плохим, тут же соглашаетесь с такой трактовкой. А когда вы побеждаете, Робин?
   Я не ответил. У меня не было ответа. Может, я даже не хотел искать ответ. Зигфрид вздохнул и изменил позу.
   – Ну, хорошо, – сказал он. – Вернемся к основному. Расскажите, что вас тревожит.
   – Что меня тревожит? – воскликнул я. – Ты думаешь, что мне не о чем тревожиться? Если ты считаешь, что в этой вселенной, которой угрожает опасность, отдельной личности не о чем тревожиться, ты просто ничего не понял!
   Он терпеливо ответил:
   – Враг, несомненно, достаточная причина для тревоги, однако...
   – Однако ее недостаточно, учитывая мою личную ситуацию? Я люблю двух женщин, даже трех, – поправился я, вспомнив арифметику Эсси.
   Он поджал губы.
   – Так в чем же тревога, Робби? Я имею в виду в практическом смысле? Например, нужно ли вам что-то предпринимать в связи с этим – делать между ними выбор? Я думаю, нет. В сущности, никаких причин для конфликтов не существует.
   Я взорвался:
   – Да, ты чертовски прав, и знаешь почему не существует причин для конфликтов? Потому что я сам не существую! Я просто база данных в гигабитном пространстве. Я не более реален, чем ты!
   Он спокойно спросил:
   – Вы на самом деле считаете, что я не существую?
   – Черт побери, конечно, нет! Тебя сделала какая-то компьютерная программа!
   Зигфрид разглядывал ноготь на большом пальце. Последовала еще одна долгая, в миллисекунды, пауза, и лотом он сказал:
   – Скажите мне, Робинетт, что вы понимаете под словом «существовать»?
   – Ты прекрасно знаешь, что это значит. Это значит быть реальным.
   – Понятно. А Враг реален?
   – Конечно, реален, – с отвращением ответил я. – Иначе не может быть. Они ведь не копии чего-то реально существовавшего.
   – Ага. Хорошо. А закон обратных квадратов реален, Робби?
   – Называй меня Робинетт, черт возьми! – вспыхнул я. Он приподнял брови, но кивнул. И продолжал сидеть, ожидая ответа. Я собрался с мыслями. – Да, закон обратных квадратов реален. Не в материальном смысле, но в своей способности описывать материальные события. Можно предсказать его действие. Можно видеть его последствия.
   – Но я вижу последствия ваших действий, Робин... Робинетт, – торопливо поправился он.
   – Одна иллюзия признает другую иллюзию! – усмехнулся я.
   – Да, – согласился он, – можно сказать и так. Но и другие видят последствия ваших действий. Разве генерал Берп Хеймат был иллюзией? Однако вы двое взаимодействовали, чего он никак не смог бы отрицать. А ваши банки – иллюзия? В них хранятся ваши деньги. Люди, которых вы наняли и которые работают на вас, корпорации, которые платят рам дивиденды, – все они реальны, не так ли?
   Он дал мне время собраться с мыслями. Я улыбнулся.
   – Я думаю, что сейчас играешь в игры ты, Зигфрид. Или ты просто не понял. Видишь ли, твоя беда в том, – покровительственно сказал я, – что ты никогда, не был реален и потому не понимаешь разницы. У реальных людей реальные проблемы. Физические проблемы. Небольшие проблемы, но люди знают, что они реальны. Я же нет! За все годы, что я прожил... бестелесным, мне ни разу не пришлось кряхтеть и напрягаться в туалете, потому что у меня запор. У меня никогда не было похмелья, насморка, солнечных ожогов или всех тех болезней, какие случаются у плоти.
   Он раздраженно сказал:
   – Вы не блюете? Об этом вы стонете?
   Я в шоке посмотрел на него.
   – Зигфрид, ты раньше никогда так со мной не разговаривал.
   – Раньше вы никогда не были таким здоровым! Робинетт, я начинаю думать, что дальнейший разговор нам обоим не принесет пользы. Вероятно, вам следует говорить не со мной.
   – Ну, что ж, – сказал я, почти наслаждаясь ситуацией, – по крайней мере я услышал... Боже, что это? – закончил я, потому что говорил уже не с Зигфридом фон Психоаналитиком. – Какого дьявола ты тут делаешь?
   Альберт Эйнштейн повозился с трубкой, наклонившись, почесал голую лодыжку и сказал:
   – Видите ли, Робин, кажется, ваша проблема совсем не психоаналитическая. Так что я с нею лучше справлюсь.
 
   Я снова лег на кровать и закрыл глаза.
   В старину, когда мы с Зигфридом встречались по средам в четыре, я иногда думал, что мне удалось набрать несколько очков в игре, которую, как я считал, мы ведем, но никогда раньше он просто не сдавался. Это настоящая победа, такой я и не ожидал – и от нее мне стало еще хуже, чем раньше. Я был словно в аду. Если моя проблема не психоаналитическая, значит она реальна; а «реальная», я думал, переводится как «неразрешимая».
   Я открыл глаза.
   Альберт был занят. Мы больше не находились в помещении для двухчасового адюльтера, мы оказались в старом принстонском кабинете Альберта, на столе бутылка виски, а за столом доска с непонятными математическими формулами.
   – Отличный у тебя был кабинет, – мрачно сказал я. – Мы опять принимаемся за игры?
   – Игры тоже реальны, – серьезно сказал он. – Надеюсь, вы не возражаете против моего вмешательства. Если бы вы продолжали говорить о слезах и травмах, доктор фон Психоаналитик был бы наилучшей программой, но метафизика – это моя область.
   – Метафизика!
   – Но именно об этом вы говорили, Робин, – удивленно сказал он. – Разве вы не знаете? Природа реальности. Смысл жизни. Это, конечно, не моя главная специальность, но по крайней мере и в этих областях я пользуюсь известностью и думаю, что смогу вам помочь, если вы не возражаете.
   – А если возражаю?
   – Вы можете отослать меня, когда захотите, – спокойно сказал он. – Давайте хотя бы попытаемся.
   Я встал с постели – она превратилась в изношенный кожаный диван, с набивкой, выбивающейся из одной подушки, – и прошелся по кабинету, пожав плечами, что должно было означать «Ну, ладно, какого дьявола?»
   – Видите ли, – сказал он, – вы можете быть настолько реальны, насколько хотите, Робин.
   Я сбросил со стула пачку журналов и сел лицом к Альберту.
   – Ты хочешь сказать, что я могу быть такой хорошей имитацией, какой захочу?
   – Мы, кажется, подошли к тесту Тьюринга. Если вы такая хорошая имитация, что можете обмануть даже себя, разве это не разновидность реальности? Например, если вы действительно хотите иметь вещи типа запора или простуды, это легко устроить. Доктор С. Я. Лаврова и я можем ввести в вашу программу легкие заболевания и распределить их способом Монте-Карло, так что они будут возникать случайно. Сегодня, может быть, геморрой, завтра – прыщ на носу. Не думаю, чтобы вы на самом деле этого хотели.
   – Но это все равно будет иллюзия!
   Альберт подумал, потом согласился:
   – В определенном смысле – да. Вероятно, вы правы. Но вспомните тест Тьюринга. Простите мою нескромность, но когда вы с доктором Лавровой остаетесь Вдвоем, разве вы не занимаетесь любовью?
   – Ты отлично знаешь, что занимаемся! Только что занимались!
   – Это доставляет вам меньше удовольствия, потому что, как вы говорите, является иллюзией?
   – Удовольствие предельное. Может, это-то и плохо. Потому что, черт возьми, Эсси не может забеременеть.
   – Ага, – сказал он точно так же, как Эсси. – О! Неужели вы этого хотите?
   Я подумал немного для уверенности.
   – Точно не знаю, но иногда мне кажется, что хочу.
   – Но ведь на самом деле это не невозможно, Робин. И даже не очень трудно запрограммировать. Доктор Лаврова, если захочет, может написать программу, в которой будет испытывать все физические аспекты беременности, включая роды. И будет настоящий ребенок – настоящий в том смысле, в каком и вы сами настоящий, Робин, – торопливо добавил он. – Точно так же это может быть ваш и ее ребенок. Включая монте-карлово распределение унаследованных черт, с личностью, которая будет развиваться по мере роста. Это будет, подобно всем людям, продукт природы плюс воспитание, с некоторой ролью случайности.
   – А когда он дорастет до нашего возраста, мы будем в прежнем возрасте!
   – Ага, – кивнул Альберт удовлетворенно. – Мы теперь переходим к старости. Вы этого хотите? Должен вам сказать, Робин, – продолжал он серьезно, – что вы будете стареть. Не потому что вас так запрограммировали, но потому что должны. Будут ошибки при передаче. Они начнут накапливаться, вы изменитесь, возможно, начнете распадаться. О, разумеется, ваша программа создана с, огромной избыточностью, так что ошибки будут накапливаться не быстро, тут никакие числа не помогут. Но в бесконечное время – о, да, Робин. Робинетт Броадхед через десять в двадцатой степени миллисекунд будет не совсем таким, как Броадхед наших дней.
   – Замечательно! – воскликнул я. – Я не могу умереть, но могу стать старым, слабым и глупым!
   – Вы хотите умереть?
   – Я... не... знаю!
   – Понятно, – задумчиво сказал Альберт, но на этот раз не голосом Альберта Эйнштейна. Голос глубже и ниже, и еще не успев посмотреть, я понял, чей это голос.
   – О, Боже, – прошептал я.
   – Совершенно верно, – улыбнулся Бог.
 
   Если вам никогда не случалось появляться перед троном судного дня, вы не знаете, каково это.
   Я не знал. У меня были только смутные представления о великолепии, но великолепие вокруг оказалось гораздо грандиознее того, что мне снилось. Я ожидал... не знаю, чего. Чего-то внушающего благоговение? Прекрасного? Даже пугающего?
   Да, это пугало, но одновременно было и всем остальным. Огромный золотой трон. Я не имею в виду липкое обычное повседневное золото. Это золото светящееся, теплое, почти прозрачное; не металл, а сама сущность золота, ставшая реальной. Невероятный трон возвышался надо мной, окруженный занавесями из жемчужного мрамора. Словно Фидий и Пракситель вместе изваяли эти занавеси. Стул, на котором я сидел, был из теплой резной слоновой кости, на мне белая тюремная рубашка, и я смотрю прямо во всевидящие глаза Всемогущего.
   Как я сказал, было не страшно. Я встал и потянулся.
   – Отличная иллюзия, – похвалил я. – Скажи мне, Господь, который Ты из Них? Иегова? Аллах? Тор? Чей Ты Бог?
   – Твой, Робин, – раскатился величественный голос.
   Я улыбнулся Ему.
   – Но у меня нет Бога. Я всегда был атеистом. Идея личного Бога кажется детской, как указал мой друг – и, несомненно. Твой друг тоже – Альберт Эйнштейн.
   – Неважно, Робин. Я Бог даже для атеиста. Видишь ли, я судья. У меня есть все божественные атрибуты. Я Создатель и Спаситель. Я не просто добро. Я образец, по которому отмеряется добро.
   – Ты судишь меня?
   – Разве не для этого существуют боги?
   Без какой-либо причины я начал ощущать напряжение.
   – Но... что я должен сделать? Исповедаться в грехах, рассмотреть всю свою жизнь?
   – Нет, Робин, – рассудительно сказал Бог. – В сущности последние сто лет ты только и делаешь, что исповедуешься и признаешься в грехах. Не нужно проходить через это снова.
   – А если я не хочу, чтобы меня судили?
   – Видишь ли, это тоже неважно. Я все равно это делаю. Это мой суд.
   Он наклонился вперед, глядя на меня своими печальными, добрыми, величественными, любящими глазами. Я не мог ничего поделать, начал ерзать.
   – Я нахожу, что ты, Робинетт Броадхед, – сказал Он, – упрям, подвержен чувству вины, легко отвлекаешься, ты тщеславен, несовершенен, часто глуп, и я очень доволен тобой. Я не хотел бы, чтобы ты был другим. Ты можешь позорно провалиться в стычке Врагом, как не раз проваливался в прошлом. Но Я знаю, что ты сделаешь все, на что способен.
   – И... и что же? – спросил я, запинаясь.
   – Как что? Если ты сделаешь все, на что способен, могу ли Я просить большего? Иди, Робин, и с тобой Мое благословение, – он величественно поднял руки. Потом выражение его изменилось, и он всмотрелся в меня. Бог не может выглядеть «раздраженным», но этот Бог по крайней мере был недоволен. – В чем дело? – спросил он.
   Я упрямо сказал:
   – Я не удовлетворен.
   – Конечно, ты не удовлетворен, – загремел Бог. – Я сделал тебя таким, потому что если бы ты не испытывал неудовлетворенности, ты не старался бы стать лучше.
   – Лучше, чем что? – спросил я, дрожа вопреки своему желанию.
   – Лучше Меня, – воскликнул Бог.

18. КОНЕЦ ПУТИ

   Даже самая длинная река приходит к морю, и наконец – о, как долго пришлось этого ждать! – Альберт появился на палубе прогулочного имитированного ледокола, где мы с Эсси играли в шафлборд [игра, в которой плоские деревянные диски загоняют на твердой поверхности в гнезда], промахиваясь даже в элементарных положениях, потому что неожиданные водопады с айсбергов и ледяные поля в воде были великолепны, – Альберт появился, извлек, изо рта трубку и сказал:
   – Одна минута до прибытия. Я решил, что вам интересно будет это знать.
   Конечно, интересно.
   – Идем немедленно! – воскликнула Эсси и исчезла. Я немного задержался, разглядывая Альберта. На нем был синий блейзер с медными пуговицами и шапочка яхтсмена, и он улыбался мне.
   – У меня по-прежнему немало вопросов, знаешь ли, – сказал я ему.
   – К несчастью, у меня нет такого количества ответов, Робин, – ответил он добродушно. – Но это хорошо.
   – Что хорошо?
   – Иметь много вопросов. Пока у вас есть вопросы, есть и надежда получить на них ответ. – Он одобрительно кивнул. Помолчал немного, ожидая, не займусь ли я снова метафизикой, потом добавил: – Присоединимся к миссис Броадхед, генералу, его леди и остальным?
   – У нас еще много времени!
   – Несомненно, Робин. Времени много. – Он улыбнулся. Я, разрешая, пожал плечами, и фиорд Аляски исчез. Мы снова находились в контрольной рубке «Истинной любви». Исчезла шапочка Альберта вместе с безупречным синим блейзером. Приглаженные волосы снова растрепались, он опять был в свитере и мешковатых брюках, и мы были одни.
   – А где остальные? – спросил я и тут же сам ответил: – Не могли подождать? Сканируют с помощью инструментов корабля? Но пока нечего еще видеть.
   Он добродушно пожал плечами, глядя на меня и пыхтя трубкой.
   Альберт знает, что мне не нравится смотреть непосредственно через корабельные сенсоры. Добрый старый экран в контрольной рубке обычно бывает для меня достаточен. Когда подсоединяешься к приборам «Истинной любви» и смотришь одновременно во всех направлениях – это лишает ориентации, особенно для тех, кто держится за плотские привычки, как я. Поэтому я не часто так поступаю. Альберт говорит, что это один из многих моих «плотских» пунктиков. Это верно. Я вырос как плотский человек, а человек во плоти может одновременно смотреть только в одном направлении, конечно, если он не косоглазый. Альберт говорит, что мне следует преодолеть это, но я не хочу.
   На этот раз я преодолел, но не сразу. Минута – все-таки очень большая протяженность гигабитного времени... и к тому же я еще кое-что хотел спросить у него.
 
   Однажды Альберт рассказал мне историю.
   История об одном его старом плотском приятеле, математике по имени Бертран Рассел, который всю жизнь, как и сам Альберт, был атеистом.
   Конечно, на самом деле мой Альберт на самом деле не тот Альберт, так что они не были приятелями, но Альберт (мой Альберт) часто говорит так, будто они были. Однажды некий религиозный человек встретился с Расселом на приеме и сказал:
   – Профессор Рассел, разве вы не понимаете, какому серьезному риску подвергаете мщу бессмертную душу? Допустим, ваше предположение неверно. Что вы будете делать, если после смерти обнаружите, что Бог существует и судит вас? И когда вы предстанете пред троном суда. Он посмотрит на вас и скажет: «Бертран Рассел, почему ты не верил в Меня?» Что вы тогда скажете?
   Согласно Альберту, Рассел и глазом не моргнул. Он просто ответил:
   – Я скажу: «Господи, Тебе следовало дать мне более убедительные доказательства».
   Поэтому когда я спросил у Альберта:
   – Ты считаешь, что дал мне достаточно убедительные доказательства? – он просто кивнул, понимая мой намек, наклонился, чтобы почесать лодыжку, и сказал:
   – Я так и думал, что мы к этому вернемся, Робин. Нет. Я совсем не давал вам доказательства. Единственное доказательство – это сама вселенная.
   – Значит ты не Бог? – выпалил я, наконец решившись.
   Он серьезно ответил:
   – Я все время думал, когда вы спросите об этом.
   – А я думаю, когда ты мне ответишь.
   – Прямо сейчас, Робин, – терпеливо сказал он. – Если вы спрашиваете, пришла ли та сцена, в которой вы участвовали, из тех же баз данных, которыми я обычно пользуюсь, то да. Но если вы задаете более общий вопрос, ответить труднее. Что есть Бог? Еще точнее, каков ваш Бог, Робин?
   – Нет, нет, – огрызнулся я. – Вопросы здесь задаю я.
   – Тогда я должен попытаться ответить на ваш вопрос. Хорошо, – он указал на меня черенком трубки. – На вашем месте я считал бы Богом сумму векторов всех качеств, которые вы считаете «справедливыми», «моральными» и «достойными любви». И я полагаю, что среди всех разумных существ: людей, хичи, машинных разумов и всех остальных – существует некий консенсус относительно того, что такое добродетель. И вот сумма всех этих векторов и будет Богом. Отвечает ли это на ваш вопрос?
   – Нисколько!
   Он снова улыбнулся и посмотрел на экран. На нем по-прежнему видна только серость, какая бывает в полете быстрее скорости света.
   – Я и не думал, что отвечу, Робин. Меня этот ответ тоже не удовлетворяет, но знаете ли, Робин, вселенная не обязательно должна делать нас счастливыми.
   Я открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но мне потребовалось время, чтобы сформулировать его, и тут он опередил меня.
   – С вашего разрешения, Робин, – сказал он. – Мы уже снова в нормальном пространстве, и я уверен, вы захотите взглянуть.
   И он не стал ждать моего разрешения. Исчез, но сначала улыбнулся мне своей печальной сочувственной улыбкой, которой мой дорогой друг Альберт Эйнштейн часто выводит меня из себя.
 
   Но, конечно, он прав.
   Однако я показал ему, кто хозяин. Не последовал сразу за ним. Восемь-девять миллисекунд делал то, что Эсси называет... «быть глупым», но что мне кажется размышлениями над словами Альберта.
   Подумать нужно было о многом. Еще точнее, об очень многом, но не хватало данных. Этот старый Альберт сводит меня с ума! Если он собрался играть Бога – или, как сам признал, имитацию Бога, – мог по крайней мере выражаться точнее. Мог бы сообщить правила игры! Когда Иегова разговаривал с Моисеем из горящего куста, когда ангел протягивал ему гравированные таблички, они по крайней мере сообщали, чего ожидают.
   Я чувствовал, что имею право на более точные указания от собственного источника мудрости.
   Но, очевидно, я эти указания не получу, и потому мрачно последовал за Альбертом... и как раз вовремя.
   Когда я соединялся с сенсорами корабля, серость на экране начала превращаться в пятна, и еще одна-две миллисекунды – и эти пятна сменились подробной и отчетливой картиной.
   Я почувствовал, как Эсси просунула свою руку в мою. Мы смотрели во всех направлениях одновременно. Меня застигло старое головокружение, но я преодолел его.
   А посмотреть было на что. Зрелище, более великолепное, чем аляскинский фиорд, вызывающее благоговение, какого я никогда не испытывал.
   Мы находились далеко за пределами нашей доброй старой Галактики – не только вышли из напоминающего яичницу галактического диска с желтком-ядром в центре, но даже из разреженного ореола. «Под нами» виднелись редкие звезды этого ореола, как отдельные пузырьки в галактическом вине. «Над нами» черный бархат, на который кто-то положил маленькие мазки светящейся краски. Почти рядом яркие линии Сторожевого Колеса, а еще дальше – десяток серно-желтых пятен кугельблитца.
   Они не выглядели опасными. Выглядели отвратительными, как какая-то грязь на полу гостиной, которую давно следовало убрать.
   Я хотел бы знать, кто это может сделать.
 
   Эсси торжествующе воскликнула:
   – Смотри, дорогой Робин! Никаких хулиганов из ЗУБов на Колесе! Мы их обогнали!
   Когда я взглянул на Колесо, мне показалось, что она права. Колесо молча вертелось в одиночестве, и рядом не было видно ни одного крейсера ЗУБов. Но Альберт вздохнул.
   – Боюсь, что нет, миссис Броадхед.
   – О чем это вы говорите? – спросил Кассата. Я его не видел, никто из нас не позаботился о видимых изображениях, но чувствовал, как он ощетинился.
   – Только то, что мы их не обогнали, генерал Кассата, – ответил Альберт. – Да и не могли, знаете ли. «Истинная любовь» – прекрасный космический корабль, но у нее нет скорости военных крейсеров. Если они не здесь, то дело не в том, что они еще не прилетели; просто они уже были здесь и ушли.
   – Куда ушли? – рявкнул я.
   Он немного помолчал. Потом вид перед нами начал меняться. Альберт регулировал приборы корабля. То, что «внизу», становилось тенью. То, что «вверху» – в направлении кугельблитца, – приближалось.
   – Скажите, – спросил Альберт, – вы когда-нибудь думали, как будет выглядеть, если Враг выйдет? Я не имею в виду рациональные предположения. Я говорю о фантазиях в полусне, какие бывают у каждого человека.
   – Альберт!
   Он не обратил на меня внимания.
   – Я думаю, – сказал он, – что где-то в глубине сознания существует представление, что Враг появится из кугельблитца в виде огромных невероятных космических военных кораблей, уничтожающих все перед собой. Непобедимых. Лучи сверкают, снаряды вылетают...