Пол Фредерик. Торговцы космосом

Фредерик Пол, Сирил М. Корнблат
Торговцы космосом

1

   В это утро, одеваясь, я мысленно повторил длинный список цифр и обдумал все недомолвки и преувеличения, которые мне потребуется пустить в ход в сегодняшнем докладе на заседании правления. Мой отдел, рекламирующий готовую продукцию, изрядно пострадал из-за большого числа заболевших и уволившихся. А без людей какая тут работа! Но вряд ли правление станет считаться с этим.
   Я натер лицо депиляторным карандашом и подставил его под тонкую струйку пресной воды, лившуюся из крана. Непозволительная роскошь, конечно, но я аккуратно плачу налоги, а соленая вода раздражает кожу. Однако прежде чем я успел смыть пену, струйка иссякла. Тихонько чертыхнувшись, я домылся соленой водой. Последнее время водопровод частенько пошаливал. Кое-кто считал, что это проделки «консов», и среди служащих Нью-йоркской Компании водоснабжения то и дело проводились проверки лояльности. Однако толку от этого было мало.
   На минуту мое внимание привлек экранчик утренних новостей, расположенных над зеркалом для бритья. Вчерашняя речь президента… Снимок ракеты, предназначенной для полета на Венеру, приземистой, серебристо поблескивающей в пустынных песках Аризоны… Мятеж в Панаме… Я выключил экран, когда радиочасы мелодично отбили очередную четверть.
   Похоже, что сегодня я снова опоздаю в контору, и это, разумеется, еще больше настроит членов правления против меня.
   Я сэкономил пять минут, натянув на себя вчерашнюю сорочку, чтобы не вдевать запонки в манжеты свежей, и оставил киснуть на столе утреннюю порцию сока. Но я потерял эти пять минут, пытаясь дозвониться Кэти. Ее телефон не отвечал, и я опоздал в контору.

* * *

   К счастью, совершенно неожиданно для всех Фаулер Шокен тоже опоздал. Он ввел в конторе правило раз в неделю, перед началом рабочего дня, устраивать пятнадцатиминутные совещания членов правления. Это держит в напряжении клерков и стенографисток, а самому Шокену особого труда не составляет: он все равно каждое утро в конторе. А «утро» для Шокена начинается с восходом солнца.
   Я даже успел прихватить со своего стола сводку, подготовленную секретарем. И когда, извинившись за опоздание, в конференц-зал вошел Шокен, я уже сидел на своем месте в конце стола, спокойный и уверенный в себе, как и подобает члену правления Объединенного рекламного агентства «Фаулер Шокен».
   – Доброе утро, – поздоровался Фаулер, и, как всегда, одиннадцать членов правления ответили ему невнятным бормотанием. Он не сразу опустился в кресло, а с минуту стоял, озабоченно оглядывая нас, словно отец свое многочисленное семейство. Затем любовным и восхищенным взглядом обвел стены зала.
   – Я думал сейчас о нашем зале, – вдруг произнес он, и мы все, как по команде, тоже огляделись. Зал был не очень велик, но и не так уж мал – метров двенадцать-пятнадцать. Но в нем всегда прохладно, он хорошо освещен и обставлен красивой, добротной мебелью. Кондиционные установки искусно спрятаны в стенах за движущимися фризами, пол устлан толстым пушистым ковром, а мебель изготовлена из настоящего, неподдельного дерева.
   – А зал-то у нас недурен, правда, друзья? – сказал Шокен. – Да разве может быть иначе? Объединенное агентство «Фаулер Шокен» – самая крупная рекламная фирма в городе. Наш годовой оборот на мегамиллион долларов больше, чем у других компаний. Но жалеть об этом нам еще не приходилось, не так ли? – Он снова выразительно оглядел присутствующих. – Среди вас ведь не найдется ни одного, у кого нет по крайней мере двухкомнатной квартиры? Даже у холостяков. – Он подмигнул мне. – А что до меня, так мне совсем грех жаловаться. Моя летняя вилла выходит в один из лучших парков Лонг-Айленда, я потребляю белки только в виде натурального свежего мяса, а прогулки совершаю в собственном педальном «кадиллаке». Нужда давно забыла дорогу в мой дом. Да и всем вам живется неплохо. Верно?
   Рука заведующего Отделом рынков взметнулась вверх. Фаулер кивнул:
   – Да, Мэттью?
   Мэтт Ренстед – парень не промах. Он вызывающе посмотрел по сторонам.
   – Я только хотел подтвердить, что полностью согласен с мистером Шокеном. Согласен с ним на все сто процентов, целиком и полностью! – рявкнул он.
   Фаулер Шокен одобрительно кивнул головой.
   – Спасибо, Мэттью. – Он действительно был растроган. Прошло какое-то время, прежде чем он смог продолжить речь. – Всем известно, – вновь начал он, – как нам удалось добиться этого. Мы помним первый баланс компании «Старзелиус», помним, как наносили на карту «Индиастрию». Первый глобальный трест! Объединение всех недр континента в единый промышленный комплекс! И в том, и в другом случае мы были пионерами. Никто не посмеет сказать, что мы плелись в хвосте у времени. Но все это уже в прошлом.
   А теперь мне хотелось бы спросить вас, джентльмены, – неужели мы сдаем позиции? – Фаулер выжидающе посмотрел каждому из нас в лицо, словно не видел леса поднятых рук. (Да простит меня Бог, но моя рука тоже-была поднята кверху.) Затем он кивнул человеку, сидевшему справа от него. – Начинай, Бен, – сказал он.
   Бен Уинстон поднялся и заговорил:
   – Что касается нашего Отдела промышленной антропологии, то мы сдаваться не собираемся. Слушайте нашу сводку – ее передадут в дневном выпуске бюллетеня. А пока, разрешите, я вкратце познакомлю вас с нею. Согласно сведениям, полученным сегодня ночью, все начальные школы к востоку от Миссисипи приняли рекомендованную нами упаковку для школьных завтраков. Соевые котлеты и бифштексы из мяса ископаемых животных… – При одном упоминании о соевых котлетах и бифштексах из восстановленного мяса все присутствующие невольно содрогнулись. Уинстон продолжал: – …поступят в продажу в такой же зеленой обертке, в какой идут все товары фирмы «Юниверсал продактс». Однако конфеты, мороженое, детские сигаретки – все это идет на рынок в ярко-красной упаковке фирмы «Старзелиус». Когда дети подрастут… – тут Бен Уинстон, оторвавшись от своих записей, торжествующе посмотрел на нас. -…Короче, по нашим точнейшим подсчетам, через каких-нибудь пятнадцать лет фирма «Юниверсал продактс» будет полностью подорвана, обанкротится и исчезнет с рынков!
   Под гром аплодисментов он сел на свое место. Шокен тоже аплодировал и сияя поглядывал на нас. Я выдвинулся вперед и придал лицу выражение Номер Один: готовность, деловитость, смекалка. Но я зря старался. Фаулер кивнул Гарвею Бренеру, сухопарому человеку, сидевшему рядом с Уинстоном.
   – Я мог бы и не напоминать вам о том, что у Отдела торговли своя специфика работы, – начал Бренер, надувая впалые щеки. – Ручаюсь, что наше проклятое правительство кишит «консами». Знаете, до чего оно додумалось? Оно запретило нам принудительную обработку потребителя ультразвуковой рекламой. Но мы не отступили и дали рекламу с подбором таких слов, которые ассоциируются у потребителя с основными психотравмами и неврозами американского образа жизни. Правительство послушалось этих болванов из Департамента безопасности движения и запретило проецирование рекламы на окна пассажирских самолетов. Но и здесь мы его перехитрили. Наша лаборатория сообщает, – он кивком головы указал на сидевшего напротив заведующего Отделом научных изысканий, – что скоро будет испробован способ проецирования рекламы непосредственно на сетчатку глаза. И это еще не все! Мы постоянно ищем новые пути. В качестве примера можно сослаться на рекламу нашего напитка Кофиест… – Но тут он вдруг резко оборвал свою речь. – Прошу прощения, мистер Шокен, – сказал он почти шепотом. – Наш Отдел безопасности хорошо проверил эту комнату?
   Фаулер Шокен кивнул.
   – Абсолютно безопасна. Ничего, кроме обычных приборов для подслушивания, установленных государственным департаментом и палатой представителей. Мы их, разумеется, подключили к магнитофонам с заранее сделанной записью.
   Гарвей успокоился.
   – Так вот, о Кофиесте, – продолжал он. – Мы пробуем его сейчас в пятнадцати крупнейших городах страны. Условия обычные – трехмесячный запас Кофиеста, тысяча долларов наличными и недельная поездка на Лигурийскую Ривьеру для всех, кто согласен попробовать Кофиест. Но, – и это, с моей точки зрения, делает нашу рекламу поистине грандиозным мероприятием, – каждая порция Кофиеста содержит три миллиграмма простейшего алкалоида. Никакого вреда для здоровья, но привыкаешь, как к любому наркотику. Через десять недель клиент пойман, он наш до конца жизни. Чтобы излечиться, ему придется потратить по меньшей мере пять тысяч долларов; куда дешевле пить Кофиест – по три чашки за завтраком, обедом и ужином да кувшинчик у постели на ночь – все как указано на этикетках.
   Фаулер Шокен буквально сиял, а я снова поторопился придать своему лицу выражение Номер Один. Рядом с Гарвеем сидела Тильди Матис, заведующая Отделом литературных кадров, подобранная на эту должность самим Фаулером Шокеном. Однако на заседаниях правления Шокен не любил давать слово женщинам. А рядом с Тильди сидел я. Мысленно я уже начал готовить свое выступление, как вдруг Шокен с улыбкой посмотрел на меня.
   – Я отнюдь не собираюсь заслушивать все отделы. У нас нет времени. Но вы, джентльмены, уже ответили на мой вопрос. И ваш ответ мне по душе. До сих пор вы принимали любой вызов, думаю, не подведете и сейчас.
   Он нажал кнопку на щитке перед собой и повернулся на вращающемся кресле. Свет в комнате погас; спроецированная на стену картина Пикассо исчезла, белела только матовая поверхность экрана. Но вот на ней появилось новое изображение.

* * *

   Я уже видел его сегодня утром на экранчике над моим зеркалом для бритья.
   Это была ракета для полетов на Венеру – трехсотметровое чудовище, уродливый отпрыск стройной «Фау-2» и приземистых лунных ракет далекого прошлого. Ракета била в стальных и алюминиевых лесах, по которым ползали крохотные фигурки людей, вспыхивали голубоватые огоньки сварочных аппаратов. Эти кадры были сняты в первые недели или месяцы постройки ракеты; я же видел ее сегодня совсем готовой к отлету.
   С экрана донеслось: «Этот корабль проложит путь к звездам». Я узнал торжественный, как орган голос комментатора из Отдела звукоэффектов. Автором полуграмотного текста была, несомненно, одна из девиц, подобранных Тильди Матис; только «таланты» из отдела Тильди Матис, не моргнув глазом, могли назвать Венеру звездой.
   «Вот корабль, который современный Колумб поведет в космос, – раздавалось с экрана. – Шесть с половиной миллионов тонн стали и укрощенных молний, ковчег, вмещающий тысячу восемьсот мужчин и женщин и все необходимое для того, чтобы новый мир стал им родным домом. Кто же поведет этот корабль? Кто те счастливчики, которым выпала честь первым отвоевать у космоса одну из богатейших и плодороднейших его территорий? Позвольте представить их вам. Вот супружеская чета, бесстрашные…»
   И все в таком роде. Изображение ракеты сменилось видом просторной комнаты в пригороде. Раннее утро. Муж убирает в стену кровать, сдвигает перегородку, отгораживавшую на ночь детский уголок. Жена вращает диск автомата, отпускающего завтрак, устанавливает раскладной столик. За утренним стаканом сока для взрослых и завтраком для малышей (который, разумеется, все до одного запивают чашкой дымящегося Кофиеста) семья беседует о том, как мудро и дальновидно поступили они, решив лететь на Венеру. После вопроса, заданного самым младшим членом семьи («Мамочка, а когда я вырасту, можно мне отвезти моих маленьких сыночков и дочек в такое же хорошее местечко, как Венера?»), следовали впечатляющие кадры, показывающие Венеру такой, какой она станет к тому времени, когда малыш подрастет, – зеленые долины, кристально-чистые озера, сверкающие горные вершины.
   Комментатор не то чтобы отрицал, он попросту умалчивал о тех десятилетиях, которые пионерам предстоит прожить в герметически закрытых помещениях, используя гидропонику и достижения безводной химии, работая над тем, как изменить совершенно непригодную для земных жителей атмосферу Венеры.
   Когда началась демонстрация фильма, я машинально нажал кнопку своего секундомера. Теперь стрелка показывала девять минут. Втрое больше, чем полагается на коммерческую рекламу. На одну минуту больше того, что мы привыкли давать потребителю.
   Лишь потом, когда зажегся свет и все потянулись за сигаретами, а Фаулер Шокен снова заговорил, я понял, почему это стало возможным.

* * *

   Фаулер начал свою новую речь взволнованно и, как всегда, издалека. Умение говорить туманно и витиевато принято считать у нас признаком профессионального мастерства. Фаулер напомнил нам историю развития рекламы – от первых попыток зазвать покупателя, чтобы сбыть изготовленные домашним способом товары, до той поистине великой роли, которую играет реклама сегодня, создавая новые отрасли промышленности, перестраивая весь образ жизни человека в угоду интересам рекламных компаний. Он снова напомнил нам все, что сделала фирма «Фаулер Шокен» за славную историю своего стремительного развития. Выступление он закончил так:
   – Есть старинная пословица, друзья: «Так мир мне устрицею станет» ‹слова Пистоля из комедии Шекспира «Виндзорские кумушки»: «Так мир мне устрицею станет: Его мечом я вскрою» (акт 2, сцена 2)›. Мы как нельзя лучше подтвердили это, проглотив устрицу. – Он старательно погасил окурок. – Да, мы проглотили ее, – повторил он. – Мы в полном смысле слова завоевали этот мир. А теперь, как Александр Македонский, мы жаждем новых миров и новых побед. – И там, – он махнул рукой в сторону экрана за своей спиной, – вы только что видели первый из них.
   Как вы, должно быть, уже догадались, я не выношу Мэтта Ренстеда. Он всюду сует свой нос и, как я подозреваю, подслушивает телефонные разговоры даже у нас в конторе. Он, несомненно, заранее вынюхал все, что касалось Венеры. Пока мы все еще переваривали сообщение Фаулера, Ренстед уже вскочил на ноги.
   – Джентльмены! – с подъемом воскликнул он. – Это поистине гениально! Это вам не Индия, не продажа товаров широкого потребления! Перед нами возможность продать целую планету! Приветствую тебя, Шокен – Клайв, Боливар, Джон Джекоб Астор ‹Роберт Клайв – один из наиболее жестоких и предприимчивых английских колонизаторов периода завоевания Индии; Симон Боливар – руководитель борьбы за освобождение латиноамериканского континента от испанских колонизаторов; Джон Джекоб Астор – основатель династии американских миллионеров› нового мира!
   Как я уже говорил, Мэтт высказался первым. Затем один за другим выступили все и повторили то же самое. Включая и меня. Мне это было совсем не трудно, так как за долгие годы не раз приходилось проделывать подобное. Кэти никак не могла примириться с этим, а я, отшучиваясь, говорил, что в сущности это своего рода ритуал – разбивали же бутылку с шампанским о нос нового корабля перед его спуском на воду или приносили девственницу в жертву богу урожая. Но даже в шутках я старался знать меру. Не думаю, чтобы кто-либо из нас, кроме разве Мэтта Ренстеда, хотел сбывать населению наркотики только ради одной наживы. Однако, слушая Шокена, завороженные собственными речами, мы, казалось, были готовы на все во имя нашего великого бога – Торговли.
   Я отнюдь не хочу сказать, что мы преступники. Ведь, как заверил нас Гарвей Бренер, наркотики в Кофиесте совершенно безвредны для здоровья человека.
   Когда наконец высказались все, Фаулер нажал еще одну кнопку на щитке и начал знакомить нас с материалами. Он объяснил все обстоятельно. Одна за другой возникали на экране таблицы, схемы, диаграммы нашего нового отдела, который должен заняться исследованием и эксплуатацией Венеры. Он посвятил нас во все закулисные махинации и сделки с членами конгресса, обеспечившие нам исключительное право обирать планету, и мне стало понятно, почему он так смело нарушил закон и втрое превысил время, положенное на коммерческую рекламу. Шокен сообщил нам, что американское правительство (странно, как мы все еще наделяем самостоятельностью этот орган сделок и взаимных услуг) очень заинтересовано в том, чтобы Венера принадлежала Америке. Поэтому-то оно и решило прибегнуть к истинно американскому способу рекламы. Слушая Фаулера Шокена, мы заразились его энтузиазмом, и я уже начал завидовать тому, кто возглавит наш новый отдел. Любой из нас был бы счастлив получить эту работу.
   Шокен рассказал, сколько хлопот ему доставил сенатор, ставленник – химического треста «Дюпон», прошедший большинством в сорок пять голосов, и как просто удалось разделаться с сенатором от компании «Нэш-Кальвинейтор», собравшим всего шесть голосов. Он с гордостью поведал нам, как ловко было подстроено фальшивое выступление «консов» против фирмы «Фаулер Шокен», обеспечившее нам поддержку министра внутренних дел, бешено ненавидевшего консервационистов. Отдел наглядной рекламы прекрасно суммировал материалы, однако понадобилось не меньше часа, чтобы просмотреть все карты и таблицы и выслушать рассказ Фаулера о его планах и победах.
   Наконец он выключил проектор.
   – Ну, вот и все, – сказал он, – такова программа нашей новой рекламной кампании. Приступаем мы к ней немедленно, сейчас же. Остается сделать последнее сообщение.
   Фаулер Шокен – превосходный актер. Он порылся в своих заметках и конспектах и наконец, отыскав нужный ему клочок бумаги, прочел то, что мог бы произнести без всякой шпаргалки самый мелкий клерк в нашей конторе.
   – «Заведующим Отделом Венеры, – торжественно читал по бумажке Шокен, – назначается Митчел Кортней!»
   И это было, пожалуй, самым большим сюрпризом, ибо Митчел Кортней – это я.

2

   Все члены правления разошлись по своим отделам, но я задержался у шефа еще на минутку-другую. Несколько секунд прошло, пока я спускался на лифте к себе на восемьдесят шестой этаж. Поэтому, когда я вошел в кабинет, Эстер уже разобралась с бумагами и освободила мой стол.
   – Поздравляю, мистер Кортней, – сказала она. – Вы переселяетесь на восемьдесят девятый. Замечательно, не правда ли? Теперь у меня тоже будет отдельный кабинет.
   Я поблагодарил Эстер и тут же пододвинул к себе телефонный аппарат. Прежде всего предстояло созвать сотрудников отдела и объявить им, в чьи руки отныне передаются бразды правления. Но начал я с того, что снова позвонил Кэти. Когда мне опять никто не ответил, я пригласил к себе сотрудников отдела.
   Все, как положено, вполне пристойно сожалели о моем уходе и откровенно радовались – ибо каждый соответственно продвигался вверх по служебной лестнице. Наступило время ленча, и я отложил дела, связанные с Венерой, на вторую половину дня.
   Позвонив еще раз по телефону, я быстро позавтракал в кафетерии компании и спустился на лифте к платформам метрополитена. Поезд, промчав кварталов шестнадцать, доставил меня в южную часть города. Выйдя из метрополитена, я впервые за весь день очутился на открытом воздухе. Достав пылеуловители, я хотел было заправить их в нос, но потом раздумал. Шел небольшой дождь, и воздух был сравнительно чистым. Стояла летняя погода, душная и сырая. Пешеходы, запрудившие тротуары, спешили поскорее укрыться в зданиях. Просунувшись сквозь толпу, я пересек улицу и вошел в вестибюль одного из домов.
   Лифт поднял меня на четырнадцатый этаж. Дом был старый, с плохим кондиционированием воздуха, и в своем промокшем костюме я сразу же почувствовал озноб. Я подумал, что, пожалуй, лучше сослаться на озноб, чем на придуманное наспех недомогание, но потом отказался от этой мысли и вошел в приемную. Девушка в белом, туго накрахмаленном халате вопросительно подняла глаза. Я назвал свое имя.
   – Силвер. Уолтер Пи Силвер. Я записан на прием.
   – Да, мистер Силвер, – тут же вспомнила она. – Вы сказали, что у вас сердце, случай неотложный.
   – Совершенно верно. Возможно, это нервы, но я внезапно почувствовал…
   – Конечно, конечно. – Она указала мне на стул. – Доктор Нэвин сейчас вас примет.
   Но ждать пришлось минут десять. Когда из кабинета вышла молодая девушка, туда прошел мужчина, записавшийся на прием раньше меня. Наконец сестра сказала, обращаясь ко мне:
   – Проходите, пожалуйста.
   Я вошел. Кэти, очень строгая и очень красивая, в белом докторском халате, прятала в стол карточку больного. Подняв голову и увидев меня, она недовольно воскликнула:
   – Митч!
   – Я солгал только тогда, когда назвал вымышленное имя, – сказал я. – А в остальном все верно. Случай, действительно, неотложный, и речь идет о моем сердце.
   Что-то похожее на улыбку мелькнуло на лице Кэти, но тут же исчезло.
   – Этот случай медицину не интересует.
   – Я сказал твоей девушке, что, возможно, это нервы, но она все же предложила мне подождать.
   – Я с ней об этом потолкую. Ты прекрасно знаешь, Митч, что я не могу беседовать с тобой, когда идет прием больных. Пожалуйста, уходи…
   Я сел у ее стола.
   – Ты теперь совсем не хочешь видеть меня, Кэти? Что случилось?
   – Ничего. Уходи, Митч. Я – врач, меня ждут больные.
   – Да пойми же, для меня это важнее всего на свете! Я пытался дозвониться тебе и вчера и сегодня утром.
   Не поднимая глаз, она закурила сигарету.
   – Меня не было дома.
   – Да, знаю. – Наклонившись вперед, я взял у нее из рук сигарету и затянулся. Пожав плечами, она вынула из пачки новую. – Должно быть, я даже не имею права спрашивать, где моя жена бывает по вечерам?
   Кэти вспыхнула.
   – Черт возьми, Митч, ты же отлично знаешь…
   В это время на ее столе зазвонил телефон. Кэти на мгновение устало прикрыла глаза, а затем взяла трубку. Откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд куда-то в угол, сразу смягчившись, она превратилась в врача, терпеливо выслушивающего жалобы больного. Когда разговор, длившийся несколько минут, наконец был окончен, Кэти уже полностью овладела собой.
   – Пожалуйста, уходи, Митч, – попросила она, гася окурок.
   – Не уйду, пока не скажешь, когда мы встретимся.
   – Я… у меня нет времени, Митч. Кроме того, я тебе не жена. Ты не имеешь права преследовать меня. Я попрошу защиты, наконец, даже могу потребовать, чтобы тебя арестовали.
   – Не забывай, что я уже подал заявление о браке, – напомнил я.
   – Зато я не подавала и никогда не подам. Как только кончится год, я порываю с тобой, Митч! Порываю навсегда!
   – Мне надо сообщить тебе кое-что очень важное.
   Любопытство всегда было слабостью Кэти. Наступила долгая пауза, а затем вмести того, чтобы снова сказать мне «уходи», она спросила:
   – Ну, что еще случилось?
   – Нечто поистине потрясающее, и это необходимо отпраздновать. По этому случаю мне и хотелось бы увидеться с тобой сегодня вечером. Совсем ненадолго. Пожалуйста, Кэти! Я люблю тебя и обещаю не устраивать сцен.
   – Нет… – Но она уже заколебалась.
   – Прошу тебя!
   – Хорошо. – Пока она раздумывала, снова зазвонил телефон. – Хорошо, – сказала она. – Позвони мне домой. В семь. А теперь я должна заняться больными.
   Она сняла трубку. Я направился к двери. Кэти разговаривала по телефону и даже не взглянула в мою сторону.

* * *

   Когда я вошел в кабинет Шокена, он сидел, низко склонившись над столом, и листал последний номер «Таунтонз уикли». Обложка журнала ослепительно сверкала, словно типографская краска вобрала в себя все цвета радуги, и каждая ее молекула била прямо в глаза, как крошечный яркий прожектор. Шокен потряс передо мною блестящими страницами.
   – Что ты скажешь об этом, Митч?
   – Дешевка, – не задумываясь, ответил я. – Если бы мы унизились до того, что стали издавать подобный журнальчик, я тут же подал бы в отставку. Слишком дешевый прием.
   – Гм. – Фаулер положил журнал яркой обложкой вниз; краски вспыхнули в последний раз и погасли.
   – Да, это дешевка, – сказал он задумчиво. – Однако, нашим конкурентам нельзя отказать в изобретательности. Еженедельно рекламу фирмы «Таунтон» читают шестнадцать с половиной миллионов. И все они становятся потребителями товаров фирмы «Таунтон» – ее и никого больше. Надеюсь, ты пошутил, когда сказал об отставке? Я только что дал указание Гарвею Бренеру начать издание журнала «Шок». Первый номер выйдет тиражом в двадцать миллионов. Ладно, ладно, – милостиво остановил он меня, когда я стал неуклюже оправдываться. – Понимаю, что ты хотел сказать, Митч. Ты против дешевой рекламы. Я тоже против. Для меня Таунтон – олицетворение всего, что мешает рекламе занять принадлежащее ей по праву место в жизни нашего общества наравне, скажем, с религией, здравоохранением и судом. Таунтон способен на все, вплоть до подкупа судьи и похищения сотрудников конкурирующих фирм. Тебе, Митч, надо его особенно остерегаться.
   – Мне? Почему именно мне?
   Шокен издал самодовольный смешок.
   – Да потому, что мы украли у него Венеру из-под самого носа, вот почему. Я уже говорил тебе – он предприимчив, эта идея пришла в голову одновременно ему и мне. Поверь, нелегко было убедить правительство отдать предпочтение нам.
   – Понимаю, – сказал я. И действительно понял все. За долгую историю существования наших правительств нынешнее было, пожалуй, самым представительным. Не по количеству представителей per capita ‹на душу населения (лат.)›, а скорее, ad valorem ‹по стоимости (лат)› этих представителей. Если вы любите пофилософствовать на разные темы, то лучше этой не найти. Следует ли расценивать голоса избирателей одинаково, как это пытаются провозглашать наши законы, ссылаясь на заветы отцов – основателей нашей нации, или правильнее будет прежде всего принимать в расчет силу, мудрость и влияние, точнее, деньги избирателя? Однако, эти размышления не для меня. Я – прагматик, да к тому же прагматик, состоящий на жаловании у фирмы «Фаулер Шокен».